Страница:
узорами. Узоры были на всем. Они как бы заполняли все пространство между мною и
всем, что меня окружало. Самым распространенным мотивом узоры были какие-то
квадратные амебы с черными ядрышками в центре; их было невероятно много, и они
образовывали объемный рисунок, напоминавший мелкую проволочную сетку с
маленькими черными точками в центре каждой ячейки. Сетку, развешенную во всех
трех измерениях.
Где-то в четверть восьмого эффект достиг своего пика. Эта стадия
продолжалась у меня еще около трех часов, а у Шуры - около двух (впоследствии он
пришел к заключению, что опыт, произведенный два дня назад, притупил его
восприимчивость).
Я села за компьютер, чтобы сделать записи, но это оказалось необычайно
трудно.
Да! Я хотела пережить действительно интенсивные психоделические ощущения,
чтобы описать их. И вот это случилось. Слава Богу, что мы не приняли больше.
Полтора грамма - вполне достаточно".
---
Я сидела, пытаясь разглядеть комнату за лесом линий, точек и полос цвета
красной и зеленой плесени. Окружающий мир стал странным, каким-то чуждым, и я
чувствовала, что в нем присутствует некто недружелюбный. От него веяло
нелюбовью, эмоциональным холодом и недоброй насмешливостью.
Тут я вспомнила о себе: "Этот некто - всего лишь проекция меня самой. Я
должна овладеть им. Ведь все это - я сама. Нравится мне или нет - но это я".
Я покосилась на клавиатуру, пытаясь сфокусировать зрение, и наконец-то
смогла выйти из X-tree (ура!) и вернуться в WordStar. Я создала новый файл под
названием 'shrooms (от английского mushrooms - грибы), напечатала дату в правом
верхнем углу чистого листа, но дальше дело не пошло. Клавиатура совсем исчезла в
зарослях разноцветных узоров, а та часть меня самой, которая превращала предметы
в слова и мысли, уступила свое место другой части, которая хотела только
погрузиться в этот мир трехмерных узоров или хотя бы обнаружить, каким образом
она связана с ним. И тут я подумала: ладно, потом напишу. Сейчас все равно
ничего не получится.
Мы с мужем пошли в спальню. Все вокруг шевелилось. Шевелились стены,
одеяла, простыни и подушки были покрыты копошащимися амебами и черными точечками
вперемежку с красными, желтыми, черными, зелеными и оранжевыми ленточками, очень
мутными и тусклыми с виду.
Шура разделся и влез под одело. Я уселась на одеяло, поджала под себя ноги
и принялась объяснять ему, почему я так сижу. В тот момент я поняла -- и сказала
ему - что секс меня совсем не интересует. Чтобы мои мысли направились в эту
сторону, все вокруг должно перестать шевелиться.
Я объяснила Шуре, что гораздо больше меня интересует и беспокоит совсем
другое: мне очень нелегко подобрать слова для описания того, что я вижу. Обычно
мне нетрудно выражать свои мысли в словах, но тут дар речи как будто покинул
меня, и я не знала, где его искать. В левом полушарии? В правом полушарии?
Нигде. И я сказала Шуре, что у меня, похоже, пропала связь между полушариями
мозга и между соответствующими аспектами моей личности.
-- Тогда закрой глаза, -- посоветовал он, -- и расскажи мне, что ты видишь
на внутренней поверхности своих век.
Я выпрямила спину и закрыла глаза. То, что я увидело, напоминало поток из
мелких корявых обломков разноцветных леденцов, а на вершине каждого обломка
виднелся совершенно ровный квадратик. На каждом обломке было ровно три
квадратика, и все это было раскрашено в серовато-белый, темно-красный, зеленый и
желтый цвета. Все это показалось мне уродливым и скучным, как дешевый безвкусный
линолеум 30-х годов. Я хотела описать эту картину Шуре, но не могла говорить.
Самое странное (как я поняла впоследствии) заключалось в том, что мне совсем
нетрудно было говорить о чем угодно, кроме образов, которые я видела внутри
своей головы.
-- Оно такое странное, просто нет слов, -- сказала я.
Шура, обычно очень понятливый, тут не понял меня и ласково переспросил:
-- Это нечто неописуемое? Ты это имела в виду?
-- Нет! Неописуемое - не то слово! Оно такое скучное, неинтересное и до
боли обыкновенное, но у меня нет слов, чтобы его описать. Как только я пытаюсь
это сделать, происходит полный обрыв связи.
-- Хорошо, -- сказал он теплым и ободряющим голосом. - Тогда перестань
пытаться и погрузись в свои ощущения. Слова придут позже.
-- Я знаю. Я знаю. Но это такая ДОСАДА - ведь я могу говорить о чем угодно,
и при этом не могу описать то, что вижу!
Я расчесала волосы и улеглась рядом с Шурой.
Некая часть моей личности тут же захотела поплавать в мире образов. Это
было что-то вроде ощущения утраты собственного "я". Эта часть личности не
заботилась о контроле над ситуацией: она стремилась только к блужданиям и (как
говорит Шура) к чистому опыту. Но другая часть личности стремилась
контролировать процесс и буквально бесилась от того, что ей не удается взять его
под контроль и, в особенности, описать словами. Но выбора не было, поскольку
между двумя половинами личности не существовало никакой связи. Может быть,
полушария моего мозга действительно отделились друг от друга?
Тут я непроизвольно предприняла нечто вроде эксперимента с контролем. Я
спросила себя (вслух, чтобы это услышал Шура): а могла бы я в случае реальной
опасности для жизни "собрать себя в кулак", чтобы защититься? Это оказалось
очень просто. Без проблем. По крайней мере, на какое-то мгновение.
Спустя мгновение я поняла, что мое чувство собственного "я", чувство
централизованности, постепенно возрастает. И вместе с ним возрастал интерес к
собственной внутренней вселенной. Но я не могла там ничего понять. Ведь узоры
были только поверхностным слоем. А за ними простиралась область
бытия-знания-видения, которая мне совершенно не нравилась.
Почему она мне не нравится? Потому что там нет никаких знакомых эмоций и
чувств, к которым я привыкла. Это чужое место. Совершенно чуждое для меня.
Я осмотрела пространство над собой. Узоры все еще висели в воздухе,
колыхаясь между мною и потолком.
Какими средствами я обладаю, чтобы исследовать и изучить это, освоить все
аспекты самой себя, которые представлены этим? Может быть это просто мой
Наблюдатель?
По радио передавали музыку. После приема психоделиков в музыке обычно
открываются новые глубины, она становится гораздо интереснее и рождает
повышенный эмоциональный отклик. Но в этот раз не произошло ничего подобного.
Музыка была просто музыкой, довольно милой, но не имеющей никакого отношения к
происходящему. Она просто была рядом.
