Страница:
Состав набирал ход. Забитый под завязку вагон, переваливаясь с рельса на рельс, как объевшаяся утка, был заполнен обычным дорожным шумом. За часовую остановку все успели разложить постели, переодеться и приобщиться к неизбежно долгой монотонности пути.
Шелест книг и газет под негромкие разговоры вплетался в синтетический треск разворачиваемых пакетов с едой и звяканье ложек. Шорох домашних тапочек в проходе удивительно гармонировал с приглушенным скрежетом промерзшего металла, доносившимся снаружи. дальнем купе шумела компания вахтовиков.
Разорванный сон не хотел склеиваться. Летая кусками, он ненадолго овладевал Ниной и вновь возвращался в купе. один из промежутков послышался звук - очень странный, совсем из другого места, другой жизни. Его здесь не могло и не должно быть вовсе. Он, как выключатель бестеневой лампы, щелкнул и зажег холодно-волнительный свет операционной. Его тревожный блеск, идущий из глубины сознания, заставил открыть глаза и прислушаться.
Ослышалась, что ли? - и, закрыв глаза, стала поворачиваться. Но звук повторился. Сомнений почти не осталось. Хоть очень тихо, но рядом, за стенкой купе, она уловила стон. Наружу рвались необычные страдания человека. Стон-вдох, стон-выдох, полный ожидания, надежды, стеснительности, страха и уверенности одновременно. Его приглушенность и сдержанность обмануть не могли - так стонут только женщины в родах. Тихий, не слыш-
ный другим, звук за перегородкой сквозняком выдул плавающие вокруг остатки сна. Она села, обхватив руками колени, и огляделась. Притушенный свет размывал силуэты ходивших людей, делая их почти невесомыми. Нина поймала себя на мысли, что не может вспомнить, какие тени бывают в род-зале, почти сразу догадавшись, что их там просто нет.
Движение за стенкой заставило насторожиться еще больше. Одна из пассажирок, почти бегом, стараясь не шуметь, скользнула мимо и так же быстро вернулась. след за ней пробежал проводник. Отдельные слова не различались, но тревожный тон, их суетливая ходьба в обоих направлениях выдавали явную обеспокоенность. Нервный поворот головы проводника, растерянные его жесты шепотом что-то объяснявшего взволнованной женщине, окончательно убедили, что стон не причудился.
- Эх, был бы доктор! - Долетевшая фраза из обсуждения заставила подняться с полки. - Да-а, весело начинается отпуск, - глубоко вздохнула, обуваясь, Нина.
На открывшуюся дверь в служебное купе обернулись оба, и её поразило бледное, осунувшееся лицо проводника.
- Что вы хотели? - с досадой человека, занятого крайне важным делом, спросил он.
- Я врач.
- Какой врач?
- Гинеколог.
Не веря до конца в такое везение, проводник покачал головой, расплываясь в улыбке, развел руки в стороны. - от это да! Как вас зовут?
- Нина Михайловна.
- Меня - Азам. Понимаете, у нас в вагоне женщина. Беременная. У нее там что-то не то… - и, помолчав, растерянно добавил: - А я вот не знаю, не разобрался…
- Да и не стоит. Давайте уж лучше я попробую, - усмехнулась Нина и спросила стоящую рядом женщину: - А вы кто?
- Нурия Ахатовна, фельдшер, но в роддоме не работала никогда.
- А свои дети есть?
- Трое.
- училище в родзале бывала?
- Конечно. И роды принимать помогала.
- Ну, вот и ладно. Прорвемся, - и повернулась к проводнику. - вагоне аптечка есть?
- Нет.
- А в поезде что-нибудь похожее на медпункт или хотя бы на медуго-лок есть?
иноватое молчание сняло дальнейшие вопросы.
- Нда-а-а… Давайте для начала переведем ее к вам в купе.
III
Этой ночью, как видно, Ангел-хранитель Ольги и её пока не родившегося ребенка тоже не сомкнул глаз.
Наедине с ней Нина Михайловна узнала, что до родов оставалось еще больше месяца. се шло благополучно и, отъезжая на праздники к матери в Екатеринбург, даже не взяла с собой необходимые для беременной документы. озвращаться собиралась с мужем, который приедет за ней через пару дней. И вот - досадное падение у вагона. И это еще ничего. Она все время лежала, и боли с тяжестью в пояснице прошли. Но резкий толчок состава в Сургуте стал той самой каплей… После испуга вернулась боль, и вскоре отошли воды. Теперь счет пошел на часы.
По маршруту из всех станций лучше всего доехать до Тобольска. Далековато, конечно, но надежда есть. Но "скорую" на следующей остановке Нина все же заказала. агон насторожился, даже вахтовики притихли. Азам попросил их поделиться бутылкой водки, поскольку спирта, нужного в таких случаях, не было.
Страшно возгордившись оказанной услугой, один из них обратился к Нине:
- Здравствуйте, меня зовут Порфирий Иваныч.
- Я почти счастлива. И что?
- Ну, как там?
- Где?
- Ну, там… У женщины. купе, - уже менее уверенно продолжал Порфирий. Он держал в руках паспорт, желая доказать, что его зовут именно так.
- Точно не знаю. Идите, посмотрите.
- Да нет, это же не буровая вышка, - совсем смутился он.
- Что верно, то верно. Не буровая и не вышка.
- Ну, ладно. Я пошел. Ну, вы это… Если чё… У нас еще есть. - Порфирий смутился окончательно.
- А мы и не сомневались, - проводив его этой фразой, Нина жестом пригласила сидевшего в стороне проводника. - Белье под пеленки найдешь?
- Найду.
- Приготовь пару комплектов и раскочегарь титан, погреть их.
Пока Азам суетился, она подошла к Ольге. Боли почти стихли, и, казалось, все закончится в Тобольске. Но, увы…
На подъезде к станции Нину, стоящую рядом с окном, окликнула Нурия:
- Зайдите, кажется, началось.
Поезд уже останавливался у маленького вокзала. Поворачиваясь, Нина заметила "скорую", вплотную подъезжавшую к вагону.
- Ну, вот и хорошо… - облегченно вздохнула она, входя в купе, и осеклась.
IV
События развивались стремительно. Трогать Олю было нельзя, начались непрерывные схватки. Приехавшие врач и фельдшер, казалось, это понимали тоже. Нина вышла.
