Страница:
Клинтон, не раздеваясь, прямо в сапогах рухнул на койку. Впервые после выхода из Занзибарской гавани у него стало спокойно на душе. Он сделал все, что было в его силах, чтобы достичь мыса Пойнт раньше «Гурона», и теперь все в руках Божьих — а он верил в Бога безоговорочно.
В ту же минуту он уснул. За час до рассвета его разбудил стюард. Клинтон оставил кружку кофе остывать возле койки и поспешил на палубу. Он поднялся туда за несколько секунд до лейтенанта Денхэма.
— За ночь ни одного корабля не замечено, сэр, — приветствовал его мичман, стоявший на ночной вахте.
— Отлично, мистер Феррис, — поблагодарил капитан. — Мы немедленно займем боевую позицию для дневного патрулирования.
К тому времени, когда наступил рассвет и наблюдатель с берега смог бы различить корабль, «Черный смех» предусмотрительно отошел от берега за горизонт так, что только самый острый глаз сумел бы заметить верхушки его марселей, не говоря уже о том, чтобы опознать канонерскую лодку и послать адмиралу Кемпу сообщение.
С топа мачты «Черного смеха» земля еле виднелась на горизонте, но корабль, огибающий мыс, должен был пройти на расстоянии нескольких миль от берега. Грот-мачта «Гурона» достигает сорока пяти метров в высоту, его паруса будут сверкать на солнце, как огонь маяка, и, если не опустится туман, что маловероятно в это время года, они от него не ускользнут. В этом Клинтон не сомневался.
Канонерская лодка стала на патрулирование и передвигалась галсами по маршруту, образующему правильный четырехугольник. Клинтон мерил шагами палубу, и его терзала, как шип, лишь одна тревога: вдруг при благоприятном ветре, который в последние дни устойчиво задул с юго-востока с почти штормовой силой, «Гурон» давно ушел на север и затерялся в безбрежных зеленых просторах Южной Атлантики, оставив «Черный смех» охранять дверцу пустой клетки.
Ему недолго пришлось оставаться в раздумье: впередсмотрящие в «вороньем гнезде» на топе грот-мачты крикнули, что заметили какое-то судно. Сердце Клинтона подскочило, в нем вспыхнула надежда.
— Что оно из себя представляет? — крикнул он в рупор.
— Небольшой люгер…
Все надежды рухнули. Рыболовецкое судно из Столовой бухты, таких будет еще много. Однако каждый раз, завидев парус, он не мог сдержать прилив волнения, и к ночи его нервы были вконец измотаны, а тело ныло от усталости. Он дал приказ занять позицию вблизи берега для ночного патрулирования.
Даже ночью Кодрингтон не смог отдохнуть — три раза капитана будили, и он, продирая глаза и спотыкаясь, поднимался на палубу проверить, что представляют собой далекие красные и изумрудно-зеленые огоньки, подмигивавшие из темноты.
Каждый раз в нем вспыхивала надежда, нервы сжимались в тугой комок, он напрягался, готовый отдавать команды и немедленно идти в бой, и каждый раз оказывалось, что огни принадлежат небольшому торговому судну. Канонерская лодка поспешно уходила прочь, чтобы ее не опознали и не доложили в Столовую бухту о ее прибытии.
На рассвете Клинтон снова поднялся на палубу. «Черный смех» удалялся от берега, занимая позицию для дневного патрулирования. От впередсмотрящих с топа мачты стали поступать сообщения о парусных судах — начал выходить в море рыболовецкий флот, и каждое новое разочарование сводило капитана с ума, а тут еще с неутешительными новостями подошел перепачканный углем механик-шотландец.
— Мы не дотянем до конца дня, сэр, — сообщил Макдональд. — Я жгу уголь еле-еле, так, чтобы хоть топка не остыла, но и то осталось ведро или два.
— Мистер Макдональд, — перебил его Клинтон, пытаясь держать себя в руках и не выказывать усталости. — Этот корабль останется на боевой позиции, пока я не отдам нового приказа. Мне безразлично, что вы будете жечь, но, когда я потребую пар, вы обязаны его дать, а иначе распроститесь с самым жирным куском призовых денег, который когда-либо вам предназначался.
Но ни обещания, ни угрозы ни к чему не приводили, надежды Кодрингтона угасали с каждым часом. Он стоит на боевой позиции вторые сутки. Ему не верилось, что он сумел на пути к мысу обогнать быстроходный клипер больше чем на сутки, если только Сент-Джона не задержали какие-то неожиданные препятствия. С каждым часом он все больше убеждался, что «Гурон» ускользнул у него из-под носа, забрав с собой невольников и женщину, которую он любил больше жизни.
Капитан понимал, что ему нужно спуститься к себе и отдохнуть, но в разгар летней жары в каюте стояла одуряющая духота, и он чувствовал себя как зверь в клетке. Он остался на палубе, и не в силах стоять на месте больше нескольких минут подряд, то сосредоточенно склонялся над штурманским столиком и вертел в руках навигационные приборы, то отбрасывал их и снова начинал расхаживать по палубе, бросая быстрые взгляды на топ-мачты. Кодрингтон бродил по палубе и настолько явно пытался выискать в корабельном хозяйстве какой-нибудь изъян или оплошность, что офицеры с встревоженными лицами ходили за ним по пятам, а вахтенные на палубе подавленно молчали и не смели поднять глаза. Полный холодной ярости крик Клинтона заставил всех застыть на месте.
— Мистер Денхэм, — лейтенант чуть не бегом подскочил к нему, — это не палуба, а свинарник. Какое животное развело эту грязь?
На белом, вычищенном пемзой дощатом настиле темнело коричневое пятно табачного сока. Денхэм уставился на него и тут же принялся отдавать команды, заставившие заметаться дюжину человек. Капитан с лейтенантом смотрели сверху вниз на четырех матросов, которые стояли на коленях и яростно скребли злосчастное пятно, в это же время другие подносили ведра с морской водой, остальные запускали палубную помпу. Атмосфера накалилась так, что никто из них не услышал, когда с топа мачты прозвучал крик впередсмотрящего.
Откликнуться и расспрашивать наблюдателя в рупор пришлось Феррису.
— Что оно из себя представляет?
— Корпус за горизонтом, это четырехмачтовый корабль с прямой парусной оснасткой…
Работа на палубе тут же приостановилась, все задрали головы и внимательно слушали впередсмотрящего.
— Оно обходит мыс с наветренной стороны, разворачивается и берет курс норд-норд-вест или что-то около этого.
Клинтон Кодрингтон очнулся первым. Он выхватил у лейтенанта Денхэма подзорную трубу и подбежал к выбленкам. Заткнув подзорную трубу за пояс, он начал карабкаться наверх.
