Страница:
- А какие бывают методы?
- Окисление эфедрина либо перманганатом, либо дихроматом.
- Какой метод был использован в данном случае?
- Сейчас посмотрим в моих записях... В данном случае применялся дихромат.
- Вы ведете подробное описание опытов?
- Конечно.
- Почему?
- Потому что для публикаций и патентов нужно, чтобы велась подробная
документация.
- А почему вы не ведете документацию по поводу получения образцов для
анализа?
- А зачем?
Я немного отвлекся, вспомнив похожую инспекцию, на которой я присутствовал
давным-давно в лаборатории в Солано - тогда нас проверяли агенты бюро по
наркотикам и опасным препаратам. Особый агент, имени которого я уже не помню,
посадил нас за стол напротив себя и очень долго допрашивал по поводу
безопасности хранения ядов и химикатов. При этом он сел так, чтобы мы могли
видеть пистолет у него за ремнем.
Я внимательно посмотрел на пояс агента Фоски, но если там что-то и
скрывалось, то разве что пейджер. Может быть у него в кармане диктофон? Хотел бы
я сейчас иметь диктофон в кармане - память становится совсем дырявой. Но вряд ли
у него был с собой диктофон: скорее всего, он полагался только на свой блокнотик
и фотоаппарат.
Внимание инспектора привлекла еще одна колба, наверное из-за того, что на
ней было написано 'МДМ1'. "Что это?" - спросил он, похлопывая по ней. Я ответил,
что это моя новая разработка - антидепрессант, аналог димоксамина, моего старого
изобретения. Я предупредил его, что так как я еще не подал заявку на патент, я
не хотел бы, чтобы он распространял информацию об открытии. Мы взвесили колбу
(не знаю зачем), и все было опять занесено в блокнот. Потом я вышел из
лаборатории и разговорился с двумя другими инспекторами, а агент Фоска остался
внутри. Может быть, он фотографировал лабораторию, может быть, брал образцы
препаратов, может быть, просто подводил итог своим записям. В любом случае, от
меня тут ничего не зависело.
Мы поднялись на мансарду, которую я называю моей "волшебной кладовой".
"Есть ли здесь запрещенные препараты?" - спросил Фоска, показывая на пыльные
полки с бесчисленными колбами и банками. Я вспомнил, какой из бутылок был
хлоралгидрат, и предъявил ее. "Откуда бутылка"? - заинтересовался Фоска. "Не
помню" - ответил я, - "скорее всего с какого-нибудь склада. На этикетке большое
С и сверху IV, так что, наверное, он кошерный."
- Где квитанция о покупке?
- Нет никакой квитанции. Понимаете, в последнее время химические
лаборатории подверглись атаке со стороны экологических организаций, и им проще
выкинуть все ненужные химикаты, чем хранить их. Поэтому они отдают мне то, что
может понадобиться мне в работе.
Мы вышли на улицу, к двум другим агентам.
- Сколько лет вы живете в этом доме?
- Всю жизнь, с тех пор, как мои родители купили его в 1936 или 1937 году.
- Вы участвовали в строительстве дома?
- Совсем немного помогал родителям, но потом меня забрали в армию - во
время войны я служил во флоте...
Про себя я подумал, что вряд ли теперь они смогут предположить, что дом
построен на деньги от торговли наркотиками. Да и мой старый добрый американский
патриотизм они должны оценить. Но потом я вспомнил, что передо мной лишь
пешка-исполнитель, и я даже не знаю, кто на самом деле стоит за всей этой
историей, хотя я уже начал кое о чем догадываться. Когда инспектор сказал:
"Поймите, доктор, я простой солдат и сам ничего не решаю,"- я хотел было
спросить, кто же его прислал - хотя и не был уверен, что смогу настоять, если он
попытается уйти от ответа. Но в конце концов я так и не собрался с духом, а он
сам, как вы понимаете, не очень-то стремился распространяться на эту тему.
Мы вернулись в дом, и там, в гостиной, разгорелся еще один спор. Агент
Фоска уселся за овальным столиком, положив перед собой блокнот, и попросил меня
показать ему документацию на покупку химических реактивов - это стандартная
часть любой проверки - а также задал мне несколько вопросов по поводу хранения
лабораторных образцов. Вместо того, чтобы показывать ему, где я их храню, я
решил просто принести их в гостиную - он не возражал.
Я поставил на стол два ящика с пробирками и вручил агенту прилагающееся
описание. Фоска попросил фотокопии документов, и Венди сразу же их сделала.
Копии квитанций на покупку химикатов? Пожалуйста.
Мы проследовали в кабинет.
- Как используется эта комната?
- Это мой кабинет.
Я втайне надеялся, что Фоска обратит внимание на грамоты на стене, выданные
мне DEA за оказанные услуги или что-то вроде того. Я отдал много сил
распространению научной информации по психоделикам, в том числе среди
полицейских и химиков государственных агентств; в числе прочих, например, я
консультировал персонал лаборатории DEA в Сан-Франциско.
Фоска молча просмотрел грамоты и вернулся к своему дежурному вопросу:
- Есть ли в этой комнате запрещенные вещества?
- Честно говоря, не знаю - отвечал я. Дело в том, что я не разбирал кабинет
уже полгода, и поэтому вокруг в беспорядке валялись книги, журналы, письма, в
том числе с образцами для анализов.
- А здесь? - спросил Фоска, показывая на ящик. В нем он нашел сразу
несколько интересных вещей: во-первых, пробирки с МДМА, помеченные мной.
- Это ваш почерк?
- Похоже на то.
- А это что за препарат? - он показал на пробирку с этикеткой "ЛАД"
- Не помню.
- Может быть, это ЛСД?
- Вряд ли. Тогда там было бы написано "ЛСД", а не "ЛАД".
На дне ящика лежало несколько капсул маринола (разрешенной к медицинскому
применению разновидности ТНС - действующего вещества марихуаны), и я пояснил,
что скорее всего мне дал их на анализ человек, сомневающийся в содержимом
капсул.
- Имя этого человека?
- Не помню.
- Хорошо, а вот здесь написано, что это "Н-гидрокси-МДМА от Чарльза". Кто
такой этот Чарльз?
- Простите, я не помню.
Все образцы были водружены на крышку моего ксерокса, и мне было предложено
вспомнить и записать что-нибудь насчет их происхождения, что я и сделал, как
всегда, впадая в забывчивость. После этого образцы были сфотографированы.
(Если вы еще не поняли, почему я не сообщал инспектору имен отправителей
всех этих образцов, я могу объяснить. Дело в том, что эти люди были уверены, что
я имею право проводить анализы, не информируя об этом полицию. Такая же работа
велась по крайней мере еще в одной лаборатории, где хозяева считали это своим
долгом перед общественностью, но DEA запретило им это, поскольку опасалось, что
такой "контроль качества" может быть на руку преступникам. В общем, даже если бы
я знал имена отправителей, я не стал бы их разглашать, так как это было бы
равносильно предательству с моей стороны. Мне кажется, агент Фоска отлично это
понимал, хотя и продолжал настойчиво требовать информацию.)
