Страница:
– Вы там не слишком суетитесь, – остерег я Сокольского. – Пусть этот сукин сын еще хотя бы пару часов побудет в забытьи.
– Врачи считают, что ему вообще не очнуться.
– На это не рассчитывайте. Вколите ему снотворного в лошадиной дозе. И будьте настороже. Этот молодой человек, судя по всему, обладает недюжинными способностями.
– Где вы сейчас находитесь, Чарнота?
– У дома Вацлава Крафта. Похоже, операция вступает в решающую фазу. Проверьте, чем занимается ЗАО «Юпитер» и кто его возглавляет. У меня пока всё.
Я едва успел спрятать мобильник, как Верка с Крафтом вышли из подъезда и быстрым шагом направились к моей машине.
– Я всё-таки не понимаю, к чему такая спешка, – сердито прошипел Вацлав Карлович, с удобствами располагаясь на заднем сиденье.
Я тоже ни черта не понимал и именно по этой причине не спешил с ответом. Зато Верка, кажется, знала всё или почти всё, но почему-то тоже помалкивала.
– Давайте без истерик, господин Крафт, – прикрикнул я на расходившегося Цезаря. – Накладки бывают в любом деле. Никто ведь не обещал вам, что наш путь будет устлан розами.
Верка отозвалась на мои слова одобрительной усмешкой, из чего я сделал вывод, что Вацлав Карлович в этом сатанинском раскладе невелика птица и вякать на старших по званию ему не полагается.
– Подождите, – вновь заволновался Крафт, – а куда мы едем?
– В театр, – хмуро бросила через плечо Верка. – Варлав уже там.
– А Борщов? – не унимался нервный Цезарь. – С Борщовым вы договорились?
– Место царя Пирра займет мой муж, барон де Френ.
– Но ведь он не был в Вавилонской башне! Он ведь выбросил и деньги и инструкцию, которую подобрал этот придурок.
– Заткнитесь, Крафт, – рыкнула на Цезаря ведьма. – Что вы дергаетесь как истеричка в последней стадии беременности. У моего мужа есть одно весьма ценное качество – он покойник. В конце концов, Варлаву виднее, кого привлекать к операции.
Сраженный последними доводами распалившейся Верки, Вацлав Карлович надолго умолк. Я же попытался проанализировать полученную информацию. Судя по всему, на роль царя Пирра изначально планировался Петр Сергеевич Смирнов. Но в последний момент он то ли струсил, то ли его совесть заела. В общем, он попытался выйти из игры самым вроде бы радикальным и надежным способом – пустил себе пулю в сердце. Но, к сожалению для Петра Сергеевича, не все проблемы в этом мире разрешаются пулей. Смирнов не столько облегчил, сколько усугубил свое положение.
Верка столь резко ударила по тормозам, что я едва не вынес лобовое стекло. Крафт недовольно выругался у меня за спиной. Но ведьма уже освободила машину, и нам с Цезарем не оставалось ничего другого, как последовать за ней. В областном театре мне, разумеется, доводилось бывать и раньше, но приходил я сюда как зритель, через парадный вход. Верка же повела нас через служебный вход. Вахтер, охраняющий цитадель искусства, пропустил нас равнодушно, из чего я заключил, что Верка здесь бывала и прежде и успела примелькаться техническому персоналу.
Мы прошли в закулисье, и Верка толкнула дверь первой же попавшейся нам на пути артистической уборной. Навстречу нам поднялся не кто иной, как фюрер Закревский во френче, с характерными усиками и не менее характерной челкой. Разумеется, я его присутствию здесь не удивился, да и он глянул на меня без всякого интереса. Нервничал артист даже больше, чем Цезарь.
– Я вас умоляю, Жанночка. Ну что может Закревский в сложившихся обстоятельствах? Все актеры в отпуске, технический персонал в отпуске. Где, скажите, я найду вам осветителей? Некому дать свет на сцену, просто некому.
– Варлав в театре?
– Да. Декорации мы установили. Но нет света, Жанночка, нет света.
– Будет вам свет, успокойтесь, – цыкнула на Закревского ведьма. – Вот ведь кадры! Просто не с кем работать. Хохлов приехал?
– За ним послали, – отозвался поспешно фюрер, который от волнения не мог усидеть на месте и метался из угла в угол по маленькой гримерной, на ходу заламывая руки. – Но он сбежит. Сбежит, вот увидите. Он же обеспеченный человек, зачем ему так рисковать.
Похоже, для Закревского бизнесмен Хохлов был последней надеждой, а его бегство явилось бы для перепуганного артиста спасением. Операцию пришлось бы отменить, и вляпавшийся в большое дерьмо фюрер мог бы с чистым сердцем отправиться в кабак пить баварское пиво.
– У нас ведь и девственницы нет, – всплеснул он руками. – Во всём театре нет девственницы, – можете себе представить, Крафт? Это же просто какое-то обрушение нравов! А в мое время они были. Поверьте, Вацлав Карлович, среди актрис попадались невинные создания.
– Хватит трепаться, Закревский, – притормозила расходившегося фюрера ведьма. – Девственницу буду играть я.
– Милая моя, – ахнул артист, – но какая же из вас девственница? Вы на себя посмотрите! Вас же не спасут ни грим, ни свет. Вы же типичная женщина-вамп. Как хотите, но это профанация, и закончится она весьма скверно, поверьте опыту старого артиста.
– Нет, вы только на него посмотрите! – взвилась Верка. – Он, видите ли, может сыграть фюрера, а я не смогу сыграть девственницу! Я хотя бы была когда-то ею, а из тебя Гитлер как из собачьего хвоста сито.
– Так я ведь и не спорю, Жанночка, драгоценная вы наша. Я ведь и уважаемому Варламову сказал – не смогу. Ну, не моя это роль. Всё-таки даже у очень хорошего артиста есть свой потолок. Скажите, а зверь действительно будет настоящий? Я его как увидел там, в Вавилонской башне, так у меня всё и оборвалось. До сих пор руки трясутся. Вот, можете полюбоваться.
Руки у Закревского действительно тряслись, но было ли это следствием пережитого страха или предчувствием новых ужасов, я судить не берусь. Честно говоря, я мало что понял из разговора ведьмы и артиста. При чем тут девственницы? Они что, сняли в аренду театр, чтобы провести здесь репетицию любительского спектакля? В таком случае на какую роль они пригласили меня – уж не на роль ли зверя апокалипсиса? О своем чудесном превращении в Вавилонской башне я уже слышал от Борщова, но не очень ему поверил – у страха, как известно, глаза велики. А потом, одно дело – Вавилонская башня и совсем другое – российский театр. Это же совершенно другой мир. Какие тут могут быть чудеса?
– Я всё-таки не понимаю, – опередил меня с вопросом Вацлав Карлович Крафт. – При чем здесь театр?
– Вы о магии искусства слышали? – обернулась в его сторону Верочка.
