Современник Журнал. Журнал Наш Современник 2008 #8

   общем-то, сам Дин Хун остался доволен всем этим: не забыт, отмечен самим императором, почтен соратниками, что еще надо? Не писатель, не ученый знаменитый, не каллиграф же он, а скромный служака, каких в государстве множество.
   Настала осень. И тут случился другой юбилей, тоже семидесятилетний, на этот раз не пограничника, а "как раз наоборот", как шутили многие, добавляя: "главного контрабандиста Северо-Запада", а именно Чжан Чженя.
   Этот странный юбилей поразил многих своим размахом. Было приглашено огромное количество самого разномастного народа. К изумлению многих, матерого контрабандиста поздравили даже несколько вполне официальных лиц. Среди них замечены были представители министерства внешних связей, торговли и мануфактуры, даже от морского ведомства приехали.
   А вообще, кто он такой, Чжан Чжень? Конечно, в поздравлениях никто не называл его крупнейшим контрабандистом всего Северо-Запада, а с жаром говорили о нем как о "хорошем человеке", "отзывчивом и учтивом друге" и, наконец, договорились до того, что он якобы "человек, много сделавший для расширения и установления связей с дружественными соседними народами"… Ну, а восхваления вроде "бескорыстный, щедрый, мудрый" сыпались как из куля.
   Из множества этих речей, более чем непристойных из-за своей наглой лжи, получалось, что не просто незаконные, а явные преступные деяния юбиляра, много раз подтвержденные официальными судами, были самым что
   * Год Зайца - 509 г. до н. э.
 
   ни есть благом для государства, которое, дескать, не всегда понимало и ценило его добродетель, а порой даже и преследовало. оровские дела по ввозу-вывозу ценностей мимо таможни трактовались как бескорыстное и безобидное распространение товаров и их пропаганда, как, в конечном счете, расширение связей между народами и, ни много ни мало, их культурами. общем, любые грязные дела эти дружки-прохиндеи оправдывали, даже явные преступления юбиляра подавали как подвиг.
   Они находили те старые статьи закона, которые были впоследствии отменены, и расценивали их былое нарушение виновником торжества как его прозорливость. Этак можно ставить было под сомнение любой закон вообще, ибо завтра он может быть изменен или вообще отменен…
   Дин Хун на свой юбилей Чжан Чженя, конечно же, пригласил как соседа: такова традиция, с ней не очень-то поспоришь, и тот сидел за общим столом.
   А тут Чжан Чжень посадил его на почетное место и представил всем как своего добродетеля, который много сделал, чтобы его жизнь состоялась…
   "Конечно, будь моя воля, я бы таких, как он, совсем не выпускал на свободу. Так и жил бы он до сих пор в клетке… прочем, по его же собственному выбору так оно и получилось", - мрачно подумал Дин Хун, глядя на позолоченные решетки бывшей тюрьмы.
   С тех пор, как они, всю жизнь боровшиеся друг с другом, в конце концов опять обосновались рядом, старый стражник границ еще чаще стал вспоминать дружка своего Ли Эра, ныне почтенно именуемого Лао Цзы. И тогда, в казармах, да и долгие еще годы потом Дин Хун отчасти не понимал, а скорее не принимал его образа мыслей. Многие весьма мудреные изречения Ли Эра он вовсе отвергал, потому что они в корне разрушали его, пограничника, систему ценностей, которые должны всегда быть, по его разумению, предельно ясными и простыми.
   Например, его постулаты о недеянии. Если буквально понимать его, то выходило, что незачем ту же границу охранять и ловить нарушителей. се равно-де вернется все на круги своя, все само свершится так, как должно. И тебе, пограничнику, незачем вмешиваться в естественный круговорот событий…
   юности любой резок в суждениях, и Дин Хун тоже не отличался терпимостью. Ему казалось, что друг только тем и занимается, что все доводит до абсурда, до сознательного запутывания смысла многих деяний человеческих, нарочно смешивает понятия добра и зла, истины и лжи, закона и преступления. И с пеной у рта защищал очевидные, казалось бы, вещи, возмущался их намеренно нечетким определением, зыбким толкованием. А друг таинственно улыбался, снисходительно слушая его горячие возражения, словно сам уже был глубоким стариком: "Что тебе сейчас доказывать и разъяснять; придет время - сам все поймешь…"
   Со многим почти так и получилось. Почти, но не со всем. Если долгая жизнь действительно подтвердила подлинную сложность многих явлений, то с другой частью его рассуждений Дин Хун ни при каких условиях не мог согласиться и сейчас. На это был наложен запрет в самом существе его, через который перешагнуть он не мог и не хотел, и всё тут.