Между делом я спросил: - Если бы я вел подробную отчетность по поводу всех
отправителей, и в некоторых из присланных образцов оказались бы запрещенные
препараты, могло бы DEA использовать мою информацию для возбуждения уголовного
дела против отправителя?
- Ничего не могу сказать по этому поводу, - ответил Фоска.
Мы прошли в четвертый подвал.
- Как называется эта комната?
- Четвертый подвал.
Я не стал рассказывать инспектору, что когда-то эта комната была спальней
моего сына, и когда я переоборудовал ее в лабораторию, я назвал ее четвертым
подвалом, потому что в доме уже было три подвальных помещения. Мне показалась,
что у агента не хватит чувства юмора оценить историю по достоинству.
- Есть ли в помещении запрещенные вещества?
- Не имею ни малейшего понятия.
- А это что? - он поднял пробирку с этикеткой "Роза".
- Скорее всего, образец присланный некой Розой.
- Ее полное имя?
- Не помню.
- Что в пробирке?
- Не знаю, я еще не проводил анализ.
К этому времени я уже просто падал с ног. Они прекрасно понимали это, к
тому же я предупреждал их, что в пол-шестого мы с женой собираемся в театр, и
нам уже скоро выходить. Похоже, они были готовы войти в мое положение. Второй
агент составил длинный список конфискованных образцов. Фоска объявил, что
потребуется еще три-четыре дня для завершения инспекции, и что он свяжется со
мной по телефону после нашего возвращения из Испании. Потом инспектора
откланялись. Ничего себе денек!
Скорее в Испанию, разберемся со всем случившимся после возвращения.
Действие второе.
Следующее событие произошло в пятницу 30-го сентября, уже в Испании. На сей
раз я опять не мог контролировать происходящее: мне явилось мое подсознание. Мне
приснился очень яркий сон, в котором я оказался возле большого трехэтажного
здания с громадным подвалом. Алиса поспешила объяснить, что здание олицетворяло
мою лабораторию, а четыре уровня - четыре стадии инспекции. Весь нехитрый
символизм этого сна Алиса разъяснила с отличным чувством юмора.
Первое, что я запомнил - это метла, метущая осенние листья. Метла сделанная
из тонких прутиков - я видел такие у парижских дворников, именно такими метлами
они сметают мусор с улицы в сточные ямы.
Я отлично помню, откуда я запомнил этот образ. Однажды в Париже я наблюдал,
как уличный продавец цветов убирает свое рабочее место после трудового дня. Все
листики, лепестки, обрывки прозрачной обертки сметались в кучу и смывались в
канализационный люк. Туда же последовали все нераспроданные букеты. Я с ужасом
представил, что происходит с парижской канализацией каждый вечер, когда в нее
одновременно устремляются тысячи букетов из сотен цветочных киосков. Хотя и без
этого я не мог бы без ужаса представить себе парижскую канализацию.
Так вот, во сне я пытался мести осенние листья метлой парижского дворника,
причем листья все время слипались, и у меня ничего не получалось. Это был
сизифов труд: все, чего я мог добиться - это переложить листья чуть-чуть по
другому. Никакого результата, просто бессмысленная смена комбинаций. Я не могу
точно вспомнить, как место событий соотносилось с большим домом: может быть, я
был на крыше, может быть, рядом с ним, но я помню, что дул слабый ветер,
впрочем, никак не влиявший на мои бесполезные усилия.
Еще одна интересная деталь: рядом со мной валялся большой молочный бак, в
таком баке фермеры обычно оставляют у дороги дневную выработку молока, чтобы ее
забрал грузовик с маслозавода. Бак лежал на боку, но во сне я не видел связи
между необычной липкостью листьев и тем, что из бака могло вылиться молоко. Эти
события были не связаны в моей голове; я продолжал мести листья. Я сказал Алисе,
что, пожалуй, нет смысла интерпретировать мой сон с помощью образа пролитого
молока, и она, смеясь, согласилась.
Мои безуспешные попытки навести порядок предпринимались,очевидно, из-за
того, что дом был выставлен на продажу. В особенно плохом состоянии был подвал -
его вырыли уже после того, как дом был построен - кривые кирпичные стены, очень
неровный бетонный пол. Мне казалось, что там должен стоять какой-то большой и
тяжелый аппарат, хотя об этом я вспомнил уже потом. Во сне я почему-то решил,
что там стоит циклотрон, но теперь я понимаю, что ощущение присутствия чего-то
тяжелого указывало на аппарат ядерно-магнитного резонанса с его тяжелым магнитом
- я хранил его в четвертом подвале.
Необъяснимая кривизна наблюдалась и в других помещениях дома: двери
перекошены, дождь брызжет через щели в окнах, ящики шкафа заклинило, поверхности
- подоконники, столы - явно кривые. Но предметы на этих кривых поверхностях:
компьютер или, может быть, аптекарские весы - стояли совершенно ровно. Я никак
не мог связать между собой эту кривизну и эту ровность и выслушал подробные
разъяснения своей супруги. Она объяснила мне, что могли значить плохо
выдвигающиеся ящики стола, незакрытые двери, циклотрон или аппарат
ядерно-магнитного резонанса в подвале, криво стоящие приборы, разлитое молоко и
т.д.
Может быть, и я скоро смогу так же легко объяснять свои сны, и мне не
придется обращаться за помощью к Алисе? Неужели все они так просты? Этот я, по
крайней мере, понял прекрасно.
Я пишу все это в Испании. Прошло уже почти три недели после неожиданного
визита. Достаточно времени, чтобы осмыслить все, что произошло с нами. Мне
кажется, что если у всего этого буднт неприятное для меня продолжение, я смогу
его предугадать. Очевидно, последуют новые действия этой драмы, но сценарий мне
неизвестен, так как пишу его не я.
Что случилось? Кто это разозлился до такой степени, чтобы санкционировать
инспекцию такого рода? Что убедило прокурора подписать ордер на обыск,
позволяющий так бесцеремонно допрашивать меня?
Все, пора спать. Я надеюсь, что мне больше не приснятся сны, которые
придется припоминать во всех подробностях.
(Рассказывает Алиса)
Через несколько дней после нашего возвращения из Испании, позвонил агент
Фоска: он хотел договориться о продолжении инспекции, как и обещал. Шура
согласился на четверг, хотя обычно по четвергам он ходит на репетиции оркестра
"Клуба Совы" играть на альте. Он считал, что нужно побыстрее разделаться с этой
проверкой, и я одобрила его решение.