– Но ведь это же просто слова, драгоценная вы наша, – опять вмешался в разговор Закревский. – Я уже тридцать лет на сцене и с уверенностью могу говорить, нет здесь никакой магии. Понимаете? Нет! И зря уважаемый Варламов всё это затеял, ничего у него не получится.
– Тогда и вам, Закревский, волноваться нечего, – усмехнулся я. – Сыграете еще одну роль еще в одном спектакле, и точка.
– Я ведь за дело волнуюсь, молодой человек, – скосил глаза в мою сторону фюрер. – Люди большие деньги потратили, огромные усилия приложили, и вдруг – конфуз!
– Вам заплатили деньги, Закревский? – окрысилась на испуганного артиста Верочка. – Вы согласились участвовать в эксперименте? Вот и помалкивайте!
– Кто ж знал, что всё будет именно так, – вздохнул Вацлав Карлович Крафт.
Возможно, Цезарь сказал бы что-нибудь еще не менее крамольное и интересное, но в это мгновение дверь в гримерную распахнулась, и на пороге картинно возник мой старый знакомый ведун Варлав. Правда, на этот раз он был в белых брюках и рубашке крикливой расцветки. Ни дать ни взять режиссер провинциального и не шибко процветающего театра. На лице ведуна была написана решимость. Он наполеоновским взглядом оглядел свое оробевшее воинство и осмотром остался доволен.
– Все готовы? – спросил он слегка охрипшим голосом.
– Хохлова нет, – пискнул из угла фюрер.
– Бонапарт уже на сцене.
– А как же супруг Веры Григорьевны? – спросил Цезарь.
– Он явится в свой черед. Жанна, вы готовы?
– Внутренне да, но мне надо переодеться.
– Через пять минут начинаем, господа. Как прозвенит третий звонок – всем быть на сцене.
Варлав любезно подхватил порозовевшую Жанну под руку и покинул помещение, где в горестном недоумении застыли два потрясателя Вселенной и ваш покорный слуга.
– Это будет самый бездарный спектакль из всех, в которых я участвовал, – простонал Закревский.
– Чего уж там, – махнул рукой Цезарь и опасливо покосился в мою сторону.
– А я текст забыл, – спохватился я. – Видимо, перегрелся на солнце.
– Да какой у вас текст, молодой человек, – махнул рукой Закревский, – рычите только погромче и размахивайте руками. Мы тут недавно «Аленький цветочек» играли, вот там был текст! А как всё хорошо закончилось! Добрый молодец и красна девица сыграли свадебку. Я там был, мед-пиво пил…
– По усам текло, а в рот не попало, – дополнил фюрера Цезарь.
– Вы только нас не перекусайте, почтеннейший Вадимир, – заискивающе попросил Закревский. – Я ведь всего лишь подручный при благородном отце.
– А кто у нас благородный отец? – удивился я.
– Гай Юлий Цезарь, естественно, – пояснил мне актер. – У Гитлера, как вы знаете, детей не было. Вас что же, даже с сюжетом не ознакомили?
– Увы, – развел я руками. – Всё спешка, спешка.
– Вот это организация процесса, я вас умоляю, – возмутился Закревский. – Выталкивают человека на сцену, не объяснив ему сверхзадачу спектакля. Значит, так, молодой человек: вы Ромео, она Юлия из рода Юлиев. Девушка влюбилась в вас безумно, и вы в нее тоже. Но вы Ромео со специфической репутацией, то есть демон. А у Юлии есть жених, некий барон де Френ. И вот в самый ответственный момент он появляется на сцене с мечом в руке и пытается вас убить. Благородный отец Цезарь Цезаревич в ужасе. Его дочь спуталась черт знает с кем. Извините, конечно, за грубость, Вадимир, но из пьесы слов не выкинешь. Чтобы отомстить демону, соблазнившему его дочь и убившему будущего зятя, то есть вам, он обращается к знаменитому чернокнижнику, его играет, точнее, изображает господин Варлав (актер он никудышный, но это исключительно между нами), и этот колдун вызывает на подмогу доблестных воителей, то есть нас с Наполеоном. Дальше происходит битва демонических сил с нашими армиями, но это уже скорее за рамками сцены.
– А кто победит? – полюбопытствовал я.
– А черт его знает, – пожал плечами Закревский. – Финал у этого спектакля остался открытым. Тот же господин Варлав лишь загадочно улыбнулся в ответ на мой вопрос.
– Дешевая мелодрама с элементами фарса, – сделал я свой вывод.
– А я что говорю, – вздохнул Закревский. – Поручили бы дело профессионалам. А то ведь сюжетец – полное фуфло. Репетиций не было. Изволь играть с листа. Ну я-то ладно, уж фюрера как-нибудь слеплю. А вот у Вацлава Карловича очень сложная роль. Какая гамма чувств и переживаний! Это же надо сыграть. А он первый раз на сцене. Да, не забудьте переодеться, молодой человек. Костюм, правда, не Ромео, а герцога Орсино из «Двенадцатой ночи», но ведь и вы не юноша.
Скажу откровенно, я так и не понял, зачем Варлаву понадобился этот дурацкий спектакль. Что и кому он собирался этим доказать? Может, в этом была какая-то хитрость, какой-то отвлекающий маневр? Ведь собрал он на сцене почти всех людей, побывавших в Вавилонской башне, за исключением Борщова и покойного Чарноты. Впрочем, покойный Чарнота тоже был здесь, но Варлав, судя по всему, об этом даже не догадывается. И в эту минуту я не был уверен, помешает ли мое присутствие Варлаву в достижении цели или наоборот, поспособствует. А не пора ли уносить отсюда ноги и тем самым сорвать спектакль? Пока я раздумывал над вопросом, быть или не быть мне на сцене драматического театра, раздался третий звонок.
– Ну, – торжественно произнес Закревский, – с премьерой вас, дебютанты. Ни пуха ни пера.
– К черту, – дружно отозвались мы с Цезарем. Цезарь был облачен в тогу. Голову его украшал венок из листьев, но вряд ли лавровых. Смотрелся он вполне пристойно и в каком-нибудь районном клубе, на фестивале сельской самодеятельности, наверняка бы сорвал бурные аплодисменты зала.
– Кинжал забыли, ваше высочество, – спохватился Закревский, передавая мне предмет, от которого за версту несло бутафорией. Я попробовал его обнажить, но кинжал составлял с ножнами одно целое. Тем не менее это бутафорское оружие я всё-таки прицепил к поясу и решительно шагнул на сцену.
Зря, между прочим, Закревский волновался по поводу света, его на сцене было столько, что я невольно зажмурился. И совершенно напрасно это сделал, поскольку, не пройдя и трех шагов, споткнулся о какую-то железку и растянулся в полный рост на сцене. В зале засмеялись, из чего я заключил, что зрители там всё-таки есть. Не успел я встать на ноги, как на сцену впорхнуло очаровательное создание, почему-то белокурое, которое защебетало сладким до приторности голосом:
– Ты здесь, любимый, ты пришел. Для бедной Юлии твое явленье в радость.