   На земле все имеет свой предел, край, достаточно четкие очертания границы, где кончается одно и начинается иное. Иначе и не может быть, потому что так устроен реальный мир. Даже звери метят пределы своих владений и следят, чтоб чужак не нарушал их. А людям тем более нельзя без границы. Нельзя нарушать или игнорировать существующие границы, тысячелетние установления, разумные законы. Иначе недалеко и до беды. Это на руку только тем, кто паразитирует на этом, ищет своей шкурной только, а не общей выгоды.
   Нельзя смешивать основные понятия, на которых держится мир, а тем более подкапывать их. Иначе он станет зыбким, как болото, нарушится всякое равновесие - добра и зла, хорошего и плохого, суши и моря. Между подвигом и преступлением должна быть не только четкая грань, но и широкое поле различения. конце концов, нельзя, чтобы Пограничник нашел общий
 
   язык с Контрабандистом. Пусть они останутся в вечном противостоянии. Никоим образом нельзя допустить, чтобы они вступили в родственную или иную связь, заимели общие интересы, а значит, и общую мораль. Ибо тогда морального, нравственного не будет вообще… А это начало конца!
    О законе и совести
   Среди этого торжества или, если можно так выразиться, "праздника беззакония" Дин Хун один возвышался хмурой скалой. Слушая приторно-сладкие и складные панегирики, он не без иронии восхищался изворотливым искусством ораторов не говорить главного, в то же время выворачивая все наизнанку и представляя черное белым, белое - серым, а явное - спорным. И когда совершенно неожиданно предоставили слово ему, он только на какой-то миг усомнился, стоит ли давать отпор этой вакханалии лжи и славословий, все равно же ни в чем не убедишь этих мелких и подлых как на подбор людишек… а ведь и действительно отобранных сюда, подумал он, по вполне определенным "качествам". И встал во весь свой огромный, самую разве малость осаженный старостью рост, медленно окинул тяжелым взглядом льстивые и наглые, разгоряченные вином и едой лица… Мгновенно установилась неестественная, когда сдерживается даже дыханье, напряженная тишина.
   - Никогда не думал раньше, в молодости, что жизнь такая долгая и сложная штука, - начал он издалека. - Если ее прожить полностью, до наших с юбиляром лет, то можно, оказывается, дожить до самых невероятных вещей… Например, услышать самые неожиданные толкования простых и понятных, казалось бы, незыблемых истин и основ. от я, человек, всю жизнь отдавший охране границы, сегодня оказался за юбилейным столом человека, который нарушение этой границы сделал своей профессией. Кстати, сидя здесь, я не поленился подсчитать, что только я ловил его тридцать два раза…
   - А кроме тебя, ни один пограничник меня за всю мою жизнь ни разу и не смог поймать, - гордо вставил слегка подвыпивший Чжан Чжень, и его слова были встречены восторженными возгласами гостей, их бурными аплодисментами, адресованными, кажется, им обоим.
   - И вот, в конце концов, мы оказались за одним столом, живем по соседству. Конечно, нарушителем был не он один. Их было много. Но почти все они сгинули по тюрьмам или заработали смертную казнь… И часто, удивительное дело, за менее значимые преступления, чем у нашего юбиляра… Почему? Кто мне объяснит? Почему он дожил до этого дня, хотя по всем статьям не должен бы дожить?! - Дин Хун опять медленно окинул потупившихся гостей пытливым взглядом старого гончего пса и не получил ответа.
   - А все потому, что он обладал неким звериным чутьем, ощущал границу, черту, за которой уже лежит меч палача, и никогда не преступал ее. Печальное противоречие бытия в том, что жизнь по Закону и жизнь по Совести почти никогда не совпадают. Если закон постоянно меняется, как погода, иногда ужесточается, а иногда и, наоборот, смягчается по обстоятельствам, то грани совести - никогда. прочем, это сложнейшая и спорная часть нашего бытия. Многие спотыкались об эти противоречия, а большинство до разборки таких сложностей даже и не доходят…
   - А ты-то сам за что? За Закон или за Совесть? Чем ты прожил жизнь? - снова вставил вопрос Чжан Чжень под одобрительно-подобострастный шум гостей.