Он взбирался, не останавливаясь ни на секунду, не сделав ни одного неверного движения. Он не дрогнул даже тогда, когда добрался до путенс-вантов и повис спиной вниз в тридцати метрах над качающейся палубой. Однако, когда капитан наконец вскарабкался в «воронье гнездо» на топе грот-мачты и спрыгнул в него, его дыхание с хрипом клокотало в горле, а в ушах звенело. Ему не доводилось так лазать с тех пор, как он служил гардемарином.
Впередсмотрящий попытался съежиться и забиться в угол — в брезентовой корзине едва хватало места для двоих. Он указал капитану на корабль:
— Вон он, сэр.
«Черный смех» качался на волнах, а здесь, на верхушке мачты, качка усиливалась многократно. Клинтон пытался удерживать горизонт в поле зрения подзорной трубы, но тот легкомысленно прыгал. Единственное искусство, которое ему так и не удалось освоить как следует, но сейчас это не имело значения: едва он разглядел маленькую белую пирамидку парусов, как все сомнения отпали, и сердце Клинтона яростно забилось.
Задыхаясь от торжества, он крикнул крошечным фигуркам, видневшимся на сверкающей белой палубе далеко внизу:
— Мистер Денхэм, разверните корабль точно на восток. Прикажите дать полное давление пара в котлах…
Он еще не успел полностью перевести дыхание, но вылез из «вороньего гнезда» и спустился вниз куда проворнее, чем вскарабкался наверх. Второпях он попросту соскользнул по бакштагу на последние пятнадцать метров и едва заметил, что грубая пеньковая веревка обожгла ему ладони.
Когда он коснулся палубы, «Черный смех» уже ложился на новый курс. В ожидании дальнейших приказов Денхэм созвал подвахтенных. Они ворча поднялись на палубу.
— Приготовиться к бою, мистер Денхэм, — скомандовал Клинтон.
Его загорелое лицо налилось кровью, сапфировые глаза сверкали — он жаждал битвы.
Все офицеры «Черного смеха» носили у пояса шпаги, один Клинтон предпочитал абордажную саблю. Ему нравилось это тяжелое, внушительное оружие. Даже сейчас, тихо и серьезно говоря с офицерами, он поигрывал ее рукояткой.
— Джентльмены, у меня есть документально подтвержденные доказательства того, что на этом корабле имеется груз рабов.
Денхэм нервно кашлянул, но Клинтон не дал ему заговорить:
— Я знаю, что это американский корабль и что при обычных обстоятельствах мы не имели бы права воспрепятствовать его движению. — Денхэм облегченно кивнул, но Клинтон безжалостно продолжал: — Однако я получил призыв о помощи от одной из подданных Ее Величества, доктора Робин Баллантайн, которую вы хорошо знаете. Она против своей воли насильно удерживается на борту «Гурона». В этих обстоятельствах я однозначно понимаю свой долг. Я собираюсь взять это судно на абордаж, а если они окажут сопротивление, вступить в бой. — Он замолчал, они стояли потрясенные. — Те из вас, у кого имеются возражения против такого образа действий, могут безотлагательно занести их в судовой журнал, а я поставлю свою подпись.
Все вздохнули с облегчением и благодарностью — мало найдется капитанов, столь же терпимых к несогласным.
Он аккуратно расписался под записями в судовом журнале и вернул перо в подставку.
— Теперь, джентльмены, все формальности соблюдены, и не пора ли нам начать отрабатывать жалованье? — Клинтон указал на белоснежную гору парусов, уже хорошо видимую с носовой палубы «Черного смеха», и впервые после выхода из Занзибарской гавани улыбнулся.
Из высокой дымовой трубы у них над головами вырвалось облачко пахнущего смолой дыма, машинный телеграф резко звякнул, и стрелка на циферблате указала: «Машина готова». В котлах «Черного смеха» был пар.
Клинтон подошел к телеграфу и повернул рукоятку на циферблате в положение «Полный вперед». Винт начал вращаться, палуба у них под ногами задрожала, и «Черный смех» устремился вперед, рассекая валы; под его форштевнем их гребни взрывались россыпью белых брызг.
— Ей-Богу, он прижимает нас к земле, — беззаботно протянул Манго, слетка улыбнувшись Типпу. Капитан опустил подзорную трубу и протер объектив рукавом рубашки. — Чтобы вырваться от него и выйти в открытое море, придется поднажать. Мистер Типпу, будьте добры отдать все рифы до последнего и поставить все паруса вплоть до трюселей. — Помощник ринулся отдавать команды, а Манго снова поднес подзорную трубу к глазам. — Что-то мне чересчур везет, — вслух пробормотал он. — Не многовато ли совпадений — единственный человек, которого мне меньше всего хотелось бы встретить, болтается в единственном месте океана, где мне меньше всего хотелось бы встречаться. — Капитан спрятал подзорную трубу и подошел к поручням полуюта, чтобы взглянуть на верхнюю палубу.
Робин Баллантайн стояла у борта корабля и всматривалась в линию горизонта, туда, где среди индигово-синих волн виднелись белый парус и пятнышко темного дыма. Они были еще очень далеко, но приближались с каждой минутой. «Черный смех» направлялся к точке, лежащей далеко впереди изящного носа «Гурона», где курсы кораблей должны были пересечься. Она почувствовала на себе взгляд Манго и сняла с головы шаль. Темные рыжевато-каштановые волосы рассыпались по плечам и развевались у щек. Ветер прижал юбку к ногам, и ей пришлось чуть наклониться вперед, чтобы сохранить равновесие.
Робин подняла голову и вызывающе посмотрела на Манго. Не спуская с нее пристального взгляда, он осторожно откусил кончик длинной черной сигары, сложил руки лодочкой вокруг сернистого пламени восковой спички и закурил.
Капитан не торопясь спустился по трапу и подошел к ней.
— Ваш дружок, доктор Баллантайн? — Улыбались только его губы. Глаза оставались ледяными.
— Я каждую ночь молилась, чтобы он пришел. Каждую ночь с того дня, как послала письмо.
— Вы не отрицаете, что предали меня?
— Я горжусь, что исполнила свой христианский долг.
— Кто доставил письмо?
— Этот человек не из вашей команды, сэр. Я послала письмо с капитаном арабской багалы.
— Понятно. — Голос его был тихим, но жалил, как сухой лед. — А что вы скажете насчет болезни Типпу? Может ли врач пасть так низко, чтобы отравить пациента?
Она опустила глаза, не в силах ответить на обвинение.
