Страница:
– Дедушка, дай…
Старик проворно схватил ее кисть в свои широкие, как лопаты, ладони, и Нора почувствовала внутренний удар такой силы, что рука до локтя отнялась и невыносимо заломило в висках. Нора упала на колени, потому что ослабшие вдруг ноги отказались служить.
Лицо старика разгладилось и стало торжественным и умиротворенным, как будто он выполнил наконец то, что должен был непременно сделать. В нем не было больше напряжения, одна только страшная усталость и ожидание.
– Сейчас поможем тебе, родимый! – Бабушка вышла на двор и обратилась к стоявшим там мужикам: – Эй, сделайте дыру в потолке! Да кусок крыши разберите! Видите, никак не отойдет! – Мужики дружно попятились: ни дать ни взять овечье стадо. – Да чего оробели-то? – пристыдила их бабушка. – Крыши, что ли, не видали? Не мне ж с топором туда лезть! От народ!
От толпы мужиков отделились двое самых молодых и смелых. Они полезли наверх, а остальные молча застыли на месте с испуганными лицами.
– Пойдем, ягодка моя, проводим душу деда Данилы. – Бабушка обняла Нору за плечи и повела в дом…
Чем шире становилась дыра в потолке, тем больше и больше изменялось дедово лицо. Оно становилось все более сосредоточенным, значительным… И внезапно в жуткой тишине раздался шумный вздох… А спустя некоторое время хриплый выдох. Все… Колдун Данила умер, а всю свою силу передал Норе.
Как они возвращались обратно, Нора помнит плохо, наверное, спала большую часть времени, изнемогая от полученного дара.
Она опять наполнила бокал коньяком и закурила следующую сигарету. Прошлое возвращалось к ней, по-видимому, затем, чтобы укрепить и поддержать в настоящем. Норе катастрофически не хватало любви. Ее боялись, ее желали, но не любили.
Она еще дважды была у бабушки, проводя у нее все летние каникулы. Однажды бабушка разбудила Нору среди ночи, чтобы показать ей свою смерть, смерть ее матери и смерть, которая в свою очередь придет за Норой.
– Это надо знать! – торжественно и строго сказала бабушка. – Мы должны видеть свою кончину, чтобы жить без страха. Понимаешь, милушка моя?
Она напоила внучку тошнотворно-горьким питьем, чтобы той не мешал ненужный страх, и велела наклониться над медным тазом, полным речной мутноватой воды.
Когда рябь улеглась, она отчетливо увидела бабушку, лежащую на высоких белых подушках, потом бабушку в гробу, в бордовой теплой кофте и белом платке. Потолок был разобран, как у деда Данилы, видно, тяжело будет уходить бабушка.
Картинка сменилась, и она увидела мать в длинном, наверное больничном, коридоре. Исхудавшее лицо, огромные глаза, прозрачные руки. После увидела маму, лежащую в гробу, укрытую белым до самого подбородка, лицо желтое, как восковая свечка, и страдальчески искаженное.
«Такая молодая! – подумала тогда Нора – Как же так?»
В следующем видении она увидела длинную сухую старуху в черном халате.
– Кто это? – удивилась Нора.
И тут поняла: это же она сама! Вот эта старуха, высохшая и корявая, как старая береза. Затем она увидела маленькую девочку, которая плача склонилась над ее гробом и была как две капли воды похожа на саму Нору в детстве. Потом вода потеряла прозрачность, и все исчезло.