   - Я - пограничник. А граница - это закон. есь распорядок границы, все меры дозволенного и недозволенного расписаны в законах государства, в уставах службы, в предписаниях и приказах. И я как служивый человек никогда не нарушал закон. о всяком случае, старался не нарушать.
   - А совесть?
   - Совесть - дело частное, личное, а потому эфемерное, - сказал кто-то из приближенных хозяина. - Да, крайне неточная, нечеткая, эфемерная материя…
 
   - Сомнительно… - возразил другой. - Прежде всего, материя ли эта ваша совесть?
   - Ну тогда, если хотите, некая субстанция…
   - Чего тут спорить об определении совести? И кто тут, спросить, взялся спорить о ней?! Странные вы люди, - резко оборвал лицемерную говорильню старый пограничник. - Совесть - она или есть, или ее нет. У кого-то она спит, а у кого и вовсе отмерла за ненадобностью… Но трудно себе представить более материальную вещь, чем совесть у порядочного человека. Сначала она начинает ныть, зудить, потом разрушает сон, и ты теряешь покой, ты терзаешься, думая, как исправить… А ведь именно по совести, по ее очертаниям и ощущениям пишутся хорошие законы, правила поведения, взаимоотношений между людьми и государствами. Другое дело, что много искажений в них вносит интерес - личный или групповой, или даже национальный. И из-за этого получаются искаженные законы, нарушающие покой и равновесие в мире А что такое интерес? Это чаще всего жадность, корысть…
   Тут Дин Хун понял, что никто его уже не слушает. Такая уж была тут публика, сборище горбатых, которых только могила исправит. И тогда он сам прервал себя и сказал им, усмехнувшись:
   - Но что вам говорить об этом?.. Не-ет, о совести, я вижу, мне с вами никогда не договориться…
   Он вышел из-за пиршественного стола и направился прочь. Никто, даже хозяин, не посмел остановить его. Перешел, точно границу, дорогу и оказался у себя дома.
   Но мысль, заданная там, продолжала работать, и надо было додумать ее и высказать, облечь в слова - ибо мысль человеческая может существовать по-настоящему только в словах. Позвал четырех слуг своих - двух денщиков, кучера и повара, - посадил перед собой, коротко поведал о "разговоре с глухими", что был сейчас в застолье, спросил:
   - Как вот вы думаете, откуда в нас совесть? Что, каждый сам ее у себя растит, себе навязывает? Или это тот, кто за синим Небом, нам ее дает?
   После некоторой заминки ответил повар, худенький, вопреки делу своему, молчаливый обычно человек:
   - Мы не знаем, господин. Совесть - это когда всем хорошо. И большим людям, как ты, и маленьким. А когда хорошо, что же спрашивать? Мы и не спрашиваем.
   - Да в том-то и дело, что кругом нехорошо! Что всё не по ней здесь совершается - и потому раздоры, склоки, войны… Что, люди не хотят, чтобы им было хорошо? Нет же, вроде бы хотят… А не получается. Кто-то обязательно хочет, чтобы у него было лучше всех… А у других хуже - так? Знаю, что так - давно знаю. Но как их уравнять в желаниях? Что для этого надо сделать?
   - О, этого не скажет, наверное, и наш повелитель, правитель Поднебесной. Ни севышний Тенгри, обитающий за синими небесами… - проговорил задумчиво Старый Денщик, он уже привык говорить с ним, генералом, довольно откровенно, ибо он один из всех сослуживцев остался рядом с ним. - Не скажу, даже если и знаю…
   - Ну а если даже скажу, - возразил ему повар, явно южных кровей, - кто их послушает? То-то… Как истинный китаец вам говорю, мы народ крайне практичный, даже прагматичный, но, к сожалению, совсем не набожный народ, как кочевые тюрки.
   - Ну, не знаю я на счет тюрков, но ведь от них к нам пришла их великая вера в Занебесного Тенгри, - мрачно ответил Старый Денщик, видимо, заступаясь за предков.