Ночной вагон посапывал, потихоньку бормотали вахтовики. Можно было лечь, но удерживала странная тишина в дорожном "родзале". Там наступало самое горячее время. По опыту она знала это хорошо. И тревожило еще что-то. Нина вдруг поняла - медики были налегке! озвращение в купе ее просто ошеломило. Они спокойно сидели рядом с Ольгой. С тихим бешенством она спросила:
- Простите, доктор, а вы кто?
- Я - гинеколог.
- Очень хорошо. А что вы привезли с собой для мамы и новорожденного? Набор для обработки пуповины с собой?
- Нет.
- А чем шить - в случае разрывов?
- Нет.
- А есть чем обработать ребенка или хотя бы завернуть его?
- Нет.
Худшие подозрения подтвердились: готовности не было.
- Послушайте, вы как собирались? Что, не передали вовремя вызов?
- Передали.
- Так и что? ы совсем ничего не захватили?
- зяли. от, - и доктор показала прозрачный пакетик одноразовых пеленок, больше подходящих для подгузников.
- Так что вы собираетесь с ними делать?
- А что нужно-то? - растерянно протянула доктор.
- Послушайте, вы хоть понимаете, что вызов сделан на вас, и вы отвечаете за две жизни? Я-то здесь совершенно посторонний человек. Формально - меня здесь просто нет. Работайте, не надо сидеть.
Отбросив условности, она объяснила, как "вести" такие роды, и хотела уйти, но Ольга буквально взмолилась: "Доктор! Нина Михайловна, я прошу вас! Доктор, останьтесь…"
- Успокойся, Ольга. Я, конечно, останусь.
от когда пригодились и пелёнки из простыней, и бутылка водки, и перчатки с марлей запасливой Нурии, и даже ножницы, которыми та в обычной жизни стригла волосы. Нашлось почти все необходимое.
К счастью, и Ольга оказалась понятливой. Она всё делала как надо, схватывая на лету распоряжения Нины Михайловны. Нурия Ахатовна помогала, будто всю жизнь работала в роддоме. се трое были на высоте того нервного напряжения, которое дает спокойствие в работе, отточенность необходимых движений, взаимопонимание и внутреннюю уверенность в успехе.
Уже минут через пятнадцать рядом с обессиленной мамой лежал кричащий комочек, завернутый в простынку, подогретую проводником. А он в очередной раз открывал дверь, передавая пакет со снегом взамен такого нужного пузыря со льдом.
Дрожащими руками перевязывая пуповину, Нина поняла, что всё закончилось благополучно. атные от страшной усталости ноги опустили её на полку к Ольге, и та насмешила вопросом:
- Скажите, доктор, сколько она весит?
- Что-о-о?! Да как тебе сказать? Найдём весы, взвесим.
Цепочка бережных рук, с участием Порфирия Ивановича и его друзей, помогла погрузить Ольгу в машину. Местные медики приняли пациентку с ребенком, и "уазик" заскрипел настом по перрону.
V
Поезд торопился наверстать время вынужденной стоянки. Купе, еще совсем недавно бывшее родзалом, занимали Нина, Азам и Нурия.
- Представить невозможно, как я вам благодарна. Случись другой исход, и всю оставшуюся жизнь мне писать объяснительные… Теперь вы у нас Почетный пассажир, которому всё можно.
Азам разливал оставшуюся водку из безразмерной поллитровки вахтовиков.
Открывшаяся дверь застала его с бутылкой в руке. На пороге стоял какой-то железнодорожный чин.
- Что это вы тут, - грозно начал он, но, переглянувшись с Нурией и Ниной, неожиданно мягко закончил, - сидите?
- А мы не только сидим. Мы еще и детей рожаем. - Нина с вызовом повела плечами.
- Слышал, слышал. Знаю, - уже совсем дружелюбно поддержал тот разговор.
Посмеявшись, поздравив с успехом, ревизор ушел. А Нина у себя на полке, собирая в целое вновь приплывшие куски сна, вспомнила Ольгу: "Доктор, останьтесь! Я прошу вас, останьтесь…" - и мысленно пожелала счастья новому человечку и ее маме.
СОЛНЕЧНЫЕ ЗЕРНА ЭДУАРДА БАЛАШОА
С Эдуардом Балашовым я познакомился на литературных курсах. Регбист и поэт. Русоволосый крепыш, такой русский окоренок с голубыми глазами и детской, часто вспыхивающей улыбкой, отчего лицо его как бы светилось, невольно притягивало к себе. Особой дружбы мы не водили, но симпатия жила незамирающая, хотя позднее мы виделись уже изредка; Москва - город ревнивый и всех старается разлучить. Балашове всегда хоронилась некая тайна, которую хотелось разгадать; порою он пытался открыться, но тут же и замыкался. Он и тогда бредил Индией, Рерихом, которого мы считали за отступника, госпожой Блаватской; его смутные откровения отскальзывали от моего ума, казались надуманной шелухой, что всегда насыпается в многомысленную голову, пытающуюся сыскать истину. Моей священной Индией всегда была (и остается поныне) русская деревня, покоренная городом, по-грязнувшая в теснотах и бедах, бессловесная и в те поры, похожая на старый сундук с древней утварью, который забросили на подволоку догнивать. И оттого, что крестьянской Россией брезговали спесивые московские интеллигенты, поминали о ней через губу, как-то торопливо и вскользь, - столичная публика в большинстве своем была мне особенно, отталкивающе неприятной. Славословия Балашова об Индии, Беловодье, Шамбале, Гималаях - торопливые, взахлеб, с недомолвками, похожие на бред, - лишь усиливали отчуждение к чужой тропической земле, закрывшейся за тысячами поприщ. Этот мой скептицизм, моя черствость к тому святому и светлому, что открылось поэту и стало путевым фонарем во всю жизнь, невольно заставляли его замыкаться, обрывать себя на полуслове, переводить весь разговор в шутку и кроткую улыбку. Тогда, в конце семидесятых, Эдуард Балашов завязал с вином, он как бы принял тайный обет, и лицо его еще более высветлилось. Но я-то, всполош-ливый, жил столичной молвой, трапезами с кабацкой голью, в каком-то постоянном чаду под звон стаканов. И, конечно, Индия Балашова не притягивала меня, оставалась наивной картинкой, нарисованной русским простецким воображением: чай "три слона", Радж Капур, тугобедрые мясистые девы, похожие на кувшины с парным молоком, заклинатели змей, волхвы, тигры и две мутных реки, Инд и Ганг (убежище крокодилов), по берегам которых неутомимо, с упоением плодятся смуглые бабы, крутят животами и счастливо, медоточиво поют.