– Хорошо видела? Ясно? – строго спросила Нору бабушка. Та только кивнула, не доверяя пропавшему вдруг голосу. – Вот и запомни, деточка, вовремя роди себе дочурку, чтобы на твоих похоронах оплакала тебя внучка…
Нора так глубоко погрузилась в свои воспоминания, что не сразу услышала пронзительный сигнал телефона, а поскольку номер ее мобильного был известен только избранным, это могло означать только одно – звонил кто-то из особо важных клиентов. Она ощутила себя сидящей в глубоком кресле с пустым бокалом в руке. Рядом на журнальном столике надрывался и вибрировал ее усыпанный бриллиантами черный телефон. Нора огляделась по сторонам, с трудом сосредоточившись на бронзовых часах в виде сидящего на бочке Мефистофеля в шляпе с петушиным пером, шпагой в одной руке и кружкой в другой. Часы показывали половину второго ночи. Кого несет нелегкая?
Нора включила телефон и поднесла к уху: в трубке раздался голос Изольды. Она просила срочно приехать к ней на Рублевку…
Уже начало светать, когда Нора Кибельская и знаменитый московский адвокат Всеволод Аронович Ивангер подъехали – каждый на своей машине – к резиденции Сидоркиных на Рублевке. Во дворе особняка они увидели «скорую помощь», пару милицейских «уазиков» и «газель» с черной полосой на борту: видимо, труповозку. Между ними и домом с озабоченным видом сновали люди как в милицейской форме, так и в штатском. Вновь прибывшие, не сговариваясь, одновременно вышли из машин, синхронно захлопнули дверцы, а затем плечом к плечу направились к пандусу, ведущему ко входу в особняк.
Ивангер, маленький, похожий сзади на Винни Пуха лысый толстячок в круглых очках на коротеньком носике, забавно семенил рядом с величественно-статной в своем темно-сером английском костюме Норой, уверенно шагавшей на своих высоких каблуках.
Как раз в этот момент обе створки высоких входных дверей особняка распахнулись, и двое мрачного вида мужчин в черных комбинезонах вынесли носилки с накрытым белой простыней телом. Рядом с ними шагал высокий худощавый врач с небольшим чемоданчиком в руке. Ивангер подкатился к нему, словно Колобок, и без обиняков поинтересовался: что имело на самом деле место, убийство или несчастный случай?
– Почему же сразу убийство? – снисходительно усмехнулся врач. – Ничего подобного, я полагаю, это был наибанальнейший инфаркт, правда, обширный…
Расстроенный дворецкий проводил Ивангера и Нору к Изольде. Новоиспеченная вдова возлежала в полупрозрачном голубом пеньюаре – очень сексуальном – на кровати в комнате Димы. Вернее, полулежала, поскольку заботливый Алексей Сеич подложил ей под спину и голову две большие подушки. Она была бледна, а глаза покраснели от бессонной ночи. С хозяйкой дома уже побеседовали милиционеры, поэтому они не возражали против присутствия в доме посторонних. После ухода милиции около кровати остались стоять два стула с высокими резными спинками. Изольда показала на них рукой, приглашая гостей садиться.
Тучный адвокат галантно поцеловал своей клиентке кончики пальцев и, смешно посапывая, взгромоздился на свой стул, Нора с достоинством опустилась на второй, ободряюще улыбнулась Изольде. Та поблагодарила обоих, что приехали поддержать ее в трудную минуту.
– Я так рада, что вы здесь, Всеволод Аронович, – сообщила она адвокату. – Вы настоящий друг, на вас всегда можно положиться.
– К вашим услугам, – вежливо ответил Ивангер. – Только никак в толк не возьму, какая сейчас польза от моего присутствия? Конечно, Родион Петрович был для меня больше чем клиент, я очень уважал его как личность и человека дела, но…
– Польза от вашего присутствия может быть огромной, – возразила Изольда и жестом отпустила стоявшего у стены Алексей Сеича, попросив его закрыть за собой дверь как можно плотнее. – Это разговор не для ушей прислуги, – пояснила она и обменялась с Норой исполненными значения взглядами.
– Итак, в чем суть проблемы? – Ивангер выжидательно уставился на Изольду серыми проницательными глазками, увеличенными стеклами очков до размеров двух монет рублевого достоинства.
