Старкова Елена. Поцелуй Морты

   Вдруг Изольда почувствовала у себя на плечах ледяные ладони. Она вскинула голову, обернулась и встретилась взглядом с Родионом. Странно, но выглядел он гораздо моложе, чем при жизни, и сейчас больше походил на старшего брата Димы, чем на его отца. Смотрел он на Изольду с презрением, а не со злостью, как этого следовало бы ожидать.
   – А-а-а, – истерически закричала Изольда, – Родион, не трогай меня! Мне холодно! Отпусти, у тебя руки холодные!
   Алексей Сеич вбежал в холл на крик Изольды и остолбенел от удивления: хозяйка махала руками и разговаривала с пустым креслом, как с живым, из плоти и крови, человеком.
 
   Тарасик прибился к вокзальным мальчишкам недавно. Он выглядел таким худым и жалким, что его даже не побили, хотя сентиментальностью и добротой эта братия не отличалась. Тарасику было всего семь лет, его мама уехала в Москву на заработки два года назад, а у бабушки в Кашине ему больше жить совсем не хотелось. Бабка больно дралась, всегда была пьяной и очень плохо его кормила, он устал от постоянного чувства голода. Хорошая одежда, которую присылала из Москвы мама, Тарасику не доставалась. Бабка ее продавала и покупала дешевую водку у дворничихи Нинки. В школу в этом году он не попал, уж больно бабка не хотела тратиться на ботинки и учебники.
   – На следующий год пойдешь, – сказала бабка, – ничего тебе не поделается, фря такая!
   У него оставался один выход: срочно ехать в Москву и искать там маму. Тарасик точно знал, что она работает на рынке. С вокзальными мальчишками от смеха чуть не приключилась истерика, когда он им это рассказал, хлопая доверчивыми темно-голубыми глазами. Его накормили и дали выспаться в потаенной привокзальной берложке.
   Тарасик оказался «золотым мальчиком», ему подавали так, что не надо было воровать. Чистенько одетый, он обходил три вокзала, смотрел на тетек своими грустными глазами – и приносил богатую добычу. Дуры-тетки жалели маленького побирушку и вместе с деньгами совали ему сладости и пирожки, а одна бабушка подарила игрушечного слоненка. Он был серенький и мягкий…
   Законы в этой стае волчат были по-взрослому волчьи, и ему было очень тяжело выживать в таких непростых условиях. Часто Тарасик жалел даже, что сбежал от бабки, пусть бы уж лучше она колотила его каждый день. Пацаны постарше относились к нему как к забавной ручной зверюшке, которая к тому же не умеет кусаться. Два дня назад они для смеха напоили его водкой, и Тарасик чуть не умер от отравления. А сегодня старшаки, покатываясь со смеху, заставили его пощупать между ног у пьяной до бесчувствия вокзальной проститутки бабы Гали. Тарасик плакал, и его долго тошнило.
   Надежда найти маму еще не угасла до конца, хотя и приобрела призрачный, сказочный характер. Засыпая, он часто представлял себе, как мама придет на вокзал, чтобы возвращаться домой, в Кашино, и они встретятся и расцелуют друг друга, и жизнь после этого будет очень замечательной.
   Тарасика проиграли в карты. Такое тоже случается сплошь и рядом в этой мутной привокзальной воде. Бедная живая душа! Он шел рядом с сердитым и пьяным дядькой в камуфляжной телогрейке, и зуб на зуб не попадал от страха. Тарасик, конечно, был еще очень маленьким, но все равно понимал, что эта перемена не к лучшему.
   Дядька привел его в какой-то дом, а сначала они ехали на метро и на автобусе. Тарасик очень устал и хотел есть. Дверь им открыла худая тетка в теплом халате, на груди у нее был завязан серый платок, крест-накрест, как у бабушки.
   – Хлипкий он очень, – недовольно проворчала она.