Я должна признаться, что испытывала тогда странную смесь вины и искреннего
удивления. Вины - потому что увидела наши неприкаянные пробирки и образцы
глазами чужого человека, который, как я все еще думала, просто слишком усердно
следует инструкциям: ему плевать на творческое очарование нашего волшебного дома
- для него мы просто плохие хозяева, забывшие о технике безопасности.
Удивление - потому что главный вопрос оставался без ответа: почему
предыдущие инспекции не обратили внимание на нарушения правил? Можно было
предположить, что строгость инспекции вызвана тем, что кому-то в Вашингтоне не
понравилась наша книга, но все же я думала, что мы тоже виноваты: Шура - что не
запрашивал DEA по поводу возможных изменений в правилах, а я - что не смогла
настоять на том, чтобы все химикаты хранились в отдельно стоящей лаборатории, а
не дома. Конечно, Шура считал четвертый подвал частью лаборатории, но я
понимала, что инспектора могли смотреть на дело по-другому.
Наш друг Пол позвонил из Орегона и заверил нас, что все, что говорил агент
Фоска по поводу нарушений - полная чушь. Мы успокоились,но ненадолго. Скорее
всего агент Фоска - новый человек в управлении, "новая метла", и он потребует
строгого соблюдения всех правил, так что нам придется как-то выкручиваться.
Во вторник утром Шура сходил за утренней газетой и открыл ворота. До девяти
часов мы успели прочесть почту и приготовиться к новому визиту трех агентов.
В 9.03 мы услышали шум машины и вышли на улицу, приготовив для инспекторов
вежливые улыбки.
Первым на поляне появился странный серый грузовик с надписью
"обеззараживание" на борту, за ним следовала красная машина мистера Фоска, за
ней громадная желтая пожарная машина, припарковавшаяся напротив дома. Из машин
вылезали люди, а тем временем на поляну выезжала четвертая машина - коричневый
седан, за ним появилась еще одна синяя. Я не могла разглядеть из нашего дворика,
сколько всего появилось машин, но Шура потом сообщил мне, что всего их было
восемь.
Мы с ужасом наблюдали, как мужчины и женщины в одинаковых куртках вылезают
из машин, что-то весело крича друг другу. На куртках было написано "DEA", или
"Управление штата по борьбе с наркотиками", или "Управление шерифа". По тропинке
шагали люди в загадочных серебряных скафандрах. Грузовик "обеззараживания" вдруг
преобразился в большую душевую установку, и вся конструкция стала сильно
напоминать автомобили из комиксов Гарри Ларсена.
Открыв рты мы наблюдали, как поток машин и людей приближается к нашему дому
- все это очень напоминало кино. К нам подошли агент Фоска и какой-то коренастый
человек лет сорока. Он предъявил Шуре какие-то бумаги и сказал: "Доктор Бородин,
у меня ордер на обыск вашего участка". Агент Фоска немного менее уверенно
протянул свои бумаги и сказал: "А это продление моего прошлого ордера".
В этот момент я больше всего боялась, что Шуру или меня хватит удар или
инфаркт. Мы оба были бледны, как полотно. Наш родной дом, священное для нас
место, сейчас будет взят и безжалостно разграблен. Больше всего меня пугала
мысль, что эти люди вынесут ящики с корреспонденцией - письма о том, чем люди
хотели с нами поделиться, о том, что они бы не доверили никому другому: об
опытах с ЛСД, изменивших судьбу человека, о лечении родных, стоящих на гране
безумия, с помощью МДМА - величайшего из лекарств, - теперь всех этих людей
будут преследовать только за то, что они доверились нам, искали у нас ответы на
мучившие их вопросы, считали, что мы никогда не предадим огласке содержание этих
писем.
Шура признался позже, что боялся, что они залезут в его компьютер.
Коренастый мужчина что-то говорил, обращаясь к нам. Я услышала слово
"свалка" и постаралась сконцентрироваться на том, что происходило рядом.
"Согласно ордеру, я имею право взять образцы почвы с вашего участка для анализа,
меня особенно интересует так называемая "свалка", - услышаиа я - и сразу
успокоилась. Человек, уловив наше состояние или хотя бы заметив растерянность на
лицах, полностью повторил все, что говорил до этого: он представляет местную
службу экологического контроля и хотел бы взять образцы почвы...
- Свалка, - сказала я Шуре.
- Свалка, - прошептал он в ответ и обернулся к инспектору с вымученной
улыбкой:
- Да, да, понимаю, у всех своя работа.
- Благодарю вас, - искренне сказал инспектор, - если вы нам поможете, мы
сэкономим уйму времени и сможем быстрее завершить проверку.
Я потихоньку вышла из оцепенения:
- Хотите чай, кофе?
- Спасибо, мэм, у нас все с собой.
Еще один инспектор средних лет с надписью "Управление шерифа" на куртке
спросил меня: "Кто-нибудь, кроме вас с мужем, находится сейчас в доме?"
- Нет, мы одни.
Он напоминал толстого дядюшку - деловитый и миролюбивый.
Я пошла на кухню - просто так, потом решила налить себе кофе. Пришел Шура,
бормоча себе под нос, что потерял чашку, нашел ее на столе и протянул мне, чтобы
я налила и ему.
Наши взгляды на мгновение встретились, и мы без слов поняли все, что хотели
сказать друг другу. Да, теперь у нас нет выбора: мы должны вести себя, как будто
ничего не происходит, быть дружелюбными и спокойными - как ни в чем не повинные
люди, огорченные интервенцией, но готовые к сотрудничеству. Гнев и злость могут
подождать.
Шура пошел на улицу, а я услышала громкий голос в коридоре: "Дверь закрыта
- что мне с ней делать?"
В темноте коридора я разглядела лицо инспектора, которого интересовали
посторонние в доме. Он никак не мог открыть дверь нашей спальни. Я прокричала
ему: "Она не заперта, надавите посильнее!"
Он обернулся, вежливо сказал "спасибо" и распахнул дверь.
Черт побери, там же такой бардак!
Мы никого не пускаем в спальню: это наша личная территория, и там всегда
беспорядок из-за того, что я обычно складываю одежду на коробки с неразобранными
фотографиями, нераспакованные чемоданы ит.д. Шура никогда не жаловался на
беспорядок - я была ему за это безумно благодарна, хоть и не переставала
стыдиться за себя . Он знал, что однажды я разберу все завалы и следующие 48
часов в спальне будет идеальный порядок, пока вещи опять не начнут скапливаться.
Я заглянула в спальню из-за спины инспектора и пробормотала что-то про
неубранную постель. Он быстро заглянул за дверь и осмотрел комнату: "Ничего
страшного, мэм, я просто хотел убедиться, что здесь никого нет". Он захлопнул
дверь и направился дальше по коридору: наверное, проверять остальные комнаты.