Изольда не стала ходить вокруг да около, с ходу предложив адвокату сто тысяч зеленых за подмену завещания более приемлемым для нее лично вариантом. Ивангер пришел в ужас, на минуту утратил дар речи и некоторое время только махал руками, словно пытаясь отогнать от себя призрак непрофессионализма.
– Мало вам? – вмешалась в торг Кибельская, переглянувшись с клиенткой. – Ну что же, тогда перейдем к более надежной валюте: та же сумма, но в евро, вас устроит?
Ивангер начал всячески отказываться, отбиваться от искусительниц руками и ногами. Попытался урезонить настойчивых дам, объясняя, что в их кругах деньги ничто по сравнению с репутацией, что он член московской коллегии адвокатов и, если выйдет наружу факт подделки завещания, ему придется застрелиться или облить себя бензином и поджечь на пороге суда в знак раскаяния.
Но даже эти страсти не произвели на Изольду большого впечатления: ее не так-то просто было сбить с толку. Сейчас, когда на пути к миллионам стояла всего-навсего одна хрупкая преграда в виде реноме какого-то стряпчего, ничто не могло ее остановить.
Конечно, можно было бы перенести основной удар на Диму, но устранять его физически в силу сложившихся обстоятельств им с Норой было не с руки: почти одновременная кончина отца и сына неизбежно вызвала бы кривотолки и подозрения. Поэтому она предложила упрямцу последовательно полмиллиона, потом целый миллион евро, однако комичный с виду адвокат оказался твердым орешком: он стоял на почве закона неколебимо, как скала, и на все предложения отвечал твердым отказом.
– Есть такое понятие, как честное имя! – Адвокат перешел на крик в конце концов. – Поймите, наконец, Всеволод Ивангер не продается и не покупается, зарубите себе на носу.
– Но я же не призываю вас продавать ваше имя, уважаемый Всеволод Аронович, – возразила безутешная вдова; дотянувшись рукой до лица адвоката, она нежно погладила его по красным от негодования щекам внешней, а потом внутренней стороной ладони. – Я прошу только о дружеской услуге. Я знаю, вы женаты, но мы могли бы стать близкими друзьями, очень близкими, совсем-совсем… – проворковала она, с порочной улыбкой поправляя пеньюар на соблазнительно просвечивающей сквозь него груди.
Ивангер отпрянул от Изольды и выставил перед собой пухлые ручонки:
– Нет, нет и нет!
– А еще мы могли бы вместе отдохнуть на вашей вилле в Испании, – продолжала в том же духе Изольда, не обращая ни малейшего внимания на возражения юриста. – Ошибаетесь, теперь у вас есть вилла в Испании. И это в придачу к моей дружбе и глубочайшему к вам уважению. Соглашайтесь, что вам стоит!
Адвокат резко встал, показывая всем своим видом, что разговор закончен. И тут в бой вступила Нора.
– Ну-ка сядь на место, – командным голосом предложила она Ивангеру. – Что ж, если ты не хочешь по-хорошему…
Удивленный ее тоном адвокат машинально выполнил приказание и тяжело опустился на стул. Нора подошла к нему, мягким движением сдернула с его носа очки и предала Изольде. Потом взяла юриста за подбородок обеими руками, посмотрела в глаза. Взгляд ее стал невыносимо тяжелым, всепроникающим, настолько тяжелым, что адвокату захотелось закрыть лицо руками, но сделать это он почему-то не смог. Он вообще не был в состоянии пошевелиться, даже когда глаза Норы из голубых стали угольно-черными и стало невыносимо страшно. Адвокат с ужасом почувствовал, что воля к сопротивлению тает, улетучивается куда-то, словно пар или дым сигареты. Лицо его приняло бессмысленное, чуть ли не идиотское выражение, глаза остекленели, рот приоткрылся, и на сей раз в ответ на очередное предложение Норы он безучастно мотнул головой в знак согласия.
