Страница:
Именно дервиши-джибавии, «целители безумия», раскрыли перед нами замысел, в средоточии которого оказалась племянница госпожи Иоланды.
Ее сын от Жиля де Морея, он же внук Умара аль-Азри, Тибальдо Сентилья, стал главным наследником египетского золота, а вы, граф, будучи внуком, увы, Гуго де Ту и сыном его сына, Милона де Ту, по велению дервишей не получили при рождении никакого имени и были переданы им в руки. Как повествует «священное предание» вы были завернуты в тамплиерский плащ, когда вас принимал старый дервиш, быстро унявший ваши младенческие рыдания какой-то диковинной восточной песнью.
Дервиши клятвенно обещали Ордену, что сын Милона де Ту вернется в христианские земли с великой миссией: он сокрушит не только «внутренний круг» опасных ассасинских магов, но и весь Орден, в своей гордыне отступивший от Единого Бога.
Дервиши не солгали, граф.
«Здравствуй, Хасан Добрая Ночь!» — мысленно приветствовал я тьму, окончательно покорившую весь мир вокруг башни.
— Стрелам не дают имен! — вырвалось у меня.
— О чем вы, граф? — в третий раз за этот вечер удивился Великий Магистр.
— Лук порой получает имя, стрелы — никогда, — безнадежно усмехнулся я. — Полагаю, монсиньор, что вам более не придется навещать заветный кипарис на заднем дворе. Вы видите перед собой последнюю стрелу, пущенную искусной рукой некого суфия-джибавии, «целителя безумия». Оперение этой стрелы кажется постороннему глазу то белым, то черным. Это зависит только от того, с какой стороны смотришь. Где стоит тот кипарис, в который я должен был попасть? Вот что остается для меня загадкой.
— Вы, граф, выражаетесь куда изысканней всех придворных поэтов, которые мне известны, — с неким сомнением проговорил Великий Магистр.
— Это от усталости, — сказал я, ничуть не покривя душою. — С вашего позволения, монсиньор.
— Разумеется, я не могу удерживать вас более, граф, — теперь уже огорченно произнес Фульк де Вилларэ. — Но сожалею об этом. Я пригласил вас сюда не только для того, чтобы показать вам ваши владения и провести время в очень приятной беседе с вами, но и для того, чтобы вы вместе с госпожой Буондельвенто смогли стать свидетелями редкостного зрелища.
Увы, мне ничего не оставалось, как только проявить любезное любопытство. Великий Магистр иоаннитов подвел нас вплотную к мощным зубцам башни и предложил обозреть с высоты орлиного полета то, что происходило далеко внизу, на краю родосского берега.
Если Великий Магистр, подобно ночному хищнику, был способен разглядеть все мелочи кипевшей там муравьиной возни, то мы с Фьямметтой ясно различали только мельтешение каких-то багровых огоньков и по доносившимся звукам могли догадаться, что вся эта суета связана со стоявшими у пристани кораблями.
— Мы получили сведения, граф, что венецианским толстопузам не терпится прибрать к рукам Родос, — сообщил Фульк де Вилларэ. — Представьте себе, они тешат себя надеждой, что нас можно согнать отсюда, как ворон. Рума больше нет, граф. Сельджуки выродились. Они растащили свое царство по кусочкам и стали продавать толстопузам из Венеции и Генуи. Теперь венецианцы снарядили двадцать пять кораблей, посадили на них этих варваров и, пообещав им пару тысяч золотом, отпихнули от румского берега в сторону Родоса.
— То самое золото? — усмехнулся я.
— Возможно, — невозмутимо ответил Великий Магистр. — Оно живет своей собственной жизнью. Итак, граф, мы ждем гостей. С часу на час флот сельджуков подойдет достаточно близко, чтобы получить достойный прием. Мы готовим для них смесь китайских огней с греческим огнем. С высоты этой башни вы увидите незабываемое зрелище. Наступает добрая ночь, граф. А кроме того, вы увидите исход последних тамплиеров в адскую бездну пламени и воды. Замечу особо, граф: последних настоящих тамплиеров, тех, которые двести лет вподряд не снимали со своих белых плащей алого креста, очень похожего на изображение китайского дракона.
— Что с вами, мессер? — испуганно прошептала Фьямметта, почувствовав, как весь я содрогнулся и тут же застыл, словно окаменев на месте.
— Каких тамплиеров вы имеете ввиду, монсиньор? — большим усилием придав своему голосу непринужденный тон, вопросил я Великого Магистра.
— Кого же, как не тамплиеров Румской капеллы, — отвечал Великий Магистр иоаннитов, — этих древних титанов, уже отчаявшихся взять приступом божественные высоты и теперь готовых воевать со всем миром. Венеция надеется на силу этой дюжины больше, чем на силу трех тысяч сельджуков.
— Вам дурно, мессер? — еще сильнее испугалась Фьямметта.
— Там мой брат, — шепнул я ей, взметнув своим порывистым дыханием прядь ее волос.
Ровно одно мгновение молчала Фьямметта.
Ровно одно мгновение я оставался пленником «Доброй Ночи».
Взор Фьямметты воспламенил мою душу. С этим жгучим пламенем не сравнился бы никакой греческий огонь, и никакая китайская смесь не смогла бы вспыхнуть ярче.
— Значит, мессер, мы будем вдвоем спасать вашего брата, — тихо, но непоколебимо проговорила Фьямметта.
— Я вынужден предположить, монсиньор, — обратился я к Великому Магистру, вздохнув с нарочитой грустью, — что мой брат Эд де Морей никогда не был тайным иоаннитом.
— Однако, в отличие от своего дяди Гуго, он никогда не надевал сразу два плаща, один поверх другого, — разгадав мое настроение, сказал Великий Магистр.
— Хочу передать своему брату эти ваши слова, монсиньор, — сказал на это я.
— Вот как! — последний раз удивился Великий Магистр.
— Клянусь вам, монсиньор, тем, что у меня нельзя отнять никакой силой, — торжественно изрек я, опустившись перед Великим Магистром на одно колено. — Я клянусь, что не подниму руку ни на одного из ваших братьев-рыцарей.
Огромная ночная птица безмолвно замерла надо мной.
Спустя несколько мгновений я услышал голос Великого Магистра, донесшийся словно бы издалека:
— Вам что-либо еще будет угодно, граф?
— Если позволите, монсиньор, — отвечал я, поднимаясь. — В счет моего годового дохода: лодку, парус, двадцать пять локтей пеньковой веревки, один боевой топор, пару бурдюков пресной воды, два десятка простых лепешек, два щита и кольчугу. Две кольчуги, монсиньор. Самого маленького размера.
И вот мы с Фьямметтой, окруженные мельтешением факелов и живых светляков, устремились во тьму — сверху вниз.