Значит, моего слова ему не хватает, ему надо проверить самому. Интересно, к
кому это он обращался, когда спрашивал про дверь. К агенту Фоске? Значит,
главный здесь Фоска? Наверное, DEA всегда возглавляет такие операции.
Я вернулась на кухню и налила себе стакан чая со льдом. На улице громче
всех слышался голос агента Фоска: "Не могли бы вы показать нам свою
лабораторию?"
- Буду рад, - отвечал Шура.
Мой добрый волшебник провел их в гостиную и через коридор опять на улицу,
точно так же, как в прошлый раз, только теперь за ним следовало гораздо больше
людей. Первым за Фоска шагал высокий, плотный мужчина в сером костюме, за ним
невысокая брюнетка в куртке с надписью "DEA", с фотоаппаратом в руках; проходя
мимо меня, она поймала мой взгляд и улыбнулась. За ней шел молодой человек, по
виду японец, на его куртке было написано "Управление штата по борьбе с
наркотиками". Завершал процессию сорокалетний мужчина с приятным интеллигентным
лицом и кудрявой шевелюрой, в твидовом пиджаке и слаксах - он слегка поклонился,
проходя мимо меня.
Я молча проводила их взглядом, а в это время в гостиную вернулся "дядюшка",
успевший проверить все комнаты. Он спросил:
- У вас в доме есть оружие?
"О господи," - подумала я и ответила:
- Да, есть - пистолет.
- Где вы его храните?
- Под кроватью, - прошептала я.
Смешно, что я перешла на шепот. Наверное, это инстинкт - говорить тихо об
оружии и где его хранят. Надеюсь, теперь он не вернется в спальню: если он
заглянет под кровать и увидит там гору пыли, я просто умру со стыда.
Но он только сказал: "Хорошо, тогда просто не заходите в спальню до конца
инспекции, пожалуйста".
Я с облегчением заулыбалась: "Обещаю вам не входить туда".
Значит, у меня не такой уж разбойничий вид. Слава Богу!
Вдруг мне пришло в голову, что нужно обязательно запечатлеть для потомков
эту, как бы сказать... "вежливую интервенцию": машины, людей, скафандры. Я сразу
представила, как мы смотрим семейный альбом и говорим друг другу: "А помнишь:
полиция, пистолеты за поясом, смешной грузовичок, ордер на обыск, люди в
скафандрах - какой был удивительный день!"
Я взяла фотоаппарат и вышла на улицу. Не успела я поймать в объектив
автомобили на стоянке возле нашего дома, как кто-то окликнул меня: "Прошу вас не
делать этого!". Я обернулась: за мной стоял молодой представитель управления
шерифа, явно обеспокоенный.
- В чем дело? - спросила я, хотя ответ был ясен.
- Простите, мэм, но я очень прошу вас не фотографировать: вы понимаете,
агенты засекречены, и это было бы...
- Да, конечно, - я закрыла фотокамеру и положила ее на стол, - я об этом не
подумала.
Черт побери! - все бы отдала за фотографии. Может быть, записать их на
магнитофон? А если они это засекут? Могут разозлиться. Не надо их злить. Надо
постараться быть дружелюбными - это сейчас единственный способ прорваться через
любые неприятности.
Я вернулась в гостиную, уселась на диван и задумалась: как это странно, что
власти, полиция могут фотографировать что угодно, записывать на пленку любые
разговоры (хотя пока я не видела никаких диктофонов). При этом, если я хочу
сфотографировать нашествие, мне это строго запрещают. И мало того - я чувствую
себя почти преступницей при одной мысли о том, чтобы что-нибудь заснять.
Очень интересное наблюдение. Почему я считаю свое законное желание записать
их разговоры преступным? Почему мы так боимся фиксировать слова и поступки
властей? Может быть, я просто подсознательно встаю на их сторону? Попадаю в их
реальность? А что у них за реальность? Они считают, что они борются за правое
дело, и все остальные либо не правы, либо менее правы, чем они. А
фотографировать их - значит проявлять к ним неуважение. Почему? Потому что это
означает пытаться поймать их на совершении ошибки, может быть, очень серьезной
ошибки. А это - неуважение. Только преступник не уважает власть. - ВОТ ОНО! - Я
поняла!
Странный способ получить некую компенсацию за волнения и переживания этого
дня. Но мне действительно стало вдруг гораздо лучше, и я даже поймала себя на
том, что радостно улыбаюсь, как будто поняла что-то страшно запретное.
Я включила телевизор, но не могла нормально смотреть даже Си-Эн-Эн. Все
новости дня только напоминали мне о том, что никому в мире - почти никому - нет
дела до нас с Шурой, до того, чем мы занимаемся, во что верим и за что боремся.
А если бы люди и узнали о нашей работе, то вряд ли одобрили бы ее. Психоделики
как инструменты изучения сознания? Духовного поиска? Как способ приближения к
духовному миру, к тому, что мы называем Богом, Великим Духом, Причиной всех
причин и тысячью других имен? Большинство бы сказало, что это полная чушь.
Я выключила телевизор и опять пошла на кухню. Вдруг через открытую дверь с
улицы донеслось: "...и он описывает, что бывает, если принимать их в разных
дозах, что с тобой происходит..." Голос смолк, как только один из слушателей
заметил меня. В голосе рассказчика не было враждебности - скорее, уважение и
восторг. Я выглянула на улицу - рядом со столиком стоял молодой японец, он
обращался к группе из пяти других полицейских, сидевших за столиком, некоторые
из них обедали; на столе стояли разноцветные банки с газировкой.
Правильно, берут всю еду с собой - не хотят, чтобы их отравили.
Значит он читал PIHKAL, и книга ему понравилась, - подумала я, почувствовав
симпатию к этому человеку - единственному здесь, кто хоть как-то понимал нас.
Я пошла по коридору к черному ходу и выглянула на улицу. Непонятно, куда
идти теперь. Вдруг со стороны лаборатории послышались голоса.
Они возвращаются. Интересно, как все прошло на этот раз.
Я опять вернулась в коридор. Я шла так тихо, что смогла расслышать конец
фразы, сказанной высоким человеком в сером костюме, которого я видела, когда
Шура вел их в лабораторию. Он активно жестикулировал, говоря: "Была бы моя воля
- пригнал бы сюда бульдозер и сровнял бы все с землей к чертовой матери!"
А это еще кто? Одет в штатское, в первый раз его вижу. И он явно ненавидит
нас с Шурой. Кто это и зачем он здесь?
Все замолчали, как только меня увидели. Я опять направилась на кухню. Опять
пришла в голову мысль спрятать магнитофон недалеко от дверей и записать
разговоры на улице. Но нет: меня бы заметили.
А может, попытаться подслушать через стену с помощью перевернутого стакана?
Почему бы нет?