Кибельская с торжествующим видом подмигнула клиентке: обе довольно рассмеялись. Дело было сделано. Правда, адвокат выглядел неважно – как зомби, а глаза у него по степени осмысленности напоминали две оловянные пуговицы. Изольда подала ему очки, однако водружать их на нос адвокату пришлось Норе. Она знала, что через пару часов упрямец придет в себя и выполнит заложенную в его сознание программу. Взяв адвоката под руку, она, коротко кивнув на прощание Изольде, поволокла его к выходу. Тот переставлял ноги, как автомат, и даже не оглянулся на свою работодательницу. Как только дверь за ними закрылась, Изольда с облегчением перевела дух. Потом повернулась к портрету Татьяны, висевшему на противоположной стене, погрозила ей пальцем и злорадно подмигнула.
Нугзар с чувством захлопнул за собой дверь квартиры на Котельнической. Дожидаться лифта не хотелось: он сбежал вниз по лестнице, прыгая через ступеньки. Столкновение с магом такого уровня, как Нора, стоило ему огромной потери сил. Все их последние совместные попытки воспользоваться Тьмой, чтобы пополнить запасы энергии, срывались одна за другой. Он уже догадался, что это не случайность, что кто-то сознательно вредит им, помогает жертвам вырваться из зоны их влияния, но с какой целью? Нугзар просто терялся в догадках.
Он до самого утра бродил без цели по улицам ночной Москвы, размышляя о своей жизни и наступивших в ней переменах. Время от времени отвлекался на редких прохожих и, как скупец, поднимающий рассыпанные кем-то монеты, собирал энергию, которую так бездумно они растрачивали. Вот парень толкнул случайно девушку, и она ненавидяще зыркнула на него. Пустячок, а приятно…
По дороге ему попались человек пять доноров, но их слабенькие эмоции не могли компенсировать энергетической анемии, которая началась у Нугзара. Он ясно сознавал, что еще пара дней – и старение примет катастрофические размеры.
Он дошел до вестибюля станции «Таганская» и остановился покурить, предвкушая, как войдет в вагон, и минимум тридцать человек лишатся в этот день удачи. В подземелье это сделать так же легко и просто, как вынуть соску изо рта младенца. Нугзар очень любил метро и часто им пользовался, хотя Нора подшучивала над ним и не одобряла это увлечение. Она вообще не признавала демократичности ни во взглядах, ни в одежде. Женщина, что тут скажешь! Ей главное – пустить пыль в глаза да окунуться с головой в зависть пустых людишек, поедающих взглядами ее шикарную машину или изысканное платье.
Нугзар огляделся по сторонам и заметил полного, средних лет мужчину в деловом костюме и броском галстуке, который вальяжно подошел к серебристой красавице «инфинити» и расположился за рулем, не глядя по сторонам. Лицо у него было настолько самодовольным, что Нугзар с нехорошей улыбкой тряхнул кистью руки в сторону пижона. С ногтя указательного пальца мага сорвался синий светящийся шарик, который с быстротой молнии понесся к машине. Шарик ударил в правое переднее колесо, и оно лопнуло со звуком пистолетного выстрела.
Удовлетворенно хмыкнув, Нугзар выбросил окурок в урну и, даже не оглянувшись, вошел в метро, словно в теплое море: в этом замкнутом пространстве энергия человеческих тел сливалась в один сплошной поток излучения, медленно стекающий на перрон по ложбинам эскалаторов.
Нугзар заряжался отрицательной энергией, получая ее от раздраженных, озабоченных своими проблемами пассажиров. Глупые люди, спустившись в подземелье, пытаются отгородиться от других книжками и газетами, стараются не обращать друг на друга внимания, но все равно остаются идеальными объектами для откачки жизненных сил. Этому способствовало и место, и скученность, а самое главное, перманентная раздраженность пассажиров. А если случалась ссора с взаимными оскорблениями, Нугзар получал двойное удовольствие: так радостно было наблюдать, как они выясняют отношения…
Конфликты возникали из-за малейшей мелочи, например, если кому-то наступили на ногу… Воистину, ничтожные существа эти москвичи, недостойные сожаления. Сколько их выйдет сегодня из вагона на подкашивающихся ногах и придет домой в подавленном настроении! А сколько из них сорвет на близких свое раздражение!
