Силецкий Александр
Отпуск с убийцей
Александр Силецкий
Отпуск с убийцей
Глава 1
Он приехал.
Поезд в последний раз дернулся и встал.
В раскрытое окно - вагон, слава богу, старенький, без этих модных, вечно неработающих ухищрений - мигом ворвался особый, вокзальный гомон: все спрашивали и отвечали разом, лязгали тележки носильщиков, со всех сторон гнусаво грохотали репродукторы и слышались свистки, сопровождаемые тягостно-раскатистым шипеньем, точно невесть кто, громадный, но невидимый, обиженно вздыхал.
Он не любил эту суету, традиционно связанную с высадкой-посадкой.
Ему так часто приходилось ездить по стране (без экстренной нужды он самолетами предпочитал не пользоваться), да и за ее пределами, что давно уже утратилось то восторженно-приподнятое чувство, которое испытывает почти каждый, когда поезд делает остановку и надо наконец-то выходить.
Смешно, подумал он, я и теперь воспринимаю свой приезд, как будто у меня - простая деловая командировка. Но ведь нет же, нет, - отпуск!
Место от столицы в некотором роде удаленное, а в расписании указано, что поезду стоять тут черт-те сколько - целых двадцать пять минут.
Неписаный закон: чем далее от центра - тем длиннее остановки.
Может, так и надо, чтоб хоть этим компенсировать синдром глубинки.
Впрочем, не настолько уж глубинка: все-таки - районный центр. Но - не ближний.
И таким пребудет навсегда.
Он встал и сдернул с полки туго запакованный баул внушительных размеров.
Потом надел пиджак, поправил галстук и, задвинув до упора дверь, на несколько секунд застыл перед купейным тусклым зеркалом.
Чтобы увидеть себя хорошенько, ему пришлось даже немного подогнуть колени: ничего не поделаешь, метр девяносто семь - не очень в наши дни удобный рост, жизнь в основном налажена для более, так скажем, усредненных... Слава богу, лишний вес пока не тяготил, хотя бы это.
Спать в поездах, конечно, было далеко не просто... Но на самолетах он себя и вовсе чувствовал паршиво.
Да к тому же не в любую точку есть авиарейсы! А в глубинку добираться как-то надо.
На него из зеркала взглянуло заспанное, хмурое, с глубокими морщинами на лбу, землисто-бледное лицо, хотя и сохранившее черты неистребимой моложавости, которая бывает свойственна довольно многим обитателям столицы в энном поколении, - лицо юнца до старости: с таким порой и хочешь выглядеть солидно, а - не получается.
Поэтому, наверное, для пущей важности, он и отрастил себе бороду довольно пышную, в кудрявых завитках, с неблагородными - то там, то здесь седыми островками. Впрочем, у него все в роду по мужской линии седели очень рано, зато жили долго, вот что интересно.
А поскольку был он от рождения брюнет, то эти серебристые пучки смотрелись натуральными проплешинами, отчего вся борода имела вид вполне клочковатый и неухоженный.
Как, между прочим, и густая шевелюра - тоже с прядями седых волос.
Его это, понятно, удручало, ибо бороду свою он искренне любил и, вопреки поверхностному впечатлению, везде и постоянно, как мог, холил. И расстаться с эдаким богатством попросту не смел: уж слишком долго, целых двадцать лет, он прятал в бороду свое лицо - с тех самых пор, как поступил в Московский университет. И патлы, малость подувядшие с годами, очень редко отдавал во власть цирюлен - эти заведения он ненавидел с детства.
"Так-то, Михаил Викторович, друг мой Невский, - поддразнил он сам себя, скептически уставясь в зеркало, - вам тридцать восемь годиков, а вы все - как мальчишка. Бородатый и патлатый. И таким вас в гроб положат. Красота! Хотя. не грех бы и подкоротить. Людей пугать - зачем?"
Он задумчиво, привычным жестом, как краб клешней, прихватил бороду указательным и большим пальцами, немного подержал ее, оттягивая вниз, и вслед за тем легонько покачал головой. Потом достал из кармана пиджака расческу и тщательно все причесал, а бороду затем еще помял в ладонях и, ласкаючи, пригладил.
Все равно своим сегодняшним видом он остался недоволен.
"Может быть, вот это недовольство - и есть отчетливый симптом того, что скоро уже сорок, ну, а после сорока я понемножечку начну стареть?" неожиданно, но как-то очень вяло посетовал он про себя.
- Эх, галстучек у вас шикарный. Артистический! Мда. В санаторий, стало быть? - приятельски и деловито подмигнул ему сосед, как будто на прощанье уточняя двадцать раз проговоренное за предыдущий вечер.
- Вот-вот, в санаторий. Именно! В "Зеленый рассвет". Бо-ольшая кузница здоровья.
Сосед важно покивал:
- Это уж точно, дело - завсегда полезное. Здоровье надо сохранять. Там, в санаториях, бедово. Публика, медсестры. То да се. Я тоже - как-то раз. Да. Санаторий. А мне - дальше. Напрямки домой. Я говорил?
- Да неужели?! - не желая обижать соседа, подивился Невский. - Вы смотрите!.. Ну, счастливо оставаться! Рад был познакомиться.
- А это уж - взаимно. Отдыхайте!
Повесив за длинные лямки баул через плечо, он вышел из купе, миновал коридор, простился в тамбуре с проводником и не спеша спустился на платформу - очень низкую, как водится на всех такого рода станциях.
Он совершенно замотался на работе, и, когда пришла пора думать об отдыхе, оказалось, что путевок нет. Ни в Прибалтику, ни в Крым, ни на Кавказ.
Впрочем, всяческие модные и шумно-людные курорты он не так чтоб и любил. И потому, едва вдруг замаячила путевка в этот санаторий (просто шалая путевка, ведь свое отменное здоровье он покуда и не думал поправлять!), он сразу ухватился за такое предложение, резонно положив, что "от добра добра не ищут".
Он любил лето - самое лучшее время года, о чем убежденно всем и сообщал.
И если лето проходило в городе, в дурацкой спешке, в суете, в какой-то мелочной, не позволяющей свободно продохнуть работе, он считал, что год потерян до конца. А в жизни этих лет не столь уж много, вот в чем дело.
Было свежее ясное утро.
День, как видно, предстоял покойно-знойный, не томительно-ленивый.
Над разогревающимся асфальтом уже начинал чуть заметно колебаться воздух.
Где-то, гремя цепью, одиноко и надсадно гавкал сиплый пес.
Невский пересек перрон, покрытый трещинами и проросшими в них кустиками чахлой травки, и, в числе немногих новоприбывших, через ворота с ржавыми затейливыми створками чинно выбрался на привокзальную площадь наполовину асфальтированный, а наполовину мощенный брусчаткой пятачок, со всех сторон обрамленный одноэтажными складами, заплеванного вида магазинами и какими-то мелкими конторами.
Судя по невзрачным деревцам, которые робко выглядывали из-за крепких заборов и приземистых строений, можно было безошибочно определить, что и весь город таков, как эта вокзальная площадь, - достаточно пыльный, не слишком зеленый, разросшийся традиционно вширь.
Слева, у ворот, стоял автобус - небольшой, ухоженный, какими обычно комплектуются автохозяйства уважающих себя домов отдыха, турбаз и санаториев.
Он влез в автобус последним.
- Эй-эй! Ну, куда?! - строго спросил со своего места водитель.
- В "Зеленый рассвет". У меня - путевка. Вы еще кого-нибудь ждете?
- Мы еще кого-нибудь ждем? - спросил водитель у всего автобуса.
Пассажиры разом зашевелились и громко загалдели, дружно обсуждая этот каверзный вопрос, но толком ничего сообщить не смогли.
- Значит, никого, - удовлетворенно сказал водитель. - Тогда - вперед!
Он врубил скорость, дал газ, автобус лихо обогнул площадь и в клубах пыли выкатился на неширокую улицу, что вела к окраине.
Вскоре город остался позади, а вперед убегала колдобистая гравийка, дыша обильным урожаем, простирались холмистые поля, виднелись разноцветные крыши далеких домов, и почти на самом горизонте, понемногу утолщаясь, замаячила длинная сине-серая полоска - лес.
Глава 2
Внезапно автобус затормозил.
Передняя дверь, для порядка малость покапризничав, с поганым скрипом распахнулась настежь, и в машину легко вскочила молодая красивая женщина с белой спортивной сумкой через плечо.
Наскоро поблагодарив водителя, она поискала глазами, где бы можно сесть.
Однако все было занято - пассажирами и их поклажей.
Единственное свободное местечко оставалось в конце автобуса.
Неуклюже подобрав под себя длинные ноги, Невский сидел и смотрел, как она приближается к нему, ловко перешагивая через свертки, кули и тяжелые чемоданы.
Их взгляды встретились.
На миг в нем что-то всколыхнулось сладостно-тревожное .
В урочный час запущенный механизм отпускника, в принципе готового уже и к любому необременительному флирту, и к романтическим восторгам, и к прочим светлым радостям грядущей санаторной жизни, вдруг забарахлил.
Это было то, что заранее предусмотреть нельзя. И даже - просто загадать либо предчувствовать.
Не любовь, как часто повествуют и показывают, с первого же взгляда, нет, избави бог, все это пошлый вздор, придуманный взамен реальной жизни, но - с первого же взгляда - страстное желание любить и... быть любимым пылко, нежно, без затей...
Надолго ли, всерьез ли - не об этом разговор.
Сейчас - и непременно. А не после, по приезде, как затеяли б порядочные люди...
Особенно, когда душа свободна и ты, в сущности, довольно молод...
Так бывает.
Так случилось и теперь...
Счастливый, безотчетный импульс на секунду поглотил для него все остальное: и кто он, и куда едет, и зачем...
Он сидел, по-мальчишески глупо-взволнованный, и с тихим блаженством смотрел перед собой, ощущая, как все внутри начинает неожиданно вибрировать - сладостно, настойчиво, нетерпеливо...
Тогда он вдруг стремительно привстал, едва не стукнувшись затылком в низкий потолок, и, празднично топорща бороду, призывно замахал рукой: мол, двигайтесь сюда, вот здесь как раз местечко, я для вас его припас!..
Ах, каким галантным кавалером ощущал он в этот миг себя, каким неотразимым светским львом!..
И мысли даже не было, что девушка, вполне возможно, через пять минут сойдет - и все его старания напрасны...
Его сейчас буквально распирало неуемное желание быть с кем-то ласково-вальяжным, полностью раскрепощенным и в ответ - восторженно ценимым, страстное желанье искренне любезничать, ухаживать и даже соблазнять, уж коль на то пошло, - как говорят, не дела, не заботы ради, но во исполнение возвышенной идеи!..
- Не помешаю?
- Нет, ну что вы!
Автобус подпрыгнул, и она плюхнулась рядом, сказала громкое "ой!", задев его сумкой, и тотчас же заулыбалась - приветливо, как старому знакомому.
Он рассмеялся и пригладил бороду.
- Ах, до чего же милая соседка мне попалась! Здравствуйте! - сказал он тоном, будто простился со своей новой спутницей только вчера. - Ну. и как?
- Отлично. Добрый день! С приездом! Вы, наверное, к нам - в санаторий?
- И на полный срок, как говорят. А вы. имеете какое-нибудь отношение?
- Я там работаю. Медсестрой. А живу здесь, недалеко. Может, вы заметили - такой большой, двухэтажный дом. Отсюда удобно ездить.
- Нет, - качнул он головой, - ничего я не заметил. Но это не играет роли.
- Я так тоже думаю. Ведь если все-все видеть да еще запоминать. Тогда и санаторий не понадобится.
- Хм. - подивился он своеобразной логике своей прелестной спутницы, однако предпочел не уточнять деталей. - Может, вы и правы.
- А я редко ошибаюсь, - чуть нахально заявила девушка и весело взглянула на него. - Но если вы сюда приехали, то, значит.
- Я здоров, как бык, - не дал договорить ей Невский. - И попал сюда. ну, в общем-то случайно. Горела путевка - и мне вдруг предложили. А я не возражал. Какая разница, в конце концов, где отдыхать?!
- Нет, разница, пожалуй, есть. Но у нас здесь очень хорошо! мгновенно спохватилась девушка. - Красиво, просторно, сытно кормят. Думаю, вы будете довольны. Разве только контингент. не слишком молодой.
- А вы? - елейно-вкрадчиво заметил Невский.
- Я тут на работе.
- И отлично! Значит, будем общаться каждый день?
- О!.. - засмеялась она, и в этом смехе не было ни "да", ни "нет" лишь безотчетное упоение и этим солнечным днем, и этой дорогой, и попутчиком, и собой. - Ведь вам. не постельный же режим определят!..
На мгновенье он было смутился от внезапной двусмысленности фразы, но ощущение бездумной, праздничной легкости овладело им окончательно.
- Надеюсь, - откликнулся он ей в тон. - Надо полагать. И вообще, давайте познакомимся. Или - на месте, когда потребуют путевку?
- О!.. - снова засмеялась она. - Ну, зачем вы так? - И, церемонно протянув узкую загорелую ладошку, с улыбкой отрекомендовалась: - Лида. Лидия Степановна. Но это - не обязательно. Так только старички меня зовут.
- Мм, старички. - курлыкнул он. - Михаил Викторович Невский, - с важным видом поклонился он в ответ. - Хотя можно и просто - Миша. Я нисколько не обижусь. Вам мои ноги не мешают?
- Нет, не волнуйтесь, - простодушно отозвалась Лида.
- А то, знаете, у меня рост такой. - с таинственно-глубокомысленным видом поведал он. - Чудовищный! И ноги длинные, как жерди. Всем мешают. Даже мне. Особенно, когда хожу. Диваны тоже маловаты. Так вот и сижу - все дни и ночи. И никто не пожалеет. Представляете?
- Серьезно? - жалостливо удивилась его спутница.
Но тут автобус вновь отчаянно тряхнуло, и Невский беспомощно клюнул носом в сумку медсестры.
Лидочку эта его нечаянность развеселила необыкновенно.
- Вы, наверно, из Москвы? - спросила она, прекратив наконец смеяться.
- Ага, из Москвы. А что, москвичи всегда - такие? - поинтересовался он, ужасаясь собственной пошлости. Но остановиться уже не мог - его вдруг понесло. - Пойдемте сегодня на танцы! У вас ведь есть танцы, правда?
- Подъезжаем, внимание, всем приготовиться! - гаркнул водитель, въезжая в широко распахнутые ворота. - Наш "Зеленый рассвет"! Ему равного нет!..
Глава 3
Санаторий размещался в большом трехэтажном старинном особняке, воздвигнутом покоем на пригорке, под которым не спеша текла речка Малая Тутайка - с плакучими ивами по берегам, разноцветными купальнями и пристанью для лодок.
Уже через полчаса Невский знал, какой у него номер стола, какие процедуры жизнеукрепляющего свойства - вне зависимости от здоровья положено принимать и какой прекрасный вид открывается из окна его комнаты.
Номер был двухместный.
Несмотря на довольно ранний час, сосед по комнате куда-то испарился.
Зажав привычным жестом между пальцев бороду и слегка подергивая ее из стороны в сторону, Невский внимательно оглядел номер, однако с ходу - по вещам соседа - вычислить, кого же бог послал ему в сожители, так и не смог.
Впрочем, это нисколько его не огорчило.
Тогда он выгрузил в облупленную тумбочку возле кровати и в предоставленную ему половину гардероба содержимое баула, не спеша переоделся, выкурил у раскрытого окна сигарету и, так как делать было ровным счетом нечего, а до завтрака еще оставалось время, решил спуститься со своего второго этажа на грешную землю и немного побродить по территории.
Бывшая усадьба графа Тутаева-Шобло стояла в натуральном девственном лесу.
Капитально перестроенная еще в девятисотом году, за минувшие восемьдесят восемь лет она, казалось, не претерпела внешне никаких особых изменений.
Перед главным корпусом пестрели клумбы, змеились аккуратные аллеи, а против парадной лестницы, в самом центре асфальтированного пятачка, жиденько плескал фонтан.
Был здесь некогда и другой фонтан - Адам и Ева под древом познания. Однако оба прародителя человеческие до того вызывающе и неприлично стыдились друг друга, прикрываясь фиговыми листками, что взбудораженная дирекция санатория, во избежание скандала, который грозили учудить исцеляющиеся пенсионеры, повелела этот фонтан безжалостно разрушить и землю на его месте перекопать под клумбу с васильками.
Густой разнообразный лес тянулся вдоль реки многокилометровой полосой, да и вбок он отходил весьма изрядно.
Эти заповедные места - еще с Наполеоновской кампании - любили партизаны.
На противоположном, низком, берегу - почти от воды и до горизонта раскинулись колхозные поля. Там, возле тихих заводей, по субботам и воскресеньям, должно быть, появлялись местные на велосипедах и гремящей мототехнике, купались, загорали и с песнями пили всевозможное спиртное, расположась на сочной травке под защитою разросшихся кустов.
Сегодня был четверг и половина девятого утра - тот берег пустовал.
Невский неспешно спустился к реке, постоял на пирсе, наслаждаясь тишиной, выкурил еще одну сигарету и твердо про себя отметил, что здесь-то уж, в санатории, совершенно необходимо бросить курить - навсегда.
Собственно, нечто подобное он пытался сотворить еще пятнадцать лет назад, когда только кончил психфак университета и, волею судеб, оказался на работе в КГБ, где занимался психологией пропаганды и дезинформации. Тогда покончить с куревом не получилось.
Нет, он совсем не помышлял идти на службу в органы и даже, более того, боялся их панически, как, разумеется, и все, с кем был знаком. Но!..
Накануне защиты диплома к ним в группу заявился некто и, побеседовав отдельно с каждым из троих особо успевающих студентов, предложил работу в закрытой проблемной лаборатории, недавно созданной совместно Академией наук и Минкультуры, - уж куда, казалось бы, солидней!.. И поскольку психологи тогда не больно-то ценились и с распределением была проблема, а ответственный товарищ всем сулил златые горы и блистательные перспективы, то без пяти минут выпускники, подумав, дружно согласились.
Они даже и не представляли, кто в реальности стоит за вывеской конторы. Это выяснилось много позже.
Но работа оказалась интересной и, на первый взгляд, нисколько не ужасной, даже очень-очень нужной - для дальнейшего развития науки. Ну, а ежели и возникали вдруг какие-то сомнения, их удавалось вовремя гасить искусство не особо сложное, однако оставлявшее в душе болезненный осадок.
Двое из былых сокурсников неважно кончили: один сошел с ума, другой с волчьим билетом вылетел на все четыре стороны и сгинул.
Невский устоял. Возможно, от депрессии и прочих неприятностей его спасла внезапно пробудившаяся страсть к восточным боевым искусствам. Изучать тогда их было негде, а в конторе, скрытно, но всесильно опекавшей их лабораторию, здоровый интерес к таким единоборствам, как ни странно, даже поощрялся. Впрочем, что же тут такого странного!.. Ведь КГБ всегда был чем-то вроде рыцарского ордена, масонской ложи, члены которой могли претендовать на многое, неведомое для других сограждан. А критерии для "посвящения" определялись просто: полная и постоянная лояльность к власти, инициативность и - само собой - отменный профессионализм.
Как профессионал Невский зарекомендовал себя сразу, да и пассивным, тупым исполнителем не был никогда. Что же касается лояльности, то тут, обладая несомненной актерской жилкой, он мог задурить голову кому угодно.
Родина нуждается в защите? Население страны сплошь состоит из пьяниц, дураков и тайных, но от этого - вдвойне опасных недоброжелателей незыблемого строя? Очень может быть. Скорее даже, так оно и есть. В стране, где все равны, особо нужно печься о покое и священной безопасности тех избранных, кто все же чуточку равнее. Это Невский понимал, поскольку по иронии судьбы сам оказался как бы приобщенным к этой категории людей. И был обязан до седьмого пота отрабатывать такую приобщенность.
И приятно вроде - и паскудно в то же время. Тут уж поневоле в чем угодно будешь находить отдушину и утешенье, лишь бы крыша не поехала совсем.
Он мог бы спиться, мог стать наркоманом, мог в конечном счете превратиться в убежденную злопамятную гниду, у которой не осталось ничего святого за душой, - такое на работе наблюдалось сплошь и рядом.
Мог, удачно делая карьеру, окончательно утратить свое "Я", да бог сберег - направил на иное.
Целых девять долгих лет он постигал премудрости восточных стилей боя и немало преуспел на этом поприще.
Как утверждал его сокурсник, раньше времени лишившийся ума: "В человеке с Лубянки должно быть все прекрасно - и лампасы, и сноровка убивать одним щелчком".
До пышных позументов и больших лампасов Невский не дорос, тогда как в остальном.
Вот разве что курить не бросил, хоть и знал: искусство рукопашной схватки с этой напастью несовместимо. Ну да он в наставники не метил, утешаясь тем, что хватит для него и ремесла, а не высокого искусства.
Главным было несколько иное: понять и испытать на своей шкуре, что это такое - необыкновенное умение и вправду убивать одним щелчком.
Он даже не чурался выпивки в кругу друзей, которым в голову не приходило, кто он и чем занят. Полагали, и вполне резонно: если получает неплохой оклад, здоров, красив и диссертацию недавно защитил, то, значит, человек при деле, хорошо и с пользою сумел устроить свою жизнь, чего недурно пожелать и остальным.
Да, диссертация. И тема-то нашлась не самая пустая: "К вопросу о психологическом обосновании вариативной восприимчивости руководителей среднего звена".
Название, естественно, дурацкое, но ежели копнуть по существу.
Высокое начальство тему утвердило без малейших проволочек - ведь оно давно уже избавилось от всевозможных комплексов означенного "среднего звена", которое теперь считало нужным контролировать особо, дабы умственная смута пресекалась сразу, на корню и лишь проверенные кадры шли со временем "наверх".
Защита, как положено, была закрытой, оппоненты отмечали новизну и актуальность диссертации, а после был банкет в кругу понятливых коллег. Короче, внешне - очень мило, скромно и со вкусом.
Верные друзья пытались даже Михаила обженить - неоднократно, но без всякого успеха.
Так он и остался для других в какой-то степени загадкой: вроде бы рубаха-парень, свой, как говорится, в доску, а вот все же - с заковыкой.
Что ж, секретные восточные единоборства ему очень пригодились. Они скрашивали нервные и зачастую удручающие будни и привносили в его жизнь то здравое разнообразие, которое не в силах были дать ни театр, ни кино, ни книги.
А в конечном счете, взятое все вместе, это позволяло ему бодро и не без кокетства заявлять: "Ничто человеческое мне не чуждо".
И такою "человечностью" он очень дорожил.
Новую попытку завязать с куреньем он предпринял много позже - через десять лет после того, как стал служить в лаборатории.
К тому моменту новые идеи поиссякли, и работа сделалась совсем уже рутинной. Даже докторская - дань ученому тщеславию и повод утвердиться лишний раз в глазах коллег и всяческих больших функционеров - как-то не высвечивала в обозримой перспективе.
Это понимало и начальство. Именно оно в конце концов и предложило Невскому немножко сменить профиль и попробовать себя на телевидении - благо и родной эфир всегда нуждался в знающих, проверенных, толковых кадрах.
И вот здесь-то Невский наконец почувствовал себя в своей стихии.
Хотя "недреманное око Лубянки" продолжало пристально следить за каждым его шагом и за каждым его словом, все-таки, с формальной стороны, начальство как бы поменялось, и Невский поневоле это ощутил.
Поначалу осторожно, а затем все с большим увлечением и свойственной ему основательностью он начал разрабатывать познавательные программы по психологии, социологические передачи-диспуты и разные "круглые столы", куда приглашал нетривиально мыслящих специалистов и где сам частенько выступал в роли ведущего. Одновременно стал пописывать в газеты и журналы, и оказалось вдруг, что у него это недурно получается. Во всяком случае насчет того, как выглядит статья, ни у кого не возникало нареканий. Спорили по поводу идей, изрядно смелых и во многом непривычных, да по поводу иных пассажей, чересчур двусмысленных или, напротив, слишком откровенных. Впрочем, смелость эта, что, естественно, не принималось во внимание оппонентами, была, по сути, напускной и сотню раз перепроверенной и утвержденной - там, наверху. Ему как человеку неофициально очень государственному дозволялось говорить такие вещи, за которые другой писатель или журналист, конечно, заимел бы кучу неприятностей. Зато почти немедленно за ним заглазно утвердилась репутация отчаянно отважного ведущего и публициста, едва ли не борца с режимом, знаменосца оппозиции.
Правда в строго отмеренных дозах - это та же неправда, только в иной упаковке.
И зовется она очень просто: "деза".
А уж по этой части Невский был большой специалист.
Но он считал, что лучше так, чем вообще никак.
Крупицы правды можно подобрать, соединить, и дело новых поколений социологов, историков, юристов - собранное вместе заново осмыслить, дать ему разумную оценку.
Грустно, разумеется, что современникам такое не дано. Отчасти они сами виноваты, а отчасти - как бороться с хорошо отлаженной машиной государства?!
Тут ведь даже неизвестно, с чего надо начинать, где самый корень зла.
Вот потому-то Невский на рожон не лез и просто выполнял свою работу, как психолог точно зная, где в умах начальства - вне зависимости от его масштаба - есть позорная слабинка. Да, что-то ему дозволяли, а что-то, естественно, нет, но дозволяли то, что требовалось именно ему - в конкретной ситуации, в конкретный момент и в конкретных пределах, разумеется. Ибо он знал не только как правду превратить в неправду, но и как в дезинформацию, дав в нужном месте скрытый ключ, вложить существенное содержание, которое впоследствии умелый, знающий исследователь сможет точно распознать. А дальше уж, как говорят, - его научные проблемы. И проблемы его совести.
Так или иначе, пока у Невского все складывалось хорошо.
На взгляд сторонних наблюдателей - жизнь просто удалась. Другой бы только позавидовал.
Отпуск с убийцей
Глава 1
Он приехал.
Поезд в последний раз дернулся и встал.
В раскрытое окно - вагон, слава богу, старенький, без этих модных, вечно неработающих ухищрений - мигом ворвался особый, вокзальный гомон: все спрашивали и отвечали разом, лязгали тележки носильщиков, со всех сторон гнусаво грохотали репродукторы и слышались свистки, сопровождаемые тягостно-раскатистым шипеньем, точно невесть кто, громадный, но невидимый, обиженно вздыхал.
Он не любил эту суету, традиционно связанную с высадкой-посадкой.
Ему так часто приходилось ездить по стране (без экстренной нужды он самолетами предпочитал не пользоваться), да и за ее пределами, что давно уже утратилось то восторженно-приподнятое чувство, которое испытывает почти каждый, когда поезд делает остановку и надо наконец-то выходить.
Смешно, подумал он, я и теперь воспринимаю свой приезд, как будто у меня - простая деловая командировка. Но ведь нет же, нет, - отпуск!
Место от столицы в некотором роде удаленное, а в расписании указано, что поезду стоять тут черт-те сколько - целых двадцать пять минут.
Неписаный закон: чем далее от центра - тем длиннее остановки.
Может, так и надо, чтоб хоть этим компенсировать синдром глубинки.
Впрочем, не настолько уж глубинка: все-таки - районный центр. Но - не ближний.
И таким пребудет навсегда.
Он встал и сдернул с полки туго запакованный баул внушительных размеров.
Потом надел пиджак, поправил галстук и, задвинув до упора дверь, на несколько секунд застыл перед купейным тусклым зеркалом.
Чтобы увидеть себя хорошенько, ему пришлось даже немного подогнуть колени: ничего не поделаешь, метр девяносто семь - не очень в наши дни удобный рост, жизнь в основном налажена для более, так скажем, усредненных... Слава богу, лишний вес пока не тяготил, хотя бы это.
Спать в поездах, конечно, было далеко не просто... Но на самолетах он себя и вовсе чувствовал паршиво.
Да к тому же не в любую точку есть авиарейсы! А в глубинку добираться как-то надо.
На него из зеркала взглянуло заспанное, хмурое, с глубокими морщинами на лбу, землисто-бледное лицо, хотя и сохранившее черты неистребимой моложавости, которая бывает свойственна довольно многим обитателям столицы в энном поколении, - лицо юнца до старости: с таким порой и хочешь выглядеть солидно, а - не получается.
Поэтому, наверное, для пущей важности, он и отрастил себе бороду довольно пышную, в кудрявых завитках, с неблагородными - то там, то здесь седыми островками. Впрочем, у него все в роду по мужской линии седели очень рано, зато жили долго, вот что интересно.
А поскольку был он от рождения брюнет, то эти серебристые пучки смотрелись натуральными проплешинами, отчего вся борода имела вид вполне клочковатый и неухоженный.
Как, между прочим, и густая шевелюра - тоже с прядями седых волос.
Его это, понятно, удручало, ибо бороду свою он искренне любил и, вопреки поверхностному впечатлению, везде и постоянно, как мог, холил. И расстаться с эдаким богатством попросту не смел: уж слишком долго, целых двадцать лет, он прятал в бороду свое лицо - с тех самых пор, как поступил в Московский университет. И патлы, малость подувядшие с годами, очень редко отдавал во власть цирюлен - эти заведения он ненавидел с детства.
"Так-то, Михаил Викторович, друг мой Невский, - поддразнил он сам себя, скептически уставясь в зеркало, - вам тридцать восемь годиков, а вы все - как мальчишка. Бородатый и патлатый. И таким вас в гроб положат. Красота! Хотя. не грех бы и подкоротить. Людей пугать - зачем?"
Он задумчиво, привычным жестом, как краб клешней, прихватил бороду указательным и большим пальцами, немного подержал ее, оттягивая вниз, и вслед за тем легонько покачал головой. Потом достал из кармана пиджака расческу и тщательно все причесал, а бороду затем еще помял в ладонях и, ласкаючи, пригладил.
Все равно своим сегодняшним видом он остался недоволен.
"Может быть, вот это недовольство - и есть отчетливый симптом того, что скоро уже сорок, ну, а после сорока я понемножечку начну стареть?" неожиданно, но как-то очень вяло посетовал он про себя.
- Эх, галстучек у вас шикарный. Артистический! Мда. В санаторий, стало быть? - приятельски и деловито подмигнул ему сосед, как будто на прощанье уточняя двадцать раз проговоренное за предыдущий вечер.
- Вот-вот, в санаторий. Именно! В "Зеленый рассвет". Бо-ольшая кузница здоровья.
Сосед важно покивал:
- Это уж точно, дело - завсегда полезное. Здоровье надо сохранять. Там, в санаториях, бедово. Публика, медсестры. То да се. Я тоже - как-то раз. Да. Санаторий. А мне - дальше. Напрямки домой. Я говорил?
- Да неужели?! - не желая обижать соседа, подивился Невский. - Вы смотрите!.. Ну, счастливо оставаться! Рад был познакомиться.
- А это уж - взаимно. Отдыхайте!
Повесив за длинные лямки баул через плечо, он вышел из купе, миновал коридор, простился в тамбуре с проводником и не спеша спустился на платформу - очень низкую, как водится на всех такого рода станциях.
Он совершенно замотался на работе, и, когда пришла пора думать об отдыхе, оказалось, что путевок нет. Ни в Прибалтику, ни в Крым, ни на Кавказ.
Впрочем, всяческие модные и шумно-людные курорты он не так чтоб и любил. И потому, едва вдруг замаячила путевка в этот санаторий (просто шалая путевка, ведь свое отменное здоровье он покуда и не думал поправлять!), он сразу ухватился за такое предложение, резонно положив, что "от добра добра не ищут".
Он любил лето - самое лучшее время года, о чем убежденно всем и сообщал.
И если лето проходило в городе, в дурацкой спешке, в суете, в какой-то мелочной, не позволяющей свободно продохнуть работе, он считал, что год потерян до конца. А в жизни этих лет не столь уж много, вот в чем дело.
Было свежее ясное утро.
День, как видно, предстоял покойно-знойный, не томительно-ленивый.
Над разогревающимся асфальтом уже начинал чуть заметно колебаться воздух.
Где-то, гремя цепью, одиноко и надсадно гавкал сиплый пес.
Невский пересек перрон, покрытый трещинами и проросшими в них кустиками чахлой травки, и, в числе немногих новоприбывших, через ворота с ржавыми затейливыми створками чинно выбрался на привокзальную площадь наполовину асфальтированный, а наполовину мощенный брусчаткой пятачок, со всех сторон обрамленный одноэтажными складами, заплеванного вида магазинами и какими-то мелкими конторами.
Судя по невзрачным деревцам, которые робко выглядывали из-за крепких заборов и приземистых строений, можно было безошибочно определить, что и весь город таков, как эта вокзальная площадь, - достаточно пыльный, не слишком зеленый, разросшийся традиционно вширь.
Слева, у ворот, стоял автобус - небольшой, ухоженный, какими обычно комплектуются автохозяйства уважающих себя домов отдыха, турбаз и санаториев.
Он влез в автобус последним.
- Эй-эй! Ну, куда?! - строго спросил со своего места водитель.
- В "Зеленый рассвет". У меня - путевка. Вы еще кого-нибудь ждете?
- Мы еще кого-нибудь ждем? - спросил водитель у всего автобуса.
Пассажиры разом зашевелились и громко загалдели, дружно обсуждая этот каверзный вопрос, но толком ничего сообщить не смогли.
- Значит, никого, - удовлетворенно сказал водитель. - Тогда - вперед!
Он врубил скорость, дал газ, автобус лихо обогнул площадь и в клубах пыли выкатился на неширокую улицу, что вела к окраине.
Вскоре город остался позади, а вперед убегала колдобистая гравийка, дыша обильным урожаем, простирались холмистые поля, виднелись разноцветные крыши далеких домов, и почти на самом горизонте, понемногу утолщаясь, замаячила длинная сине-серая полоска - лес.
Глава 2
Внезапно автобус затормозил.
Передняя дверь, для порядка малость покапризничав, с поганым скрипом распахнулась настежь, и в машину легко вскочила молодая красивая женщина с белой спортивной сумкой через плечо.
Наскоро поблагодарив водителя, она поискала глазами, где бы можно сесть.
Однако все было занято - пассажирами и их поклажей.
Единственное свободное местечко оставалось в конце автобуса.
Неуклюже подобрав под себя длинные ноги, Невский сидел и смотрел, как она приближается к нему, ловко перешагивая через свертки, кули и тяжелые чемоданы.
Их взгляды встретились.
На миг в нем что-то всколыхнулось сладостно-тревожное .
В урочный час запущенный механизм отпускника, в принципе готового уже и к любому необременительному флирту, и к романтическим восторгам, и к прочим светлым радостям грядущей санаторной жизни, вдруг забарахлил.
Это было то, что заранее предусмотреть нельзя. И даже - просто загадать либо предчувствовать.
Не любовь, как часто повествуют и показывают, с первого же взгляда, нет, избави бог, все это пошлый вздор, придуманный взамен реальной жизни, но - с первого же взгляда - страстное желание любить и... быть любимым пылко, нежно, без затей...
Надолго ли, всерьез ли - не об этом разговор.
Сейчас - и непременно. А не после, по приезде, как затеяли б порядочные люди...
Особенно, когда душа свободна и ты, в сущности, довольно молод...
Так бывает.
Так случилось и теперь...
Счастливый, безотчетный импульс на секунду поглотил для него все остальное: и кто он, и куда едет, и зачем...
Он сидел, по-мальчишески глупо-взволнованный, и с тихим блаженством смотрел перед собой, ощущая, как все внутри начинает неожиданно вибрировать - сладостно, настойчиво, нетерпеливо...
Тогда он вдруг стремительно привстал, едва не стукнувшись затылком в низкий потолок, и, празднично топорща бороду, призывно замахал рукой: мол, двигайтесь сюда, вот здесь как раз местечко, я для вас его припас!..
Ах, каким галантным кавалером ощущал он в этот миг себя, каким неотразимым светским львом!..
И мысли даже не было, что девушка, вполне возможно, через пять минут сойдет - и все его старания напрасны...
Его сейчас буквально распирало неуемное желание быть с кем-то ласково-вальяжным, полностью раскрепощенным и в ответ - восторженно ценимым, страстное желанье искренне любезничать, ухаживать и даже соблазнять, уж коль на то пошло, - как говорят, не дела, не заботы ради, но во исполнение возвышенной идеи!..
- Не помешаю?
- Нет, ну что вы!
Автобус подпрыгнул, и она плюхнулась рядом, сказала громкое "ой!", задев его сумкой, и тотчас же заулыбалась - приветливо, как старому знакомому.
Он рассмеялся и пригладил бороду.
- Ах, до чего же милая соседка мне попалась! Здравствуйте! - сказал он тоном, будто простился со своей новой спутницей только вчера. - Ну. и как?
- Отлично. Добрый день! С приездом! Вы, наверное, к нам - в санаторий?
- И на полный срок, как говорят. А вы. имеете какое-нибудь отношение?
- Я там работаю. Медсестрой. А живу здесь, недалеко. Может, вы заметили - такой большой, двухэтажный дом. Отсюда удобно ездить.
- Нет, - качнул он головой, - ничего я не заметил. Но это не играет роли.
- Я так тоже думаю. Ведь если все-все видеть да еще запоминать. Тогда и санаторий не понадобится.
- Хм. - подивился он своеобразной логике своей прелестной спутницы, однако предпочел не уточнять деталей. - Может, вы и правы.
- А я редко ошибаюсь, - чуть нахально заявила девушка и весело взглянула на него. - Но если вы сюда приехали, то, значит.
- Я здоров, как бык, - не дал договорить ей Невский. - И попал сюда. ну, в общем-то случайно. Горела путевка - и мне вдруг предложили. А я не возражал. Какая разница, в конце концов, где отдыхать?!
- Нет, разница, пожалуй, есть. Но у нас здесь очень хорошо! мгновенно спохватилась девушка. - Красиво, просторно, сытно кормят. Думаю, вы будете довольны. Разве только контингент. не слишком молодой.
- А вы? - елейно-вкрадчиво заметил Невский.
- Я тут на работе.
- И отлично! Значит, будем общаться каждый день?
- О!.. - засмеялась она, и в этом смехе не было ни "да", ни "нет" лишь безотчетное упоение и этим солнечным днем, и этой дорогой, и попутчиком, и собой. - Ведь вам. не постельный же режим определят!..
На мгновенье он было смутился от внезапной двусмысленности фразы, но ощущение бездумной, праздничной легкости овладело им окончательно.
- Надеюсь, - откликнулся он ей в тон. - Надо полагать. И вообще, давайте познакомимся. Или - на месте, когда потребуют путевку?
- О!.. - снова засмеялась она. - Ну, зачем вы так? - И, церемонно протянув узкую загорелую ладошку, с улыбкой отрекомендовалась: - Лида. Лидия Степановна. Но это - не обязательно. Так только старички меня зовут.
- Мм, старички. - курлыкнул он. - Михаил Викторович Невский, - с важным видом поклонился он в ответ. - Хотя можно и просто - Миша. Я нисколько не обижусь. Вам мои ноги не мешают?
- Нет, не волнуйтесь, - простодушно отозвалась Лида.
- А то, знаете, у меня рост такой. - с таинственно-глубокомысленным видом поведал он. - Чудовищный! И ноги длинные, как жерди. Всем мешают. Даже мне. Особенно, когда хожу. Диваны тоже маловаты. Так вот и сижу - все дни и ночи. И никто не пожалеет. Представляете?
- Серьезно? - жалостливо удивилась его спутница.
Но тут автобус вновь отчаянно тряхнуло, и Невский беспомощно клюнул носом в сумку медсестры.
Лидочку эта его нечаянность развеселила необыкновенно.
- Вы, наверно, из Москвы? - спросила она, прекратив наконец смеяться.
- Ага, из Москвы. А что, москвичи всегда - такие? - поинтересовался он, ужасаясь собственной пошлости. Но остановиться уже не мог - его вдруг понесло. - Пойдемте сегодня на танцы! У вас ведь есть танцы, правда?
- Подъезжаем, внимание, всем приготовиться! - гаркнул водитель, въезжая в широко распахнутые ворота. - Наш "Зеленый рассвет"! Ему равного нет!..
Глава 3
Санаторий размещался в большом трехэтажном старинном особняке, воздвигнутом покоем на пригорке, под которым не спеша текла речка Малая Тутайка - с плакучими ивами по берегам, разноцветными купальнями и пристанью для лодок.
Уже через полчаса Невский знал, какой у него номер стола, какие процедуры жизнеукрепляющего свойства - вне зависимости от здоровья положено принимать и какой прекрасный вид открывается из окна его комнаты.
Номер был двухместный.
Несмотря на довольно ранний час, сосед по комнате куда-то испарился.
Зажав привычным жестом между пальцев бороду и слегка подергивая ее из стороны в сторону, Невский внимательно оглядел номер, однако с ходу - по вещам соседа - вычислить, кого же бог послал ему в сожители, так и не смог.
Впрочем, это нисколько его не огорчило.
Тогда он выгрузил в облупленную тумбочку возле кровати и в предоставленную ему половину гардероба содержимое баула, не спеша переоделся, выкурил у раскрытого окна сигарету и, так как делать было ровным счетом нечего, а до завтрака еще оставалось время, решил спуститься со своего второго этажа на грешную землю и немного побродить по территории.
Бывшая усадьба графа Тутаева-Шобло стояла в натуральном девственном лесу.
Капитально перестроенная еще в девятисотом году, за минувшие восемьдесят восемь лет она, казалось, не претерпела внешне никаких особых изменений.
Перед главным корпусом пестрели клумбы, змеились аккуратные аллеи, а против парадной лестницы, в самом центре асфальтированного пятачка, жиденько плескал фонтан.
Был здесь некогда и другой фонтан - Адам и Ева под древом познания. Однако оба прародителя человеческие до того вызывающе и неприлично стыдились друг друга, прикрываясь фиговыми листками, что взбудораженная дирекция санатория, во избежание скандала, который грозили учудить исцеляющиеся пенсионеры, повелела этот фонтан безжалостно разрушить и землю на его месте перекопать под клумбу с васильками.
Густой разнообразный лес тянулся вдоль реки многокилометровой полосой, да и вбок он отходил весьма изрядно.
Эти заповедные места - еще с Наполеоновской кампании - любили партизаны.
На противоположном, низком, берегу - почти от воды и до горизонта раскинулись колхозные поля. Там, возле тихих заводей, по субботам и воскресеньям, должно быть, появлялись местные на велосипедах и гремящей мототехнике, купались, загорали и с песнями пили всевозможное спиртное, расположась на сочной травке под защитою разросшихся кустов.
Сегодня был четверг и половина девятого утра - тот берег пустовал.
Невский неспешно спустился к реке, постоял на пирсе, наслаждаясь тишиной, выкурил еще одну сигарету и твердо про себя отметил, что здесь-то уж, в санатории, совершенно необходимо бросить курить - навсегда.
Собственно, нечто подобное он пытался сотворить еще пятнадцать лет назад, когда только кончил психфак университета и, волею судеб, оказался на работе в КГБ, где занимался психологией пропаганды и дезинформации. Тогда покончить с куревом не получилось.
Нет, он совсем не помышлял идти на службу в органы и даже, более того, боялся их панически, как, разумеется, и все, с кем был знаком. Но!..
Накануне защиты диплома к ним в группу заявился некто и, побеседовав отдельно с каждым из троих особо успевающих студентов, предложил работу в закрытой проблемной лаборатории, недавно созданной совместно Академией наук и Минкультуры, - уж куда, казалось бы, солидней!.. И поскольку психологи тогда не больно-то ценились и с распределением была проблема, а ответственный товарищ всем сулил златые горы и блистательные перспективы, то без пяти минут выпускники, подумав, дружно согласились.
Они даже и не представляли, кто в реальности стоит за вывеской конторы. Это выяснилось много позже.
Но работа оказалась интересной и, на первый взгляд, нисколько не ужасной, даже очень-очень нужной - для дальнейшего развития науки. Ну, а ежели и возникали вдруг какие-то сомнения, их удавалось вовремя гасить искусство не особо сложное, однако оставлявшее в душе болезненный осадок.
Двое из былых сокурсников неважно кончили: один сошел с ума, другой с волчьим билетом вылетел на все четыре стороны и сгинул.
Невский устоял. Возможно, от депрессии и прочих неприятностей его спасла внезапно пробудившаяся страсть к восточным боевым искусствам. Изучать тогда их было негде, а в конторе, скрытно, но всесильно опекавшей их лабораторию, здоровый интерес к таким единоборствам, как ни странно, даже поощрялся. Впрочем, что же тут такого странного!.. Ведь КГБ всегда был чем-то вроде рыцарского ордена, масонской ложи, члены которой могли претендовать на многое, неведомое для других сограждан. А критерии для "посвящения" определялись просто: полная и постоянная лояльность к власти, инициативность и - само собой - отменный профессионализм.
Как профессионал Невский зарекомендовал себя сразу, да и пассивным, тупым исполнителем не был никогда. Что же касается лояльности, то тут, обладая несомненной актерской жилкой, он мог задурить голову кому угодно.
