Симмонс Сюзанна. Райский уголок

   — Его версия.
   — Ты хочешь говорить об этом?
   — Не особенно.
   Она изучающе смотрела на него.
   — Есть ли этому причина?
   Иногда Джейк Холлистер мог кого угодно вывести из себя своей немногословностью.
   — Это ничего не изменит.
   Превосходная возможность для Джейн процитировать один из ее любимых афоризмов: «Ничто не вечно, но подвержено изменению». Она даже добавила немного оптимизма:
   — Изменение всегда возможно. И тебя больше не будет преследовать этот кошмар.
   — Кто сказал это?
   — Только что я.
   — Я имею в виду цитату. Кому она принадлежит?
   — Гераклиту. Джейк нахмурился.
   — Он, кажется, был грек, и довольно древний.
   — Он есть. Он был. Гераклит был греческим философом, который жил в пятом веке до Рождества Христова. Говорят, его идеи оказали решающее влияние на Сократа, Платона и Аристотеля.
   — О, великая троица! — Казалось, Джейка это не очень интересовало. — Что еще сказал Гераклит?
   Джейн старательно вспоминала.
   — Видишь ли, я не знаток, к тому же не могу сказать, что всегда согласна с ним, но Гераклит также написал: «Путь вверх и путь вниз одинаковы».
   — Если так считал Гераклит, он, должно быть, был болваном, — заявил Джейк, и они оба засмеялись, осознавая, что он имел в виду самое заметное и очевидное состояние мужской анатомии — его мужской анатомии, — а вовсе не аксиому греческой философии.
   — Меня не преследуют кошмары, — сказала Джейн, возвращаясь к их разговору, — но я действительно иногда страдаю от того, что французы называют «nuit blanche».
   — Белые ночи, — перевел Джейк. Ее брови взлетели вверх:
   — Ты говоришь по-французски?
   — Я говорю по-французски так же, как ты говоришь по-латыни, — отозвался он.
   — А если точнее, бессонные ночи.
   — Ты страдаешь от бессонницы?
   Джейн не ответила.
   — А не страдаем ли мы все иногда от бессонницы?
   Он еще не удовлетворил свое любопытство:
   — Не кажется ли тебе, что твоя бессонница каким-либо образом связана с кошмарами?
   Он не сводил с нее пытливых глаз. Она зашевелилась, устраиваясь поудобнее.
   — Я так не думаю. Я просто просыпаюсь среди ночи и уже не могу снова заснуть. — Джейн подложила руку под голову. — А что с тобой? Она вызвана твоими кошмарами?
   — Еще какими!
   — Это часто происходит?
   Он замолчал, обдумывая ответ.
   — Раньше это было чаще — раз или два в неделю. Теперь, возможно, раз в месяц.
   — Ты говоришь, что бабочка стала недавним дополнением к твоему кошмару?
   Джейк окинул ее оценивающим взглядом.
   — Я ведь могу сказать тебе, да?
   — Можешь.
   — Хорошо, но я буду краток. И поверь мне, эта история — не из приятных.
   Она так и предполагала. Джейк глубоко вздохнул и приступил к рассказу:
   — У меня был младший сводный брат по имени Джоби. Мы были разными, как ночь и день. Там дома, в Индиане, я был квадратной свиньей в круглой дыре, а Джоби являлся для нашего отца олицетворением всех его отцовских честолюбивых надежд.
   Джейн почувствовала, как пульс ее уже начал набирать скорость.
   — Являлся кем?
   Джейк произнес это для нее простыми и легкими словами:
   — Настоящим человеком с большой буквы. Спортивной звездой. Непревзойденным игроком в баскетбол.
   — Что-то случилось не так?
   — Очень даже не так.
   — И что же? — Джейн ожидала услышать о чем-то трагическом и непоправимом.
   — Я уехал и нашел свое место в мире, который я выбрал, а Джоби сорвал много похвал в своем. Но случилось так, что настал момент, когда у него не осталось больше никакого выбора и он попытался стать частью моего мира, но брат был сделан из другого теста.
   — Он не смог?
   — Он умер.
   — О мой Бог, Джейк, прости.
   — Это была автомобильная катастрофа. Джоби был пьян. Он ехал слишком быстро. Он попал в аварию и буквально сгорел.
   — Ты видел все своими глазами?
   — Я приехал на место трагедии через полчаса. Я обвиняю себя.
   — Почему?
   — Потому что я не сумел уберечь его от гибели. — Джейк замер. — Я мог сделать это и не сделал.
   — Вина — тяжелая ноша, которую нельзя нести с собой все время, — заметила она.
   — Да, это так.
   — Ты пытался поговорить с отцом и матерью об этом?
   — Мачехой.
   — Отцом и мачехой. Он молчал.
   — Сколько времени ты провел в родном городе вместе с родителями после несчастного случая?
   Он все еще молчал.
   — Ты не возвращался?
   — Я приехал на похороны. Мой отец тогда дал мне ясно понять, что больше не хочет меня видеть. Джоби был для него всем. Он обвинил меня в смерти Джоби. Он всегда обвинял. Все было кончено.
   — Это не может длиться вечно, Джейк. У твоего отца было время подумать об этом. Он потерял одного сына. Но он вряд ли захочет потерять вас обоих.
   Джейк неопределенно хмыкнул.
   Не разговаривала ли Джейн с каменной стеной?
   — Тебе следует вернуться в Индиану, как только ты покинешь остров. Ты должен попытаться помириться со своим отцом и с самим собой.
   О, знала ли она, что впервые Джейк подумал о жизни — и мире — за пределами Рая, с тех пор как паром доставил его в Пургатори больше года назад! Тогда он впервые задумался о возможности вернуться обратно.
   — Ты ужасный молчун, — заметила она.
   — Я думал. Она ждала.
   — Возможно, ты права, — признался он. — Мне, наверное, снова следует попытаться. В то время я сделал все, что мог.
   — Что это было?
   — Кое-что в память о Джоби.
   — Кое-что?
   — Например, спортивные школы. Я дал деньги колледжу на строительство мемориала Джоби Холлистера. И еще кое-что. — Джейк устремил свой взгляд в вечность. — Все на свете имеет цену, даже душевное спокойствие.
   — Однако душевное спокойствие нельзя приобрести за деньги.
   Его глаза снова устремились на нее.
   — Ты слишком мудрая женщина для своего возраста.
   — Я не так уж и молода, — упрямо возразила она, — и вообще, ты не знаешь, сколько мне лет.
   — Нет, знаю.
   — Ты просто догадываешься.
   — Я совершенно точно знаю, сколько вам лет, мисс Беннет. Вы сказали мне это в ту первую ночь на берегу.
   — Неужели?
   Он кивнул и одарил ее самодовольной улыбкой:
   — Вам двадцать девять лет, и вы накануне празднования своего тридцатого дня рождения.
   — Вообще-то обычно я не выдаю подобного рода информацию, — сообщила она ему с надменным фырканьем.
   — Тем более даром, — сказал он со смешком. Ей доставляло удовольствие слышать, как он снова смеется.
   — Даром — никогда, — заявила она.
   — Ну что ж, в тот раз ты сделала это. Итак, теперь я испытываю любопытство.
   — В отношении чего?
   Его настроение стало игривым.
   — Интересно, на что еще ты расщедришься?
   — У тебя на уме что-то определенное?
   — Возможно.
   — Что бы это, черт побери, могло быть?
   — Ты сказала, что лучшие вещи в мире даются даром.
   — А ведь это были ваши слова, Джейк Холлистер, а не мои.
   — Ты попала в самое яблочко. — Джейк приблизил свое лицо к ней. — Мне кажется, поцелуй определенно считается одним из лучших даров жизни. Ты согласна?
   Как она могла не согласиться!
   — Полагаю, это зависит от того, с кем целуешься.
   — Превосходное замечание! Целовать тебя — одно из лучших занятий в жизни.
   Джейн не стала спорить.
   — Целовать тебя — райское наслаждение, — продолжил он. — Ты же сама говорила, что если человек везучий, то ему, возможно, удастся получить частичку рая, просто попросив о ней.
   Пульс Джейн бился с удвоенной скоростью.
   — Разве я так говорила?
   — Да, говорила. — Темные глаза впились в нее. — Итак, я прошу, Джейн Беннет. Я прошу у тебя поцелуя.

Глава 17

   Он был далеко не глуп, этот Джейк Холлистер.
   Джейн наклонилась к нему. Ей не пришлось совершать длинное передвижение. Не больше чем дюйм или два отделяли их головы на матрасе в гамаке.
   Она была во власти мужских запахов — аромата хорошего мыла и едкого мужского пота. Здесь было и нечто сродни запаху натуральной кожи, хотя она никогда не видела, чтобы Джейк носил кожаные вещи — еще бы, в таком теплом климате, — и что-то соленое, несомненно, из морского воздуха, пропитавшего все вокруг, и что-то неописуемое и необъяснимое, принадлежащее только Джейку.
   Джейн прикоснулась нежным поцелуем к его подбородку.
   — Неудивительно, что он даром, — пробормотал он.
   — Это только начало, — последовала многообещающая фраза.
   Следующий поцелуй был легким, прохладным прикосновением ее губ к месту, которое находилось чуть сзади и ниже его левого уха. От этой ласки он невольно втянул в себя воздух.
   Третий поцелуй продолжался ровно столько, чтобы досчитать до трех или четырех, и запечатлела она его в уголке его рта, где давно уже вполне могла появиться скорбная складка. Однако в его тридцать семь не было и следа этой предательской морщины. В ответ чуть дрогнула нижняя губа Джейка.
   Последовавшие затем поцелуи были более чем разнообразны: то быстрые прикосновения ко лбу, то к небритой щеке или ласкающий шепот у адамова яблока. Последний поцелуй вызвал у него столь сильную дрожь, что она прокатилась будоражащей волной и по телу самой Джейн.
   — Ты любишь дразнить, — заявил Джейк.
   — Я не дразню тебя, — отозвалась Джейн в ответ, не чувствуя ни капли раскаяния. А причиной всему была ее твердая убежденность в том, что при данных обстоятельствах он совершенно не заслуживал прощения или снисхождения с ее стороны. — Я просто коротко знакомлю тебя с тем, что последует позже, — почти прошептала она.
   — Название этому — мучение.
   — Название этому — ожидание.
   — Если уж говорить точно, так название этому, — Джейк помедлил, — прелюдия.
   Именно в этот момент она решила, что пришло самое время прекратить его разглагольствования, накрыв его губы настоящим поцелуем. Он начался словно нежная, будоражащая ласка: ее губы едва касались его губ. Она как будто знакомилась с ним.
   Насколько большим был его рот?
   Насколько жесткими или мягкими были его губы?
   Каким он был на вкус сегодня вечером? Нравился ли ей его вкус?
   Были ли его поцелуи слишком сухими или слишком влажными — или нечто среднее, как раз то, что надо?
   Собирался ли он оказать на нее давление, пытаясь склонить к большей интимности, чем она желала в данный момент? А может, он попытается разомкнуть ее губы, чтобы нагло просунуть свой язык в ее рот?
   И вообще, кто руководил этим экспериментом с поцелуем? Ведь название тому, что происходило, было именно эксперимент. Джейк задал вопрос, а ей предстояло ответить.
   Джейк Холлистер был опытным мужчиной, решила Джейн. По крайней мере когда дело касалось женщин. По крайней мере когда дело касалось ее. Каким-то образом он сумел понять, чего она хотела, понять ее желание самой вести игру. И поэтому он позволил ей играть по ее правилам.
   В ее глазах этот мужчина поднялся еще на одну ступеньку по шкале ценностей.
   Он ждал, пока она сама не захочет большего. Пока она не будет готова дать больше. Пока она не будет готова получить больше.
   Время пришло.
   Джейн неожиданно осознала, что на Джейке были только джинсы. Не было даже легкой рубашки. Или футболки. Не было ботинок. Носков. Трусов.
   Неужели эти потертые джинсы были всем его достоянием?
   Она прекрасно помнила и о том, что, собственно, было надето на ней самой: прозрачная ночная рубашка из тончайшего хлопка — хлопка, ласкающего кожу.
   Грудь Джейка все еще была немного влажной от пота. Весь его торс от талии представлял собой упругую твердь мускулов, дорожку темных волос, рассекающую их.
   Теперь, когда они лежали рядом в гамаке, ее грудь была плотно прижата к его телу. Ночная рубашка ее промокла, и ткань стала совсем прозрачной. И даже в том неверном свете, что проливали луна и звезды, отчетливо были видны ее соски. Он должен был быть совершенно слепым, чтобы не видеть ее наготы.
   А Джейк уж был кем угодно, но только не слепым.
   В какое место она собиралась поцеловать его в следующий раз? Как собиралась она поцеловать его? Что последует за ее поцелуем? Джейн должна была задать себе эти вопросы, подумать об этом…
   Но она не хотела думать.
   Она хотела только чувствовать.
   Она решилась.
   Чуть приподнявшись и опершись на локоть, Джейн наклонилась и поцеловала Джейка Холлистера в место как раз над его сердцем. Она чувствовала его мощные и ровные удары. Его сердце билось уверенно и гулко.
   Лишь небольшое расстояние разделяло то место, где находилось его сердце, и маленький, похожий на орех, такой твердый мужской сосок, выделявшийся на его теле. Сначала она дотронулась до него ртом, затем нежно потянула губами и наконец легонько ударила по его поверхности кончиком языка.
   В награду она получила дрожь чувственного возбуждения, от которого Джейк совсем потерял голову. Джейн могла быть абсолютно довольна собой.
   Ее волосы разметались по плечам. Она нетерпеливо отбросила непослушную гриву, но все же несколько непокорных прядей выбились и упали на обнаженную грудь Джейка, когда Джейн скользнула по ней губами.
   Она наслаждалась вкусом его плоти так, словно это был ее самый любимый вкус. Она легонько схватила кусочек его плоти острыми краями своих зубов, представляя, какое удовольствие, граничащее с болью — или боль, граничащую с удовольствием, — он испытывал в это мгновение.
   Джейн покусывала и наслаждалась, жадно поглощая его, словно умирала от голода, и только он мог удовлетворить этот нестерпимый, проснувшийся внутри ее голод.
   Она услышала сдавленный стон. Он снова и снова отдавался гулким эхом внутри самой Джейн.
   Она чуть высунула язык, провела им, едва прикасаясь, по полоске мягких, темных волос, которая начиналась вокруг его соска, проходила посреди упругой груди и исчезала под поясом его джинсов, и, нарисовав мокрое кольцо вокруг отверстия его пупка, почувствовала, как мышцы его сжались.
   — Рай — за просьбу, — пробормотала Джейн, снова возвращаясь к его рту.
   — Райская награда, — пробормотал Джейк, накрывая ее тело своим. Гамак неистово раскачивался от импульсивных перемещений их тел…
   Затем он накрыл ее рот таким поцелуем, который, казалось, не имел ни начала, ни конца.
   Джейк взял почти все, что только мог взять.
   Он обнаружил, что Джейн была неподражаемо сладка и невинна. Он ни на минуту не сомневался, что она имела весьма смутное представление о том, как действовали на него ее ласки: мучительное томление, желание ощущать ее всей кожей затмили для него все на свете.
   «Всему свое время, Джейк, — сдерживал он себя. — Некоторые вещи со временем становятся только лучше».
   — Попроси меня, — потребовал он, поднимая свою голову лишь настолько, чтобы произнести эти слова.
   — Попросить тебя? — Джейн пришла в полное замешательство. Она выглядела изумленной. — Попросить тебя о чем?
   — О том же, о чем я попросил тебя, — настаивал Джейк, прижимая ее к себе.
   Он увидел, как боролись в ней два чувства — нежелание и необходимость дать ответ.
   — Рай?
   Он улыбнулся, несмотря на то что состояние его вызывало у него скорее судорогу боли, чем улыбку.
   — Мы, конечно, можем закончить раем, но я попросил у тебя лишь поцелуя.
   Однако получил больше того, о чем просил. Джейн посмотрела на него и недоверчиво хмыкнула:
   — Ты хочешь, чтобы я попросила у тебя поцелуя?
   Это было просто. И так сложно.
   — Да, — заявил он.
   — Почему? — Ее глаза были огромными и круглыми, словно блюдца. — По-моему, совершенно очевидно, что я хочу твоего поцелуя.
   — Скажи это.
   Неожиданно все стало настолько ясным и понятным для нее.
   — Конечно. Мне самой нужно было услышать эти слова. Тебе тоже необходимо услышать их.
   Непостижимо!
   — Таким образом, мы оба узнаем, на чем мы стоим, — заявил он.
   Джейн засмеялась грудным смехом.
   — Стоим? А мне-то казалось, что мы оба лежим.
   Джейк засмеялся вместе с ней. У этой женщины чувство юмора — или чувство абсурдного — проявлялось в самые неожиданные моменты.
   Неожиданно Джейн перестала смеяться и, протянув руку, взъерошила лохматую прядь у него на макушке. Она нежно схватила ее в кулачок и приблизила его лицо к своему на расстояние одного лишь вздоха, изгибая при этом спину и крепко обнимая его за шею свободной рукой.
   — Я хочу, чтобы ты поцеловал меня, Джейк Холлистер. — Их глаза, впившиеся друг в друга, рождали огонь. — Я прошу у тебя поцелуя. Ты поцелуешь меня?
   — Да, — ответил Джейк, проводя своим ртом по ее губам, вдыхая ее запах, прикасаясь к ее зубам и языку своим языком для того, чтобы хоть немного узнать, каким был ее вкус.
   — Мне нравится твой вкус, — прошептала она.
   — Мне нравится твой вкус, — откликнулся эхом он.
   Джейку казалось, что всех слов, которые он знал, было недостаточно для того, чтобы описать, каков именно был ее вкус: что-то немного сладкое, но не слишком сладкое, определенно не приторно-сахарное; что-то загадочное, опьяняющее, хотя сегодня вечером в ее дыхании не было и намека на алкоголь; все вместе взятое действовало на него, черт побери, как самый сильнейший наркотик.
   Никогда не пробовал он женщины, подобной ей.
   Джейк спрятал свое лицо в гуще ее волос и пробормотал изменившимся голосом:
   — Господи всемогущий, как мне нравится твой запах!
   — И мне нравится твой запах, — призналась она.
   Он сделал глубокий вдох и задержал ее запах в ноздрях, в горле, в легких, наслаждаясь им, не желая отпускать его до тех пор, пока хватало воздуха.
   Никогда прежде не приходилось ему ни у единой женщины вдыхать запах, подобный этому.
   Запах ее волос. Ее кожи. Ее запах. В нем чувствовался едва уловимый намек на сандаловое дерево, ее собственный, никому больше не свойственный аромат, который он почувствовал еще в тот первый день на пароме. Присутствовали и какие-то другие, естественные ароматы, но были они гораздо более тонкими, сложными и, черт побери, неуловимыми.
   Он мог с уверенностью сказать, что Джейн Беннет пахла, как Джейн Беннет, и никто другой.
   Джейк не мог остановиться:
   — Мне нравится звук твоего голоса, твоего смеха.
   — Мне тоже нравится звук твоего голоса и твоего смеха, — отозвалась она.
   Джейку было почти стыдно признаться ей в этом. Но в конце концов он сделал это:
   — Особенно мне нравится то, как ты произносишь мое имя.
   Джейн мягко засмеялась, это был тихий, ласкающий звук:
   — Джейк.
   — Да, именно так.
   Затем он снова поцеловал ее — звучно, соблазнительно, провокационно, поцелуем, затронувшим каждую ее клеточку, надеясь и молясь, чтобы она снова произнесла его имя.
   И она произнесла его:
   — Джейк…
   Больше всего ему нравилось, когда его имя произносили именно так.
   — Я готов смотреть на тебя всю ночь, — признался он, устремив свой взгляд на ее лицо.
   — Мне нравится, когда ты на меня смотришь, — призналась она, и глаза ее при этом сияли.
   — Однако я видел больше тебя, — сказал он ей.
   От внимания Джейка не ускользнуло, как по щекам Джейн разлился легкий румянец. Он даже почувствовал слабый жар смущения, появившийся следом.
   — Это случилось в мою первую ночь в Раю, не так ли? Я пила шампанское, поднимала тосты и купалась обнаженной. И ты следил за мной, — проворчала она, но в ее тоне не было и намека на настоящую обиду.
   Он тогда не стал извиняться. Не собирался он извиняться и теперь.
   — Мне понравилось то, что я увидел.
   — Ну что ж, я видела тебя достаточно, чтобы иметь полное право сказать то же самое, — сообщила она ему недвусмысленно. — Если ты еще не осознал этого, Джейк Холлистер, твои голубые джинсы и отсутствие всяких признаков белья оставляют мало пространства для воображения.
   — Что видишь, то и получаешь, — сказал он ей с дьявольским мужским блеском в глазах.
   — Уж вне всяких сомнений, я именно на это и надеюсь. — Она глубоко вздохнула и добавила: — Можно сказать, рассчитываю.
   Кончиками пальцев Джейк бережно провел по линиям лица Джейн, обрисовывая одну черточку за другой. Он начал с изящной формы уха, провел по классически высокой скуле, двинулся дальше к немного вздернутому носу, затем вверх и через арку элегантной брови вниз по овалу ее прелестного лица к противоположному уху.
   А дальше?
   Дальше — не слишком высокий, не слишком низкий лоб. Едва заметная складка между глазами цвета топазов, когда она хмурилась. Губы совершенной формы. Ее изысканный подбородок.
   Но это было еще не все.
   Ее длинная, стройная, белая шея, подобная лебединой. Ее лопатки — вовсе не костлявые и выступающие, как у многих худых женщин. Шелковые пряди ее темно-русых волос, по-особенному обрамлявшие ее затылок.
   А прелестные налитые груди! Соски, совершенные во всех отношениях: не слишком большие, не слишком маленькие, безупречные по форме, совершенно особенного цвета — их оттенок находился где-то между цветами спелой красной клубники и ароматной малины, которые, кстати, были его любимыми ягодами, — и для него не было ничего более соблазнительного. Ее соски уже напряглись, сжались и были хорошо различимы под тонкой тканью ее ночной рубашки.
   Джейк накрыл ладонью ее грудь, и затвердевший от страсти сосок уперся в ее центр, заставляя его пальцы заныть от желания прикоснуться к ней, подразнить ее, поласкать, захватить сосок большим и указательным пальцами и сжимать до тех пор, пока у нее от возбуждения не прервется дыхание…
   Насколько он помнил, первое, что вызвало его восхищение этой женщиной, были ее длинные, прелестные ноги. Теперь он ласкал их от бедра до колена, до щиколотки и обратно.
   Затем он остановился на впадинке между ее прекрасными ногами и поместил свою руку там, где горело ее тело неподражаемым женским огнем.
   Джейн громко застонала.
   — Мне нравится, какая ты на ощупь под моими руками, кончиками моих пальцев, моим ртом, моими губами, — пробормотал Джейк.