– Пришел, – охотно подтвердил я. – Бежал, летел, вот, думал, счастье близко. Да вот споткнулся о порог, разбил колено, повредил мениски…
– Ты что несешь? – зашипела мне на ухо рассерженная Верка. – Какие еще мениски?
– Зато в рифму, – не остался я в долгу, разглядывая декорации.
Надо признать, что сцена была убрана со вкусом. Кулисы из черного бархата, падуги из того же материала, что, безусловно, сразу же настраивало зрителей на минорный лад. На заднике было нарисовано что-то среднее между средневековым замком и римским палаццо. Я, между нами говоря, слабо разбираюсь в архитектуре, но художник, изобразивший на огромном полотне это сооружение, разбирался в ней еще хуже. По моим прикидкам здание должно было рухнуть на головы приемной комиссии еще во время сдачи объекта. Оставалось утешать себя тем, что замок нарисованный и его разрушение серьезными травмами нам не грозит.
– Родитель и жених сегодня на охоте. Для нашей встречи это добрый знак.
– Пусть их тревожит там, во чистом поле, лишь звук рожков да лай собак.
– Хорошо сказал, – прошептала Верка. – Но пора переходить к делу.
– К какому еще делу? – не понял я.
– Ты должен соблазнить меня, в крайнем случае изнасиловать.
– С какой это стати я буду проделывать подобные вещи на глазах стольких свидетелей и правоохранительных органов.
Нельзя сказать, что в зале был аншлаг, но человек двадцать там сидело. И, приглядевшись попристальней, я обнаружил в первом ряду Мишу с Васей, которые невесть какими путями проникли на представление, совершенно не предназначенное для сотрудников ФСБ.
– Мне душно, ах, – пропела Юлия.
– Ослабить вам корсет?
– Снимите лучше сразу платье.
– Эй, олухи, там, наверху, гасите свет, нас ждут любовные объятья.
К моему удивлению, свет действительно притушили. Правда, не настолько, чтобы заинтересованный зритель не мог видеть разоблачающейся с моей помощью Юлии. Должен сказать, что Верка в своем разоблачении зашла слишком далеко, настолько далеко, что вызвала восхищенный шепот зала. Фигурка у нее действительно была хороша, чего там говорить.
– На ложе, герцог, мы возляжем с вами.
– Всегда готов служить прекрасной даме, – бодро ответствовал я, чем сорвал бурные аплодисменты.
После чего мы действительно с удобствами устроились на ложе. И тут же выяснилось, что Верка, наплевав на все театральные условности, требует от меня буквального соблюдения брачного ритуала.
– Неужто на глазах всего честного люда мы с вами, Юлия, здесь предадимся блуду?
– Где видишь ты людей, моя отрада, ведь здесь стена, за ней ограда. А если вдруг охотники вернутся к нам не в срок, мы первыми услышим их призывный рог.
Я, разумеется, знал, что моя партнерша любит заниматься сексом в самых вроде бы неподходящих для этого дела местах, но мне и в голову не приходило, что она устроит мне экзамен прямо на сцене драматического театра. Впрочем, экзамен она устраивала не мне, а очень похожему на меня типу. К тому же демону. А у демонов есть кое-какие преимущества перед людьми – это отсутствие стыда и совести. Не знаю, что увидели смущенные зрители в полутьме, но услышали они многое, за это я ручаюсь. Ну и как водится, свет дали в самый неподходящий момент, когда, достигнув высшего земного наслаждения, мы устремились в небеса за истиной.
– Что вижу я! – воскликнул не кто иной, как Вацлав Карлович Крафт. За ним мрачной тенью нависал барон де Френ. – Ты, дочь моя, невинное дитя, в объятьях зверя. Я в ужасе, глазам не верю. О Цезарь, Цезарь, род твой опозорен.
– Прошу прощения, господа, – сказал я, натягивая штаны, – мой грех неволен. Шел мимо, заглянул к знакомой. Отец ее проводит время на охоте, жених, по слухам, утонул в болоте. Что делать мне? Взыграла в жилах кровь, и вот пожалуйста – любовь.
Я сразу же заметил в глазах у Петра Сергеевича Смирнова нехороший блеск. Такими глазами актеры на сцене на своих партнеров не смотрят. Во всяком случае, я на это надеюсь. Ждать от человека с перекошенным от ярости лицом возвышенных и внятных монологов не приходилось.
– Отродье дьявола, исчадье ада, лишь смерть твоя – моя награда!
Должен признать, что сказано это было с большим подъемом и сопровождалось весьма выразительным жестом в мою сторону. Зал вежливо зааплодировал. Вообще-то рогоносцев у нас не любят, обманутым мужьям не сочувствуют, но в данном случае зрители отметили экспрессию исполнителя. Пьер де Френ угрожал мне мечом, довольно остро отточенным, как я успел заметить. В моей же руке был только кинжал, да к тому же бутафорский. Мне такой расклад не понравился. По сюжету я не мог быть убит в первом акте. К счастью, Петр Сергеевич был весьма посредственным фехтовальщиком, что позволило мне повеселить почтенную публику. Я легко уклонился от летящего мне в голову меча и ткнул барона под ребра бутафорским кинжалом, даже не вынимая его из ножен. Смирнов умирал очень натурально и опять сорвал аплодисменты. Впрочем, умирал он не впервые и, видимо, кое-какие навыки приобрел.
– Он умер, умер, о мучитель, – заломил руки Крафт-Цезарь, – невинного созданья погубитель. Я отомщу тебе, коварный соблазнитель. И боги будут на моей стороне.
Последняя фраза не уложилась в стихотворный размер, но я не стал придираться к Цезарю и покинул сцену, поскольку уже отыграл свою роль в этом акте.
– Браво! – прошипел мне из-за кулис фюрер Закревский. – Вы, Чарнота, рождены артистом. Скажите, а ваша смерть, показанная по телевизору, тоже была инсценировкой?
Похоже, Закревский ничего не знал о существовании моего двойника, что, впрочем, было неудивительно. В конце концов, Варлаву незачем было посвящать своих нанятых за немалые деньги помощников в тонкости проводимой операции. Вот только ведун оказался в неведении, что подмена была двойной, и его похожий на меня помощник, уж не скажу, демон он или человек, выведен из игры, пусть и на время.
– У меня к вам просьба, Аркадий Петрович, – попросил я Закревского, – кликните меня, когда придет мой черед выходить на сцену.
– Не сомневайтесь, Вадимир Всеволодович. Я здесь поставлен господином Варлавом как раз для этой цели.
– А где сейчас находится колдун?
– На сцене. Беседует с Цезарем. Можете послушать.
– Нет, спасибо. Я лучше передохну.
В гримерке никого не было, и я первым делом извлек из висевших в шкафу джинсов мобильник. Сокольский откликнулся сразу.
– Он очнулся? – спросил я.