   – Много б ты понимала, курва! – оборвал ее мужик. – Самое оно, то, что надо!
   – Да чтоб ты прокис! – прошипела она в ответ.
   Мужик был очень сердитым, и Тарасик удивился, как это тетка не боится с ним спорить. Больше всего ему хотелось съесть хоть кусок хлеба, но попросить он не смел, а никто не предлагал.
   Тетка бросила на пол в коридоре замызганный детский матрасик.
   – Ложись здесь, задохлик, – строго сказала она, – в комнаты ни ногой! Еще вшей здесь напускаешь.
   Тарасик послушно лег, свернулся калачиком, чтобы было уютней, но было все равно холодно и очень жестко. С кухни потекли запахи борща и селедки, послышались возбужденные голоса, и зазвенели рюмки. Он тихонько, чтобы не услышали, заплакал. Есть хотелось просто нестерпимо. Он еще не понимал по малолетству, что это чувство тоски, которое было сильнее голода, называлось унижением.
   Скрипнула кухонная дверь, и тетка принесла Тарасику кусок хлеба, скупо намазанный маслом, и кружку горячего чая с кусочком сахара.
   – На, ешь, задохлик, – дыхнула она на него запахом борща и водки.
   – Спасибо. – Он взял подачку и проглотил ее в считаные секунды, как изголодавшийся бездомный щенок.
   Потом опять свернулся на жидком матрасике и на этот раз уснул очень крепко и быстро, даже не успев помечтать о маме.
   Утром пришел молодой, ласковый мужик, угостил Тарасика шоколадной конфетой, которая показалась ему такой волшебно вкусной, что он готов был идти с этим мужиком на край света. Мужик назвался дядей Сашей и повез Тарасика на машине, что ему очень понравилось, потому что он давно уже не катался на машине. Последний раз – когда они с бабкой провожали маму на вокзал в Кашине.
   Дядя Саша за руку быстро протащил Тарасика через двор, и они поехали на лифте аж на девятый этаж. Квартира у дяди Саши была странная, стенок в ней почти что и не было, а везде стояли фотоаппараты и камеры на длинных ногах. Было наставлено много ламп на гибких шеях и блестящих зонтов. Дядя Саша разрешил Тарасику потрогать зонты и лампы, а больше ничего трогать не велел.
   Много времени прошло с тех пор, как он купался в настоящей ванной. Было много пены, которая пахла леденцами и немножко Новым годом. Тарасик тщательно вычистил зубы апельсиновой зубной пастой, дядя Саша помог ему вымыть голову, и, завернутый в огромное пушистое полотенце, он сидел на уютной кухне и степенно пил чай с пирожками, стараясь жевать и глотать медленно и негромко, как учила мама.
   Потом Тарасик лежал в мягкой белой постели, которая пахла так же, как мама, было тепло, и он незаметно уснул.
   Его разбудил дядя Саша и познакомил со своим другом дядей Ромой.
   – Сейчас выпьем вкусного лимонада, а потом немножко пофотографируемся, хорошо? – ласково спросил дядя Саша.
   – Хорошо, – согласился Тарасик. Ещё бы! Фотографироваться он очень даже любил.
   Лимонад, который ему дали, был сладкий, но все-таки немножечко горький. Сразу руки и ноги стали слабыми, как вареные макароны, и голова сильно закружилась. Тарасик не сопротивлялся, когда дядя Саша и дядя Рома положили его на жесткий диванчик, который освещала яркая лампа. И сразу все перед глазами стало расплываться и окрашиваться зеленым-зеленым цветом. Последнее, что он помнил, – это как чьи-то грубые, жесткие руки срывают с него одежду…
 
   Тарасик пришел в себя оттого, что кто-то немилосердно тряс его за плечи, а потом хлестнул пару раз по лицу ладонью. Он открыл глаза: рядом с ним на коленях стоял совсем незнакомый дядя в джинсовом костюме. Молодой, рыжий и веселый. Он улыбнулся и потрепал Тарасика по вихрастой голове растопыренными пальцами.