   Джейн дотронулась до его плеч, ощущая притягательную силу его рук, мускулистой груди, напряженных мышц живота, еще более напряженных мышц бедер и, издав чисто женский крик восторга — Джейк обнаружил, что ему очень понравился этот звук, — положила руку на его джинсы, туда, где его мужское естество стремилось ей навстречу.
   Джейн прикоснулась к нему — нежной и мягкой кожей к нежной и мягкой коже. Тонкие пальцы внимательно исследовали его.
   Она пробормотала низким хриплым контральто, странно непохожим на ее обычный голос:
   — Мне нравится, какой ты на ощупь.
   Он просунул руку под ее ночную рубашку, прошелся вверх по длинной прелестной ноге и нашел шелковое гнездо. Затем он погрузил свои пальцы во влажные волосы.
   Ее спина изогнулась, груди напряглись, а бедра поднялись еще выше. Именно в этот момент он стал погружаться все глубже и глубже, а затем за одним пальцем последовал и другой.
   На лбу Джейка и над его верхней губой появились маленькие бусинки пота.
   Значительно позже Джейк обнаружил, что может говорить.
   — Мне нравится, какая ты на ощупь внутри и снаружи, — с трудом выговорил он.
   — А мне нравится чувствовать тебя, твои руки на мне, внутри меня, — призналась ему Джейн шепотом. — Давай продолжим, Джейк.
   — Хорошо, — пообещал он. Бог свидетель, всем своим существом стремился он именно к этому. — Но сейчас я не могу войти в тебя так, как мне того хотелось бы, дорогая. Я пока не готов к этому.
   Джейн испытывала сильнейшее искушение сказать, что это ничего не значило. И мысль ее мгновенно передалась ему.
   Но это все же имело значение.
   Они были слишком зрелыми, чтобы отдаться на волю случая, любого случая, какого бы то ни было случая.
   — Тогда что же нам делать?
   — Мы можем целовать и ласкать друг друга и окунемся в огромное удовольствие и наслаждение.
   Джейк целовал и ласкал ее. Своими руками, пальцами, ртом он доводил ее до вершин экстаза, заставляя Джейн стонать, в мольбе выкрикивать его имя, умолять о пощаде, о продолжении.
   В свою очередь, Джейн своими прикосновениями и поцелуями не раз принесла ему облегчение.
   Они были счастливы, измождены, насыщены. Никогда не знали они ночи, подобной той, что провели вместе в гамаке под тропическими небесами, в гуще тропических деревьев.
   Бледно-розовый рассвет пробирался на Карибское небо, когда Джейк обнял Джейн в последний раз, положил ее голову под свой подбородок и заснул так безмятежно, как никогда прежде.
   В силу давней привычки да еще из-за случавшегося порой приступа бессонницы Рэйчел всегда просыпалась первой, первой вставала, первой покидала свою постель из числа всех обитателей имения Мейфэр. Она обычно уже успевала умыться, одеться, причесаться и возилась с чайником на кухне к тому моменту, когда еще только первый искристый лучик рассвета едва показывался на карибском небе.
   Это утро не было исключением.
   Рэйчел заполнила свой любимый медный чайник водой из-под крана, поставила его на плиту, зажгла спичку и протянула ее к конфорке. Она могла делать это не глядя, ибо один и тот же ритуал неизменно совершала вот уже много лет.
   Затем по утренней привычке Рэйчел направилась к кухонным окнам и окинула взглядом покрытую густой яркой зеленью лужайку, белый песчаный пляж, раскинувшийся далеко внизу, и голубые, как небо, воды Карибского моря.
   Ее взору открывался и вид на два сдаваемые в аренду коттеджа — «Самсона» и «Далилу», — а также небольшую рощицу между домиками-близнецами, в тени которой мерно покачивался старый гамак.
   В это утро она заметила, что в гамаке кто-то был. Вне всяких сомнений, Джейк Холлистер. Уже не в первый раз он засыпал там или даже на самом берегу.