Страница:
«Хлебников, в холщовой рясе, босой и со скрещенными на груди руками, выслушивает читаемые Есениным и мной акафисты, посвящающие его в Председатели.
После каждого четверостишия, как условлено, он произносит:
– Верую.
Говорит „верую“ так тихо, что еле слышим мы. Есенин толкает его в бок:
– Велимир, говорите громче. Публика ни черта не слышит.
Хлебников поднимает на него недоумевающие глаза, как бы спрашивая: „Но при чем же здесь публика?“ И еще тише, одним движением рта, повторяет:
– Верую.
В заключение как символ земного шара надеваем ему на палец кольцо, взятое на минуточку у четвертого участника вечера – Бориса Глубоковского.
Опускается занавес.
Глубоковский подходит к Хлебникову:
– Велимир, снимай кольцо.
Хлебников смотрит на него испуганно и прячет руку за спину. Глубоковский сердится:
– Брось дурака ломать, отдавай кольцо!
Есенин надрывается от смеха. У Хлебникова белеют губы:
– Это... это... Шар... символ земного шара... А я... вот... меня... Есенин и Мариенгоф в Председатели...
Глубоковский, теряя терпение, грубо стаскивает кольцо с пальца».
После того как у Бриков Хлебникова торжественно и серьезно провозгласили Королем Времени, после того как в качестве Председателя земного шара он принимал участие в праздновании «Займа свободы», у поэта были все основания серьезно отнестись к действу, организованному Мариенгофом и Есениным. Со стороны собратьев по перу он, конечно, такой подлости не ожидал.
Общение с имажинистами имело и более приятные последствия. Хлебникова пригласили участвовать в сборнике имажинистов «Харчевня зорь», который вышел тогда же в Харькове. Там Хлебников опубликовал три стихотворения. С подачи имажинистов два его стихотворения были опубликованы в коллективном сборнике «Мы», вышедшем в Москве в издательстве при Всероссийском Союзе поэтов «Чихипихи». Наконец, в марте 1921 года Сергей Есенин выпустил отдельным изданием поэму Хлебникова «Ночь в окопе» тиражом десять тысяч экземпляров. Хотя денег он автору не заплатил, Хлебников был этому изданию очень рад.
Не так уж часто его произведения выходили отдельными книгами. После 1914 года, когда Бурлюк издал «Творения», а Крученых и Матюшин – «Ряв!» и «Изборник», появились только тем же Матюшиным изданные «Битвы 1915–1917 гг.», «Время – мера мира» и «Ошибка смерти», вышедшая в Харькове в издательстве «Лирень» в конце 1916 года. После этого вплоть до самой смерти Хлебникова из отдельных изданий появлялись только эфемерные, подобные харьковскому «Ладомиру», литографированные брошюрки, состоящие из нескольких, а то и из двух страниц, изданные тиражом не более ста экземпляров. На такие литературные «заработки» Хлебникову было не прожить, даже несмотря на его аскетический образ жизни.
Поэма «Ночь в окопе» посвящена событиям Гражданской войны. «Каменная баба» – скифское изваяние – наблюдает за братоубийственной бойней.
Поэт опять начинает испытывать «голод пространства». И так уже в Харькове он задержался больше чем на год, что для него совершенно несвойственно. Хлебников думает поехать к родителям в Астрахань: харьковский Политпросвет выдает ему удостоверение о командировке на службу в Астрахань. Но можно двинуться туда, где он еще не бывал, – дальше на Восток. Интерес к Востоку так же постоянен для Хлебникова, как интерес к числу и слову и жажда путешествий. Теперь этот условно-поэтический Восток обретает более конкретные очертания. Хлебников внимательно следит за тем, что делается в Средней Азии, в Иране, в закавказских республиках. А там ширится национально-освободительное движение.
В Иране и Закавказье колониальная политика англичан изживает себя. В апреле 1920 года в Азербайджане была установлена советская власть. Еще раньше Красная армия разгромила Деникина в Дагестане. 1 сентября в Баку начинает работу Первый съезд народов Востока. Такого события Хлебников пропустить не мог. Он давно уже чаял объединения народов Азии, и вот теперь он может увидеть, как его мечты воплощаются в жизнь. Одновременно с командировочным удостоверением в Астрахань он получает такую же командировку в Баку и 1 сентября оказывается на съезде.
Надо сказать, что после революции передвигаться по стране стало сложно еще и потому, что нарождающаяся советская бюрократия работала тогда в полную силу. Купить билет на поезд было очень непросто. Без документа о командировке могли арестовать. Правда, и с этим документом Хлебникова арестовали, но об этом позже.
Съезд народов Востока не обманул ожиданий Хлебникова. Депутаты обсуждают те самые вопросы, которые волновали и Хлебникова! Обсуждается тема железных дорог, о чем не захотели слушать в Харькове в клубе «Коммунист». Депутат М. Павлович говорил о политике европейских государств в отношении строительства железных дорог: «Накануне войны я формулировал сущность колониальных конфликтов между европейскими государствами, говоря, что эти конфликты могут быть сведены к конфликтам между тремя группами букв: Б-Б-Б, К-К-Ки П-П. Германия выдвинула проект великого рельсового пути Берлин—Бизантиум—Багдад, который должен был приковать стальной цепью к немецкой империи всю оттоманскую империю и прежде всего Малую Азию, а через посредство последней открыть германскому империализму дорогу в Персию, Индию, Египет, т. е. к овладению черным и желтым континентами. Немецким трем БАнглия противопоставила три К:Капштадт—Каир—Калькутта – железную дорогу, которая должна была соединить в одно целое всю восточную Африку от юга до севера, затем Аравию, Месопотамию, южную Персию и Индию. Россия в противовес этим проектам выдвинула проект Петербург – Персидский залив. Во всех этих проектах мы видим борьбу за господство мировых держав над Азией и Африкой». [117]
Об этих проблемах Хлебников размышлял еще с 1913 года. Для него, конечно, не были случайными и три К, и три Б,и два 77. Как раз в 1919–1920 годах он много размышляет о значении отдельных согласных звуков и замечает другие интересные закономерности. Например, фамилии вождей контрреволюции начинаются с К: Колчак, Корнилов, Каледин, Керенский. Фамилии революционеров с Л: Ленин, Лассаль, Либкнехт. Поэтому Гражданскую войну Хлебников рассматривает как битву звуков. Впечатления от съезда отразились в стихотворении, названном «Б».