Я посмотрела на своего мужа: его лицо было испещрено оранжевыми, желтыми и
коричневыми пятнышками. Довольно неприятный, слегка землистый цвет, как и во
время предыдущих опытов с грибами.
Мое лицо, наверное, кажется ему таким же.
- Бетховен, - сказал Шура. - Тебе не мешает эта музыка?
Я кивнула и ответила:
- На самом деле мне все равно. Хотя музыка славная. Знакомая.
Но, едва сказав это, я поняла, что уже не цепляюсь за такие вещи, как
знакомая музыка, потому что осознаю более важные зацепки внутри себя самой. И
тут же почувствовала, что проволочные сетки и непрестанные потоки цвета напирают
на меня уже не так сильно, хотя где-то внутри меня они становятся гораздо
мощнее.
Я взглянула на Шуру. Он все еще был моим "вторым я", плотью от моей плоти и
кровью от моей крови. При этом я не испытала никакого всплеска эмоций: я просто
осознала, кто он для меня, и кто мы друг для друга.
Я вернулась к узорам в воздухе над моей головой, пытаясь различить там
присутствие какой-либо формы сознания. Но я ощутила лишь некий разум, который
принимал этот мир, со всеми его противоречиями и хаосом, как нечто само собой
разумеющееся. Он как бы говорил: "Таков этот путь; ты не выиграешь ничего, если
будешь сопротивляться или жаловаться. Просто прими его". Это было немилосердно,
просто спокойно и холодно, как-то приземляюще.
О, да я знаю, кто это. Это просто очередная версия моего Наблюдателя. Я
проецирую ее на что-то "внешнее", но это часть моей собственной психики,
нравится мне это или не нравится.
Я легла на спину, глядя на бездарную возню летающих кусочков и точек. Что
общего у меня с ними? Ладно, я уже распознала здесь проекцию своего Наблюдателя;
но зачем мне все это?
Усвоение всего этого как части самой себя улучшило мое чувство
самоконтроля, но я все еще не могла ответить на истерзавший меня вопрос: что
представляет собой этот аспект моего сознания? Не является ли он, в то же время,
аспектом вселенского сознания? Да, конечно. И тут я снова попала в старую
ловушку. Чем бы ни было вселенское сознание, наше собственное сознание - это его
отражение. Та часть самих себя, которую мы предпочитаем - удобная,
эмоциональная, любящая, заботливая - уравновешена другими частями, включая и ту,
которая проявилась во время сегодняшнего опыта и характеризуется холодным
знанием, приятием реальности, нехваткой эмоциональной теплоты или отзывчивости.
Она не враждебна этим чувствам, но не вовлекается в них. И, конечно же, это
описание моего Наблюдателя, ибо его функция состоит в том, чтобы наблюдать и
учиться.
Мы с Шурой лежали рядом, держась за руки и слушая одно из моих любимых
музыкальных произведений Рахманинова. На потолке по-прежнему возились слегка
пульсирующие квадратные амебы со своими ядрышками, но я уже не пыталась в них
разобраться.
И вдруг я вспомнила об одной вещи, которая взволновала меня вчера, и
рассказала о ней Шуре:
- Я думаю про тот сон, который я нашла в компьютере. Я записала его очень
давно, и когда я вчера его прочитала, я даже не смогла вспомнить, видела ли я
его на самом деле. Странно, но в моей памяти не осталось и следа. Я прочла это
как рассказ о ком-то другом. Это обеспокоило меня. А сейчас мне кажется, что,
если я в свое время хорошо поняла этот сон и записала его, у моей памяти просто
отпала необходимость сохранять его.
- А что тебе снилось? -- спросил Шура.
- Ты и наши дети, и мы все время превращались друг в друга; мы все были и
собой, и друг другом. Мы все находились в одном месте, и там было ужасно сильное
энергетическое поле, то есть: мы сами были энергетическим полем. Хороший сон.
Вроде тех, что ты называешь "снами самадхи" - такое блаженство.
Мы сделали попытку заняться сексом, но мои усилия были неискренни, и в
конце концов я сказала Шуре, что слишком рассредоточена:
- Никак не могу сосредоточиться, дорогой. Знаешь, а давай попозже?
Он положил мою голову на свое плечо:
- Сейчас тебя ведет инстинкт, милая. Просто лежи и говори мне обо всем, что
происходит.
Тут мне наконец пришло в голову спросить его, что же чувствует он сам. Он
задумался, потом ответил:
- В общем, наслаждаюсь музыкой и чувствую себя в хорошем месте. Но, -
хочешь верь, хочешь нет - у меня нет абсолютно никаких визуальных эффектов.
Я подняла голову и взглянула на него сквозь вуаль гнилостной расцветки
(большей частью коричневую и темно-красную):
- Ну, ты даешь! Неужели СОВСЕМ никаких видений?
Он пожал плечами и покачал головой:
- Пожалуй, этого следовало бы ожидать, особенно после всех экспериментов,
что были на этой неделе. Но ничего, все в порядке. Зато твоих видений, похоже,
хватит на нас двоих!
Полежав рядом с ним еще немного, я сказала, что хочу снова попробовать
что-то записать, если, конечно, он не против. Он сказал:
- Конечно. Иди, пиши. А я полежу здесь и послушаю музыку.
Уже пройдя в кабинет за столовой, я поняла, какая я эгоистка и как много
внимания я уделяю собственным ощущениям. Я задумалась о том, почему я проявляю
так мало чуткости к Шуре. Но, что удивительнее всего, моя самопоглощенность
совсем не беспокоила меня.
Я не знаю, стоит ли притворяться, будто я что-то чувствую. Ведь он же
знает, что я его люблю; он знает, что я обычно подстраиваюсь под него с ним.
Сейчас это просто мой способ действий. Я должна следовать своему инстинкту и не
предпринимать никаких действий. Если бы я попыталась его обмануть - вот это бы
обидело его по-настоящему.
Я села за компьютер. На этот раз клавиатура была уже ясно видна, и когда я
начала описывать то, что казалось неописуемым, мне стало ясно, что досадное
разделение моего ума уже прошло, и я вполне способна подыскать слова для
описания пережитого. Я снова в строю: я могу пользоваться словами, могу сказать
все, что хочу. С другой стороны, узоры, которые заполняли все пространство еще
полчаса назад, сильно поблекли. Они фактически совсем исчезли. Теперь ни один из
внутренних образов не мешал мне работать.
Где-то в половине второго мы вернулись в спальню. Секс получился сам собой,
но мы никак не могли достичь оргазма. В этот раз меня вроде бы ничто не
отвлекало: видения исчезли. Звучала милая музыка Шумана, которую мы оба знали с
детства, и мы вместе подпевали знакомые мелодии. Но я все еще не могла
отделаться от чувства, что очень большая часть моей умственной и эмоциональной
сосредоточенности находится где-то далеко от моих бедер.