Я пробралась в кладовку, где на полках было все на свете, от пакетов риса
- Окисление эфедрина либо перманганатом, либо дихроматом.
- Какой метод был использован в данном случае?
- Сейчас посмотрим в моих записях... В данном случае применялся дихромат.
- Вы ведете подробное описание опытов?
- Конечно.
- Почему?
- Потому что для публикаций и патентов нужно, чтобы велась подробная
документация.
- А почему вы не ведете документацию по поводу получения образцов для
анализа?
- А зачем?
Я немного отвлекся, вспомнив похожую инспекцию, на которой я присутствовал
давным-давно в лаборатории в Солано - тогда нас проверяли агенты бюро по
наркотикам и опасным препаратам. Особый агент, имени которого я уже не помню,
посадил нас за стол напротив себя и очень долго допрашивал по поводу
безопасности хранения ядов и химикатов. При этом он сел так, чтобы мы могли
видеть пистолет у него за ремнем.
Я внимательно посмотрел на пояс агента Фоски, но если там что-то и
скрывалось, то разве что пейджер. Может быть у него в кармане диктофон? Хотел бы
я сейчас иметь диктофон в кармане - память становится совсем дырявой. Но вряд ли
у него был с собой диктофон: скорее всего, он полагался только на свой блокнотик
и фотоаппарат.
Внимание инспектора привлекла еще одна колба, наверное из-за того, что на
ней было написано 'МДМ1'. "Что это?" - спросил он, похлопывая по ней. Я ответил,
что это моя новая разработка - антидепрессант, аналог димоксамина, моего старого
изобретения. Я предупредил его, что так как я еще не подал заявку на патент, я
не хотел бы, чтобы он распространял информацию об открытии. Мы взвесили колбу
(не знаю зачем), и все было опять занесено в блокнот. Потом я вышел из
лаборатории и разговорился с двумя другими инспекторами, а агент Фоска остался
внутри. Может быть, он фотографировал лабораторию, может быть, брал образцы
препаратов, может быть, просто подводил итог своим записям. В любом случае, от
меня тут ничего не зависело.
Мы поднялись на мансарду, которую я называю моей "волшебной кладовой".
"Есть ли здесь запрещенные препараты?" - спросил Фоска, показывая на пыльные
полки с бесчисленными колбами и банками. Я вспомнил, какой из бутылок был
хлоралгидрат, и предъявил ее. "Откуда бутылка"? - заинтересовался Фоска. "Не
помню" - ответил я, - "скорее всего с какого-нибудь склада. На этикетке большое
С и сверху IV, так что, наверное, он кошерный."
- Где квитанция о покупке?
- Нет никакой квитанции. Понимаете, в последнее время химические
лаборатории подверглись атаке со стороны экологических организаций, и им проще
выкинуть все ненужные химикаты, чем хранить их. Поэтому они отдают мне то, что
может понадобиться мне в работе.
Мы вышли на улицу, к двум другим агентам.
- Сколько лет вы живете в этом доме?
- Всю жизнь, с тех пор, как мои родители купили его в 1936 или 1937 году.
- Вы участвовали в строительстве дома?
- Совсем немного помогал родителям, но потом меня забрали в армию - во
время войны я служил во флоте...
Про себя я подумал, что вряд ли теперь они смогут предположить, что дом
построен на деньги от торговли наркотиками. Да и мой старый добрый американский
патриотизм они должны оценить. Но потом я вспомнил, что передо мной лишь
пешка-исполнитель, и я даже не знаю, кто на самом деле стоит за всей этой
историей, хотя я уже начал кое о чем догадываться. Когда инспектор сказал:
"Поймите, доктор, я простой солдат и сам ничего не решаю,"- я хотел было
спросить, кто же его прислал - хотя и не был уверен, что смогу настоять, если он
попытается уйти от ответа. Но в конце концов я так и не собрался с духом, а он
сам, как вы понимаете, не очень-то стремился распространяться на эту тему.
Мы вернулись в дом, и там, в гостиной, разгорелся еще один спор. Агент
Фоска уселся за овальным столиком, положив перед собой блокнот, и попросил меня
показать ему документацию на покупку химических реактивов - это стандартная
часть любой проверки - а также задал мне несколько вопросов по поводу хранения
лабораторных образцов. Вместо того, чтобы показывать ему, где я их храню, я
решил просто принести их в гостиную - он не возражал.
Я поставил на стол два ящика с пробирками и вручил агенту прилагающееся
описание. Фоска попросил фотокопии документов, и Венди сразу же их сделала.
Копии квитанций на покупку химикатов? Пожалуйста.
Мы проследовали в кабинет.
- Как используется эта комната?
- Это мой кабинет.
Я втайне надеялся, что Фоска обратит внимание на грамоты на стене, выданные
мне DEA за оказанные услуги или что-то вроде того. Я отдал много сил
распространению научной информации по психоделикам, в том числе среди
полицейских и химиков государственных агентств; в числе прочих, например, я
консультировал персонал лаборатории DEA в Сан-Франциско.
Фоска молча просмотрел грамоты и вернулся к своему дежурному вопросу:
- Есть ли в этой комнате запрещенные вещества?
- Честно говоря, не знаю - отвечал я. Дело в том, что я не разбирал кабинет
уже полгода, и поэтому вокруг в беспорядке валялись книги, журналы, письма, в
том числе с образцами для анализов.
- А здесь? - спросил Фоска, показывая на ящик. В нем он нашел сразу
несколько интересных вещей: во-первых, пробирки с МДМА, помеченные мной.
- Это ваш почерк?
- Похоже на то.
- А это что за препарат? - он показал на пробирку с этикеткой "ЛАД"
- Не помню.
- Может быть, это ЛСД?
- Вряд ли. Тогда там было бы написано "ЛСД", а не "ЛАД".
На дне ящика лежало несколько капсул маринола (разрешенной к медицинскому
применению разновидности ТНС - действующего вещества марихуаны), и я пояснил,
что скорее всего мне дал их на анализ человек, сомневающийся в содержимом
капсул.
- Имя этого человека?
- Не помню.
- Хорошо, а вот здесь написано, что это "Н-гидрокси-МДМА от Чарльза". Кто
такой этот Чарльз?
- Простите, я не помню.
Все образцы были водружены на крышку моего ксерокса, и мне было предложено
вспомнить и записать что-нибудь насчет их происхождения, что я и сделал, как
всегда, впадая в забывчивость. После этого образцы были сфотографированы.
(Если вы еще не поняли, почему я не сообщал инспектору имен отправителей
всех этих образцов, я могу объяснить. Дело в том, что эти люди были уверены, что
я имею право проводить анализы, не информируя об этом полицию. Такая же работа
велась по крайней мере еще в одной лаборатории, где хозяева считали это своим
долгом перед общественностью, но DEA запретило им это, поскольку опасалось, что
такой "контроль качества" может быть на руку преступникам. В общем, даже если бы
я знал имена отправителей, я не стал бы их разглашать, так как это было бы
равносильно предательству с моей стороны. Мне кажется, агент Фоска отлично это
понимал, хотя и продолжал настойчиво требовать информацию.)