Родина нуждается в защите? Население страны сплошь состоит из пьяниц, дураков и тайных, но от этого - вдвойне опасных недоброжелателей незыблемого строя? Очень может быть. Скорее даже, так оно и есть. В стране, где все равны, особо нужно печься о покое и священной безопасности тех избранных, кто все же чуточку равнее. Это Невский понимал, поскольку по иронии судьбы сам оказался как бы приобщенным к этой категории людей. И был обязан до седьмого пота отрабатывать такую приобщенность.
И приятно вроде - и паскудно в то же время. Тут уж поневоле в чем угодно будешь находить отдушину и утешенье, лишь бы крыша не поехала совсем.
Он мог бы спиться, мог стать наркоманом, мог в конечном счете превратиться в убежденную злопамятную гниду, у которой не осталось ничего святого за душой, - такое на работе наблюдалось сплошь и рядом.
Мог, удачно делая карьеру, окончательно утратить свое "Я", да бог сберег - направил на иное.
Целых девять долгих лет он постигал премудрости восточных стилей боя и немало преуспел на этом поприще.
Как утверждал его сокурсник, раньше времени лишившийся ума: "В человеке с Лубянки должно быть все прекрасно - и лампасы, и сноровка убивать одним щелчком".
До пышных позументов и больших лампасов Невский не дорос, тогда как в остальном.
Вот разве что курить не бросил, хоть и знал: искусство рукопашной схватки с этой напастью несовместимо. Ну да он в наставники не метил, утешаясь тем, что хватит для него и ремесла, а не высокого искусства.
Главным было несколько иное: понять и испытать на своей шкуре, что это такое - необыкновенное умение и вправду убивать одним щелчком.
Он даже не чурался выпивки в кругу друзей, которым в голову не приходило, кто он и чем занят. Полагали, и вполне резонно: если получает неплохой оклад, здоров, красив и диссертацию недавно защитил, то, значит, человек при деле, хорошо и с пользою сумел устроить свою жизнь, чего недурно пожелать и остальным.
Да, диссертация. И тема-то нашлась не самая пустая: "К вопросу о психологическом обосновании вариативной восприимчивости руководителей среднего звена".
Название, естественно, дурацкое, но ежели копнуть по существу.
Высокое начальство тему утвердило без малейших проволочек - ведь оно давно уже избавилось от всевозможных комплексов означенного "среднего звена", которое теперь считало нужным контролировать особо, дабы умственная смута пресекалась сразу, на корню и лишь проверенные кадры шли со временем "наверх".
Защита, как положено, была закрытой, оппоненты отмечали новизну и актуальность диссертации, а после был банкет в кругу понятливых коллег. Короче, внешне - очень мило, скромно и со вкусом.
Верные друзья пытались даже Михаила обженить - неоднократно, но без всякого успеха.
Так он и остался для других в какой-то степени загадкой: вроде бы рубаха-парень, свой, как говорится, в доску, а вот все же - с заковыкой.
Что ж, секретные восточные единоборства ему очень пригодились. Они скрашивали нервные и зачастую удручающие будни и привносили в его жизнь то здравое разнообразие, которое не в силах были дать ни театр, ни кино, ни книги.
А в конечном счете, взятое все вместе, это позволяло ему бодро и не без кокетства заявлять: "Ничто человеческое мне не чуждо".
И такою "человечностью" он очень дорожил.
Новую попытку завязать с куреньем он предпринял много позже - через десять лет после того, как стал служить в лаборатории.
К тому моменту новые идеи поиссякли, и работа сделалась совсем уже рутинной. Даже докторская - дань ученому тщеславию и повод утвердиться лишний раз в глазах коллег и всяческих больших функционеров - как-то не высвечивала в обозримой перспективе.
Это понимало и начальство. Именно оно в конце концов и предложило Невскому немножко сменить профиль и попробовать себя на телевидении - благо и родной эфир всегда нуждался в знающих, проверенных, толковых кадрах.
И вот здесь-то Невский наконец почувствовал себя в своей стихии.
Хотя "недреманное око Лубянки" продолжало пристально следить за каждым его шагом и за каждым его словом, все-таки, с формальной стороны, начальство как бы поменялось, и Невский поневоле это ощутил.
Поначалу осторожно, а затем все с большим увлечением и свойственной ему основательностью он начал разрабатывать познавательные программы по психологии, социологические передачи-диспуты и разные "круглые столы", куда приглашал нетривиально мыслящих специалистов и где сам частенько выступал в роли ведущего. Одновременно стал пописывать в газеты и журналы, и оказалось вдруг, что у него это недурно получается. Во всяком случае насчет того, как выглядит статья, ни у кого не возникало нареканий. Спорили по поводу идей, изрядно смелых и во многом непривычных, да по поводу иных пассажей, чересчур двусмысленных или, напротив, слишком откровенных. Впрочем, смелость эта, что, естественно, не принималось во внимание оппонентами, была, по сути, напускной и сотню раз перепроверенной и утвержденной - там, наверху. Ему как человеку неофициально очень государственному дозволялось говорить такие вещи, за которые другой писатель или журналист, конечно, заимел бы кучу неприятностей. Зато почти немедленно за ним заглазно утвердилась репутация отчаянно отважного ведущего и публициста, едва ли не борца с режимом, знаменосца оппозиции.
Правда в строго отмеренных дозах - это та же неправда, только в иной упаковке.
И зовется она очень просто: "деза".
А уж по этой части Невский был большой специалист.
Но он считал, что лучше так, чем вообще никак.
Крупицы правды можно подобрать, соединить, и дело новых поколений социологов, историков, юристов - собранное вместе заново осмыслить, дать ему разумную оценку.
Грустно, разумеется, что современникам такое не дано. Отчасти они сами виноваты, а отчасти - как бороться с хорошо отлаженной машиной государства?!
Тут ведь даже неизвестно, с чего надо начинать, где самый корень зла.
Вот потому-то Невский на рожон не лез и просто выполнял свою работу, как психолог точно зная, где в умах начальства - вне зависимости от его масштаба - есть позорная слабинка. Да, что-то ему дозволяли, а что-то, естественно, нет, но дозволяли то, что требовалось именно ему - в конкретной ситуации, в конкретный момент и в конкретных пределах, разумеется. Ибо он знал не только как правду превратить в неправду, но и как в дезинформацию, дав в нужном месте скрытый ключ, вложить существенное содержание, которое впоследствии умелый, знающий исследователь сможет точно распознать. А дальше уж, как говорят, - его научные проблемы. И проблемы его совести.
Так или иначе, пока у Невского все складывалось хорошо.
На взгляд сторонних наблюдателей - жизнь просто удалась. Другой бы только позавидовал.