   - ыходит, все-таки совесть должна устанавливать границы, законы? Я им так и сказал, но разве они поймут это… И все беды оттого, что эти границы нечетки у нас, размыты? едь именно средь такой расплывчатости и заводятся всякие паразиты, контрабандисты… Но, допустим, установим мы точные, по совести, границы - а кто их будет охранять? Меня, простого пограничника, будь я хоть трижды генерал, на это не хватит… да, я делал только самую грубую работу, соблюдал и охранял самые грубые и несо-
 
   вершенные законы. А тут ведь придется не только внешние границы в порядке содержать, но и внутренние, между людьми. И даже внутри каждого человека… И как, скажите, и кто сможет это сделать?..
   - Не знаем, господин. Наверное, даже тем, кто обитает за Небом, это не под силу…
   Ах, если бы Ли Эр был сейчас рядом!.. Но что-то говорило ему, что и вместе они вряд ли разрешили бы задачку эту. Не так уж и трудно спорить с теми, обжирающимися сейчас за богатыми столами заурядного, хотя и ловкого, мошенника. Куда труднее порой найти общий язык, общее согласное решение с единомышленником. Ибо он такой мудреный, что запутает тебя даже в простейших и очевидных вещах.
    Инь Си- ученик двух учителей
   После двух юбилейных торжеств Дин Хуна обуревали сложнейшие чувства и мысли, с множеством запоздалых и поэтому особенно неприятных для него откровений и, мягко выражаясь, противоречивых выводов. Пограничник все должен делать вовремя, ибо поторопился или опоздал хоть на самую малость - потерял контроль над ситуацией, упустил нарушителя.
   ообще, Дин Хун прожил, а точнее сказать, прослужил свою долгую жизнь с достаточно четким и ясным представлением о добре и зле, правде и лжи, справедливости и неправедности.
   Беда в том, что не везде и не всегда существует, как этого ни хотелось бы, четкая разграничительная линия, разделяющая два противоположных и часто взаимоисключающих начала, когда кончается одно и начинается совершенно другое, полностью первому противоречащее…
   Значит, должно бы существовать некое подобие нейтральной пограничной зоны, разделяющей эти противоположные начала. А в жизни этого нет и быть, считай, не может.
   Но без этого человечество ждет печальное будущее: обязательно найдутся те, которые воспользуются нечеткими, неточными границами и сознательно запутают все изначальные ориентиры - главные ценности, определяющие, разделяющие понятия добра и зла, а там начнется нечто невообразимое.
   се это было понятно априори, то есть без доказательств, и потому он всегда инстинктивно уходил от раздумий на сей счет, полагая их и бесполезными, и в чем-то даже опасными для человеческого сознания - да, уходил от них, как от края обрыва, с которого можно сорваться… Додуматься можно до самых невероятных вещей.
   Сегодня же его неожиданно для самого себя осенила крайне неприятная мысль, от которой даже передернуло…
   Он ощутил совершенно четкую и реальную связь свою с Чжан Чженем - именно личную, персональную… Хотя этого не должно бы быть никогда и ни при каких обстоятельствах, настолько далеко разведены были они по полюсам жизни. Но это есть. Это данность, от которой никуда не денешься.
   Это самое дикое, что может представить себе настоящий пограничник: связь с контрабандистом!.. Пусть даже сюрреальную, мистическую, существующую в ином измерении. Но связь, тем не менее, настоящую и неразрывную - и именно поэтому, по большому счету, недопустимую.
   А для истинного пограничника это преступление… пусть не в реальных уголовных статьях, а по Кодексу ысшего Суда, перед которым, в конце концов, там, за синими небесами, непременно предстанет каждый пограничник.
   Что там гласит тот Кодекс в отношении подобных связей, Дин Хун не знает, но ясно, что обвинение будет предъявлено и что доказательства некой вины будут найдены, иначе бы все эти мысли не встревожили его так сейчас, не смутили его пенсионный покой. На то есть у Кодекса свои следователи, чтобы выискивать, выяснять и устанавливать. И дело даже не в нем лично, а в том, чтобы другие знали, видели опасность таких связей и, в конечном счете, устрашились их…
 
   Дин Хун прославился тем, что за время своей долгой службы он почти полностью извел нарушение границы в крупных, хорошо организованных формах. Многих контрабандистов-воротил он вынудил перейти на легальную купеческую торговлю, выгодную его родине.