Но никто не сопоставит свое состояние с тем, что они ехали в одном вагоне со смуглым, черноглазым человеком, который к тому же не прикоснулся к ним даже пальцем…
С тяжелым сердцем переступил Дима порог родного дома: ему вдруг показалось, что все здесь стало чужим и враждебным. В прохладном холле его поджидала Изольда, одетая в черное короткое платье, больше уместное в коктейль-баре, чем в дни траура. Волосы у мачехи были уложены в высокую прическу, щеки слегка подрумянены, а губы были ярко-красного цвета и выглядели вызывающе. Она сидела в глубоком кресле, закинув ногу на ногу, совершенно не смущаясь тем фактом, что короткая юбка едва прикрывает нижнее белье.
Дима заметил, что Изольда подшофе: на столике стояла початая бутылка французского шампанского, уместная больше на празднике, чем на поминках, ваза с фруктами, коробка с шоколадом и один бокал. Пепельница была полна окурков, видимо, Алексей Сеич старался не беспокоить хозяйку без крайней необходимости, а сама она не считала нужным заниматься уборкой мусора…
Под довольным взглядом мачехи Дима уселся в кресло напротив и вопросительно посмотрел на Изольду. Но та молчала, по ней было видно, что чувствует она себя абсолютно комфортно. Изольда аккуратно наполнила свой бокал и тут же отхлебнула из него с видимым удовольствием. Потом прикурила тонкую коричневую сигарету, картинно выдохнула дым к потолку. Из курса психологии Дима знал, что это свидетельствует о хорошем настроении. Поведение Изольды нельзя было расценить иначе как издевательство. А она явно растягивала удовольствие и не торопилась начать разговор, хотя и казалась немного выбитой из колеи, что ей было совсем не свойственно: Дима был уверен, что помешательство от горя ей не грозит.
– Когда похороны? – спросил он, чтобы не молчать.
– Завтра в двенадцать на Хованском кладбище. Рядом с твоей мамашей, – насмешливо улыбнулась Изольда и добавила тоном прокурора: – Это ты во всем виноват, довел отца до инфаркта!
– Похоже, ты не очень расстроена. Сволочь ты, Изольда, – не выдержал Дима.
– Хами, хами… – отмахнулась наманикюренными, похожими на острые коготки пальчиками мачеха, – мне все равно, дурачок!
Дима был готов взорваться, и, словно чувствуя это, в холл вошел дворецкий с круглым подносом в руках. На подносе красовалась любимая Димина кружка – густо-оранжевого цвета с белым слоненком. Кружка родом из детства, от мамы.
– Выпейте чайку, Дима, с лимончиком, как вы любите… Ох, горе… – Алексей Сеич поставил кружку на столик.
– Что вы суетесь, когда вас не просят, Алексей? Оставьте нас, у нас серьезный разговор! – повысила голос Изольда.
Дворецкий вышел, не удостоив молодую хозяйку взглядом, зато на Диму посмотрел тепло и сочувственно.
– Да какие сейчас могут быть серьезные разговоры? – удивился Дима.
Больше всего ему хотелось пройти в свою комнату, упасть на кровать, зарыться лицом в мягкую подушку и замереть. А может быть, и заплакать.
– Более чем серьезные, – ехидно сказала мачеха. – Я хочу сразу предупредить тебя, чтобы ты не рассчитывал на свою долю наследства. Родион перед смертью составил завещание в мою пользу, понятно? Теперь я тут хозяйка! – В подтверждение своих слов Изольда топнула ногой в изящной туфельке и скривилась в неприятной усмешке. – Можешь оспорить завещание в суде, только делать это я не советую, мои адвокаты тебя с дерьмом сожрут!