В сотне шагов от пристани, кишевшей воинами и их оружием, мы снарядили свой собственный флот и наконец, укрывшись между грозными тушами боевых галер Ордена Святого Иоанна Иерусалимского, покинули родосский берег.
Договорившись пред тем с одним из знатных рыцарей, я прицепил лодку веревкой к корме корабля, и мог теперь без всяких забот копить силы для главного дела и любоваться при свете звезд и молодой луны моей прекрасной невестой, красовавшейся, как самый настоящий рыцарь-крестоносец. Мерцание ее кольчуги и равномерный плеск весел на галере убаюкивали меня, и я, стараясь не заснуть, начинал-таки грезить наяву. Перед моими глазами вдруг проносились кони, потом я различил и всадников, пестрых, белых, черных. И вот в хаос этого безмолвного, призрачного сражения ворвался доблестный Эд де Морей, предводительствуя своими верными братьями-тамплиерами. Их белые плащи парили над полем битвы, их алые кресты рассекали ряды неприятеля, а впереди возвышался голубой дворец, «украшенный» безобразной черной башней, что дерзко упиралась в небеса.
— Мессер, положите голову мне на колени, — раздался ласковый голос Фьямметты. — У вас будет тяжелая ночь. Я разбужу вас, как только что-нибудь начнется.
«Боже мой! — обомлел я, очнувшись, как от удара. — Куда же я потащил это хрупкое создание?! Что же я делаю?!»
— Боже мой! — воскликнул я вслух. — Как же у меня хватило ума посадить вас в лодку! Вы просто околдовали меня своей отвагой! Ведь мы можем погибнуть оба! Но если погибнете вы, я буду обречен на вечную муку! Не будет мне прощения ни на земле, ни на небесах!
— Успокойтесь, мессер! — твердо сказала Фьямметта. — И не преувеличивайте.
— Еще не поздно, Фьямметта! — встрепенулся я. — Повернем! Я высажу вас на берег и благополучно успею туда и обратно.
— Одного я вас больше не отпущу никуда, — по-королевски властно изрекла Фьямметта. — Жизнь нужна мне только для того, чтобы видеть вас, мессер. Если вы хотите от меня отделаться, то бросьте меня в воду немедля.
Я схватился за голову, зарычал, подобно загнанному льву, и принялся учить Фьямметту, как следует обращаться с широким пехотным щитом и как укрываться им от падающих сверху стрел.
Не прошло и часа, как мы покинули земную твердь и углубились в морской сумрак, — и вот на возвышавшихся над нами кораблях начали раздаваться тревожные голоса и команды, а весельные рывки стали сильнее и беспокойней.
Кровь застучала у меня в висках. Я ополоснул лицо соленой водою и до боли вгляделся в сумрак. Оттуда, из тьмы, со стороны азиатского берега, на нас надвигалась какая-то невидимая тяжесть, и вскоре мне показалось, что мы приближаемся к развалинам крепостной стены. Так выглядел издалека, в ночной тьме, флот сельджукских наемников. Вскоре я смог различить паруса, ибо слабый ветер тянул нам навстречу с востока.
Неверные тоже заметили нежданных противников, и с их кораблей донеслись гортанные крики и звон оружия.
Я увидел, как на галерах иоаннитов стало вспыхивать то там, то здесь маленькое зарево — и вдруг первый огнедышащий змей, шипя и роняя с хвоста багровые искры, понесся высоко над водами.
Первый удар был очень метким, гораздо более удачным, чем последующие, и, может быть, сразу решил исход сражения, ошеломив неприятеля.
Глиняный снаряд с огнедышащей утробой угодил прямо в вершину мачты и, расколовшись, изрыгнул сноп багровых искр и вихрь раскаленной лавы, и эта лава потоком обрушилась вниз, на корабль, как на Содом и Гоморру, жгучим дождем, испепеляющим все живое или бывшее некогда живым. Парус превратился в сплетение огненных змей, которые теперь извивались и вслед за страшным дождем устремлялись вниз, довершая картину «казни египетской». С корабля донеслись душераздирающие вопли, и вот уже огромные факелы из живой человеческой плоти стали валится с него в темную воду.
— Помоги нам, Господь! — взмолился я, поднимаясь в лодке.
— Помоги нам, Господь! — робким эхом ответила за моей спиной Фьямметта, ужаснувшись «редкостному зрелищу», обещанному Великим Магистром иоаннитов.
— Сударыня! Теперь я вам приказываю! — строго изрек я, ибо с этого мгновения становился военачальником, а Фьямметта — всей моей армией. — Ложитесь на дно, прикройтесь щитом, как я вас учил, и не высовывайте головы, пока я вам не позволю сделать это.
Мысленно я вознес еще одну краткую молитву и, ухватившись за веревку, изо всех сил потянул лодку к боевой галере.
Фьямметта тихо загремела щитом, и я не стал оборачиваться, чтобы не обижать ее своим недоверием.
Как только раздался глухой стук и лодка содрогнулась, я тут же ударил топором по боку галеры и, перерубив конец веревки, что было мочи оттолкнулся от этой плавучей крепости.
Повернувшись назад, я поначалу даже испугался: Фьямметта укрылась так старательно, будто вовсе исчезла с моего утлого суденышка.
Я налег на весла, и вскоре мог обозреть всю картину этого необычайного морского сражения под покровом ночи.
Боевые галеры иоаннитов, выстроившись узким клином, уже рассекали наемный сельджукский флот, двигавшийся в сторону острова Родос беспорядочной стаей. Хвостатые звезды проносились по небу и падали вниз, ослепительно вспыхивая и растекаясь пламенем. Огонь, союзник иоаннитов, уже взял приступом полдюжины вражеских кораблей, и еще полдюжины их спешили отойти в сторону, уклоняясь от сражения и только оглашая поле боя, словно птичьим гамом, бранными криками.
Я опасался только каких-нибудь шальных стрел, поскольку неверные в злобном отчаянии беспрестанно стреляли из луков, и большинство пущенных жал не долетало до галер, щелкая вокруг нас по воде.
Один из сельджукских кораблей с обожженным бортом, с которого в воду так и стекали струйки горючей жидкости, тем не менее смело двигался вперед, явно избрав для поединка ту самую галеру, что любезно дотащила нас до жерла вулкана, извергавшегося посреди моря.
Я снова вспенил веслами темную воду и успел обогнуть чужой корабль в те самые мгновения, когда он другим своим боком уже сошелся с врагом. Раздался глухой удар, корабль вздрогнул, заскрипев своими деревянными ребрами, и как бы замер на месте.
Моя лодка, разогнавшись, храбро ткнула его в бок, но этот «рыцарский наскок», как я того и желал, остался незамеченным.
Размахнувшись топором, я вонзил его глубоко в плоть корабля над своей головой, крепко обвязал топор веревкой, после чего использовал его также в качестве лестницы, состоявшей из одной единственной ступени. Благодарю Бога за то, что Он, создавая мое тело, поберег тесто.