— Будьте добры, доктор Баллантайн, немедленно спуститесь к себе в каюту и оставайтесь там, пока я не разрешу ее покинуть. В дверях будет стоять вооруженный сторож.
— Я наказана?
— Ни один человек не сможет обвинить меня в том, что я бросил вас за борт и оставил дожидаться, пока вас не подберут ваши соотечественники. Напротив, я пекусь о вашей безопасности. В недалеком будущем эта палуба станет весьма нездоровым местом, а мы будем слишком заняты, чтобы заботиться о вас.
Сент-Джон словно забыл о ней и всмотрелся вперед, потом оглянулся на дым «Черного смеха», оценивая взглядом моряка скорость и углы движения. Потом улыбнулся.
— Прежде чем вы уйдете, хотелось бы вам сообщить, что все ваши старания были напрасной тратой времени. Посмотрите туда! — Капитан указал на крутой гористый берег. Проследив направление его руки, Робин впервые заметила, что море черно, как свежий уголь, только что срубленный в забое; его испещряют бешено скачущие волны, увенчанные красивыми белыми гребешками.
— Это ветер, — сказал Сент-Джон. — Там он прорывается через горы, и мы достигнем его прежде, чем вас запихнут в вашу каюту. — Манго усмехнулся, уверенный в себе. — Как только мы поймаем этот ветер, мало найдется судов в океане, и парусных, и паровых, которые смогут хоть на миг сравниться в скорости с «Гуроном», и, видит Бог, ни одно не сможет нас обогнать. — Американец отвесил ей насмешливый поклон — пародию на изысканные манеры южанина. — Перед уходом взгляните в последний раз на этот уродливый паровичок, мэм, вы его больше не увидите. А теперь прошу меня простить…
Он отвернулся и легко взбежал по трапу.
Слезы злости туманили глаза Робин вцепилась в планшир и смотрела, как сужается полоса воды между «Гуроном» и суетливо пыхтящей маленькой канонеркой, ей уже были видны корпус и расположенные в шахматном порядке пушечные порты. Она надеялась, что хвастовство Манго Сент-Джона было всего лишь бравадой: казалось, «Черный смех» сравнялся в скорости со стройным клипером, а до полосы ветра еще очень, очень далеко.
Кто-то уважительно тронул Робин за плечо. Рядом с ней стоял Натаниэль.
— Приказ капитана, мэм, я должен проследить, чтобы вы скрылись в каюте от греха подальше.
Клинтон вытянулся вперед и привстал на цыпочки, словно пытался всем телом заставить корабль бежать еще быстрее — так наездник пригибается перед прыжком. Капитан видел след ветра на поверхности моря и понимал, что он предвещает.
Изящный клипер, украшенный оборками парусов, шел, казалось, не торопясь, как праздная дама из высшего света, а «Черный смех» деловито чихал и фыркал, нагоняя его по короткой стороне треугольника. Если оба корабля будут идти тем же курсом и с той же скоростью, они встретятся в одиннадцати морских милях впереди. Клинтон хорошо видел точку встречи, она должна была оказаться точно напротив клочка земли, обозначенного на карте как Баковен-Пойнт.
«Гурон» шел прежним курсом. Он не мог пуститься по ветру, потому что земля находилась слишком близко к наветренному борту, а на карте в этих местах были показаны опасные мели, и одна из них находилась рядом с его правым бимсом — черная гранитная банка вздымалась под водой, как спина кита. «Гурон» оказался в ловушке, и единственным выходом для него было резко прибавить скорость, чтобы выйти за пределы досягаемости пушечных выстрелов, а полоса ветра была еще далеко, в трех милях впереди.
На палубе под ногами Кодрингтона что-то громко загремело, и он обеспокоенно взглянул на Ферриса.
— Посмотрите, в чем дело, — велел он и снова внимательно всмотрелся в клипер. До спасения ему оставалось всего три коротких мили, но вдруг на глазах у Клинтона огромный квадратный грот мелко задрожал и привелся к ветру: неустойчивый ветер с гор внезапно задул в крутой бейдевинд.
— Господи, помоги мне! — прошептал Клинтон, и «Гурон» начал медленно терять скорость, тугие гладкие паруса обвисли. Корабль остановился, заартачившись, как усталый зверь.
— Они попали в ветровую яму! — радостно воскликнул лейтенант Денхэм и, не сдержав эмоций, выругался.
— Я бы попросил вас не богохульствовать, мистер Денхэм, — резко оборвал его Клинтон, и Денхэм сразу сник.
— Прошу прощения, сэр.
В эту минуту на палубу, еле переводя дыхание, поднялся Феррис.
— Кочегары, сэр, — проговорил он. — Они выносят мебель из офицерских кают. Ваша койка уже сгорела, сэр, и письменный стол тоже.
Капитан едва взглянул на него. Он не сводил глаз с клипера и с точностью до метра прикидывал разницу в скорости, пытаясь как можно точнее вычислить угол сближения.
Да, решил он, раз «Гурон» теряет скорость, можно пойти по косой еще чуть-чуть.
— Привести к ветру на один румб вправо, — велел он рулевому и поднял взгляд на собственные паруса, которые помогали бронзовому винту за кормой «Черного смеха». Паруса откликнулись на изменение курса
— Мистер Феррис, будьте добры, поправьте кливер.
Феррис выкрикнул команду вахтенным на носовой палубе и внимательно проследил, как они закрепляли длинный треугольный парус
Все паруса «Гурона» полоскались, но вдруг опять наполнились, приняли правильную форму, и клипер рванулся вперед, подняв веер белых брызг. Темная полоса вздыбленной ветром воды была совсем недалеко.
Клинтон был уверен, что все испортило неуместное богохульство Денхэма. Он мрачно взглянул на лейтенанта и неохотно отдал команду:
— Обратно на один румб.
Клипер опять уходил. Если «Черный смех» будет двигаться прежним курсом, он пересечет линию движения клипера у него за кормой. Изменение курса означало, что преимущество снова перешло к американцу.
Ожила переговорная труба, и Кодрингтон рад был отвлечься.
— Капитан, говорит машинное отделение. — Он что-то рявкнул в ответ. — Сэр, уголь давно кончился. Давление упало до семи, сэр, и продолжает падать.
— Сожгите все, что найдете.
— Дерево горит, как бумага, сэр. В нем нет настоящего тепла, и оно забивает жаровые трубы. — Макдональд изрекал мрачные новости чуть ли не с наслаждением, и раздражение Клинтона перешло в гнев.
— Делай все, что можешь, парень, большего никто от тебя не просит. — Он захлопнул переговорную трубу.