Дима смотрел на мачеху и не верил глазам. Конечно, он всегда знал, что Изольда любит не отца, а его деньги, которые для нее значат все. Деньги – ее религия… Но оказывается, кроме любви к денежным знакам, у нее нет ничего святого.
– Вот ты как заговорила! – против желания повысил голос Дима. – Даже похорон не дождалась. Шампанское пьешь. Радость у тебя…
Изольда закурила новую сигаретку и взглянула на Диму с нескрываемым торжеством:
– Ты зависишь теперь от моей доброй воли. Я могу тебя по миру пустить… Имей в виду, если не женишься на Лене, ничего, кроме своих шмоток, не получишь!
– Не радуйся раньше времени! – крикнул мачехе Дима. – Все равно по-твоему не будет!
Родиона Сидоркина хоронили на Хованском кладбище под Москвой. Народу было много, но Дима держался особняком, и с соболезнованиями подходили в основном к театрально рыдающей Изольде. Молодая вдова была чудо как хороша в строгом черном платье и маленькой, того же цвета шляпке с вуалеткой. Глаза она прятала за большими очками с темными стеклами, а несуществующие слезы картинно вытирала белейшим кружевным платочком.
Изольда настояла, чтоб гроб Родиону купили самый дорогой из всех, имевшихся в погребальной конторе. Поэтому гроб был воплощением безвкусицы и глумления над чувством скорби: напоминал рояль из красного дерева. Дима подошел прощаться с покойным последним. Положил руку на край гроба и долго смотрел на отца, до половины укрытого белым саваном. Черные костюм и галстук придавали ему торжественный вид. Лицо было немного оплывшим, из-за чего морщины разгладились. Он казался бы моложе, чем при жизни, если бы не свойственное мертвым застывшее выражение лица. Дима наклонился, поцеловал отца в холодный лоб… И кивнул могильщикам.
Четверо таджиков в синих комбинезонах медленно опустили гроб на веревках в могилу. Все участники церемонии бросили в раскоп по горсти земли, и, только услышав стук комочков глины по крышке гроба, Дима понял, что отца больше нет.
Ему стало неимоверно тяжело. Он незаметно отошел за соседнее надгробие в виде черного мраморного креста, встал за ним, наблюдая, как тает толпа людей. Двое незнакомых мужчин в темных костюмах провели мимо него утомленную своей ролью Изольду, поддерживая ее код руки. Наконец все ушли.
Дима остался один над могильным холмиком, стесняться было некого, и он плакал так горько, как никогда в жизни, если не считать смерти матери. Он ощущал себя потерявшимся ребенком, который больше никому не нужен.
– Мои соболезнования… – Кто-то тронул Диму за плечо.
Он обернулся и вздрогнул: перед ним стоял отец в том самом черном костюме и галстуке, в которых его только что похоронили.
– Папа? Ты?
– Пусть пробоина в днище и тонет твой бриг, будь спокоен, дружище, ведь и смерть только миг…
– Наша любимая пиратская песенка, – сквозь слезы улыбнулся Дима. – Что ты тут делаешь, папа?
– Хороню себя. Шутка. – Отец хлопнул Диму по плечу таким знакомым жестом.
– Тебя отпустила Морта? Она обещала мне!
– Она меня поцеловала, – серьезным тоном сказал Родион, – живые от этого умирают, а мертвые начинают ходить…
Мимо них прошла чета пенсионеров: седенький старичок и высокая толстая бабулька. Они скользнули равнодушным взглядом по лицу Димы, а Сидоркина-старшего и вовсе не заметили.
– А почему они тебя не видят? – спросил Дима.
– Каждый видит то, что хочет, – грустно сказал отец. – Послушай, тебе грозит опасность. Ты знаешь человека по имени Нугзар? Бойся его и ни в коем случае не оставайся с ним наедине. Обещаешь?