Но Балашову много раньше открылось, что мы, русские и индийцы, - два древних народа - ровня, что мы изошли из одной северной земли (моей родины), ныне покрытой снегами и льдами. Ему было это видение, а я долго подбирался к тайне, нарочно закрытой от русского народа за семью замками, чтобы мы не знали своей величественной судьбы и Божьего завета, который мы исполняем.
Купец Никитин отправился за три моря, мистически понимая, что идет историческими путями русов-ариев к своим праотчичам; он повторил поход через тысячи лет по проторенной, но полузаросшей, полузабытой в памяти дороге. Тверского мужика вел зов крови. Позднее поморцы Ермак, Дежнев, Попов, Хабаров, Атласов отправились навестить родные Сибири и остолбились там.
Поэт Балашов вычинивает промыслительный духовный путик из Индии в Россию, чтобы глубже понять свою родину и ее истинную историческую судьбу. Убирает засеки и непролазы. Если ближняя, славянская родня приотодвинулась от нас высокомерно, ища себе погибели, то может статься, что материк Индия сдвинется и сольется когда-то с русским материком, и тогда выстроится линия обороны от сатаны в грядущих сражениях.
Балашов занимается поиском "редкоземельных металлов", скрытых в русской породе, делающих ее особенною среди прочих. Пашенка его стихов - особенная,
и Балашов, как оратай, возделывает ее с удивительным упорством уже лет сорок. Он не блистает изяществом метафор, искристостью, игривостью языка. У Балашова иные задачи: он роет шурфы идей, он пытается сблизить два мира - индийский и русский - не в космосе, но тут, на бренной земле, что должно когда-то случиться, чтобы спастись человечеству. Стихи-шифры, стихи-загадки, стихи-ларцы, скрыни и скрытни; строки не для гордого самодовольного ума, любящего развязывать мыслительные узелки, но для души доброрадной, для которой еще не придумано замков. Поэт сеет солнечные зерна, которые всходят не сразу, но исподвольки, и ростки эти пронизают нас помимо нашей воли. Один росток однажды прошил и меня.
Балашов всей душою, как наставление по всей жизни, воспринял грустную проповедь Николая Гоголя: "Нет, вы еще не любите России. А не полюбивши России, не полюбить вам своих братьев, а не полюбивши своих братьев, не возгореться вам любовью к Богу, а не возгоревшись любовью к Богу, не спастись вам…"
Гоголь выстроил спасительный мосток через пропасть забвения, и коренным берегом, от которого перекинута незыблемая переправа к Богу, есть святая Россия -наша радость.
И Балашов бестрепетно вступил на него.
В ладимир Личутин
ЭДУАРД БАЛАШОВ РОССИЯ НАС
ЮРИЙ ПЕРМИНОВ ЖИВУ! - ЗДЕСЬ РОССИЯ…
ВИКТОР ХЛЫСТОВ глава городского округа Сызрань
Шелест книг и газет под негромкие разговоры вплетался в синтетический треск разворачиваемых пакетов с едой и звяканье ложек. Шорох домашних тапочек в проходе удивительно гармонировал с приглушенным скрежетом промерзшего металла, доносившимся снаружи. дальнем купе шумела компания вахтовиков.
Разорванный сон не хотел склеиваться. Летая кусками, он ненадолго овладевал Ниной и вновь возвращался в купе. один из промежутков послышался звук - очень странный, совсем из другого места, другой жизни. Его здесь не могло и не должно быть вовсе. Он, как выключатель бестеневой лампы, щелкнул и зажег холодно-волнительный свет операционной. Его тревожный блеск, идущий из глубины сознания, заставил открыть глаза и прислушаться.
Ослышалась, что ли? - и, закрыв глаза, стала поворачиваться. Но звук повторился. Сомнений почти не осталось. Хоть очень тихо, но рядом, за стенкой купе, она уловила стон. Наружу рвались необычные страдания человека. Стон-вдох, стон-выдох, полный ожидания, надежды, стеснительности, страха и уверенности одновременно. Его приглушенность и сдержанность обмануть не могли - так стонут только женщины в родах. Тихий, не слыш-
ный другим, звук за перегородкой сквозняком выдул плавающие вокруг остатки сна. Она села, обхватив руками колени, и огляделась. Притушенный свет размывал силуэты ходивших людей, делая их почти невесомыми. Нина поймала себя на мысли, что не может вспомнить, какие тени бывают в род-зале, почти сразу догадавшись, что их там просто нет.
Движение за стенкой заставило насторожиться еще больше. Одна из пассажирок, почти бегом, стараясь не шуметь, скользнула мимо и так же быстро вернулась. след за ней пробежал проводник. Отдельные слова не различались, но тревожный тон, их суетливая ходьба в обоих направлениях выдавали явную обеспокоенность. Нервный поворот головы проводника, растерянные его жесты шепотом что-то объяснявшего взволнованной женщине, окончательно убедили, что стон не причудился.
- Эх, был бы доктор! - Долетевшая фраза из обсуждения заставила подняться с полки. - Да-а, весело начинается отпуск, - глубоко вздохнула, обуваясь, Нина.
На открывшуюся дверь в служебное купе обернулись оба, и её поразило бледное, осунувшееся лицо проводника.
- Что вы хотели? - с досадой человека, занятого крайне важным делом, спросил он.
- Я врач.
- Какой врач?
- Гинеколог.
Не веря до конца в такое везение, проводник покачал головой, расплываясь в улыбке, развел руки в стороны. - от это да! Как вас зовут?
- Нина Михайловна.
- Меня - Азам. Понимаете, у нас в вагоне женщина. Беременная. У нее там что-то не то… - и, помолчав, растерянно добавил: - А я вот не знаю, не разобрался…
- Да и не стоит. Давайте уж лучше я попробую, - усмехнулась Нина и спросила стоящую рядом женщину: - А вы кто?
- Нурия Ахатовна, фельдшер, но в роддоме не работала никогда.
- А свои дети есть?
- Трое.
- училище в родзале бывала?
- Конечно. И роды принимать помогала.
- Ну, вот и ладно. Прорвемся, - и повернулась к проводнику. - вагоне аптечка есть?
- Нет.
- А в поезде что-нибудь похожее на медпункт или хотя бы на медуго-лок есть?
иноватое молчание сняло дальнейшие вопросы.
- Нда-а-а… Давайте для начала переведем ее к вам в купе.
III
Этой ночью, как видно, Ангел-хранитель Ольги и её пока не родившегося ребенка тоже не сомкнул глаз.