Хлебников так неожиданно срывался с места, что нам теперь порой нелегко уследить за всеми его передвижениями. В сентябре 1920 года он успел побывать еще и в Ростове-на-Дону. Появился он там внезапно, но местные молодые поэты узнали о его приезде и решили пригласить выступить в «Кафе поэтов». Это кафе было сделано по образцу петроградских «Бродячей собаки» и «Привала комедиантов». Его организовал поэт, писавший под псевдонимом Рюрик Рок. Он принадлежал к младшему поколению футуристов и, как и многие другие, признавал бесспорное лидерство Хлебникова. В Ростове Рюрик Рок организовал группу ничевоков.
Хлебников был торжественно доставлен в «Кафе поэтов», но ростовские поэты сначала не хотели верить, что этот оборванец и есть знаменитый поэт. К тому же Олег Эрберг (впоследствии востоковед, работник советских консульств в Иране и Афганистане), ездивший на вокзал за Хлебниковым, был известен своими розыгрышами и мистификациями. Рюрик Рок и администратор кафе пригласили Хлебникова в кабинет «для установления личности». Через несколько минут Рок вышел из кабинета и торжественно возгласил: «Сомнений быть не может. Это – Хлебников!» На вечере в «Кафе поэтов» Хлебников читал стихи и одну из своих работ, посвященных «законам времени». Денег за это выступление он не получил, и на следующий день его видели на рынке, где он пытался обменять свой ватник на фунт винограду.
В Ростове Хлебникова пригласил пожить к себе молодой поэт Илья Березарк. У него Хлебников прожил около недели. В это время актеры местной театральной мастерской решили поставить пьесу Хлебникова «Ошибка смерти». Это было исключительно существенное для автора событие. Притом что драматургия занимала важное место в его творчестве, до сих пор он не видел ни одного своего произведения воплощенным на сцене. До этого было несколько попыток: пьеса «Снежимочка» должна была идти в театре «Будетлянин», но там дело не пошло дальше объявления об этом, в 1917 году в Петрограде был подписан договор как раз на постановку «Ошибки смерти», но и там спектакль не состоялся. В Харькове Андриевский тоже пробовал поставить «Ошибку смерти», но деятели Всеукраинского главполитпросвета не утвердили план постановки этой пьесы, поскольку сочли творчество футуристов чуждым пролетариату.
Теперь же Хлебников присутствует на репетициях, делает замечания. Особенно интересует его сценический образ Барышни-смерти. Эта пьеса была чрезвычайно важна для Хлебникова. В ней он одновременно полемизирует с символистами и возрождает традиции буффонады, подобно тому, как это делает Блок в «Балаганчике».
Сюжет драмы таков: в харчевне веселых мертвецов, где всем заправляет Барышня-смерть, появляется тринадцатый гость. Новый гость тоже требует себе стакан, но лишнего стакана нет. Тогда он просит у Барышни-смерти ее череп, чтобы сделать себе чашу. Та соглашается с условием, что он отдаст. Посетитель, конечно, обманывает ее. Она выпивает собственный напиток смерти и умирает. Все двенадцать мертвецов оживают. В соответствии с традицией балагана, театра-буфф, в конце Барышня-смерть встает и говорит: «Я все доиграла, я могу присоединиться к вам. Здравствуйте, господа!»
Кроме пьесы Хлебникова Ростовская театральная мастерская поставила «Гондлу» Николая Гумилёва и пьесу Алексея Ремизова «Иуда – принц искариотский». В основном играли там актеры-любители. Илья Березарк вспоминает: «Сценка Хлебникова „Ошибка смерти“ превратилась в своеобразный „гиньоль“. В кафе между столиками ходила барышня Смерть в соответствующем условном одеянии, в руке она держала мамбольер – большой хлыст, которым укрощают лошадей. За столиками среди зрителей сидели двенадцать ее гостей в причудливых полумасках... В день спектакля подвал поэтов был украшен большим портретом Хлебникова (автором его был талантливый художник М. Кац). Следует отметить, что роль одного из гостей в этом спектакле играл молодой актер театральной мастерской – Евгений Львович Шварц». [118]
Хлебников исчезает из Ростова так же внезапно, как появился. В конце сентября он успевает посетить еще один съезд. На этот раз он присутствует в Армавире на Первой конференции пролеткультов кавказско-донецких организаций. Хотя ни на Съезде народов Востока, ни на Конференции пролеткультов Хлебников не делал никаких докладов, он был внимательным и благодарным слушателем. Все, что происходило в стране, его живо интересовало, многое из того, о чем говорили делегаты съездов, он давно уже предвидел в своих статьях и стихах.