---
Из моих заметок, сделанных на следующий день:
"Сон был приятным, сновидения -- ясными и с чистой цветовой гаммой, а
абсолютно не похожими на сны после приема 2С-B, с их блеклыми цветами и
назойливыми повторениями.
Проспав довольно долго, я проснулась энергичной, спокойной и
удовлетворенной. Было желание писать, заглянуть в кухню, наслаждаться любой
деятельностью. Вполне обычной.
Удивительный опыт, и я решила в другой раз попробовать другие грибы и
посмотреть, что получится. Это было сложно и повергало в отчаяние, но в этом был
некий вызов и, как ни странно, я чувствовала себя вознагражденной. Здесь есть
чему учиться".
---
Некоторое время спустя я побывала на фуршете у одного моего друга. Здесь
присутствовало еще около четырех десятков "людей Системы" (так мы называем своих
многочисленных друзей, интересующихся изучением человеческой психики). Я сидела
в безлюдном уголке на первом этаже, с сигаретой и фруктовым напитком. Сквозь
большое окно я наблюдала, как Шура, драматически жестикулируя, увлеченно
беседует с каким-то светловолосым молодым человеком. Я люблю наблюдать за ним:
за его энтузиазмом, за удовольствием, которое он получает от новых от идей. Все
его 69-летнее тело в такие минуты буквально излучает живой свет его
восемнадцатилетней души.
Тут мое уединение нарушила моя подруга. Это была Сара Винсент, еще одна
юная душа в пожилом теле. К тому времени она уже опубликовала книгу о своих
экспериментах с телепатией.
Сара - выдающаяся женщина. Она прошла через брак, развод, материнство,
поражения и победы, но даже сейчас, в свои шестьдесят, почти совсем седая, она
постоянно крутит романы, иногда даже с более молодыми мужчинами. Ее доброе живое
лицо светится материнской теплотой, а умный и проницательный взор говорит о
причастности к запредельной шаманской мудрости. Я всегда узнаю от нее что-нибудь
новое. Сара участвует в психоделическом движении с самого начала, и ее
увлеченность исследованиями работы сознания, стимулируемая тем, что она увидела
и пережила после приема психоделических препаратов, привела ее к исследованию
мозговых волн и телепатии.
Мы немного поговорили о ее книге и работе; потом разговор зашел о моем
эксперименте с грибами. Меня все еще волновало то, что на пике эффекта я не
смогла описать свои видения, и я рассказала ей об этом:
- Понимаешь, Сара: я могла описать все, что угодно, я могла говорить о чем
угодно; но, когда я пыталась подобрать слова для того, что видела вокруг - для
всех этих узоров, видений и даже для тех, что были при закрытых глазах, -- я
теряла дар речи. И только потом, когда видения поблекли, я смогла снова
пользоваться словами и описать все без особых проблем. Но что же мне мешало
прежде?
- А какие узоры ты видела? -- поинтересовалась Сара.
- Что-то вроде переплетения веток и листьев - нет, не то! Это было как
мелкая проволочная сетка, но ячейки там были не квадратными, а напоминали амеб,
и в центре каждой была черная точка, вроде ядра амебы. Вот, примерно так они и
выглядели.
- Плоские или объемные?
- Объемные. Ими было заполнено все пространство вокруг меня - понимаешь,
мне казалось, что воздух буквально кишит ими, куда бы я ни взглянула.
- Верно, верно.
-- И все это имело очень мрачный оттенок. Зрелище не из приятных, но, - это
самое главное, - я не могла его описать. Я могла рассказать Шуре о чем угодно,
но не могла сказать ни слова о том, что я вижу, и я подумала, что между двумя
полушариями моего мозга, наверное, возникла какая-то преграда.
- Да. Так оно и есть, - сказала Сара, отхлебнув из своего стакана.
- Неужели?
Просто удивительно!
- Ладно, - сказала я. - Но меня интересует другое: что это значит, когда ты
смотришь на совершенно простую вещь, и не можешь воспользоваться той частью
своего разума - своего мозга, - чтобы найти слова. Ты здесь что-нибудь
понимаешь?
- Здесь очень важно фокусирование внимания, -- ответила Сара. - У меня
часто бывает так: когда я хочу вспомнить чье-то имя, я как бы вижу этого
человека, слышу его голос, а иногда вспоминаю даже его запах или костюм. Но
имени-то при этом я как раз и не могу вспомнить!
- Ну, и...?
- Ну, и это, большей частью, происходит оттого, что я привыкла использовать
визуальную систему в качестве доминирующего когнитивного инструмента, причем
часто вне всякой связи с вербальной системой. В результате, чем сильнее
визуальный стимул, тем меньше шансов вспомнить его название.
- Ага, ага!
- Вот так и возникает разделение, - тут Сара прикрыла глаза, как бы
приглядываясь к чему-то внутри себя. - И даже в нашей телепатической работе
часто бывает, что два человека описывают одну и ту же картинку совершенно
по-разному.
Наверное, она имеет в виду эксперименты по дальновидению.
- А когда кто-нибудь пытается принять картинку, - продолжала она, - то
иногда он видит ее правильно, а описывает неправильно, а иногда описывает
правильно, но видит неправильно.
- Как странно! - сказала я.
- Да, странно, - подтвердила Сара. - И с той же странностью мы сталкиваемся
и в твоем случае. Вербальная система может быть совершенно независима от
визуальной. Понимаешь ли, у некоторых людей вербальная система играет
доминирующую роль в процессе мышления; и когда они говорят какие-нибудь
каламбуры, я просто теряюсь. Пока они говорят о каком-нибудь предмете, я
представляю себе этот предмет, и вдруг - каламбур! Слово меняет значение, и мне
приходится перестраивать всю линию своего мышления. "Да, - говорю я себе, - это,
наверное, просто шутка". Но для меня-то это не шутка, я как на стену натыкаюсь,
потому что мой доминирующий когнитивный процесс не вербальный, а визуальный! И
все шутники смеются, что юмор до меня туго доходит, но все это происходит лишь
потому, что я использую соответствующую часть своего мозга совсем не так, как
они.
- И видения, о которых я рассказывала... - начала я.
- ...представляют собой что-то вроде проекции изнутри тебя самой. Ты
проецируешь их на поверхность того, что происходит в твоих визуальных процессах,
и если они у тебя и в самом деле доминантны, то они могут быть совсем не связаны
с вербальными. Поэтому иногда ты не можешь рассказать о том, что видишь.
- Но почему же при этом я могу говорить обо всем остальном?
- Потому что это уже совсем другой процесс. Ты можешь - ты видишь; но ты
просто не создаешь вербальной связи...
- ...с тем, что происходит в визуальной сфере, - закончила я.