Забравшись наверх, я увидел, что праздник огня и крови уже в разгаре. Мечи ярко сверкали и оглашали мир своей древней песнью.
Я не ошибся в догадке: на этом корабле среди пестрого сельджукского сброда сражались румские тамплиеры. Их белые плащи, озаренные пламенем, светились как крылья ангелов. Наткнувшись на труп и подобрав кривую саблю, я ринулся в битву. Разумеется, моя память крепко удерживала все произнесенные ранее клятвы.
Мне приходилось отбивать удары со всех сторон, ибо теперь никто не мог догадаться, откуда я взялся и чью сторону держу. Впрочем, эту свою независимость я был вынужден нарушить. Пробившись к двум грозным рыцарям, которые сошлись в равном и смертельном поединке, я невольно повернулся лицом к иоанниту, став плечом к плечу с тамплиером и даже — в надежде, что он уже узнал меня, — выступив на шаг вперед. Иоаннит же естественным движением меча решил убрать прочь внезапную помеху. Я подставил мечу изгиб сельджукской сабли, меч весьма учтиво скользнул по ней в сторону, и в тот же миг я с размаху ударил рыцаря ногой прямо в срамное место. Он издал настоящий бычий стон и согнулся передо мной в самом любезном поклоне.
— Вы узнали меня, брат? — спросил я тамплиера, казавшегося древним седобородым богом войны, сошедшим на землю.
— Узнал, мессир, — глухо ответил тот. — Годы прошли.
— Где комтур? — с душевным трепетом вопросил я.
— Там! — указал тамплиер. — Смотрите, мессир.
Я посмотрел и ужаснулся: корабль, на который указывал старый рыцарь, был весь, от носа до кормы, охвачен пламенем.
— Благодарю вас, брат, — сказал я, но вместо прощания у меня вырвались горькие слова, — Зачем вы ввязались в эту грязную затею?! Вы здесь погибнете все!
— Я знаю, мессир, — хладнокровно ответил рыцарь. — За этим мы сюда и пришли.
— Помоги вам Бог, — только и оставалось сказать мне.
— Помоги Господь и вам, мессир, — отвечал один из последних настоящих тамплиеров, не поднимая меча и все еще честно дожидаясь, пока его благородный противник не оправится от гнусного и позорного удара. — Помолитесь за всех нас.
— Я помолюсь, — искренне пообещал я и ринулся обратно.
Прихватив с собой кривую саблю, я соскочил обратно в лодку и, напрягши все силы, вырвал топор из тела корабля.
— Вы нашли своего брата, мессер? — донесся из-под щита робкий голосок Фьямметты.
— Нет, — отвечал я, — но теперь знаю, где он.
— Я могу посмотреть? — с облегчением спросила Фьямметта.
Несколько мгновений я колебался, но потом, скрипя сердце, позволил своей черепашке высунуть головку из панциря.
— Милосердный Боже! — в неописуемом ужасе воскликнула она, увидев посреди моря жаркий костер. — Там же все горит!
— Я надеюсь именно на милосердие Господне, — твердо сказал я и вновь повелел ей спрятаться под щитом.
Весла стали горячими — такую я задал им работу, да и ладони мои уже пылали, точно обожженные греческим огнем.
Я немного не успел достичь цели, когда черная лапа морского чудовища вдруг ухватилась за край лодки. Одним махом сабли я отсек эту лапу и услышал крик, захлебнувшийся спустя пару мгновений. И вдруг со всех сторон потянулись ко мне бородатые чудовища, сверкавшие глазами и скалившие пасти. Выглянув из-под щита, Фьямметта завизжала от ужаса.
Теми чудовищами были обожженные сельджуки, которые попрыгали с пылавшего корабля в воду. Я бросил весла и теперь размахивал саблей, с хрустом разрубая головы, ибо больше мне ничего не оставалось делать. Наконец их всех поглотила пучина, но, опасаясь мести изувеченных утопленников, я еще долго приглядывался к темной глади, поблескивавшей призрачными багровыми огоньками, отражениями губительных огней.
Когда я поднял голову, зарево, охватившее половину неба, поднималось над злосчастным кораблем.
Уцепившись топором за его бок, я на этот раз решил-таки поднять из укрытия Фьямметту.
— Сударыня! — грозно произнес я. — Вот вам моя сабля. Если кто-нибудь, кроме меня и брата, полезет в лодку, лишайте его жизни без жалости. Иначе придется отдать свою собственную жизнь.
Я вложил рукоятку сабли в дрожавшие пальцы моей возлюбленной, сжал их и благословил коротким поцелуем.
Фьямметта не проронила ни слова, когда я снял с себя кольчугу, потом прыгнул с лодки, чтобы основательно намокнуть и остыть, а потом, уже без промедления, полез наверх, в огнедышащее пекло.
Оказавшись на корабле, я решил, что угодил прямо в преисподнюю на раскаленную жаровню с углями.
Посреди ослепляющего пламени возвышалась мачта, напомнившая мне позорный столб парижского эшафота.
«От одного медленного огня я спасся, чтобы по своей воле залезть в другой», — думал я, чувствуя, как, высохнув за один вздох моей груди, уже спекается с кожей холщовая одежда.
— Эд! Брат мой Эд! — крикнул я и с трудом вновь наполнил свою грудь обжигающим плоть эфиром.
И Господь проявил к нам, грешным, свою милость. Я услышал слабый отклик и, бросившись в ту сторону, увидел наконец комтура. Он сидел, бессильно вытянув ноги и привалившись спиною к борту корабля.
Мне показалось, что он ничуть не изменился за семь лет, даже седины не прибавилось в его роскошной, завитой по краям бороде.
— Брат мой Эд! — в несказанной радости воскликнул я, подскакивая к нему и невольно пытаясь загородить его от огня.
— Это вы, мессир! — со слабой улыбкой проговорил комтур, не выказывая никакого удивления. — Хороший сон.
Мой брат Эд был ранен. Левое плечо и шея у него так и светились алой охрой.
— Не зовите меня мессиром! — потребовал я. — Мы — кровные братья. Я узнал, что мы одного рода.
Взгляд комтура просветлел.
— Хорошая новость, — более живым голосом произнес он и присмотрелся ко мне. — Вы сильно изменились, мес… брат мой.
Губы его плотно сжались, и он решил подняться на ноги. Доски за его лопатками оказались все в потеках крови. Бросившись помогать брату с правой стороны, я заглянул ему на спину. Удар кинжалом явно был нанесен самым предательским образом: сзади, в шею. Но острие прошло мимо позвонков и, по счастью, не рассекло жизненных жил.
Кольчуга рыцаря Эда показалась мне не холодней стенки закипающего котла.
— Какой-то негодяй из османов, — скрежеща зубами от боли, проговорил комтур. — Я не заметил его. Когда они увидели иоаннитов, то подумали, что мы с ними заодно. Проклятье!