Хлебников был легок на подъем и совершенно непритязателен в быту, поэтому он запросто мог выйти на любой станции и остаться на несколько дней, а то и больше, в незнакомом месте. Так случилось и этой осенью, когда он ехал из Армавира обратно в Баку. По дороге Хлебников заехал в Дагестан, где был только однажды в юности и где у него не было никаких знакомых. В ауле около Дербента, среди горцев, он провел две недели. Хлебникова задержала удивительная природа этого края. Впечатления от Дагестана отразились в стихотворении «Цыгане звезд»:
Глава седьмая
После каждого четверостишия, как условлено, он произносит:
– Верую.
Говорит „верую“ так тихо, что еле слышим мы. Есенин толкает его в бок:
– Велимир, говорите громче. Публика ни черта не слышит.
Хлебников поднимает на него недоумевающие глаза, как бы спрашивая: „Но при чем же здесь публика?“ И еще тише, одним движением рта, повторяет:
– Верую.
В заключение как символ земного шара надеваем ему на палец кольцо, взятое на минуточку у четвертого участника вечера – Бориса Глубоковского.
Опускается занавес.
Глубоковский подходит к Хлебникову:
– Велимир, снимай кольцо.
Хлебников смотрит на него испуганно и прячет руку за спину. Глубоковский сердится:
– Брось дурака ломать, отдавай кольцо!
Есенин надрывается от смеха. У Хлебникова белеют губы:
– Это... это... Шар... символ земного шара... А я... вот... меня... Есенин и Мариенгоф в Председатели...
Глубоковский, теряя терпение, грубо стаскивает кольцо с пальца».
После того как у Бриков Хлебникова торжественно и серьезно провозгласили Королем Времени, после того как в качестве Председателя земного шара он принимал участие в праздновании «Займа свободы», у поэта были все основания серьезно отнестись к действу, организованному Мариенгофом и Есениным. Со стороны собратьев по перу он, конечно, такой подлости не ожидал.
Общение с имажинистами имело и более приятные последствия. Хлебникова пригласили участвовать в сборнике имажинистов «Харчевня зорь», который вышел тогда же в Харькове. Там Хлебников опубликовал три стихотворения. С подачи имажинистов два его стихотворения были опубликованы в коллективном сборнике «Мы», вышедшем в Москве в издательстве при Всероссийском Союзе поэтов «Чихипихи». Наконец, в марте 1921 года Сергей Есенин выпустил отдельным изданием поэму Хлебникова «Ночь в окопе» тиражом десять тысяч экземпляров. Хотя денег он автору не заплатил, Хлебников был этому изданию очень рад.
Не так уж часто его произведения выходили отдельными книгами. После 1914 года, когда Бурлюк издал «Творения», а Крученых и Матюшин – «Ряв!» и «Изборник», появились только тем же Матюшиным изданные «Битвы 1915–1917 гг.», «Время – мера мира» и «Ошибка смерти», вышедшая в Харькове в издательстве «Лирень» в конце 1916 года. После этого вплоть до самой смерти Хлебникова из отдельных изданий появлялись только эфемерные, подобные харьковскому «Ладомиру», литографированные брошюрки, состоящие из нескольких, а то и из двух страниц, изданные тиражом не более ста экземпляров. На такие литературные «заработки» Хлебникову было не прожить, даже несмотря на его аскетический образ жизни.
Поэма «Ночь в окопе» посвящена событиям Гражданской войны. «Каменная баба» – скифское изваяние – наблюдает за братоубийственной бойней.
На должность лектора в клубе «Коммунист» Хлебникова не утвердили, но зачислили трубачом в клубный оркестр. Это было сделано для того, чтобы поэт мог получать паек. Конечно, паек был скудный и состоял в основном из хлеба со жмыхом и сахарина, но Хлебников не жаловался. Издательские дела и подготовка «законов времени» беспокоили его гораздо больше. После необычайного творческого подъема у Хлебникова опять начинается, как он говорит, «полоса числа». «Совершенно исчезли чувства к значениям слов. Только числа», – записывает он в дневнике. [115]У него намечаются новые закономерности в исследовании «законов времени», совсем не такие, как раньше. Многие события начинают укладываться в найденные формулы, и Хлебников чувствует, что победа близка, что должен быть какой-то общий закон, связывающий все события. Хлебников думает об этом днем и ночью: «Во сне, – записывает он, – меня посетили Лагранж и Эйлер». [116]
Смотрело
Каменное тело
На человеческое дело.
«Где тетива волос девичьих?
И гибкий лук в рост человека,
И стрелы длинные на перьях птичьих,
И девы бурные моего века?» —
Спросили каменной богини
Едва шептавшие уста.
И черный змей, завит в кольцо,
Шипел неведомо кому.
Тупо животное лицо
Степной богини. Почему
Бойцов суровые ладони
Хватают мертвых за виски
И алоратные полки
Летят веселием погони?
Скажи, суровый известняк,
На смену кто войне придет?
– Сыпняк!
Поэт опять начинает испытывать «голод пространства». И так уже в Харькове он задержался больше чем на год, что для него совершенно несвойственно. Хлебников думает поехать к родителям в Астрахань: харьковский Политпросвет выдает ему удостоверение о командировке на службу в Астрахань. Но можно двинуться туда, где он еще не бывал, – дальше на Восток. Интерес к Востоку так же постоянен для Хлебникова, как интерес к числу и слову и жажда путешествий. Теперь этот условно-поэтический Восток обретает более конкретные очертания. Хлебников внимательно следит за тем, что делается в Средней Азии, в Иране, в закавказских республиках. А там ширится национально-освободительное движение.
