Шторм Вячеслав. Женить нельзя помиловать

   Вообще!»
   И опять вопли, и опять свист, и опять Гроттер, которую только-только в чувство привели, рушится на пол. А мы со Стеф — в дверь. Какой уж тут, к бесу, бал, когда так при всем народе унизили?!
   «Давай, говорю, подруга, хоть для себя раз и навсегда выясним, кто круче!»
   «А тут и выяснять нечего! — слышим за спиной ехидный голос профессора Гиннеса. — Потому как круче — горы». Оборачиваемся — мать честная! — практически все профессора тут. И, судя по всему, накладывают на нас какое-то могущественное заклятие. А как закончили, вперед декан выползает и сипит: «Эх, девушки! Мы-то думали, что происшедшее вас хоть чему-то научит, да, видно, рано вас взрослыми посчитали… Ну ничего, какие ваши годы… Одним словом, брысь отсюда! И если в ближайшие десять лет задумаете друг другу какую-нибудь пакость учинить, помните: по вам же в десятикратном размере ударит. Это я вам лично обещаю».
   Вот так оно все и получилось. Разошлись мы в разные стороны, а в дальнейшем — даже по разные стороны Чемодана. Думали, что навсегда.
   — Точно, — это вновь Стефания. — И вот представьте себе мое удивление, когда несколько месяцев назад является ко мне Элли, как будто ничего и не было.
   — И давай мириться! — фыркнула Элейн. — Целую неделю. Сколько мы тогда с тобой выпили?
   — Ой, и вспомнить страшно! Я, кстати, именно после этого придумала бабку Степаниду, Пряничный домик и белку Ротфронт. С похмелья… Так о чем бишь я? Ах да. Вот тогда-то Элли мне и выложила все подчистую: про себя, своего супруга-короля, его дочь, ее друзей и их проблемы. И попросила сразу вас не убивать.
   — Что, так прямо и сказала? — восхитился Бон.
   — Слово в слово. Они, говорит, у меня хорошие, только недостаточно серьезные. Вроде нас с тобой в молодые годы — учить и учить еще. Вот и давай поучим, чтобы впредь глупостей не делали. Особенно… — Стефания запнулась и почему-то посмотрела на Бона.
   — Особенно? — с вопросительной интонацией повторила Глори, пристально глядя на Элейн.
   — Ой, да что ты на меня смотришь, как новый приятель Римбольда на окорок? — Шлема страдальчески поморщился. — Ну, сказала. И сейчас повторить могу: «Особенно Бон, который, если за ум не возьмется, обязательно влипнет в историю».
   Игрок покраснел и затеребил свой шарфик:
   — И вы решили учить?
   — Точно. Да и Стеф приглядеться к вам получше не мешало — яйца феникса, чай, на дороге не валяются. Дружба дружбой, но должна же она была убедиться, что вы достойны такого подарка.
   И тут у меня в голове будто что-то щелкнуло:
   — Сирина ле Берж!
   — Точно, милорд Сэдрик. Кстати, я, равно как и граждане Нексии, безмерно вам благодарна за короля Неодора.
   — Нидочка!
   — И снова угадали. Бон, вы были так трогательно заботливы, что мне, честное слово, и впрямь захотелось вновь стать маленькой девочкой.
   — Ну и, разумеется, бабушка Штефа, — кивнула Глори. — Наконец-то я поняла, почему она, то есть вы, говорили насчет трех должков.
   — А Меч-Закладенец? — спросил я. — Его вы тоже мне не просто так подарили? Заранее знали, что он нам пригодится?