   – Как себя чувствуешь, натурщик? – спросил он насмешливо.
   Мальчик сел и огляделся: такого странного места он не видел ни разу в жизни. Кругом были могилы, до самого горизонта, а в сером небе кувыркались, словно серебристые истребители, белые птицы с человеческими туловищами. На лице мальчика отразился испуг.
   – Да не бойся ты! – погладил его по голове рыжий парень, снимая с себя синюю джинсовую куртку. – На вот, накинь на себя, а то без порток как домой вернешься? Сейчас ты уснешь, а проснешься там, где тебя найдет мама. Хочешь увидеть маму?
   Тарасик быстро-быстро закивал и расплылся в стеснительной улыбке.
   – Только пообещай мне никогда больше не убегать из дома, договорились?
   – Договорились, – прошептал мальчик и, вспомнив, как надо было говорить на вокзале, если нужно было кого-то убедить, добавил: – Зуб даю!
   Рыжий дядя одобрительно тряхнул головой и расхохотался…
 
   Когда милиционеры нашли Тарасика возле приемника-распределителя на Курском вокзале, тот был без сознания. Но уже через час, одетый в казенную одежку, он сосредоточенно пытался собрать на столе домик из конструктора «Лего» и ждал маму, которая, как ему сказали сотрудники детприемника, уже спешила сюда. Потому что симпатичная девушка по имени Катя подробно объяснила ей, где находится Тарасик.
   На полукруглой паперти церкви Воскресения в Сокольниках толпились нищие обоего пола, и каждый с надеждой в глазах протягивал руку к Лене Апулевич, которая с сосредоточенным лицом поднималась по низким ступеням к дубовым дверям храма. Она была в черном, бесформенном, похожем на технический халат платье и того же цвета платке на голове. Больше всего она напоминала истово верующую молодую вдову, которую недавно постигло большое несчастье.
   Лена прошла в ту часть церкви, где почти не было молившихся, и принялась ставить перед иконами черные маленькие свечки. Глаза ее были полны слез, губы шептали беззвучно, на лице застыло выражение скорби и печали. Никто не обратил внимания на то, как она вышла из церкви: пятясь, без поклонов и ни разу не осенив себя крестным знамением. Лена выполнила предписания Норы точно и скрупулезно, как аптекарь, составляющий лекарство по сложному рецепту.
   Следующим пунктом программы было посещение погоста. Словно в трансе, не отдавая себе отчета в том, что делает, она села на трамвай и доехала до Преображенского кладбища. Вскоре Лена уже шла по дорожке между надгробиями, высматривая могилы со следами недавних похорон.
   Задача у нее была простая, но ответственная: нужно было найти три свежие могилы с именем Дмитрий на надгробном камне, взять с них по горсти земли, положить в три разных мешочка, дождаться полуночи и, не мешкая, действовать по инструкции Норы.
   Катя осознавала, что спит. Она десятки раз была здесь. Это место было совсем рядом с их домом в Шапсугской: мама всегда говорила, что оно волшебное. В годы Великой Отечественной здесь были страшные бои, и в эту землю легло много солдат: и наших, и немецких. С виду сказочная, треугольная ромашковая поляна на самом деле была настоящим кладбищем. Братской могилой. И для лежащих в ней людей уже не имели значения ни возраст, ни национальность. В таких местах соприкасаются параллельные миры, происходят чудеса, вроде исцелений тяжело и безнадежно больных, а также таинственные исчезновения. Нечисть тоже любит появляться в таких местах, чтобы подкормиться энергией страха.
   По поверью, надо было подойти к одному из трех неохватных дубов, прижаться к нему всем телом и попросить исполнить желание. На одну минутку Кате показалось, что сейчас увидит Диму, но, хотя это чувство быстро прошло, она была уверена, что он тут недавно побывал. Может быть, тоже во сне? Незаметно она дошла до старого покосившегося деревянного домика, который видела до этого много-много раз и точно знала, что в нем никто не живет. Но сейчас домик показался обитаемым, хотя дверь была закрыта и окна не освещены.