Мой брат, в отличие от меня, весил немало и еле передвигал ногами, однако нам удалось-таки пересечь этот «адский мост», хотя и слегка поджарившись с боков. Дважды его белый плащ загорался с краев, и я едва успевал сбивать пламя, пытавшееся отнять у ком-тура последнее сокровище Ордена.
— Откуда ты взялся, брат? — вдруг мрачно спросил Эд де Морей, когда мы добрались до борта. — Ты кто, иоаннит?
— Никогда не считал себя тем, кем ты меня называешь, — довольно грубо ответил я и так же грубо, не говоря более ни слова, стал обвязывать его вокруг пояса веревкой.
И вот, наконец, надрываясь от натуги и обугливаясь с боков, я опустил своего нелегкого братца в лодку. Оставив веревку, я взглянул на свои ладони: они пылали еще жарче наступавшего на меня пламени, на них совсем не осталось живой кожи.
Более не вытерпев жара, я прыгнул прямо с корабля в темное море, стараясь только не угодить в лодку, и, как мне показалось, в воде сразу зашипел весь, как головешка.
Я содрогнулся, когда вынырнул перед лодкой: какой-то неверный уже успел перевалиться в нее, и только его ноги еще свешивались вниз, в воду. Я ухватился за них и изо всех сил потянул на себя. Безвольное тело обвалилось мне на голову, едва не потопив. Это был труп.
Заняв его место в своей лодке, я обнаружил в ней целую лужу крови. Кровь я обнаружил и на нежных пальчиках Фьямметты, все так же судорожно сжимавших рукоятку сабли. Прелестное лицо моей красавицы, даже несмотря на красные отсветы огней, казалось белее тамплиерского плаща. Не меньших усилий, чем спустить своего брата вниз, стоило мне разжать ее оцепеневшие пальчики и освободить из них саблю, которой она так умело воспользовалась в мое отсутствие. Я набрал полную горсть воды и плеснул ей в глаза. Фьямметта вскрикнула и затряслась всем телом. Тогда я обхватил ее руками и стал гладить самую дорогую мою кольчугу, покрывая холодные щечки Фьямметты вовсе не уместными посреди великого сражения поцелуями.
— Представь меня этой столь же отважной, сколь и прекрасной даме, брат мой, — раздался окрепший голос доблестного комтура.
Не успели мы отплыть и на десяток взмахов весел, как Фьямметта уже хлопотала вокруг моего брата, устраивая ему более удобное ложе, промывая его рану, поднося к его губам бурдюк с пресной водой и нанося моему сердцу едва заметные уколы ревности, впрочем весьма приятные.
Вся западная половина ночи пылала невиданными кострами. Вся восточная половина ночи была темна и безвидна.
— Теперь наш путь — туда! — указал я на восток.
— Разве не к нашему острову?! — поразилась Фьямметта.
— Любовь моя! Всему свой черед, — ответил я ей. — На нашем острове мы будем жить долго и счастливо, но пока наш путь лежит на восток. Там — спасение моего брата. Там — Хасан Добрая Ночь, у которого в руках мое главное наследство. Молитесь, чтобы подул западный ветер.
Западный ветер подул на следующий день, после полудня. Я установил небольшой парус, и с наслаждением открыл свои спекшиеся ладони солнцу. Фьямметта в ужасе отводила от них глаза.
Освободившаяся от кольчуги, одетая юным пажом, отдохнувшая от тревог и опасностей минувшей ночи, порозовевшая на солнце, она была так обворожительна, что у меня перехватывало дыхание и слабли колени.
Когда вновь опустились теплые сумерки, а рыцарь Эд крепко заснул на корме, я переманил Фьямметту на нос своего замечательного корабля и опустил парус ниже, так что материя как бы загородила от нас соблюдавшего монастырские обеты комтура.
— Мессер! — опасливо прошептала Фьямметта.
— Моя госпожа! — взмолился я, уткнув голову ей в колени. — Знаю, что вы обещали доброму святому отцу вплоть до нашего венчания целовать меня только в лоб. Пусть так и будет! Я же подобных обещаний не давал, и признаюсь вам, что сопротивляться моей любви к вам у меня более нет никаких сил. Так поцелуйте же меня в лоб, а там будь что будет!
Дрожащими руками Фьямметта обхватила мою голову и потянула к себе. Весь я превратился в единый порыв любви, и весь двинулся к ее губам, и ноги ее тоже дрогнули, допуская меня всего к этому священному поцелую. Я обнял мою прекрасную Фьямметту, и вот она коснулась своими горячими губами моего лба. Что был пылающий флот в сравнении с огнем ее губ!
Если сказано в Писании: «и будут одна плоть» — то более нерасторжимого сплава, что закипел в маленькой деревянной плошке посреди темного моря, нельзя было бы найти в ту ночь ни в одной из кузниц и плавилен всего поднебесного мира.
Утром же нового дня мы увидели близкий берег.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ТЕКИЙСКИЙ ЭМИРАТ И КАРАМАНСКИЙ БЕЙЛИК
Конец весны — начало лета 1314 года
Ее сын от Жиля де Морея, он же внук Умара аль-Азри, Тибальдо Сентилья, стал главным наследником египетского золота, а вы, граф, будучи внуком, увы, Гуго де Ту и сыном его сына, Милона де Ту, по велению дервишей не получили при рождении никакого имени и были переданы им в руки. Как повествует «священное предание» вы были завернуты в тамплиерский плащ, когда вас принимал старый дервиш, быстро унявший ваши младенческие рыдания какой-то диковинной восточной песнью.
Дервиши клятвенно обещали Ордену, что сын Милона де Ту вернется в христианские земли с великой миссией: он сокрушит не только «внутренний круг» опасных ассасинских магов, но и весь Орден, в своей гордыне отступивший от Единого Бога.
Дервиши не солгали, граф.
«Здравствуй, Хасан Добрая Ночь!» — мысленно приветствовал я тьму, окончательно покорившую весь мир вокруг башни.
— Стрелам не дают имен! — вырвалось у меня.
— О чем вы, граф? — в третий раз за этот вечер удивился Великий Магистр.
— Лук порой получает имя, стрелы — никогда, — безнадежно усмехнулся я. — Полагаю, монсиньор, что вам более не придется навещать заветный кипарис на заднем дворе. Вы видите перед собой последнюю стрелу, пущенную искусной рукой некого суфия-джибавии, «целителя безумия». Оперение этой стрелы кажется постороннему глазу то белым, то черным. Это зависит только от того, с какой стороны смотришь. Где стоит тот кипарис, в который я должен был попасть? Вот что остается для меня загадкой.
— Вы, граф, выражаетесь куда изысканней всех придворных поэтов, которые мне известны, — с неким сомнением проговорил Великий Магистр.
