чересчур и классового чутья лишен совершенно. Разве я сказал закрыть
дело? Я сказал: прекратить сейчас, - он выделил это "сейчас", -
операцию. Хочу помочь тебе, поскольку ты зашел в тупик. И я не сказал;
прекратить розыск этого золота. Нам надо быть настороже, и как только
бандиты высунутся из укрытия, мы их за ушко да на солнышко. - Валдис
потер руки, засмеялся и договорил жестко: - Я хотел по-товарищески
помочь тебе. Но ты не хочешь понимать этого. Что же, пиши рапорт,
почему провалил операцию. Решим: просто выгнать тебя или под трибунал.
Овсянников живо представил, как его распоясанного поведут под
винтовками в трибунал, поежился и подумал, что, может быть, прав
Валдис: надо выждать, пока убийца почувствует себя в безопасности.
- Если ваше такое распоряжение, - неуверенно сказал Овсянников, -
я могу написать постановление...
- Я не приказываю тебе, а советую, - тихо сказал Валдис. - Дело
битое, безнадежное. У нас и так хлопот полон рот. Выноси постановление
да езжай в Таежинский уезд. Там убили продовольственного комиссара.
Это тебе не бывший человек Бодылин...
- В Таежинске, - продолжал Овсянников, - я пробыл почти год.
Пришлось погоняться за несколькими бандами. А когда вернулся в
угрозыск, Валдиса уже не было в живых.
- Яков Филин в это время был в заключении?
- Он снова бежал из тюрьмы. Причем бесследно.
- Пассажир Аксенов Николай Аристархович, вылетающий рейсом до
Краснокаменска, вас просят подойти к справочному бюро...
Мужчина за ресторанным столиком отодвинул от себя бутылку пива и
неспешно двинулся к дверям. На ходу стало видно, что он высок ростом,
плотен и проход между столиками тесноват для него.
- Я Аксенов Николай Аристархович.
- Вас просили позвонить по этому телефону.
Телефон начальника главка. Он недоуменно пожал плечами и
торопливо направился к телефону-автомату.
- Здравствуйте, Вадим Павлович. Это - Аксенов.
- Привет, Николай Аристархович. Я считал, что ты уже паришь
где-то за Волгой. Но на всякий случай позвонил в порт. Каких, думаю,
чудес не бывает в природе и в Аэрофлоте. И точно. Вылет задержали.
Считай, нет худа без добра... На коллегии мы разговаривали о лучших
формах хозяйственных объединений. Зашла речь и о твоей идее собрать
Северотайгинские рудники и прииски в комбинат на полном хозрасчете.
Новые формы управления - проблема не простая. Нужен в главке человек,
который всецело был бы занят этими вопросами. Прикинули возможных
претендентов, решили, что лучшего, чем ты, не сыщем.
- Спасибо, - сказал Аксенов растроганно.
- Может быть, сдашь билет, задержишься на недельку в Москве?
Глядишь, все и решится...
Аксенов на мгновение отстранил трубку, ворвался в уши рев
авиационных моторов на летном поле. Вспомнился разговор с Настей по
телефону: "Папка, я соскучилась по тебе. У меня такие новости... Ты не
забыл, что через неделю мой праздник?.."
Нет, он не забыл. И твердо сказал в трубку:
- Спасибо за высокую честь, Вадим Павлович. Но я полечу домой.
Надо посоветоваться с дочерью. Она у меня - глава семейства...
На привокзальной площади включили освещение. Вокруг светильников
роились ночные бабочки. Смыкались в темноте купы деревьев. За ними
небо смотрелось словно бы предрассветным - там была Москва.
Жена Аксенова, Наташа, частенько повторяла:
- Хочу жить в Москве. Готова в одной комнатушке в коммунальной
квартире. Ну почему у тебя такая кошмарная профессия? Есть же
нормальные люди - архитекторы, асфальтировщики, вагоновожатые. У них
работа в Москве. А ты...
- А я, говоря по-старинному, золотоискатель. И обязан жить и
работать там, где добывают золото.
- Значит, пожизненно обитать в тайге и ездить на собаках?
- Ну отчего же пожизненно? Золото найдут, например, а Кызылкумах.
Можно жить в пустыне и ездить на верблюдах...
Давно утихли их споры. На реке Раздольной перевернуло лодку.
Наташу даже не нашли... Как радовалась бы она сейчас переезду в
столицу...
Мать тоже обрадуется. Она давно твердит: "Я не понимаю тебя,
Николай. Каким ты видишь будущее Насти? Пора серьезно подумать о ее
образовании. Или ты уготовил ей участь купринской Олеси?.."
Мать обрадуется перемене в судьбе Насти. А сама Настя? Как
приживется она на московском асфальте, вдали от приискового пруда,
сопки Ягодной?..
Настя говорит, что, когда ясно осознает свое призвание, будет
учиться заочно: отца без своего догляда не оставит. Но теперь-то в
Москве вместе...
А ты, Николай Аксенов, так ли уж ты жаждешь переезда?
Конечно, в Москве откроются новые перспективы, иной простор.
Простор... И явственно, точно он действительно видел их сейчас, встали
перед глазами цепи таежных сопок, сыростью задышали лога и межгорья,
река Раздольная ослепила кипением бликов...
- Отправление самолета рейсом до Краснокаменска задерживается по
метеорологическим условиям, - объявил диктор.
- Как долго может держаться грозовой фронт? - произнес рядом
женский голос.
Аксенов, не отрываясь от журнала, чуть скосил уголок глаза. Через
кресло от него сидела женщина. В глазах Аксенова зарябило от ее
ярко-красного свитера, васильковых брюк и болотного цвета сумки. Но он
все же отметил и молодость соседки, и ее привлекательность, и
обращенный на него выжидающий взгляд. Аксенов слегка подался к соседке
и осведомился:
- Простите, вы что-то сказали?
- Я сказала... Николай Аристархович, долго ли будет держаться
грозовой фронт, из-за которого задерживают наш рейс? - Она говорила
чуть нараспев, покачивая в такт словам высокой прической. Аксенов
озадаченно посмотрел на нее. Она засмеялась.
- Ваше инкогнито, Николай Аристархович, раскрыл диктор. Я стояла
у справочного бюро, когда подошли вы. Как видите, никакой мистики.
- Что ж, самые сложные вопросы чаще всего имеют простые ответы. -
Аксенов улыбнулся смущенно: совсем обирючился в тайге, непринужденного
разговора не можешь поддержать с интересной дамой. Права мать: "Нет в
тебе ни грана ни лоска, ни светскости, в кого ты только задался таким
мужланом?"
- Извините, но я даже понаблюдала за вашей мимикой в телефонной
будке. Мне показалось, вы были взволнованы. Близкая московская
знакомая, - она подчеркнула эти слова, - давала вам последние
наставления перед возвращением к супруге? - улыбнулась поощрительно.