– Пока нет. Врачи говорят, что у него сотрясение мозга.
– А что они еще про него говорят?
– Врачи утверждают, что ваш двойник самый обычный человек. Кроме того, они обнаружили на его лице следы пластической операции. И он ниже вас ростом на два сантиметра, Чарнота. А что вы делаете в театре и за каким чертом полезли на сцену? Вы что, другого места не нашли для любовных утех? Михаил с Василием были шокированы вашим поведением.
– Скажите им, чтобы держались подальше от сцены.
– Вы ожидаете катаклизма?
– Да. Режиссура уж больно специфическая.
– А кто поставил спектакль?
– Варлав. Всего хорошего, Станислав Андреевич.
Этот двойник не выходил у меня из головы. Вряд ли он был моим братом-близнецом, как заподозрил было Сокольский. Следы пластической операции говорили о многом. Но если он не был ни моим близнецом, ни моим клоном, то как могла Верка перепутать его со мной, да еще в постели? Или они не были любовниками?
Моим размышлениям помешал Закревский, очень не вовремя сунувший свой нос в гримерную. Лицо фюрера было белее мела, а губы мелко подрагивали.
– Зачем вы его убили, Чарнота? – чуть слышно прошелестел он посиневшими губами.
– Кого его?
– Смирнова Петра Сергеевича.
– Барона, что ли? Но ведь так полагалось по сценарию.
– Я этого не вынесу! – Закревский обессиленно рухнул на стул. – Вот так просто разговаривать с демоном, с убийцей, это выше моих сил. Вас взорвали, Чарнота, но вы воскресли. Смирнов застрелился, но его воскресили. А теперь вы убили его во второй раз.
– Но ведь это театр, Аркадий Петрович. К чему такие переживания?
– А это? – Закревский показал мне свои окровавленные ладони. – Это тоже театр? Он там лежит мертвый с кинжалом в сердце.
– Да кто лежит-то?
– Барон де Френ. Петр Сергеевич Смирнов. Мертвый.
Черт знает что! Да и как можно убить человека бутафорским кинжалом? Актер явно что-то путал…
Тем не менее я поспешил за ним к еще не остывшему телу. Тело действительно еще не остыло, но дыхания не было, и пульс не прощупывался. А из груди Петра Сергеевича торчал кинжал. Самый что ни на есть настоящий, не бутафорский. С остро отточенным лезвием, изготовленный из хорошей стали. А на рукояти его красовался солярный крест.
– Ритуальное убийство, – прошептал Закревский. – Вы что, скинхед?
– Идите к черту, фюрер, ведь это именно вы дали мне кинжал?
– Клянусь, Чарнота, я дал вам другой кинжал. Да и не кинжал это был вовсе, а деревянный муляж, оклеенный фольгой и украшенный стекляшками. Наверное, его вам подменили.
У меня не было причин не доверять словам Закревского. Я ведь держал этот муляж в руках и сам убедился, что он абсолютно безвреден. Подменить мне его могла только Верка, когда мы с ней прохлаждались на ложе. А потом, когда на сцену ворвались Цезарь с бароном, мне и в голову не пришло присматриваться, что там болтается на поясе. Я только успел этот пояс застегнуть, как на меня набросился де Френ. И меч в его руках был настоящий. Но за каким чертом Верке понадобилось убивать своего несчастного мужа, который и без того был покойником? Или всё-таки не было ни убийства, ни самоубийства и меня разыграли по полной программе? Но что-то уж больно сложную игру затеял ведун Варлав. Настолько сложную, что у меня голова идет кругом от бесплодных попыток ее разгадать.
– Ваш выход, Чарнота, – просипел Закревский. – Боже ж ты мой, и зачем я взял эти чертовы деньги?
На сцене было темно. И только в самом дальнем углу подсвечивался силуэт одетой в белое женщины. Потом свет упал и на меня.
– Ты вновь явился искушать меня, о демон?
– Ты бредишь, женщина. Я человек.
– Нет, демон, – указала перстом в мою сторону Верка.
И словно бы в подтверждение ее слов сверкнула молния и грянул гром, встреченный аплодисментами зала. Зрителей стало, по-моему, гораздо больше, чем было поначалу, и это мне не понравилось. Мелодраму следовало заканчивать, пока она не обернулась трагедией для очень многих людей.
– Нет замка, демон, что вместить способен всех девственниц, погубленных тобою, – продекламировала замогильным голосом Верка.
Это было настолько наглое вранье, что я даже не сразу нашелся, что ответить. Какие девственницы могут быть в наше, склонное к распущенности время?! Конечно, я не могу служить образцом моральной устойчивости, но не такой уж я донжуан, чтобы насылать на меня каменного гостя. Однако как очередное подтверждение Веркиным словам на сцене появились одетые в белое женщины, вероятно когда-то погубленные мною. Правда, их было только две, что косвенно подтверждало именно мои слова, но отнюдь не Веркины. Но возмущенная Юлия словно бы не замечала вопиющего противоречия между собственными поспешными выводами и реальной жизнью и продолжала обвинительную речь:
– Взгляни, еще совсем недавно их серебристый смех отрадой был родных и близких, а ныне ты, страстей носитель низких, их погубил.
Наташку я узнал сразу, а вот вторую девственницу никак разглядеть не мог по той простой причине, что она по самые глаза была закутана в шелка. Двигались обе женщины будто сомнамбулы, да еще под такую музыку, от которой разрывалось сердце. Незнакомка прошла в двух шагах от меня, и только тогда я ее опознал – Людмила. Я попытался остановить женщину, но в ее устремленных на меня глазах не было жизни. Это было настолько неожиданно, что я отшатнулся.
– Что, страшно, демон? – верещала противным голосом Верка. – Здесь их тела, их оболочки, а души там, откуда нет возврата.
– Где там?
– Они уже прошли ворота ада, а вслед за ними рвется и моя душа. Ты погубил меня, растлитель.
– Кончай ломать комедию, – сказал я, наклоняясь к Верке, – твой муж убит и лежит сейчас за кулисами с кинжалом в груди.
– Барон де Френ вернется, месть грядет! Шаги! Ты слышишь, он идет.
Топот шагов я действительно слышал. Очень может быть, что именно так ходят каменные истуканы. Я только никак не мог понять, с какой стати Варлав решил переписать пьесу в самый последний момент, не предупредив об изменениях в актерском составе. Но в любом случае спектакль от этого только проиграл. Так вообще-то полагал я, а что касается зрителей, то они замерли в ожидании. Звуки шагов становились всё громче и отчетливее в наступившей мертвой тишине. У меня, честно говоря, волосы зашевелились на голове, когда это каменное изваяние ступило на сцену. Роста в нем было никак не менее двух с половиной метров, что же касается внешних данных, то лепил его скульптор по образу и подобию Петра Сергеевича Смирнова. Потрясенный зал разразился аплодисментами. Статуя командора внушала уважение, что там ни говори. Каменный барон де Френ остановился посредине сцены и вперил в меня ледяные глаза.