Сумел ли он приблизиться настолько, чтобы попытаться открыть огонь из погонных орудий? Дальнобойность длинноствольной 127-миллиметровой пушки почти в два раза больше, чем у тяжелых 163-миллиметровых орудий, составлявших основное вооружение «Черного смеха». Удачный выстрел может снести часть рангоута «Гурона», может быть, даже сломать рею. Но в этот миг он ясно почувствовал сквозь палубу, что вибрация паровой машины изменила характер. Канонерская лодка сдавала, давление пара в котлах падало.
— Мистер Феррис, будьте добры, поднимите флаг.
На топе мачты развернулся и затрепетал, бросая вызов ветру, белоснежно-алый вымпел, яркая звездочка на фоне бледно-голубого неба. Клинтон ощутил, как от прилива чувств раздувается грудь — гордость за свой флаг никогда не оставляла его.
— «Гурон» отвечает, — пробормотал Денхэм, и Клинтон поднял подзорную трубу.
Высоко над переливчатой горой белых парусов расцвел американский флаг.
— Идите к черту, — перевел смысл американского флага лейтенант Денхэм.
«Гурон» с презрением отверг их вызов.
— Мистер Феррис, открываем огонь, — мрачно решил Клинтон. — Целиться прямо перед носом.
Феррис пошел на бак проследить за зарядкой погонного орудия.
Выстрел, заглушённый ревом ветра, прозвучал жалким тихим хлопком. Облачко серого порохового дыма развеялось на ветру. Все жадно всматривались сквозь подзорные трубы, но никто не заметил, куда упало ядро.
Денхэм произнес за всех:
— Они не изменили курс. Не обращают на нас внимания.
— Отлично. — Клинтон сдерживал крик. — Теперь попробуем целиться в рангоут.
Снова громыхнул выстрел 127-миллиметровой пушки, словно хлопнула на ветру незапертая дверь. На этот раз все хором вскрикнули. В одном из лиселей «Гурона» искрой вспыхнула дыра, пробитая ядром. Мгновение парус держал форму, но потом разорвался, как бумажный пакет, и разлетелся в клочья.
Клинтон заметил, что по палубе и реям «Гурона» суетливо забегали люди. Не успела канонерка перезарядить погонное орудие, как матросы уже спустили порванный парус, и на его месте взметнулся новый. Быстрота, с которой сменили парус, потрясла даже Клинтона
— Старый черт — хороший моряк, надо отдать ему должное… — Кодрингтон замолчал.
«Гурон» храбро разворачивался; казалось, корабль намеревается пройти перед самым носом канонерской лодки, и Клинтон понял, что задумал Сент-Джон. Он ожидает порыва ветра, и на глазах у Клинтона этот порыв налетел.
Ветер обрушился на клипер, завывая в рангоуте, как стая голодных волков. Стройный корабль накренился и почти лег на воду, потом подобрался, как породистый жеребец, почувствовавший плеть, метнулся вперед и ушел.
Перед длинным, острым как нож корпусом корабля расстилалось потемневшее от вихря море, и «Гурон» весело мчался, взметая носом фонтаны белых брызг.
— Он делает узлов двадцать, — вскричал Денхэм, не веря своим глазам.
«Черный смех», казалось, застыл на месте. По сравнению с быстроходным стройным кораблем он покачивался на воде как неуклюжее бревно. «Гурон» нахально пересек его курс вне предела досягаемости пушечных выстрелов и исчез в просторах Атлантического океана
В подзорную трубу Клинтон видел матросов. Они заполнили реи «Гурона», прыгали от радости и размахивали беретами, широко раскрыв рты в ликующем глумливом крике. Клинтон направил трубу на палубу клипера.
Возле ближнего планшира стоял высокий человек в гладком темно-синем кителе. Клинтон не мог различить его лица, но узнал гордый разворот широких плеч и надменную посадку головы: в последний раз он видел их сквозь прицел дуэльного пистолета.
Человек поднял руки в лаконичном приветствии, язвительно прощаясь, и неторопливо отошел от планшира. К горлу Клинтона подступил горький комок ненависти.
Он захлопнул подзорную трубу.
— В погоню! — приказал капитан. — Держаться за ними!
Он не осмеливался взглянуть в лицо офицерам, боясь прочитать в них жалость.
* * *
В ту же минуту он уснул. За час до рассвета его разбудил стюард. Клинтон оставил кружку кофе остывать возле койки и поспешил на палубу. Он поднялся туда за несколько секунд до лейтенанта Денхэма.
— За ночь ни одного корабля не замечено, сэр, — приветствовал его мичман, стоявший на ночной вахте.
— Отлично, мистер Феррис, — поблагодарил капитан. — Мы немедленно займем боевую позицию для дневного патрулирования.
К тому времени, когда наступил рассвет и наблюдатель с берега смог бы различить корабль, «Черный смех» предусмотрительно отошел от берега за горизонт так, что только самый острый глаз сумел бы заметить верхушки его марселей, не говоря уже о том, чтобы опознать канонерскую лодку и послать адмиралу Кемпу сообщение.
С топа мачты «Черного смеха» земля еле виднелась на горизонте, но корабль, огибающий мыс, должен был пройти на расстоянии нескольких миль от берега. Грот-мачта «Гурона» достигает сорока пяти метров в высоту, его паруса будут сверкать на солнце, как огонь маяка, и, если не опустится туман, что маловероятно в это время года, они от него не ускользнут. В этом Клинтон не сомневался.
Канонерская лодка стала на патрулирование и передвигалась галсами по маршруту, образующему правильный четырехугольник. Клинтон мерил шагами палубу, и его терзала, как шип, лишь одна тревога: вдруг при благоприятном ветре, который в последние дни устойчиво задул с юго-востока с почти штормовой силой, «Гурон» давно ушел на север и затерялся в безбрежных зеленых просторах Южной Атлантики, оставив «Черный смех» охранять дверцу пустой клетки.
Ему недолго пришлось оставаться в раздумье: впередсмотрящие в «вороньем гнезде» на топе грот-мачты крикнули, что заметили какое-то судно. Сердце Клинтона подскочило, в нем вспыхнула надежда.
— Что оно из себя представляет? — крикнул он в рупор.
— Небольшой люгер…
Все надежды рухнули. Рыболовецкое судно из Столовой бухты, таких будет еще много. Однако каждый раз, завидев парус, он не мог сдержать прилив волнения, и к ночи его нервы были вконец измотаны, а тело ныло от усталости. Он дал приказ занять позицию вблизи берега для ночного патрулирования.
Даже ночью Кодрингтон не смог отдохнуть — три раза капитана будили, и он, продирая глаза и спотыкаясь, поднимался на палубу проверить, что представляют собой далекие красные и изумрудно-зеленые огоньки, подмигивавшие из темноты.