Я могла говорить с Шурой, поскольку речь шла не о том, что я видела, а о
мыслях и чувствах, которые я не воспринимала визуально.
- Для тех, кто не умеет мыслить визуально, - продолжала Сара, - основная
трудность при овладении этим стилем мышления заключается... ну, ты понимаешь:
например, кто-то что-то нарисовал (тут она поводила в воздухе воображаемой
кисточкой со звуком "чш-чш-чш" - очевидно, подражая шуршанию щетины). Так вот:
кто-то что-то нарисовал, а другие спрашивают: "Что это такое?", потому что они
же должны прилепить к этому какое-нибудь слово: это должно быть, например,
"листиком", или ЧЕМ-то там еще должно быть, верно ведь?
- Пусть они потренируются на картинах Клиффорда Стила, - предложила я. Сара
рассмеялась: она явно знала этого художника.
- Если ты мыслишь в красках, - сказала она, - если у тебя функционирует
цветовой разум и формальный разум, то слова тебе вовсе не нужны. Допустим, ты
ищешь Мэрион Стрит, видишь табличку "Мэрин Стрит" - и тут же поворачиваешь на
эту улицу, и уже потом понимаешь, что ошиблась. Потому что ты только взглянула
на первые буквы и уже решила, что нашла то, что искала. Таким образом и
происходит... (тут она запнулась, то ли подбирая слова, то ли заметив, что я
начинаю терять нить разговора смущение) ...происходит смешение в области
намерения.
- Намерения, - повторила я. - То есть фокусировки.
- Пусть так. Я думаю, ты знаешь, что все, кроме запахов, прежде чем попасть
в кору головного мозга, сперва проходит через таламус, а таламус-то как раз и
является областью намерения. Он играет роль переключателя: вот он, как раз
здесь, в центре, на полпути от глаз к затылку, точно между ушей - такой себе
переключатель (все это Сара показала пальцем на собственной голове). И иногда
возникает синестезия, когда человек чувствует запах звука (она переплела пальцы;
я с улыбкой кивнула ей, потому что хорошо знала и любила ощущения такого рода)
или слышит цвета, и все такое. Об этом есть целый раздел в Тибетской Книге
Мертвых, которую перевел Тим Лири и другие ребята - это и есть Психоделический
Опыт. Кстати: а у тебя есть эта книга?
- Тибетская Книга Мертвых? Есть. Я не помню точно, где она лежит, но она у
нас есть.
- Так вот: когда Лири, Метцнер и Альперт переводили ее, они сами находились
в одном из Бардо. И когда ты видишь все эти узоры и формы, и полностью
вовлекаешься в эти узоры и формы, то они становятся местом, куда ты можешь
пойти, и обычно - увы! -- это не слишком продвинутый уровень: он может тебе даже
не понравиться, ты его можешь совсем не принять.
- Так оно и было, - сказала я; но потом, немного подумав, добавила: - Хотя,
знаешь, Сара - все эти плавающие сетки были мне знакомы, я их уже много раз
видела перед этим. Там не было ничего нового: просто узоры, как на змеиной коже.
В общем, ничего такого, что бывает после настоящих психоделиков, - ну, ты знаешь
о чем я говорю.
- Да, - кивнула Сара. - Мы все это видели.
- То есть, и этих летающих амеб - ты их тоже видела?
- Не совсем, но что-то подобное приходилось видеть. Бывают энергетические
контуры предметов, и бывают такие вот маленькие прозрачные штучки - и то, что мы
видим, частично приходит из предсознания, частично - выдергивается из окружающей
среды, а часть того, что ты видела, - это просто проекции твоих собственных
палочек и колбочек и узоров, которые они образуют.
Палочки и колбочки! Господи мой Боже!
Сара села на место, и, улыбнувшись, продолжила:
- Года четыре тому назад, когда я преподавала студентам, которым не
терпелось поиграть в психические игры, я использовала в качестве мягкого
стробоскопа старый 16-миллиметровый проектор. Частоту мерцания можно было
изменять таким образом, чтобы она входила в резонанс с мозговыми волнами. Старый
кинопроектор дает 18 кадров в секунду, и этого почти достаточно, чтобы видеть
серию непрерывных картинок как одну постоянно движущуюся. Но при 13 кадрах в
секунду мои студенты уже рисовали четкую картину интерференции волновых форм.
Интерференция волновых форм: интересно, а как это выглядит?
- При частоте от 6 до 10 кадров в секунду, которая соответствует тета- и
альфа-ритмам головного мозга, - продолжала Сара, уже полностью поглощенная своим
предметом и сияющая от удовольствия и возбуждения, - большинство студентов
рисовало мандалоподобные узоры с раскраской в горошек. Они описывали эти узоры
как постоянно изменяющиеся от красного к зеленому, или от красно-оранжевого к
синему, где цвета перетекали один в другой, двигаясь в противоположных
направлениях. Таким образом, если мы посылаем глазу сигнал в том диапазоне, в
котором работает глаз, то человек видит не то, что он видит, а то, чем он видит.
Я собрала больше сотни подобных рисунков, и поэтому смогла основательно изучить
результаты опыта.
- Да, - сказала я с некоторым недоумением, вежливо давая понять, что ее
рассказ требует дополнительных объяснений.
- Ну вот, - сказала Сара, слегка наклонившись ко мне, - допустим, мы берем
обычный проектор, включаем, направляем на экран и закрываем отверстие объектива.
И, в результате, что мы видим на экране? Конечно же, нить накала самой
проекторной лампы! То же самое происходит, если мы заставляем свет мерцать с той
же частотой, на которой работает зрительный центр головного мозга. В этом случае
свет служит как бы экраном, на который проецируются палочки и колбочки нашей
сетчатки. А иногда среди всего этого можно увидеть даже собственные мыслеформы.
Мыслеформы?
- В этом случае, - продолжала Сара, - фокусирование визуальной системы
становится таким интенсивным, что ее режим начинает доминировать, и вербальная
система оказывается как бы не связанной с тем, что ты видишь. Но мерцающий свет
- не единственный способ стимуляции этого процесса. Как ты уже знаешь, это можно
сделать и с помощью некоторых препаратов. Картина получается почти та же самая:
ты смотришь на человека, но то, что ты при этом видишь, частично состоит из его
энергетических полей, а частично - из того, что находится внутри твоих
собственных органов зрения. Это очень-очень древнее, изначальное состояние
зрения. И оно очень плодотворно. Некоторые основные шаблоны видений могут
показаться нам бессмысленными, но, в любом случае, это Бардо, и в нем всегда
можно застрять.
- Ты назвала это состояние "плодотворным" - но почему? Ты считаешь, оно
плодотворно потому что оно выводит нас в глубинные слои нашего разума? Или
потому что оно открывает подсознание и создает свободный поток понятий?