   — Э нет. С мечом вообще вышла чудная история. Когда я рассказывала вам, как ко мне попала эта железка, то не сказала ни слова лжи. Просто кое о чем умолчала. Честное слово, без какого-либо злого умысла… Итак, рыбак выловил меч из моря и принес мне.
   — В ножнах?
   — Да. Магией это роскошество «фонило» просто безбожно, поэтому мне не составило особого труда понять, что оно из себя представляет. Только к примитивному оружию я всегда была более чем равнодушна, да и в деньгах особой потребности не испытывала. В общем, через какое-то время я обменяла меч у одного знакомого мага на пару редких свитков. А жил тот маг в славном городе Виннице.
   «Интересно, почему она сделала такой акцент именно на названии города? — подумал я. — Не все ли равно, где именно жил этот маг?» Но тут Глори наступила мне на ногу и незаметным кивком указала на Шлему. Взглянув исподтишка на лепрехуна, я тут же понял: нет, не все равно.
   — Итак, меч осел у моего уважаемого коллеги. Скажу сразу, для него он представлял исключительно научный интерес.
   Римбольд, даже не таясь, презрительно фыркнул. По этому звуку любому стало бы понятно, что гном думает о тех, для кого Меч-Закладенец — просто объект исследований.
   — Но маг этот неожиданно умер, — как ни в чем не бывало продолжала Стефания, — и все его имущество унаследовали трое внучатых племянников — молодых оболтусов, в магии понимающих примерно столько же, сколько тигропард — в кораблестроении. Меч понравился всем троим, никто не хотел уступать, поэтому его, как и многое другое, продали на аукционе, а деньги поделили. Как я понимаю, приобрел его почтенный винницианский купец по имени Самуил.
   — Дядя Самуил?.. — пролепетал Шлема.
   — Да. А дальше вы и сами все знаете. Каким-то образом — возможно, примерно так же, как и вы, Шлема, — Самуил узнал о свойствах меча. Правда, в отличие от вас, пользовался он им достаточно редко, отчего и жил долго и счастливо.
   — Но второй-то раз он как к вам попал? Неужели тоже рыбак принес?
   — Именно. Правда, не тот же самый, а его внук. Зная, что дед когда-то получил за меч чудо-лодку, рыбак также притащил его мне.
   — И что попросил?
   — Чтобы я из его невзрачной жены сделала писаную красавицу.
   — Но ты же не могла этого сделать, — прищурилась Элейн.
   — А вот и не угадала, подружка! Вот увидишь, эта махинация когда-нибудь войдет во все учебники. Пог настоящему изменить бедную женщину я и правда, не могла, равно как и постоянно поддерживать иллюзию. Но зато никто не мешал мне немного подправить зрение ее супруга.
   — Это как же?
   — Очень просто. Я напоила его банальным любовным зельем — правда, высокой концентрации. Теперь он ее горячо любит, а значит, для него во всем свете нет женщины прекраснее.
   — Ух ты, грандиозно! Я тобой горжусь, Стеф!
   — Вы что, серьезно? — не поверила Глори. В ответ Стефания кивнула на меня:
   — А ты у мужа спроси.
   Ну, спасибо, ваше мажество, удружили!
   — Сэд?
   Что тут скажешь? Да и нужно ли вообще что-нибудь говорить?..
   Я посмотрел на жену. На двух ослепительных красавиц рядом с ней. И молча улыбнулся.

