- Ага, очень даже хорошо помню: двое. Книжку принесли, толстую
такую. Нет, две, однако, книги. Как называются - мне без надобности.
Еще принесли приемничек. Ну, эти, как их, транзитные, что ли...
Спрашивают, можно это бандеролью отправить? Отвечаю: почему нельзя?
Ну, пощелкали они кнопкой, колесико повертели, музыка запела. Я
запаковала, выписала квитанцию - и вся недолга. Я говорю, обыкновенно
все. Кабы они не запускали транзитник свой, я бы не вспомнила ни за
что - год почти прошел.
"Будто продемонстрировать хотели: мол, все в порядке, обычный
приемник. А на самом деле это был совсем не приемник..." - подумал
Копченов.
- А как выглядели эти двое?
- А тоже обыкновенно. Одетые, как все ходят нынче, в чистом. И на
личность ничего особенного. Который сдавал бандероль, я его что-то не
примечала в поселке, невидный такой из себя, белесый, скуластенький.
Ну, а второй, он вроде нонешний год старается на Светлой. Высоченный
такой парень, на лицо приятный. Встретила я его недавно. На улице
позвал его кто-то по фамилии. Признать-то сразу его признала, а вот
фамилия из головы вон. Съедобная вроде - не то Булкин, не то Лепешкин
или Рыбкин...
- Не Карасев, случайно?
- Может, и Карасев.
Ну, конечно же. Как только лейтенант мог позабыть? Он же сам
интересовался в старательской артели местожительством работавших в
прошлом году сезонников и записал адрес Карасева: Москва, Большая
Калужская, дом двадцать пять. Так вот почему привлекла его внимание
бандероль к Желтову. Этот Желтов - сосед Карасева. И похоже, что
Карасев принимал участие в отправке бандероли. Но бандероль-то отравил
все-таки Смородин.
Но стоп! Почему он так уверен в том, что это был Смородин именно
из Сосновского, а не другой. И Карасев - парень, которого трудно
заподозрить в чем-то. Трудолюбив, культурен, вежлив, к выпивке
равнодушен. Вон как дружка своего шибанул за пьянки. Снова приехал
сюда и работает на совесть.
И все-таки придется проверять Карасева и его московского соседа
Желтова, Ступина, которому отправил посылку Варварин, разыскивать
Варварина и Смородина. Осторожно проверять, без шума, чтобы не обидеть
напрасно. Но проверять непременно.
Вылетая из Москвы, Зубцов надеялся, что сможет найти с Агнией
Климентьевной общий язык и, возможно, даже сделать ее своей союзницей.
Но то, что удалось уловить при встрече с нею, появление Кашеварова и
особенно Потапова поколебало намерения Зубцова и убедило, что
разговаривать начистоту опрометчиво.
Преждевременно заводить откровенный разговор и с Аксеновым. Да и
нет сейчас его в Октябрьском. Уехал на коллегию министерства,
простудился, заполучил тяжелый грипп и неизвестно когда вернется из
Москвы.
Отзывы об Аксенове самые лестные, но товарищи из
Северотайгинского райотдела подозревают в кражах золота Тимофея
Варварина, которому покровительствует Аксенов. Варварин прошлой осенью
выехал неизвестно куда. Пришлось объявлять всесоюзный розыск. Дмитрий
Ступин, которому Варварин отправил посылку, завербовался в рыболовный
флот и промышляет у Огненной Земли.
Московский адресат Григория Смородина, Михаил Желтов, уехал
туристом на Кубу. А пока не допрошены Смородин и Желтов, нельзя ничего
сказать о роли Карасева. Может быть, он случайно зашел со Смородиным
на почту, а может быть, это вообще не Карасев.
Раздумывая об этом, Зубцов закончил зарядку, оглядываясь на
дверь, побоксовал подушку, запил кефиром черствую булочку и отправился
в областное управление к полковнику Патрину.
Сергей Иванович встретил, как всегда, радушно:
- Хорошо ли отдыхал, Анатолий Владимирович?
- Хорошо, - буркнул Зубцов. - Хотя и устать не с чего. Смотрим,
смотрим, а увидеть не можем...
- Эх, кабы могли мы с одного взгляда все рассмотреть, так были бы
повсюду тишь да гладь, а мы с тобой хроническими безработными.
- Вот славно бы, пришел с повинной последний неразысканный
преступник - и милиция стала безработной. Я переквалифицируюсь в
историки. Трактат напишу о борьбе прогрессивных и реакционных
тенденций среди дореволюционной сибирской интеллигенции.
Патрин вздохнул:
- Не знаю, что приготовит нам день грядущий, а день минувший
принес такие новости: вчера Потапов заходил к Лебедевой. Побыл у нее
часа три и уехал на турбазу, где проводит семинар библиотекарей.
- Все у Потапова в ажуре, - отозвался Зубцов. - Но почему он,
собираясь на такой же семинар в Тюмень, срочно переиграл командировку
и прилетел сюда? Не потому ли, что всколыхнул я его допросом,
интересом к Бодылину. Он же сообразил сразу, чем вызван мой интерес. А
главное: как вышел на Наследницу? Сам же говорил мне, что дочь
Бодылина умерла. Может, он главный в шайке, его сообщники были у
Никандрова?.. Ох, и глаза у него были, Сергей Иванович, во время
нашего разговора! Такая гамма чувств. А с другой стороны, - Зубцов по
привычке закружил по комнате, - вроде бы и логично, что приехал в
Краснокаменск. Ведь после того не значит вследствие того... Товарищ,
которого направляли сюда, заболел. У Потапова в Краснокаменске живут
дочь, внуки, он навещал их и раньше. И встречи с Лебедевой
естественны: отцы их были знакомы. Но откуда все-таки он узнал про
нее? Ладно, через два дня семинар закончится. Посмотрим, как поведет
себя Потапов. А пока ждать...
- Совершенно справедливо, товарищ майор, - за спиной Зубцова
раздался подчеркнуто внушительный голос. - Генерал Шадричев считает,
что нет оснований для изменений тактики. Время решительных действий не
наступило.
- На том стоим уже десять дней, - Зубцов растроганно смотрел на
Федорина. - Семейство-то видел мое?..
- И не однажды. Между прочим, в Сибири, как в Сахаре, жара, а в
Москве дожди. Юрка твой пристрастился сбрасывать сандалии и шлепать
босиком по лужам. Нину это приводит в отчаянье. Она уверена: сын
получил от тебя порочный генетический код. А вообще-то, просила
передать привет и сказать, что все в порядке...
- Спасибо. Если ты уже истощил свое остроумие, расскажи нам с
Сергеем Ивановичем о Кашеварове.
- Не так уж много, - Федорин разом отрешился от шутливого тона. -
Журналист-профессионал на вольных хлебах. До войны жил в Ленинграде.
Всю войну служил в армии, имеет награды. После демобилизации поселился
в Москве. Одинок. У него две комнаты в коммунальной квартире. Третью
комнату в секции занимает пенсионерка Надежда Алексеевна Завьялова. Ей
около семидесяти, в прошлом бухгалтер. У Кашеварова на станции
Лосиноостровская скромная дачка. Она замкнута и оборудована
сигнализацией. В феврале Кашеваров заключил с журналом договор на
статью о сибирском шелкопряде, однако командировку в Северотайгинский
район попросил две недели назад, что естественно: зимой шелкопряд в
спячке. В издательстве от Кашеварова есть заявка на роман о старой
Сибири и сибирской интеллигенции. Подана в июне. Кроме командировки от
журнала, он оформил творческую командировку от групкома литераторов
для сбора материалов к роману. Так что в Москве у него все в порядке.
- Здесь у него тоже все в порядке, - сказал Зубцов. - Ведет себя,
как надлежит в творческой командировке. Побывал в писательской
организации, в редакциях газет, в Институте леса, в архивах и музеях,
навещает старожилов, иногда рисует на Тополиной улице, но к Лебедевой
не проявлял ни малейшего интереса.
- Так, может, и нам к нему - ни малейшего интереса? - спросил
Федорин.
- Понимаешь, Эдик, все у Кашеварова в порядке. За исключением
мелочей. Заявка подана в издательство в июне, после смерти
Никандрова... Или вот... В обществе охраны исторических памятников мне
объяснили: наиболее ценные образцы старинной архитектуры находятся на
Песочной улице. Кашеваров знает об этом, однако рисует на Тополиной,
вблизи домика Лебедевой, хотя резьба там довольно заурядная.
Случайностью можно считать и его визиты ко мне. Он каждый вечер
рассказывает, чем занимается днем. Не много ли случайностей, чтобы не
задуматься о закономерностях?..
- Соседка Кашеварова действительно получала от него телеграмму о
растворимом кофе, - рассказывал Федорин. - Я побывал у нее, сказал что
издательству необходимо связаться со Степаном Кондратьевичем, а его
Краснокаменского адреса мы не знаем. Она показала телеграмму,
говорила, что дважды звонили из редакции журнала, интересовались
адресом Кашеварова. Секретарь журнала подтвердил, что звонил
Завьяловой. Кто был вторым собеседником, пока невыяснено.
- Фоторобот Мамедова не показывали Завьяловой? - спросил Патрин.
- Нет, поостереглись. Но соседям, ребятишкам, постовым
милиционерам, регулировщикам, водителям транспорта показывали. Соседям
Кашеварова по даче - тоже. Припомнить Мамедова не смог никто. И в
районе, где живет Потапов, никто не видел Мамедова.
- Выходит, Мамедов действительно главный? - Зубцов закружил по
комнате. - Неужели над ним и за его спиной никого? Или параллельно
действуют две группы?
- Разрешите, товарищ полковник? - Капитан Осадчий подошел к
столу: - Сегодня утром Потапов опять был у Лебедевой, потом направился
в парк, там встретился с Кашеваровым. Встретились как старые знакомые.
- Неужели пересечение? - Зубцов азартно растер лоб. - Первое, за
много дней. Интересно, расскажет ли вечером Кашеваров об этой встрече?
Мне кажется, Эдик, утром тебе пора в Октябрьской.
- Всегда готов. Документы для меня в порядке?
День клонился к вечеру, когда Зубцову вручили спецсообщение из
Москвы.
"В ходе следствия по делу Игумнова произведен обыск в квартире
сообщника Игумнова гражданина Сысоева. Изъят золотой слиток весом в
400 граммов с клеймом-печатью Бодылина.
Сысоев показал, что пять дней назад к нему на квартиру пришел
незнакомый мужчина лет сорока пяти с условным знаком от Игумнова и
предложил купить у него этот слиток. Игумнов категорически отрицает,
что направлял кого бы то ни было к Сысоеву. И действительно не ног
этого сделать, так как находился под стражей. Сысоев на фотороботе
Мамедова не признал. Сысоеву была также предъявлена фотография
Аксенова. На вопрос: знает ли он этого человека, Сысоев ответил
неопределенно.
В связи с этими обстоятельствами считаем целесообразным ваш выезд
в поселок Октябрьский..."
Зубцов, передав документ Патрину, возбужденно сказал:
- Щедрые граждане. Фунтовый слиток...
- Для вящей убедительности Нас прямо-таки заманивают в Москву,
услужливо указывают дорогу...
- Не ведут они никуда, дороги-то эти.
- На это и весь расчет. Словом, надо укладывать чемоданы и - в
Октябрьский.
- Лебедева послезавтра вылетает в Октябрьский. Кашеваров тоже
купил билет до Октябрьского, - доложил Осадчий.
- Вылетают одним рейсом?
- Он завтра вечером.
Кашеваров вошел по-свойски, шумно отдышался, протер платком
потное лицо, сказал с улыбкой:
- Не Сибирь - Африка. Не обессудьте, что поздно. Зашел вернуть
долг. Получил вот из Москвы. - И поставил на стол банку растворимого
кофе.
- А вы изрядно загорели, Степан Кондратьевич.
- Целый день под открытым небом. То в музей, то в архив, то на
Тополиную улицу - бегом от инфаркта.
- На Тополиной-то все шедевры скопировали?
- Так нет на Тополиной шедевров. На Песочной они. Но я ведь
приехал не за шедеврами, типичная старая сибирская улица - мне в самую
пору.
- И долго еще думаете бегать от инфаркта по Краснокаменску?
- Поспешить надо в Октябрьский. Завтра отбуду. Шелкопряд выходит
из коконов, начинается жор. Это мне нужно увидеть своими глазами. Так
что надоедаю вам в последний раз. - Он пытливо оглядел Зубцова и
заключил дружески: - У меня предчувствие, что судьба сведет нас и в
Северотайгинском районе...
- Может статься, что и повстречаемся. Я здесь с инспекторской
поездкой.
- Встреча с земляками в такой дальней дали - очень приятна.
Сегодня испытал такую радость.
Кашеваров стал неторопливо рассказывать, что в Москве есть у него
старинный знакомый, Павел Елизарович Потапов. Подвизается на
библиотечной ниве. И вот нежданно-негаданно повстречал он Павла
Елизаровича здесь, в парке. Отец Потапова до революции был компаньоном
самого Климентия Бодылина...
- Да-с, мир тесен, - заключил Кашеваров философски. - Потапов-то
здесь повстречался с дочкой самого Бодылина, Агнией Климентьевной. И
сын ее, Аксенов Николай Аристархович, умудрился унаследовать дедовский
прииск. Не в собственность, правда, но под свое начало. Встреча с
такими людьми. Для моего-то романа!..
Проводив соседа, Зубцов стоял на балконе и раздумывал: не
понапрасну ли он насторожен к Кашеварову. Вполне возможно, что все в
его устах - сущая правда. И в то же время столичный журналист
частенько как бы прощупывает его, их разговоры возвращаются к
Бодылину.
Он вернулся в комнату, включил телевизор. Шел концерт
самодеятельного хора. Зубцов развернул газету. К хоровому пению он был
равнодушен.
- Старинная сибирская песня о Ермаке. Запевает Антон Максимович
Овсянников...
Анатолий оторвал взгляд от газеты, прислушался.
- Антон Максимович - один из ветеранов Краснокаменской милиции,
начал службу в двадцатом году, вернувшись с фронтов гражданской войны.
После Великой Отечественной войны был учителем в сельской школе. В
юности полюбил песню, а теперь стал одним из организаторов хора...
Худощавый старичок с седым пышным чубом старательно повел
неожиданно крепким басом:
Ревела буря, дождь шумел.
Во мраке молнии блистали...
Дряблая стариковская шея, болезненные подглазницы и горячие, не
остывшие с годами глаза.
Зубцов, не дослушав песню, позвонил на студию телевидения.
- Попросите, пожалуйста, товарища Овсянникова после концерта
позвонить мне по телефону...
Звонок прозвучал минут через тридцать. Зубцов нетерпеливо схватил
трубку.
- Это - Овсянников. - Голос был не такой крепкий, как в песне, а
надтреснутый и хрипловатый. - Мне передали номер телефона. С кем имею
честь?..
- Не думал, не гадал, что встречу вас, Антон Максимович, -
повторил Зубцов обрадованно. - Куда я только ни направлял запросы. И в
адресное бюро, и в кадры. Ответы, как под копирку: "Не проживает, не
значится". "Сведений не имеем". Я и поверил: пропал Овсянников без
вести в сорок втором.
Река сонно всплескивала у гранитной стенки. Овсянников стоял,
опершись о парапет, стариковская ладошка на сером камне будто выпилена
из сосновой коры.
- Пропадал, да вот нашелся... Но вам где же сыскать. Живу в
пригородном районе. Сюда наезжаю только на спевки да на выступления
хора. А кадровики отставников в таком-то, как у меня не шибко великом
звании не жалуют своей памятью, - проговорил Овсянников со вздохом.
Потом, словно от забытья очнувшись, продолжал: - Вы спрашиваете меня о
Валдисе. Вильгельм Арвидович Валдис был моим начальником, старшим
товарищем, уважаемым человеком. Жизнь свою он кончил в схватке с
бандитами и похоронен с воинскими почестями. - Он окинул Зубцова
острым взглядом и заключил раздумчиво: - Однако же не могу скрыть, что
семя сомнений в своей правоте и проницательности Валдис заронил в меня
все-таки...
Антон Овсянников не спал третьи сутки. Две ночи просидел в
Николиной слободе: брали мокрушника Шишина. Едва доставили раненного в
перестрелке бандита в допровскую больницу, как Валдис приказал Антону
подменить на дежурстве Федю Сверчкова...
До смены оставался час, тут в дежурку заскочила старуха,
закутанная, несмотря на жару, в платок, и спросила:
- Здесь ли, чо ли, имают разбойников?
- Тут, - уныло буркнул Овсянников.
- Слава те! Я, почитай, с обеда тащусь через весь город, управу
ищу на татей...
- Да что поделалось-то, гражданочка? - перебил Овсянников. -
Только свою фамилию объяви!
- Проколова мне фамилия. Квартирую в слободе, во флигеле, два
дома от Бодылинского садоводства. Иду сегодня мимо садоводства, смотрю
- калитка нарастопашку и собака воет где-то далеко, ровно по
покойнику. Меня будто кто под ребро толкнул: зайди, мол, Власьевна,
глянь, что к чему. Вошла, вижу, собака привязана к дровянику короткой
цепью. Летник разворочен, дверь напрочь отодрана и крыльцо у дома
порушено. Жутко мне стало до невозможности. Сотворила я молитву и на
завалинку влезла, стала заглядывать в окошки. Смотрю, а на коврике под
образами сам хозяин связанный и убитый, в крови весь... Царство
небесное, вечный покой ему, благодетелю нашему...
Овсянников подошел к жестяному рукомойнику, горстями поплескал
себе воду на глаза, вышел на крыльцо, скомандовал конюху:
- Запрягай мою оперативную. Происшествие в Бодылинском
садоводстве.
В губрозыск Овсянников возвращался под утро. Колеса дрожек
по-змеиному шипели в пыли. Тянулись с боку немытые окна магазинов в
частой паутине трещин. На пятнистой стене можно рассмотреть
облупившиеся буквы: "Торговый дом "Бодылин и сыновья", перед подъездом
тумба в лохмотьях старой афиши.
Валдис встретил Овсянникова так, точно ждал в гости. Расстелил на
столе газету, принес кипятку, выложил заварку фабричного чаю,
полкаравая хлеба, сахарин.
- Ешь, Антон, - отхлебнул чай и спросил: - Ну, что там у
Бодылина?
- Ограбление. Убитый он.
- Ограбление?! - Светлые глаза Валдиса сощурились, потемнели. -
Что, налет банды?
Овсянников с наслаждением жевал хлеб, не пайковый, пополам с
картошкой и жмыхом, а настоящий, домашней выпечки.
- Не было там ни банды, ни налета. Там похитрее было обмозговано.
Один человек был у Бодылина. В кухне на столе две стопки, выпивка и
закуска. Все чин чином, в аккурат на двоих. В дом его пустил сам
Бодылин. Собаку, волкодава этого, мог перевести к дровянику только
хозяин. Бандиты, они прежде собаку бы пришибли, чтоб шума не подымала.
А тут сам Бодылин подсоблял, человек вошел вполне ему известный.
Валдис, почти не сгибая ног, прошагал по кабинету, остановился за
спиной Антона.
- Зачем друг пристукнет своего друга? И как один мог разворочать
столько, найти золото и уйти? Банда там орудовала, Антон! Кто-то из
них, может, знаком Бодылину, его и пустили вперед для приманки.
"Ну что ты затвердил: банда, банда?.. Сам же все напортачил; не
отпусти ты Бодылина, не было бы происшествия, и золото лежало бы
сейчас в Государственном банке", - думал Овсянников и сказал упрямо:
- По-другому там все было. Когда Бодылина от нас отпустили,
кликнул он верного человека или тот сам вышел на купца. И все у них
сталося полюбовно. Угостились, и Бодылин ему выдал клад. Потом уж
гостенек пристрелил хозяина. На это, само собой, у них не было
уговора.
В светлых, водянистых глазах Валдиса свинцовый блеск. Однако
начальник, будто от света загородился, прикрыл глаза ладонью,
опустился на стул, набил трубку, отфыркал клубы дыма, сказал с
усмешкой:
- Может, ты, Овсянников, есть знаменитый сыщик Путилин,
Пинкертон, Шерлок Холмс, с одного взгляда проник в тайну и понял все?
Стало обидно от насмешливого тона Валдиса и от того, что тот
сравнил его, красного субинспектора, с царскими ищейками и слугами
капитала.
- Не я придумал про одного человека. Старуха Проколова видела:
крутился там мужик, чернявый, на левый глаз косоватый... А это -
приметы Якова Филина...
Валдис настороженно посмотрел на Овсянникова и сказал с укором:
- Ты что, Антон? Разве не ты выписывал препроводиловку для
перевода Филина из губернского в Таежинский уездный допр? В Таежинске
за Филиным числятся три грабежа, в том числе пристанской кассы. Разве
не ты, Антон, подменял на дежурстве нашего самого боевого и опытного
инспектора Федю Сверчкова, который уже целую неделю конвоирует в
Таежинск Филина и не сегодня-завтра вернется домой? Разве не так?
- Так, - буркнул Антон и смутился: и верно, вышло не очень-то
складно. Какой-то старухе поверил, а документам и своим глазам - нет.
- Словом, Антон, составляй рапорт о происшествии. Пиши, как
понимаешь, не криви душой. Считаешь, что там действовал один человек,
так и пиши. Нам нужна правда. Мы не царская охранка, а
рабоче-крестьянская милиция. Но о Филине, послушай моего доброго
совета, не вспоминай, наши ребята засмеют тебя: поверил бредням
выжившей из ума бабки. А еще лучше, Антон, иди отоспись за трое суток,
а рапорт напишешь на свежую голову. Из-за классово чуждого элемента не
стоит надсажаться. А золото... Сколько его там, по-твоему, взяли? Пуд
примерно. Золото сам и найдешь, когда задержим бандитов. Месяц тебе
сроку. Найдешь - заслужишь благодарность рабоче-крестьянской власти...
- И ваши подозрения против Филина не подтвердились? - спросил
Зубцов.
- В том-то и штука, Анатолий Владимирович, что и сейчас я не могу
ни утверждать, ни отрицать участия Филина. За пять дней до убийства
Бодылина Сверчков действительно доставил Филина в Таежинский допр.
Однако Филин той же ночью бежал, но куда? Задержан он был в том же
Таежинске и неизвестно, выезжал ли в Краснокаменск. Но в жестокости,
коварстве расправы над Бодылиным - почерк Филина.
- Что же, Валдис как будто выгораживал его?
- Я этого не утверждал и не утверждаю. Валдис сложил голову в
бою. Это забыть трудно.
Едва Антон вошел в здание уголовного розыска, как его вызвал
начальник.
- Вы помните, товарищ Овсянников, - холодно начал Валдис, - что
после ограбления Бодылина прошло, - он слегка скосил глаза на
самодельный календарь, - тридцать два дня, больше месяца!
- Помню, - ответил Антон и горестно вздохнул. В голосе начальника
слышалось: "Тюха ты, Овсянников, а никакой не красный субинспектор -
гроза пособников контрреволюции".
- В расследовании этого происшествия я дал вам полную
самостоятельность и не мешал вам.
"Не мешал, но и пособлял не шибко, - хотел рубануть Овсянников в
оправдание себе. - Где бы ни стряслось чего, сразу: "Овсянников,
поезжай, разберись". А что ни день - новые происшествия. Об убийстве
Бодылина и мозгами-то пораскинуть некогда".
Однако Антон поостерегся высказываться так откровенно. Как ни
обиден язвительный тон Валдиса, но крыть Овсянникову нечем. Месяц
промелькнул, но ни золото не найдено, ни убийца. Даже и следов
никаких. И с обысками по воровским малинам ходил, и скупщиков
краденого допрашивал как мог строго, - бодылинское золото растаяло,
будто снег весной... А что касается происшествий, так не Валдис же их
придумывает, и не один Овсянников в запарке.
Валдис оглядел его пытливо:
- Так где же он есть, тот пуд золота и тот
экспроприатор-одиночка?
- Где же ему быть? - Овсянников вздохнул. - Хоронится на хазе. А
коли умный, то и вовсе скрылся из города. Может, к границе путь взял.
Может, в тайге затаился, ждет, пока все угомонятся...
- Может! Не может!.. Кто ты есть, Овсянников, - красный
субинспектор или гадальщик на бобах?
- Не совладать мне одному, нашему губрозыску то есть. Без
соседей, без их подсобления нам золото это не сыскать и налетчика не
изловить. Надобно всем сибирским розыскам приналечь артельно.
- Артельно! - Валдис фыркнул. - Тебе-то, субинспектору, может, и
прилично на всю Сибирь кричать "караул". А мне, начальнику угрозыска,
совестно. Скажут, хороша в Краснокаменске революционная милиция и
начальник там молодец. Сами палец о палец не ударили, а зовут на
помощь: сыщите нам по всей Сибири невесть кого и невесть что. И откуда
в тебе, Овсянников, это желание держать ручки в брючки. Нет, ты сам
себе набей трудовые мозоли. Говоришь, "на хазе", а ты прошел, проверил
эти хазы?
- Кабы знать их все, берлоги эти...
- Хорошо, хоть меня послушал, не написал в рапорте про Филина.
Стал бы посмешищем, Филин-то в Таежинске за решеткой...
Овсянников понурился:
- Обозналась, видно, старуха.
- То-то, что обозналась. Где твоя революционная бдительность,
Овсянников? А если старуха Проколова в сговоре с бандитами и навела
тебя на ложный след? Ты и клюнул на приманку. Скажи спасибо, что я
приказал этой старой карге не распускать провокационных слухов. Она бы
долго водила тебя за нос, пока вовсе не затащила в контрреволюционное
болото.
- Старуха Проколова? Меня в контрреволюционное болото?!
- Стыдно, Овсянников! Враг не спит!.. Кругом враг. А ты берешь
под защиту непроверенную старуху. Это же полная потеря классовой
бдительности.
Валдис привычно зашагал по кабинету. Поскрипывали начищенные
сапоги, туго затянутые ремни портупеи. Сказал с расстановкой:
- Другой начальник угро упек бы тебя под суд революционного
трибунала. За халатность, за медлительность в расследовании. Я хорошо
отношусь к тебе, Антон, будто к сыну. Возьму твой грех на свою душу.
- Это как? - оторопел Овсянников.
- Прекращать надо, Антон Максимович, дело. Подумай сам. Кто
погиб? Наш брат по классу, пролетарий труда? Красный герой? - Валдис
пожал плечами, презрительно фыркнул. - И сказать-то противно -
Бодылин! Кровосос! Эксплуататор! Да туда ему и дорога. Пристрелили
бандиты. Спасибо, пулю нам сберегли. Кабы не золото, мы бы и
вмешиваться не стали.
- Так вы же сами, - Овсянников трудно прокашлялся. - Вы же сами
говорили: у Бодылина пуды золота А в республике разорение, люди пухнут
с голода... А теперь... Ничего не найдя, закрыть дело. И потом...
Какой бы он там ни был, Бодылин, пусть и классово нам чуждый, да ведь
человек. И убивать его не дозволено никому...
Валдис с недоверчивым интересом окинул взглядом субинспектора от
порыжелых сапог до застиранной ветхой гимнастерки и сказал
презрительно:
- Ты, Овсянников, не подходишь для нашей работы. Добренький
такую. Нет, две, однако, книги. Как называются - мне без надобности.
Еще принесли приемничек. Ну, эти, как их, транзитные, что ли...
Спрашивают, можно это бандеролью отправить? Отвечаю: почему нельзя?
Ну, пощелкали они кнопкой, колесико повертели, музыка запела. Я
запаковала, выписала квитанцию - и вся недолга. Я говорю, обыкновенно
все. Кабы они не запускали транзитник свой, я бы не вспомнила ни за
что - год почти прошел.
"Будто продемонстрировать хотели: мол, все в порядке, обычный
приемник. А на самом деле это был совсем не приемник..." - подумал
Копченов.
- А как выглядели эти двое?
- А тоже обыкновенно. Одетые, как все ходят нынче, в чистом. И на
личность ничего особенного. Который сдавал бандероль, я его что-то не
примечала в поселке, невидный такой из себя, белесый, скуластенький.
Ну, а второй, он вроде нонешний год старается на Светлой. Высоченный
такой парень, на лицо приятный. Встретила я его недавно. На улице
позвал его кто-то по фамилии. Признать-то сразу его признала, а вот
фамилия из головы вон. Съедобная вроде - не то Булкин, не то Лепешкин
или Рыбкин...
- Не Карасев, случайно?
- Может, и Карасев.
Ну, конечно же. Как только лейтенант мог позабыть? Он же сам
интересовался в старательской артели местожительством работавших в
прошлом году сезонников и записал адрес Карасева: Москва, Большая
Калужская, дом двадцать пять. Так вот почему привлекла его внимание
бандероль к Желтову. Этот Желтов - сосед Карасева. И похоже, что
Карасев принимал участие в отправке бандероли. Но бандероль-то отравил
все-таки Смородин.
Но стоп! Почему он так уверен в том, что это был Смородин именно
из Сосновского, а не другой. И Карасев - парень, которого трудно
заподозрить в чем-то. Трудолюбив, культурен, вежлив, к выпивке
равнодушен. Вон как дружка своего шибанул за пьянки. Снова приехал
сюда и работает на совесть.
И все-таки придется проверять Карасева и его московского соседа
Желтова, Ступина, которому отправил посылку Варварин, разыскивать
Варварина и Смородина. Осторожно проверять, без шума, чтобы не обидеть
напрасно. Но проверять непременно.
Вылетая из Москвы, Зубцов надеялся, что сможет найти с Агнией
Климентьевной общий язык и, возможно, даже сделать ее своей союзницей.
Но то, что удалось уловить при встрече с нею, появление Кашеварова и
особенно Потапова поколебало намерения Зубцова и убедило, что
разговаривать начистоту опрометчиво.
Преждевременно заводить откровенный разговор и с Аксеновым. Да и
нет сейчас его в Октябрьском. Уехал на коллегию министерства,
простудился, заполучил тяжелый грипп и неизвестно когда вернется из
Москвы.
Отзывы об Аксенове самые лестные, но товарищи из
Северотайгинского райотдела подозревают в кражах золота Тимофея
Варварина, которому покровительствует Аксенов. Варварин прошлой осенью
выехал неизвестно куда. Пришлось объявлять всесоюзный розыск. Дмитрий
Ступин, которому Варварин отправил посылку, завербовался в рыболовный
флот и промышляет у Огненной Земли.
Московский адресат Григория Смородина, Михаил Желтов, уехал
туристом на Кубу. А пока не допрошены Смородин и Желтов, нельзя ничего
сказать о роли Карасева. Может быть, он случайно зашел со Смородиным
на почту, а может быть, это вообще не Карасев.
Раздумывая об этом, Зубцов закончил зарядку, оглядываясь на
дверь, побоксовал подушку, запил кефиром черствую булочку и отправился
в областное управление к полковнику Патрину.
Сергей Иванович встретил, как всегда, радушно:
- Хорошо ли отдыхал, Анатолий Владимирович?
- Хорошо, - буркнул Зубцов. - Хотя и устать не с чего. Смотрим,
смотрим, а увидеть не можем...
- Эх, кабы могли мы с одного взгляда все рассмотреть, так были бы
повсюду тишь да гладь, а мы с тобой хроническими безработными.
- Вот славно бы, пришел с повинной последний неразысканный
преступник - и милиция стала безработной. Я переквалифицируюсь в
историки. Трактат напишу о борьбе прогрессивных и реакционных
тенденций среди дореволюционной сибирской интеллигенции.
Патрин вздохнул:
- Не знаю, что приготовит нам день грядущий, а день минувший
принес такие новости: вчера Потапов заходил к Лебедевой. Побыл у нее
часа три и уехал на турбазу, где проводит семинар библиотекарей.
- Все у Потапова в ажуре, - отозвался Зубцов. - Но почему он,
собираясь на такой же семинар в Тюмень, срочно переиграл командировку
и прилетел сюда? Не потому ли, что всколыхнул я его допросом,
интересом к Бодылину. Он же сообразил сразу, чем вызван мой интерес. А
главное: как вышел на Наследницу? Сам же говорил мне, что дочь
Бодылина умерла. Может, он главный в шайке, его сообщники были у
Никандрова?.. Ох, и глаза у него были, Сергей Иванович, во время
нашего разговора! Такая гамма чувств. А с другой стороны, - Зубцов по
привычке закружил по комнате, - вроде бы и логично, что приехал в
Краснокаменск. Ведь после того не значит вследствие того... Товарищ,
которого направляли сюда, заболел. У Потапова в Краснокаменске живут
дочь, внуки, он навещал их и раньше. И встречи с Лебедевой
естественны: отцы их были знакомы. Но откуда все-таки он узнал про
нее? Ладно, через два дня семинар закончится. Посмотрим, как поведет
себя Потапов. А пока ждать...
- Совершенно справедливо, товарищ майор, - за спиной Зубцова
раздался подчеркнуто внушительный голос. - Генерал Шадричев считает,
что нет оснований для изменений тактики. Время решительных действий не
наступило.
- На том стоим уже десять дней, - Зубцов растроганно смотрел на
Федорина. - Семейство-то видел мое?..
- И не однажды. Между прочим, в Сибири, как в Сахаре, жара, а в
Москве дожди. Юрка твой пристрастился сбрасывать сандалии и шлепать
босиком по лужам. Нину это приводит в отчаянье. Она уверена: сын
получил от тебя порочный генетический код. А вообще-то, просила
передать привет и сказать, что все в порядке...
- Спасибо. Если ты уже истощил свое остроумие, расскажи нам с
Сергеем Ивановичем о Кашеварове.
- Не так уж много, - Федорин разом отрешился от шутливого тона. -
Журналист-профессионал на вольных хлебах. До войны жил в Ленинграде.
Всю войну служил в армии, имеет награды. После демобилизации поселился
в Москве. Одинок. У него две комнаты в коммунальной квартире. Третью
комнату в секции занимает пенсионерка Надежда Алексеевна Завьялова. Ей
около семидесяти, в прошлом бухгалтер. У Кашеварова на станции
Лосиноостровская скромная дачка. Она замкнута и оборудована
сигнализацией. В феврале Кашеваров заключил с журналом договор на
статью о сибирском шелкопряде, однако командировку в Северотайгинский
район попросил две недели назад, что естественно: зимой шелкопряд в
спячке. В издательстве от Кашеварова есть заявка на роман о старой
Сибири и сибирской интеллигенции. Подана в июне. Кроме командировки от
журнала, он оформил творческую командировку от групкома литераторов
для сбора материалов к роману. Так что в Москве у него все в порядке.
- Здесь у него тоже все в порядке, - сказал Зубцов. - Ведет себя,
как надлежит в творческой командировке. Побывал в писательской
организации, в редакциях газет, в Институте леса, в архивах и музеях,
навещает старожилов, иногда рисует на Тополиной улице, но к Лебедевой
не проявлял ни малейшего интереса.
- Так, может, и нам к нему - ни малейшего интереса? - спросил
Федорин.
- Понимаешь, Эдик, все у Кашеварова в порядке. За исключением
мелочей. Заявка подана в издательство в июне, после смерти
Никандрова... Или вот... В обществе охраны исторических памятников мне
объяснили: наиболее ценные образцы старинной архитектуры находятся на
Песочной улице. Кашеваров знает об этом, однако рисует на Тополиной,
вблизи домика Лебедевой, хотя резьба там довольно заурядная.
Случайностью можно считать и его визиты ко мне. Он каждый вечер
рассказывает, чем занимается днем. Не много ли случайностей, чтобы не
задуматься о закономерностях?..
- Соседка Кашеварова действительно получала от него телеграмму о
растворимом кофе, - рассказывал Федорин. - Я побывал у нее, сказал что
издательству необходимо связаться со Степаном Кондратьевичем, а его
Краснокаменского адреса мы не знаем. Она показала телеграмму,
говорила, что дважды звонили из редакции журнала, интересовались
адресом Кашеварова. Секретарь журнала подтвердил, что звонил
Завьяловой. Кто был вторым собеседником, пока невыяснено.
- Фоторобот Мамедова не показывали Завьяловой? - спросил Патрин.
- Нет, поостереглись. Но соседям, ребятишкам, постовым
милиционерам, регулировщикам, водителям транспорта показывали. Соседям
Кашеварова по даче - тоже. Припомнить Мамедова не смог никто. И в
районе, где живет Потапов, никто не видел Мамедова.
- Выходит, Мамедов действительно главный? - Зубцов закружил по
комнате. - Неужели над ним и за его спиной никого? Или параллельно
действуют две группы?
- Разрешите, товарищ полковник? - Капитан Осадчий подошел к
столу: - Сегодня утром Потапов опять был у Лебедевой, потом направился
в парк, там встретился с Кашеваровым. Встретились как старые знакомые.
- Неужели пересечение? - Зубцов азартно растер лоб. - Первое, за
много дней. Интересно, расскажет ли вечером Кашеваров об этой встрече?
Мне кажется, Эдик, утром тебе пора в Октябрьской.
- Всегда готов. Документы для меня в порядке?
День клонился к вечеру, когда Зубцову вручили спецсообщение из
Москвы.
"В ходе следствия по делу Игумнова произведен обыск в квартире
сообщника Игумнова гражданина Сысоева. Изъят золотой слиток весом в
400 граммов с клеймом-печатью Бодылина.
Сысоев показал, что пять дней назад к нему на квартиру пришел
незнакомый мужчина лет сорока пяти с условным знаком от Игумнова и
предложил купить у него этот слиток. Игумнов категорически отрицает,
что направлял кого бы то ни было к Сысоеву. И действительно не ног
этого сделать, так как находился под стражей. Сысоев на фотороботе
Мамедова не признал. Сысоеву была также предъявлена фотография
Аксенова. На вопрос: знает ли он этого человека, Сысоев ответил
неопределенно.
В связи с этими обстоятельствами считаем целесообразным ваш выезд
в поселок Октябрьский..."
Зубцов, передав документ Патрину, возбужденно сказал:
- Щедрые граждане. Фунтовый слиток...
- Для вящей убедительности Нас прямо-таки заманивают в Москву,
услужливо указывают дорогу...
- Не ведут они никуда, дороги-то эти.
- На это и весь расчет. Словом, надо укладывать чемоданы и - в
Октябрьский.
- Лебедева послезавтра вылетает в Октябрьский. Кашеваров тоже
купил билет до Октябрьского, - доложил Осадчий.
- Вылетают одним рейсом?
- Он завтра вечером.
Кашеваров вошел по-свойски, шумно отдышался, протер платком
потное лицо, сказал с улыбкой:
- Не Сибирь - Африка. Не обессудьте, что поздно. Зашел вернуть
долг. Получил вот из Москвы. - И поставил на стол банку растворимого
кофе.
- А вы изрядно загорели, Степан Кондратьевич.
- Целый день под открытым небом. То в музей, то в архив, то на
Тополиную улицу - бегом от инфаркта.
- На Тополиной-то все шедевры скопировали?
- Так нет на Тополиной шедевров. На Песочной они. Но я ведь
приехал не за шедеврами, типичная старая сибирская улица - мне в самую
пору.
- И долго еще думаете бегать от инфаркта по Краснокаменску?
- Поспешить надо в Октябрьский. Завтра отбуду. Шелкопряд выходит
из коконов, начинается жор. Это мне нужно увидеть своими глазами. Так
что надоедаю вам в последний раз. - Он пытливо оглядел Зубцова и
заключил дружески: - У меня предчувствие, что судьба сведет нас и в
Северотайгинском районе...
- Может статься, что и повстречаемся. Я здесь с инспекторской
поездкой.
- Встреча с земляками в такой дальней дали - очень приятна.
Сегодня испытал такую радость.
Кашеваров стал неторопливо рассказывать, что в Москве есть у него
старинный знакомый, Павел Елизарович Потапов. Подвизается на
библиотечной ниве. И вот нежданно-негаданно повстречал он Павла
Елизаровича здесь, в парке. Отец Потапова до революции был компаньоном
самого Климентия Бодылина...
- Да-с, мир тесен, - заключил Кашеваров философски. - Потапов-то
здесь повстречался с дочкой самого Бодылина, Агнией Климентьевной. И
сын ее, Аксенов Николай Аристархович, умудрился унаследовать дедовский
прииск. Не в собственность, правда, но под свое начало. Встреча с
такими людьми. Для моего-то романа!..
Проводив соседа, Зубцов стоял на балконе и раздумывал: не
понапрасну ли он насторожен к Кашеварову. Вполне возможно, что все в
его устах - сущая правда. И в то же время столичный журналист
частенько как бы прощупывает его, их разговоры возвращаются к
Бодылину.
Он вернулся в комнату, включил телевизор. Шел концерт
самодеятельного хора. Зубцов развернул газету. К хоровому пению он был
равнодушен.
- Старинная сибирская песня о Ермаке. Запевает Антон Максимович
Овсянников...
Анатолий оторвал взгляд от газеты, прислушался.
- Антон Максимович - один из ветеранов Краснокаменской милиции,
начал службу в двадцатом году, вернувшись с фронтов гражданской войны.
После Великой Отечественной войны был учителем в сельской школе. В
юности полюбил песню, а теперь стал одним из организаторов хора...
Худощавый старичок с седым пышным чубом старательно повел
неожиданно крепким басом:
Ревела буря, дождь шумел.
Во мраке молнии блистали...
Дряблая стариковская шея, болезненные подглазницы и горячие, не
остывшие с годами глаза.
Зубцов, не дослушав песню, позвонил на студию телевидения.
- Попросите, пожалуйста, товарища Овсянникова после концерта
позвонить мне по телефону...
Звонок прозвучал минут через тридцать. Зубцов нетерпеливо схватил
трубку.
- Это - Овсянников. - Голос был не такой крепкий, как в песне, а
надтреснутый и хрипловатый. - Мне передали номер телефона. С кем имею
честь?..
- Не думал, не гадал, что встречу вас, Антон Максимович, -
повторил Зубцов обрадованно. - Куда я только ни направлял запросы. И в
адресное бюро, и в кадры. Ответы, как под копирку: "Не проживает, не
значится". "Сведений не имеем". Я и поверил: пропал Овсянников без
вести в сорок втором.
Река сонно всплескивала у гранитной стенки. Овсянников стоял,
опершись о парапет, стариковская ладошка на сером камне будто выпилена
из сосновой коры.
- Пропадал, да вот нашелся... Но вам где же сыскать. Живу в
пригородном районе. Сюда наезжаю только на спевки да на выступления
хора. А кадровики отставников в таком-то, как у меня не шибко великом
звании не жалуют своей памятью, - проговорил Овсянников со вздохом.
Потом, словно от забытья очнувшись, продолжал: - Вы спрашиваете меня о
Валдисе. Вильгельм Арвидович Валдис был моим начальником, старшим
товарищем, уважаемым человеком. Жизнь свою он кончил в схватке с
бандитами и похоронен с воинскими почестями. - Он окинул Зубцова
острым взглядом и заключил раздумчиво: - Однако же не могу скрыть, что
семя сомнений в своей правоте и проницательности Валдис заронил в меня
все-таки...
Антон Овсянников не спал третьи сутки. Две ночи просидел в
Николиной слободе: брали мокрушника Шишина. Едва доставили раненного в
перестрелке бандита в допровскую больницу, как Валдис приказал Антону
подменить на дежурстве Федю Сверчкова...
До смены оставался час, тут в дежурку заскочила старуха,
закутанная, несмотря на жару, в платок, и спросила:
- Здесь ли, чо ли, имают разбойников?
- Тут, - уныло буркнул Овсянников.
- Слава те! Я, почитай, с обеда тащусь через весь город, управу
ищу на татей...
- Да что поделалось-то, гражданочка? - перебил Овсянников. -
Только свою фамилию объяви!
- Проколова мне фамилия. Квартирую в слободе, во флигеле, два
дома от Бодылинского садоводства. Иду сегодня мимо садоводства, смотрю
- калитка нарастопашку и собака воет где-то далеко, ровно по
покойнику. Меня будто кто под ребро толкнул: зайди, мол, Власьевна,
глянь, что к чему. Вошла, вижу, собака привязана к дровянику короткой
цепью. Летник разворочен, дверь напрочь отодрана и крыльцо у дома
порушено. Жутко мне стало до невозможности. Сотворила я молитву и на
завалинку влезла, стала заглядывать в окошки. Смотрю, а на коврике под
образами сам хозяин связанный и убитый, в крови весь... Царство
небесное, вечный покой ему, благодетелю нашему...
Овсянников подошел к жестяному рукомойнику, горстями поплескал
себе воду на глаза, вышел на крыльцо, скомандовал конюху:
- Запрягай мою оперативную. Происшествие в Бодылинском
садоводстве.
В губрозыск Овсянников возвращался под утро. Колеса дрожек
по-змеиному шипели в пыли. Тянулись с боку немытые окна магазинов в
частой паутине трещин. На пятнистой стене можно рассмотреть
облупившиеся буквы: "Торговый дом "Бодылин и сыновья", перед подъездом
тумба в лохмотьях старой афиши.
Валдис встретил Овсянникова так, точно ждал в гости. Расстелил на
столе газету, принес кипятку, выложил заварку фабричного чаю,
полкаравая хлеба, сахарин.
- Ешь, Антон, - отхлебнул чай и спросил: - Ну, что там у
Бодылина?
- Ограбление. Убитый он.
- Ограбление?! - Светлые глаза Валдиса сощурились, потемнели. -
Что, налет банды?
Овсянников с наслаждением жевал хлеб, не пайковый, пополам с
картошкой и жмыхом, а настоящий, домашней выпечки.
- Не было там ни банды, ни налета. Там похитрее было обмозговано.
Один человек был у Бодылина. В кухне на столе две стопки, выпивка и
закуска. Все чин чином, в аккурат на двоих. В дом его пустил сам
Бодылин. Собаку, волкодава этого, мог перевести к дровянику только
хозяин. Бандиты, они прежде собаку бы пришибли, чтоб шума не подымала.
А тут сам Бодылин подсоблял, человек вошел вполне ему известный.
Валдис, почти не сгибая ног, прошагал по кабинету, остановился за
спиной Антона.
- Зачем друг пристукнет своего друга? И как один мог разворочать
столько, найти золото и уйти? Банда там орудовала, Антон! Кто-то из
них, может, знаком Бодылину, его и пустили вперед для приманки.
"Ну что ты затвердил: банда, банда?.. Сам же все напортачил; не
отпусти ты Бодылина, не было бы происшествия, и золото лежало бы
сейчас в Государственном банке", - думал Овсянников и сказал упрямо:
- По-другому там все было. Когда Бодылина от нас отпустили,
кликнул он верного человека или тот сам вышел на купца. И все у них
сталося полюбовно. Угостились, и Бодылин ему выдал клад. Потом уж
гостенек пристрелил хозяина. На это, само собой, у них не было
уговора.
В светлых, водянистых глазах Валдиса свинцовый блеск. Однако
начальник, будто от света загородился, прикрыл глаза ладонью,
опустился на стул, набил трубку, отфыркал клубы дыма, сказал с
усмешкой:
- Может, ты, Овсянников, есть знаменитый сыщик Путилин,
Пинкертон, Шерлок Холмс, с одного взгляда проник в тайну и понял все?
Стало обидно от насмешливого тона Валдиса и от того, что тот
сравнил его, красного субинспектора, с царскими ищейками и слугами
капитала.
- Не я придумал про одного человека. Старуха Проколова видела:
крутился там мужик, чернявый, на левый глаз косоватый... А это -
приметы Якова Филина...