Наедине с ней Нина Михайловна узнала, что до родов оставалось еще больше месяца. се шло благополучно и, отъезжая на праздники к матери в Екатеринбург, даже не взяла с собой необходимые для беременной документы. озвращаться собиралась с мужем, который приедет за ней через пару дней. И вот - досадное падение у вагона. И это еще ничего. Она все время лежала, и боли с тяжестью в пояснице прошли. Но резкий толчок состава в Сургуте стал той самой каплей… После испуга вернулась боль, и вскоре отошли воды. Теперь счет пошел на часы.
По маршруту из всех станций лучше всего доехать до Тобольска. Далековато, конечно, но надежда есть. Но "скорую" на следующей остановке Нина все же заказала. агон насторожился, даже вахтовики притихли. Азам попросил их поделиться бутылкой водки, поскольку спирта, нужного в таких случаях, не было.
Страшно возгордившись оказанной услугой, один из них обратился к Нине:
- Здравствуйте, меня зовут Порфирий Иваныч.
- Я почти счастлива. И что?
- Ну, как там?
- Где?
- Ну, там… У женщины. купе, - уже менее уверенно продолжал Порфирий. Он держал в руках паспорт, желая доказать, что его зовут именно так.
- Точно не знаю. Идите, посмотрите.
- Да нет, это же не буровая вышка, - совсем смутился он.
- Что верно, то верно. Не буровая и не вышка.
- Ну, ладно. Я пошел. Ну, вы это… Если чё… У нас еще есть. - Порфирий смутился окончательно.
- А мы и не сомневались, - проводив его этой фразой, Нина жестом пригласила сидевшего в стороне проводника. - Белье под пеленки найдешь?
- Найду.
- Приготовь пару комплектов и раскочегарь титан, погреть их.
Пока Азам суетился, она подошла к Ольге. Боли почти стихли, и, казалось, все закончится в Тобольске. Но, увы…
На подъезде к станции Нину, стоящую рядом с окном, окликнула Нурия:
- Зайдите, кажется, началось.
Поезд уже останавливался у маленького вокзала. Поворачиваясь, Нина заметила "скорую", вплотную подъезжавшую к вагону.
- Ну, вот и хорошо… - облегченно вздохнула она, входя в купе, и осеклась.
IV
События развивались стремительно. Трогать Олю было нельзя, начались непрерывные схватки. Приехавшие врач и фельдшер, казалось, это понимали тоже. Нина вышла.
Ночной вагон посапывал, потихоньку бормотали вахтовики. Можно было лечь, но удерживала странная тишина в дорожном "родзале". Там наступало самое горячее время. По опыту она знала это хорошо. И тревожило еще что-то. Нина вдруг поняла - медики были налегке! озвращение в купе ее просто ошеломило. Они спокойно сидели рядом с Ольгой. С тихим бешенством она спросила:
- Простите, доктор, а вы кто?
- Я - гинеколог.
- Очень хорошо. А что вы привезли с собой для мамы и новорожденного? Набор для обработки пуповины с собой?
- Нет.
- А чем шить - в случае разрывов?
- Нет.
- А есть чем обработать ребенка или хотя бы завернуть его?
- Нет.
Худшие подозрения подтвердились: готовности не было.
- Послушайте, вы как собирались? Что, не передали вовремя вызов?
- Передали.
- Так и что? ы совсем ничего не захватили?
- зяли. от, - и доктор показала прозрачный пакетик одноразовых пеленок, больше подходящих для подгузников.
- Так что вы собираетесь с ними делать?
- А что нужно-то? - растерянно протянула доктор.
- Послушайте, вы хоть понимаете, что вызов сделан на вас, и вы отвечаете за две жизни? Я-то здесь совершенно посторонний человек. Формально - меня здесь просто нет. Работайте, не надо сидеть.
Отбросив условности, она объяснила, как "вести" такие роды, и хотела уйти, но Ольга буквально взмолилась: "Доктор! Нина Михайловна, я прошу вас! Доктор, останьтесь…"
- Успокойся, Ольга. Я, конечно, останусь.
от когда пригодились и пелёнки из простыней, и бутылка водки, и перчатки с марлей запасливой Нурии, и даже ножницы, которыми та в обычной жизни стригла волосы. Нашлось почти все необходимое.
К счастью, и Ольга оказалась понятливой. Она всё делала как надо, схватывая на лету распоряжения Нины Михайловны. Нурия Ахатовна помогала, будто всю жизнь работала в роддоме. се трое были на высоте того нервного напряжения, которое дает спокойствие в работе, отточенность необходимых движений, взаимопонимание и внутреннюю уверенность в успехе.
Уже минут через пятнадцать рядом с обессиленной мамой лежал кричащий комочек, завернутый в простынку, подогретую проводником. А он в очередной раз открывал дверь, передавая пакет со снегом взамен такого нужного пузыря со льдом.
Дрожащими руками перевязывая пуповину, Нина поняла, что всё закончилось благополучно. атные от страшной усталости ноги опустили её на полку к Ольге, и та насмешила вопросом:
- Скажите, доктор, сколько она весит?
- Что-о-о?! Да как тебе сказать? Найдём весы, взвесим.
Цепочка бережных рук, с участием Порфирия Ивановича и его друзей, помогла погрузить Ольгу в машину. Местные медики приняли пациентку с ребенком, и "уазик" заскрипел настом по перрону.
V
Поезд торопился наверстать время вынужденной стоянки. Купе, еще совсем недавно бывшее родзалом, занимали Нина, Азам и Нурия.
- Представить невозможно, как я вам благодарна. Случись другой исход, и всю оставшуюся жизнь мне писать объяснительные… Теперь вы у нас Почетный пассажир, которому всё можно.
Азам разливал оставшуюся водку из безразмерной поллитровки вахтовиков.
Открывшаяся дверь застала его с бутылкой в руке. На пороге стоял какой-то железнодорожный чин.
- Что это вы тут, - грозно начал он, но, переглянувшись с Нурией и Ниной, неожиданно мягко закончил, - сидите?
- А мы не только сидим. Мы еще и детей рожаем. - Нина с вызовом повела плечами.
- Слышал, слышал. Знаю, - уже совсем дружелюбно поддержал тот разговор.
Посмеявшись, поздравив с успехом, ревизор ушел. А Нина у себя на полке, собирая в целое вновь приплывшие куски сна, вспомнила Ольгу: "Доктор, останьтесь! Я прошу вас, останьтесь…" - и мысленно пожелала счастья новому человечку и ее маме.