Между делом я спросил: - Если бы я вел подробную отчетность по поводу всех
отправителей, и в некоторых из присланных образцов оказались бы запрещенные
препараты, могло бы DEA использовать мою информацию для возбуждения уголовного
дела против отправителя?
- Ничего не могу сказать по этому поводу, - ответил Фоска.
Мы прошли в четвертый подвал.
- Как называется эта комната?
- Четвертый подвал.
Я не стал рассказывать инспектору, что когда-то эта комната была спальней
моего сына, и когда я переоборудовал ее в лабораторию, я назвал ее четвертым
подвалом, потому что в доме уже было три подвальных помещения. Мне показалась,
что у агента не хватит чувства юмора оценить историю по достоинству.
- Есть ли в помещении запрещенные вещества?
- Не имею ни малейшего понятия.
- А это что? - он поднял пробирку с этикеткой "Роза".
- Скорее всего, образец присланный некой Розой.
- Ее полное имя?
- Не помню.
- Что в пробирке?
- Не знаю, я еще не проводил анализ.
К этому времени я уже просто падал с ног. Они прекрасно понимали это, к
тому же я предупреждал их, что в пол-шестого мы с женой собираемся в театр, и
нам уже скоро выходить. Похоже, они были готовы войти в мое положение. Второй
агент составил длинный список конфискованных образцов. Фоска объявил, что
потребуется еще три-четыре дня для завершения инспекции, и что он свяжется со
мной по телефону после нашего возвращения из Испании. Потом инспектора
откланялись. Ничего себе денек!
Скорее в Испанию, разберемся со всем случившимся после возвращения.
Действие второе.
Следующее событие произошло в пятницу 30-го сентября, уже в Испании. На сей
раз я опять не мог контролировать происходящее: мне явилось мое подсознание. Мне
приснился очень яркий сон, в котором я оказался возле большого трехэтажного
здания с громадным подвалом. Алиса поспешила объяснить, что здание олицетворяло
мою лабораторию, а четыре уровня - четыре стадии инспекции. Весь нехитрый
символизм этого сна Алиса разъяснила с отличным чувством юмора.
Первое, что я запомнил - это метла, метущая осенние листья. Метла сделанная
из тонких прутиков - я видел такие у парижских дворников, именно такими метлами
они сметают мусор с улицы в сточные ямы.
Я отлично помню, откуда я запомнил этот образ. Однажды в Париже я наблюдал,
как уличный продавец цветов убирает свое рабочее место после трудового дня. Все
листики, лепестки, обрывки прозрачной обертки сметались в кучу и смывались в
канализационный люк. Туда же последовали все нераспроданные букеты. Я с ужасом
представил, что происходит с парижской канализацией каждый вечер, когда в нее
одновременно устремляются тысячи букетов из сотен цветочных киосков. Хотя и без
этого я не мог бы без ужаса представить себе парижскую канализацию.
Так вот, во сне я пытался мести осенние листья метлой парижского дворника,
причем листья все время слипались, и у меня ничего не получалось. Это был
сизифов труд: все, чего я мог добиться - это переложить листья чуть-чуть по
другому. Никакого результата, просто бессмысленная смена комбинаций. Я не могу
точно вспомнить, как место событий соотносилось с большим домом: может быть, я
был на крыше, может быть, рядом с ним, но я помню, что дул слабый ветер,
впрочем, никак не влиявший на мои бесполезные усилия.
Еще одна интересная деталь: рядом со мной валялся большой молочный бак, в
таком баке фермеры обычно оставляют у дороги дневную выработку молока, чтобы ее
забрал грузовик с маслозавода. Бак лежал на боку, но во сне я не видел связи
между необычной липкостью листьев и тем, что из бака могло вылиться молоко. Эти
события были не связаны в моей голове; я продолжал мести листья. Я сказал Алисе,
что, пожалуй, нет смысла интерпретировать мой сон с помощью образа пролитого
молока, и она, смеясь, согласилась.
Мои безуспешные попытки навести порядок предпринимались,очевидно, из-за
того, что дом был выставлен на продажу. В особенно плохом состоянии был подвал -
его вырыли уже после того, как дом был построен - кривые кирпичные стены, очень
неровный бетонный пол. Мне казалось, что там должен стоять какой-то большой и
тяжелый аппарат, хотя об этом я вспомнил уже потом. Во сне я почему-то решил,
что там стоит циклотрон, но теперь я понимаю, что ощущение присутствия чего-то
тяжелого указывало на аппарат ядерно-магнитного резонанса с его тяжелым магнитом
- я хранил его в четвертом подвале.
Необъяснимая кривизна наблюдалась и в других помещениях дома: двери
перекошены, дождь брызжет через щели в окнах, ящики шкафа заклинило, поверхности
- подоконники, столы - явно кривые. Но предметы на этих кривых поверхностях:
компьютер или, может быть, аптекарские весы - стояли совершенно ровно. Я никак
не мог связать между собой эту кривизну и эту ровность и выслушал подробные
разъяснения своей супруги. Она объяснила мне, что могли значить плохо
выдвигающиеся ящики стола, незакрытые двери, циклотрон или аппарат
ядерно-магнитного резонанса в подвале, криво стоящие приборы, разлитое молоко и
т.д.
Может быть, и я скоро смогу так же легко объяснять свои сны, и мне не
придется обращаться за помощью к Алисе? Неужели все они так просты? Этот я, по
крайней мере, понял прекрасно.
Я пишу все это в Испании. Прошло уже почти три недели после неожиданного
визита. Достаточно времени, чтобы осмыслить все, что произошло с нами. Мне
кажется, что если у всего этого буднт неприятное для меня продолжение, я смогу
его предугадать. Очевидно, последуют новые действия этой драмы, но сценарий мне
неизвестен, так как пишу его не я.
Что случилось? Кто это разозлился до такой степени, чтобы санкционировать
инспекцию такого рода? Что убедило прокурора подписать ордер на обыск,
позволяющий так бесцеремонно допрашивать меня?
Все, пора спать. Я надеюсь, что мне больше не приснятся сны, которые
придется припоминать во всех подробностях.
(Рассказывает Алиса)
Через несколько дней после нашего возвращения из Испании, позвонил агент
Фоска: он хотел договориться о продолжении инспекции, как и обещал. Шура
согласился на четверг, хотя обычно по четвергам он ходит на репетиции оркестра
"Клуба Совы" играть на альте. Он считал, что нужно побыстрее разделаться с этой
проверкой, и я одобрила его решение.