Каждый раз в нем вспыхивала надежда, нервы сжимались в тугой комок, он напрягался, готовый отдавать команды и немедленно идти в бой, и каждый раз оказывалось, что огни принадлежат небольшому торговому судну. Канонерская лодка поспешно уходила прочь, чтобы ее не опознали и не доложили в Столовую бухту о ее прибытии.
На рассвете Клинтон снова поднялся на палубу. «Черный смех» удалялся от берега, занимая позицию для дневного патрулирования. От впередсмотрящих с топа мачты стали поступать сообщения о парусных судах — начал выходить в море рыболовецкий флот, и каждое новое разочарование сводило капитана с ума, а тут еще с неутешительными новостями подошел перепачканный углем механик-шотландец.
— Мы не дотянем до конца дня, сэр, — сообщил Макдональд. — Я жгу уголь еле-еле, так, чтобы хоть топка не остыла, но и то осталось ведро или два.
— Мистер Макдональд, — перебил его Клинтон, пытаясь держать себя в руках и не выказывать усталости. — Этот корабль останется на боевой позиции, пока я не отдам нового приказа. Мне безразлично, что вы будете жечь, но, когда я потребую пар, вы обязаны его дать, а иначе распроститесь с самым жирным куском призовых денег, который когда-либо вам предназначался.
Но ни обещания, ни угрозы ни к чему не приводили, надежды Кодрингтона угасали с каждым часом. Он стоит на боевой позиции вторые сутки. Ему не верилось, что он сумел на пути к мысу обогнать быстроходный клипер больше чем на сутки, если только Сент-Джона не задержали какие-то неожиданные препятствия. С каждым часом он все больше убеждался, что «Гурон» ускользнул у него из-под носа, забрав с собой невольников и женщину, которую он любил больше жизни.
Капитан понимал, что ему нужно спуститься к себе и отдохнуть, но в разгар летней жары в каюте стояла одуряющая духота, и он чувствовал себя как зверь в клетке. Он остался на палубе, и не в силах стоять на месте больше нескольких минут подряд, то сосредоточенно склонялся над штурманским столиком и вертел в руках навигационные приборы, то отбрасывал их и снова начинал расхаживать по палубе, бросая быстрые взгляды на топ-мачты. Кодрингтон бродил по палубе и настолько явно пытался выискать в корабельном хозяйстве какой-нибудь изъян или оплошность, что офицеры с встревоженными лицами ходили за ним по пятам, а вахтенные на палубе подавленно молчали и не смели поднять глаза. Полный холодной ярости крик Клинтона заставил всех застыть на месте.
— Мистер Денхэм, — лейтенант чуть не бегом подскочил к нему, — это не палуба, а свинарник. Какое животное развело эту грязь?
На белом, вычищенном пемзой дощатом настиле темнело коричневое пятно табачного сока. Денхэм уставился на него и тут же принялся отдавать команды, заставившие заметаться дюжину человек. Капитан с лейтенантом смотрели сверху вниз на четырех матросов, которые стояли на коленях и яростно скребли злосчастное пятно, в это же время другие подносили ведра с морской водой, остальные запускали палубную помпу. Атмосфера накалилась так, что никто из них не услышал, когда с топа мачты прозвучал крик впередсмотрящего.
Откликнуться и расспрашивать наблюдателя в рупор пришлось Феррису.
— Что оно из себя представляет?
— Корпус за горизонтом, это четырехмачтовый корабль с прямой парусной оснасткой…
Работа на палубе тут же приостановилась, все задрали головы и внимательно слушали впередсмотрящего.
— Оно обходит мыс с наветренной стороны, разворачивается и берет курс норд-норд-вест или что-то около этого.
Клинтон Кодрингтон очнулся первым. Он выхватил у лейтенанта Денхэма подзорную трубу и подбежал к выбленкам. Заткнув подзорную трубу за пояс, он начал карабкаться наверх.
Он взбирался, не останавливаясь ни на секунду, не сделав ни одного неверного движения. Он не дрогнул даже тогда, когда добрался до путенс-вантов и повис спиной вниз в тридцати метрах над качающейся палубой. Однако, когда капитан наконец вскарабкался в «воронье гнездо» на топе грот-мачты и спрыгнул в него, его дыхание с хрипом клокотало в горле, а в ушах звенело. Ему не доводилось так лазать с тех пор, как он служил гардемарином.
Впередсмотрящий попытался съежиться и забиться в угол — в брезентовой корзине едва хватало места для двоих. Он указал капитану на корабль:
— Вон он, сэр.
«Черный смех» качался на волнах, а здесь, на верхушке мачты, качка усиливалась многократно. Клинтон пытался удерживать горизонт в поле зрения подзорной трубы, но тот легкомысленно прыгал. Единственное искусство, которое ему так и не удалось освоить как следует, но сейчас это не имело значения: едва он разглядел маленькую белую пирамидку парусов, как все сомнения отпали, и сердце Клинтона яростно забилось.
Задыхаясь от торжества, он крикнул крошечным фигуркам, видневшимся на сверкающей белой палубе далеко внизу:
— Мистер Денхэм, разверните корабль точно на восток. Прикажите дать полное давление пара в котлах…
Он еще не успел полностью перевести дыхание, но вылез из «вороньего гнезда» и спустился вниз куда проворнее, чем вскарабкался наверх. Второпях он попросту соскользнул по бакштагу на последние пятнадцать метров и едва заметил, что грубая пеньковая веревка обожгла ему ладони.
Когда он коснулся палубы, «Черный смех» уже ложился на новый курс. В ожидании дальнейших приказов Денхэм созвал подвахтенных. Они ворча поднялись на палубу.
— Приготовиться к бою, мистер Денхэм, — скомандовал Клинтон.
Его загорелое лицо налилось кровью, сапфировые глаза сверкали — он жаждал битвы.
Все офицеры «Черного смеха» носили у пояса шпаги, один Клинтон предпочитал абордажную саблю. Ему нравилось это тяжелое, внушительное оружие. Даже сейчас, тихо и серьезно говоря с офицерами, он поигрывал ее рукояткой.
— Джентльмены, у меня есть документально подтвержденные доказательства того, что на этом корабле имеется груз рабов.