– Врачи считают, что ему вообще не очнуться.
– На это не рассчитывайте. Вколите ему снотворного в лошадиной дозе. И будьте настороже. Этот молодой человек, судя по всему, обладает недюжинными способностями.
– Где вы сейчас находитесь, Чарнота?
– У дома Вацлава Крафта. Похоже, операция вступает в решающую фазу. Проверьте, чем занимается ЗАО «Юпитер» и кто его возглавляет. У меня пока всё.
Я едва успел спрятать мобильник, как Верка с Крафтом вышли из подъезда и быстрым шагом направились к моей машине.
– Я всё-таки не понимаю, к чему такая спешка, – сердито прошипел Вацлав Карлович, с удобствами располагаясь на заднем сиденье.
Я тоже ни черта не понимал и именно по этой причине не спешил с ответом. Зато Верка, кажется, знала всё или почти всё, но почему-то тоже помалкивала.
– Давайте без истерик, господин Крафт, – прикрикнул я на расходившегося Цезаря. – Накладки бывают в любом деле. Никто ведь не обещал вам, что наш путь будет устлан розами.
Верка отозвалась на мои слова одобрительной усмешкой, из чего я сделал вывод, что Вацлав Карлович в этом сатанинском раскладе невелика птица и вякать на старших по званию ему не полагается.
– Подождите, – вновь заволновался Крафт, – а куда мы едем?
– В театр, – хмуро бросила через плечо Верка. – Варлав уже там.
– А Борщов? – не унимался нервный Цезарь. – С Борщовым вы договорились?
– Место царя Пирра займет мой муж, барон де Френ.
– Но ведь он не был в Вавилонской башне! Он ведь выбросил и деньги и инструкцию, которую подобрал этот придурок.
– Заткнитесь, Крафт, – рыкнула на Цезаря ведьма. – Что вы дергаетесь как истеричка в последней стадии беременности. У моего мужа есть одно весьма ценное качество – он покойник. В конце концов, Варлаву виднее, кого привлекать к операции.
Сраженный последними доводами распалившейся Верки, Вацлав Карлович надолго умолк. Я же попытался проанализировать полученную информацию. Судя по всему, на роль царя Пирра изначально планировался Петр Сергеевич Смирнов. Но в последний момент он то ли струсил, то ли его совесть заела. В общем, он попытался выйти из игры самым вроде бы радикальным и надежным способом – пустил себе пулю в сердце. Но, к сожалению для Петра Сергеевича, не все проблемы в этом мире разрешаются пулей. Смирнов не столько облегчил, сколько усугубил свое положение.
Верка столь резко ударила по тормозам, что я едва не вынес лобовое стекло. Крафт недовольно выругался у меня за спиной. Но ведьма уже освободила машину, и нам с Цезарем не оставалось ничего другого, как последовать за ней. В областном театре мне, разумеется, доводилось бывать и раньше, но приходил я сюда как зритель, через парадный вход. Верка же повела нас через служебный вход. Вахтер, охраняющий цитадель искусства, пропустил нас равнодушно, из чего я заключил, что Верка здесь бывала и прежде и успела примелькаться техническому персоналу.
Мы прошли в закулисье, и Верка толкнула дверь первой же попавшейся нам на пути артистической уборной. Навстречу нам поднялся не кто иной, как фюрер Закревский во френче, с характерными усиками и не менее характерной челкой. Разумеется, я его присутствию здесь не удивился, да и он глянул на меня без всякого интереса. Нервничал артист даже больше, чем Цезарь.
– Я вас умоляю, Жанночка. Ну что может Закревский в сложившихся обстоятельствах? Все актеры в отпуске, технический персонал в отпуске. Где, скажите, я найду вам осветителей? Некому дать свет на сцену, просто некому.
– Варлав в театре?
– Да. Декорации мы установили. Но нет света, Жанночка, нет света.
– Будет вам свет, успокойтесь, – цыкнула на Закревского ведьма. – Вот ведь кадры! Просто не с кем работать. Хохлов приехал?
– За ним послали, – отозвался поспешно фюрер, который от волнения не мог усидеть на месте и метался из угла в угол по маленькой гримерной, на ходу заламывая руки. – Но он сбежит. Сбежит, вот увидите. Он же обеспеченный человек, зачем ему так рисковать.
Похоже, для Закревского бизнесмен Хохлов был последней надеждой, а его бегство явилось бы для перепуганного артиста спасением. Операцию пришлось бы отменить, и вляпавшийся в большое дерьмо фюрер мог бы с чистым сердцем отправиться в кабак пить баварское пиво.
– У нас ведь и девственницы нет, – всплеснул он руками. – Во всём театре нет девственницы, – можете себе представить, Крафт? Это же просто какое-то обрушение нравов! А в мое время они были. Поверьте, Вацлав Карлович, среди актрис попадались невинные создания.
– Хватит трепаться, Закревский, – притормозила расходившегося фюрера ведьма. – Девственницу буду играть я.
– Милая моя, – ахнул артист, – но какая же из вас девственница? Вы на себя посмотрите! Вас же не спасут ни грим, ни свет. Вы же типичная женщина-вамп. Как хотите, но это профанация, и закончится она весьма скверно, поверьте опыту старого артиста.
– Нет, вы только на него посмотрите! – взвилась Верка. – Он, видите ли, может сыграть фюрера, а я не смогу сыграть девственницу! Я хотя бы была когда-то ею, а из тебя Гитлер как из собачьего хвоста сито.
– Так я ведь и не спорю, Жанночка, драгоценная вы наша. Я ведь и уважаемому Варламову сказал – не смогу. Ну, не моя это роль. Всё-таки даже у очень хорошего артиста есть свой потолок. Скажите, а зверь действительно будет настоящий? Я его как увидел там, в Вавилонской башне, так у меня всё и оборвалось. До сих пор руки трясутся. Вот, можете полюбоваться.
Руки у Закревского действительно тряслись, но было ли это следствием пережитого страха или предчувствием новых ужасов, я судить не берусь. Честно говоря, я мало что понял из разговора ведьмы и артиста. При чем тут девственницы? Они что, сняли в аренду театр, чтобы провести здесь репетицию любительского спектакля? В таком случае на какую роль они пригласили меня – уж не на роль ли зверя апокалипсиса? О своем чудесном превращении в Вавилонской башне я уже слышал от Борщова, но не очень ему поверил – у страха, как известно, глаза велики. А потом, одно дело – Вавилонская башня и совсем другое – российский театр. Это же совершенно другой мир. Какие тут могут быть чудеса?
– Я всё-таки не понимаю, – опередил меня с вопросом Вацлав Карлович Крафт. – При чем здесь театр?
– Вы о магии искусства слышали? – обернулась в его сторону Верочка.