В Иране и Закавказье колониальная политика англичан изживает себя. В апреле 1920 года в Азербайджане была установлена советская власть. Еще раньше Красная армия разгромила Деникина в Дагестане. 1 сентября в Баку начинает работу Первый съезд народов Востока. Такого события Хлебников пропустить не мог. Он давно уже чаял объединения народов Азии, и вот теперь он может увидеть, как его мечты воплощаются в жизнь. Одновременно с командировочным удостоверением в Астрахань он получает такую же командировку в Баку и 1 сентября оказывается на съезде.
Надо сказать, что после революции передвигаться по стране стало сложно еще и потому, что нарождающаяся советская бюрократия работала тогда в полную силу. Купить билет на поезд было очень непросто. Без документа о командировке могли арестовать. Правда, и с этим документом Хлебникова арестовали, но об этом позже.
Съезд народов Востока не обманул ожиданий Хлебникова. Депутаты обсуждают те самые вопросы, которые волновали и Хлебникова! Обсуждается тема железных дорог, о чем не захотели слушать в Харькове в клубе «Коммунист». Депутат М. Павлович говорил о политике европейских государств в отношении строительства железных дорог: «Накануне войны я формулировал сущность колониальных конфликтов между европейскими государствами, говоря, что эти конфликты могут быть сведены к конфликтам между тремя группами букв: Б-Б-Б, К-К-Ки П-П. Германия выдвинула проект великого рельсового пути Берлин—Бизантиум—Багдад, который должен был приковать стальной цепью к немецкой империи всю оттоманскую империю и прежде всего Малую Азию, а через посредство последней открыть германскому империализму дорогу в Персию, Индию, Египет, т. е. к овладению черным и желтым континентами. Немецким трем БАнглия противопоставила три К:Капштадт—Каир—Калькутта – железную дорогу, которая должна была соединить в одно целое всю восточную Африку от юга до севера, затем Аравию, Месопотамию, южную Персию и Индию. Россия в противовес этим проектам выдвинула проект Петербург – Персидский залив. Во всех этих проектах мы видим борьбу за господство мировых держав над Азией и Африкой». [117]
Об этих проблемах Хлебников размышлял еще с 1913 года. Для него, конечно, не были случайными и три К, и три Б,и два 77. Как раз в 1919–1920 годах он много размышляет о значении отдельных согласных звуков и замечает другие интересные закономерности. Например, фамилии вождей контрреволюции начинаются с К: Колчак, Корнилов, Каледин, Керенский. Фамилии революционеров с Л: Ленин, Лассаль, Либкнехт. Поэтому Гражданскую войну Хлебников рассматривает как битву звуков. Впечатления от съезда отразились в стихотворении, названном «Б».
Воодушевленный Съездом народов Востока, Хлебников уже не собирается возвращаться в Харьков. Он хочет двигаться дальше, на Восток. Его давно уже манила к себе Персия. Теперь, когда он находится в Баку, эти мечты становятся более определенными и более осуществимыми. В то же время Хлебников боится пропустить нечто важное в России.
От Баку и до Бомбея
За Бизант и за Багдад
Мурза-Бабом в Энвер-бея
Бьет торжественный набат.
«Ныне» Бакунина
Ныне в Баку.
Хлебников так неожиданно срывался с места, что нам теперь порой нелегко уследить за всеми его передвижениями. В сентябре 1920 года он успел побывать еще и в Ростове-на-Дону. Появился он там внезапно, но местные молодые поэты узнали о его приезде и решили пригласить выступить в «Кафе поэтов». Это кафе было сделано по образцу петроградских «Бродячей собаки» и «Привала комедиантов». Его организовал поэт, писавший под псевдонимом Рюрик Рок. Он принадлежал к младшему поколению футуристов и, как и многие другие, признавал бесспорное лидерство Хлебникова. В Ростове Рюрик Рок организовал группу ничевоков.
Хлебников был торжественно доставлен в «Кафе поэтов», но ростовские поэты сначала не хотели верить, что этот оборванец и есть знаменитый поэт. К тому же Олег Эрберг (впоследствии востоковед, работник советских консульств в Иране и Афганистане), ездивший на вокзал за Хлебниковым, был известен своими розыгрышами и мистификациями. Рюрик Рок и администратор кафе пригласили Хлебникова в кабинет «для установления личности». Через несколько минут Рок вышел из кабинета и торжественно возгласил: «Сомнений быть не может. Это – Хлебников!» На вечере в «Кафе поэтов» Хлебников читал стихи и одну из своих работ, посвященных «законам времени». Денег за это выступление он не получил, и на следующий день его видели на рынке, где он пытался обменять свой ватник на фунт винограду.
В Ростове Хлебникова пригласил пожить к себе молодой поэт Илья Березарк. У него Хлебников прожил около недели. В это время актеры местной театральной мастерской решили поставить пьесу Хлебникова «Ошибка смерти». Это было исключительно существенное для автора событие. Притом что драматургия занимала важное место в его творчестве, до сих пор он не видел ни одного своего произведения воплощенным на сцене. До этого было несколько попыток: пьеса «Снежимочка» должна была идти в театре «Будетлянин», но там дело не пошло дальше объявления об этом, в 1917 году в Петрограде был подписан договор как раз на постановку «Ошибки смерти», но и там спектакль не состоялся. В Харькове Андриевский тоже пробовал поставить «Ошибку смерти», но деятели Всеукраинского главполитпросвета не утвердили план постановки этой пьесы, поскольку сочли творчество футуристов чуждым пролетариату.