   По меньшей мере три раза он заранее обнаруживал тайные передвижения вражеских войск и сумел скудными силами главной заставы в трудных боях удержать их до подхода армейских частей. Этим он предотвратил большие несчастья для всего Чжоу. Нападения захлебывались еще в самом начале, и любители разбойной поживы бывали успешно изгоняемы.
   Сам Император не раз вручал ему высшие награды государства и присвоил генеральское звание, доверив ему командование Северо-Западным пограничным округом. Так исполнилось таинственное предсказание в темной комнате.
   Еще задолго до Дин Хуна при главной заставе была собрана большая по тем временам библиотека. Говорят, начало ей положил какой-то ныне забытый старый учитель, который в юности служил здесь. И, видимо, справедливо говорят, что с тех пор выходцы с заставы Саныуань делали успешную карьеру не только в армии, но и в самых разных сферах государственной деятельности. Многие из них занимали высокие должности при дворе Императора. Несколько бывших пограничников даже стали художниками и музыкантами. А двое прославились как знаменитые каллиграфы, работы которых высоко ценились у самой взыскательной публики не только в Чжоу, Лу, Ци, Чу, но и в других окрестных странах. Нет, вовремя усвоенная грамотность, в юности привитая тяга к знаниям многое значат в жизни человека.
   Дин Хун и при исполнении обязанностей, и в своем непритязательном быту был, вообще-то, весьма немногословен. Да и о чем говорить прирожденному солдату, как не о делах службы. Но иногда, в редкие минуты особого расположения духа, он рассказывал о своем великом друге - и всегда с нескрываемой гордостью, с некоторым оттенком удивления. Инь Си, будущий начальник Северо-Западного пограничного округа, который станет генералом в тридцать лет, был одним из прилежных воспитанников и слушателей Дин Хуна. А пока он пребывал в капитанах и командовал одной из рядовых застав. Но многие сослуживцы догадывались, что "этот мальчик" далеко пойдет, и потому относились к нему предупредительно, а за глаза с ревностным недоумением: за какие такие заслуги прочат ему большое будущее, которое вряд ли доступно большинству из них? Наверное, они плоховато понимали смысл того, что называют преемственностью, - в отличие от юного капитана, сразу принявшего и глубоко усвоившего все главные установки и принципы своего учителя по службе, по жизни, по образу мысли. И поднимаясь по служебной лестнице все выше, Инь Си только укреплялся в них, превыше всего ставя честь пограничника. И надо отдать должное мудрости кадровиков из Пограничного управления, увидевших это в нем и назначивших его преемником старого генерала.
   Бережно хранил в памяти Инь Си рассказы своего Наставника об Учителе, посягнувшем на вечные истины. Хотя эти старые друзья одно и то же событие могли трактовать по-разному и делали зачастую взаимоисключающие выводы, Дин Хун каким-то образом умел более выпукло передать не столько свою, сколько куда более сложную позицию бывшего сослуживца и товарища.
   Именно это, скорее всего, и сделало Инь Си учеником сразу двоих учителей. С юных лет склонный к размышлениям над сущностью этого мира, он как губка впитывал в себя их посылы и выводы, противоречия и согласия, их мнения о природе и причинах происхождения добра и зла, об истине и заблуждениях.
   минуты особого расположения старого генерала он просил его рассказать о своем большеголовом друге юности. Дин Хун сразу оживлялся, в суровых глазах его загорались оживленные огоньки, и он порой очень подробно, в тончайших деталях передавал суть их очередного спора - всегда с легкой самоиронией, с особой доброжелательностью к другу, с уважением
 
   к его точке зрения, даже если был категорически не согласен с ней. И никогда не выпячивал свою, а наоборот, пытался понять доводы своего не менее упрямого, пожалуй, собеседника, который реально отсутствуя, удивительным образом умел явно присутствовать и вести активную полемику.
   А разногласия были. И особенно далеко заходил, например, их спор о деянии и недеянии.
   По всем этим и другим причинам на заставе с ее совсем, казалось бы, неподходящей казарменной обстановкой среди воспитанников сложилась традиция предпочтения грамотности и познаний, поисков смысла бытия, размышлений о тех самых, некоторыми презираемых, высоких материях. И это не прошло даром, ибо вышло из нее много знаменитых и именитых.