— Это от усталости, — сказал я, ничуть не покривя душою. — С вашего позволения, монсиньор.
— Разумеется, я не могу удерживать вас более, граф, — теперь уже огорченно произнес Фульк де Вилларэ. — Но сожалею об этом. Я пригласил вас сюда не только для того, чтобы показать вам ваши владения и провести время в очень приятной беседе с вами, но и для того, чтобы вы вместе с госпожой Буондельвенто смогли стать свидетелями редкостного зрелища.
Увы, мне ничего не оставалось, как только проявить любезное любопытство. Великий Магистр иоаннитов подвел нас вплотную к мощным зубцам башни и предложил обозреть с высоты орлиного полета то, что происходило далеко внизу, на краю родосского берега.
Если Великий Магистр, подобно ночному хищнику, был способен разглядеть все мелочи кипевшей там муравьиной возни, то мы с Фьямметтой ясно различали только мельтешение каких-то багровых огоньков и по доносившимся звукам могли догадаться, что вся эта суета связана со стоявшими у пристани кораблями.
— Мы получили сведения, граф, что венецианским толстопузам не терпится прибрать к рукам Родос, — сообщил Фульк де Вилларэ. — Представьте себе, они тешат себя надеждой, что нас можно согнать отсюда, как ворон. Рума больше нет, граф. Сельджуки выродились. Они растащили свое царство по кусочкам и стали продавать толстопузам из Венеции и Генуи. Теперь венецианцы снарядили двадцать пять кораблей, посадили на них этих варваров и, пообещав им пару тысяч золотом, отпихнули от румского берега в сторону Родоса.
— То самое золото? — усмехнулся я.
— Возможно, — невозмутимо ответил Великий Магистр. — Оно живет своей собственной жизнью. Итак, граф, мы ждем гостей. С часу на час флот сельджуков подойдет достаточно близко, чтобы получить достойный прием. Мы готовим для них смесь китайских огней с греческим огнем. С высоты этой башни вы увидите незабываемое зрелище. Наступает добрая ночь, граф. А кроме того, вы увидите исход последних тамплиеров в адскую бездну пламени и воды. Замечу особо, граф: последних настоящих тамплиеров, тех, которые двести лет вподряд не снимали со своих белых плащей алого креста, очень похожего на изображение китайского дракона.
— Что с вами, мессер? — испуганно прошептала Фьямметта, почувствовав, как весь я содрогнулся и тут же застыл, словно окаменев на месте.
— Каких тамплиеров вы имеете ввиду, монсиньор? — большим усилием придав своему голосу непринужденный тон, вопросил я Великого Магистра.
— Кого же, как не тамплиеров Румской капеллы, — отвечал Великий Магистр иоаннитов, — этих древних титанов, уже отчаявшихся взять приступом божественные высоты и теперь готовых воевать со всем миром. Венеция надеется на силу этой дюжины больше, чем на силу трех тысяч сельджуков.
— Вам дурно, мессер? — еще сильнее испугалась Фьямметта.
— Там мой брат, — шепнул я ей, взметнув своим порывистым дыханием прядь ее волос.
Ровно одно мгновение молчала Фьямметта.
Ровно одно мгновение я оставался пленником «Доброй Ночи».
Взор Фьямметты воспламенил мою душу. С этим жгучим пламенем не сравнился бы никакой греческий огонь, и никакая китайская смесь не смогла бы вспыхнуть ярче.
— Значит, мессер, мы будем вдвоем спасать вашего брата, — тихо, но непоколебимо проговорила Фьямметта.
— Я вынужден предположить, монсиньор, — обратился я к Великому Магистру, вздохнув с нарочитой грустью, — что мой брат Эд де Морей никогда не был тайным иоаннитом.
— Однако, в отличие от своего дяди Гуго, он никогда не надевал сразу два плаща, один поверх другого, — разгадав мое настроение, сказал Великий Магистр.
— Хочу передать своему брату эти ваши слова, монсиньор, — сказал на это я.
— Вот как! — последний раз удивился Великий Магистр.
— Клянусь вам, монсиньор, тем, что у меня нельзя отнять никакой силой, — торжественно изрек я, опустившись перед Великим Магистром на одно колено. — Я клянусь, что не подниму руку ни на одного из ваших братьев-рыцарей.
Огромная ночная птица безмолвно замерла надо мной.
Спустя несколько мгновений я услышал голос Великого Магистра, донесшийся словно бы издалека:
— Вам что-либо еще будет угодно, граф?
— Если позволите, монсиньор, — отвечал я, поднимаясь. — В счет моего годового дохода: лодку, парус, двадцать пять локтей пеньковой веревки, один боевой топор, пару бурдюков пресной воды, два десятка простых лепешек, два щита и кольчугу. Две кольчуги, монсиньор. Самого маленького размера.
И вот мы с Фьямметтой, окруженные мельтешением факелов и живых светляков, устремились во тьму — сверху вниз.
В сотне шагов от пристани, кишевшей воинами и их оружием, мы снарядили свой собственный флот и наконец, укрывшись между грозными тушами боевых галер Ордена Святого Иоанна Иерусалимского, покинули родосский берег.
Договорившись пред тем с одним из знатных рыцарей, я прицепил лодку веревкой к корме корабля, и мог теперь без всяких забот копить силы для главного дела и любоваться при свете звезд и молодой луны моей прекрасной невестой, красовавшейся, как самый настоящий рыцарь-крестоносец. Мерцание ее кольчуги и равномерный плеск весел на галере убаюкивали меня, и я, стараясь не заснуть, начинал-таки грезить наяву. Перед моими глазами вдруг проносились кони, потом я различил и всадников, пестрых, белых, черных. И вот в хаос этого безмолвного, призрачного сражения ворвался доблестный Эд де Морей, предводительствуя своими верными братьями-тамплиерами. Их белые плащи парили над полем битвы, их алые кресты рассекали ряды неприятеля, а впереди возвышался голубой дворец, «украшенный» безобразной черной башней, что дерзко упиралась в небеса.
— Мессер, положите голову мне на колени, — раздался ласковый голос Фьямметты. — У вас будет тяжелая ночь. Я разбужу вас, как только что-нибудь начнется.
«Боже мой! — обомлел я, очнувшись, как от удара. — Куда же я потащил это хрупкое создание?! Что же я делаю?!»
— Боже мой! — воскликнул я вслух. — Как же у меня хватило ума посадить вас в лодку! Вы просто околдовали меня своей отвагой! Ведь мы можем погибнуть оба! Но если погибнете вы, я буду обречен на вечную муку! Не будет мне прощения ни на земле, ни на небесах!
— Успокойтесь, мессер! — твердо сказала Фьямметта. — И не преувеличивайте.
— Еще не поздно, Фьямметта! — встрепенулся я. — Повернем! Я высажу вас на берег и благополучно успею туда и обратно.