Денхэм нервно кашлянул, но Клинтон не дал ему заговорить:
— Я знаю, что это американский корабль и что при обычных обстоятельствах мы не имели бы права воспрепятствовать его движению. — Денхэм облегченно кивнул, но Клинтон безжалостно продолжал: — Однако я получил призыв о помощи от одной из подданных Ее Величества, доктора Робин Баллантайн, которую вы хорошо знаете. Она против своей воли насильно удерживается на борту «Гурона». В этих обстоятельствах я однозначно понимаю свой долг. Я собираюсь взять это судно на абордаж, а если они окажут сопротивление, вступить в бой. — Он замолчал, они стояли потрясенные. — Те из вас, у кого имеются возражения против такого образа действий, могут безотлагательно занести их в судовой журнал, а я поставлю свою подпись.
Все вздохнули с облегчением и благодарностью — мало найдется капитанов, столь же терпимых к несогласным.
Он аккуратно расписался под записями в судовом журнале и вернул перо в подставку.
— Теперь, джентльмены, все формальности соблюдены, и не пора ли нам начать отрабатывать жалованье? — Клинтон указал на белоснежную гору парусов, уже хорошо видимую с носовой палубы «Черного смеха», и впервые после выхода из Занзибарской гавани улыбнулся.
Из высокой дымовой трубы у них над головами вырвалось облачко пахнущего смолой дыма, машинный телеграф резко звякнул, и стрелка на циферблате указала: «Машина готова». В котлах «Черного смеха» был пар.
Клинтон подошел к телеграфу и повернул рукоятку на циферблате в положение «Полный вперед». Винт начал вращаться, палуба у них под ногами задрожала, и «Черный смех» устремился вперед, рассекая валы; под его форштевнем их гребни взрывались россыпью белых брызг.
— Ей-Богу, он прижимает нас к земле, — беззаботно протянул Манго, слетка улыбнувшись Типпу. Капитан опустил подзорную трубу и протер объектив рукавом рубашки. — Чтобы вырваться от него и выйти в открытое море, придется поднажать. Мистер Типпу, будьте добры отдать все рифы до последнего и поставить все паруса вплоть до трюселей. — Помощник ринулся отдавать команды, а Манго снова поднес подзорную трубу к глазам. — Что-то мне чересчур везет, — вслух пробормотал он. — Не многовато ли совпадений — единственный человек, которого мне меньше всего хотелось бы встретить, болтается в единственном месте океана, где мне меньше всего хотелось бы встречаться. — Капитан спрятал подзорную трубу и подошел к поручням полуюта, чтобы взглянуть на верхнюю палубу.
Робин Баллантайн стояла у борта корабля и всматривалась в линию горизонта, туда, где среди индигово-синих волн виднелись белый парус и пятнышко темного дыма. Они были еще очень далеко, но приближались с каждой минутой. «Черный смех» направлялся к точке, лежащей далеко впереди изящного носа «Гурона», где курсы кораблей должны были пересечься. Она почувствовала на себе взгляд Манго и сняла с головы шаль. Темные рыжевато-каштановые волосы рассыпались по плечам и развевались у щек. Ветер прижал юбку к ногам, и ей пришлось чуть наклониться вперед, чтобы сохранить равновесие.
Робин подняла голову и вызывающе посмотрела на Манго. Не спуская с нее пристального взгляда, он осторожно откусил кончик длинной черной сигары, сложил руки лодочкой вокруг сернистого пламени восковой спички и закурил.
Капитан не торопясь спустился по трапу и подошел к ней.
— Ваш дружок, доктор Баллантайн? — Улыбались только его губы. Глаза оставались ледяными.
— Я каждую ночь молилась, чтобы он пришел. Каждую ночь с того дня, как послала письмо.
— Вы не отрицаете, что предали меня?
— Я горжусь, что исполнила свой христианский долг.
— Кто доставил письмо?
— Этот человек не из вашей команды, сэр. Я послала письмо с капитаном арабской багалы.
— Понятно. — Голос его был тихим, но жалил, как сухой лед. — А что вы скажете насчет болезни Типпу? Может ли врач пасть так низко, чтобы отравить пациента?
Она опустила глаза, не в силах ответить на обвинение.
— Будьте добры, доктор Баллантайн, немедленно спуститесь к себе в каюту и оставайтесь там, пока я не разрешу ее покинуть. В дверях будет стоять вооруженный сторож.
— Я наказана?
— Ни один человек не сможет обвинить меня в том, что я бросил вас за борт и оставил дожидаться, пока вас не подберут ваши соотечественники. Напротив, я пекусь о вашей безопасности. В недалеком будущем эта палуба станет весьма нездоровым местом, а мы будем слишком заняты, чтобы заботиться о вас.
Сент-Джон словно забыл о ней и всмотрелся вперед, потом оглянулся на дым «Черного смеха», оценивая взглядом моряка скорость и углы движения. Потом улыбнулся.
— Прежде чем вы уйдете, хотелось бы вам сообщить, что все ваши старания были напрасной тратой времени. Посмотрите туда! — Капитан указал на крутой гористый берег. Проследив направление его руки, Робин впервые заметила, что море черно, как свежий уголь, только что срубленный в забое; его испещряют бешено скачущие волны, увенчанные красивыми белыми гребешками.
— Это ветер, — сказал Сент-Джон. — Там он прорывается через горы, и мы достигнем его прежде, чем вас запихнут в вашу каюту. — Манго усмехнулся, уверенный в себе. — Как только мы поймаем этот ветер, мало найдется судов в океане, и парусных, и паровых, которые смогут хоть на миг сравниться в скорости с «Гуроном», и, видит Бог, ни одно не сможет нас обогнать. — Американец отвесил ей насмешливый поклон — пародию на изысканные манеры южанина. — Перед уходом взгляните в последний раз на этот уродливый паровичок, мэм, вы его больше не увидите. А теперь прошу меня простить…
Он отвернулся и легко взбежал по трапу.
Слезы злости туманили глаза Робин вцепилась в планшир и смотрела, как сужается полоса воды между «Гуроном» и суетливо пыхтящей маленькой канонеркой, ей уже были видны корпус и расположенные в шахматном порядке пушечные порты. Она надеялась, что хвастовство Манго Сент-Джона было всего лишь бравадой: казалось, «Черный смех» сравнялся в скорости со стройным клипером, а до полосы ветра еще очень, очень далеко.
Кто-то уважительно тронул Робин за плечо. Рядом с ней стоял Натаниэль.
— Приказ капитана, мэм, я должен проследить, чтобы вы скрылись в каюте от греха подальше.
Клинтон вытянулся вперед и привстал на цыпочки, словно пытался всем телом заставить корабль бежать еще быстрее — так наездник пригибается перед прыжком. Капитан видел след ветра на поверхности моря и понимал, что он предвещает.