СОЛНЕЧНЫЕ ЗЕРНА ЭДУАРДА БАЛАШОА
С Эдуардом Балашовым я познакомился на литературных курсах. Регбист и поэт. Русоволосый крепыш, такой русский окоренок с голубыми глазами и детской, часто вспыхивающей улыбкой, отчего лицо его как бы светилось, невольно притягивало к себе. Особой дружбы мы не водили, но симпатия жила незамирающая, хотя позднее мы виделись уже изредка; Москва - город ревнивый и всех старается разлучить. Балашове всегда хоронилась некая тайна, которую хотелось разгадать; порою он пытался открыться, но тут же и замыкался. Он и тогда бредил Индией, Рерихом, которого мы считали за отступника, госпожой Блаватской; его смутные откровения отскальзывали от моего ума, казались надуманной шелухой, что всегда насыпается в многомысленную голову, пытающуюся сыскать истину. Моей священной Индией всегда была (и остается поныне) русская деревня, покоренная городом, по-грязнувшая в теснотах и бедах, бессловесная и в те поры, похожая на старый сундук с древней утварью, который забросили на подволоку догнивать. И оттого, что крестьянской Россией брезговали спесивые московские интеллигенты, поминали о ней через губу, как-то торопливо и вскользь, - столичная публика в большинстве своем была мне особенно, отталкивающе неприятной. Славословия Балашова об Индии, Беловодье, Шамбале, Гималаях - торопливые, взахлеб, с недомолвками, похожие на бред, - лишь усиливали отчуждение к чужой тропической земле, закрывшейся за тысячами поприщ. Этот мой скептицизм, моя черствость к тому святому и светлому, что открылось поэту и стало путевым фонарем во всю жизнь, невольно заставляли его замыкаться, обрывать себя на полуслове, переводить весь разговор в шутку и кроткую улыбку. Тогда, в конце семидесятых, Эдуард Балашов завязал с вином, он как бы принял тайный обет, и лицо его еще более высветлилось. Но я-то, всполош-ливый, жил столичной молвой, трапезами с кабацкой голью, в каком-то постоянном чаду под звон стаканов. И, конечно, Индия Балашова не притягивала меня, оставалась наивной картинкой, нарисованной русским простецким воображением: чай "три слона", Радж Капур, тугобедрые мясистые девы, похожие на кувшины с парным молоком, заклинатели змей, волхвы, тигры и две мутных реки, Инд и Ганг (убежище крокодилов), по берегам которых неутомимо, с упоением плодятся смуглые бабы, крутят животами и счастливо, медоточиво поют.
Но Балашову много раньше открылось, что мы, русские и индийцы, - два древних народа - ровня, что мы изошли из одной северной земли (моей родины), ныне покрытой снегами и льдами. Ему было это видение, а я долго подбирался к тайне, нарочно закрытой от русского народа за семью замками, чтобы мы не знали своей величественной судьбы и Божьего завета, который мы исполняем.
Купец Никитин отправился за три моря, мистически понимая, что идет историческими путями русов-ариев к своим праотчичам; он повторил поход через тысячи лет по проторенной, но полузаросшей, полузабытой в памяти дороге. Тверского мужика вел зов крови. Позднее поморцы Ермак, Дежнев, Попов, Хабаров, Атласов отправились навестить родные Сибири и остолбились там.
Поэт Балашов вычинивает промыслительный духовный путик из Индии в Россию, чтобы глубже понять свою родину и ее истинную историческую судьбу. Убирает засеки и непролазы. Если ближняя, славянская родня приотодвинулась от нас высокомерно, ища себе погибели, то может статься, что материк Индия сдвинется и сольется когда-то с русским материком, и тогда выстроится линия обороны от сатаны в грядущих сражениях.
Балашов занимается поиском "редкоземельных металлов", скрытых в русской породе, делающих ее особенною среди прочих. Пашенка его стихов - особенная,
и Балашов, как оратай, возделывает ее с удивительным упорством уже лет сорок. Он не блистает изяществом метафор, искристостью, игривостью языка. У Балашова иные задачи: он роет шурфы идей, он пытается сблизить два мира - индийский и русский - не в космосе, но тут, на бренной земле, что должно когда-то случиться, чтобы спастись человечеству. Стихи-шифры, стихи-загадки, стихи-ларцы, скрыни и скрытни; строки не для гордого самодовольного ума, любящего развязывать мыслительные узелки, но для души доброрадной, для которой еще не придумано замков. Поэт сеет солнечные зерна, которые всходят не сразу, но исподвольки, и ростки эти пронизают нас помимо нашей воли. Один росток однажды прошил и меня.
Балашов всей душою, как наставление по всей жизни, воспринял грустную проповедь Николая Гоголя: "Нет, вы еще не любите России. А не полюбивши России, не полюбить вам своих братьев, а не полюбивши своих братьев, не возгореться вам любовью к Богу, а не возгоревшись любовью к Богу, не спастись вам…"
Гоголь выстроил спасительный мосток через пропасть забвения, и коренным берегом, от которого перекинута незыблемая переправа к Богу, есть святая Россия -наша радость.
И Балашов бестрепетно вступил на него.
В ладимир Личутин
ЭДУАРД БАЛАШОВ РОССИЯ НАС
ИСПОЕДАЛЬНЫЙ РОМАНС
Вадиму Кожинову
На руинах роскошной эпохи,
На обломках погибшего дня
Я поверил в заемные крохи,
В жизнь без крова и в даль без огня.
Привязался к бродячей собаке, Презирающей службу и цепь. По кутам и заходам во мраке Замотала нас старая крепь.
И под сводами низкого неба В отсыревшей прохладе весны Мне одна пограничная верба Навевает воскресные сны.
И одно напевает дорога Под вихлянье колес в колее - Что меня за уступами лога Ждет послушная пуля в стволе.
Никого нет: ни друга, ни брата. Ничего мне никто не простит. И душа, как жена эмигранта, По фамильному саду грустит.
А ТЫ ,ДУША ?
Когда из храма гонят в шею, Куда деваться торгашам? Они и кинулись в Расею - Непогребённый Божий храм.
Повсюду рынки, биржи, торги, Союз прилавка и лотка. Торгуют в бане, школе, морге - Идет Расея с молотка.
Тут продадут не за полушку - С ушами серьги оторвут. Там пришибут за побрякушку, За недоношенный лоскут.
А ты, душа? Ещё таишься - Иль тоже просишься на торг? И свету белого стыдишься, И детский пестуешь восторг.
НА УХОД ПОЭТА
Певец мерцающих светил, Не оборачиваясь вспять, Земные пади ты будил. Среди отеческих могил И о тебе разверзлась пядь.