   Сердце громко стучало, наполняя невыносимой тревогой, и она сама себя подгоняла, стараясь дойти как можно скорее. А избушка все не приближалась, будто оставалась на прежнем месте. Идти было все труднее, словно она несла рюкзак килограммов на тридцать. Задыхаясь, преодолевая дрожь в усталых ногах и постанывая от боли под ложечкой, Катя потянула на себя дверь, грубо сколоченную из толстых досок. Дверь отворилась неожиданно легко и без всякого скрипа.
   Она почему-то твердо знала, что ей непременно нужно в эту избушку зайти. Подождав, чтобы глаза привыкли к темноте, Катя осмотрелась. За некрашеным столом кто-то сидел. Сама собой зажглась керосиновая лампа, подвешенная под низким потолком, и в комнате стало немного светлее. Она разглядела старика с большой белой бородой.
   – Здравствуйте, – с опаской поздоровалась Катя.
   – Здравствуй, Катя. Добро пожаловать! – Голос старика звучал глухо, но внятно и без угрозы.
   – Скажите, где я? Неужели в Шапсугской? Я ведь только что была в Москве… – растерянно сказала Катя, – я знаю, что сплю…
   – Ну не совсем, – ответил бородатый старик. – Давай знакомиться, я твой прадед Григорий.
   – Есаул? – ахнула Катя.
   Она больше не робела, потому что чувствовала добро, исходившее от этого белобородого старика.
   – Ты можешь спросить меня, о чем хочешь, а я отвечу, – сказал прадед.
   – Я хочу знать, буду ли я счастлива?
   – Глупый вопрос. Ты уже счастлива, – с легкой укоризной ответил дед Григорий. – Но есть клубок злобных сил, которые будут вредить тебе и твоему мужу. – Старик повысил голос. – А ты, девочка, должна быть вдвойне осторожной, ты уже не одна, в тебе зародилась новая жизнь, и ты должна беречь ее!
   – Я беременна? – ахнула Катя.
   – Да, точно так, – подтвердил старик, – будь осторожна и, если захочешь, приходи ко мне, когда тебе будет нужен совет. Хотя ты и сама все прекрасно знаешь. И знай, что я приглядываю за тобой и помогу, если будет такая нужда. Возвращайся обратно.
   – Спасибо, дедушка, – сказала с благодарной улыбкой Катя, обнимая старика, – и до свидания!
 
   Лена вернулась домой. Бросив сумку на пол, небрежно скинула у порога туфли и пошла к себе в комнату. Обычно к ней не заходила без предварительной договоренности даже домработница, потому что Лена крайне болезненно реагировала на несанкционированные заранее вторжения. А комната у Лены была очень необычной… Собственно говоря, это была даже не комната, а огромное, похожее на зал помещение со спальней, кухней, гардеробной и невероятной по величине ванной: за перегородкой из дымчатого стекла, под очень высоким потолком. Все это хозяйство содержалось в безукоризненной чистоте и было оборудовано по последнему стону дизайнерской моды.
   Лена накрыла черной скатертью обеденный стол на изогнутых ножках и долго устанавливала зеркала так, чтобы они отражались друг в друге каскадом, образуя призрачный зеркальный коридор. Отсюда должна прийти помощь, обещанная Норой…
   Лена совсем не боялась и правильно установила свечи, отчего изображение многократно умножилось. А потом мимоходом посмотрела на себя в зеркальное полотно. Хороша! И как мог Дима предпочесть ей Катю? Лена откинула ревнивые мысли и потерла зеркало салфеткой, словно художник, только что нанесший на полотно картины последний мазок.