Теперь же Хлебников присутствует на репетициях, делает замечания. Особенно интересует его сценический образ Барышни-смерти. Эта пьеса была чрезвычайно важна для Хлебникова. В ней он одновременно полемизирует с символистами и возрождает традиции буффонады, подобно тому, как это делает Блок в «Балаганчике».
Сюжет драмы таков: в харчевне веселых мертвецов, где всем заправляет Барышня-смерть, появляется тринадцатый гость. Новый гость тоже требует себе стакан, но лишнего стакана нет. Тогда он просит у Барышни-смерти ее череп, чтобы сделать себе чашу. Та соглашается с условием, что он отдаст. Посетитель, конечно, обманывает ее. Она выпивает собственный напиток смерти и умирает. Все двенадцать мертвецов оживают. В соответствии с традицией балагана, театра-буфф, в конце Барышня-смерть встает и говорит: «Я все доиграла, я могу присоединиться к вам. Здравствуйте, господа!»
Кроме пьесы Хлебникова Ростовская театральная мастерская поставила «Гондлу» Николая Гумилёва и пьесу Алексея Ремизова «Иуда – принц искариотский». В основном играли там актеры-любители. Илья Березарк вспоминает: «Сценка Хлебникова „Ошибка смерти“ превратилась в своеобразный „гиньоль“. В кафе между столиками ходила барышня Смерть в соответствующем условном одеянии, в руке она держала мамбольер – большой хлыст, которым укрощают лошадей. За столиками среди зрителей сидели двенадцать ее гостей в причудливых полумасках... В день спектакля подвал поэтов был украшен большим портретом Хлебникова (автором его был талантливый художник М. Кац). Следует отметить, что роль одного из гостей в этом спектакле играл молодой актер театральной мастерской – Евгений Львович Шварц». [118]
Хлебников исчезает из Ростова так же внезапно, как появился. В конце сентября он успевает посетить еще один съезд. На этот раз он присутствует в Армавире на Первой конференции пролеткультов кавказско-донецких организаций. Хотя ни на Съезде народов Востока, ни на Конференции пролеткультов Хлебников не делал никаких докладов, он был внимательным и благодарным слушателем. Все, что происходило в стране, его живо интересовало, многое из того, о чем говорили делегаты съездов, он давно уже предвидел в своих статьях и стихах.
Хлебников был легок на подъем и совершенно непритязателен в быту, поэтому он запросто мог выйти на любой станции и остаться на несколько дней, а то и больше, в незнакомом месте. Так случилось и этой осенью, когда он ехал из Армавира обратно в Баку. По дороге Хлебников заехал в Дагестан, где был только однажды в юности и где у него не было никаких знакомых. В ауле около Дербента, среди горцев, он провел две недели. Хлебникова задержала удивительная природа этого края. Впечатления от Дагестана отразились в стихотворении «Цыгане звезд»:
Но Хлебников забыл, что теперь настали совсем другие времена и без ведома государства уже нельзя было ступить ни шагу. Документов на проезд в Дагестан у него не было, и его арестовала ЧК. Впрочем, вскоре поэта выпустили и он уехал дальше в Баку. Об этом приключении Хлебников рассказывает в своем поэтическом дневнике.
Цыгане звезд
Раскинули свой стан,
Где белых башен стадо.
Они упали в Дагестан,
И принял гордый Дагестан
Железно-белых башен табор,
Остроконечные шатры.
И духи древнего огня
Хлопочут хлопотливо,
Точно слуги.
Далее Хлебников рассказывает, как через день «Чека допрос окончила ненужный» и он уехал или, скорее, вынужден был уехать в Баку. И вот Хлебников прощается с Дагестаном, который он успел узнать и полюбить за эти две недели:
Ручей с холодною водой,
Где я скакал, как бешеный мулла,
Где хорошо.
ЧК за 40 верст меня позвала на допрос.
Ослы попадались навстречу.
Всадник к себе завернул.
Мы проскакали верст пять.
«Кушай», – всадник чурек отломил золотистый,
Мокрый сыр и кисть голубую вина протянул на ходу...
(«Ручей с холодною водой...»)
Хлебников одинаково прощается и с людьми, с которыми он встречался, и с буйволами, и со старой грушей. Встречи с природой давали то, что не могли дать беседы с наркомом просвещения или с «председателем чеки». В погоне за новыми впечатлениями и новыми встречами Хлебников опять едет в Баку. Он чувствует, что там его ждет что-то важное, что-то должно свершиться в его жизни и в его работе.
Овраги, где я лазил, мешки русла пустого,
где прятались святилища растений,
И груша старая в саду, на ней цветок богов —
омела раскинула свой город,
Могучее дерево мучая древней крови другой,
цветами краснея,
Прощайте все!
Прощайте, вечера, когда ночные боги, седые пастухи,
в деревни золотые вели свои стада.
Бежали буйволы, и запах молока вздымался деревом на небо
И к тучам шел.
Прощайте, черно-синие глаза у буйволиц
за черною решеткою ресниц,
Откуда лились лучи материнства и на теленка и на людей.
Прощай, ночная темнота,
Когда и темь и буйволы
Одной чернели тучей.
И каждый вечер натыкался я рукой
На их рога крутые,
Кувшин на голове
Печальнооких жен
С медлительной походкой.
Глава седьмая
РУССКИЙ ДЕРВИШ
1921
С удостоверением сотрудника Литературно-издательского отдела Оргбюро Конференции пролеткультов Хлебников в октябре 1920 года появляется в Баку. Он не случайно выбрал Баку: этот южный город манит к себе многих поэтов и писателей, бежавших от ужасов Гражданской войны и голода в столицах. Хлебников сразу попал в пусть и не всегда приятное, но хорошо знакомое общество. Было два центра притяжения: Бакинский университет и Кавказская РОСТА, художественным отделом которой к тому времени заведовал Сергей Городецкий.