Аксенов нахмурился, но тотчас же усмехнулся: ее намеки ничуть не
оскорбительны. Она видит в нем не старого и даже привлекательного
мужчину. А почему бы и нет, черт возьми! Ведь ему еще и пятидесяти
нет. Но и выставлять себя перед нею этаким командированным хлыщом было
непривычно и неловко.
- Волнение, пожалуй, вы подметили правильно. Звонило начальство.
- Следовательно, ЦУ перед возвращением... на рудник Октябрьский,
- она заглянула ему в глаза наслаждаясь его недоумением и весело
посмеивалась: - Шапка управляющего рудником не легче шапки Мономаха...
И опять, Николай Аристархович, никакой мистики. На Октябрьском второй
год работает в старательской артели мой двоюродный брат Глеб Карасев.
- Карасев?.. Старатель?.. Нет, не припоминаю.
- Естественно. Он рядовой рабочий. А вы... Дистанция, как
говорится... Но я слышала про вас от Глеба. - Она пересела в кресло
рядом с Аксеновым. - Я - Елизавета Ивановна Гущина, москвичка, младший
научный сотрудник. Глеб так восторженно расписывает ваши края.
Набралась смелости и решила взглянуть своими глазами. - Она с
подчеркнутым интересом засмотрелась на объемистую сетку Николая
Аристарховича, заполненную свертками, и заметила с улыбкой:
- Столичные гостинцы для верной Пенелопы.
- Жена погибла. Утонула. Уже пятнадцать лет.
- Простите. - Она мягко коснулась своими прохладными пальцами его
руки. - У вас не найдется сигареты?
Николай Аристархович с готовностью протянул ей пачку, щелкнул
зажигалкой. Она взяла его за руку, приблизила к себе колеблющийся
огонек.
- Дочь у меня, знаете, Настя. Главнокомандующий нашего
мини-семейства. Над подарками для нее голову поломать пришлось
изрядно. С ног сбился, пока подыскал для нее снаряжение для подводного
плавания и отличную "тулку". Двадцать лет девице...
Елизавета Ивановна улыбнулась недоверчиво.
Глеб Карасев прошлой зимой в Москве не раз то почтительно, то с
иронией рассказывал о мрачноватом управляющем рудником. И вот полчаса
назад, случайно повстречав Аксенова у справочного бюро, желая
скоротать затянувшееся ожидание вылета, она решила помистифицировать
этого солидного, уверенного в себе человека. Сейчас она с любопытством
приглядывалась к своему собеседнику. Красавцем его не назовешь. Да и
возраст. Как выражается Глеб, второго срока службы... Не стар,
конечно. Но волосы - уже чернь с серебром. Лицо крупное. Тяжелый
подбородок. Глаза серые, такие же, наверное, как небо там, в Сибири,
смотрят совсем не по-стариковски...
Интуиция подсказывала Елизавете Ивановне: он заметил ее. Что ж,
как говорится, еще один: мужики, особенно в годах, любят пялить глаза
на молоденьких...
Ей были приятны его внимательный взгляд, грустно-растерянная
улыбка и чуть глуховатый голос. И почему-то подумалось, что рядом с
ним, наверное, не очень весело, но зато тепло и спокойно.
Ей всегда так не хватало спокойствия. С Гущиным его не обретешь.
Оставил отличную должность на спецобъекте, устремился чуть ли не
лаборантом, но в науку. Наспех собрал чемодан и отправился в
"море-окиян" на "Витязе". На полгода!
А какое спокойствие рядом с Глебом, если... И зачем только в
прошлом году, когда застала его за выплавкой самодельной пластины, она
не сказала ему решительно "нет". Промолчала, сделала вид, что не
поняла, не догадалась. А Глеб неизвестно почему перестал отвечать на
письма. Наверное, она поступила по-бабьи, когда решила лететь невесть
куда и зачем. И может быть, перст судьбы в том, что встретила
Аксенова.
- И все же парадоксально, - сказала она, думая о своем. - Девушке
- ружье?..
- Наверное. - Аксенов пожал плечами и неуверенно предложил: -
Может быть, пока держится грозовой фронт, мы пойдем в ресторан и
поужинаем?
Елизавета Ивановна молча поднялась, решительно надела на плечо
свою болотного цвета сумку и взяла Николая Аристарховича под руку.
Федотыч, моторист рудничного катера, обернулся к Насте и Глебу,
приглашая к беседе:
- Долго нынче держится коренная вода. Но уж зато травы на
островах будет укосно. Замочило так, что еле-еле лозняк над водой
мельтешит.
- Красиво! Краски-то какие... - воскликнула Настя и не спускала
взгляда с раздавшейся вширь реки, с островов с выступавшими над водой
кустами, точно крышами града Китежа.
- Рассвет в самой силе, вот небо и полыхает, - подхватил Федотыч
обрадованно, будто он сам разлил по воде и тайге эти краски.
Макушки сопок словно бы разрумянились ото сна. Шаром налились
облака и поползли в реку в поисках прохлады, и река подернулась
розовой рябью.
"Совсем как на пруду в то утро", - Настя посмотрела на Глеба. Он
поднял глаза на Настю. И ей показалось: в них тоже плескалась вода.
Скулы его порозовели. "Он помнит то утро", - обрадовалась Настя.
- А раньше я любила желтый цвет.
Глеб рассмеялся с вызовом, дерзко, как бы желая стряхнуть с себя
оцепенение, и сказал:
- Классический цвет измены.
- Такую нелепость мог распустить по свету лишь очень мрачный
человек.
Настя горячо заговорила о том, как жаль ей незрячих людей, кого
оставляет равнодушными желтизна сентябрьского леса, подсолнух над
плетнем огорода, капля янтаря на морском песке, сгустки меда в
зеленоватом воске сот, солнечный луч в траве...
А Глеб впервые разглядел золотистые точечки в ее глазах, желтые
крапинки веснушек. Ему захотелось тотчас же сказать об этом Насте, но
он подавил это желание, вспомнив циничную тираду Шилова: "В мире есть
единственная реальная ценность - золото!"
Глеб наклонил голову и сказал:
- Если уж честно, то всем цветам я предпочитаю фиолетовый...
Ночь, предгрозовье, снега из окна вагона. И ночное море. Я очень любил
слушать его. Я различал в его гуле то стоны погибших, то голоса
надежды...
Глеб замолк. Аркаша Шилов, доведись ему услыхать все это, от души
бы повеселился над "карасями-идеалистами", но остался бы очень
доволен. Шилов еще вчера поучал: "Девки, они с чего начинаются? С
ушных раковин да еще с сердчишка, которое прямо-таки изнывает от
желания отогреть чью-то заблудшую душу. Так что ты, главное, капай ей
на мозги насчет своих порывов, которые-де вдребезги расшибаются об
острые углы бытия. Их, девок, хлебом не корми, только подкармливай
байками. И все. И она - твоя..."
- Разве ты жил у моря?
Он не любил рассказывать об этом, был убежден: с родителями ему
крепко не повезло. Даже на вопросы Лизы отвечал неохотно. Однако Настя
смотрела на него с таким искренним интересом и сочувствием...