ГЛАВА XVIII,

в которой происходит подмена, звучат стихи и льются слезы

   — Итак, теперь мы можем наконец отправляться домой?
   — Нет, не можете.
   Элейн произнесла это так спокойно, что до нас даже не сразу дошел смысл сказанного.
   — То есть как?
   — Элементарно. По незыблемому Правилу Чехонте.
   — Слушайте, это уже не смешно! — не выдержал Бон. — У меня со дня надень может голова взорваться, а вы про какого-то Чехонте?
   — Не «какого-то», а великого драматурга середины прошлого века.
   — Да хоть позапрошлого! — поддержал парня Римбольд. — Нам с того что за беда?
   — Правило Чехонте гласит: если в оформлении сцены использован заряженный арбалет, то до конца пьесы обязательно найдется идиот, который нажмет на спуск.
   — Ничего не понимаю. При чем тут арбалет?
   — А я, кажется, поняла, — медленно протянула Глори. — Мы не закончили в Дальне-Руссианском Пределе какое-то дело?
   — Умница!
   — А какое?
   — Вот этого, к сожалению, сказать не могу. Просто предчувствие. С другой стороны, предчувствие мага моего уровня не относится к тем, от которых можно просто отмахнуться.
   — Роскошно! — всплеснул руками Римбольд. — Мы знаем, что что-то должны сделать, но не знаем, что именно и где! Это, получается, опять топать к Друзю с его Вещим баяном?
   Магесса покачала головой:
   — Друзя в Пределе уже нет. Вашими, между прочем, стараниями. Раньше думать нужно было, прежде чем пугать дядьку до полусмерти.
   Глори слегка покраснела и опустила глаза. Вот! Наконец-то она поняла, каково мне иной раз приходится!
   — Ну, допустим, на вопрос «где» я ответить смогу, — предложила Стефания. — Я все-таки долго живу в Пределе и чувствую, когда в нем что-то не так. Вы должны отправиться в город Муром.
 
   Поскольку время было уже позднее, все единодушно решили, что утро вечера мудренее. Но мне не дали выспаться.
   Не успел я плюхнуться на постель в отведенной нам с Глори комнате, стащить один сапог и взяться за другой, как в дверь постучали.
   — Не заперто! — крикнула Глори, расчесывающая перед сном волосы.
   — Не спите? — в комнату вошла Элейн.
   — Как видишь.
   — Это хорошо. У меня для вас новость. Глори, ты никуда не едешь.
   — Что?!
   — Что слышала. В твоем положении уже давно пора сидеть дома и морально готовиться к тому, что вскорости произойдет.
   — В каком положении? Что произойдет? — наполовину снятый сапог меня явно не красил, но сейчас было не до условностей. Тем более что обе женщины игнорировали меня самым возмутительным образом.
   — Так уж и вскорости! — только и буркнула Глори. — Всего-то третий месяц пошел.
   — Вот именно. Целых два месяца назад тебе уже не стоило бы трястись в седле, питаться непонятно чем, спать на земле и подвергаться стрессам.
   — По твоей, кстати, милости! — не осталась в долгу моя жена. — Проверки ей, видите ли, понадобились! Ума нам, видите ли, не хватает! Что я вижу!
   Элейн покраснела и опустила глаза!
   — Вот поэтому я и говорю — хватит! — тут же заявила она. — Ребята закончат все в лучшем виде и без тебя.
   — Сомневаюсь.
   — Это не обсуждается. Собирайся. Сегодня ночью ты будешь спать в собственной постели, не будь я Элейн из Спящих Дубрав!
   — Нет!
   — Да!
   — Да объясните вы мне, наконец, что тут происходит! — взмолился я. — Глори! Элейн!
   — Вот-вот, расскажи ему! Может, хоть муж тебя убедит, упрямая девчонка!
   Элейн плюхнулась в кресло и сложила руки на груди. Вид у нее был такой решительный, будто магесса собирается в одиночку покорить Альпенштокский перевал. Впрочем, оно, может статься, и проще, чем переупрямить мою принцессу, когда на нее находит.
   — Были бы глаза, сам бы давно увидел!
   — ЧТО УВИДЕЛ?! — Я вскочил с постели и чуть не упал. Сапог, будь он неладен! С остервенением брыкнув ногой и закинув его в дальний угол, — я бухнулся на колени перед стулом Глори, взял ее за руки и заглянул в глаза:
   — Что с тобой, принцесса? Ты заболела?
   — Нет… То есть да… То есть не совсем… немного…
   — Отпад! — фыркнула магесса. — Немного беременна — это сильно!
   Я как стоял, так и сел…
   — Ладно! — Через полчаса перекрестных уговоров Глори выбросила белый флаг. Сдается мне, лишь для того, чтобы от нее отстали. — Я поеду домой. Но у меня есть условие.
   — После завершения всего я в тот же день доставлю тебе Сэда лично, перевязанного розовой ленточкой с бантиком, — торжественно пообещала Элейн.
   — Не сомневаюсь, но я не об этом. Ты поедешь вместе с ними. Это мое последнее слово.
   Магесса наморщила лоб, а потом медленно кивнула:
   — Идет! В конце концов, моя помощь и впрямь может понадобиться, а то три мужика без чуткого женского руководства… Заодно не придется объяснять всем остальным причину твоего отсутствия.
   — Почему?
   Вместо ответа Элейн отвернулась и, что-то еле слышно прошептав, слегка помассировала лицо кончиками пальцев.
   — Только, чур, в дороге не приставать, муженек! — произнесла Глори № 1.
   — А то в глаз дам! — пообещала Глори № 2. Лишь после этой фразы я понял, кто из них моя настоящая жена.
 
