страшных снах не снилось. Я и горькое хлебал, и соленое, и горячее до
слез... - Жесткое лицо Аркадия закаменело...
- Где же это так пришлось туго? - спросил Глеб с искренней
заинтересованностью. - В армии, говоришь, не служил. Или работа
трудная?
Взгляд Аркадия стал насмешливым, но тотчас же зрачки снова
сузились, и слова прозвучали горько:
- Вот именно, трудная. Опасная даже... Ладно, двинули в ресторан.
Насчет грошей не сомневайся. Какие гроши у демобилизованного солдата?
Я угощаю.
Аркадий был щедр на разносолы, позабытые Глебом за годы
солдатской службы, и особенно на выпивку. То и дело подливал в рюмку
Глеба.
- Эх, Глебка, друг ты мой ситцевый, ты вот что, рубай, чувствуй,
что вернулся на гражданку. В армии еда известная - щи да каша...
Глеб хмелел. Он уже не досадовал на многословие Аркадия, на его
фамильярность. Глеб улыбался блаженно и вяло возражал:
- Ну, почему - щи да каша. Еда в армии сытная.
Аркадий развел руками, рассмеялся. Ослепительно блестел во рту
золотой, зуб.
- Кто против? Да только, Глебка, давно замечено: не хлебом
единым... Соображаешь? Кроме щей да каши имеется другое. Шашлык,
например, по-карски или там котлета по-киевски. - Он указал на
заставленный снедью столик.
Глеб тоже обвел столик мечтательным взглядом:
- Вкуснее-то оно вкуснее. Да только деньги...
- Ах, всюду деньги, деньги, деньги. Всюду денежки-друзья, -
дурашливо затянул Аркадий старую песенку. - А без денег жизнь плохая.
Не годится никуда. Молодец! Соображаешь! В самую точку. Без денег нет
вовсе никакой жизни. Деньги - всему голова.
- Без денег, конечно, не годится никуда, но и зарабатывать их
попотеешь.
- Это кому как повезет и кто как изловчится.
- А у тебя получается, Аркадий?
- Стараемся.
- А где работаешь?
Аркадий поморщился, но ответил с прежней, широкой улыбкой,
сверкая золотым зубом:
- Я же говорю тебе: стараюсь. Слово такое слыхал - "старатель"?
Загляни в энциклопедию, узнаешь, что такое старательская добыча
золота, чем отличается от промышленной. Словом, стране нужен
драгоценный металл и мы даем его стране. Вот этими родимыми даем. - Он
потряс над столом красными тяжелыми ладонями. - Мы - стране, страна -
нам. А вообще, Глебка, кто, что, откуда, зачем? Не люблю я этих
расспросов. Аркашка Шилов - как говорили наши деды, человек божий. И
все. И ни слова, о друг мой, ни вздоха...
На московском перроне Аркадий, влюбленно засматривал Глебу в
глаза и приглушив голос, говорил, поблескивая в ухмылке золотым зубом:
- И чем ты, Глеб, так мне по душе пришелся? То-то, что не знаешь.
А у Аркашки Шилова так ведется, такой он человек, этот Аркашка, для
друга всю душу и еще сверх того, что смогу. Усек? В общем, твой
телефон я запомнил. Посидим где-нибудь, потолкуем за жизнь.
Мать скупо расцеловала Глеба, смахнула слезинки с уголков глаз,
окинула испытующим взглядом.
- Совсем мужиком стал. Рослый. Здоровый. Раньше говорили: на
таких воду возить можно. Заняться-то чем думаешь?
- Пусть осмотрится сначала, - сказал отчим великодушно. -
Прикинуть надо, куда получше.
- Пусть, - дозволила мать. - Только не тяни. Дней десять - и
хватит. Дело молодое, сил много. Вот и надо определяться, чтобы
прочно, чтобы не крохи какие-нибудь, а настоящие деньги иметь.
Жизнь-то вон какая стала широкая. Деньги в цене и в силе. Коровины
вон, - ты помнишь их, Глеб? - трехкомнатную кооперативную квартиру
купили. Марченко -"Москвича". Потылицины привезли импортную мебель.
Ковровы дачу построили... Одни мы каждую трешку держим на учете.
- Мать, наверное, сгущает, - неуверенно возразил Владимир
Прохорович. - Но и не согласиться нельзя: деньги по нынешним временам
- решающий фактор Может быть, главный даже. А мы вот никак не можем
достичь больших денег. Пересчитываю только их, казенные, в своем
банке.
Глеб криво усмехнулся и сказал отчиму:
- Может быть, мне ограбить твой банк и разом решить все проблемы?
Мать даже руками замахала на Глеба:
- Еще чего придумал: ограбить! Ты своим умом, своим трудом
достигни. Теперь каждый по-своему старается. Кто вкалывает, не
переводя дух, кто степень защищает, кто клубнику раннюю продает со
своего сада Кто еще как... Вот и ты, Глеб, сумей...
- Я постараюсь, - сказал Глеб тихо и вспомнились слова щедрого
попутчика: "Стараемся дать стране драгоценный металл. Мы - стране,
страна - нам". Надо расспросить получше Аркадия об этом
старательстве...
Шилов не заставил себя ждать. На следующий вечер позвонил Глебу,
весело предложил сегодня же встретиться в "Арагви".
- Уж если шашлык, так шашлык. По-карски, так по-карски.
Глеб не знал, что за несколько минут до своего звонка к нему
Аркадий Шилов за столиком "Арагви" вел разговор с черноволосым
мужчиной лет сорока.
Черноволосый потягивал вино и говорил одобрительно:
- Съездил ты на юг хорошо. Даже отлично съездил. Джигит да и
только. - Спросил, понизив голос: - Рассчитался полностью за поездку?
- Да ты что, Ахмад?! - сказал Шилов оскорбленно. - Разве я тебя
когда-нибудь хоть в единой копеечке?.. Ну ты даешь!
- Ладно, - Ахмад небрежным жестом прервал его. - Меня больше
волнует твое знакомство в вагоне. Не допускаешь подсадки?
- Даже исключено. Нормальный солдатик, Слушает да ест. В прямом
смысле слова. Сам же ты, Ахмад, говорил: нужен паренек, чистый, не
учтенный милицейской статистикой.
Ахмад, довольный, что Шилов, оказывается, так внимателен к его
наставлениям, даже и оброненным вскользь, улыбнулся одобрительно.
- Вот я и подумал... - с облегчением начал Аркадий и до дна
осушил свой фужер. Кажется, пронесло. У этого Ахмада в почете только
собственная инициатива. А все прочие - "Знай, сверчок, свой шесток".
Оно, конечно, верно. Если каждый станет отсебятиной развлекаться,
запросто можно милицейского подкидыша подобрать. И тогда всем хана. А
с другой стороны, сколько можно быть у этого Ахмада на побегушках.
Пора иметь кого-то, кому ты можешь отдать команду...
- Долго думаешь разговорчики с ним разговаривать?
- Да повожу его покуда. Коли приручу, потолкуем начистоту. Не
приручу, разойдемся, как в море корабли. Только он мне сначала все мои
затраты на себя покроет. Денежки любят счет.
- Ладно, - решил Ахмад. - Зови его сюда. Я сяду за соседний
столик, посмотрю на него.
Едва Глеб поравнялся с памятником Юрию Долгорукому, Аркадий
весело окликнул его:
- Глебка, друг ты мой ситцевый. Нет, что делает одежда с
человеком. В кителе был такой бравый солдат, суровый, твердокаменный.
И вдруг такой живописный вид: краски, оттенки. Неотразим, честное
слово, неотразим! - И спросил уже деловито: - Костюмчик старики
справили к твоему приезду, да?
Глеб, воспрявший было от его комплимента, потускнел, увял и
сказал смущенно:
- Какое там к приезду. В нем и в армию призывался. Новый самому
зарабатывать придется.
- Ты и в этом хорош, честное слово, - заверил Аркадий и ввернул:
- А новый заработаешь, и не один, особенно если возьмешься с умом.
Они спустились в низкий сводчатый зал "Арагви". Аркадий
гостеприимно указал на столик в углу:
- Вот уже все готово, все ждет вас. - Проходя на место, Аркадий
церемонно раскланялся с сидевшим в глубине зала черноволосым
смуглолицым человеком, понизив голос, сообщил Глебу: - Между прочим,
очень сильный человек. Вот уж кто умеет деньгу заколачивать.
- Познакомь, пусть научит.
- Познакомиться с ним - это знаешь... Это, может, всей жизни не
хватит. Он сам знакомится с кем надо.
Как много и красноречиво говорил в тот вечер Аркадий Шилов, какие
только не вспоминал таежные бывальщины. Вспомнил и необъятные плисовые
шаровары, и ковровые дорожки от пристани до дома старателей, и
колокольный звон, и благодарственный молебен в пустых церквах, и
прорубленные в стенах двери для старателей специально, и хмельную
гульбу неделями.
- А что ему, старателю, - закончил он с подъемом, - он не считает
денег.
- Все это было, да прошло, - напомнил Глеб.
- И сейчас не обижаются, - убежденно сказал Аркадий. -
Прогрессивка там, северные. Это уже кое-что. - Аркадий замолк и
продолжил, понизив голос: - Да еще к тому же если с умом и не
дрейфишь... Можно за сезон один-другой камушек и... не сдать, словом,
приемщику. Ну, позабыть, понимаешь? Бывают иногда такие возможности. А
люди, которые камушками интересуются, они найдутся. Это опять живые
деньги. Бессребренники, Глеб, - это или дураки, или зайцы. Или
напускают на себя. - И засмеялся. - Что это мы с тобой - такие высокие
материи. Ты ведь все равно не старатель. Давай лучше выпьем.
- За то, чтобы и я стал. Старателем, в смысле. Все может быть.
Осмотрюсь, подумаю.
Не раз потом Аркадий изливал перед Глебом свою душу. Глеб то
восхищался его сметкой, решительностью, бесстрашием, то не верил ни
единому слову. Но сейчас, лихорадочно прикидывая, где раздобыть деньги
для Лизы, он вспомнил эти рассказы и заставил себя поверить: в них все
правда, только так и поступают настоящие мужчины. А риск, как говорят,
- благородное дело.
- Вот что, Лиза. Нам с тобой придется расстался на какое-то
время. - Он замолк и заверил клятвенно: - Я докажу тебе, что я
настоящий мужчина, и что я чего-то стою. Если все дело только в
деньгах... Словом, пообещай ждать меня и никогда ни о чем не
расспрашивать. - Плечи Лизы вяло шевельнулись. Глеб стиснул их руками.
- Деньги так деньги, стандарт так стандарт...
И вот петляет Бодылинская тропа по мертвому сухостою. За спиной
Глеба трясет листвою иудино дерево - осина...
Вдруг его ослепил сноп света, цепкая рука легла ему на плечо, и
над самым ухом грозно раскатилось:
- Ни с места, гражданин Карасев! Милиция! - Тотчас же свет погас
и по кустам раскатился хохот: - Глебка! Друг! Неврастеник! Ого, да ты
никак врезать мне собрался. Злеешь. Это же я - Аркашка Шилов! Здорово,
что ли, Глеб, друг ты мой ситцевый.
Они присели на поваленную лесину. Внизу приглушенно, будто
каялась в чем-то тайном, журчала речка Светлая. От воды тянуло
прохладой. Глеб поежился. Плечи саднили после светового дня у
гидромонитора. Да еще этот кретинский розыгрыш с милицией. Сердце до
сих пор не унялось и рубаху хоть выжимай.
- Припозднились что-то нынче, Глеб Владимирович? - сказал Шилов с
издевкой. - Гербарии собирать изволили? Или просто так - мечты и
вздохи под ясной луной?
Глеб торопливо отодвинулся. До боли в пальцах стиснул кулаки. Так
хотелось садануть в скользкое от пота хрящеватое переносье Шилова. За
все. За то, что заманил в эту глухомань, расписав райское
старательское житье, приехал сюда следом за Глебом и бессовестно
пьянствовал на его деньги. За то, что снова явился в тайгу, и, значит,
Глебу снова придется раскошеливаться ему на поллитровки...
- Слушай, кончай треп, - попросил Глеб.
- Ты плохо обо мне думаешь, Глебушка, - ласково сказал Аркадий. -
Я серьезен, как баптистский проповедник. - Он ухмыльнулся и продолжал
жестко: - Но ты не ответил на мой вопрос и не показал... содержимого
своего кармана.
- К-какого кармана?
- Потайного, - совсем нежно ответил Аркадий и молниеносно, всем
телом рухнул на Глеба. Еще мгновение, и на ладони Аркадия топорщился
выхваченный из-под рубахи Глеба самородок.
- Отдай, ты, ханыга!
- И не подумаю, - спокойно заверил Аркадий, цепко следя за каждым
движением Глеба. - А чтоб у тебя не было соблазна, поступим так... -
И, широко размахнувшись, швырнул самородок в речку.
- Ты что! - ахнул Глеб и с трудом выговорил: - Ты же знаешь,
какой это ценой...
Шилов подождал, пока Глеб, подавленный его натиском, уселся на
лесину и, понизив голос, спросил:
- Глебушка, хочешь пятьдесят тысяч?..
- За что? - спросил Глеб, с трудом раздвигая закаменелые губы.
- Тот, чьи интересы я представляю в данный момент, готов
выплатить тебе этот гонорар. Это - большая сумма. Даже если тебе очень
повезет в твоем старательском, так сказать, промысле, - Аркадий
хихикнул, - ты соберешь ее лет за пять. А пяти тебе не продержаться.
Вредное производство... - Он исподлобья посмотрел на Глеба и продолжал
сочувственно: - А твоя Лиза, при зарплате в сто двадцать рублей, может
скопить такие деньги за четыреста с лишним месяцев. Четыреста месяцев,
это очень долго, больше тридцати лет. Будете ли вы нужны друг другу
через тридцать лет?
- Послушай, хватит!
- Пятьдесят тысяч, Глеб, - это трехкомнатная кооперативная
квартира улучшенной планировки, обставленная старинной мебелью,
"Волга" в собственном гараже, дача в живописном уголке Подмосковья и
еще кругленькая сумма на мелкие карманные расходы...
Глеб подался к Аркадию, заглянул ему в лицо. Прищуренные глаза
блестели возбужденно и не было в них ни тени насмешки.
"Он верит в то, о чем говорит", - это открытие оглушило Глеба, он
отпрянул от Аркадия и сказал срывающимся голосом:
- Самое большое, что я до сих пор получал из твоих рук, - это две
тысячи.
- Вот именно - из моих. Как говорится, заяц трепаться не любит.
Аркадий Шилов - человек слова.
Глеб знал страсть приятеля к пустопорожним афоризмам, поморщился
и перебил:
- Только я, один я знаю, какой ценой они мне достались. Ты
предлагаешь в двадцать пять раз больше. Подозреваю, что и достанутся
они мне в двадцать пять раз труднее. Скажи прямо - чего хотите от меня
ты и тот, чьи интересы ты представляешь? Что должен я натворить? Взять
хранилище обогатительной фабрики? Перебить инкассаторов? Взорвать к
чертовой бабушке прииск? - он говорил, возбуждаясь от своих слов, и
проникался к себе все более глубокой жалостью.
- Какая буйная фантазия, - подбодрил Шилов и засмеялся. - Вот до
чего могут довести впечатлительного человека одинокие ночные прогулки
по тайге... - Он замолк и договорил жестко: - Я знаю про тебя все.
Если ты окажешься упрямцем, то пошепчу кое-что районной милиции. И
смогу подтвердить свой шепоток кое-какими, как выражаются эти
почтенные товарищи, вещдоками. И встретимся с тобой, Глеб, годков этак
через десяток, когда ты придешь ко мне на подмосковную дачу наниматься
личным шофером. Но я не смогу тебя взять даже из жалости. После долгой
отсидки тебе не разрешат московской прописки.
- Ты что, запугиваешь меня?!
- Не пугаю, а предостерегаю. Все твои посылочки, тайнички... В
общем, смешно все это, Глебка, и грустно. Школьная самодеятельность.
Драмкружок семиклассников, который решил поставить "Гамлета". А тот,
чьи интересы я представляю здесь, - великий артист-профессионал! Как
все профессионалы, он презирает дилетантство, как все люди искусства,
он - гуманист. И потому его первое условие для выплаты тебе гонорара -
это полная твоя безопасность. Ты должен напрочь забыть свой опасный
промысел. Он вреден для твоей репутации. Репутация, Глеб, у тебя
должна быть чище, чем у жены Цезаря. Поэтому перевыполняй нормы, вноси
рацпредложения, пусть твой портрет, кстати, лучше, если он будет без
этой экзотической бороды, украсит доску Почета артели. Вступи в
народную дружину, в народный контроль, стань передовым и авторитетным.
Ты же можешь, Глеб. У тебя ведь хорошие задатки. Порви со мной,
пьяницей и бродягой. С треском порви.
- И ты не станешь жить со мной под одной крышей? - обрадованно
прервал Глеб и продолжал настороженно: - А дальше? Сколько их всего,
этих условий?
- Всего три. Видишь, Глеб, как в хорошей сказке. А ты смотрел на
меня волком и даже, по-моему, хотел проверить прочность моих шейных
позвонков. Ладно, забудем. Чего не бывает между друзьями. Дальше самое
приятное. Ты, кажется, слегка поешь?
- Именно слегка.
- Больше и не требуется. Разучи полдюжины современных шлягеров:
"Как провожают пароходы..." или "Как хорошо быть генералом..." и
ступай в поселковый клуб, к Насте Аксеновой. И пой ей. Везде. В клубе,
под луною, дома, по телефону. Пой о своей любви к ней. Искренне, от
души, без единой фальшивой нотки, пой до тех пор, пока не станешь ее
тенью, ее женихом, своим человеком в ее доме...
- В доме ее отца, управляющего рудником, - мрачно уточнил Глеб.
- Вот именно. Ты должен стать для Николая Аристарховича Аксенова
привычным и необходимым, как домашние туфли...
- Чтобы потом его руками взять хранилище прииска?
- Ну что тебя влекут дешевые детективы?
- Постой, постой. - Глеб со страхом взирал на него. - Ты сказал:
стать женихом Насти Аксеновой?
- Да, думаю, что это не потребует от тебя слишком много усилий.
Парень ты видный, красивый. Лирических героев, равных тебе, я в
поселке не знаю. А девичьи сердца влюбчивы.
- Но как же Лиза?
- Вот с ней ты порвешь раньше, чем со мной! - Шилов заметил
протестующий жест Глеба и продолжал мягче: - Когда получишь гонорар за
труды, предъявишь Лизе наличные, я думаю, она простит тебе юношеское
беспутство.
Глеб дернулся, как от удара, закрыл глаза, всплыло в памяти лицо
Лизы и отчетливо прозвучал ее голос: "Я не верю в рай в шалаше даже с
милым".
- Попробую. Давай третье условие...
- Погоди. Мы отвлеклись и не кончили со вторым. Перед приходом к
Насте Аксеновой ты должен знать, что бывший хозяин прииска Климентий
Данилович Бодылин, первейший сибирский миллионщик, по отцовской линии
прадед Насти...
- Ого! - присвистнул Глеб.
- Теперь слушай меня внимательно. - Аркадий перешел на полушепот.
- Когда войдешь к ним в дом, в столовой увидишь большой портрет, ты
спросишь: "Не Климентий ли, мол, Данилович Бодылин изображен?" Когда
услышишь утвердительный ответ, выскажись в том смысле, что читал
где-то о нем и проникся уважением. Светлая голова, крупная, хотя и
трагически противоречивая личность. Это Аксеновым, как маслом по
сердцу. В их семействе - культ предков...
Мы станем встречаться с тобой в чайной. Ты докладывай мне о своих
наблюдениях. Кто бывает у Аксеновых, о чем говорят. Когда ты мне
понадобишься, я найду тебя. Наблюдай, запоминай, но записей не веди
никаких. Мемуары нам писать не придется.
- Итак, твой великий артист хочет, чтобы я стал его личным
шпионом в семье Аксеновых?
- Пятьдесят тысяч, Глеб, - напомнил Шилов и развел руками: - А ты
знаешь, чем лучше коньяк, тем крепче он пахнет клопами. Шпион!.. К
чему эти страшные слова? Можешь быть абсолютно спокоен: ни в Си-Ай-Си,
ни в ЦРУ на тебя не заведут карточку. И вообще, не заведут нигде.
Любить красивую девушку, быть другом ее дома - это ведь не уголовное
преступление.
- Но я не слыхал твоего третьего условия, - мрачно сказал Глеб.
Аркадий обнял его, привлек к себе, встряхнул шутливо и сказал
подчеркнуто беспечно:
- Эх, Глебушка, друг ты мой ситцевый! Чти народную мудрость:
много будешь знать - скоро состаришься, в тюряге. А в тюряге, друг,
скучно...
- Значит, внук Бодылина управляет дедовским прииском, -
проговорил Орехов, как бы свыкаясь с этой новостью. - Своего рода
наследный принц. Странно только, почему Лукьянов не знал об этом
потомке Бодылина?
- А при чем тут Лукьянов? О чем ты?
- Правда, своего именитого деда Аксенов-младший не видел в глаза.
Зато отца и видел, и слышал. Мать - тоже, - рассуждал Орехов. -
Значит, мог принять от них эстафету семейной тайны...
- Но фронтовик, коммунист, управляющий крупным рудником и...
хранитель клада. Зачем это ему?
- Не станем думать о нем плохо. Посчитаем невинным хобби, зовом
бодылинской крови. А сейчас невинное хобби может стать для него
источником трагедии. Скорее всего Никандров рассказал лже-Федорину
именно об Аксенове. Но только ли об Аксенове? Тут простор для твоей
интуиции... А раз так, вот тебе пища для нее. - Орехов достал из сейфа
и подал Зубцову канцелярскую папку. Пахло от нее пылью старых сундуков
и кладовок. Умный все-таки был мужик Иван Захарович Лукьянов. На вечер
я вызвал к себе гражданина Потапова Павла Елизаровича. Это сын бывшего
компаньона Бодылина... Нет, я не ясновидец. Потапова подсказал мне
тоже Лукьянов...
Зубцов пришел в себе в кабинет, достал из папки заполненный
машинописью листок...
"Заместителю Народного Комиссара внутренних цел СССР.
15 июня 1941 г. г. Москва.
Я, старший оперуполномоченный УБХСС Управления
Рабоче-Крестьянской милиции, майор Лукьянов И. 3., изучая материалы к
моей кандидатской диссертации на тему: "Некоторые особенности борьбы
против валютных преступлений в период нэпа", обнаружил в архиве
уголовное дело Э 405 по факту убийства и ограбления сибирского
золотопромышленника Бодылина К. Д., начатое 19 августа 1921 г.
Краснокаменским губернским уголовным розыском и прекращенное им же 21
сентября 1921 года в связи с необнаружением преступников и похищенных
ценностей.
Я пришел к выводу, что расследование по данному делу проведено
неквалифицированно и неполно, не выяснены и не оценены существенные
обстоятельства.
В связи с вышеизложенным, учитывая крупные размеры похищенного
государственного имущества, особую опасность совершенного
преступления, считаю необходимым отменить постановление
Краснокаменского губернского уголовного розыска от 21 сентября 1921 г.
о прекращении уголовного дела Э 405 и принять его к своему
производству для дополнительного расследования.
Ст. оперуполномоченный УБХСС РКМ НКВД СССР майор И. Лукьянов".
Это случилось через полгода после окончания Зубцовым милицейской
школы. В комнату на Петровке, где работал Анатолий, стремительно вошел
худощавый седой человек. Без приглашения сел на диван, унял одышку,
пытливо оглядел Зубцова и спросил с укором:
- Это отчего же, лейтенант, ты Матвейчика выпустил сухим из воды?
Он умен сильно или ты - тугодум?
Анатолий вскочил, уперся руками в стол:
- Когда заходят, здороваются и представляются.
- Так. Новоиспеченный, значит. Да ты не петушись, лейтенант.
Лукьянов я.
- Виноват, товарищ полковник. - Руки Анатолия соскользнули со
стола.
- Тянуться тоже не надо. Не в строю, - сказал Лукьянов устало. -
Садись-ка лучше рядком... - И похлопал ладонью по дивану. - Стало
быть, пока Матвейчиков верх. Да ты не тужи. В твои-то годы и от меня
уходили запросто.
...И вот сейчас перед Зубцовым рапорт на имя заместителя наркома,
написанный майором Лукьяновым за неделю до войны тридцать лет назад. И
документы тридцатилетней давности...
"Я, Овсянников А. М., субинспектор губугро в г. Краснокаменске,
по распоряжению начальника угрозыска тов. Валдиса 21 сентября 1921 г.
вынес настоящее постановление..."
Оказывается, фамилия начальника уголовного розыска, который так
крепко запомнился Каширину, - Валдис. Скорее всего, Валдис - честный,
заслуженный работник. Но почему субинспектор Овсянников, конечно же,
уважавший своего начальника, вступил с ним в спор, настаивал, видимо,
убеждал продолжать розыск, но Валдис поставил по-своему, и Овсянников
записал, что прекратил дело по распоряжению Валдиса.
Анатолий долго стоял у раскрытого окна, но не видел ни
подсвеченного огнями ночного неба, ни искорок стоп-сигналов. Снова и
снова пытался он оживить минувшее, зримо представить субинспектора
Овсянникова...
Восемнадцатого августа 1921 года субинспектор Овсянников,
невысокий курносый парень в залатанной гимнастерке и порыжелых
разбитых сапогах, ввел в кабинет начальника уголовного розыска Валдиса
рослого старика с окладистой седой бородой. Давно не чищенный сюртук
на стариковских плечах обвис, длинные волосы всклокочены, дрожащие
руки, глаза в красных прожилках усиливали впечатление дряхлости.
- Товарищ начальник, - доложил Овсянников, - лишенец
избирательных прав Бодылин, бывший буржуй и капиталист, доставлен по
вашему приказанию.
Валдис, медлительный, тяжеловесный, устремил на вошедшего
бесцветные глаза, указал рукой на стоявший поодаль стул и, смягчая
твердые согласные, сказал с прибалтийским акцентом:
- Садитесь, Бодылин, - подождал, пока старик устроился на стуле,
и продолжал грозно: - Ваше социальное положение, гражданин Бодылин?
На мгновение взгляд Бодылина стал прежним, насмешливым, острым, и
ответ прозвучал язвительно:
- Сказывал уже ваш посланный: бывший я. Бывший потомственный
почетный гражданин, золотопромышленник и судовладелец. По-вашему,
буржуй и капиталист, по-моему, просто человек божий.
- Прекратите агитацию! "По-вашему", "по-моему". Теперь все
по-нашему. Понятно?
- Как не понять? Кто палку взял, тот и капрал...
- Не ухудшайте своего положения... Не забывайте, где находитесь,
и отвечайте на мои вопросы.
- Где нахожусь - не забываю. Раньше здесь помещалась сыскная
часть. Как именуется сие заведение по-вашему, не осведомлен. Что же до
положения моего, то... суда людского не страшусь, а суд божий по
грехам моим господу и вершить в свой час... Отвечать же на ваши
вопросы не могу, ибо не слыхал таковых покуда...
- Местожительство? Должность?
- Обитаю в саду, в Заречной слободе. В сторожке. Прочих жилищ
лишен новой властью по причине разграб... Пардон, муниципализации. Сад
принадлежал мне и предназначался в дар городу после моей кончины.
Однако же изъят у меня самочинно. Правда, милостью новоявленного
начальства я оставлен смотрителем сада. За что хвалу всевышнему
возношу неустанно...
Валдис как бы не расслышал выпадов старика. Или решил: пусть себе
почешет язык, - спросил для порядка, заранее не сомневаясь в ответе:
- Не член профсоюза?
- Где там?! - Бодылин сокрушенно развел руками и ввернул с
ехидцей: - Членом Русского и Британского географических обществ
состоял годами. А вот вашего профсоюза не сподобился. Куда уж с
суконным рылом да в калашный ряд...
- Догадываетесь, по какой причине вас вызвали?
- Ума не приложу. С чего понадобился вдруг сыскной части? Не тать
я и не варнак... Впрочем, у вас ведь навыворот все: чем хозяйственней,
слез... - Жесткое лицо Аркадия закаменело...
- Где же это так пришлось туго? - спросил Глеб с искренней
заинтересованностью. - В армии, говоришь, не служил. Или работа
трудная?
Взгляд Аркадия стал насмешливым, но тотчас же зрачки снова
сузились, и слова прозвучали горько:
- Вот именно, трудная. Опасная даже... Ладно, двинули в ресторан.
Насчет грошей не сомневайся. Какие гроши у демобилизованного солдата?
Я угощаю.
Аркадий был щедр на разносолы, позабытые Глебом за годы
солдатской службы, и особенно на выпивку. То и дело подливал в рюмку
Глеба.
- Эх, Глебка, друг ты мой ситцевый, ты вот что, рубай, чувствуй,
что вернулся на гражданку. В армии еда известная - щи да каша...
Глеб хмелел. Он уже не досадовал на многословие Аркадия, на его
фамильярность. Глеб улыбался блаженно и вяло возражал:
- Ну, почему - щи да каша. Еда в армии сытная.
Аркадий развел руками, рассмеялся. Ослепительно блестел во рту
золотой, зуб.
- Кто против? Да только, Глебка, давно замечено: не хлебом
единым... Соображаешь? Кроме щей да каши имеется другое. Шашлык,
например, по-карски или там котлета по-киевски. - Он указал на
заставленный снедью столик.
Глеб тоже обвел столик мечтательным взглядом:
- Вкуснее-то оно вкуснее. Да только деньги...
- Ах, всюду деньги, деньги, деньги. Всюду денежки-друзья, -
дурашливо затянул Аркадий старую песенку. - А без денег жизнь плохая.
Не годится никуда. Молодец! Соображаешь! В самую точку. Без денег нет
вовсе никакой жизни. Деньги - всему голова.
- Без денег, конечно, не годится никуда, но и зарабатывать их
попотеешь.
- Это кому как повезет и кто как изловчится.
- А у тебя получается, Аркадий?
- Стараемся.
- А где работаешь?
Аркадий поморщился, но ответил с прежней, широкой улыбкой,
сверкая золотым зубом:
- Я же говорю тебе: стараюсь. Слово такое слыхал - "старатель"?
Загляни в энциклопедию, узнаешь, что такое старательская добыча
золота, чем отличается от промышленной. Словом, стране нужен
драгоценный металл и мы даем его стране. Вот этими родимыми даем. - Он
потряс над столом красными тяжелыми ладонями. - Мы - стране, страна -
нам. А вообще, Глебка, кто, что, откуда, зачем? Не люблю я этих
расспросов. Аркашка Шилов - как говорили наши деды, человек божий. И
все. И ни слова, о друг мой, ни вздоха...
На московском перроне Аркадий, влюбленно засматривал Глебу в
глаза и приглушив голос, говорил, поблескивая в ухмылке золотым зубом:
- И чем ты, Глеб, так мне по душе пришелся? То-то, что не знаешь.
А у Аркашки Шилова так ведется, такой он человек, этот Аркашка, для
друга всю душу и еще сверх того, что смогу. Усек? В общем, твой
телефон я запомнил. Посидим где-нибудь, потолкуем за жизнь.
Мать скупо расцеловала Глеба, смахнула слезинки с уголков глаз,
окинула испытующим взглядом.
- Совсем мужиком стал. Рослый. Здоровый. Раньше говорили: на
таких воду возить можно. Заняться-то чем думаешь?
- Пусть осмотрится сначала, - сказал отчим великодушно. -
Прикинуть надо, куда получше.
- Пусть, - дозволила мать. - Только не тяни. Дней десять - и
хватит. Дело молодое, сил много. Вот и надо определяться, чтобы
прочно, чтобы не крохи какие-нибудь, а настоящие деньги иметь.
Жизнь-то вон какая стала широкая. Деньги в цене и в силе. Коровины
вон, - ты помнишь их, Глеб? - трехкомнатную кооперативную квартиру
купили. Марченко -"Москвича". Потылицины привезли импортную мебель.
Ковровы дачу построили... Одни мы каждую трешку держим на учете.
- Мать, наверное, сгущает, - неуверенно возразил Владимир
Прохорович. - Но и не согласиться нельзя: деньги по нынешним временам
- решающий фактор Может быть, главный даже. А мы вот никак не можем
достичь больших денег. Пересчитываю только их, казенные, в своем
банке.
Глеб криво усмехнулся и сказал отчиму:
- Может быть, мне ограбить твой банк и разом решить все проблемы?
Мать даже руками замахала на Глеба:
- Еще чего придумал: ограбить! Ты своим умом, своим трудом
достигни. Теперь каждый по-своему старается. Кто вкалывает, не
переводя дух, кто степень защищает, кто клубнику раннюю продает со
своего сада Кто еще как... Вот и ты, Глеб, сумей...
- Я постараюсь, - сказал Глеб тихо и вспомнились слова щедрого
попутчика: "Стараемся дать стране драгоценный металл. Мы - стране,
страна - нам". Надо расспросить получше Аркадия об этом
старательстве...
Шилов не заставил себя ждать. На следующий вечер позвонил Глебу,
весело предложил сегодня же встретиться в "Арагви".
- Уж если шашлык, так шашлык. По-карски, так по-карски.
Глеб не знал, что за несколько минут до своего звонка к нему
Аркадий Шилов за столиком "Арагви" вел разговор с черноволосым
мужчиной лет сорока.
Черноволосый потягивал вино и говорил одобрительно:
- Съездил ты на юг хорошо. Даже отлично съездил. Джигит да и
только. - Спросил, понизив голос: - Рассчитался полностью за поездку?
- Да ты что, Ахмад?! - сказал Шилов оскорбленно. - Разве я тебя
когда-нибудь хоть в единой копеечке?.. Ну ты даешь!
- Ладно, - Ахмад небрежным жестом прервал его. - Меня больше
волнует твое знакомство в вагоне. Не допускаешь подсадки?
- Даже исключено. Нормальный солдатик, Слушает да ест. В прямом
смысле слова. Сам же ты, Ахмад, говорил: нужен паренек, чистый, не
учтенный милицейской статистикой.
Ахмад, довольный, что Шилов, оказывается, так внимателен к его
наставлениям, даже и оброненным вскользь, улыбнулся одобрительно.
- Вот я и подумал... - с облегчением начал Аркадий и до дна
осушил свой фужер. Кажется, пронесло. У этого Ахмада в почете только
собственная инициатива. А все прочие - "Знай, сверчок, свой шесток".
Оно, конечно, верно. Если каждый станет отсебятиной развлекаться,
запросто можно милицейского подкидыша подобрать. И тогда всем хана. А
с другой стороны, сколько можно быть у этого Ахмада на побегушках.
Пора иметь кого-то, кому ты можешь отдать команду...
- Долго думаешь разговорчики с ним разговаривать?
- Да повожу его покуда. Коли приручу, потолкуем начистоту. Не
приручу, разойдемся, как в море корабли. Только он мне сначала все мои
затраты на себя покроет. Денежки любят счет.
- Ладно, - решил Ахмад. - Зови его сюда. Я сяду за соседний
столик, посмотрю на него.
Едва Глеб поравнялся с памятником Юрию Долгорукому, Аркадий
весело окликнул его:
- Глебка, друг ты мой ситцевый. Нет, что делает одежда с
человеком. В кителе был такой бравый солдат, суровый, твердокаменный.
И вдруг такой живописный вид: краски, оттенки. Неотразим, честное
слово, неотразим! - И спросил уже деловито: - Костюмчик старики
справили к твоему приезду, да?
Глеб, воспрявший было от его комплимента, потускнел, увял и
сказал смущенно:
- Какое там к приезду. В нем и в армию призывался. Новый самому
зарабатывать придется.
- Ты и в этом хорош, честное слово, - заверил Аркадий и ввернул:
- А новый заработаешь, и не один, особенно если возьмешься с умом.
Они спустились в низкий сводчатый зал "Арагви". Аркадий
гостеприимно указал на столик в углу:
- Вот уже все готово, все ждет вас. - Проходя на место, Аркадий
церемонно раскланялся с сидевшим в глубине зала черноволосым
смуглолицым человеком, понизив голос, сообщил Глебу: - Между прочим,
очень сильный человек. Вот уж кто умеет деньгу заколачивать.
- Познакомь, пусть научит.
- Познакомиться с ним - это знаешь... Это, может, всей жизни не
хватит. Он сам знакомится с кем надо.
Как много и красноречиво говорил в тот вечер Аркадий Шилов, какие
только не вспоминал таежные бывальщины. Вспомнил и необъятные плисовые
шаровары, и ковровые дорожки от пристани до дома старателей, и
колокольный звон, и благодарственный молебен в пустых церквах, и
прорубленные в стенах двери для старателей специально, и хмельную
гульбу неделями.
- А что ему, старателю, - закончил он с подъемом, - он не считает
денег.
- Все это было, да прошло, - напомнил Глеб.
- И сейчас не обижаются, - убежденно сказал Аркадий. -
Прогрессивка там, северные. Это уже кое-что. - Аркадий замолк и
продолжил, понизив голос: - Да еще к тому же если с умом и не
дрейфишь... Можно за сезон один-другой камушек и... не сдать, словом,
приемщику. Ну, позабыть, понимаешь? Бывают иногда такие возможности. А
люди, которые камушками интересуются, они найдутся. Это опять живые
деньги. Бессребренники, Глеб, - это или дураки, или зайцы. Или
напускают на себя. - И засмеялся. - Что это мы с тобой - такие высокие
материи. Ты ведь все равно не старатель. Давай лучше выпьем.
- За то, чтобы и я стал. Старателем, в смысле. Все может быть.
Осмотрюсь, подумаю.
Не раз потом Аркадий изливал перед Глебом свою душу. Глеб то
восхищался его сметкой, решительностью, бесстрашием, то не верил ни
единому слову. Но сейчас, лихорадочно прикидывая, где раздобыть деньги
для Лизы, он вспомнил эти рассказы и заставил себя поверить: в них все
правда, только так и поступают настоящие мужчины. А риск, как говорят,
- благородное дело.
- Вот что, Лиза. Нам с тобой придется расстался на какое-то
время. - Он замолк и заверил клятвенно: - Я докажу тебе, что я
настоящий мужчина, и что я чего-то стою. Если все дело только в
деньгах... Словом, пообещай ждать меня и никогда ни о чем не
расспрашивать. - Плечи Лизы вяло шевельнулись. Глеб стиснул их руками.
- Деньги так деньги, стандарт так стандарт...
И вот петляет Бодылинская тропа по мертвому сухостою. За спиной
Глеба трясет листвою иудино дерево - осина...
Вдруг его ослепил сноп света, цепкая рука легла ему на плечо, и
над самым ухом грозно раскатилось:
- Ни с места, гражданин Карасев! Милиция! - Тотчас же свет погас
и по кустам раскатился хохот: - Глебка! Друг! Неврастеник! Ого, да ты
никак врезать мне собрался. Злеешь. Это же я - Аркашка Шилов! Здорово,
что ли, Глеб, друг ты мой ситцевый.
Они присели на поваленную лесину. Внизу приглушенно, будто
каялась в чем-то тайном, журчала речка Светлая. От воды тянуло
прохладой. Глеб поежился. Плечи саднили после светового дня у
гидромонитора. Да еще этот кретинский розыгрыш с милицией. Сердце до
сих пор не унялось и рубаху хоть выжимай.
- Припозднились что-то нынче, Глеб Владимирович? - сказал Шилов с
издевкой. - Гербарии собирать изволили? Или просто так - мечты и
вздохи под ясной луной?
Глеб торопливо отодвинулся. До боли в пальцах стиснул кулаки. Так
хотелось садануть в скользкое от пота хрящеватое переносье Шилова. За
все. За то, что заманил в эту глухомань, расписав райское
старательское житье, приехал сюда следом за Глебом и бессовестно
пьянствовал на его деньги. За то, что снова явился в тайгу, и, значит,
Глебу снова придется раскошеливаться ему на поллитровки...
- Слушай, кончай треп, - попросил Глеб.
- Ты плохо обо мне думаешь, Глебушка, - ласково сказал Аркадий. -
Я серьезен, как баптистский проповедник. - Он ухмыльнулся и продолжал
жестко: - Но ты не ответил на мой вопрос и не показал... содержимого
своего кармана.
- К-какого кармана?
- Потайного, - совсем нежно ответил Аркадий и молниеносно, всем
телом рухнул на Глеба. Еще мгновение, и на ладони Аркадия топорщился
выхваченный из-под рубахи Глеба самородок.
- Отдай, ты, ханыга!
- И не подумаю, - спокойно заверил Аркадий, цепко следя за каждым
движением Глеба. - А чтоб у тебя не было соблазна, поступим так... -
И, широко размахнувшись, швырнул самородок в речку.
- Ты что! - ахнул Глеб и с трудом выговорил: - Ты же знаешь,
какой это ценой...
Шилов подождал, пока Глеб, подавленный его натиском, уселся на
лесину и, понизив голос, спросил:
- Глебушка, хочешь пятьдесят тысяч?..
- За что? - спросил Глеб, с трудом раздвигая закаменелые губы.
- Тот, чьи интересы я представляю в данный момент, готов
выплатить тебе этот гонорар. Это - большая сумма. Даже если тебе очень
повезет в твоем старательском, так сказать, промысле, - Аркадий
хихикнул, - ты соберешь ее лет за пять. А пяти тебе не продержаться.
Вредное производство... - Он исподлобья посмотрел на Глеба и продолжал
сочувственно: - А твоя Лиза, при зарплате в сто двадцать рублей, может
скопить такие деньги за четыреста с лишним месяцев. Четыреста месяцев,
это очень долго, больше тридцати лет. Будете ли вы нужны друг другу
через тридцать лет?
- Послушай, хватит!
- Пятьдесят тысяч, Глеб, - это трехкомнатная кооперативная
квартира улучшенной планировки, обставленная старинной мебелью,
"Волга" в собственном гараже, дача в живописном уголке Подмосковья и
еще кругленькая сумма на мелкие карманные расходы...
Глеб подался к Аркадию, заглянул ему в лицо. Прищуренные глаза
блестели возбужденно и не было в них ни тени насмешки.
"Он верит в то, о чем говорит", - это открытие оглушило Глеба, он
отпрянул от Аркадия и сказал срывающимся голосом:
- Самое большое, что я до сих пор получал из твоих рук, - это две
тысячи.
- Вот именно - из моих. Как говорится, заяц трепаться не любит.
Аркадий Шилов - человек слова.
Глеб знал страсть приятеля к пустопорожним афоризмам, поморщился
и перебил:
- Только я, один я знаю, какой ценой они мне достались. Ты
предлагаешь в двадцать пять раз больше. Подозреваю, что и достанутся
они мне в двадцать пять раз труднее. Скажи прямо - чего хотите от меня
ты и тот, чьи интересы ты представляешь? Что должен я натворить? Взять
хранилище обогатительной фабрики? Перебить инкассаторов? Взорвать к
чертовой бабушке прииск? - он говорил, возбуждаясь от своих слов, и
проникался к себе все более глубокой жалостью.
- Какая буйная фантазия, - подбодрил Шилов и засмеялся. - Вот до
чего могут довести впечатлительного человека одинокие ночные прогулки
по тайге... - Он замолк и договорил жестко: - Я знаю про тебя все.
Если ты окажешься упрямцем, то пошепчу кое-что районной милиции. И
смогу подтвердить свой шепоток кое-какими, как выражаются эти
почтенные товарищи, вещдоками. И встретимся с тобой, Глеб, годков этак
через десяток, когда ты придешь ко мне на подмосковную дачу наниматься
личным шофером. Но я не смогу тебя взять даже из жалости. После долгой
отсидки тебе не разрешат московской прописки.
- Ты что, запугиваешь меня?!
- Не пугаю, а предостерегаю. Все твои посылочки, тайнички... В
общем, смешно все это, Глебка, и грустно. Школьная самодеятельность.
Драмкружок семиклассников, который решил поставить "Гамлета". А тот,
чьи интересы я представляю здесь, - великий артист-профессионал! Как
все профессионалы, он презирает дилетантство, как все люди искусства,
он - гуманист. И потому его первое условие для выплаты тебе гонорара -
это полная твоя безопасность. Ты должен напрочь забыть свой опасный
промысел. Он вреден для твоей репутации. Репутация, Глеб, у тебя
должна быть чище, чем у жены Цезаря. Поэтому перевыполняй нормы, вноси
рацпредложения, пусть твой портрет, кстати, лучше, если он будет без
этой экзотической бороды, украсит доску Почета артели. Вступи в
народную дружину, в народный контроль, стань передовым и авторитетным.
Ты же можешь, Глеб. У тебя ведь хорошие задатки. Порви со мной,
пьяницей и бродягой. С треском порви.
- И ты не станешь жить со мной под одной крышей? - обрадованно
прервал Глеб и продолжал настороженно: - А дальше? Сколько их всего,
этих условий?
- Всего три. Видишь, Глеб, как в хорошей сказке. А ты смотрел на
меня волком и даже, по-моему, хотел проверить прочность моих шейных
позвонков. Ладно, забудем. Чего не бывает между друзьями. Дальше самое
приятное. Ты, кажется, слегка поешь?
- Именно слегка.
- Больше и не требуется. Разучи полдюжины современных шлягеров:
"Как провожают пароходы..." или "Как хорошо быть генералом..." и
ступай в поселковый клуб, к Насте Аксеновой. И пой ей. Везде. В клубе,
под луною, дома, по телефону. Пой о своей любви к ней. Искренне, от
души, без единой фальшивой нотки, пой до тех пор, пока не станешь ее
тенью, ее женихом, своим человеком в ее доме...
- В доме ее отца, управляющего рудником, - мрачно уточнил Глеб.
- Вот именно. Ты должен стать для Николая Аристарховича Аксенова
привычным и необходимым, как домашние туфли...
- Чтобы потом его руками взять хранилище прииска?
- Ну что тебя влекут дешевые детективы?
- Постой, постой. - Глеб со страхом взирал на него. - Ты сказал:
стать женихом Насти Аксеновой?
- Да, думаю, что это не потребует от тебя слишком много усилий.
Парень ты видный, красивый. Лирических героев, равных тебе, я в
поселке не знаю. А девичьи сердца влюбчивы.
- Но как же Лиза?
- Вот с ней ты порвешь раньше, чем со мной! - Шилов заметил
протестующий жест Глеба и продолжал мягче: - Когда получишь гонорар за
труды, предъявишь Лизе наличные, я думаю, она простит тебе юношеское
беспутство.
Глеб дернулся, как от удара, закрыл глаза, всплыло в памяти лицо
Лизы и отчетливо прозвучал ее голос: "Я не верю в рай в шалаше даже с
милым".
- Попробую. Давай третье условие...
- Погоди. Мы отвлеклись и не кончили со вторым. Перед приходом к
Насте Аксеновой ты должен знать, что бывший хозяин прииска Климентий
Данилович Бодылин, первейший сибирский миллионщик, по отцовской линии
прадед Насти...
- Ого! - присвистнул Глеб.
- Теперь слушай меня внимательно. - Аркадий перешел на полушепот.
- Когда войдешь к ним в дом, в столовой увидишь большой портрет, ты
спросишь: "Не Климентий ли, мол, Данилович Бодылин изображен?" Когда
услышишь утвердительный ответ, выскажись в том смысле, что читал
где-то о нем и проникся уважением. Светлая голова, крупная, хотя и
трагически противоречивая личность. Это Аксеновым, как маслом по
сердцу. В их семействе - культ предков...
Мы станем встречаться с тобой в чайной. Ты докладывай мне о своих
наблюдениях. Кто бывает у Аксеновых, о чем говорят. Когда ты мне
понадобишься, я найду тебя. Наблюдай, запоминай, но записей не веди
никаких. Мемуары нам писать не придется.
- Итак, твой великий артист хочет, чтобы я стал его личным
шпионом в семье Аксеновых?
- Пятьдесят тысяч, Глеб, - напомнил Шилов и развел руками: - А ты
знаешь, чем лучше коньяк, тем крепче он пахнет клопами. Шпион!.. К
чему эти страшные слова? Можешь быть абсолютно спокоен: ни в Си-Ай-Си,
ни в ЦРУ на тебя не заведут карточку. И вообще, не заведут нигде.
Любить красивую девушку, быть другом ее дома - это ведь не уголовное
преступление.
- Но я не слыхал твоего третьего условия, - мрачно сказал Глеб.
Аркадий обнял его, привлек к себе, встряхнул шутливо и сказал
подчеркнуто беспечно:
- Эх, Глебушка, друг ты мой ситцевый! Чти народную мудрость:
много будешь знать - скоро состаришься, в тюряге. А в тюряге, друг,
скучно...
- Значит, внук Бодылина управляет дедовским прииском, -
проговорил Орехов, как бы свыкаясь с этой новостью. - Своего рода
наследный принц. Странно только, почему Лукьянов не знал об этом
потомке Бодылина?
- А при чем тут Лукьянов? О чем ты?
- Правда, своего именитого деда Аксенов-младший не видел в глаза.