   Будущий генерал Инь Си вырос и возмужал, состоялся как личность именно на фоне этого высокого разговора, в атмосфере заочного спора двух Учителей.
   Но подробнее об этом лучше рассказать в ином месте и в иное время, ибо это хотя и связанная с первой, зачатая в ее лоне, но уже другая история.
    Первая поимка Чжан Чженя
   Здание Справедливости, как совокупности всех ее понятий и смыслов, строится народом многими веками, и в этом крайне серьезном деле существовало всегда и существует множество нестыковок, неувязок, разнобоя мнений и взглядов, из-за которых по всему зданию ползут трещины, а в отдельные критические моменты оно и вовсе грозит обрушиться… и кто в том виноват? И кто судьи, выступающие от ее имени? едь во всякое время и во всяком месте они - дети своего времени и места, а Справедливость от этого, как известно, зависеть не должна, она вневременна и повсеместна, абсолютна. И попробуй, каждый раз решая какую-то конкретную законоиспол-нительную задачу, соблюсти ее абсолюты…
   Да, конкретика - это самое, пожалуй, уязвимое место царицы Справедливости. И за примерами дело не станет, вот один из них, самых ранних.
   А все дело завязалось тогда из-за большеголового сеятеля сомнений Ли Эра, прозванного всеми впоследствии Лао Цзы - Старый Учитель. И тогда же, более пятидесяти лет назад, связался этот узелок из трех нитей жизни, второй из которых была жизнь Дин Хуна, известного средь молодых сослуживцев прозвищем Старый Пограничник, а после смерти - как ечный Стражник, и третья - матерого контрабандиста Чжан Чженя.
   И узелок этот не развязан до сих пор.
   А было тогда дождливое и холодное осеннее утро. Два юных пограничника выследили и поймали маленького нарушителя границы.
   Он спал под корнем большого развесистого дерева, свернувшись от ночной стылости и подложив под голову грязнющий рваный мешок.
   Они же еще вчера издали заметили его одинокую фигуру, пробиравшуюся с той стороны к линии границы. Приметили дерево, под которым он притаился в сумерках, чтобы скоротать ночь и под утро проскользнуть мимо расставленных засад. Молодые пограничники решили опередить его и, не дожидаясь рассвета, подкрались к этому месту с обеих сторон.
   На дереве совсем близко от нарушителя, словно охраняя его, поднял голову и зашипел большой питон, но Дин Хун не растерялся и одним ловким ударом острого меча рассек его пополам…
   Мальчишка вскинулся, готовый тут же броситься наутек, но они дружно навалились на него и крепко связали.
   Это был Чжан Чжень.
   Поняв безысходность своего положения, он тут же начал плакать, причитая, что его дома ждет умирающая мать, за которой ухаживает маленькая сестра, а отец давным-давно погиб на войне с диндилами. И если, мол, он не вернется, то умрет и мать, а следом и маленькая сестра, которой нечего есть…
 
   мешке у него они обнаружили лекарственные травы, среди них и корешки женьшеня, и какие-то тяжелые камни.
   Неопытные пограничники тут же разошлись во мнении и отошли в сторону, чтобы поговорить. Дин Хул настаивал привести его на заставу, а там пусть начальство решает, как с ним быть. К тому же он видел, что юный нарушитель был здесь уже не раз и прекрасно разбирается в местности.
   А Ли Эр сразу принял сторону парнишки и настаивал отпустить его к больной матери, тем более что нарушение его было формальное. Не его вина, мол, что лекарственные травы и корни женьшеня растут за границей. Он просто исполняет свой сыновний долг и ради спасения матери пустился в такую опасную даль за лекарствами…
   Услышав про сыновний долг перед матерью, Дин Хул смягчился, ведь и у него где-то далеко на равнине есть мать, и как там у них, что с ними сейчас?..
   - Ну, хорошо. С этим доводом можно бы согласиться. Конечно, если он говорит правду. Ну а если врет? Как проверим?
   - А зачем нам его проверять? Мы ему просто поверим и отпустим. рет или не врет - это ведь его проблема… Дальше мы не вмешиваемся в его судьбу, - заявил Ли Эр.