– Но ведь это же просто слова, драгоценная вы наша, – опять вмешался в разговор Закревский. – Я уже тридцать лет на сцене и с уверенностью могу говорить, нет здесь никакой магии. Понимаете? Нет! И зря уважаемый Варламов всё это затеял, ничего у него не получится.
– Тогда и вам, Закревский, волноваться нечего, – усмехнулся я. – Сыграете еще одну роль еще в одном спектакле, и точка.
– Я ведь за дело волнуюсь, молодой человек, – скосил глаза в мою сторону фюрер. – Люди большие деньги потратили, огромные усилия приложили, и вдруг – конфуз!
– Вам заплатили деньги, Закревский? – окрысилась на испуганного артиста Верочка. – Вы согласились участвовать в эксперименте? Вот и помалкивайте!
– Кто ж знал, что всё будет именно так, – вздохнул Вацлав Карлович Крафт.
Возможно, Цезарь сказал бы что-нибудь еще не менее крамольное и интересное, но в это мгновение дверь в гримерную распахнулась, и на пороге картинно возник мой старый знакомый ведун Варлав. Правда, на этот раз он был в белых брюках и рубашке крикливой расцветки. Ни дать ни взять режиссер провинциального и не шибко процветающего театра. На лице ведуна была написана решимость. Он наполеоновским взглядом оглядел свое оробевшее воинство и осмотром остался доволен.
– Все готовы? – спросил он слегка охрипшим голосом.
– Хохлова нет, – пискнул из угла фюрер.
– Бонапарт уже на сцене.
– А как же супруг Веры Григорьевны? – спросил Цезарь.
– Он явится в свой черед. Жанна, вы готовы?
– Внутренне да, но мне надо переодеться.
– Через пять минут начинаем, господа. Как прозвенит третий звонок – всем быть на сцене.
Варлав любезно подхватил порозовевшую Жанну под руку и покинул помещение, где в горестном недоумении застыли два потрясателя Вселенной и ваш покорный слуга.
– Это будет самый бездарный спектакль из всех, в которых я участвовал, – простонал Закревский.
– Чего уж там, – махнул рукой Цезарь и опасливо покосился в мою сторону.
– А я текст забыл, – спохватился я. – Видимо, перегрелся на солнце.
– Да какой у вас текст, молодой человек, – махнул рукой Закревский, – рычите только погромче и размахивайте руками. Мы тут недавно «Аленький цветочек» играли, вот там был текст! А как всё хорошо закончилось! Добрый молодец и красна девица сыграли свадебку. Я там был, мед-пиво пил…
– По усам текло, а в рот не попало, – дополнил фюрера Цезарь.
– Вы только нас не перекусайте, почтеннейший Вадимир, – заискивающе попросил Закревский. – Я ведь всего лишь подручный при благородном отце.
– А кто у нас благородный отец? – удивился я.
– Гай Юлий Цезарь, естественно, – пояснил мне актер. – У Гитлера, как вы знаете, детей не было. Вас что же, даже с сюжетом не ознакомили?
– Увы, – развел я руками. – Всё спешка, спешка.
– Вот это организация процесса, я вас умоляю, – возмутился Закревский. – Выталкивают человека на сцену, не объяснив ему сверхзадачу спектакля. Значит, так, молодой человек: вы Ромео, она Юлия из рода Юлиев. Девушка влюбилась в вас безумно, и вы в нее тоже. Но вы Ромео со специфической репутацией, то есть демон. А у Юлии есть жених, некий барон де Френ. И вот в самый ответственный момент он появляется на сцене с мечом в руке и пытается вас убить. Благородный отец Цезарь Цезаревич в ужасе. Его дочь спуталась черт знает с кем. Извините, конечно, за грубость, Вадимир, но из пьесы слов не выкинешь. Чтобы отомстить демону, соблазнившему его дочь и убившему будущего зятя, то есть вам, он обращается к знаменитому чернокнижнику, его играет, точнее, изображает господин Варлав (актер он никудышный, но это исключительно между нами), и этот колдун вызывает на подмогу доблестных воителей, то есть нас с Наполеоном. Дальше происходит битва демонических сил с нашими армиями, но это уже скорее за рамками сцены.
– А кто победит? – полюбопытствовал я.
– А черт его знает, – пожал плечами Закревский. – Финал у этого спектакля остался открытым. Тот же господин Варлав лишь загадочно улыбнулся в ответ на мой вопрос.
– Дешевая мелодрама с элементами фарса, – сделал я свой вывод.
– А я что говорю, – вздохнул Закревский. – Поручили бы дело профессионалам. А то ведь сюжетец – полное фуфло. Репетиций не было. Изволь играть с листа. Ну я-то ладно, уж фюрера как-нибудь слеплю. А вот у Вацлава Карловича очень сложная роль. Какая гамма чувств и переживаний! Это же надо сыграть. А он первый раз на сцене. Да, не забудьте переодеться, молодой человек. Костюм, правда, не Ромео, а герцога Орсино из «Двенадцатой ночи», но ведь и вы не юноша.
Скажу откровенно, я так и не понял, зачем Варлаву понадобился этот дурацкий спектакль. Что и кому он собирался этим доказать? Может, в этом была какая-то хитрость, какой-то отвлекающий маневр? Ведь собрал он на сцене почти всех людей, побывавших в Вавилонской башне, за исключением Борщова и покойного Чарноты. Впрочем, покойный Чарнота тоже был здесь, но Варлав, судя по всему, об этом даже не догадывается. И в эту минуту я не был уверен, помешает ли мое присутствие Варлаву в достижении цели или наоборот, поспособствует. А не пора ли уносить отсюда ноги и тем самым сорвать спектакль? Пока я раздумывал над вопросом, быть или не быть мне на сцене драматического театра, раздался третий звонок.
– Ну, – торжественно произнес Закревский, – с премьерой вас, дебютанты. Ни пуха ни пера.
– К черту, – дружно отозвались мы с Цезарем. Цезарь был облачен в тогу. Голову его украшал венок из листьев, но вряд ли лавровых. Смотрелся он вполне пристойно и в каком-нибудь районном клубе, на фестивале сельской самодеятельности, наверняка бы сорвал бурные аплодисменты зала.
– Кинжал забыли, ваше высочество, – спохватился Закревский, передавая мне предмет, от которого за версту несло бутафорией. Я попробовал его обнажить, но кинжал составлял с ножнами одно целое. Тем не менее это бутафорское оружие я всё-таки прицепил к поясу и решительно шагнул на сцену.
Зря, между прочим, Закревский волновался по поводу света, его на сцене было столько, что я невольно зажмурился. И совершенно напрасно это сделал, поскольку, не пройдя и трех шагов, споткнулся о какую-то железку и растянулся в полный рост на сцене. В зале засмеялись, из чего я заключил, что зрители там всё-таки есть. Не успел я встать на ноги, как на сцену впорхнуло очаровательное создание, почему-то белокурое, которое защебетало сладким до приторности голосом:
– Ты здесь, любимый, ты пришел. Для бедной Юлии твое явленье в радость.