Изящный клипер, украшенный оборками парусов, шел, казалось, не торопясь, как праздная дама из высшего света, а «Черный смех» деловито чихал и фыркал, нагоняя его по короткой стороне треугольника. Если оба корабля будут идти тем же курсом и с той же скоростью, они встретятся в одиннадцати морских милях впереди. Клинтон хорошо видел точку встречи, она должна была оказаться точно напротив клочка земли, обозначенного на карте как Баковен-Пойнт.
«Гурон» шел прежним курсом. Он не мог пуститься по ветру, потому что земля находилась слишком близко к наветренному борту, а на карте в этих местах были показаны опасные мели, и одна из них находилась рядом с его правым бимсом — черная гранитная банка вздымалась под водой, как спина кита. «Гурон» оказался в ловушке, и единственным выходом для него было резко прибавить скорость, чтобы выйти за пределы досягаемости пушечных выстрелов, а полоса ветра была еще далеко, в трех милях впереди.
На палубе под ногами Кодрингтона что-то громко загремело, и он обеспокоенно взглянул на Ферриса.
— Посмотрите, в чем дело, — велел он и снова внимательно всмотрелся в клипер. До спасения ему оставалось всего три коротких мили, но вдруг на глазах у Клинтона огромный квадратный грот мелко задрожал и привелся к ветру: неустойчивый ветер с гор внезапно задул в крутой бейдевинд.
— Господи, помоги мне! — прошептал Клинтон, и «Гурон» начал медленно терять скорость, тугие гладкие паруса обвисли. Корабль остановился, заартачившись, как усталый зверь.
— Они попали в ветровую яму! — радостно воскликнул лейтенант Денхэм и, не сдержав эмоций, выругался.
— Я бы попросил вас не богохульствовать, мистер Денхэм, — резко оборвал его Клинтон, и Денхэм сразу сник.
— Прошу прощения, сэр.
В эту минуту на палубу, еле переводя дыхание, поднялся Феррис.
— Кочегары, сэр, — проговорил он. — Они выносят мебель из офицерских кают. Ваша койка уже сгорела, сэр, и письменный стол тоже.
Капитан едва взглянул на него. Он не сводил глаз с клипера и с точностью до метра прикидывал разницу в скорости, пытаясь как можно точнее вычислить угол сближения.
Да, решил он, раз «Гурон» теряет скорость, можно пойти по косой еще чуть-чуть.
— Привести к ветру на один румб вправо, — велел он рулевому и поднял взгляд на собственные паруса, которые помогали бронзовому винту за кормой «Черного смеха». Паруса откликнулись на изменение курса
— Мистер Феррис, будьте добры, поправьте кливер.
Феррис выкрикнул команду вахтенным на носовой палубе и внимательно проследил, как они закрепляли длинный треугольный парус
Все паруса «Гурона» полоскались, но вдруг опять наполнились, приняли правильную форму, и клипер рванулся вперед, подняв веер белых брызг. Темная полоса вздыбленной ветром воды была совсем недалеко.
Клинтон был уверен, что все испортило неуместное богохульство Денхэма. Он мрачно взглянул на лейтенанта и неохотно отдал команду:
— Обратно на один румб.
Клипер опять уходил. Если «Черный смех» будет двигаться прежним курсом, он пересечет линию движения клипера у него за кормой. Изменение курса означало, что преимущество снова перешло к американцу.
Ожила переговорная труба, и Кодрингтон рад был отвлечься.
— Капитан, говорит машинное отделение. — Он что-то рявкнул в ответ. — Сэр, уголь давно кончился. Давление упало до семи, сэр, и продолжает падать.
— Сожгите все, что найдете.
— Дерево горит, как бумага, сэр. В нем нет настоящего тепла, и оно забивает жаровые трубы. — Макдональд изрекал мрачные новости чуть ли не с наслаждением, и раздражение Клинтона перешло в гнев.
— Делай все, что можешь, парень, большего никто от тебя не просит. — Он захлопнул переговорную трубу.
Сумел ли он приблизиться настолько, чтобы попытаться открыть огонь из погонных орудий? Дальнобойность длинноствольной 127-миллиметровой пушки почти в два раза больше, чем у тяжелых 163-миллиметровых орудий, составлявших основное вооружение «Черного смеха». Удачный выстрел может снести часть рангоута «Гурона», может быть, даже сломать рею. Но в этот миг он ясно почувствовал сквозь палубу, что вибрация паровой машины изменила характер. Канонерская лодка сдавала, давление пара в котлах падало.
— Мистер Феррис, будьте добры, поднимите флаг.
На топе мачты развернулся и затрепетал, бросая вызов ветру, белоснежно-алый вымпел, яркая звездочка на фоне бледно-голубого неба. Клинтон ощутил, как от прилива чувств раздувается грудь — гордость за свой флаг никогда не оставляла его.
— «Гурон» отвечает, — пробормотал Денхэм, и Клинтон поднял подзорную трубу.
Высоко над переливчатой горой белых парусов расцвел американский флаг.
— Идите к черту, — перевел смысл американского флага лейтенант Денхэм.
«Гурон» с презрением отверг их вызов.
— Мистер Феррис, открываем огонь, — мрачно решил Клинтон. — Целиться прямо перед носом.
Феррис пошел на бак проследить за зарядкой погонного орудия.
Выстрел, заглушённый ревом ветра, прозвучал жалким тихим хлопком. Облачко серого порохового дыма развеялось на ветру. Все жадно всматривались сквозь подзорные трубы, но никто не заметил, куда упало ядро.
Денхэм произнес за всех:
— Они не изменили курс. Не обращают на нас внимания.
— Отлично. — Клинтон сдерживал крик. — Теперь попробуем целиться в рангоут.
Снова громыхнул выстрел 127-миллиметровой пушки, словно хлопнула на ветру незапертая дверь. На этот раз все хором вскрикнули. В одном из лиселей «Гурона» искрой вспыхнула дыра, пробитая ядром. Мгновение парус держал форму, но потом разорвался, как бумажный пакет, и разлетелся в клочья.
Клинтон заметил, что по палубе и реям «Гурона» суетливо забегали люди. Не успела канонерка перезарядить погонное орудие, как матросы уже спустили порванный парус, и на его месте взметнулся новый. Быстрота, с которой сменили парус, потрясла даже Клинтона
— Старый черт — хороший моряк, надо отдать ему должное… — Кодрингтон замолчал.
«Гурон» храбро разворачивался; казалось, корабль намеревается пройти перед самым носом канонерской лодки, и Клинтон понял, что задумал Сент-Джон. Он ожидает порыва ветра, и на глазах у Клинтона этот порыв налетел.
Ветер обрушился на клипер, завывая в рангоуте, как стая голодных волков. Стройный корабль накренился и почти лег на воду, потом подобрался, как породистый жеребец, почувствовавший плеть, метнулся вперед и ушел.