Валдис настороженно посмотрел на Овсянникова и сказал с укором:
- Ты что, Антон? Разве не ты выписывал препроводиловку для
перевода Филина из губернского в Таежинский уездный допр? В Таежинске
за Филиным числятся три грабежа, в том числе пристанской кассы. Разве
не ты, Антон, подменял на дежурстве нашего самого боевого и опытного
инспектора Федю Сверчкова, который уже целую неделю конвоирует в
Таежинск Филина и не сегодня-завтра вернется домой? Разве не так?
- Так, - буркнул Антон и смутился: и верно, вышло не очень-то
складно. Какой-то старухе поверил, а документам и своим глазам - нет.
- Словом, Антон, составляй рапорт о происшествии. Пиши, как
понимаешь, не криви душой. Считаешь, что там действовал один человек,
так и пиши. Нам нужна правда. Мы не царская охранка, а
рабоче-крестьянская милиция. Но о Филине, послушай моего доброго
совета, не вспоминай, наши ребята засмеют тебя: поверил бредням
выжившей из ума бабки. А еще лучше, Антон, иди отоспись за трое суток,
а рапорт напишешь на свежую голову. Из-за классово чуждого элемента не
стоит надсажаться. А золото... Сколько его там, по-твоему, взяли? Пуд
примерно. Золото сам и найдешь, когда задержим бандитов. Месяц тебе
сроку. Найдешь - заслужишь благодарность рабоче-крестьянской власти...
- И ваши подозрения против Филина не подтвердились? - спросил
Зубцов.
- В том-то и штука, Анатолий Владимирович, что и сейчас я не могу
ни утверждать, ни отрицать участия Филина. За пять дней до убийства
Бодылина Сверчков действительно доставил Филина в Таежинский допр.
Однако Филин той же ночью бежал, но куда? Задержан он был в том же
Таежинске и неизвестно, выезжал ли в Краснокаменск. Но в жестокости,
коварстве расправы над Бодылиным - почерк Филина.
- Что же, Валдис как будто выгораживал его?
- Я этого не утверждал и не утверждаю. Валдис сложил голову в
бою. Это забыть трудно.
Едва Антон вошел в здание уголовного розыска, как его вызвал
начальник.
- Вы помните, товарищ Овсянников, - холодно начал Валдис, - что
после ограбления Бодылина прошло, - он слегка скосил глаза на
самодельный календарь, - тридцать два дня, больше месяца!
- Помню, - ответил Антон и горестно вздохнул. В голосе начальника
слышалось: "Тюха ты, Овсянников, а никакой не красный субинспектор -
гроза пособников контрреволюции".
- В расследовании этого происшествия я дал вам полную
самостоятельность и не мешал вам.
"Не мешал, но и пособлял не шибко, - хотел рубануть Овсянников в
оправдание себе. - Где бы ни стряслось чего, сразу: "Овсянников,
поезжай, разберись". А что ни день - новые происшествия. Об убийстве
Бодылина и мозгами-то пораскинуть некогда".
Однако Антон поостерегся высказываться так откровенно. Как ни
обиден язвительный тон Валдиса, но крыть Овсянникову нечем. Месяц
промелькнул, но ни золото не найдено, ни убийца. Даже и следов
никаких. И с обысками по воровским малинам ходил, и скупщиков
краденого допрашивал как мог строго, - бодылинское золото растаяло,
будто снег весной... А что касается происшествий, так не Валдис же их
придумывает, и не один Овсянников в запарке.
Валдис оглядел его пытливо:
- Так где же он есть, тот пуд золота и тот
экспроприатор-одиночка?
- Где же ему быть? - Овсянников вздохнул. - Хоронится на хазе. А
коли умный, то и вовсе скрылся из города. Может, к границе путь взял.
Может, в тайге затаился, ждет, пока все угомонятся...
- Может! Не может!.. Кто ты есть, Овсянников, - красный
субинспектор или гадальщик на бобах?
- Не совладать мне одному, нашему губрозыску то есть. Без
соседей, без их подсобления нам золото это не сыскать и налетчика не
изловить. Надобно всем сибирским розыскам приналечь артельно.
- Артельно! - Валдис фыркнул. - Тебе-то, субинспектору, может, и
прилично на всю Сибирь кричать "караул". А мне, начальнику угрозыска,
совестно. Скажут, хороша в Краснокаменске революционная милиция и
начальник там молодец. Сами палец о палец не ударили, а зовут на
помощь: сыщите нам по всей Сибири невесть кого и невесть что. И откуда
в тебе, Овсянников, это желание держать ручки в брючки. Нет, ты сам
себе набей трудовые мозоли. Говоришь, "на хазе", а ты прошел, проверил
эти хазы?
- Кабы знать их все, берлоги эти...
- Хорошо, хоть меня послушал, не написал в рапорте про Филина.
Стал бы посмешищем, Филин-то в Таежинске за решеткой...
Овсянников понурился:
- Обозналась, видно, старуха.
- То-то, что обозналась. Где твоя революционная бдительность,
Овсянников? А если старуха Проколова в сговоре с бандитами и навела
тебя на ложный след? Ты и клюнул на приманку. Скажи спасибо, что я
приказал этой старой карге не распускать провокационных слухов. Она бы
долго водила тебя за нос, пока вовсе не затащила в контрреволюционное
болото.
- Старуха Проколова? Меня в контрреволюционное болото?!
- Стыдно, Овсянников! Враг не спит!.. Кругом враг. А ты берешь
под защиту непроверенную старуху. Это же полная потеря классовой
бдительности.
Валдис привычно зашагал по кабинету. Поскрипывали начищенные
сапоги, туго затянутые ремни портупеи. Сказал с расстановкой:
- Другой начальник угро упек бы тебя под суд революционного
трибунала. За халатность, за медлительность в расследовании. Я хорошо
отношусь к тебе, Антон, будто к сыну. Возьму твой грех на свою душу.
- Это как? - оторопел Овсянников.
- Прекращать надо, Антон Максимович, дело. Подумай сам. Кто
погиб? Наш брат по классу, пролетарий труда? Красный герой? - Валдис
пожал плечами, презрительно фыркнул. - И сказать-то противно -
Бодылин! Кровосос! Эксплуататор! Да туда ему и дорога. Пристрелили
бандиты. Спасибо, пулю нам сберегли. Кабы не золото, мы бы и
вмешиваться не стали.
- Так вы же сами, - Овсянников трудно прокашлялся. - Вы же сами
говорили: у Бодылина пуды золота А в республике разорение, люди пухнут
с голода... А теперь... Ничего не найдя, закрыть дело. И потом...
Какой бы он там ни был, Бодылин, пусть и классово нам чуждый, да ведь
человек. И убивать его не дозволено никому...
Валдис с недоверчивым интересом окинул взглядом субинспектора от
порыжелых сапог до застиранной ветхой гимнастерки и сказал
презрительно:
- Ты, Овсянников, не подходишь для нашей работы. Добренький