– Пришел, – охотно подтвердил я. – Бежал, летел, вот, думал, счастье близко. Да вот споткнулся о порог, разбил колено, повредил мениски…
– Ты что несешь? – зашипела мне на ухо рассерженная Верка. – Какие еще мениски?
– Зато в рифму, – не остался я в долгу, разглядывая декорации.
Надо признать, что сцена была убрана со вкусом. Кулисы из черного бархата, падуги из того же материала, что, безусловно, сразу же настраивало зрителей на минорный лад. На заднике было нарисовано что-то среднее между средневековым замком и римским палаццо. Я, между нами говоря, слабо разбираюсь в архитектуре, но художник, изобразивший на огромном полотне это сооружение, разбирался в ней еще хуже. По моим прикидкам здание должно было рухнуть на головы приемной комиссии еще во время сдачи объекта. Оставалось утешать себя тем, что замок нарисованный и его разрушение серьезными травмами нам не грозит.
– Родитель и жених сегодня на охоте. Для нашей встречи это добрый знак.
– Пусть их тревожит там, во чистом поле, лишь звук рожков да лай собак.
– Хорошо сказал, – прошептала Верка. – Но пора переходить к делу.
– К какому еще делу? – не понял я.
– Ты должен соблазнить меня, в крайнем случае изнасиловать.
– С какой это стати я буду проделывать подобные вещи на глазах стольких свидетелей и правоохранительных органов.
Нельзя сказать, что в зале был аншлаг, но человек двадцать там сидело. И, приглядевшись попристальней, я обнаружил в первом ряду Мишу с Васей, которые невесть какими путями проникли на представление, совершенно не предназначенное для сотрудников ФСБ.
– Мне душно, ах, – пропела Юлия.
– Ослабить вам корсет?
– Снимите лучше сразу платье.
– Эй, олухи, там, наверху, гасите свет, нас ждут любовные объятья.
К моему удивлению, свет действительно притушили. Правда, не настолько, чтобы заинтересованный зритель не мог видеть разоблачающейся с моей помощью Юлии. Должен сказать, что Верка в своем разоблачении зашла слишком далеко, настолько далеко, что вызвала восхищенный шепот зала. Фигурка у нее действительно была хороша, чего там говорить.
– На ложе, герцог, мы возляжем с вами.
– Всегда готов служить прекрасной даме, – бодро ответствовал я, чем сорвал бурные аплодисменты.
После чего мы действительно с удобствами устроились на ложе. И тут же выяснилось, что Верка, наплевав на все театральные условности, требует от меня буквального соблюдения брачного ритуала.
– Неужто на глазах всего честного люда мы с вами, Юлия, здесь предадимся блуду?
– Где видишь ты людей, моя отрада, ведь здесь стена, за ней ограда. А если вдруг охотники вернутся к нам не в срок, мы первыми услышим их призывный рог.
Я, разумеется, знал, что моя партнерша любит заниматься сексом в самых вроде бы неподходящих для этого дела местах, но мне и в голову не приходило, что она устроит мне экзамен прямо на сцене драматического театра. Впрочем, экзамен она устраивала не мне, а очень похожему на меня типу. К тому же демону. А у демонов есть кое-какие преимущества перед людьми – это отсутствие стыда и совести. Не знаю, что увидели смущенные зрители в полутьме, но услышали они многое, за это я ручаюсь. Ну и как водится, свет дали в самый неподходящий момент, когда, достигнув высшего земного наслаждения, мы устремились в небеса за истиной.
– Что вижу я! – воскликнул не кто иной, как Вацлав Карлович Крафт. За ним мрачной тенью нависал барон де Френ. – Ты, дочь моя, невинное дитя, в объятьях зверя. Я в ужасе, глазам не верю. О Цезарь, Цезарь, род твой опозорен.
– Прошу прощения, господа, – сказал я, натягивая штаны, – мой грех неволен. Шел мимо, заглянул к знакомой. Отец ее проводит время на охоте, жених, по слухам, утонул в болоте. Что делать мне? Взыграла в жилах кровь, и вот пожалуйста – любовь.
Я сразу же заметил в глазах у Петра Сергеевича Смирнова нехороший блеск. Такими глазами актеры на сцене на своих партнеров не смотрят. Во всяком случае, я на это надеюсь. Ждать от человека с перекошенным от ярости лицом возвышенных и внятных монологов не приходилось.
– Отродье дьявола, исчадье ада, лишь смерть твоя – моя награда!
Должен признать, что сказано это было с большим подъемом и сопровождалось весьма выразительным жестом в мою сторону. Зал вежливо зааплодировал. Вообще-то рогоносцев у нас не любят, обманутым мужьям не сочувствуют, но в данном случае зрители отметили экспрессию исполнителя. Пьер де Френ угрожал мне мечом, довольно остро отточенным, как я успел заметить. В моей же руке был только кинжал, да к тому же бутафорский. Мне такой расклад не понравился. По сюжету я не мог быть убит в первом акте. К счастью, Петр Сергеевич был весьма посредственным фехтовальщиком, что позволило мне повеселить почтенную публику. Я легко уклонился от летящего мне в голову меча и ткнул барона под ребра бутафорским кинжалом, даже не вынимая его из ножен. Смирнов умирал очень натурально и опять сорвал аплодисменты. Впрочем, умирал он не впервые и, видимо, кое-какие навыки приобрел.
– Он умер, умер, о мучитель, – заломил руки Крафт-Цезарь, – невинного созданья погубитель. Я отомщу тебе, коварный соблазнитель. И боги будут на моей стороне.
Последняя фраза не уложилась в стихотворный размер, но я не стал придираться к Цезарю и покинул сцену, поскольку уже отыграл свою роль в этом акте.
– Браво! – прошипел мне из-за кулис фюрер Закревский. – Вы, Чарнота, рождены артистом. Скажите, а ваша смерть, показанная по телевизору, тоже была инсценировкой?
Похоже, Закревский ничего не знал о существовании моего двойника, что, впрочем, было неудивительно. В конце концов, Варлаву незачем было посвящать своих нанятых за немалые деньги помощников в тонкости проводимой операции. Вот только ведун оказался в неведении, что подмена была двойной, и его похожий на меня помощник, уж не скажу, демон он или человек, выведен из игры, пусть и на время.
– У меня к вам просьба, Аркадий Петрович, – попросил я Закревского, – кликните меня, когда придет мой черед выходить на сцену.
– Не сомневайтесь, Вадимир Всеволодович. Я здесь поставлен господином Варлавом как раз для этой цели.
– А где сейчас находится колдун?
– На сцене. Беседует с Цезарем. Можете послушать.
– Нет, спасибо. Я лучше передохну.
В гримерке никого не было, и я первым делом извлек из висевших в шкафу джинсов мобильник. Сокольский откликнулся сразу.
– Он очнулся? – спросил я.
– Пока нет. Врачи говорят, что у него сотрясение мозга.