Пусть мир спиной стоит к тебе И мимо тьма племён течет. Но и во тьме найдется тот, Кто припадет к твоей плите И слёзы, и вино прольёт.
За краем света ты пропал,
Вильнула за угол тропа,
И ты по той тропе свернул.
В аду мелькнул. В раю сверкнул.
К Христу припал. И смерть проспал.
ТУМАН
На долы пал туман народов. Всё застилающий туман. Стяжает славу огородов Демократический бурьян.
С пути сбивается дорога На продовольственный маршрут. И толпы именем народа Затылком в будущее прут.
На быстроходных каруселях Под детский радостный испуг Американская Расея На новый загребает круг.
А кажется: ещё немного, Boт-вот рассеется туман. Себя нашедшая дорога Раскинет свой молочный стан.
И ото сна воспрянут долы, И на рассветной высоте Займётся песня русской доли Во всенародной чистоте.
МЁРТАЯ ОДА
Нас война с тобой не тронула - Отнесла взрывной волной, Проронила, проворонила, Спрыснув мёртвою водой.
Нас война с тобой оставила - Не попомнила нам зла. В полицаи не поставила. В партизаны не взяла.
И на той кромешной паперти, Где народ, что хлеб, полёг, Мы лежали, как на скатерти Краденый лежит паёк.
Нас война с тобой оставила, Чтоб могли мы долюбить… А за Родину, за Сталина Нас ещё должны убить.
ПЕРМИНОВ Юрий родился в 1961 году в Омске. Автор пяти стихотворных книг, член Союза писателей России. Главный редактор газеты “Омское время”. Живет в Омске
Вадиму Кожинову
На руинах роскошной эпохи,
На обломках погибшего дня
Я поверил в заемные крохи,
В жизнь без крова и в даль без огня.
Привязался к бродячей собаке, Презирающей службу и цепь. По кутам и заходам во мраке Замотала нас старая крепь.
И под сводами низкого неба В отсыревшей прохладе весны Мне одна пограничная верба Навевает воскресные сны.
И одно напевает дорога Под вихлянье колес в колее - Что меня за уступами лога Ждет послушная пуля в стволе.
Никого нет: ни друга, ни брата. Ничего мне никто не простит. И душа, как жена эмигранта, По фамильному саду грустит.
А ТЫ ,ДУША ?
Когда из храма гонят в шею, Куда деваться торгашам? Они и кинулись в Расею - Непогребённый Божий храм.
Повсюду рынки, биржи, торги, Союз прилавка и лотка. Торгуют в бане, школе, морге - Идет Расея с молотка.
Тут продадут не за полушку - С ушами серьги оторвут. Там пришибут за побрякушку, За недоношенный лоскут.
А ты, душа? Ещё таишься - Иль тоже просишься на торг? И свету белого стыдишься, И детский пестуешь восторг.
НА УХОД ПОЭТА
Певец мерцающих светил, Не оборачиваясь вспять, Земные пади ты будил. Среди отеческих могил И о тебе разверзлась пядь.
Пусть мир спиной стоит к тебе И мимо тьма племён течет. Но и во тьме найдется тот, Кто припадет к твоей плите И слёзы, и вино прольёт.
За краем света ты пропал,
Вильнула за угол тропа,
И ты по той тропе свернул.
В аду мелькнул. В раю сверкнул.
К Христу припал. И смерть проспал.
ТУМАН
На долы пал туман народов. Всё застилающий туман. Стяжает славу огородов Демократический бурьян.
С пути сбивается дорога На продовольственный маршрут. И толпы именем народа Затылком в будущее прут.
На быстроходных каруселях Под детский радостный испуг Американская Расея На новый загребает круг.
А кажется: ещё немного, Boт-вот рассеется туман. Себя нашедшая дорога Раскинет свой молочный стан.
И ото сна воспрянут долы, И на рассветной высоте Займётся песня русской доли Во всенародной чистоте.
МЁРТАЯ ОДА
Нас война с тобой не тронула - Отнесла взрывной волной, Проронила, проворонила, Спрыснув мёртвою водой.
Нас война с тобой оставила - Не попомнила нам зла. В полицаи не поставила. В партизаны не взяла.
И на той кромешной паперти, Где народ, что хлеб, полёг, Мы лежали, как на скатерти Краденый лежит паёк.
Нас война с тобой оставила, Чтоб могли мы долюбить… А за Родину, за Сталина Нас ещё должны убить.
ПЕРМИНОВ Юрий родился в 1961 году в Омске. Автор пяти стихотворных книг, член Союза писателей России. Главный редактор газеты “Омское время”. Живет в Омске
ЮРИЙ ПЕРМИНОВ ЖИВУ! - ЗДЕСЬ РОССИЯ…
ПОСЕЛКОЫЙ БЛАЖЕННЫЙ
Вот и рассвет нашёптывает,
стряхни печаль, о суетном
дескать,
молчок.
“Христос воскресе!” - солнечно, по-детски
приветствует посёлок дурачок;
в глазах восторг, щебечет сердце птичкой
непуганой…
Воистину воскрес!
Блаженный Ваня - крашеным яичком любуется, как чудом из чудес.
Никто не знает - кто он и откуда, но прижилась у нас
не с кондачка примета незатейливая: худа не будет,
если встретить дурачка, - ни днём, ни ночью горя не случится…
Нет у него ни страха, ни “идей”…
Кого он ищет,
всматриваясь в лица любимых им, затюканных людей? И ничего ему не надо, кроме Любви!..
Раскрыл, блаженствуя, суму, и, преломив горбушку хлеба, кормит небесных птиц,
слетающих к нему.
КЛАДБИЩЕНСКИЙ БОМЖ
Он знает здесь каждую тропку, он знает о том, что всегда найдёт поминальную стопку и хлебца. И даже орда ворон помешать бедолаге не сможет…
Сквозит веково вчерашнее время в овраге души горемычной
его. И знает, болезный, что тут он обрящет и смерть, потому что кладбище стало приютом последним - при жизни! - ему.
Живёт он - печальник, - не зная, найдётся ли место в раю за то, что он жил, поминая чужую родню, как свою.
* * *
Ночую - всё на сердце ладно! - у мамы,
тихо и отрадно закончив день - тяжёлый, как с плеча чужого лапсердак, душевным - с мамой - разговором.
Мой сон - как вечность - невесом… Сплю на диване,
на котором заснул отец мой - вечным сном…
А день, как всё родное в мире, так светел,
если я с утра вот здесь - в родительской квартире - встаю с отцовского одра.