   Если Бон и Римбольд и были удивлены тем, что Элейн уехала, не попрощавшись, то вида они не подали. И действительно, мало ли срочных дел могут требовать участия могущественной магессы. Может, его бывшее величество Лейпольдт XIV опять затеял женские монастыри эйлоновыми дождями поливать? Тем более что Стефания никуда не делась, а это значит, что нам не придется тратить время на дорогу в таинственный Муром, где бы он ни находился. А то, что драконозавры, и в первую очередь Лака, вели себя с «Глори» несколько более прохладно, чем обычно, приятелей особенно не удивило. У зверюшек, поди, тоже перепады настроения случаются…
   Пресловутый Муром оказался весьма похож на Ухрюпинск. Тот же небольшой деревянный городишко, обнесенный хлипкой стеной типа «толкни — рассыплется». Кстати, судя по нескольким свежим проломам и воротам, висящим на одной петле, кто-то совсем недавно толкнул. Странно, куда стража смотрела?
   Внутри город был еще более странным. Несмотря на то что на дворе было позднее утро, немощеные улицы поражали практически полным отсутствием жизни. Редкие жители, собаки и куры передвигались от дома к дому быстрыми солдатскими перебежками, молча и уставившись в землю. Даже вездесущие мухи и то, кажется, жужжали вполсилы.
   — Такое ощущение, что город оккупирован, — поделился я с друзьями своими наблюдениями.
   — Тогда где оккупанты? — вполне резонно возразил Бон.
   И правда, где? Почему нас никто не пытается остановить? Да и вообще, никто не реагирует на наше появление. Зыркнут искоса, вожмут голову в плечи — и скорее дальше.
   — Может, у них тут мор?
   — Ты когда-нибудь был в моровом городе?
   В голосе «Глори» было столько скепсиса, что парень тут же смешался и не стал развивать тему. Надо будет при случае шепнуть Элейн, чтобы не увлекалась: моя жена подобным опытом тоже вряд ли могла похвастаться.
   Не знаю, как долго мы бы размышляли о природе постигшей Муром напасти, но тут из-за угла ближайшего дома послышалось задорное «гей, гей!» вкупе со звоном бубенцов.
   — А вот и ответы на наши вопросы едут! — потерла руки Элейн. И, как всегда, не ошиблась
   Сначала из-за дома высунулся пятачок. Знатный такой, с Глорину ладошку размером. Несколько раз с шумом втянул воздух, смешно сморщился.
   — Чего ты, волчья сыть, принюхиваешься? Али кто чужой пожаловал? И то ладно! Встретим, приветим, по делам отметим. Кому блин, кому пирог, кого пинком за порог, кому красну рубаху, кому в ухо с размаху!
   Н-нно!
   Давненько я не встречал никого, способного по колориту сравниться с выехавшим нам навстречу существом. Во-первых, это был самый настоящий карлик. Не гном, не лепрехун, не пикси — человек, хотя и примечательный. Горбатый, кривоногий, он был одет лишь в старый и грязный мешок с дырками для головы и рук, подпоясанный обрывком колодезной цепи. Картину завершали чумазая физиономия, неровно поросшая пегой бороденкой, слева изрядно длиннее, чем справа, и рваная шапка, украшенная облезлым петушиным пером. Во-вторых, карлик гордо восседал на здоровенном борове — белом, с черными пятнами, накрытом вместо чепрака линялым куском парчи, и в самодельной узде, увешанной множеством разнокалиберных колокольчиков и бубенчиков. Глазки и у скакуна, и у седока были на диво умными и шельмоватыми.
   — Чу, чу, скачу, кричу, на гостей дорогих поглядеть хочу! — завопил карлик, завидя нас, и всадил немытые, должно быть, с рождения пятки в бока борова. Боров обиженно всхрюкнул и потрусил вперед. Не доезжая нескольких метров, человечек натянул уздечку и, приставив к глазам руку козырьком, стал нас внимательно рассматривать. Потом нагнулся, приподнял ухо борова и громко зашептал:
   — Ох, братец Хрюк, впал Евсей в испуг! Приехали бояре, числом в четыре хари, богатые да знатные, шибко занятные. Что ж нам делать: в гости звать али за Ильей бежать?
   — Слушайте, долго мы еще будем стоять и пялиться на этого недоумка? — выглянул из-за спины Бона Римбольд. И зря. Увидев гнома, карлик всплеснул руками и заголосил:
   — Радость! Радость-то какая! Любимый братец Доумок в гости пожаловал! Уж не гадал и свидеться, впору бы обидеться. Ладно, не стану драться, будем целоваться. Эй, хряк, подставляй пятак!
   Гном тут же спрятался обратно и обеими руками вцепился в пояс игрока.
   — Вот те раз, — надулся дурачок, — горел, да угас. Евсейку обижают, совсем не уважают, подарков не дают, в сторону плюют. А раз так — поворачивай, хряк! Вот ужо Илейка проспится, пропишет им всем ижицы!
   С этим словами он дернул за уздечку, но тут вмешалась Элейн:
   — Не сердись, Евсейка. Вот тебе от нас гостинцы. Получив кусок сахара, розовую ленточку и зеркальце, карлик мигом сменил гнев на милость:
   — Во рту сладко, на душе приятно! — воскликнул он, повязывая ленточку борову на правое ухо. — А уж Хрюк-то хорош, краше в мире не найдешь! Ну, боярыня белая, румяная, умелая, чем тебе услужить? Может, песню сложить?
   — Спасибо, Евсейка, потом, — улыбнулась магесса. — Скажи-ка лучше, что в городе творится? Почему все такие тихие, испуганные…
   — И ворота сорваны? — добавил я.
   — Шуметь-то богатырь не велит, что в посадском тереме сидит, — охотно откликнулся тот. — Кличут его Ильею, зело он могуч собою: ножищами топ, ручищами хлоп — будь ты воин, купец, холоп, убегай поскорее прочь, не то может пинком помочь. Воевода слушать не стал, к Илье с кулаками пристал, вот и вылетел вон, нахал, да в ворота чуть-чуть не попал. Лежит теперь — ох! — совсем плох.
   — Кажется, я догадываюсь, что это за богатырь Илья, — прошептал Бон.
   — А почему, Евсейка, Илья-богатырь так шума не любит? — продолжала расспрашивать Элейн.
   — Да как же его любить, коль от браги башка трещ-щить? — засунув сахар за щеку, невнятно пробормотал дурачок. — Уж седмицу горькую пьет, покоя себе не дает, никого не видит, не слышит, все вирши любовные пишет.
   — Ну, точно, наш сэр Шон, — озвучил общую мысль игрок.
   Из дальнейших переговоров с Евсейкой, стоивших нам еще два куска сахара (Ветерок отчаянно ревновал), мы выяснили, что нашего старого знакомого угораздило влюбиться. Причем ни много ни мало — в дочку князя Вольдемира, княжну Амельфу. А влюбившись, получить от ворот поворот. Самое обидное, что сам князь, судя по всему, был совсем не против заполучить такого зятя: после триумфального похода на Кенарея-разбойника слава о могучем богатыре молниеносно разнеслась по Пределу. Но княжна уперлась, и пришлось Вольдемиру, скрепя сердце, искать женихов у ближних и дальних соседей, как искони повелось. Неудачливого же сэра Шона, дабы в припадке ревности дров не наломал, выслали в маленький Муром до особых распоряжений. Видимо, князь решил, что если обиженный богатырь тут чего и сломает, то невелика потеря.
   И вот уже восьмой день страдающий влюбленный уничтожал в городе запасы спиртного. Напившись же, выходил на улицу «следить за порядком» и «гонять супостатов». А с пьяных глаз и собачка невинная может чудищем показаться, не то что человек. Немного побузив, «Илья» возвращался в терем, изливал тоску на берестяную кору и слал в столицу с гонцами из местных добровольцев. В связи с буйным характером непросыхающего богатыря в добровольцах недостатка не было, и еще ни один из них с ответом не вернулся. Последний факт характер буяна явно не улучшал.
   — Ну что ж, Евсейка, — вздохнул я. — Веди нас к тому терему. Один раз я от «Илюшиной» булавы уже увернулся, авось и во второй обойдется…
 