Там же работал Алексей Крученых. Он уехал на Кавказ гораздо раньше, спасаясь от мобилизации в царскую армию. Некоторое время жил в Тифлисе, где успел организовать футуристическую группу «41О» и выпустить несколько сборников, а в 1919 году переехал в Баку. Давно уже отгремели футуристические бои, и от прежней близости Крученых и Хлебникова ничего не осталось. По инерции они продолжали считаться друзьями. Хлебников выразил отношение к бывшему соавтору в стихотворении 1921 года, которое так и называется: «Крученых».
Очень изменился и Сергей Городецкий. В Баку он служил непосредственным наблюдающим за работой над «Окнами РОСТА» и украшением города агитационными плакатами. И у Крученых, и у Городецкого были хорошо налажены литературные связи; они сотрудничали в газетах «Коммунист» и «Бакинский рабочий»; Городецкий вел в Баку Цех поэтов, возглавлял журнал «Искусство» и литературную часть Политуправления Каспийского флота.
В Бакинском университете преподавал Вячеслав Иванов. Он появился в Азербайджане после того, как в Москве умерла его жена Вера Шварсалон и он остался один с двумя детьми: Лидией и маленьким Димой. Он хотел некоторое время пожить в санатории в Кисловодске, но фронт приближался, и Ивановым пришлось переехать в Баку. Там Вячеслав Иванович оказался почти одновременно с Хлебниковым. Вскоре Иванов был избран профессором по кафедре классической филологии. Жил он там же, в университете. Из всех старых знакомых этот человек изменился меньше других, и Хлебников стал часто у него бывать. Правда, с точки зрения Иванова, изменился сам Хлебников. На «башне» Иванов знал его совсем не таким.
Кроме университета и РОСТА, в Баку были и другие учреждения культуры. Работал народный университет «Красная звезда» (в нем Хлебников будет выступать), издавались журналы и газеты на русском языке, работали театральные мастерские. Конечно, жизнь в Баку не была идиллией. Большевики, приходя к власти, как и везде, устраивали кровавый террор. Во время приезда Хлебникова, в октябре 1920 года, ученик Вячеслава Иванова Моисей Альтман (в будущем известный литературовед) записал в дневнике: «Местная ЧК стала себя заявлять: расстреляны 69 человек – и еще, и еще. Доколе, Господи? Не довольно ли? О, сколько пребываем мы в чистилище, когда же, наконец, будем в раю? Будем ли вообще? Есть ли дорога сквозь гробы? Как проберемся мы сквозь все эти с каждым днем растущие кладбища?» [119]
Тем не менее Хлебников надеется если не жить в раю, то, во всяком случае, поправить здоровье, заняться профессиональным трудом, завершить работу над «законами времени» и главное – опубликовать свои произведения. Зная, что в Кавказской РОСТА работают его знакомые, Хлебников сразу отправился туда, на Милютинскую улицу, 4. Таким он предстал перед сотрудниками: «С непокрытой спутанной гривой волос, бородатый, в замызганной ватной солдатской кацавейке, в опорках, сквозь дыры которых сверкали голые красные пятки... Вокруг себя он распространял атмосферу некоторой неестественности и напряжения. Все эти подпитавшиеся и приодевшиеся художники, поэты и „просто граждане“ чувствовали себя неуютно рядом с лохматым, бородатым поэтом». [120]
Начиная с 1919 года, с харьковского периода, Хлебников всегда и перед всеми представал в подобном виде. «Приодеться» и даже «подпитаться» ему не удалось уже до конца жизни. Друзья, конечно, что-то делали для него. Вячеслав Иванов выхлопотал ему студенческий паек в университете, Городецкий взял его на работу в РОСТА писать подписи к плакатам. За это Хлебникову предоставлялся паек и ночлег. Спал он тут же, в комнате, на огромном столе, среди неоконченных плакатов, красок и всяческого хлама. Имущества, как всегда, у него не было никакого. Были только рукописи. Художница К. Клементьева вспоминает, что однажды к Городецкому «пришли аскеры (азербайджанская милиция) и сказали, что ночью на улицу с третьего этажа КавРОСТА был спущен на веревке шкаф, что вызвало даже переполох». Оказалось, что шкаф мешал Хлебникову работать. «Он был громоздкий и все время торчал у него на глазах. Шкаф больше „обживал“ комнату, чем сам Хлебников, и он решил его „выселить“». [121]
У Хлебникова не возникло близких отношений с сослуживцами, но все же несколько раз он читал им свои стихи. Однажды такое чтение состоялось у секретарши отдела Сары Богот. У нее собралось несколько человек. Хлебников читал свои стихи, сидя на полу. Тихим голосом он прочел «Смехачей». Сара Богот попала в один из экспромтов Хлебникова. «Это злой воли ком за письменным столиком» – так отозвался о ней поэт.