— Одного я вас больше не отпущу никуда, — по-королевски властно изрекла Фьямметта. — Жизнь нужна мне только для того, чтобы видеть вас, мессер. Если вы хотите от меня отделаться, то бросьте меня в воду немедля.
Я схватился за голову, зарычал, подобно загнанному льву, и принялся учить Фьямметту, как следует обращаться с широким пехотным щитом и как укрываться им от падающих сверху стрел.
Не прошло и часа, как мы покинули земную твердь и углубились в морской сумрак, — и вот на возвышавшихся над нами кораблях начали раздаваться тревожные голоса и команды, а весельные рывки стали сильнее и беспокойней.
Кровь застучала у меня в висках. Я ополоснул лицо соленой водою и до боли вгляделся в сумрак. Оттуда, из тьмы, со стороны азиатского берега, на нас надвигалась какая-то невидимая тяжесть, и вскоре мне показалось, что мы приближаемся к развалинам крепостной стены. Так выглядел издалека, в ночной тьме, флот сельджукских наемников. Вскоре я смог различить паруса, ибо слабый ветер тянул нам навстречу с востока.
Неверные тоже заметили нежданных противников, и с их кораблей донеслись гортанные крики и звон оружия.
Я увидел, как на галерах иоаннитов стало вспыхивать то там, то здесь маленькое зарево — и вдруг первый огнедышащий змей, шипя и роняя с хвоста багровые искры, понесся высоко над водами.
Первый удар был очень метким, гораздо более удачным, чем последующие, и, может быть, сразу решил исход сражения, ошеломив неприятеля.
Глиняный снаряд с огнедышащей утробой угодил прямо в вершину мачты и, расколовшись, изрыгнул сноп багровых искр и вихрь раскаленной лавы, и эта лава потоком обрушилась вниз, на корабль, как на Содом и Гоморру, жгучим дождем, испепеляющим все живое или бывшее некогда живым. Парус превратился в сплетение огненных змей, которые теперь извивались и вслед за страшным дождем устремлялись вниз, довершая картину «казни египетской». С корабля донеслись душераздирающие вопли, и вот уже огромные факелы из живой человеческой плоти стали валится с него в темную воду.
— Помоги нам, Господь! — взмолился я, поднимаясь в лодке.
— Помоги нам, Господь! — робким эхом ответила за моей спиной Фьямметта, ужаснувшись «редкостному зрелищу», обещанному Великим Магистром иоаннитов.
— Сударыня! Теперь я вам приказываю! — строго изрек я, ибо с этого мгновения становился военачальником, а Фьямметта — всей моей армией. — Ложитесь на дно, прикройтесь щитом, как я вас учил, и не высовывайте головы, пока я вам не позволю сделать это.
Мысленно я вознес еще одну краткую молитву и, ухватившись за веревку, изо всех сил потянул лодку к боевой галере.
Фьямметта тихо загремела щитом, и я не стал оборачиваться, чтобы не обижать ее своим недоверием.
Как только раздался глухой стук и лодка содрогнулась, я тут же ударил топором по боку галеры и, перерубив конец веревки, что было мочи оттолкнулся от этой плавучей крепости.
Повернувшись назад, я поначалу даже испугался: Фьямметта укрылась так старательно, будто вовсе исчезла с моего утлого суденышка.
Я налег на весла, и вскоре мог обозреть всю картину этого необычайного морского сражения под покровом ночи.
Боевые галеры иоаннитов, выстроившись узким клином, уже рассекали наемный сельджукский флот, двигавшийся в сторону острова Родос беспорядочной стаей. Хвостатые звезды проносились по небу и падали вниз, ослепительно вспыхивая и растекаясь пламенем. Огонь, союзник иоаннитов, уже взял приступом полдюжины вражеских кораблей, и еще полдюжины их спешили отойти в сторону, уклоняясь от сражения и только оглашая поле боя, словно птичьим гамом, бранными криками.
Я опасался только каких-нибудь шальных стрел, поскольку неверные в злобном отчаянии беспрестанно стреляли из луков, и большинство пущенных жал не долетало до галер, щелкая вокруг нас по воде.
Один из сельджукских кораблей с обожженным бортом, с которого в воду так и стекали струйки горючей жидкости, тем не менее смело двигался вперед, явно избрав для поединка ту самую галеру, что любезно дотащила нас до жерла вулкана, извергавшегося посреди моря.
Я снова вспенил веслами темную воду и успел обогнуть чужой корабль в те самые мгновения, когда он другим своим боком уже сошелся с врагом. Раздался глухой удар, корабль вздрогнул, заскрипев своими деревянными ребрами, и как бы замер на месте.
Моя лодка, разогнавшись, храбро ткнула его в бок, но этот «рыцарский наскок», как я того и желал, остался незамеченным.
Размахнувшись топором, я вонзил его глубоко в плоть корабля над своей головой, крепко обвязал топор веревкой, после чего использовал его также в качестве лестницы, состоявшей из одной единственной ступени. Благодарю Бога за то, что Он, создавая мое тело, поберег тесто.
Забравшись наверх, я увидел, что праздник огня и крови уже в разгаре. Мечи ярко сверкали и оглашали мир своей древней песнью.
Я не ошибся в догадке: на этом корабле среди пестрого сельджукского сброда сражались румские тамплиеры. Их белые плащи, озаренные пламенем, светились как крылья ангелов. Наткнувшись на труп и подобрав кривую саблю, я ринулся в битву. Разумеется, моя память крепко удерживала все произнесенные ранее клятвы.
Мне приходилось отбивать удары со всех сторон, ибо теперь никто не мог догадаться, откуда я взялся и чью сторону держу. Впрочем, эту свою независимость я был вынужден нарушить. Пробившись к двум грозным рыцарям, которые сошлись в равном и смертельном поединке, я невольно повернулся лицом к иоанниту, став плечом к плечу с тамплиером и даже — в надежде, что он уже узнал меня, — выступив на шаг вперед. Иоаннит же естественным движением меча решил убрать прочь внезапную помеху. Я подставил мечу изгиб сельджукской сабли, меч весьма учтиво скользнул по ней в сторону, и в тот же миг я с размаху ударил рыцаря ногой прямо в срамное место. Он издал настоящий бычий стон и согнулся передо мной в самом любезном поклоне.
— Вы узнали меня, брат? — спросил я тамплиера, казавшегося древним седобородым богом войны, сошедшим на землю.
— Узнал, мессир, — глухо ответил тот. — Годы прошли.
— Где комтур? — с душевным трепетом вопросил я.
— Там! — указал тамплиер. — Смотрите, мессир.
Я посмотрел и ужаснулся: корабль, на который указывал старый рыцарь, был весь, от носа до кормы, охвачен пламенем.
— Благодарю вас, брат, — сказал я, но вместо прощания у меня вырвались горькие слова, — Зачем вы ввязались в эту грязную затею?! Вы здесь погибнете все!