   Окна посадского терема были распахнуты настежь, но даже будь они закрыты, цветная слюда в свинцовых переплетах вряд ли смогла бы сдержать тоскующий бас, выводивший:
 
   Ах! За что, судьба-злодейка,
   Ты играешься со мной?!
   Вновь тоскливая идейка
   Властвует моей душой.
 
   Уж давно тебя не вижу,
   Разлюбезная моя.
   Из себя стихи я пыжу,
   Шлю в далекие края…
 
   Как я посмотрю, ни чувство ритма, ни чувство слова лохолесцу не изменило. Его дядюшка Вайнил, сорок с лишним лет назад едва не доведший своими балладами до инфаркта самого сэра Андерса Гансена, мог спать спокойно. Ишь как завернул:
 
   Для меня — творца-поэта,
   Оболганного толпой, —
   Ах! любезна тема эта
   Под насмешливой луной!
 
   — По-моему, ваш приятель совсем того, — покрутил пальцем у виска Римбольд. — Во имя молота Пругга, какая луна?! Ясный день на дворе!
   — Луна — традиционный символ поэзии и влюбленных, — со вздохом пояснил Бон.
   — Ага, а также вервольфов. Он, часом, кусаться не начнет?
   — Уж не знаю насчет кусаться, — вмешался я, — но в таком состоянии он вполне способен встретить незваного гостя палицей. Так что я первым пойду — в случае чего моя голова покрепче будет…
   — Никаких «в случае чего»! — фыркнула Элейн. — Попрошу не разбрасываться ценным имуществом, которое тебе не принадлежит.
   — То есть как это, не принадлежит? — опешил я, — Голова-то моя!
   — Не-ет, — протянула магесса, — моя! И все остальное тоже.
   Интересно, это она нарочно слегка переигрывает или настоящая Глори тоже так выражается, а я просто привык? Судя по тому, что Бон и Римбольд тут же стали сочувственно причмокивать и подмигивать, скорее второе. Злые они. Уйду я от них… вот хотя бы к сэру Шону. Будем вместе напиваться, бузить и рифмоплетствовать. Погодите, как это у него было…
 
   Я люблю тебя, красотка,
   Прямо я тебе скажу.
   (Да объемлет мя чесотка,
   Коль в словах найдешь ты лжу!),
   — процитировал я, страстно закатывая глаза и протягивая к «Глори» руки. Изверг покосился на меня с явным осуждением.
   — Нет, я тебя вперед не пущу, — задумчиво произнесла Элейн. — Потому как, «если что», то эта голова больше не выдержит. По ней и так, судя по всему, били чересчур часто…
   Парень с гномом откровенно заржали.
   Нет, точно, уйду!
   Но смех смехом, а пора была приводить Ки Дотта в чувство. Тем более что вездесущий Евсейка, судя по всему, времени зря не терял и к терему стали подтягиваться первые — самые смелые — зрители.
   Я вздохнул, решительно взялся за металлическое витое кольцо, заменяющее дверную ручку, потянул.
   Заперто. На засов. А дверь, между нами говоря, совсем новая, из резного дуба. В такую стучать — только зря кулаки сбивать. Вот разве что ногой…
   — Эй, сэр Шон! Открывайте! Это я, Сэд… в смысле — сэр Сэдрик!
 