Сара отхлебнула из стакана, поставила его на поднос, улыбнулась и ответила:
всем, что меня окружало. Самым распространенным мотивом узоры были какие-то
квадратные амебы с черными ядрышками в центре; их было невероятно много, и они
образовывали объемный рисунок, напоминавший мелкую проволочную сетку с
маленькими черными точками в центре каждой ячейки. Сетку, развешенную во всех
трех измерениях.
Где-то в четверть восьмого эффект достиг своего пика. Эта стадия
продолжалась у меня еще около трех часов, а у Шуры - около двух (впоследствии он
пришел к заключению, что опыт, произведенный два дня назад, притупил его
восприимчивость).
Я села за компьютер, чтобы сделать записи, но это оказалось необычайно
трудно.
Да! Я хотела пережить действительно интенсивные психоделические ощущения,
чтобы описать их. И вот это случилось. Слава Богу, что мы не приняли больше.
Полтора грамма - вполне достаточно".
---
Я сидела, пытаясь разглядеть комнату за лесом линий, точек и полос цвета
красной и зеленой плесени. Окружающий мир стал странным, каким-то чуждым, и я
чувствовала, что в нем присутствует некто недружелюбный. От него веяло
нелюбовью, эмоциональным холодом и недоброй насмешливостью.
Тут я вспомнила о себе: "Этот некто - всего лишь проекция меня самой. Я
должна овладеть им. Ведь все это - я сама. Нравится мне или нет - но это я".
Я покосилась на клавиатуру, пытаясь сфокусировать зрение, и наконец-то
смогла выйти из X-tree (ура!) и вернуться в WordStar. Я создала новый файл под
названием 'shrooms (от английского mushrooms - грибы), напечатала дату в правом
верхнем углу чистого листа, но дальше дело не пошло. Клавиатура совсем исчезла в
зарослях разноцветных узоров, а та часть меня самой, которая превращала предметы
в слова и мысли, уступила свое место другой части, которая хотела только
погрузиться в этот мир трехмерных узоров или хотя бы обнаружить, каким образом
она связана с ним. И тут я подумала: ладно, потом напишу. Сейчас все равно
ничего не получится.
Мы с мужем пошли в спальню. Все вокруг шевелилось. Шевелились стены,
одеяла, простыни и подушки были покрыты копошащимися амебами и черными точечками
вперемежку с красными, желтыми, черными, зелеными и оранжевыми ленточками, очень
мутными и тусклыми с виду.
Шура разделся и влез под одело. Я уселась на одеяло, поджала под себя ноги
и принялась объяснять ему, почему я так сижу. В тот момент я поняла -- и сказала
ему - что секс меня совсем не интересует. Чтобы мои мысли направились в эту
сторону, все вокруг должно перестать шевелиться.
Я объяснила Шуре, что гораздо больше меня интересует и беспокоит совсем
другое: мне очень нелегко подобрать слова для описания того, что я вижу. Обычно
мне нетрудно выражать свои мысли в словах, но тут дар речи как будто покинул
меня, и я не знала, где его искать. В левом полушарии? В правом полушарии?
Нигде. И я сказала Шуре, что у меня, похоже, пропала связь между полушариями
мозга и между соответствующими аспектами моей личности.
-- Тогда закрой глаза, -- посоветовал он, -- и расскажи мне, что ты видишь
на внутренней поверхности своих век.
Я выпрямила спину и закрыла глаза. То, что я увидело, напоминало поток из
мелких корявых обломков разноцветных леденцов, а на вершине каждого обломка
виднелся совершенно ровный квадратик. На каждом обломке было ровно три
квадратика, и все это было раскрашено в серовато-белый, темно-красный, зеленый и
желтый цвета. Все это показалось мне уродливым и скучным, как дешевый безвкусный
линолеум 30-х годов. Я хотела описать эту картину Шуре, но не могла говорить.
Самое странное (как я поняла впоследствии) заключалось в том, что мне совсем
нетрудно было говорить о чем угодно, кроме образов, которые я видела внутри
своей головы.
-- Оно такое странное, просто нет слов, -- сказала я.
Шура, обычно очень понятливый, тут не понял меня и ласково переспросил:
-- Это нечто неописуемое? Ты это имела в виду?
-- Нет! Неописуемое - не то слово! Оно такое скучное, неинтересное и до
боли обыкновенное, но у меня нет слов, чтобы его описать. Как только я пытаюсь
это сделать, происходит полный обрыв связи.
-- Хорошо, -- сказал он теплым и ободряющим голосом. - Тогда перестань
пытаться и погрузись в свои ощущения. Слова придут позже.
-- Я знаю. Я знаю. Но это такая ДОСАДА - ведь я могу говорить о чем угодно,
и при этом не могу описать то, что вижу!
Я расчесала волосы и улеглась рядом с Шурой.
Некая часть моей личности тут же захотела поплавать в мире образов. Это
было что-то вроде ощущения утраты собственного "я". Эта часть личности не
заботилась о контроле над ситуацией: она стремилась только к блужданиям и (как
говорит Шура) к чистому опыту. Но другая часть личности стремилась
контролировать процесс и буквально бесилась от того, что ей не удается взять его
под контроль и, в особенности, описать словами. Но выбора не было, поскольку
между двумя половинами личности не существовало никакой связи. Может быть,
полушария моего мозга действительно отделились друг от друга?
Тут я непроизвольно предприняла нечто вроде эксперимента с контролем. Я
спросила себя (вслух, чтобы это услышал Шура): а могла бы я в случае реальной
опасности для жизни "собрать себя в кулак", чтобы защититься? Это оказалось
очень просто. Без проблем. По крайней мере, на какое-то мгновение.
Спустя мгновение я поняла, что мое чувство собственного "я", чувство
централизованности, постепенно возрастает. И вместе с ним возрастал интерес к
собственной внутренней вселенной. Но я не могла там ничего понять. Ведь узоры
были только поверхностным слоем. А за ними простиралась область
бытия-знания-видения, которая мне совершенно не нравилась.
Почему она мне не нравится? Потому что там нет никаких знакомых эмоций и
чувств, к которым я привыкла. Это чужое место. Совершенно чуждое для меня.
Я осмотрела пространство над собой. Узоры все еще висели в воздухе,
колыхаясь между мною и потолком.
Какими средствами я обладаю, чтобы исследовать и изучить это, освоить все
аспекты самой себя, которые представлены этим? Может быть это просто мой
Наблюдатель?
По радио передавали музыку. После приема психоделиков в музыке обычно
открываются новые глубины, она становится гораздо интереснее и рождает
повышенный эмоциональный отклик. Но в этот раз не произошло ничего подобного.
Музыка была просто музыкой, довольно милой, но не имеющей никакого отношения к
происходящему. Она просто была рядом.