   Зеркало – это сатанинское стекло. Вход в Зазеркалье. Оно завораживает и притягивает, манит и обольщает. Сквозь него на нас глядит потусторонний мир и развлекается, словно у телевизора. Правда, есть одна очень существенная разница – людям не дано повлиять на действие, за которым они наблюдают, а духи и демоны могут это сделать очень легко.
   Для них это проем, сквозь который они могут даже проникнуть, если человек окажется небрежным и невнимательным. А сколько темных сущностей питается эмоциями красавиц, которые не налюбуются на себя и без конца крутятся перед зеркалом! Недаром примета говорит: мол, не гляди часто в зеркало – красоту проглядишь. Нельзя ни есть, ни пить перед ним, вместе с нами к энергии, заключенной в воде и еде, приобщаются темные силы, живут и здравствуют, отнимая счастье у своего донора…
   Увиденное во сне зеркало всегда не к добру. Сколько сказок, легенд и баек связано с зеркалом, сколько примет, обычаев, обрядов! Если в доме покойник – зеркала занавешивают, чтобы не высмотрел с того света себе спутника, а вовсе не в знак траура, как многие считают.
   В черной магии зеркало – необходимый и уважаемый предмет, без него не обходится ритуал настоящего крепкого приворота. И сейчас Лена была уверена в своих силах и нисколько не боялась. Нужно только быть очень точной и аккуратной, она еще докажет им всем, что способна на многое. Острым, как хирургический скальпель, ножом Лена полоснула себя по подушечке большого пальца, пропитала хлынувшей кровью белую тряпицу, которую дала Нора, прошептала нужные слова и деловито остановила кровь.
   Достала отрез черной драповой ткани, который специально купила для этой цели, портновский мелок и принялась тщательно копировать пентаграмму, расстелив ткань на полу. Время от времени сверялась с листком бумаги и удовлетворенно кивала. Пересчитав свечи, расставила их полукругом. Разделась догола, встала в середину пентаграммы и начала медленно и внятно читать слова заклинания, подражая манере Норы:
   – Пойду я волчьей тропой, пойду я темным лесом, помолюсь я пням, поклонюсь я бесам…
   Трепещущее пламя свечей наклонилось, как при сильном порыве ветра. Возле окна стал постепенно сгущаться сумрак, приобретая размытые очертания, и, наконец, показались глаза, горевшие одновременно красным и зеленым. Это было необычное, жуткое зрелище, и сердце Лены подпрыгнуло и забилось очень часто. Но не зря про нее говорили, что она девушка с характером. Она не отступила, не покинула пентаграмму, только голос ее стал громче, и в нем звенел металл:
   – Чтобы до гроба, как из гроба, ни поправить, ни переделать, ни заново сотворить, ни отшептать, ни отговорить ни старику, ни девице, ни колдуну, ни колдунице… Чтобы не мог Дмитрий без меня дышать, есть, пить, куска в рот положить…
   Темнота стала приближаться к границе пентаграммы медленно-медленно, как бы играя.
   – Привязка без отвязки, как утро от вечера, день от ночи, лето от зимы, земля от неба, небо от звезд частых, звезды от месяца, месяц от солнца, солнце от туч, тучи от грома, гром от молнии, гнев ото дня, счастье от горя… Счастье от горя…
   Забыла!
   Лена лихорадочно пыталась вспомнить слова, пыталась представить лист бумаги, на котором они были написаны, сжимала кулаки и морщила лоб в тщетной попытке припомнить, но ничего не выходило, а пауза уже непозволительно затянулась. Махнув рукой на предупреждение Норы не выходить из пентаграммы, Лена метнулась к столу, схватила бумажку с написанным заговором и, оглядываясь на темноту в углу комнаты, снова ступила в круг.
   – Счастье от горя – ни сна, ни покоя, ни отдыха… – с облегчением продолжала она.