Поначалу Хлебников с энтузиазмом взялся за работу в РОСТА. Он рад был попробовать себя в новом, незнакомом жанре; думал, что тем самым принесет пользу рабочим, крестьянам, матросам. Так родилось стихотворение «От зари и до ночи...»:
Пока же Хлебников переехал жить в общежитие Политпросвета. Общежитие помещалось неподалеку от Народного университета. Хлебников жил в проходной комнате, пустой и нетопленой. Кроватью поэту служили три ящика. Один из них – клетка из-под кур – стал хранилищем рукописей. Укрывался Хлебников куском расписного холста. Но там ему было приятнее, чем в РОСТА. Он близко сошелся и с матросами, и с художниками. Некоторые матросы почувствовали в Хлебникове человека особенного. «Это, должно быть, человек великий», – высказался один из них. Другой, по фамилии Курносов, подарил ему шапочку-кубанку, с которой Хлебников потом не расставался. Матросу Солнышкину Хлебников даже пытался покровительствовать. Солнышкин увлекался театром, играл в Морском военном клубе матросов. Однажды Солнышкин прочел там со сцены стихотворение Хлебникова «Ты же, чей разум...». Он читал с пафосом, с драматическим подвыванием. Матросы были довольны и дружно аплодировали. Вскоре Солнышкин отправился в Москву, и Хлебников дал ему рекомендательные письма к Маяковскому и Мейерхольду, где очень хорошо отзывался о драматическом таланте Солнышкина.
Тогда же Хлебников подружился с семьей Самородовых, старых бакинцев. Квартира их была обжитой, жили в ней Евгений Степанович Самородов, художник, преподаватель Художественной студии, его жена Сусанна и младшая сестра Самородова, тоже художница – Юлия. В городе жили еще старшая сестра Ольга с матерью и брат Борис. Квартира была двухкомнатной, просторной, с большой застекленной верандой, служившей гостиной и столовой. Здесь было много вьющихся растений, пестрый абажур с кистями висел низко над длинным столом. Юлия работала копиисткой плакатов, Борис, бывший моряк, был художником-декоратором политотдела. Довольно скоро Хлебников влюбился в младшую сестру Юлию. Их стали часто видеть на бульваре, где они медленно прогуливались, причем видно было, что им обоим прогулки доставляют огромное удовольствие. Юлии Самородовой Хлебников посвятил несколько стихотворений. В одном из них поэт обращается к девушке так:
Там же работал Алексей Крученых. Он уехал на Кавказ гораздо раньше, спасаясь от мобилизации в царскую армию. Некоторое время жил в Тифлисе, где успел организовать футуристическую группу «41О» и выпустить несколько сборников, а в 1919 году переехал в Баку. Давно уже отгремели футуристические бои, и от прежней близости Крученых и Хлебникова ничего не осталось. По инерции они продолжали считаться друзьями. Хлебников выразил отношение к бывшему соавтору в стихотворении 1921 года, которое так и называется: «Крученых».
Характеристика не очень лестная. В Баку Крученых мизерным тиражом продолжал печатать поэтические сборнички, как он делал это раньше. Там он стал помещать и стихи Хлебникова, но больше пяти-шести стихотворений опубликовать не мог.
Лондонский маленький призрак,
Мальчишка в 30 лет, в воротничках,
Острый, задорный и юркий,
Бледного жителя серых камней
Прилепил к сибирскому зову на «чёных».
Ловко ты ловишь мысли чужие,
Чтоб довести до конца, до самоубийства.
Очень изменился и Сергей Городецкий. В Баку он служил непосредственным наблюдающим за работой над «Окнами РОСТА» и украшением города агитационными плакатами. И у Крученых, и у Городецкого были хорошо налажены литературные связи; они сотрудничали в газетах «Коммунист» и «Бакинский рабочий»; Городецкий вел в Баку Цех поэтов, возглавлял журнал «Искусство» и литературную часть Политуправления Каспийского флота.
В Бакинском университете преподавал Вячеслав Иванов. Он появился в Азербайджане после того, как в Москве умерла его жена Вера Шварсалон и он остался один с двумя детьми: Лидией и маленьким Димой. Он хотел некоторое время пожить в санатории в Кисловодске, но фронт приближался, и Ивановым пришлось переехать в Баку. Там Вячеслав Иванович оказался почти одновременно с Хлебниковым. Вскоре Иванов был избран профессором по кафедре классической филологии. Жил он там же, в университете. Из всех старых знакомых этот человек изменился меньше других, и Хлебников стал часто у него бывать. Правда, с точки зрения Иванова, изменился сам Хлебников. На «башне» Иванов знал его совсем не таким.