Я посмотрела на своего мужа: его лицо было испещрено оранжевыми, желтыми и
коричневыми пятнышками. Довольно неприятный, слегка землистый цвет, как и во
время предыдущих опытов с грибами.
Мое лицо, наверное, кажется ему таким же.
- Бетховен, - сказал Шура. - Тебе не мешает эта музыка?
Я кивнула и ответила:
- На самом деле мне все равно. Хотя музыка славная. Знакомая.
Но, едва сказав это, я поняла, что уже не цепляюсь за такие вещи, как
знакомая музыка, потому что осознаю более важные зацепки внутри себя самой. И
тут же почувствовала, что проволочные сетки и непрестанные потоки цвета напирают
на меня уже не так сильно, хотя где-то внутри меня они становятся гораздо
мощнее.
Я взглянула на Шуру. Он все еще был моим "вторым я", плотью от моей плоти и
кровью от моей крови. При этом я не испытала никакого всплеска эмоций: я просто
осознала, кто он для меня, и кто мы друг для друга.
Я вернулась к узорам в воздухе над моей головой, пытаясь различить там
присутствие какой-либо формы сознания. Но я ощутила лишь некий разум, который
принимал этот мир, со всеми его противоречиями и хаосом, как нечто само собой
разумеющееся. Он как бы говорил: "Таков этот путь; ты не выиграешь ничего, если
будешь сопротивляться или жаловаться. Просто прими его". Это было немилосердно,
просто спокойно и холодно, как-то приземляюще.
О, да я знаю, кто это. Это просто очередная версия моего Наблюдателя. Я
проецирую ее на что-то "внешнее", но это часть моей собственной психики,
нравится мне это или не нравится.
Я легла на спину, глядя на бездарную возню летающих кусочков и точек. Что
общего у меня с ними? Ладно, я уже распознала здесь проекцию своего Наблюдателя;
но зачем мне все это?
Усвоение всего этого как части самой себя улучшило мое чувство
самоконтроля, но я все еще не могла ответить на истерзавший меня вопрос: что
представляет собой этот аспект моего сознания? Не является ли он, в то же время,
аспектом вселенского сознания? Да, конечно. И тут я снова попала в старую
ловушку. Чем бы ни было вселенское сознание, наше собственное сознание - это его
отражение. Та часть самих себя, которую мы предпочитаем - удобная,
эмоциональная, любящая, заботливая - уравновешена другими частями, включая и ту,
которая проявилась во время сегодняшнего опыта и характеризуется холодным
знанием, приятием реальности, нехваткой эмоциональной теплоты или отзывчивости.
Она не враждебна этим чувствам, но не вовлекается в них. И, конечно же, это
описание моего Наблюдателя, ибо его функция состоит в том, чтобы наблюдать и
учиться.
Мы с Шурой лежали рядом, держась за руки и слушая одно из моих любимых
музыкальных произведений Рахманинова. На потолке по-прежнему возились слегка
пульсирующие квадратные амебы со своими ядрышками, но я уже не пыталась в них
разобраться.
И вдруг я вспомнила об одной вещи, которая взволновала меня вчера, и
рассказала о ней Шуре:
- Я думаю про тот сон, который я нашла в компьютере. Я записала его очень
давно, и когда я вчера его прочитала, я даже не смогла вспомнить, видела ли я
его на самом деле. Странно, но в моей памяти не осталось и следа. Я прочла это
как рассказ о ком-то другом. Это обеспокоило меня. А сейчас мне кажется, что,
если я в свое время хорошо поняла этот сон и записала его, у моей памяти просто
отпала необходимость сохранять его.
- А что тебе снилось? -- спросил Шура.
- Ты и наши дети, и мы все время превращались друг в друга; мы все были и
собой, и друг другом. Мы все находились в одном месте, и там было ужасно сильное
энергетическое поле, то есть: мы сами были энергетическим полем. Хороший сон.
Вроде тех, что ты называешь "снами самадхи" - такое блаженство.
Мы сделали попытку заняться сексом, но мои усилия были неискренни, и в
конце концов я сказала Шуре, что слишком рассредоточена:
- Никак не могу сосредоточиться, дорогой. Знаешь, а давай попозже?
Он положил мою голову на свое плечо:
- Сейчас тебя ведет инстинкт, милая. Просто лежи и говори мне обо всем, что
происходит.
Тут мне наконец пришло в голову спросить его, что же чувствует он сам. Он
задумался, потом ответил:
- В общем, наслаждаюсь музыкой и чувствую себя в хорошем месте. Но, -
хочешь верь, хочешь нет - у меня нет абсолютно никаких визуальных эффектов.
Я подняла голову и взглянула на него сквозь вуаль гнилостной расцветки
(большей частью коричневую и темно-красную):
- Ну, ты даешь! Неужели СОВСЕМ никаких видений?
Он пожал плечами и покачал головой:
- Пожалуй, этого следовало бы ожидать, особенно после всех экспериментов,
что были на этой неделе. Но ничего, все в порядке. Зато твоих видений, похоже,
хватит на нас двоих!
Полежав рядом с ним еще немного, я сказала, что хочу снова попробовать
что-то записать, если, конечно, он не против. Он сказал:
- Конечно. Иди, пиши. А я полежу здесь и послушаю музыку.
Уже пройдя в кабинет за столовой, я поняла, какая я эгоистка и как много
внимания я уделяю собственным ощущениям. Я задумалась о том, почему я проявляю
так мало чуткости к Шуре. Но, что удивительнее всего, моя самопоглощенность
совсем не беспокоила меня.
Я не знаю, стоит ли притворяться, будто я что-то чувствую. Ведь он же
знает, что я его люблю; он знает, что я обычно подстраиваюсь под него с ним.
Сейчас это просто мой способ действий. Я должна следовать своему инстинкту и не
предпринимать никаких действий. Если бы я попыталась его обмануть - вот это бы
обидело его по-настоящему.
Я села за компьютер. На этот раз клавиатура была уже ясно видна, и когда я
начала описывать то, что казалось неописуемым, мне стало ясно, что досадное
разделение моего ума уже прошло, и я вполне способна подыскать слова для
описания пережитого. Я снова в строю: я могу пользоваться словами, могу сказать
все, что хочу. С другой стороны, узоры, которые заполняли все пространство еще
полчаса назад, сильно поблекли. Они фактически совсем исчезли. Теперь ни один из
внутренних образов не мешал мне работать.
Где-то в половине второго мы вернулись в спальню. Секс получился сам собой,
но мы никак не могли достичь оргазма. В этот раз меня вроде бы ничто не
отвлекало: видения исчезли. Звучала милая музыка Шумана, которую мы оба знали с
детства, и мы вместе подпевали знакомые мелодии. Но я все еще не могла
отделаться от чувства, что очень большая часть моей умственной и эмоциональной
сосредоточенности находится где-то далеко от моих бедер.