* * *
Нынче в нашем дворе прикормил я бездомного пса - он решил, что нашёл
и жильё, и хозяина-друга… Из слепого окна голосила дурниной попса - вяли уши мои, непритворная глохла округа. Хохотала шалава - настойчиво, грубо и зло; гоношили рубли джентльмены похмельной удачи, кайфовала шпана - забивала “косяк”…
Тяжело возвращаться домой, разрушая надежды собачьи… Просочились ко мне - в мой квартирный мирок -
голоса убиенных вчера, убиваемых ныне
и падших: мир, сходящий с ума, пожалей, как бездомного пса, - собери этот мир,
разделённый на “ваших” и “наших” по крупицам любви, высыхающим каплям тепла, по оставшимся крохам родства, сострадания, братства!
А собака моя… А собака - давно померла. Лучшим другом была.
Знаю, как тяжело расставаться…
КОМАНДИРООЧНОЕ
Прозябаю, как бомж, в городишке чужом. В городишке чужом третьи сутки - не спится. Пребывание здесь - как по сердцу ножом из кафешки под острым названием “Пицца”, где питаюсь, где, стало быть, корм не в коня. Ничего не поделаешь: командировка - не понятно, зачем и куда.
У меня кочевая отсутствует - напрочь - сноровка!
…На четвёртые сутки подумал: вполне я освоился здесь,
гостевая одышка исчезает. Живу! Здесь - Россия,
а не городишко чужой.
Здесь родной городишко.
Вот и рассвет нашёптывает,
стряхни печаль, о суетном
дескать,
молчок.
“Христос воскресе!” - солнечно, по-детски
приветствует посёлок дурачок;
в глазах восторг, щебечет сердце птичкой
непуганой…
Воистину воскрес!
Блаженный Ваня - крашеным яичком любуется, как чудом из чудес.
Никто не знает - кто он и откуда, но прижилась у нас
не с кондачка примета незатейливая: худа не будет,
если встретить дурачка, - ни днём, ни ночью горя не случится…
Нет у него ни страха, ни “идей”…
Кого он ищет,
всматриваясь в лица любимых им, затюканных людей? И ничего ему не надо, кроме Любви!..
Раскрыл, блаженствуя, суму, и, преломив горбушку хлеба, кормит небесных птиц,
слетающих к нему.
КЛАДБИЩЕНСКИЙ БОМЖ
Он знает здесь каждую тропку, он знает о том, что всегда найдёт поминальную стопку и хлебца. И даже орда ворон помешать бедолаге не сможет…
Сквозит веково вчерашнее время в овраге души горемычной
его. И знает, болезный, что тут он обрящет и смерть, потому что кладбище стало приютом последним - при жизни! - ему.
Живёт он - печальник, - не зная, найдётся ли место в раю за то, что он жил, поминая чужую родню, как свою.
* * *
Ночую - всё на сердце ладно! - у мамы,
тихо и отрадно закончив день - тяжёлый, как с плеча чужого лапсердак, душевным - с мамой - разговором.
Мой сон - как вечность - невесом… Сплю на диване,
на котором заснул отец мой - вечным сном…
А день, как всё родное в мире, так светел,
если я с утра вот здесь - в родительской квартире - встаю с отцовского одра.
* * *
Нынче в нашем дворе прикормил я бездомного пса - он решил, что нашёл
и жильё, и хозяина-друга… Из слепого окна голосила дурниной попса - вяли уши мои, непритворная глохла округа. Хохотала шалава - настойчиво, грубо и зло; гоношили рубли джентльмены похмельной удачи, кайфовала шпана - забивала “косяк”…
Тяжело возвращаться домой, разрушая надежды собачьи… Просочились ко мне - в мой квартирный мирок -
голоса убиенных вчера, убиваемых ныне
и падших: мир, сходящий с ума, пожалей, как бездомного пса, - собери этот мир,
разделённый на “ваших” и “наших” по крупицам любви, высыхающим каплям тепла, по оставшимся крохам родства, сострадания, братства!
А собака моя… А собака - давно померла. Лучшим другом была.
Знаю, как тяжело расставаться…
КОМАНДИРООЧНОЕ
Прозябаю, как бомж, в городишке чужом. В городишке чужом третьи сутки - не спится. Пребывание здесь - как по сердцу ножом из кафешки под острым названием “Пицца”, где питаюсь, где, стало быть, корм не в коня. Ничего не поделаешь: командировка - не понятно, зачем и куда.
У меня кочевая отсутствует - напрочь - сноровка!
…На четвёртые сутки подумал: вполне я освоился здесь,
гостевая одышка исчезает. Живу! Здесь - Россия,
а не городишко чужой.
Здесь родной городишко.
ВИКТОР ХЛЫСТОВ глава городского округа Сызрань
"ГОРОД ГОРДИТСЯ ИСТОРИЕЙ И СЕГОДНЯШНИМ ДНЕМ"
Начало строительства Сызрани приходится на XVII век. Россия продолжала приращивать территории на остоке, требовались города-крепости для обеспечения безопасности торгового пути.
сентябре 1683 года крепость была сооружена. Легендарный воевода Григорий Афанасьевич Козловский, коему поручили "Сызранск строить", выбрал удачное место: возвышенное ровное плато, с трех сторон омываемое водой. С севера течет река Крымза, с запада - Сызрань. Подле крепости они сливаются и впадают в олгу.
Свое название крепость получила по названию реки, на которой была основана. переводе с тюркского "Сызрань" - "из оврага текущая", низменная…
Однако достаточно быстро военная функция отодвигается на второй план. Уже в XVIII веке город превращается в крупный торговый центр региона. Здесь развивается посредническая деятельность, формируется купечество, которое зарабатывает капитал перепродажей товаров.
1780 году Екатерина II учреждает герб города - черный бык в золотом поле - за успехи в торговле скотом и хлебом. те времена в Сызрани проживало более пяти тысяч человек. Самаре жителей было меньше. Потому ее и приписали к Сызрани. "За штатом" Самара находилась 16 лет.
К концу XIX века Сызрань становится самым крупным и богатым уездным городом России. Она занимает четвертое место в стране по переработке зерна. Торговля и мукомольное производство давали Сызрани немалый доход, и город стремительно развивался.
Особый импульс к развитию город получил в последней трети XIX века в связи с прокладкой "чугунки". Здесь пересекались Моршано-Сызранская (позже переименованная в Сызрано-яземскую) и Московско-Казанская железные дороги. А знаменитый Александровский мост через олгу, построенный недалеко от города (впоследствии переименованный в Сызранский), соединил в 1880 году Европу и Азию.