   Огоньки свечей внезапно отделились от фитилей и взмыли вверх, непроглядная темнота обступила круг с нарисованной пентаграммой и превратилась в стены колодца, сложенного из черных камней. Лена завыла от страха, потолок комнаты куда-то делся, и теперь она смотрела в темно-синее звездное ночное небо со дна глубокого черного колодца, образованного границами круга.
   – Это не на самом деле, – сказала себе Лена, – этого просто не может быть…
   И тут увидела, что на стене колодца прямо перед ней барельефом проступают контуры обнаженной женщины, которая с трудом отлепила от черных камней руки и протянула их к Лене. Пальцы на этих руках были невероятной длины и заканчивались острыми, как у хищной птицы, когтями.
   Когда Лена попыталась закричать, то у нее из горла вырвался слабый писк. Так жалобно пищит мышь, которую схватила сова. Черный барельеф с горящими желтыми глазами приблизился к Лене вплотную и обвил ее, как теплая тина. Лена ощутила, как становится одним целым с этой жуткой фигурой, и беспомощно застонала. В глазах у нее померкло, и она решила, что умирает…
 
   В магическом кабинете Норы царил, как всегда, полумрак, лишь слегка разгоняемый огоньками свечей. Привыкнув к самым разным клиентам, она выполняла необходимые действия механически, без огонька. Стараясь не смотреть на молодого, плохо одетого мужчину, Нора встала, взяла небольшую коробку и положила на стол. Мужчина следил за ней с напряженным вниманием. Внимательный взгляд уловил бы очень много интересного в его внешности.
   Было понятно, что услугами парикмахерской он не пользовался очень давно и его шевелюру пыталась привести в порядок старательная, но неумелая рука. Чистая одежда, несмотря на все усилия, выглядела как ветошь, которую несколько лет хранили на чердаке и надели по недоразумению. В его глазах застыли отчаяние и скорбь унижения.
   Но, несмотря на плачевное состояние гардероба, он был очень симпатичным – глубоко посаженные темно-серые глаза, аккуратный прямой нос, мужественная линия подбородка, твердо очерченные губы, оттененные небольшими темными усиками, нервные руки с длинными красивыми пальцами, которые сейчас переплелись от нервного напряжения.
   – Я сделаю то, о чем вы просите, но прошу вас накрепко запомнить, что природа не терпит пустоты и не любит, когда нарушают равновесие. Вы приобретете деньги, как и хотели, – Нора смотрела на мужчину серьезно, без своей обычной, чуть уловимой усмешки, – много денег. Но что-то исчезнет из вашей жизни, возможно, важное и ценное для вас, а возможно, не очень. Вы готовы к этому? – Нора заранее знала, что ответит мужчина. Жажда добыть желаемое любой ценой уже заслонила у него разум.
   – Да-да, конечно! – Мужчина прижал обе руки к сердцу, желая убедить Нору не отказывать ему. – Я готов! Если бы вы знали, как мне это нужно!
   Нора готовилась к проведению обряда на привлечение денег. Простенький обряд, но элегантный. Она всегда делала это с удовольствием.
   – Снимите, пожалуйста, правый ботинок, – с вернувшейся вновь легкой усмешкой во взгляде попросила Нора.
   Растерявшийся мужчина торопливо кинулся развязывать шнурок, протянул стоптанный ботинок Норе, стыдливо отводя глаза, и застыл, сидя в неловкой напряженной позе.
   Обмыв подошву ботинка в фарфоровой миске с водой, она небрежно бросила его на пол. В потемневшую от грязи воду насыпала медных монеток, потом опустила туда руку.
   – Купец несет венец злат, и как он удаче сват и брат, так и Михаил по колено не в дерьме, а в злате и серебре, – зазвучал ее мелодичный голос. – Как мертвец от гроба не отходит, так и у Михаила деньги от сумы не отойдут…
   Зачерпнув горсть воды, она вылила ее на голову съежившегося мужчины. Насыпала в воду еще монет и перемешала рукой. Потом разбила в миску яйцо и резко загасила в ней свечу. Размешала содержимое миски большой серебряной ложкой и в образовавшуюся воронку кинула щепотку соли.