---
Из моих заметок, сделанных на следующий день:
"Сон был приятным, сновидения -- ясными и с чистой цветовой гаммой, а
абсолютно не похожими на сны после приема 2С-B, с их блеклыми цветами и
назойливыми повторениями.
Проспав довольно долго, я проснулась энергичной, спокойной и
удовлетворенной. Было желание писать, заглянуть в кухню, наслаждаться любой
деятельностью. Вполне обычной.
Удивительный опыт, и я решила в другой раз попробовать другие грибы и
посмотреть, что получится. Это было сложно и повергало в отчаяние, но в этом был
некий вызов и, как ни странно, я чувствовала себя вознагражденной. Здесь есть
чему учиться".
---
Некоторое время спустя я побывала на фуршете у одного моего друга. Здесь
присутствовало еще около четырех десятков "людей Системы" (так мы называем своих
многочисленных друзей, интересующихся изучением человеческой психики). Я сидела
в безлюдном уголке на первом этаже, с сигаретой и фруктовым напитком. Сквозь
большое окно я наблюдала, как Шура, драматически жестикулируя, увлеченно
беседует с каким-то светловолосым молодым человеком. Я люблю наблюдать за ним:
за его энтузиазмом, за удовольствием, которое он получает от новых от идей. Все
его 69-летнее тело в такие минуты буквально излучает живой свет его
восемнадцатилетней души.
Тут мое уединение нарушила моя подруга. Это была Сара Винсент, еще одна
юная душа в пожилом теле. К тому времени она уже опубликовала книгу о своих
экспериментах с телепатией.
Сара - выдающаяся женщина. Она прошла через брак, развод, материнство,
поражения и победы, но даже сейчас, в свои шестьдесят, почти совсем седая, она
постоянно крутит романы, иногда даже с более молодыми мужчинами. Ее доброе живое
лицо светится материнской теплотой, а умный и проницательный взор говорит о
причастности к запредельной шаманской мудрости. Я всегда узнаю от нее что-нибудь
новое. Сара участвует в психоделическом движении с самого начала, и ее
увлеченность исследованиями работы сознания, стимулируемая тем, что она увидела
и пережила после приема психоделических препаратов, привела ее к исследованию
мозговых волн и телепатии.
Мы немного поговорили о ее книге и работе; потом разговор зашел о моем
эксперименте с грибами. Меня все еще волновало то, что на пике эффекта я не
смогла описать свои видения, и я рассказала ей об этом:
- Понимаешь, Сара: я могла описать все, что угодно, я могла говорить о чем
угодно; но, когда я пыталась подобрать слова для того, что видела вокруг - для
всех этих узоров, видений и даже для тех, что были при закрытых глазах, -- я
теряла дар речи. И только потом, когда видения поблекли, я смогла снова
пользоваться словами и описать все без особых проблем. Но что же мне мешало
прежде?
- А какие узоры ты видела? -- поинтересовалась Сара.
- Что-то вроде переплетения веток и листьев - нет, не то! Это было как
мелкая проволочная сетка, но ячейки там были не квадратными, а напоминали амеб,
и в центре каждой была черная точка, вроде ядра амебы. Вот, примерно так они и
выглядели.
- Плоские или объемные?
- Объемные. Ими было заполнено все пространство вокруг меня - понимаешь,
мне казалось, что воздух буквально кишит ими, куда бы я ни взглянула.
- Верно, верно.
-- И все это имело очень мрачный оттенок. Зрелище не из приятных, но, - это
самое главное, - я не могла его описать. Я могла рассказать Шуре о чем угодно,
но не могла сказать ни слова о том, что я вижу, и я подумала, что между двумя
полушариями моего мозга, наверное, возникла какая-то преграда.
- Да. Так оно и есть, - сказала Сара, отхлебнув из своего стакана.
- Неужели?
Просто удивительно!
- Ладно, - сказала я. - Но меня интересует другое: что это значит, когда ты
смотришь на совершенно простую вещь, и не можешь воспользоваться той частью
своего разума - своего мозга, - чтобы найти слова. Ты здесь что-нибудь
понимаешь?
- Здесь очень важно фокусирование внимания, -- ответила Сара. - У меня
часто бывает так: когда я хочу вспомнить чье-то имя, я как бы вижу этого
человека, слышу его голос, а иногда вспоминаю даже его запах или костюм. Но
имени-то при этом я как раз и не могу вспомнить!
- Ну, и...?
- Ну, и это, большей частью, происходит оттого, что я привыкла использовать
визуальную систему в качестве доминирующего когнитивного инструмента, причем
часто вне всякой связи с вербальной системой. В результате, чем сильнее
визуальный стимул, тем меньше шансов вспомнить его название.
- Ага, ага!
- Вот так и возникает разделение, - тут Сара прикрыла глаза, как бы
приглядываясь к чему-то внутри себя. - И даже в нашей телепатической работе
часто бывает, что два человека описывают одну и ту же картинку совершенно
по-разному.
Наверное, она имеет в виду эксперименты по дальновидению.
- А когда кто-нибудь пытается принять картинку, - продолжала она, - то
иногда он видит ее правильно, а описывает неправильно, а иногда описывает
правильно, но видит неправильно.
- Как странно! - сказала я.
- Да, странно, - подтвердила Сара. - И с той же странностью мы сталкиваемся
и в твоем случае. Вербальная система может быть совершенно независима от
визуальной. Понимаешь ли, у некоторых людей вербальная система играет
доминирующую роль в процессе мышления; и когда они говорят какие-нибудь
каламбуры, я просто теряюсь. Пока они говорят о каком-нибудь предмете, я
представляю себе этот предмет, и вдруг - каламбур! Слово меняет значение, и мне
приходится перестраивать всю линию своего мышления. "Да, - говорю я себе, - это,
наверное, просто шутка". Но для меня-то это не шутка, я как на стену натыкаюсь,
потому что мой доминирующий когнитивный процесс не вербальный, а визуальный! И
все шутники смеются, что юмор до меня туго доходит, но все это происходит лишь
потому, что я использую соответствующую часть своего мозга совсем не так, как
они.
- И видения, о которых я рассказывала... - начала я.
- ...представляют собой что-то вроде проекции изнутри тебя самой. Ты
проецируешь их на поверхность того, что происходит в твоих визуальных процессах,
и если они у тебя и в самом деле доминантны, то они могут быть совсем не связаны
с вербальными. Поэтому иногда ты не можешь рассказать о том, что видишь.
- Но почему же при этом я могу говорить обо всем остальном?
- Потому что это уже совсем другой процесс. Ты можешь - ты видишь; но ты
просто не создаешь вербальной связи...
- ...с тем, что происходит в визуальной сфере, - закончила я.
Я могла говорить с Шурой, поскольку речь шла не о том, что я видела, а о
мыслях и чувствах, которые я не воспринимала визуально.