Я должна признаться, что испытывала тогда странную смесь вины и искреннего
удивления. Вины - потому что увидела наши неприкаянные пробирки и образцы
глазами чужого человека, который, как я все еще думала, просто слишком усердно
следует инструкциям: ему плевать на творческое очарование нашего волшебного дома
- для него мы просто плохие хозяева, забывшие о технике безопасности.
Удивление - потому что главный вопрос оставался без ответа: почему
предыдущие инспекции не обратили внимание на нарушения правил? Можно было
предположить, что строгость инспекции вызвана тем, что кому-то в Вашингтоне не
понравилась наша книга, но все же я думала, что мы тоже виноваты: Шура - что не
запрашивал DEA по поводу возможных изменений в правилах, а я - что не смогла
настоять на том, чтобы все химикаты хранились в отдельно стоящей лаборатории, а
не дома. Конечно, Шура считал четвертый подвал частью лаборатории, но я
понимала, что инспектора могли смотреть на дело по-другому.
Наш друг Пол позвонил из Орегона и заверил нас, что все, что говорил агент
Фоска по поводу нарушений - полная чушь. Мы успокоились,но ненадолго. Скорее
всего агент Фоска - новый человек в управлении, "новая метла", и он потребует
строгого соблюдения всех правил, так что нам придется как-то выкручиваться.
Во вторник утром Шура сходил за утренней газетой и открыл ворота. До девяти
часов мы успели прочесть почту и приготовиться к новому визиту трех агентов.
В 9.03 мы услышали шум машины и вышли на улицу, приготовив для инспекторов
вежливые улыбки.
Первым на поляне появился странный серый грузовик с надписью
"обеззараживание" на борту, за ним следовала красная машина мистера Фоска, за
ней громадная желтая пожарная машина, припарковавшаяся напротив дома. Из машин
вылезали люди, а тем временем на поляну выезжала четвертая машина - коричневый
седан, за ним появилась еще одна синяя. Я не могла разглядеть из нашего дворика,
сколько всего появилось машин, но Шура потом сообщил мне, что всего их было
восемь.
Мы с ужасом наблюдали, как мужчины и женщины в одинаковых куртках вылезают
из машин, что-то весело крича друг другу. На куртках было написано "DEA", или
"Управление штата по борьбе с наркотиками", или "Управление шерифа". По тропинке
шагали люди в загадочных серебряных скафандрах. Грузовик "обеззараживания" вдруг
преобразился в большую душевую установку, и вся конструкция стала сильно
напоминать автомобили из комиксов Гарри Ларсена.
Открыв рты мы наблюдали, как поток машин и людей приближается к нашему дому
- все это очень напоминало кино. К нам подошли агент Фоска и какой-то коренастый
человек лет сорока. Он предъявил Шуре какие-то бумаги и сказал: "Доктор Бородин,
у меня ордер на обыск вашего участка". Агент Фоска немного менее уверенно
протянул свои бумаги и сказал: "А это продление моего прошлого ордера".
В этот момент я больше всего боялась, что Шуру или меня хватит удар или
инфаркт. Мы оба были бледны, как полотно. Наш родной дом, священное для нас
место, сейчас будет взят и безжалостно разграблен. Больше всего меня пугала
мысль, что эти люди вынесут ящики с корреспонденцией - письма о том, чем люди
хотели с нами поделиться, о том, что они бы не доверили никому другому: об
опытах с ЛСД, изменивших судьбу человека, о лечении родных, стоящих на гране
безумия, с помощью МДМА - величайшего из лекарств, - теперь всех этих людей
будут преследовать только за то, что они доверились нам, искали у нас ответы на
мучившие их вопросы, считали, что мы никогда не предадим огласке содержание этих
писем.
Шура признался позже, что боялся, что они залезут в его компьютер.
Коренастый мужчина что-то говорил, обращаясь к нам. Я услышала слово
"свалка" и постаралась сконцентрироваться на том, что происходило рядом.
"Согласно ордеру, я имею право взять образцы почвы с вашего участка для анализа,
меня особенно интересует так называемая "свалка", - услышаиа я - и сразу
успокоилась. Человек, уловив наше состояние или хотя бы заметив растерянность на
лицах, полностью повторил все, что говорил до этого: он представляет местную
службу экологического контроля и хотел бы взять образцы почвы...
- Свалка, - сказала я Шуре.
- Свалка, - прошептал он в ответ и обернулся к инспектору с вымученной
улыбкой:
- Да, да, понимаю, у всех своя работа.
- Благодарю вас, - искренне сказал инспектор, - если вы нам поможете, мы
сэкономим уйму времени и сможем быстрее завершить проверку.
Я потихоньку вышла из оцепенения:
- Хотите чай, кофе?
- Спасибо, мэм, у нас все с собой.
Еще один инспектор средних лет с надписью "Управление шерифа" на куртке
спросил меня: "Кто-нибудь, кроме вас с мужем, находится сейчас в доме?"
- Нет, мы одни.
Он напоминал толстого дядюшку - деловитый и миролюбивый.
Я пошла на кухню - просто так, потом решила налить себе кофе. Пришел Шура,
бормоча себе под нос, что потерял чашку, нашел ее на столе и протянул мне, чтобы
я налила и ему.
Наши взгляды на мгновение встретились, и мы без слов поняли все, что хотели
сказать друг другу. Да, теперь у нас нет выбора: мы должны вести себя, как будто
ничего не происходит, быть дружелюбными и спокойными - как ни в чем не повинные
люди, огорченные интервенцией, но готовые к сотрудничеству. Гнев и злость могут
подождать.
Шура пошел на улицу, а я услышала громкий голос в коридоре: "Дверь закрыта
- что мне с ней делать?"
В темноте коридора я разглядела лицо инспектора, которого интересовали
посторонние в доме. Он никак не мог открыть дверь нашей спальни. Я прокричала
ему: "Она не заперта, надавите посильнее!"
Он обернулся, вежливо сказал "спасибо" и распахнул дверь.
Черт побери, там же такой бардак!
Мы никого не пускаем в спальню: это наша личная территория, и там всегда
беспорядок из-за того, что я обычно складываю одежду на коробки с неразобранными
фотографиями, нераспакованные чемоданы ит.д. Шура никогда не жаловался на
беспорядок - я была ему за это безумно благодарна, хоть и не переставала
стыдиться за себя . Он знал, что однажды я разберу все завалы и следующие 48
часов в спальне будет идеальный порядок, пока вещи опять не начнут скапливаться.
Я заглянула в спальню из-за спины инспектора и пробормотала что-то про
неубранную постель. Он быстро заглянул за дверь и осмотрел комнату: "Ничего
страшного, мэм, я просто хотел убедиться, что здесь никого нет". Он захлопнул
дверь и направился дальше по коридору: наверное, проверять остальные комнаты.
Значит, моего слова ему не хватает, ему надо проверить самому. Интересно, к
кому это он обращался, когда спрашивал про дверь. К агенту Фоске? Значит,
главный здесь Фоска? Наверное, DEA всегда возглавляет такие операции.
Я вернулась на кухню и налила себе стакан чая со льдом. На улице громче
всех слышался голос агента Фоска: "Не могли бы вы показать нам свою
лабораторию?"
- Буду рад, - отвечал Шура.
Мой добрый волшебник провел их в гостиную и через коридор опять на улицу,
точно так же, как в прошлый раз, только теперь за ним следовало гораздо больше
людей. Первым за Фоска шагал высокий, плотный мужчина в сером костюме, за ним
невысокая брюнетка в куртке с надписью "DEA", с фотоаппаратом в руках; проходя
мимо меня, она поймала мой взгляд и улыбнулась. За ней шел молодой человек, по
виду японец, на его куртке было написано "Управление штата по борьбе с
наркотиками". Завершал процессию сорокалетний мужчина с приятным интеллигентным
лицом и кудрявой шевелюрой, в твидовом пиджаке и слаксах - он слегка поклонился,
проходя мимо меня.
Я молча проводила их взглядом, а в это время в гостиную вернулся "дядюшка",
успевший проверить все комнаты. Он спросил:
- У вас в доме есть оружие?
"О господи," - подумала я и ответила:
- Да, есть - пистолет.
- Где вы его храните?
- Под кроватью, - прошептала я.
Смешно, что я перешла на шепот. Наверное, это инстинкт - говорить тихо об
оружии и где его хранят. Надеюсь, теперь он не вернется в спальню: если он
заглянет под кровать и увидит там гору пыли, я просто умру со стыда.
Но он только сказал: "Хорошо, тогда просто не заходите в спальню до конца
инспекции, пожалуйста".
Я с облегчением заулыбалась: "Обещаю вам не входить туда".
Значит, у меня не такой уж разбойничий вид. Слава Богу!
Вдруг мне пришло в голову, что нужно обязательно запечатлеть для потомков
эту, как бы сказать... "вежливую интервенцию": машины, людей, скафандры. Я сразу
представила, как мы смотрим семейный альбом и говорим друг другу: "А помнишь:
полиция, пистолеты за поясом, смешной грузовичок, ордер на обыск, люди в
скафандрах - какой был удивительный день!"
Я взяла фотоаппарат и вышла на улицу. Не успела я поймать в объектив
автомобили на стоянке возле нашего дома, как кто-то окликнул меня: "Прошу вас не
делать этого!". Я обернулась: за мной стоял молодой представитель управления
шерифа, явно обеспокоенный.
- В чем дело? - спросила я, хотя ответ был ясен.
- Простите, мэм, но я очень прошу вас не фотографировать: вы понимаете,
агенты засекречены, и это было бы...
- Да, конечно, - я закрыла фотокамеру и положила ее на стол, - я об этом не
подумала.
Черт побери! - все бы отдала за фотографии. Может быть, записать их на
магнитофон? А если они это засекут? Могут разозлиться. Не надо их злить. Надо
постараться быть дружелюбными - это сейчас единственный способ прорваться через
любые неприятности.
Я вернулась в гостиную, уселась на диван и задумалась: как это странно, что
власти, полиция могут фотографировать что угодно, записывать на пленку любые
разговоры (хотя пока я не видела никаких диктофонов). При этом, если я хочу
сфотографировать нашествие, мне это строго запрещают. И мало того - я чувствую
себя почти преступницей при одной мысли о том, чтобы что-нибудь заснять.
Очень интересное наблюдение. Почему я считаю свое законное желание записать
их разговоры преступным? Почему мы так боимся фиксировать слова и поступки
властей? Может быть, я просто подсознательно встаю на их сторону? Попадаю в их
реальность? А что у них за реальность? Они считают, что они борются за правое
дело, и все остальные либо не правы, либо менее правы, чем они. А
фотографировать их - значит проявлять к ним неуважение. Почему? Потому что это
означает пытаться поймать их на совершении ошибки, может быть, очень серьезной
ошибки. А это - неуважение. Только преступник не уважает власть. - ВОТ ОНО! - Я
поняла!
Странный способ получить некую компенсацию за волнения и переживания этого
дня. Но мне действительно стало вдруг гораздо лучше, и я даже поймала себя на
том, что радостно улыбаюсь, как будто поняла что-то страшно запретное.
Я включила телевизор, но не могла нормально смотреть даже Си-Эн-Эн. Все
новости дня только напоминали мне о том, что никому в мире - почти никому - нет
дела до нас с Шурой, до того, чем мы занимаемся, во что верим и за что боремся.
А если бы люди и узнали о нашей работе, то вряд ли одобрили бы ее. Психоделики
как инструменты изучения сознания? Духовного поиска? Как способ приближения к
духовному миру, к тому, что мы называем Богом, Великим Духом, Причиной всех
причин и тысячью других имен? Большинство бы сказало, что это полная чушь.
Я выключила телевизор и опять пошла на кухню. Вдруг через открытую дверь с
улицы донеслось: "...и он описывает, что бывает, если принимать их в разных
дозах, что с тобой происходит..." Голос смолк, как только один из слушателей
заметил меня. В голосе рассказчика не было враждебности - скорее, уважение и
восторг. Я выглянула на улицу - рядом со столиком стоял молодой японец, он
обращался к группе из пяти других полицейских, сидевших за столиком, некоторые
из них обедали; на столе стояли разноцветные банки с газировкой.
Правильно, берут всю еду с собой - не хотят, чтобы их отравили.
Значит он читал PIHKAL, и книга ему понравилась, - подумала я, почувствовав
симпатию к этому человеку - единственному здесь, кто хоть как-то понимал нас.
Я пошла по коридору к черному ходу и выглянула на улицу. Непонятно, куда
идти теперь. Вдруг со стороны лаборатории послышались голоса.
Они возвращаются. Интересно, как все прошло на этот раз.
Я опять вернулась в коридор. Я шла так тихо, что смогла расслышать конец
фразы, сказанной высоким человеком в сером костюме, которого я видела, когда
Шура вел их в лабораторию. Он активно жестикулировал, говоря: "Была бы моя воля
- пригнал бы сюда бульдозер и сровнял бы все с землей к чертовой матери!"
А это еще кто? Одет в штатское, в первый раз его вижу. И он явно ненавидит
нас с Шурой. Кто это и зачем он здесь?
Все замолчали, как только меня увидели. Я опять направилась на кухню. Опять
пришла в голову мысль спрятать магнитофон недалеко от дверей и записать
разговоры на улице. Но нет: меня бы заметили.
А может, попытаться подслушать через стену с помощью перевернутого стакана?
Почему бы нет?
Я пробралась в кладовку, где на полках было все на свете, от пакетов риса