– А что они еще про него говорят?
– Врачи утверждают, что ваш двойник самый обычный человек. Кроме того, они обнаружили на его лице следы пластической операции. И он ниже вас ростом на два сантиметра, Чарнота. А что вы делаете в театре и за каким чертом полезли на сцену? Вы что, другого места не нашли для любовных утех? Михаил с Василием были шокированы вашим поведением.
– Скажите им, чтобы держались подальше от сцены.
– Вы ожидаете катаклизма?
– Да. Режиссура уж больно специфическая.
– А кто поставил спектакль?
– Варлав. Всего хорошего, Станислав Андреевич.
Этот двойник не выходил у меня из головы. Вряд ли он был моим братом-близнецом, как заподозрил было Сокольский. Следы пластической операции говорили о многом. Но если он не был ни моим близнецом, ни моим клоном, то как могла Верка перепутать его со мной, да еще в постели? Или они не были любовниками?
Моим размышлениям помешал Закревский, очень не вовремя сунувший свой нос в гримерную. Лицо фюрера было белее мела, а губы мелко подрагивали.
– Зачем вы его убили, Чарнота? – чуть слышно прошелестел он посиневшими губами.
– Кого его?
– Смирнова Петра Сергеевича.
– Барона, что ли? Но ведь так полагалось по сценарию.
– Я этого не вынесу! – Закревский обессиленно рухнул на стул. – Вот так просто разговаривать с демоном, с убийцей, это выше моих сил. Вас взорвали, Чарнота, но вы воскресли. Смирнов застрелился, но его воскресили. А теперь вы убили его во второй раз.
– Но ведь это театр, Аркадий Петрович. К чему такие переживания?
– А это? – Закревский показал мне свои окровавленные ладони. – Это тоже театр? Он там лежит мертвый с кинжалом в сердце.
– Да кто лежит-то?
– Барон де Френ. Петр Сергеевич Смирнов. Мертвый.
Черт знает что! Да и как можно убить человека бутафорским кинжалом? Актер явно что-то путал…
Тем не менее я поспешил за ним к еще не остывшему телу. Тело действительно еще не остыло, но дыхания не было, и пульс не прощупывался. А из груди Петра Сергеевича торчал кинжал. Самый что ни на есть настоящий, не бутафорский. С остро отточенным лезвием, изготовленный из хорошей стали. А на рукояти его красовался солярный крест.
– Ритуальное убийство, – прошептал Закревский. – Вы что, скинхед?
– Идите к черту, фюрер, ведь это именно вы дали мне кинжал?
– Клянусь, Чарнота, я дал вам другой кинжал. Да и не кинжал это был вовсе, а деревянный муляж, оклеенный фольгой и украшенный стекляшками. Наверное, его вам подменили.
У меня не было причин не доверять словам Закревского. Я ведь держал этот муляж в руках и сам убедился, что он абсолютно безвреден. Подменить мне его могла только Верка, когда мы с ней прохлаждались на ложе. А потом, когда на сцену ворвались Цезарь с бароном, мне и в голову не пришло присматриваться, что там болтается на поясе. Я только успел этот пояс застегнуть, как на меня набросился де Френ. И меч в его руках был настоящий. Но за каким чертом Верке понадобилось убивать своего несчастного мужа, который и без того был покойником? Или всё-таки не было ни убийства, ни самоубийства и меня разыграли по полной программе? Но что-то уж больно сложную игру затеял ведун Варлав. Настолько сложную, что у меня голова идет кругом от бесплодных попыток ее разгадать.
– Ваш выход, Чарнота, – просипел Закревский. – Боже ж ты мой, и зачем я взял эти чертовы деньги?
На сцене было темно. И только в самом дальнем углу подсвечивался силуэт одетой в белое женщины. Потом свет упал и на меня.
– Ты вновь явился искушать меня, о демон?
– Ты бредишь, женщина. Я человек.
– Нет, демон, – указала перстом в мою сторону Верка.
И словно бы в подтверждение ее слов сверкнула молния и грянул гром, встреченный аплодисментами зала. Зрителей стало, по-моему, гораздо больше, чем было поначалу, и это мне не понравилось. Мелодраму следовало заканчивать, пока она не обернулась трагедией для очень многих людей.
– Нет замка, демон, что вместить способен всех девственниц, погубленных тобою, – продекламировала замогильным голосом Верка.
Это было настолько наглое вранье, что я даже не сразу нашелся, что ответить. Какие девственницы могут быть в наше, склонное к распущенности время?! Конечно, я не могу служить образцом моральной устойчивости, но не такой уж я донжуан, чтобы насылать на меня каменного гостя. Однако как очередное подтверждение Веркиным словам на сцене появились одетые в белое женщины, вероятно когда-то погубленные мною. Правда, их было только две, что косвенно подтверждало именно мои слова, но отнюдь не Веркины. Но возмущенная Юлия словно бы не замечала вопиющего противоречия между собственными поспешными выводами и реальной жизнью и продолжала обвинительную речь:
– Взгляни, еще совсем недавно их серебристый смех отрадой был родных и близких, а ныне ты, страстей носитель низких, их погубил.
Наташку я узнал сразу, а вот вторую девственницу никак разглядеть не мог по той простой причине, что она по самые глаза была закутана в шелка. Двигались обе женщины будто сомнамбулы, да еще под такую музыку, от которой разрывалось сердце. Незнакомка прошла в двух шагах от меня, и только тогда я ее опознал – Людмила. Я попытался остановить женщину, но в ее устремленных на меня глазах не было жизни. Это было настолько неожиданно, что я отшатнулся.
– Что, страшно, демон? – верещала противным голосом Верка. – Здесь их тела, их оболочки, а души там, откуда нет возврата.
– Где там?
– Они уже прошли ворота ада, а вслед за ними рвется и моя душа. Ты погубил меня, растлитель.
– Кончай ломать комедию, – сказал я, наклоняясь к Верке, – твой муж убит и лежит сейчас за кулисами с кинжалом в груди.
– Барон де Френ вернется, месть грядет! Шаги! Ты слышишь, он идет.
Топот шагов я действительно слышал. Очень может быть, что именно так ходят каменные истуканы. Я только никак не мог понять, с какой стати Варлав решил переписать пьесу в самый последний момент, не предупредив об изменениях в актерском составе. Но в любом случае спектакль от этого только проиграл. Так вообще-то полагал я, а что касается зрителей, то они замерли в ожидании. Звуки шагов становились всё громче и отчетливее в наступившей мертвой тишине. У меня, честно говоря, волосы зашевелились на голове, когда это каменное изваяние ступило на сцену. Роста в нем было никак не менее двух с половиной метров, что же касается внешних данных, то лепил его скульптор по образу и подобию Петра Сергеевича Смирнова. Потрясенный зал разразился аплодисментами. Статуя командора внушала уважение, что там ни говори. Каменный барон де Френ остановился посредине сцены и вперил в меня ледяные глаза.