Перед длинным, острым как нож корпусом корабля расстилалось потемневшее от вихря море, и «Гурон» весело мчался, взметая носом фонтаны белых брызг.
— Он делает узлов двадцать, — вскричал Денхэм, не веря своим глазам.
«Черный смех», казалось, застыл на месте. По сравнению с быстроходным стройным кораблем он покачивался на воде как неуклюжее бревно. «Гурон» нахально пересек его курс вне предела досягаемости пушечных выстрелов и исчез в просторах Атлантического океана
В подзорную трубу Клинтон видел матросов. Они заполнили реи «Гурона», прыгали от радости и размахивали беретами, широко раскрыв рты в ликующем глумливом крике. Клинтон направил трубу на палубу клипера.
Возле ближнего планшира стоял высокий человек в гладком темно-синем кителе. Клинтон не мог различить его лица, но узнал гордый разворот широких плеч и надменную посадку головы: в последний раз он видел их сквозь прицел дуэльного пистолета.
Человек поднял руки в лаконичном приветствии, язвительно прощаясь, и неторопливо отошел от планшира. К горлу Клинтона подступил горький комок ненависти.
Он захлопнул подзорную трубу.
— В погоню! — приказал капитан. — Держаться за ними!
Он не осмеливался взглянуть в лицо офицерам, боясь прочитать в них жалость.
* * *
Робин лежала на койке, вытянув руки и до боли сцепив пальцы. С нижней палубы доносился пронзительный скрип. Это означало, что «Гурон» меняет курс. Скрип издавали двадцатисантиметровые румпель-штерты — рулевые канаты, бегущие по блокам, когда рулевой вращает штурвал. К этому звуку она давно привыкла и бессознательно обхватила себя руками. Канаты, прикрепленные к рулевым крюкам, развернули огромный деревянный руль под кормой клипера, и корабль изменил направление движения.
Через несколько секунд на палубе послышался громкий рев ветра, штормовые порывы загудели в снастях, затрещал такелаж, захлопали паруса, «Гурон» резко накренился, и Робин чуть не свалилась с койки.
Каюту наполнил восторженный плеск воды о корпус, словно море превратилось в скрипку, а нос корабля, как смычок, задевал басовые струны. «Гурон» дрожал от полноты жизни, поднимаясь и опускаясь в стремительном беге.
Сквозь этот шум до Робин едва донеслись ликующие крики людей. Она вскочила с койки и, держась за поручни, пересекавшие каюту, постучалась в дверь.
— Натаниэль, — позвала она. — Ответь сейчас же.
— Капитан сказал, я не должен с вами разговаривать, — донесся приглушенный голос.
— Нельзя же меня так мучить, — взмолилась пленница. — Что происходит?
Натаниэль долго молчал, размышляя над своим долгом и взвешивая свою привязанность к этой смелой молодой женщине.
— Мы поймали ветер, мэм, — ответил он наконец. — И несемся, точно чертей за хвост ухватили.
— А что с «Черным смехом»? — спросила она. — Где британская канонерка?
— Теперь нас никто не догонит. Эта кочегарка еще до ночи скроется из глаз. Если смотреть отсюда, можно подумать, они бросили якорь.
Робин медленно наклонилась и прижалась лбом к обшивке двери. Она плотно зажмурила глаза и попыталась побороть черные волны отчаяния, грозящие захлестнуть ее.
Она долго стояла так, пока наконец ее не заставил очнуться голос Натаниэля. В нем звучала тревога.
— Госпожа, с вами все в порядке?
— Да, спасибо, Натаниэль. Все хорошо, — сдавленно ответила Робин, не открывая глаз. — Я хочу немного вздремнуть. Пусть меня никто не беспокоит.
— Я буду здесь, госпожа. Мимо меня мышь не проскочит, — заверил ее боцман.
Она подошла к койке, опустилась на колени и начала молиться, но впервые в жизни не могла сосредоточиться. Вдруг Робин увидела перед собой лицо Клинтона Кодрингтона, с прекрасными бледно-голубыми глазами на загорелом коричневом лице, оттенявшем выбеленные солнцем волосы. Она тосковала о нем, как никогда раньше, Клинтон стал для нее олицетворением всего доброго, чистого, истинного.
Через несколько секунд на палубе послышался громкий рев ветра, штормовые порывы загудели в снастях, затрещал такелаж, захлопали паруса, «Гурон» резко накренился, и Робин чуть не свалилась с койки.
Каюту наполнил восторженный плеск воды о корпус, словно море превратилось в скрипку, а нос корабля, как смычок, задевал басовые струны. «Гурон» дрожал от полноты жизни, поднимаясь и опускаясь в стремительном беге.
Сквозь этот шум до Робин едва донеслись ликующие крики людей. Она вскочила с койки и, держась за поручни, пересекавшие каюту, постучалась в дверь.
— Натаниэль, — позвала она. — Ответь сейчас же.
— Капитан сказал, я не должен с вами разговаривать, — донесся приглушенный голос.
— Нельзя же меня так мучить, — взмолилась пленница. — Что происходит?
Натаниэль долго молчал, размышляя над своим долгом и взвешивая свою привязанность к этой смелой молодой женщине.
— Мы поймали ветер, мэм, — ответил он наконец. — И несемся, точно чертей за хвост ухватили.
— А что с «Черным смехом»? — спросила она. — Где британская канонерка?
— Теперь нас никто не догонит. Эта кочегарка еще до ночи скроется из глаз. Если смотреть отсюда, можно подумать, они бросили якорь.
Робин медленно наклонилась и прижалась лбом к обшивке двери. Она плотно зажмурила глаза и попыталась побороть черные волны отчаяния, грозящие захлестнуть ее.
Она долго стояла так, пока наконец ее не заставил очнуться голос Натаниэля. В нем звучала тревога.
— Госпожа, с вами все в порядке?
— Да, спасибо, Натаниэль. Все хорошо, — сдавленно ответила Робин, не открывая глаз. — Я хочу немного вздремнуть. Пусть меня никто не беспокоит.
— Я буду здесь, госпожа. Мимо меня мышь не проскочит, — заверил ее боцман.
Она подошла к койке, опустилась на колени и начала молиться, но впервые в жизни не могла сосредоточиться. Вдруг Робин увидела перед собой лицо Клинтона Кодрингтона, с прекрасными бледно-голубыми глазами на загорелом коричневом лице, оттенявшем выбеленные солнцем волосы. Она тосковала о нем, как никогда раньше, Клинтон стал для нее олицетворением всего доброго, чистого, истинного.