- Для тех, кто не умеет мыслить визуально, - продолжала Сара, - основная
трудность при овладении этим стилем мышления заключается... ну, ты понимаешь:
например, кто-то что-то нарисовал (тут она поводила в воздухе воображаемой
кисточкой со звуком "чш-чш-чш" - очевидно, подражая шуршанию щетины). Так вот:
кто-то что-то нарисовал, а другие спрашивают: "Что это такое?", потому что они
же должны прилепить к этому какое-нибудь слово: это должно быть, например,
"листиком", или ЧЕМ-то там еще должно быть, верно ведь?
- Пусть они потренируются на картинах Клиффорда Стила, - предложила я. Сара
рассмеялась: она явно знала этого художника.
- Если ты мыслишь в красках, - сказала она, - если у тебя функционирует
цветовой разум и формальный разум, то слова тебе вовсе не нужны. Допустим, ты
ищешь Мэрион Стрит, видишь табличку "Мэрин Стрит" - и тут же поворачиваешь на
эту улицу, и уже потом понимаешь, что ошиблась. Потому что ты только взглянула
на первые буквы и уже решила, что нашла то, что искала. Таким образом и
происходит... (тут она запнулась, то ли подбирая слова, то ли заметив, что я
начинаю терять нить разговора смущение) ...происходит смешение в области
намерения.
- Намерения, - повторила я. - То есть фокусировки.
- Пусть так. Я думаю, ты знаешь, что все, кроме запахов, прежде чем попасть
в кору головного мозга, сперва проходит через таламус, а таламус-то как раз и
является областью намерения. Он играет роль переключателя: вот он, как раз
здесь, в центре, на полпути от глаз к затылку, точно между ушей - такой себе
переключатель (все это Сара показала пальцем на собственной голове). И иногда
возникает синестезия, когда человек чувствует запах звука (она переплела пальцы;
я с улыбкой кивнула ей, потому что хорошо знала и любила ощущения такого рода)
или слышит цвета, и все такое. Об этом есть целый раздел в Тибетской Книге
Мертвых, которую перевел Тим Лири и другие ребята - это и есть Психоделический
Опыт. Кстати: а у тебя есть эта книга?
- Тибетская Книга Мертвых? Есть. Я не помню точно, где она лежит, но она у
нас есть.
- Так вот: когда Лири, Метцнер и Альперт переводили ее, они сами находились
в одном из Бардо. И когда ты видишь все эти узоры и формы, и полностью
вовлекаешься в эти узоры и формы, то они становятся местом, куда ты можешь
пойти, и обычно - увы! -- это не слишком продвинутый уровень: он может тебе даже
не понравиться, ты его можешь совсем не принять.
- Так оно и было, - сказала я; но потом, немного подумав, добавила: - Хотя,
знаешь, Сара - все эти плавающие сетки были мне знакомы, я их уже много раз
видела перед этим. Там не было ничего нового: просто узоры, как на змеиной коже.
В общем, ничего такого, что бывает после настоящих психоделиков, - ну, ты знаешь
о чем я говорю.
- Да, - кивнула Сара. - Мы все это видели.
- То есть, и этих летающих амеб - ты их тоже видела?
- Не совсем, но что-то подобное приходилось видеть. Бывают энергетические
контуры предметов, и бывают такие вот маленькие прозрачные штучки - и то, что мы
видим, частично приходит из предсознания, частично - выдергивается из окружающей
среды, а часть того, что ты видела, - это просто проекции твоих собственных
палочек и колбочек и узоров, которые они образуют.
Палочки и колбочки! Господи мой Боже!
Сара села на место, и, улыбнувшись, продолжила:
- Года четыре тому назад, когда я преподавала студентам, которым не
терпелось поиграть в психические игры, я использовала в качестве мягкого
стробоскопа старый 16-миллиметровый проектор. Частоту мерцания можно было
изменять таким образом, чтобы она входила в резонанс с мозговыми волнами. Старый
кинопроектор дает 18 кадров в секунду, и этого почти достаточно, чтобы видеть
серию непрерывных картинок как одну постоянно движущуюся. Но при 13 кадрах в
секунду мои студенты уже рисовали четкую картину интерференции волновых форм.
Интерференция волновых форм: интересно, а как это выглядит?
- При частоте от 6 до 10 кадров в секунду, которая соответствует тета- и
альфа-ритмам головного мозга, - продолжала Сара, уже полностью поглощенная своим
предметом и сияющая от удовольствия и возбуждения, - большинство студентов
рисовало мандалоподобные узоры с раскраской в горошек. Они описывали эти узоры
как постоянно изменяющиеся от красного к зеленому, или от красно-оранжевого к
синему, где цвета перетекали один в другой, двигаясь в противоположных
направлениях. Таким образом, если мы посылаем глазу сигнал в том диапазоне, в
котором работает глаз, то человек видит не то, что он видит, а то, чем он видит.
Я собрала больше сотни подобных рисунков, и поэтому смогла основательно изучить
результаты опыта.
- Да, - сказала я с некоторым недоумением, вежливо давая понять, что ее
рассказ требует дополнительных объяснений.
- Ну вот, - сказала Сара, слегка наклонившись ко мне, - допустим, мы берем
обычный проектор, включаем, направляем на экран и закрываем отверстие объектива.
И, в результате, что мы видим на экране? Конечно же, нить накала самой
проекторной лампы! То же самое происходит, если мы заставляем свет мерцать с той
же частотой, на которой работает зрительный центр головного мозга. В этом случае
свет служит как бы экраном, на который проецируются палочки и колбочки нашей
сетчатки. А иногда среди всего этого можно увидеть даже собственные мыслеформы.
Мыслеформы?
- В этом случае, - продолжала Сара, - фокусирование визуальной системы
становится таким интенсивным, что ее режим начинает доминировать, и вербальная
система оказывается как бы не связанной с тем, что ты видишь. Но мерцающий свет
- не единственный способ стимуляции этого процесса. Как ты уже знаешь, это можно
сделать и с помощью некоторых препаратов. Картина получается почти та же самая:
ты смотришь на человека, но то, что ты при этом видишь, частично состоит из его
энергетических полей, а частично - из того, что находится внутри твоих
собственных органов зрения. Это очень-очень древнее, изначальное состояние
зрения. И оно очень плодотворно. Некоторые основные шаблоны видений могут
показаться нам бессмысленными, но, в любом случае, это Бардо, и в нем всегда
можно застрять.
- Ты назвала это состояние "плодотворным" - но почему? Ты считаешь, оно
плодотворно потому что оно выводит нас в глубинные слои нашего разума? Или
потому что оно открывает подсознание и создает свободный поток понятий?
Сара отхлебнула из стакана, поставила его на поднос, улыбнулась и ответила: