Словин Леонид Семёнович. Полночный детектив

   Вступивший в силу израильский Закон о запрете отмывания грязных денег определил наказание в виде тюремного заключения до 10 лет за легитимацию и внедрение в финансовую систему капитала, нажитого преступным путем.
   Чтобы осудить человека за отмывание капитала, достаточно лишь доказать, что он знал, что деньги или имущество нажиты преступным путем. Даже если человек не знал, какое именно преступление послужило источником капитала, это не было ему оправданием. Для реализации закона израильтяне создали даже специальный орган, подведомственный министерству юстиции…
   Еще до принятия этого установления отсидел в тюрьме, в одиночке, шесть лет и был освобожден с невероятными трудностями лишь по отбытию двух третей срока пресловутый Григорий Лернер, он же Цви Бен-Ари, пытавшийся создать собственный российско-израильский банк. Фактически изгнали из Израиля Антона Милевского, жестким преследованиям подверглись финансовые тузы Михаил Черный, Григорий Лучанский…
   Убедившись, что не могу предложить никаких новых объяснений этому, я снова открыл книгу.
   Гангстеры, подстерегавшие Хью Марлоу недалеко от тюрьмы, не собирались отказываться от своей доли награбленного и в конце концов выследили его в гостинице. Схватка не на жизнь, а на смерть произошла именно там. Хью остался в живых, совершив рискованный прыжок из окна. И вот снова схватка, но уже с другими бандитами. И в конце хеппи-энд: маленький городок в доброй провинциальной Англии. Скромная, приветливая девушка и ее отец, ставшие объектами преследования бандитской шайки, их-то и выручает из беды бывший гангстер, герой, не боящийся никого и ничего, сильный, надежный, упрямый, живущий по неписаным законам совести и братства.
   Я посмотрел в иллюминатор: внизу уже показалась гладь Средиземного моря — мы подлетали к аэропорту Бен Гурион…
   Но я читал и читал, и снова не мог оторваться.
   Последние страницы «Железного тигра» я дочитал, когда самолет уже бежал по взлетной полосе и пассажиры по обыкновению громко хлопали в ладоши, приветствуя пилотов, совершивших мягкую посадку…
   Живой образный бандитский сленг, язык свободных людей, на котором в жизни никто никогда не станет разговаривать…
   Крутые, скорые на расправу гангстеры…
   А главное, грубоватые, но бескорыстные и преданные закону полицейские. Я отлично их представлял, ведь это были мы — Рембо, я, Пашка Вагин, Бирк, наши бывшие коллеги — менты, снова отчаянные, юные, полные надежд; забывшие про синяки и ушибы, полученные на службе; верящие, что все лучшее еще впереди и обязательно сбудется.
   Выше звезд, круче крутых яиц!…
   В Тель-Авиве стояла мягкая средиземноморская зима, мало чем отличавшаяся от нашего бабьеголета, и одежда людей в аэропорту имени Бен Гуриона отличалась существенным разнообразием — от выпущенных из брюк навыпуск теплых рубашек и сандалий на босу ногу до тяжелых курток и высоких дамских сапог.
   В глаза сразу бросилось еще большее, чем обычно, количество легко узнаваемых по виткам радиотелефона за ухом секьюрити из охраны аэропорта, в форменных, с короткими рукавами куртках, облегчающих стрельбу и силовой захват, а еще множество вооруженных солдат — одиночек и группами — с автоматами, карабинами и тяжелыми объемистыми сумками. У себя в России, в Москве, я уже отвык от вида людей на улице при оружии…
   До Иерусалима я добрался на такси.
   На этот раз израильская столица показалась мне малоприветливой, настороженной.
   Был разгар арабской интифады, улицы выглядели менее людными, прохожие спешили больше обычного. Школьников легко было узнать по картонным коробкам с противогазами. Шла война…
   Однако, как и прежде, когда я здесь жил, по узкой главной артерии — улице Короля Георга Четвертого, с трудом разъезжаясь, катили комфортабельные, на два просторных салона, автобусы компании «Эгед»…
   Остановка у центрального супермаркета «Маш-бир» была полна людей.
   Профессиональные нищие все так же трясли перед прохожими свои пластмассовые стаканчики с мелочью…
   Мне не очень-то везло сегодня…
   На Гилель, 6, в центре, в офисе адвоката, меня ждало короткое послание.
   Леа сообщала, что по срочному вызову уехала в следственную тюрьму, на «Русское Подворье» и пока не знает, сможет ли возвратиться до конца рабочего дня. В связи с этим мне приносились вежливые извинения.
   Следственный изолятор находился недалеко от офиса. Словечко «руси» в названии изолятора не было случайным. Тюрьма размещалась в бывших хозяйственных постройках, примыкавших к зданию православного собора св. Троицы, принадлежащих Русской миссии в Палестине. Я мог поехать к тюрьме, прежде мне уже приходилось встречать Леа у выхода…
   Я взглянул на часы…
   Мог я поехать и к вдове Любовича.
   Леа сообщила точный адрес скончавшегося в больнице Шаарей Цедек Юрия Любовича. Подробности его жизни я мог узнать от вдовы, прожившей с ним последние несколько лет. Она и ныне жила в его квартире в районе Гило…
   Я выбрал второе.

ГИЛО

   Дом, в котором при жизни обитал господин Любович, оказался пятиэтажный, окруженный высокими соснами, и в воздухе я ощутил мягкий знакомый запах дачного Подмосковья.
   Вокруг никого не было видно, и это тоже напомнило Расторгуево или Малаховку в послеобеденный час, перед тем, как спадет жара и на улицах снова появятся дачники и их дети…
   Застроенный белым иерусалимским камнем район Гило венчал вершину огромной раскидистой горы, с которой вся израильская столица была видна, как на ладони.
   Он долго считался весьма престижным, пока во время последней интифады арабские снайперы не начали его обстрел из деревушки Бейт-Джала, расположенной в непосредственной близости.
   К чести муниципальных властей, они тотчас приняли необходимые меры. На опасном направлении стекла в домах заменили на пуленепробиваемые, а в наиболее уязвимом месте напротив библейского Вифлеема, появилась стена, она закрыла прохожих и автобусы.
   И все же удар по престижу Гило оказался весьма чувствителен, и видимо, поэтому таксист, везший меня, накинул к таксе еще десяток шекелей… За риск!
   В Москве перед столь ответственным визитом я постарался бы провести небольшую установку на покойного и его вдову, под благовидным предлогом обошел бы соседей — я ведь абсолютно не представлял себе ни ее, ни его самого…
   В чужой языковой среде я просто не в состоянии был это сделать.
   Но, в конце концов, меня ведь, по существу, интересовала только связка имен — Любович и девушка, жившая в его московской квартире, встречавшаяся с главой фонда…
   Я вошел в вестибюль, осмотрелся.
   Дневную почту уже доставили — из здешних небольших почтовых ящичков на треть, а то и на половину высовывались письма. Часть негабаритной корреспонденции попросту лежала на полу. Как и утренние газеты. Чужая почта тут, как правило, никого не интересовала. Я нашел почтовый ящик с фамилией «Любович», из него высовывался длинный банковский конверт…
   Где-то на верхних этажах послышались шаги.
   Я сунул конверт в карман, двинулся к лестнице.
   Любовичи жили на втором этаже. Я позвонил. Короткий звонок гулко отозвался в пустом пространстве квартиры…
   Вскоре послышались небыстрые шаги.
   Открыла моложавая блондинка с бескровным отекшим лицом. Прежде чем повернуть ригель замка, она несколько секунд рассматривала меня в дверной глазок.
   — Вы ко мне?
   — Да, здравствуйте…
   Мне необходимо было, чтобы меня пригласили войти.
   — Я был соседом Юрия Афанасьевича в Москве. И вот неожиданно оказался здесь, в Иерусалиме… — Последнее — по поводу «неожиданности» — было истинной правдой. Я был абсолютно искренен. — Хотелось бы поговорить с вами. Да и другие соседи тоже интересуются, просили узнать, как все с ним случилось…
   — Заходите… — сказала женщина кротко.
   Квартира оказалась двухэтажной, богато обставленной, короткая лестница сбоку вела в нижнее помещение. Впереди виднелся большущий балкон, к которому примыкала такая же просторная светлая кухня.
   —Вы надолго сюда? — спросила женщина.
   —Завтра я еду в Эйлат…
   Мы стояли друг против друга. Я незаметно рассмотрел ее. Долгоносая, высокая. Бледные некрашеные губы.. Выщипанные брови. Джинсовая рубаха, брюки. Плоская грудь. Светлые глаза. Вся какая-то бесцветная.
   «Типичная вешалка…»
   На вид ей можно было дать не больше тридцати восьми. Визит застал ее врасплох, но не огорошил. Она никуда не спешила.
   —Посидите, — женщина показала на кресло. — Пить хотите?
   —Спасибо. Не беспокойтесь.
   —Я сейчас… — Она направилась к лестнице в нижнюю половину квартиры.
   Я снова осмотрелся.
   Мебели в огромном салоне было немного: два внушительных размеров кожаных кресла и такой же громоздкий диван. Комплект этот, встречавшийся в большинстве иерусалимских домов, тоже назывался салоном.
   В комнате стоял, кроме того, овальный стол и цветной, на колесиках, телевизор с гипертрофированным, как все в этом салоне, экраном, подходившим, скорее, студии, нежели частной квартире. Еще я заметил несколько интересных картин на стенах и живые цветы вдоль подоконников…
   Хозяйка вернулась быстро. Этих минут ей хватило, чтобы переодеться и навести макияж. На ней была теперь длинная юбка с разрезом, под кожаным пиджачком виднелась кофточка с довольно глубоким декольте.
   —Пейте, пожалуйста, — она поставила на стол бутылку с минеральной водой, стаканы. — Вы как здесь? Как новый репатриант — оле хадаш? — Она устроилась против меня, в другом кресле.
   —Туристом. Я не спросил, как вас зовут?
   —Елена. Можно Лена. Вообще-то, в Израиле мы все Иланы…
   —Вы давно здесь?
   —Восемь лет. С Юрием Афанасьевичем мы уже тут познакомились…
   У нее была чисто русская внешность, и следовательно, получить израильское гражданство она могла только в браке с человеком, имевшим право на репатриацию.
   Она угадала мою мысль.
   — Я приехала с первым мужем. Он тут умер. Потом встретилась с Юрием Афанасьевичем… Пять лет назад…
   — Афанасьевич — редкое отчество у евреев…
   Она выразительно взглянула на меня. Этого красно речивого взгляда для меня было достаточно.
   «Любович получил израильское гражданство тоже в результате супружества!..»
   Я почувствовал в моей собеседнице человека неболтливого и спокойного.
   Наверное, я мог бы спросить ее напрямую:
   «Кто эта девушка, что живет в московской квартире Любовича? Вы ее знаете? Кто она ему?»
   Скорее всего она бы ответила. Мы бы поговорили минут десять и расстались довольные друг другом.
   Но как профессионал я не мог рисковать.
   Для начала мне предстояло услышать о жизни новоявленных израильтян, об их поездках по стране, о турах по Средиземноморью и большинству европейских столиц.
   Чем еще могли поразить российские репатрианты бывших соотечественников?!
   Однако мне повезло: зарубежные вояжи Любовичей оказались в плоскости моего интереса…
   —Я несколько раз была в Турции… А с Юрием Афанасьевичем мы слетали в Лондон, в Амстердам. В Бремен… После первого инфаркта он не рисковал ездить один…
   —Почему в Бремен? — Я удивился.
   —Там у него дочь. У нее страховой бизнес… — Она снова вернулась к поездкам. — До этого он поколесил по Европе! Ого! С израильским паспортом дорога везде открыта. Кроме США и, кажется, Канады…
   —Арабских стран…
   —Он и там был. В Ираке, в Сирии… Но по советскому паспорту. Только в Россию ни разу…
   Я прикусил язык.
   «Пять лет не был в Москве! А элитному дому, там, где его квартира, от силы два года!»
   Женщина что-то почувствовала, потому что спросила:
   —Вы его близко знали?
   —Как сосед. Не больше… Иногда мы заходили друг к другу. Интересный был человек…
   —Он на своем веку повидал многое… — Похоже, она была рада мысленно вернуться в свое недавнее прошлое. Разговор со мной не был ей в тягость. — И в тюрьме сидел, и в больших начальниках ходил… Чем только не занимался. И портным был, и следователем… «Этой рукой, говорил он, я и Брежневу руку пожимал. И Андропову. И Джуне. И маршалу Жукову…»
   —Кем же он был?
   — Я тоже спрашивала. Он только смеялся…
   Я, кажется, уже представлял себе прежний род деятельности этого человека: он трудился все на то же могущественное советское ведомство, что и Арзамасцев, и Хробыстов…
   Я спросил из чистого любопытства:
   —В каком же он звании?
   —Полковник. Но форму не носил. У них свои традиции. И праздник свой…
   «Еще бы!..» — Я отлично знал его:
   —«День чекиста!» Двадцатое декабря… — Я на время отдалился от узко-деловой задачи, которую перед собой поставил.
   —Вы тоже из них?!
   —Да нет, — я перевел разговор. — Как хоть он выглядел в последние годы? Потолстел?
   —Сейчас покажу… — Она спустилась на нижний этаж и вернулась с фотоальбомом.
   — Это мы на Мертвом море…
   Я вперился глазами в снимок.
   Водная гладь, в которой невозможно утонуть ввиду ее плотности. За ней, дальше не особо гористый берег Иордании. На переднем плане был пляж, выпачканные целебной грязью фигуры…
   — Это в санатории, в Эйн-Геди…
   Любович оказался стариком-живчиком.
   Чекист действующего резерва смотрел в объектив с наивным стариковским торжеством — в купальных трусах, коренастый, напрочь лишенный шеи, с мускулистым коротким туловищем и такими же короткими руками…
   Фотографировала, видимо, Елена-Илана — на снимке ее не было.
   Вместо нее рядом с Любовичем стоял молодой рыжий мужчина, очевидно, его знакомый, худощавый, с острой лисьей мордочкой — оба были по шею вымазаны грязью Мертвого моря.
   Продолжая разговаривать, я не спеша листал альбом.
   Сюжеты отличались многообразием…
   Мужское застолье в эйлатской гостинице на Красном море, парад российских ветеранов в Иерусалиме — колонны пожилых людей, обилие медалей и орденов. На тротуарах недоуменные лица израильтян — у них не приняты нагрудные наградные знаки…
   Снова мальчишник — то ли новые русские, то ли криминальные авторитеты. Характерные типы внешности…
   Женщина с охотностью поясняла:
   — А это мы в Иерусалиме с известным здешним бандитом. С Ционом Даханом… — Знаменитый гангстер — сравнительно молодой еще человек сидел за карточным столом вместе с Любовичем и его женой. — А это дочь Виктора Афанасьевича…
   У дочери Любовича оказалось квадратное, но, в общем, приятное лицо, совиные круглые глаза, к тому же широко отставленные, крупные, ярко накрашенные губы…
   —Дочь его была здесь?
   —А как же! Прилетала на похороны… И потом, когда вступала в права наследства. Эта квартира ее. По завещанию…
   —А вы… — Я взглянул на нее.
   —А я могу тут жить сколько захочу… Но только, пока вдова. Если я выйду замуж — должна покинуть квартиру… — Вдова улыбнулась. После макияжа она выглядела значительно моложе и привлекательнее. — Правда, совершать эту глупость пока не собираюсь…
   Она ближе подвинула кресло. Я мельком взглянул на ее стройную ногу, показавшуюся из-под высокого разреза юбки…
   Мы болтали довольно мило. Но наши интересы лежали в совершенно разных плоскостях.
   —А как же дочь?!
   —За нее можно не волноваться. У нее осталось еще два дома в престижном районе — в Гиват Бейт-Керем. И третий дом — в Нетании…
   Ей было лестно мое внимание к ее делам.
   — Юрий Афанасьевич был богатый человек. Когда он пригласил меня жить вместе, мы почти три недели провели в «Ганей ха-Ям ха-Тихон». Слыхали? Это отель у моря. С бассейнами, с регулировкой температуры воды, пабом… У него счета в крупнейших здешних банках…
   Я прикинулся наивным:
   —Я слышал только про израильский банк «Дисконт»…
   —Сберегательные программы у него были в «Леуми». А валютный счет фирмы…
   —У него фирма?!
   —Не одна. Он страховал недвижимость… Банковский валютный счет в «Ярконе».
   Я был на верном пути.
   —Рядом жили, а я и не знал, что он такой богатенький…
   —Конечно, он был не единственный учредитель. Как водится… Сейчас его пакет ушел к дочери…
   —А как насчет московской квартиры? — Было естественным задать этот вопрос именно сейчас. Тот, что открывал прямой путь к обсуждению проблемы девушки. — Квартиру он тоже завещал дочери?..
   Настал черед удивиться моей собеседнице:
   —Разве он ее не продал?!
   —По-моему, в ней живут… — Расспрашивая, я продолжал неспешно листать альбом. Ближе к концу все больше попадались фотографии самой вдовы во время каких-то торжеств, среди купающихся в бассейнах, на пикниках…
   — Юрий Афанасьевич ни — ко — гда не вспоминал о квартире… — Она решительно качнула головой.
   — Но он должен был платить квартплату, кроме того, вода, коммунальные услуги… Он ведь, наверное, прописан… — Я сознательно запутывал ее своим невежеством. — Вы его внутренний российский паспорт видели?
   Она покачала головой.
   — У него не было. Мы ведь при выезде сдавали внутренние паспорта. Я почти год вела его дела. У него никакой квартиры в Москве. И никакого российского паспорта…
   Вот тебе на! Полный облом!..
   Предполагаемая мной связка «Любович — девушка — Заказчик» при проверке распалась в первом же звене…
   Любович, выходит, активизировался на другом направлении — паспорт его не был украден, на счета его фирм переводилась валюта для отмывания и расхищения. Его российским паспортом и квартирой, купленной на его имя в элитном доме, как и его счетами, пользовались подельники…
   Ничего нового мне больше здесь не светило.
   Я мог со спокойной совестью прощаться.
   Я перевернул альбом, он снова открылся на первой странице.
   Высокий рыжий парень рядом с морщинистым стариком-мафиози обращал на себя внимание. Узкое лицо, острые лисьи уши, выступающий лоб-пуля… Если прибегнуть к сравнению из животного мира — лисенок. На вид можно дать и восемнадцать лет, и двадцать восемь…
   Круг знакомых у мафиози — всегда криминал…
   — А это кто?
   — Не знаю. Я спросила мужа, он только засмеялся: «Лисенок…» — Илана взяла у меня из рук альбом. Закрыла, отложила в сторону. — Он прилетал на одни сутки. Кажется, из Германии. Наутро муж отвез его в аэропорт…
   — Потом вы его тоже видели?
   — Один раз и, между прочим, недавно. Здесь, на Кинг-Джордж. Но он меня не узнал…
   Когда я вышел, было уже темно.
   Ехать в офис к Леа поздно.
   Вокруг я снова не увидел ни одного прохожего. Только припаркованные машины… Всюду. На тротуарах и вдоль улицы. Да еще беспородные израильские кошки с грязными отметинами на переносье — вечном неизгладимом следе их беспутной уличной жизни…
   Надежды найти такси не было, а водители проезжавших машин тут не левачили.
   На Ближнем Востоке это было опасно.
   Я остановился у автобусной остановки.
   Арабская деревня Бейт-Сафафа — плоские крыши объемных каменных домов — лежала прямо подо мной в огромной глубокой тарелке. За ней начинались Катамоны, излюбленное место обитания российских репатриантов, «район иерусалимской бедноты», как однажды назвали его по первому каналу израильского телевидения…
   Гирлянды огней висели по холмам, пронизывая темноту…
   Еще выше, на высоте, соответствующей примерно двадцатому этажу, начинался уровень престижного центрального района. Там, на верху, была яркая ночная жизнь. Еще выше овалом чаши, из которой ничто не могло выплеснуться, плыла молодая луна…
   Я достал письмо, которое изъял в вестибюле, вскрыл фирменный конверт. Банк «Апоалим» сообщал о предстоящем окончании срока закрытия валютного счета…
   Счет был закрыт сроком на год…
   Учитывая, что владельцу счета выплачивался процент, общая сумма вклада Любовича была не менее четверти миллиона долларов, таковы были новые правила…
   И все-таки главное открытие состояло в другом.
   Все эти годы Любович путешествовал по миру и только на родине не был ни разу. К девушке, которая проживала в его московской квартире, он не имел отношения. Квартирой распоряжались другие люди…
   Водитель подъехавшего автобуса коротко просигналил, видя, что я смотрю куда-то в сторону…

ОТЕЛЬ

   Отель на Яффо, который я выбрал, был из не особо престижных. В свое время в нем останавливался один из наиболее любимых мною российских авторов детективов — Георгий Вайнер с женой. Если бы хозяин отеля был догадливее, он бы приказал повесить табличку у входа и увеличенную фотографию писателя в холле. От российских фанатов жанра не было бы отбоя…
   Я пил кофе внизу, просматривал газету на русском.
   Одна из заметок сразу привлекла мое внимание. Это была перепечатка из «Едиот ахронот».
   На протяжениии нескольких последних лет, писал известный журналист, в Израиле действовала преступная группировка, снабжавшая израильскими документами лидеров русской мафии. Российские мафиози получали израильское гражданство при помощи фиктивных браков в странах Восточной Европы, после чего приезжали в Израиль, где преступная группа, представшая ныне перед окружным судом Тель-Авива, помогала им как можно быстрее получить израильские заграничные паспорта. Полиция полагала, что преступников поддерживал бывший следователь КГБ СССР, работавший сотрудником отделения МВД в Холоне под Тель-Авивом. Уголовное дело против него не было возбуждено за отсутствием достаточных улик. Среди клиентов последнего были, в частности такие знаковые фигуры российского преступного мира, как Сергей Михайлов и Виктор Аверин, лидеры солнцевской группировки…
   «Отсюда могут расти и израильские ноги Юрия Афанасьевича…»
   Но я не занимался биографией Любовича.