Зато отца и видел, и слышал. Мать - тоже, - рассуждал Орехов. -
Значит, мог принять от них эстафету семейной тайны...
- Но фронтовик, коммунист, управляющий крупным рудником и...
хранитель клада. Зачем это ему?
- Не станем думать о нем плохо. Посчитаем невинным хобби, зовом
бодылинской крови. А сейчас невинное хобби может стать для него
источником трагедии. Скорее всего Никандров рассказал лже-Федорину
именно об Аксенове. Но только ли об Аксенове? Тут простор для твоей
интуиции... А раз так, вот тебе пища для нее. - Орехов достал из сейфа
и подал Зубцову канцелярскую папку. Пахло от нее пылью старых сундуков
и кладовок. Умный все-таки был мужик Иван Захарович Лукьянов. На вечер
я вызвал к себе гражданина Потапова Павла Елизаровича. Это сын бывшего
компаньона Бодылина... Нет, я не ясновидец. Потапова подсказал мне
тоже Лукьянов...
Зубцов пришел в себе в кабинет, достал из папки заполненный
машинописью листок...
"Заместителю Народного Комиссара внутренних цел СССР.
15 июня 1941 г. г. Москва.
Я, старший оперуполномоченный УБХСС Управления
Рабоче-Крестьянской милиции, майор Лукьянов И. 3., изучая материалы к
моей кандидатской диссертации на тему: "Некоторые особенности борьбы
против валютных преступлений в период нэпа", обнаружил в архиве
уголовное дело Э 405 по факту убийства и ограбления сибирского
золотопромышленника Бодылина К. Д., начатое 19 августа 1921 г.
Краснокаменским губернским уголовным розыском и прекращенное им же 21
сентября 1921 года в связи с необнаружением преступников и похищенных
ценностей.
Я пришел к выводу, что расследование по данному делу проведено
неквалифицированно и неполно, не выяснены и не оценены существенные
обстоятельства.
В связи с вышеизложенным, учитывая крупные размеры похищенного
государственного имущества, особую опасность совершенного
преступления, считаю необходимым отменить постановление
Краснокаменского губернского уголовного розыска от 21 сентября 1921 г.
о прекращении уголовного дела Э 405 и принять его к своему
производству для дополнительного расследования.
Ст. оперуполномоченный УБХСС РКМ НКВД СССР майор И. Лукьянов".
Это случилось через полгода после окончания Зубцовым милицейской
школы. В комнату на Петровке, где работал Анатолий, стремительно вошел
худощавый седой человек. Без приглашения сел на диван, унял одышку,
пытливо оглядел Зубцова и спросил с укором:
- Это отчего же, лейтенант, ты Матвейчика выпустил сухим из воды?
Он умен сильно или ты - тугодум?
Анатолий вскочил, уперся руками в стол:
- Когда заходят, здороваются и представляются.
- Так. Новоиспеченный, значит. Да ты не петушись, лейтенант.
Лукьянов я.
- Виноват, товарищ полковник. - Руки Анатолия соскользнули со
стола.
- Тянуться тоже не надо. Не в строю, - сказал Лукьянов устало. -
Садись-ка лучше рядком... - И похлопал ладонью по дивану. - Стало
быть, пока Матвейчиков верх. Да ты не тужи. В твои-то годы и от меня
уходили запросто.
...И вот сейчас перед Зубцовым рапорт на имя заместителя наркома,
написанный майором Лукьяновым за неделю до войны тридцать лет назад. И
документы тридцатилетней давности...
"Я, Овсянников А. М., субинспектор губугро в г. Краснокаменске,
по распоряжению начальника угрозыска тов. Валдиса 21 сентября 1921 г.
вынес настоящее постановление..."
Оказывается, фамилия начальника уголовного розыска, который так
крепко запомнился Каширину, - Валдис. Скорее всего, Валдис - честный,
заслуженный работник. Но почему субинспектор Овсянников, конечно же,
уважавший своего начальника, вступил с ним в спор, настаивал, видимо,
убеждал продолжать розыск, но Валдис поставил по-своему, и Овсянников
записал, что прекратил дело по распоряжению Валдиса.
Анатолий долго стоял у раскрытого окна, но не видел ни
подсвеченного огнями ночного неба, ни искорок стоп-сигналов. Снова и
снова пытался он оживить минувшее, зримо представить субинспектора
Овсянникова...
Восемнадцатого августа 1921 года субинспектор Овсянников,
невысокий курносый парень в залатанной гимнастерке и порыжелых
разбитых сапогах, ввел в кабинет начальника уголовного розыска Валдиса
рослого старика с окладистой седой бородой. Давно не чищенный сюртук
на стариковских плечах обвис, длинные волосы всклокочены, дрожащие
руки, глаза в красных прожилках усиливали впечатление дряхлости.
- Товарищ начальник, - доложил Овсянников, - лишенец
избирательных прав Бодылин, бывший буржуй и капиталист, доставлен по
вашему приказанию.
Валдис, медлительный, тяжеловесный, устремил на вошедшего
бесцветные глаза, указал рукой на стоявший поодаль стул и, смягчая
твердые согласные, сказал с прибалтийским акцентом:
- Садитесь, Бодылин, - подождал, пока старик устроился на стуле,
и продолжал грозно: - Ваше социальное положение, гражданин Бодылин?
На мгновение взгляд Бодылина стал прежним, насмешливым, острым, и
ответ прозвучал язвительно:
- Сказывал уже ваш посланный: бывший я. Бывший потомственный
почетный гражданин, золотопромышленник и судовладелец. По-вашему,
буржуй и капиталист, по-моему, просто человек божий.
- Прекратите агитацию! "По-вашему", "по-моему". Теперь все
по-нашему. Понятно?
- Как не понять? Кто палку взял, тот и капрал...
- Не ухудшайте своего положения... Не забывайте, где находитесь,
и отвечайте на мои вопросы.
- Где нахожусь - не забываю. Раньше здесь помещалась сыскная
часть. Как именуется сие заведение по-вашему, не осведомлен. Что же до
положения моего, то... суда людского не страшусь, а суд божий по
грехам моим господу и вершить в свой час... Отвечать же на ваши
вопросы не могу, ибо не слыхал таковых покуда...
- Местожительство? Должность?
- Обитаю в саду, в Заречной слободе. В сторожке. Прочих жилищ
лишен новой властью по причине разграб... Пардон, муниципализации. Сад
принадлежал мне и предназначался в дар городу после моей кончины.
Однако же изъят у меня самочинно. Правда, милостью новоявленного
начальства я оставлен смотрителем сада. За что хвалу всевышнему
возношу неустанно...
Валдис как бы не расслышал выпадов старика. Или решил: пусть себе
почешет язык, - спросил для порядка, заранее не сомневаясь в ответе:
- Не член профсоюза?
- Где там?! - Бодылин сокрушенно развел руками и ввернул с
ехидцей: - Членом Русского и Британского географических обществ
состоял годами. А вот вашего профсоюза не сподобился. Куда уж с
суконным рылом да в калашный ряд...
- Догадываетесь, по какой причине вас вызвали?
- Ума не приложу. С чего понадобился вдруг сыскной части? Не тать
я и не варнак... Впрочем, у вас ведь навыворот все: чем хозяйственней,