...Прохладное северное море. Серо-зеленые волны с ревом рушатся
на моторку, норовят захлестнуть ее, зашвырнуть к береговым соснам.
Загорелые, в синих змейках татуировки, руки отца крепко держат
штурвал. Ветер треплет бронзовый чуб, офицерская фуражка с малиновым
околышем чудом держится на затылке. И Глебу кажется: моторка летит
навстречу погрузившемуся в море солнцу. Отец выключал мотор,
мечтательно говорил:
- Подрейфуем. Доверимся Посейдону. Авось он не проткнет нам днище
трезубцем. - Отец ложился на дно лодки, смотрел в небо, по которому
быстро, словно кто его чернилами заливал, растекались фиолетовые
разводы. - И через тысячу веков море останется таким же, как при
Магеллане, Колумбе, Беринге. Так же будут реветь волны, водоросли
пахнуть йодом. Нигде человек не соприкасается с природой так близко,
как в море.
- Почему ты не стал моряком? - спросил Глеб.
- Родился-то я в Миргороде. И хотя там, кроме воспетой Гоголем
лужи, других водоемов не водится, спал и видел себя на мостике
корабля. Но война стояла на пороге, определили меня в пехотное
училище. И стал я подданным "царицы полей". Хорошо еще, что назначили
в приморский гарнизон.
Вскоре они простились с морем и с плаваниями под звездами. Отца с
повышением перевели в московский гарнизон. Мама радовалась:
- Я разобьюсь в лепешку, но сделаю так, чтобы твои однополчане,
Костя, говорили о нашем доме как о самом гостеприимном.
По вечерам у них частенько собирались гости. Чаще других
наведывался "по-холостяцки, на огонек" начфин части Владимир
Прохорович Карасев.
Глеб чувствовал: отец не любит этого тучного человека. Зато мама,
едва Владимир Прохорович переступал порог, краснела и становилась
очень суетливой. И Глебу почему-то делалось стыдно.
Однажды Глеб забежал в комнату и увидел, что отец бьет маму. У
отца было бледное, незнакомое лицо. Губы вздрагивали и прыгали, будто
отец плакал. Мама увертывалась от ударов, пронзительно выкрикивала:
- Ты этим ничего не докажешь! Ты стал мне еще противнее!
Наверное, маме было больно. Но Глебу стало жаль отца и хотелось
заступиться за него.
Отец стал надолго исчезать из дому. Возвращался всклокоченный, с
опухшим лицом. Однажды его не было почти неделю. Мать сердито
говорила:
- Искать не станем. Спивается.
Но он вернулся. Бочком проскользнул в дверь, остановился,
осмотрелся, точно попал в незнакомое место, и пролепетал заплетающимся
голосом:
- Нет больше подполковника Надеждина. Все. Демобилизовали.
- Достукался, - зло сказала мама и стала швырять в чемодан вещи
отца.
- Нет! Нет! Не пущу! - закричал Глеб и вцепился отцу в колени.
Отец провел рукою по его волосам.
- Я вернусь за тобой, малыш, - хрипло сказал он, втянул голову в
плечи и шагнул за порог.
Через несколько дней мать и Владимир Прохорович пришли нарядные,
с букетом цветов. Мать ласково сказала Глебу:
- Ты уже большой, все понимаешь. Теперь твоим папой будет
Владимир Прохорович Карасев...
А вскоре мама вернулась домой такой расстроенной, какою Глеб не
видел ее никогда
- Константин Иванович Надеждин, - начала она с порога, - оказался
верен себе. Не хватило силы воли дотянуть даже до совершеннолетия
сына. Утонул на своей тарахтелке. Теперь будем получать на мальчика
очень небольшую пенсию. Наше материальное положение сильно ухудшится.
Их материальное положение, видимо, ухудшилось не настолько, чтобы
отложить намеченную на осень поездку в Сочи. У лесенки вагона Глеба
обняла низенькая старушка. Глеб испуганно вертел головой, уклоняясь от
ее поцелуев, а она повторяла:
- Глебушка! Внучек! Какой ты большущий!
- Здравствуйте, Елена Андреевна! - сказала мама. - Вам не
кажется, что вы травмируете ребенка? - И объяснила Глебу: - Это твоя
бабушка - баба Лена, мама твоего первого отца.
Мама и Елена Андреевна отошли в сторону, до Глеба донеслись
обрывки фраз:
- Нет, нет, Елена Андреевна, - говорила мама непреклонно. - Это
невозможно. Глеб - мой любимый сын. И Владимир Прохорович так привязан
к нему...
- Но Глеб для меня - единственная память о Костике. К тому же
здесь юг, море.
- Конечно, юг для здоровья ребенка... - начала мама неуверенно.
Теперь Глеб жил в маленьком домике с застекленной верандой,
затянутой зеленой шторой винограда. Можно было часами лежать на
горячем галечнике и слушать, как шумит пляж, перекликаются огромные,
будто айсберги, теплоходы, смотреть, как погружается с пустого неба в
морскую пучину солнце. Море вспыхивает на мгновение и сразу же
заполняется фиолетовой стынью. И в тот же миг, точно кто-то включает
их, как светильники на бульваре, загораются звезды.
Однажды на берег прибежала соседка, с трудом перевела дух,
крикнула:
- Пойдем, Глебушка! Бабушка умерла.
Через неделю Глеб снова был в Москве. Владимир Прохорович без
улыбки оглядел его, потянулся потрепать по волосам, но раздумал:
- Большой какой стал. Хотя, само собой, под южным солнцем... У
тебя здесь народилась сестренка Светланка. Станешь водиться с нею.
Матери надо на работу. Нам остро не хватает денег. У каждого в доме
должны быть свои обязанности...
Зачем он рассказывал все это Насте? Идиотская сентиментальность,
и только. Чистенький домик под южным небом, вздохи отца о вечности
моря и даже Лиза с ее хмельным шепотом по ночам и трезвым взглядом на
жизнь в таком далеке, что, может, все это пригрезилось ему во сне...
Но что это? Тоже сон? Глеб косился по сторонам, желая убедиться в
реальности происходящего.
По береговым крутоярам - непролазное чернолесье. Летное поле
аэродрома - в рысьих зрачках ромашек. Небо перечеркнул крест антенны
домика аэровокзала. А по ступенькам трапа отстукивала каблучками,
приближалась к дорожке, на которой стояли Глеб и Настя, Елизавета
Ивановна Гущина.
Бежать! Махнуть в реку. Провалиться сквозь землю! Глаза Лизы
сузились, потемнели. И ее взгляд, строгий и удивленный, остановился на
Глебе. А пальцы Насти, ласковые и нетерпеливые, охватили запястье
Глеба и потянули вперед.
- Ну, что ты, Глеб, как вкопанный?! Нельзя быть таким робким.
Отец очень простой. Я уверена, вы понравитесь друг другу.
Не выпуская руку Глеба, она другой рукой обняла отца и горячо
зашептала:
- Папка! Родной, здравствуй! Это - Глеб Карасев. Понимаешь! -
Настя округлила глаза и многозначительно пояснила: - Ну, он мой друг и
поет в нашем клубе. - И вложила руку Глеба в руку отца.
- Глеб Карасев, говорите? - у Глеба зазвенело в ушах: таким
зычным ему послышался бас Николая Аристарховича. - Рад знакомству
очень. Сестра твоя, Елизавета Ивановна, всю дорогу только и
рассказывала о тебе. Елизавета Ивановна, да где вы?
- Я здесь! - почти пропела Лиза, выступая из-за широкой спины
Николая Аристарховича, коснулась руки Насти, ласково покивала ей,
обняла Глеба, приблизила его к себе, крепко расцеловала и сказала не
то наставительно, не то предостерегающе:
- Здравствуй, братец! Тебя, Глебушка, не сразу и узнаешь без
бороды... Вот и я. Приехала посмотреть на твою возлюбленную... Сибирь.
Значит, ты получил мою телеграмму? Я боялась, что не поспеет...
- Я не получал твоей телеграммы, Лиза. И я не встречал тебя. Я
ничего не знал о твоем приезде.
- Я в один день изменила свои планы отдыха и решила погостить у
тебя. Ты не рад моему приезду, мой милый двоюродный братишка? Ты же
давно приглашал меня, не так ли?
- Так, - обреченно подтвердил Глеб.
- Телеграмма не телеграмма. Встречал не встречал, - весело сказал
Аксенов. - Важно, что встретились и все вместе... - И, взяв Настю и
Лизу под руки, повлек их за собой к выходу.
"Милый двоюродный братишка!.." Зачем понадобилась ей эта комедия?
- недоумевал Глеб, шагая следом. Он был зол на Лизу за ее ложь и
благодарен ей за нее: эта ложь оказалась спасительной. А что, если
взять билет до Краснокаменска, и пусть все останется за бортом. И
угрозы Шилова, и нелепое это пение, и выламывание перед Настей, и эта
пикантная Лиза, невесть зачем свалившаяся как снег на голову...
Нет, к черту камень на шею, к черту побег. Глеб не предаст Настю,
тем более сейчас, когда рядом с нею выстукивает каблучками не меньший,
может быть, враг, чем Аркашка Шилов, Лиза не пощадит Настю. Ведь она
явилась сюда, чтобы утвердить свои права на него, доказать ему свою
любовь и потребовать платы за нее.
Это она, Елизавета Ивановна Гущина, благословила его поездку в
эти гибельные места. Узнав правду, напустила на себя вид, что не
поняла ее, восхищалась щедростью Глеба, ввела в круг своих друзей. Они
пили в ресторанах на деньги Глеба, не спрашивая - откуда у него
столько денег? Наверное, они правы: интеллигентные люди, как
пробросила однажды Лиза, не спрашивают, откуда у человека деньги. Ради
Лизы Гущиной он вновь явился сюда ловить жар-птицу удачи. А поймали
его, Глеба. Поймал Аркадий Шилов. Да на такую блесну, что и выпустить
жаль, и заглотнуть боязно...
Улицы поселка медленно погрузились во мглу, и молодой месяц в
черном небе не высветлил дорогу. Где-то вдалеке всхлипнул и сразу
умолк баян. Поселок Октябрьский отходил ко сну.
В доме подполковника Лазебникова стояла тишина.
Он собрался лечь спать, но во дворе скрипнула калитка,
предостерегающе зарычал Туман.
Лазебников нахмурился: с приятными вестями в полночь к начальнику
райотдела внутренних дел не пойдут.
- Сидеть, Туман! - скомандовал Лазебников и пригласил: - Кто там,
проходите. Собака не тронет.
К Лазебникову быстро подошел высокий мужчина.
- Василий Васильевич? - спросил он. - Я - Эдуард Бочарников,
спецкор областной газеты.
- Прошу, прошу. С утра поджидаю вас.
Лазебников с любопытством оглядел гостя. Темные глаза Бочарникова
из-под щеточек бровей словно бы приценивались к собеседнику.
- Мы с вами незнакомы, Василий Васильевич. Так что позвольте
представиться по всей форме. - Он подал Лазебникову удостоверение в
красной обложке.
- С Петровки, значит, Эдуард Борисович, - сказал Лазебников не
без ревности. - Прибыли показать нам, грешным, столичный класс работы.
Ну-с, какие новости?
- Новости обнадеживающие. Желтов возвратился с Кубы, бандероль из
Сибири от Григория Смородина получил. Хотя и не был с ним знаком.
Познакомились позднее, когда Смородин - и снова не с пустыми руками -
прилетел в отпуск в Москву. Желтов не прикасался ни к бандероли, ни к
"гостинцам" из тайги, ожидал, пока явится хозяин. Хозяин - Глеб
Карасев, его сосед и в прошлом одноклассник. О том, что пришлет
посылки, Карасев предупреждал Желтова перед отъездом.
- Все-таки Карасев! Мы-то думали на Варварина. - Лазебников,
давая выход возбуждению, заходил по комнате. - На Карасева, правда,
сразу обратили внимание, но отзывы о нем самые лестные, и вообще у нас
пока нет доказательств, что он крадет золото...
- Это и сейчас пока не доказано, - подчеркнул Бочарников. - Я
случайно видел Карасева на аэродроме. Он производит благоприятное
впечатление. Попробую завязать с ним контакты, мы ведь с Карасевым
соседи по общежитию. Ваша первая задача найти Смородина.
Лазебников усмехнулся:
- Наш лейтенант Локтев отыскал его на прииске Сосновском. - И не
удержался, похвастал:- Это только так говорится скромно - район. А
район-то по территории обширнее иной области в Центральной России. Да
еще бездорожье и не очень надежная телефонная связь... Но как бы там
ни было - нашли. Завтра пошлем Смородину повестку.
- Не надо повестки. Прилетит сюда майор Зубцов, съездит к нему. А
пока условимся: для всех, в том числе и для ваших сотрудников, я -
корреспондент областной газеты, приехал писать очерки о старателях...
По травянистому взвозу улица спускалась к реке. В зеленоватой
воде раскачивались и морщились плоские отражения домиков. А на другом
берегу тайга спускалась к реке, будто искала брод. Клинышек неба над
котловиной был пустым и бесцветным. Край света...
"Хвастают еще сибирским простором, а ровного места не сыскали для
поселка, - подумал Зубцов и вспомнил дорогу в Сосновский - крутые
подъемы на взгорья, обвальные спуски в разломы и усмехнулся, -
впрочем, где оно тут есть, ровное место?"
Природа словно с умыслом, чтобы взвинтить цену на золото, а может
быть, прозорливо, чтобы уберечь людей от соблазнов "желтого дьявола",
расшвыряла, рассыпала крупицы драгоценного металла в самых гиблых
краях. Захоронила золото в ледяных подземельях Аляски и Колымы,
погребла в раскаленном чреве африканских и азиатских песков, утопила
на дне гремучих речек, укутала сумраком таежных урочищ.
дело? Я сказал: прекратить сейчас, - он выделил это "сейчас", -
операцию. Хочу помочь тебе, поскольку ты зашел в тупик. И я не сказал;
прекратить розыск этого золота. Нам надо быть настороже, и как только
бандиты высунутся из укрытия, мы их за ушко да на солнышко. - Валдис
потер руки, засмеялся и договорил жестко: - Я хотел по-товарищески
помочь тебе. Но ты не хочешь понимать этого. Что же, пиши рапорт,
почему провалил операцию. Решим: просто выгнать тебя или под трибунал.
Овсянников живо представил, как его распоясанного поведут под
винтовками в трибунал, поежился и подумал, что, может быть, прав
Валдис: надо выждать, пока убийца почувствует себя в безопасности.
- Если ваше такое распоряжение, - неуверенно сказал Овсянников, -
я могу написать постановление...
- Я не приказываю тебе, а советую, - тихо сказал Валдис. - Дело
битое, безнадежное. У нас и так хлопот полон рот. Выноси постановление
да езжай в Таежинский уезд. Там убили продовольственного комиссара.
Это тебе не бывший человек Бодылин...
- В Таежинске, - продолжал Овсянников, - я пробыл почти год.
Пришлось погоняться за несколькими бандами. А когда вернулся в
угрозыск, Валдиса уже не было в живых.
- Яков Филин в это время был в заключении?
- Он снова бежал из тюрьмы. Причем бесследно.
- Пассажир Аксенов Николай Аристархович, вылетающий рейсом до
Краснокаменска, вас просят подойти к справочному бюро...
Мужчина за ресторанным столиком отодвинул от себя бутылку пива и
неспешно двинулся к дверям. На ходу стало видно, что он высок ростом,
плотен и проход между столиками тесноват для него.
- Я Аксенов Николай Аристархович.
- Вас просили позвонить по этому телефону.
Телефон начальника главка. Он недоуменно пожал плечами и
торопливо направился к телефону-автомату.
- Здравствуйте, Вадим Павлович. Это - Аксенов.
- Привет, Николай Аристархович. Я считал, что ты уже паришь
где-то за Волгой. Но на всякий случай позвонил в порт. Каких, думаю,
чудес не бывает в природе и в Аэрофлоте. И точно. Вылет задержали.
Считай, нет худа без добра... На коллегии мы разговаривали о лучших
формах хозяйственных объединений. Зашла речь и о твоей идее собрать
Северотайгинские рудники и прииски в комбинат на полном хозрасчете.
Новые формы управления - проблема не простая. Нужен в главке человек,
который всецело был бы занят этими вопросами. Прикинули возможных
претендентов, решили, что лучшего, чем ты, не сыщем.
- Спасибо, - сказал Аксенов растроганно.
- Может быть, сдашь билет, задержишься на недельку в Москве?
Глядишь, все и решится...
Аксенов на мгновение отстранил трубку, ворвался в уши рев
авиационных моторов на летном поле. Вспомнился разговор с Настей по
телефону: "Папка, я соскучилась по тебе. У меня такие новости... Ты не
забыл, что через неделю мой праздник?.."
Нет, он не забыл. И твердо сказал в трубку:
- Спасибо за высокую честь, Вадим Павлович. Но я полечу домой.
Надо посоветоваться с дочерью. Она у меня - глава семейства...
На привокзальной площади включили освещение. Вокруг светильников
роились ночные бабочки. Смыкались в темноте купы деревьев. За ними
небо смотрелось словно бы предрассветным - там была Москва.
Жена Аксенова, Наташа, частенько повторяла:
- Хочу жить в Москве. Готова в одной комнатушке в коммунальной
квартире. Ну почему у тебя такая кошмарная профессия? Есть же
нормальные люди - архитекторы, асфальтировщики, вагоновожатые. У них
работа в Москве. А ты...
- А я, говоря по-старинному, золотоискатель. И обязан жить и
работать там, где добывают золото.
- Значит, пожизненно обитать в тайге и ездить на собаках?
- Ну отчего же пожизненно? Золото найдут, например, а Кызылкумах.
Можно жить в пустыне и ездить на верблюдах...
Давно утихли их споры. На реке Раздольной перевернуло лодку.
Наташу даже не нашли... Как радовалась бы она сейчас переезду в
столицу...
Мать тоже обрадуется. Она давно твердит: "Я не понимаю тебя,
Николай. Каким ты видишь будущее Насти? Пора серьезно подумать о ее
образовании. Или ты уготовил ей участь купринской Олеси?.."
Мать обрадуется перемене в судьбе Насти. А сама Настя? Как
приживется она на московском асфальте, вдали от приискового пруда,
сопки Ягодной?..
Настя говорит, что, когда ясно осознает свое призвание, будет
учиться заочно: отца без своего догляда не оставит. Но теперь-то в
Москве вместе...
А ты, Николай Аксенов, так ли уж ты жаждешь переезда?
Конечно, в Москве откроются новые перспективы, иной простор.
Простор... И явственно, точно он действительно видел их сейчас, встали
перед глазами цепи таежных сопок, сыростью задышали лога и межгорья,
река Раздольная ослепила кипением бликов...
- Отправление самолета рейсом до Краснокаменска задерживается по
метеорологическим условиям, - объявил диктор.
- Как долго может держаться грозовой фронт? - произнес рядом
женский голос.
Аксенов, не отрываясь от журнала, чуть скосил уголок глаза. Через
кресло от него сидела женщина. В глазах Аксенова зарябило от ее
ярко-красного свитера, васильковых брюк и болотного цвета сумки. Но он
все же отметил и молодость соседки, и ее привлекательность, и
обращенный на него выжидающий взгляд. Аксенов слегка подался к соседке
и осведомился:
- Простите, вы что-то сказали?
- Я сказала... Николай Аристархович, долго ли будет держаться
грозовой фронт, из-за которого задерживают наш рейс? - Она говорила
чуть нараспев, покачивая в такт словам высокой прической. Аксенов
озадаченно посмотрел на нее. Она засмеялась.
- Ваше инкогнито, Николай Аристархович, раскрыл диктор. Я стояла
у справочного бюро, когда подошли вы. Как видите, никакой мистики.
- Что ж, самые сложные вопросы чаще всего имеют простые ответы. -
Аксенов улыбнулся смущенно: совсем обирючился в тайге, непринужденного
разговора не можешь поддержать с интересной дамой. Права мать: "Нет в
тебе ни грана ни лоска, ни светскости, в кого ты только задался таким
мужланом?"
- Извините, но я даже понаблюдала за вашей мимикой в телефонной
будке. Мне показалось, вы были взволнованы. Близкая московская
знакомая, - она подчеркнула эти слова, - давала вам последние
наставления перед возвращением к супруге? - улыбнулась поощрительно.
Аксенов нахмурился, но тотчас же усмехнулся: ее намеки ничуть не
оскорбительны. Она видит в нем не старого и даже привлекательного
мужчину. А почему бы и нет, черт возьми! Ведь ему еще и пятидесяти
нет. Но и выставлять себя перед нею этаким командированным хлыщом было
непривычно и неловко.
- Волнение, пожалуй, вы подметили правильно. Звонило начальство.
- Следовательно, ЦУ перед возвращением... на рудник Октябрьский,
- она заглянула ему в глаза наслаждаясь его недоумением и весело
посмеивалась: - Шапка управляющего рудником не легче шапки Мономаха...
И опять, Николай Аристархович, никакой мистики. На Октябрьском второй
год работает в старательской артели мой двоюродный брат Глеб Карасев.
- Карасев?.. Старатель?.. Нет, не припоминаю.
- Естественно. Он рядовой рабочий. А вы... Дистанция, как
говорится... Но я слышала про вас от Глеба. - Она пересела в кресло
рядом с Аксеновым. - Я - Елизавета Ивановна Гущина, москвичка, младший
научный сотрудник. Глеб так восторженно расписывает ваши края.
Набралась смелости и решила взглянуть своими глазами. - Она с
подчеркнутым интересом засмотрелась на объемистую сетку Николая
Аристарховича, заполненную свертками, и заметила с улыбкой:
- Столичные гостинцы для верной Пенелопы.
- Жена погибла. Утонула. Уже пятнадцать лет.
- Простите. - Она мягко коснулась своими прохладными пальцами его
руки. - У вас не найдется сигареты?
Николай Аристархович с готовностью протянул ей пачку, щелкнул
зажигалкой. Она взяла его за руку, приблизила к себе колеблющийся
огонек.
- Дочь у меня, знаете, Настя. Главнокомандующий нашего
мини-семейства. Над подарками для нее голову поломать пришлось
изрядно. С ног сбился, пока подыскал для нее снаряжение для подводного
плавания и отличную "тулку". Двадцать лет девице...
Елизавета Ивановна улыбнулась недоверчиво.
Глеб Карасев прошлой зимой в Москве не раз то почтительно, то с
иронией рассказывал о мрачноватом управляющем рудником. И вот полчаса
назад, случайно повстречав Аксенова у справочного бюро, желая
скоротать затянувшееся ожидание вылета, она решила помистифицировать
этого солидного, уверенного в себе человека. Сейчас она с любопытством
приглядывалась к своему собеседнику. Красавцем его не назовешь. Да и
возраст. Как выражается Глеб, второго срока службы... Не стар,
конечно. Но волосы - уже чернь с серебром. Лицо крупное. Тяжелый
подбородок. Глаза серые, такие же, наверное, как небо там, в Сибири,
смотрят совсем не по-стариковски...
Интуиция подсказывала Елизавете Ивановне: он заметил ее. Что ж,
как говорится, еще один: мужики, особенно в годах, любят пялить глаза
на молоденьких...
Ей были приятны его внимательный взгляд, грустно-растерянная
улыбка и чуть глуховатый голос. И почему-то подумалось, что рядом с
ним, наверное, не очень весело, но зато тепло и спокойно.
Ей всегда так не хватало спокойствия. С Гущиным его не обретешь.
Оставил отличную должность на спецобъекте, устремился чуть ли не
лаборантом, но в науку. Наспех собрал чемодан и отправился в
"море-окиян" на "Витязе". На полгода!
А какое спокойствие рядом с Глебом, если... И зачем только в
прошлом году, когда застала его за выплавкой самодельной пластины, она
не сказала ему решительно "нет". Промолчала, сделала вид, что не
поняла, не догадалась. А Глеб неизвестно почему перестал отвечать на
письма. Наверное, она поступила по-бабьи, когда решила лететь невесть
куда и зачем. И может быть, перст судьбы в том, что встретила
Аксенова.
- И все же парадоксально, - сказала она, думая о своем. - Девушке
- ружье?..
- Наверное. - Аксенов пожал плечами и неуверенно предложил: -
Может быть, пока держится грозовой фронт, мы пойдем в ресторан и
поужинаем?
Елизавета Ивановна молча поднялась, решительно надела на плечо
свою болотного цвета сумку и взяла Николая Аристарховича под руку.
Федотыч, моторист рудничного катера, обернулся к Насте и Глебу,
приглашая к беседе:
- Долго нынче держится коренная вода. Но уж зато травы на
островах будет укосно. Замочило так, что еле-еле лозняк над водой
мельтешит.
- Красиво! Краски-то какие... - воскликнула Настя и не спускала
взгляда с раздавшейся вширь реки, с островов с выступавшими над водой
кустами, точно крышами града Китежа.
- Рассвет в самой силе, вот небо и полыхает, - подхватил Федотыч
обрадованно, будто он сам разлил по воде и тайге эти краски.
Макушки сопок словно бы разрумянились ото сна. Шаром налились
облака и поползли в реку в поисках прохлады, и река подернулась
розовой рябью.
"Совсем как на пруду в то утро", - Настя посмотрела на Глеба. Он
поднял глаза на Настю. И ей показалось: в них тоже плескалась вода.
Скулы его порозовели. "Он помнит то утро", - обрадовалась Настя.
- А раньше я любила желтый цвет.
Глеб рассмеялся с вызовом, дерзко, как бы желая стряхнуть с себя
оцепенение, и сказал:
- Классический цвет измены.
- Такую нелепость мог распустить по свету лишь очень мрачный
человек.
Настя горячо заговорила о том, как жаль ей незрячих людей, кого
оставляет равнодушными желтизна сентябрьского леса, подсолнух над
плетнем огорода, капля янтаря на морском песке, сгустки меда в
зеленоватом воске сот, солнечный луч в траве...
А Глеб впервые разглядел золотистые точечки в ее глазах, желтые
крапинки веснушек. Ему захотелось тотчас же сказать об этом Насте, но
он подавил это желание, вспомнив циничную тираду Шилова: "В мире есть
единственная реальная ценность - золото!"
Глеб наклонил голову и сказал:
- Если уж честно, то всем цветам я предпочитаю фиолетовый...
Ночь, предгрозовье, снега из окна вагона. И ночное море. Я очень любил
слушать его. Я различал в его гуле то стоны погибших, то голоса
надежды...
Глеб замолк. Аркаша Шилов, доведись ему услыхать все это, от души
бы повеселился над "карасями-идеалистами", но остался бы очень
доволен. Шилов еще вчера поучал: "Девки, они с чего начинаются? С
ушных раковин да еще с сердчишка, которое прямо-таки изнывает от
желания отогреть чью-то заблудшую душу. Так что ты, главное, капай ей
на мозги насчет своих порывов, которые-де вдребезги расшибаются об
острые углы бытия. Их, девок, хлебом не корми, только подкармливай
байками. И все. И она - твоя..."
- Разве ты жил у моря?
Он не любил рассказывать об этом, был убежден: с родителями ему
крепко не повезло. Даже на вопросы Лизы отвечал неохотно. Однако Настя
смотрела на него с таким искренним интересом и сочувствием...
...Прохладное северное море. Серо-зеленые волны с ревом рушатся
на моторку, норовят захлестнуть ее, зашвырнуть к береговым соснам.
Загорелые, в синих змейках татуировки, руки отца крепко держат
штурвал. Ветер треплет бронзовый чуб, офицерская фуражка с малиновым
околышем чудом держится на затылке. И Глебу кажется: моторка летит
навстречу погрузившемуся в море солнцу. Отец выключал мотор,
мечтательно говорил:
- Подрейфуем. Доверимся Посейдону. Авось он не проткнет нам днище
трезубцем. - Отец ложился на дно лодки, смотрел в небо, по которому
быстро, словно кто его чернилами заливал, растекались фиолетовые
разводы. - И через тысячу веков море останется таким же, как при
Магеллане, Колумбе, Беринге. Так же будут реветь волны, водоросли
пахнуть йодом. Нигде человек не соприкасается с природой так близко,
как в море.
- Почему ты не стал моряком? - спросил Глеб.
- Родился-то я в Миргороде. И хотя там, кроме воспетой Гоголем
лужи, других водоемов не водится, спал и видел себя на мостике
корабля. Но война стояла на пороге, определили меня в пехотное
училище. И стал я подданным "царицы полей". Хорошо еще, что назначили
в приморский гарнизон.
Вскоре они простились с морем и с плаваниями под звездами. Отца с
повышением перевели в московский гарнизон. Мама радовалась:
- Я разобьюсь в лепешку, но сделаю так, чтобы твои однополчане,
Костя, говорили о нашем доме как о самом гостеприимном.
По вечерам у них частенько собирались гости. Чаще других
наведывался "по-холостяцки, на огонек" начфин части Владимир
Прохорович Карасев.
Глеб чувствовал: отец не любит этого тучного человека. Зато мама,
едва Владимир Прохорович переступал порог, краснела и становилась
очень суетливой. И Глебу почему-то делалось стыдно.
Однажды Глеб забежал в комнату и увидел, что отец бьет маму. У
отца было бледное, незнакомое лицо. Губы вздрагивали и прыгали, будто
отец плакал. Мама увертывалась от ударов, пронзительно выкрикивала:
- Ты этим ничего не докажешь! Ты стал мне еще противнее!
Наверное, маме было больно. Но Глебу стало жаль отца и хотелось
заступиться за него.
Отец стал надолго исчезать из дому. Возвращался всклокоченный, с
опухшим лицом. Однажды его не было почти неделю. Мать сердито
говорила:
- Искать не станем. Спивается.
Но он вернулся. Бочком проскользнул в дверь, остановился,
осмотрелся, точно попал в незнакомое место, и пролепетал заплетающимся
голосом:
- Нет больше подполковника Надеждина. Все. Демобилизовали.
- Достукался, - зло сказала мама и стала швырять в чемодан вещи
отца.
- Нет! Нет! Не пущу! - закричал Глеб и вцепился отцу в колени.
Отец провел рукою по его волосам.
- Я вернусь за тобой, малыш, - хрипло сказал он, втянул голову в
плечи и шагнул за порог.
Через несколько дней мать и Владимир Прохорович пришли нарядные,
с букетом цветов. Мать ласково сказала Глебу:
- Ты уже большой, все понимаешь. Теперь твоим папой будет
Владимир Прохорович Карасев...
А вскоре мама вернулась домой такой расстроенной, какою Глеб не
видел ее никогда
- Константин Иванович Надеждин, - начала она с порога, - оказался
верен себе. Не хватило силы воли дотянуть даже до совершеннолетия
сына. Утонул на своей тарахтелке. Теперь будем получать на мальчика
очень небольшую пенсию. Наше материальное положение сильно ухудшится.
Их материальное положение, видимо, ухудшилось не настолько, чтобы
отложить намеченную на осень поездку в Сочи. У лесенки вагона Глеба
обняла низенькая старушка. Глеб испуганно вертел головой, уклоняясь от
ее поцелуев, а она повторяла:
- Глебушка! Внучек! Какой ты большущий!
- Здравствуйте, Елена Андреевна! - сказала мама. - Вам не
кажется, что вы травмируете ребенка? - И объяснила Глебу: - Это твоя
бабушка - баба Лена, мама твоего первого отца.
Мама и Елена Андреевна отошли в сторону, до Глеба донеслись
обрывки фраз:
- Нет, нет, Елена Андреевна, - говорила мама непреклонно. - Это
невозможно. Глеб - мой любимый сын. И Владимир Прохорович так привязан
к нему...
- Но Глеб для меня - единственная память о Костике. К тому же
здесь юг, море.
- Конечно, юг для здоровья ребенка... - начала мама неуверенно.
Теперь Глеб жил в маленьком домике с застекленной верандой,
затянутой зеленой шторой винограда. Можно было часами лежать на
горячем галечнике и слушать, как шумит пляж, перекликаются огромные,
будто айсберги, теплоходы, смотреть, как погружается с пустого неба в
морскую пучину солнце. Море вспыхивает на мгновение и сразу же
заполняется фиолетовой стынью. И в тот же миг, точно кто-то включает
их, как светильники на бульваре, загораются звезды.
Однажды на берег прибежала соседка, с трудом перевела дух,
крикнула:
- Пойдем, Глебушка! Бабушка умерла.
Через неделю Глеб снова был в Москве. Владимир Прохорович без
улыбки оглядел его, потянулся потрепать по волосам, но раздумал:
- Большой какой стал. Хотя, само собой, под южным солнцем... У
тебя здесь народилась сестренка Светланка. Станешь водиться с нею.
Матери надо на работу. Нам остро не хватает денег. У каждого в доме
должны быть свои обязанности...
Зачем он рассказывал все это Насте? Идиотская сентиментальность,
и только. Чистенький домик под южным небом, вздохи отца о вечности
моря и даже Лиза с ее хмельным шепотом по ночам и трезвым взглядом на
жизнь в таком далеке, что, может, все это пригрезилось ему во сне...
Но что это? Тоже сон? Глеб косился по сторонам, желая убедиться в
реальности происходящего.
По береговым крутоярам - непролазное чернолесье. Летное поле
аэродрома - в рысьих зрачках ромашек. Небо перечеркнул крест антенны
домика аэровокзала. А по ступенькам трапа отстукивала каблучками,
приближалась к дорожке, на которой стояли Глеб и Настя, Елизавета
Ивановна Гущина.
Бежать! Махнуть в реку. Провалиться сквозь землю! Глаза Лизы
сузились, потемнели. И ее взгляд, строгий и удивленный, остановился на
Глебе. А пальцы Насти, ласковые и нетерпеливые, охватили запястье
Глеба и потянули вперед.
- Ну, что ты, Глеб, как вкопанный?! Нельзя быть таким робким.
Отец очень простой. Я уверена, вы понравитесь друг другу.
Не выпуская руку Глеба, она другой рукой обняла отца и горячо
зашептала:
- Папка! Родной, здравствуй! Это - Глеб Карасев. Понимаешь! -
Настя округлила глаза и многозначительно пояснила: - Ну, он мой друг и
поет в нашем клубе. - И вложила руку Глеба в руку отца.
- Глеб Карасев, говорите? - у Глеба зазвенело в ушах: таким
зычным ему послышался бас Николая Аристарховича. - Рад знакомству
очень. Сестра твоя, Елизавета Ивановна, всю дорогу только и
рассказывала о тебе. Елизавета Ивановна, да где вы?
- Я здесь! - почти пропела Лиза, выступая из-за широкой спины
Николая Аристарховича, коснулась руки Насти, ласково покивала ей,
обняла Глеба, приблизила его к себе, крепко расцеловала и сказала не
то наставительно, не то предостерегающе:
- Здравствуй, братец! Тебя, Глебушка, не сразу и узнаешь без
бороды... Вот и я. Приехала посмотреть на твою возлюбленную... Сибирь.
Значит, ты получил мою телеграмму? Я боялась, что не поспеет...
- Я не получал твоей телеграммы, Лиза. И я не встречал тебя. Я
ничего не знал о твоем приезде.
- Я в один день изменила свои планы отдыха и решила погостить у
тебя. Ты не рад моему приезду, мой милый двоюродный братишка? Ты же
давно приглашал меня, не так ли?
- Так, - обреченно подтвердил Глеб.
- Телеграмма не телеграмма. Встречал не встречал, - весело сказал
Аксенов. - Важно, что встретились и все вместе... - И, взяв Настю и
Лизу под руки, повлек их за собой к выходу.
"Милый двоюродный братишка!.." Зачем понадобилась ей эта комедия?
- недоумевал Глеб, шагая следом. Он был зол на Лизу за ее ложь и
благодарен ей за нее: эта ложь оказалась спасительной. А что, если
взять билет до Краснокаменска, и пусть все останется за бортом. И
угрозы Шилова, и нелепое это пение, и выламывание перед Настей, и эта
пикантная Лиза, невесть зачем свалившаяся как снег на голову...
Нет, к черту камень на шею, к черту побег. Глеб не предаст Настю,
тем более сейчас, когда рядом с нею выстукивает каблучками не меньший,
может быть, враг, чем Аркашка Шилов, Лиза не пощадит Настю. Ведь она
явилась сюда, чтобы утвердить свои права на него, доказать ему свою
любовь и потребовать платы за нее.
Это она, Елизавета Ивановна Гущина, благословила его поездку в
эти гибельные места. Узнав правду, напустила на себя вид, что не
поняла ее, восхищалась щедростью Глеба, ввела в круг своих друзей. Они
пили в ресторанах на деньги Глеба, не спрашивая - откуда у него
столько денег? Наверное, они правы: интеллигентные люди, как
пробросила однажды Лиза, не спрашивают, откуда у человека деньги. Ради
Лизы Гущиной он вновь явился сюда ловить жар-птицу удачи. А поймали
его, Глеба. Поймал Аркадий Шилов. Да на такую блесну, что и выпустить
жаль, и заглотнуть боязно...
Улицы поселка медленно погрузились во мглу, и молодой месяц в
черном небе не высветлил дорогу. Где-то вдалеке всхлипнул и сразу
умолк баян. Поселок Октябрьский отходил ко сну.
В доме подполковника Лазебникова стояла тишина.
Он собрался лечь спать, но во дворе скрипнула калитка,
предостерегающе зарычал Туман.
Лазебников нахмурился: с приятными вестями в полночь к начальнику
райотдела внутренних дел не пойдут.
- Сидеть, Туман! - скомандовал Лазебников и пригласил: - Кто там,
проходите. Собака не тронет.
К Лазебникову быстро подошел высокий мужчина.
- Василий Васильевич? - спросил он. - Я - Эдуард Бочарников,
спецкор областной газеты.
- Прошу, прошу. С утра поджидаю вас.
Лазебников с любопытством оглядел гостя. Темные глаза Бочарникова
из-под щеточек бровей словно бы приценивались к собеседнику.
- Мы с вами незнакомы, Василий Васильевич. Так что позвольте
представиться по всей форме. - Он подал Лазебникову удостоверение в
красной обложке.
- С Петровки, значит, Эдуард Борисович, - сказал Лазебников не
без ревности. - Прибыли показать нам, грешным, столичный класс работы.
Ну-с, какие новости?
- Новости обнадеживающие. Желтов возвратился с Кубы, бандероль из
Сибири от Григория Смородина получил. Хотя и не был с ним знаком.
Познакомились позднее, когда Смородин - и снова не с пустыми руками -
прилетел в отпуск в Москву. Желтов не прикасался ни к бандероли, ни к
"гостинцам" из тайги, ожидал, пока явится хозяин. Хозяин - Глеб
Карасев, его сосед и в прошлом одноклассник. О том, что пришлет
посылки, Карасев предупреждал Желтова перед отъездом.
- Все-таки Карасев! Мы-то думали на Варварина. - Лазебников,
давая выход возбуждению, заходил по комнате. - На Карасева, правда,
сразу обратили внимание, но отзывы о нем самые лестные, и вообще у нас
пока нет доказательств, что он крадет золото...
- Это и сейчас пока не доказано, - подчеркнул Бочарников. - Я
случайно видел Карасева на аэродроме. Он производит благоприятное
впечатление. Попробую завязать с ним контакты, мы ведь с Карасевым
соседи по общежитию. Ваша первая задача найти Смородина.
Лазебников усмехнулся:
- Наш лейтенант Локтев отыскал его на прииске Сосновском. - И не
удержался, похвастал:- Это только так говорится скромно - район. А
район-то по территории обширнее иной области в Центральной России. Да
еще бездорожье и не очень надежная телефонная связь... Но как бы там
ни было - нашли. Завтра пошлем Смородину повестку.
- Не надо повестки. Прилетит сюда майор Зубцов, съездит к нему. А
пока условимся: для всех, в том числе и для ваших сотрудников, я -
корреспондент областной газеты, приехал писать очерки о старателях...
По травянистому взвозу улица спускалась к реке. В зеленоватой
воде раскачивались и морщились плоские отражения домиков. А на другом
берегу тайга спускалась к реке, будто искала брод. Клинышек неба над
котловиной был пустым и бесцветным. Край света...
"Хвастают еще сибирским простором, а ровного места не сыскали для
поселка, - подумал Зубцов и вспомнил дорогу в Сосновский - крутые
подъемы на взгорья, обвальные спуски в разломы и усмехнулся, -
впрочем, где оно тут есть, ровное место?"
Природа словно с умыслом, чтобы взвинтить цену на золото, а может
быть, прозорливо, чтобы уберечь людей от соблазнов "желтого дьявола",
расшвыряла, рассыпала крупицы драгоценного металла в самых гиблых
краях. Захоронила золото в ледяных подземельях Аляски и Колымы,
погребла в раскаленном чреве африканских и азиатских песков, утопила
на дне гремучих речек, укутала сумраком таежных урочищ.