   Как личность он меня просто не интересовал.
   Я вернулся в номер. Вышел на балкон.
   Внизу, по Яффо сновала шумная и совершенно трезвая толпа, было много израильских солдат — парней и девушек с карабинами. За годы, что не был здесь, я давно уже отвык от зрелища стольких вооруженных людей на улицах…
   Какие-то старшеклассницы-тинейджеры о чем-то громко спорили прямо под моим балконом — несколько клоунских фигурок с тонкими талиями, перехваченными поясами, в широченных клешах, больших дурацких колпаках…
   Израиль давно уже провел очередные выборы, а автобусные остановки и некоторые автобусы все еще были заклеены огромными портретами кандидатов и их предвыборными слоганами. На проносившихся патрульных машинах полиции сверху были хорошо видны трехзначные номера, крупно выведенные на крышах, рядом с мигалками…
   Я вернулся в номер. Прежде чем позвонить Леа, я набрал номер Рембо.
   Меня почему-то не отпускала мысль, что за эти несколько часов, пока я отсутствую, в Москве что-то произошло. Я и сам не мог себе объяснить, чего именно опасаюсь.
   «Заказчик начал компрометацию генерала Арзамасцева?! Мои видеозаписи появились на Первом канале? Что-то с Бирком?!»
   Я звонил Рембо и домой, и на мобильник. Дома его не было, мобильник не отвечал. Против ожидания мне удалось поговорить с собственной женой.
   —У нас снова отложили учения… — обрадовала она меня. — Все нормально. Не волнуйся… Да! Чуть не забыла! Тебе звонил подполковник Исчурков…
   —Кто? — Слышимость была отличная, и все же мне показалось, что я ослышался.
   —Исчурков!
   Мы учились вместе в Академии, потом он стал начальником Инспекции по собственной безопасности нашего транспортного Управления. Бог знает, чем он занимался последнее время.
   —Зачем я ему?
   —Он говорит: при увольнении ты не сдал спецкабуру… Он просил тебя позвонить. Оставил телефон…
   «Узнаю Григория Грязнова…»
   Родное Управление на транспорте! Ну дела! Столько лет прошло! Я мотался по свету. Где только не побывал?! Франция, Япония… Уже работал как секьюрити за границей! А у них все числится недостача моей спецкабуры. Материал передан в Инспекцию. И вот ее начальник меня находит! В Иерусалиме!
   «Браво, ребята…»
   —Ты сказала, что я в Израиле?
   —Нет. Возможно, он будет звонить…
   —Скажи обязательно. И предупреди, что у меня два гражданства. Сразу отстанет…
   —А другого ничего?
   —Нет.
   Теперь я мог спокойно звонить адвокату.
   Леа была уже дома. Мы обменялись стандартными:
   — Шолом! Ма шлом?
   «Здравствуй!» и «Как здоровье?»
   Оба эти приветствия тут постоянно шли в связке. Даже между малознакомыми.
   И только на «ты». Вежливое «вы» в древнем языке отсутствовало напрочь. Поэтому и к Богу верующие обращаются только на «ты», как в Торе…
   — С приездом, — адвокат перешла на русский.
   К моему приезду у Шломи уже появились важные для меня новости. Леа и не подумала говорить о них после работы да еще по телефону.
   Мы разговаривали не очень долго. Я рассказал о своем визите к вдове Любовича и ее воспоминаниях о покойном…
   —Хорошо, тогда до утра. Бай…
   —Спокойной ночи.
   Я продолжал разыскивать Рембо, но его по-прежнему не было.
   Я включил телевизор. Нарусском канале израильского телевидения шла политическая дискуссия на извечную местную тему: правые и левые. Выступал кто-то из бывших соотечественников, депутат кнессета — он говорил долго и скучно.
   «Такова беда всех написанных речей…»
   Ведущий несколько раз его перебивал, и камера показывала чаще ведущего, чем собеседника…
   Наконец, я смог переговорить с Рембо. Он позвонил на мобильный.
   —Если вам звонит нотариус… — Он прокомментировал свой звонок английской поговоркой: — Значит, кто-то умер или собирается умирать…