Разветвленная транспортная сеть в Сызрани послужила доводом и для размещения многочисленных воинских частей. Еще в годы русско-японской войны здесь был образован сборный пункт. июне 1904 года государь император Николай II посетил Сызрань с целью воодушевления войск перед отправкой на Дальний осток. память о тех далеких событиях сохранилась Маньчжурка. прочем, и другие городские окраины имеют старинные колоритные названия - Жареный бугор, Засызран, Горшки, Питер, Молдавка…
С Сызранью связаны имена многих выдающихся россиян. Иван Дмитриев, Денис Давыдов, Алексей Толстой, Константин Федин, Алексей Колосов,
8 “Наш современник” N 8
Сергей Григорьев, Павел Прусский, Андрей Синявский, Елпидифор Аркадьев - все они в то или иное время жили в нашем городе и оставили после себя богатое литературное и духовное наследство.
Золотой фонд города - частный сектор. Многим домам более ста лет, они были построены после пожара 1906 года. Большинство из них являют собой замечательный пример русского деревянного зодчества.
Около 40 тысяч сызранцев встали на защиту Родины в годы еликой Отечественной войны, 12 тысяч из них сложили головы на полях сражений. 26 горожан за ратный подвиг удостоены звания Героя Советского Союза.
годы войны промышленный потенциал Сызрани увеличился в 5 раз за счет эвакуированных предприятий. А на территории города в те годы располагались некоторые центральные министерства и ведомства, так как вторая (военная) столица - г. Куйбышев - не смогла вместить все переведенные из Москвы учреждения.
И сегодня экономика города продолжает идти на подъем. Значит, улучшается и жизнь сызранцев. развитие местной экономики только в прошлом году инвестировано 3640,5 млн. рублей, что почти в полтора раза превышает уровень 2006-го. Наиболее динамично развиваются химическая отрасль, машиностроительный комплекс, производство пищевых продуктов.
Сегодня Сызрань по классификации ООН - крупный город, по численности населения он занимает ровно сотое место в России. Это третье муниципальное образование в Самарской области по величине промышленного потенциала и численности населения (180 тыс. человек).
По-прежнему одно из преимуществ города заключается в выгодности транспортно-географического положения. По его территории проходит железная дорога в шести (!) направлениях, соединяющая Сызрань со всеми странами СНГ, автомобильная магистраль федерального значения, волжский речной путь.
Начало строительства Сызрани приходится на XVII век. Россия продолжала приращивать территории на остоке, требовались города-крепости для обеспечения безопасности торгового пути.
сентябре 1683 года крепость была сооружена. Легендарный воевода Григорий Афанасьевич Козловский, коему поручили "Сызранск строить", выбрал удачное место: возвышенное ровное плато, с трех сторон омываемое водой. С севера течет река Крымза, с запада - Сызрань. Подле крепости они сливаются и впадают в олгу.
Свое название крепость получила по названию реки, на которой была основана. переводе с тюркского "Сызрань" - "из оврага текущая", низменная…
Однако достаточно быстро военная функция отодвигается на второй план. Уже в XVIII веке город превращается в крупный торговый центр региона. Здесь развивается посредническая деятельность, формируется купечество, которое зарабатывает капитал перепродажей товаров.
1780 году Екатерина II учреждает герб города - черный бык в золотом поле - за успехи в торговле скотом и хлебом. те времена в Сызрани проживало более пяти тысяч человек. Самаре жителей было меньше. Потому ее и приписали к Сызрани. "За штатом" Самара находилась 16 лет.
К концу XIX века Сызрань становится самым крупным и богатым уездным городом России. Она занимает четвертое место в стране по переработке зерна. Торговля и мукомольное производство давали Сызрани немалый доход, и город стремительно развивался.
Особый импульс к развитию город получил в последней трети XIX века в связи с прокладкой "чугунки". Здесь пересекались Моршано-Сызранская (позже переименованная в Сызрано-яземскую) и Московско-Казанская железные дороги. А знаменитый Александровский мост через олгу, построенный недалеко от города (впоследствии переименованный в Сызранский), соединил в 1880 году Европу и Азию.
Разветвленная транспортная сеть в Сызрани послужила доводом и для размещения многочисленных воинских частей. Еще в годы русско-японской войны здесь был образован сборный пункт. июне 1904 года государь император Николай II посетил Сызрань с целью воодушевления войск перед отправкой на Дальний осток. память о тех далеких событиях сохранилась Маньчжурка. прочем, и другие городские окраины имеют старинные колоритные названия - Жареный бугор, Засызран, Горшки, Питер, Молдавка…
С Сызранью связаны имена многих выдающихся россиян. Иван Дмитриев, Денис Давыдов, Алексей Толстой, Константин Федин, Алексей Колосов,
8 “Наш современник” N 8
Сергей Григорьев, Павел Прусский, Андрей Синявский, Елпидифор Аркадьев - все они в то или иное время жили в нашем городе и оставили после себя богатое литературное и духовное наследство.
Золотой фонд города - частный сектор. Многим домам более ста лет, они были построены после пожара 1906 года. Большинство из них являют собой замечательный пример русского деревянного зодчества.
Около 40 тысяч сызранцев встали на защиту Родины в годы еликой Отечественной войны, 12 тысяч из них сложили головы на полях сражений. 26 горожан за ратный подвиг удостоены звания Героя Советского Союза.
годы войны промышленный потенциал Сызрани увеличился в 5 раз за счет эвакуированных предприятий. А на территории города в те годы располагались некоторые центральные министерства и ведомства, так как вторая (военная) столица - г. Куйбышев - не смогла вместить все переведенные из Москвы учреждения.
И сегодня экономика города продолжает идти на подъем. Значит, улучшается и жизнь сызранцев. развитие местной экономики только в прошлом году инвестировано 3640,5 млн. рублей, что почти в полтора раза превышает уровень 2006-го. Наиболее динамично развиваются химическая отрасль, машиностроительный комплекс, производство пищевых продуктов.
Сегодня Сызрань по классификации ООН - крупный город, по численности населения он занимает ровно сотое место в России. Это третье муниципальное образование в Самарской области по величине промышленного потенциала и численности населения (180 тыс. человек).
По-прежнему одно из преимуществ города заключается в выгодности транспортно-географического положения. По его территории проходит железная дорога в шести (!) направлениях, соединяющая Сызрань со всеми странами СНГ, автомобильная магистраль федерального значения, волжский речной путь.