— Я знаю, мессир, — хладнокровно ответил рыцарь. — За этим мы сюда и пришли.
— Помоги вам Бог, — только и оставалось сказать мне.
— Помоги Господь и вам, мессир, — отвечал один из последних настоящих тамплиеров, не поднимая меча и все еще честно дожидаясь, пока его благородный противник не оправится от гнусного и позорного удара. — Помолитесь за всех нас.
— Я помолюсь, — искренне пообещал я и ринулся обратно.
Прихватив с собой кривую саблю, я соскочил обратно в лодку и, напрягши все силы, вырвал топор из тела корабля.
— Вы нашли своего брата, мессер? — донесся из-под щита робкий голосок Фьямметты.
— Нет, — отвечал я, — но теперь знаю, где он.
— Я могу посмотреть? — с облегчением спросила Фьямметта.
Несколько мгновений я колебался, но потом, скрипя сердце, позволил своей черепашке высунуть головку из панциря.
— Милосердный Боже! — в неописуемом ужасе воскликнула она, увидев посреди моря жаркий костер. — Там же все горит!
— Я надеюсь именно на милосердие Господне, — твердо сказал я и вновь повелел ей спрятаться под щитом.
Весла стали горячими — такую я задал им работу, да и ладони мои уже пылали, точно обожженные греческим огнем.
Я немного не успел достичь цели, когда черная лапа морского чудовища вдруг ухватилась за край лодки. Одним махом сабли я отсек эту лапу и услышал крик, захлебнувшийся спустя пару мгновений. И вдруг со всех сторон потянулись ко мне бородатые чудовища, сверкавшие глазами и скалившие пасти. Выглянув из-под щита, Фьямметта завизжала от ужаса.
Теми чудовищами были обожженные сельджуки, которые попрыгали с пылавшего корабля в воду. Я бросил весла и теперь размахивал саблей, с хрустом разрубая головы, ибо больше мне ничего не оставалось делать. Наконец их всех поглотила пучина, но, опасаясь мести изувеченных утопленников, я еще долго приглядывался к темной глади, поблескивавшей призрачными багровыми огоньками, отражениями губительных огней.
Когда я поднял голову, зарево, охватившее половину неба, поднималось над злосчастным кораблем.
Уцепившись топором за его бок, я на этот раз решил-таки поднять из укрытия Фьямметту.
— Сударыня! — грозно произнес я. — Вот вам моя сабля. Если кто-нибудь, кроме меня и брата, полезет в лодку, лишайте его жизни без жалости. Иначе придется отдать свою собственную жизнь.
Я вложил рукоятку сабли в дрожавшие пальцы моей возлюбленной, сжал их и благословил коротким поцелуем.
Фьямметта не проронила ни слова, когда я снял с себя кольчугу, потом прыгнул с лодки, чтобы основательно намокнуть и остыть, а потом, уже без промедления, полез наверх, в огнедышащее пекло.
Оказавшись на корабле, я решил, что угодил прямо в преисподнюю на раскаленную жаровню с углями.
Посреди ослепляющего пламени возвышалась мачта, напомнившая мне позорный столб парижского эшафота.
«От одного медленного огня я спасся, чтобы по своей воле залезть в другой», — думал я, чувствуя, как, высохнув за один вздох моей груди, уже спекается с кожей холщовая одежда.
— Эд! Брат мой Эд! — крикнул я и с трудом вновь наполнил свою грудь обжигающим плоть эфиром.
И Господь проявил к нам, грешным, свою милость. Я услышал слабый отклик и, бросившись в ту сторону, увидел наконец комтура. Он сидел, бессильно вытянув ноги и привалившись спиною к борту корабля.
Мне показалось, что он ничуть не изменился за семь лет, даже седины не прибавилось в его роскошной, завитой по краям бороде.
— Брат мой Эд! — в несказанной радости воскликнул я, подскакивая к нему и невольно пытаясь загородить его от огня.
— Это вы, мессир! — со слабой улыбкой проговорил комтур, не выказывая никакого удивления. — Хороший сон.
Мой брат Эд был ранен. Левое плечо и шея у него так и светились алой охрой.
— Не зовите меня мессиром! — потребовал я. — Мы — кровные братья. Я узнал, что мы одного рода.
Взгляд комтура просветлел.
— Хорошая новость, — более живым голосом произнес он и присмотрелся ко мне. — Вы сильно изменились, мес… брат мой.
Губы его плотно сжались, и он решил подняться на ноги. Доски за его лопатками оказались все в потеках крови. Бросившись помогать брату с правой стороны, я заглянул ему на спину. Удар кинжалом явно был нанесен самым предательским образом: сзади, в шею. Но острие прошло мимо позвонков и, по счастью, не рассекло жизненных жил.
Кольчуга рыцаря Эда показалась мне не холодней стенки закипающего котла.
— Какой-то негодяй из османов, — скрежеща зубами от боли, проговорил комтур. — Я не заметил его. Когда они увидели иоаннитов, то подумали, что мы с ними заодно. Проклятье!
Мой брат, в отличие от меня, весил немало и еле передвигал ногами, однако нам удалось-таки пересечь этот «адский мост», хотя и слегка поджарившись с боков. Дважды его белый плащ загорался с краев, и я едва успевал сбивать пламя, пытавшееся отнять у ком-тура последнее сокровище Ордена.
— Откуда ты взялся, брат? — вдруг мрачно спросил Эд де Морей, когда мы добрались до борта. — Ты кто, иоаннит?
— Никогда не считал себя тем, кем ты меня называешь, — довольно грубо ответил я и так же грубо, не говоря более ни слова, стал обвязывать его вокруг пояса веревкой.
И вот, наконец, надрываясь от натуги и обугливаясь с боков, я опустил своего нелегкого братца в лодку. Оставив веревку, я взглянул на свои ладони: они пылали еще жарче наступавшего на меня пламени, на них совсем не осталось живой кожи.
Более не вытерпев жара, я прыгнул прямо с корабля в темное море, стараясь только не угодить в лодку, и, как мне показалось, в воде сразу зашипел весь, как головешка.
Я содрогнулся, когда вынырнул перед лодкой: какой-то неверный уже успел перевалиться в нее, и только его ноги еще свешивались вниз, в воду. Я ухватился за них и изо всех сил потянул на себя. Безвольное тело обвалилось мне на голову, едва не потопив. Это был труп.
Заняв его место в своей лодке, я обнаружил в ней целую лужу крови. Кровь я обнаружил и на нежных пальчиках Фьямметты, все так же судорожно сжимавших рукоятку сабли. Прелестное лицо моей красавицы, даже несмотря на красные отсветы огней, казалось белее тамплиерского плаща. Не меньших усилий, чем спустить своего брата вниз, стоило мне разжать ее оцепеневшие пальчики и освободить из них саблю, которой она так умело воспользовалась в мое отсутствие. Я набрал полную горсть воды и плеснул ей в глаза. Фьямметта вскрикнула и затряслась всем телом. Тогда я обхватил ее руками и стал гладить самую дорогую мою кольчугу, покрывая холодные щечки Фьямметты вовсе не уместными посреди великого сражения поцелуями.