   Даже пташки и цветочки
   Жить не могут без любви!
   Я ж — тем более. И строчки
   Пышут у меня в крови! —
   восторженно откликнулся из окна невидимый Ки Дотт. М-да-а, тяжелый случай…
   — Знаю я, что у тебя в крови пышет, алкоголик! — фыркнула магесса. Судя по всему, ей очень хотелось применить какой-нибудь фирменный фокус, но как? Как говорится, что позволено Элейн, то не позволено Глорианне, будь она хоть дважды Теодорой и трижды — Нахаль-Церберской.
 
   Без тебя я чахну, право,
   Словно фикус без воды.
   О любовь! Сколь ты лукава!
   Ты сестра самой беды! —
   не унимался «Илья-богатырь». —
 
   Образ твой мне в грезах снится,
   Я худею день за днем.
   За тобой, моя синица,
   Полечу я журавлем!
 
   — И желательно из окна! — буркнула Элейн. — Сэд, ты долго стоять будешь? Ломай дверь, а то публика ждет.
   Публика и впрямь с каждым мигом множилась, как грехи Фила Красного Носа. На крышах и в окнах ближайших домов, на колокольне местного храма Троицы, на ветвях деревьев в яблоневом саду по соседству…
   Я опять вздохнул и расчехлил висящий у седла топор. Но даже его гулкие удары были не в силах заглушить самозабвенно декламирующего лохолесца:
 
   Роза мира! Я страдаю
   Без тебя: люблю, но все же,
   Что с тобою — я не знаю,
   Кто с тобой — не знаю тож.
 
   Ах! Неужто позабыла
   Ты несчастного меня?!
   Ах! Неужто разлюбила?!
   Плачу я, судьбу кляня…
 
   Так отбрось свое жеманство
   И сомнения отбрось!
   В чувстве главно постоянство:
   Будем вместе, хоть и врозь!
 
   — Будем, будем! — прорычал я, остервенело вгрызаясь топором в трещащую дверь. — Еще с пяток ударов, и будем! И тогда возьму я, писака паршивый, твое перо…
 
   Напиши же мне хоть строчку
   (Не прошу ведь мадригал!),
   Чтоб хотя бы одну ночку
   Я в подушку не рыдал.
 
   — …Щас, разбежался! Возьму — и знаешь куда засуну!
 
   А засим — прощай, родная.
   Остаюсь, тебя любя.
   (Нет на свете лучше края,
   Чем тот край, где ждут тебя!)
 
   Последние слова стиха совпали с моим финальным ударом. Противник пал. В духе лучших батальных полотен я переступил через его искалеченные останки и отбросил изрядно затупившийся топор. А то ведь и вправду приложу сгоряча…
   — Одного не пущу! — тут же подхватила меня под локоть Элейн. — Ты же его прибьешь!
   — Нет, — обнадежил я. — Разве что искалечу…
   — Именно это я и имею в виду. — Ласково улыбаясь, магесса наступила мне на ногу и прошептала: — Мне нужна пара минут с ним наедине. И чтобы они не видели.
   «Они» — это, разумеется, Бон и Римбольд.
   С ребятами особых проблем не возникло. Гном и сам не шибко рвался под кулаки хмельного Ки Дотта, а парня я самым серьезным тоном попросил стоять тут и держать аркан наготове — вдруг наш приятель, вняв предложению Элейн, и впрямь надумает сигануть в окошко… Бон тут же купился и стал деловито разматывать веревку, а мы с магессой рука об руку вошли в терем.