   – Баба-колдуница, что в гробу лежит, свой гроб сторожит, – продолжала она говорить нараспев, – ходила по земле смело, вершила свое колдовское дело. Счастье собирала, удачу воровала и себе даровала, подари Михаилу, мертвячка, удачу, дай ему денег в придачу. Не имей своей воли на этот час, а сделай, что приказано сейчас. Ключ, замок, язык.
   Нора позвала секретаршу, которая торопливо унесла миску с грязной водой. Мужчина смотрел вопросительно.
   – Все, – сказала она строго, – надевайте-ка свой ботинок – и до свидания.
   Для Михаила все изменилось с того момента, как он покинул салон Норы. Он дошел до метро и остановился, нащупывая в кармане мелкие монеты. Взгляд упал на пухлый желтый бумажник, валявшийся возле урны. Мимо шли плотным потоком люди, большинство из них смотрело вниз, себе под ноги, но никто ничего не видел. Михаил быстрым шагом подошел и поднял.
   На ощупь бумажник был гладкий и довольно увесистый. Михаил зашел за ближайший газетный киоск и раскрыл бумажник: тот с готовностью распахнулся, чтобы обрадовать нового хозяина толстенькой пачкой зеленоватых банкнот. У Михаила перехватило дух, и он, плюнув на осторожность, начал дрожащими руками пересчитывать деньги. Их было много, невероятно много – около тысячи долларов. Вот, началось! Не подвела, не подвела ведьма! Какое счастье! Это не просто деньги, это решение многих проблем. Это избавление от навязчивых кредиторов, ботинки жене и много вкусной еды, которой они уже давно не видали! Стоило только сполоснуть подошву его ботинка в обычной миске с водой…
 
   Общежитие МГУ, в отличие от муравейника или улья, никогда не засыпает полностью. В его комнатах-ячейках днем и ночью происходят свои драмы и комедии, сходятся и расходятся местные Ромео и Джульетты и довольно часто заключаются брачные союзы, но далеко не все из них заканчиваются свадьбой или хотя бы посещением ЗАГСа.
   Последнее время Гарик и Шухрат стали часто ссориться, а все из-за Димы с Катей. Шпилевский искренне сожалел о выборе Сидоркина и просто отказывался понимать, как можно ссориться с мачехой, от которой зависишь материально.
   Он бы так не поступил, а женился бы на Лене Апулевич как миленький, да еще и ублажал бы ее на каждом шагу, предвосхищая каждое желание по мере сил и возможностей, дай бог здоровьечка ее папе-олигарху. И ни за что бы не уехал с Рублевки в какое-то Гольяново, чтобы тесниться в двух игрушечных комнатушках с родственниками нищей невесты из Краснодарского края.
   Зато Шухрат в душе был романтиком и ни в какую не соглашался с доводами прагматичного друга. И к тому же завидовал Диме с Катей белой завистью, потому что любил детей и сам мечтал нарожать кучу ребятишек в любви и дружбе с любимой женой. А еще лучше с женами. Четырьмя, как у пророка Магомета, мир его праху.
   Самому Шухрату родители давно присмотрели невесту и даже просватали ее. Он ухитрился издали посмотреть на будущую жену и очень был ею разочарован. Низенькая и похожая на кеглю Дильбар не пробудила в нем нежных чувств, но против родительской воли в Узбекистане восставать не принято. Поэтому по его просьбе родители отложили свадьбу до тех пор, пока Шухрат не закончит университет.
   Поорав друг на друга от души, приятели похлопали друг друга по плечам, выкурили перед сном по последней сигарете и улеглись спать. Шухрат перед сном успел прочитать суру из Корана, потом положил его на тумбочку и последовал примеру сладко посапывающего Шпилевского.