Кроме университета и РОСТА, в Баку были и другие учреждения культуры. Работал народный университет «Красная звезда» (в нем Хлебников будет выступать), издавались журналы и газеты на русском языке, работали театральные мастерские. Конечно, жизнь в Баку не была идиллией. Большевики, приходя к власти, как и везде, устраивали кровавый террор. Во время приезда Хлебникова, в октябре 1920 года, ученик Вячеслава Иванова Моисей Альтман (в будущем известный литературовед) записал в дневнике: «Местная ЧК стала себя заявлять: расстреляны 69 человек – и еще, и еще. Доколе, Господи? Не довольно ли? О, сколько пребываем мы в чистилище, когда же, наконец, будем в раю? Будем ли вообще? Есть ли дорога сквозь гробы? Как проберемся мы сквозь все эти с каждым днем растущие кладбища?» [119]
Тем не менее Хлебников надеется если не жить в раю, то, во всяком случае, поправить здоровье, заняться профессиональным трудом, завершить работу над «законами времени» и главное – опубликовать свои произведения. Зная, что в Кавказской РОСТА работают его знакомые, Хлебников сразу отправился туда, на Милютинскую улицу, 4. Таким он предстал перед сотрудниками: «С непокрытой спутанной гривой волос, бородатый, в замызганной ватной солдатской кацавейке, в опорках, сквозь дыры которых сверкали голые красные пятки... Вокруг себя он распространял атмосферу некоторой неестественности и напряжения. Все эти подпитавшиеся и приодевшиеся художники, поэты и „просто граждане“ чувствовали себя неуютно рядом с лохматым, бородатым поэтом». [120]
Начиная с 1919 года, с харьковского периода, Хлебников всегда и перед всеми представал в подобном виде. «Приодеться» и даже «подпитаться» ему не удалось уже до конца жизни. Друзья, конечно, что-то делали для него. Вячеслав Иванов выхлопотал ему студенческий паек в университете, Городецкий взял его на работу в РОСТА писать подписи к плакатам. За это Хлебникову предоставлялся паек и ночлег. Спал он тут же, в комнате, на огромном столе, среди неоконченных плакатов, красок и всяческого хлама. Имущества, как всегда, у него не было никакого. Были только рукописи. Художница К. Клементьева вспоминает, что однажды к Городецкому «пришли аскеры (азербайджанская милиция) и сказали, что ночью на улицу с третьего этажа КавРОСТА был спущен на веревке шкаф, что вызвало даже переполох». Оказалось, что шкаф мешал Хлебникову работать. «Он был громоздкий и все время торчал у него на глазах. Шкаф больше „обживал“ комнату, чем сам Хлебников, и он решил его „выселить“». [121]
У Хлебникова не возникло близких отношений с сослуживцами, но все же несколько раз он читал им свои стихи. Однажды такое чтение состоялось у секретарши отдела Сары Богот. У нее собралось несколько человек. Хлебников читал свои стихи, сидя на полу. Тихим голосом он прочел «Смехачей». Сара Богот попала в один из экспромтов Хлебникова. «Это злой воли ком за письменным столиком» – так отозвался о ней поэт.
Поначалу Хлебников с энтузиазмом взялся за работу в РОСТА. Он рад был попробовать себя в новом, незнакомом жанре; думал, что тем самым принесет пользу рабочим, крестьянам, матросам. Так родилось стихотворение «От зари и до ночи...»:
Это стихотворение было опубликовано в газете «Коммунист». Хлебников очень ответственно подошел к работе. Он постоянно интересовался, так ли он делает, правильно ли. И все же, не проработав там и месяца, Хлебников ушел. Он поступил на службу в Политпросвет Волжско-Каспийской флотилии вольнонаемным лектором школьно-библиотечной части. Нелепое занятие, если вспомнить о его слабом голосе и неспособности выступать. Кроме того, темы, обычно предлагаемые поэтом, тоже не соответствовали текущему моменту, но это начальство поймет позже.
От зари и до ночи
Вяжет Врангель онучи.
Он готовится в поход
Защищать царев доход.
Чтоб, как ранее, жирели
Купцов шеи без стыда,
А купчих без ожерелий
Не видать бы никогда.
Чтоб жилось бы им как прежде,
Так, чтоб ни в одном глазу,
Сам Господь, высок в надежде,
Осушал бы им слезу.
Чтоб от жен и до наложницы
Их носил рысак,
Сам Господь, напялив ножницы,
Прибыль стриг бумаг.
Есть волшебная овца,
Каждый год дает руно.
«Без содействия Творца
Быть купцами не дано».
Кровь волнуется баронья:
«Я спаситель тех, кто барин».
Только каркает воронья
Стая: «Будешь ты зажарен!»
Тратьте рати, рать за ратью,
Как морской песок.
Сбросят в море вашу братью:
Советстяг – высок.
Пока же Хлебников переехал жить в общежитие Политпросвета. Общежитие помещалось неподалеку от Народного университета. Хлебников жил в проходной комнате, пустой и нетопленой. Кроватью поэту служили три ящика. Один из них – клетка из-под кур – стал хранилищем рукописей. Укрывался Хлебников куском расписного холста. Но там ему было приятнее, чем в РОСТА. Он близко сошелся и с матросами, и с художниками. Некоторые матросы почувствовали в Хлебникове человека особенного. «Это, должно быть, человек великий», – высказался один из них. Другой, по фамилии Курносов, подарил ему шапочку-кубанку, с которой Хлебников потом не расставался. Матросу Солнышкину Хлебников даже пытался покровительствовать. Солнышкин увлекался театром, играл в Морском военном клубе матросов. Однажды Солнышкин прочел там со сцены стихотворение Хлебникова «Ты же, чей разум...». Он читал с пафосом, с драматическим подвыванием. Матросы были довольны и дружно аплодировали. Вскоре Солнышкин отправился в Москву, и Хлебников дал ему рекомендательные письма к Маяковскому и Мейерхольду, где очень хорошо отзывался о драматическом таланте Солнышкина.
Тогда же Хлебников подружился с семьей Самородовых, старых бакинцев. Квартира их была обжитой, жили в ней Евгений Степанович Самородов, художник, преподаватель Художественной студии, его жена Сусанна и младшая сестра Самородова, тоже художница – Юлия. В городе жили еще старшая сестра Ольга с матерью и брат Борис. Квартира была двухкомнатной, просторной, с большой застекленной верандой, служившей гостиной и столовой. Здесь было много вьющихся растений, пестрый абажур с кистями висел низко над длинным столом. Юлия работала копиисткой плакатов, Борис, бывший моряк, был художником-декоратором политотдела. Довольно скоро Хлебников влюбился в младшую сестру Юлию. Их стали часто видеть на бульваре, где они медленно прогуливались, причем видно было, что им обоим прогулки доставляют огромное удовольствие. Юлии Самородовой Хлебников посвятил несколько стихотворений. В одном из них поэт обращается к девушке так:
Детуся! Если устали глаза быть широкими,
Если согласны на имя «браток»,