— Представь меня этой столь же отважной, сколь и прекрасной даме, брат мой, — раздался окрепший голос доблестного комтура.
Не успели мы отплыть и на десяток взмахов весел, как Фьямметта уже хлопотала вокруг моего брата, устраивая ему более удобное ложе, промывая его рану, поднося к его губам бурдюк с пресной водой и нанося моему сердцу едва заметные уколы ревности, впрочем весьма приятные.
Вся западная половина ночи пылала невиданными кострами. Вся восточная половина ночи была темна и безвидна.
— Теперь наш путь — туда! — указал я на восток.
— Разве не к нашему острову?! — поразилась Фьямметта.
— Любовь моя! Всему свой черед, — ответил я ей. — На нашем острове мы будем жить долго и счастливо, но пока наш путь лежит на восток. Там — спасение моего брата. Там — Хасан Добрая Ночь, у которого в руках мое главное наследство. Молитесь, чтобы подул западный ветер.
Западный ветер подул на следующий день, после полудня. Я установил небольшой парус, и с наслаждением открыл свои спекшиеся ладони солнцу. Фьямметта в ужасе отводила от них глаза.
Освободившаяся от кольчуги, одетая юным пажом, отдохнувшая от тревог и опасностей минувшей ночи, порозовевшая на солнце, она была так обворожительна, что у меня перехватывало дыхание и слабли колени.
Когда вновь опустились теплые сумерки, а рыцарь Эд крепко заснул на корме, я переманил Фьямметту на нос своего замечательного корабля и опустил парус ниже, так что материя как бы загородила от нас соблюдавшего монастырские обеты комтура.
— Мессер! — опасливо прошептала Фьямметта.
— Моя госпожа! — взмолился я, уткнув голову ей в колени. — Знаю, что вы обещали доброму святому отцу вплоть до нашего венчания целовать меня только в лоб. Пусть так и будет! Я же подобных обещаний не давал, и признаюсь вам, что сопротивляться моей любви к вам у меня более нет никаких сил. Так поцелуйте же меня в лоб, а там будь что будет!
Дрожащими руками Фьямметта обхватила мою голову и потянула к себе. Весь я превратился в единый порыв любви, и весь двинулся к ее губам, и ноги ее тоже дрогнули, допуская меня всего к этому священному поцелую. Я обнял мою прекрасную Фьямметту, и вот она коснулась своими горячими губами моего лба. Что был пылающий флот в сравнении с огнем ее губ!
Если сказано в Писании: «и будут одна плоть» — то более нерасторжимого сплава, что закипел в маленькой деревянной плошке посреди темного моря, нельзя было бы найти в ту ночь ни в одной из кузниц и плавилен всего поднебесного мира.
Утром же нового дня мы увидели близкий берег.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ТЕКИЙСКИЙ ЭМИРАТ И КАРАМАНСКИЙ БЕЙЛИК
Конец весны — начало лета 1314 года
Каменистое мелководье Азии встречало нас ясным утром, вселявшим в душу самые радостные надежды.
Я пригляделся к берегу и, выбрав себе «пристань» с небольшим гротом, в котором можно было временно укрыться от обещавшего жаркий полдень солнца, и чужих недобрых глаз, грозивших опасной полночью, направил лодку к тому убежищу. Я отталкивался веслом от дна, обернув нестерпимо саднившие ладони кусками ткани.
Мой брат Эд де Морей очнулся, когда лодка вздрогнула от столкновения с крупным камнем, что лежал на самом краю сухой тверди. Он открыл глаза, удивленно осмотрелся вокруг и сказал:
— Хорошие новости.
Уже когда мы повели его по круглым окатышам, мягко шуршавшим под ногами, в тот тенистый грот, он стал рассказывать нам свой сон, увиденный минувшей ночью, которая для нас с Фьямметтой оказалась вполне бессонной.
— Мне привиделось странное событие, — признался мой брат-тамплиер. — Будто бы я поднимался по темной лестнице на какую-то очень высокую башню. И там, по пути, я видел моих братьев-рыцарей, защищавших бойницы. Все они были мертвы. А некоторые из них выглядели и вовсе иссохшими скелетами. То восхождение длилось невыносимо долго, и вот наконец я вошел в какое-то сумрачное помещение на самой вершине башни. Там стоял уставленный роскошными блюдами стол, за которым могло бы уместиться не менее двух дюжин пирующих. Но за столом сидел всего один человек, маленький и в какой-то невзрачной одежде или, если припомнить, вовсе без нее. По своему виду он совсем не казался опасным, однако мне было открыто, что именно он коварно захватил цитадель Ордена, погубил всех доблестных рыцарей и теперь празднует здесь свою победу. Тогда я вынул из ножен свой меч и, пылая гневом, двинулся прямо на него…
Я пригляделся к берегу и, выбрав себе «пристань» с небольшим гротом, в котором можно было временно укрыться от обещавшего жаркий полдень солнца, и чужих недобрых глаз, грозивших опасной полночью, направил лодку к тому убежищу. Я отталкивался веслом от дна, обернув нестерпимо саднившие ладони кусками ткани.
Мой брат Эд де Морей очнулся, когда лодка вздрогнула от столкновения с крупным камнем, что лежал на самом краю сухой тверди. Он открыл глаза, удивленно осмотрелся вокруг и сказал:
— Хорошие новости.
Уже когда мы повели его по круглым окатышам, мягко шуршавшим под ногами, в тот тенистый грот, он стал рассказывать нам свой сон, увиденный минувшей ночью, которая для нас с Фьямметтой оказалась вполне бессонной.
— Мне привиделось странное событие, — признался мой брат-тамплиер. — Будто бы я поднимался по темной лестнице на какую-то очень высокую башню. И там, по пути, я видел моих братьев-рыцарей, защищавших бойницы. Все они были мертвы. А некоторые из них выглядели и вовсе иссохшими скелетами. То восхождение длилось невыносимо долго, и вот наконец я вошел в какое-то сумрачное помещение на самой вершине башни. Там стоял уставленный роскошными блюдами стол, за которым могло бы уместиться не менее двух дюжин пирующих. Но за столом сидел всего один человек, маленький и в какой-то невзрачной одежде или, если припомнить, вовсе без нее. По своему виду он совсем не казался опасным, однако мне было открыто, что именно он коварно захватил цитадель Ордена, погубил всех доблестных рыцарей и теперь празднует здесь свою победу. Тогда я вынул из ножен свой меч и, пылая гневом, двинулся прямо на него…