Дима молча кивнул. Родион еще раз хлопнул его по плечу, кивнул на прощание и пошел прочь, лавируя между могилами.
– Папа, ты куда? – закричал Дима.
– Домой. – Отец приложил руку к голове, словно отдавая честь, и быстрым шагом направился в глубь кладбища.
К тому времени как Дима опомнился и бросился вслед за ним, он уже затерялся среди могил…
Часть вторая
Старик проворно схватил ее кисть в свои широкие, как лопаты, ладони, и Нора почувствовала внутренний удар такой силы, что рука до локтя отнялась и невыносимо заломило в висках. Нора упала на колени, потому что ослабшие вдруг ноги отказались служить.
Лицо старика разгладилось и стало торжественным и умиротворенным, как будто он выполнил наконец то, что должен был непременно сделать. В нем не было больше напряжения, одна только страшная усталость и ожидание.
– Сейчас поможем тебе, родимый! – Бабушка вышла на двор и обратилась к стоявшим там мужикам: – Эй, сделайте дыру в потолке! Да кусок крыши разберите! Видите, никак не отойдет! – Мужики дружно попятились: ни дать ни взять овечье стадо. – Да чего оробели-то? – пристыдила их бабушка. – Крыши, что ли, не видали? Не мне ж с топором туда лезть! От народ!
От толпы мужиков отделились двое самых молодых и смелых. Они полезли наверх, а остальные молча застыли на месте с испуганными лицами.
– Пойдем, ягодка моя, проводим душу деда Данилы. – Бабушка обняла Нору за плечи и повела в дом…
Чем шире становилась дыра в потолке, тем больше и больше изменялось дедово лицо. Оно становилось все более сосредоточенным, значительным… И внезапно в жуткой тишине раздался шумный вздох… А спустя некоторое время хриплый выдох. Все… Колдун Данила умер, а всю свою силу передал Норе.
Как они возвращались обратно, Нора помнит плохо, наверное, спала большую часть времени, изнемогая от полученного дара.
Она опять наполнила бокал коньяком и закурила следующую сигарету. Прошлое возвращалось к ней, по-видимому, затем, чтобы укрепить и поддержать в настоящем. Норе катастрофически не хватало любви. Ее боялись, ее желали, но не любили.
Она еще дважды была у бабушки, проводя у нее все летние каникулы. Однажды бабушка разбудила Нору среди ночи, чтобы показать ей свою смерть, смерть ее матери и смерть, которая в свою очередь придет за Норой.
– Это надо знать! – торжественно и строго сказала бабушка. – Мы должны видеть свою кончину, чтобы жить без страха. Понимаешь, милушка моя?
Она напоила внучку тошнотворно-горьким питьем, чтобы той не мешал ненужный страх, и велела наклониться над медным тазом, полным речной мутноватой воды.
Когда рябь улеглась, она отчетливо увидела бабушку, лежащую на высоких белых подушках, потом бабушку в гробу, в бордовой теплой кофте и белом платке. Потолок был разобран, как у деда Данилы, видно, тяжело будет уходить бабушка.
Картинка сменилась, и она увидела мать в длинном, наверное больничном, коридоре. Исхудавшее лицо, огромные глаза, прозрачные руки. После увидела маму, лежащую в гробу, укрытую белым до самого подбородка, лицо желтое, как восковая свечка, и страдальчески искаженное.
«Такая молодая! – подумала тогда Нора – Как же так?»
В следующем видении она увидела длинную сухую старуху в черном халате.
– Кто это? – удивилась Нора.
И тут поняла: это же она сама! Вот эта старуха, высохшая и корявая, как старая береза. Затем она увидела маленькую девочку, которая плача склонилась над ее гробом и была как две капли воды похожа на саму Нору в детстве. Потом вода потеряла прозрачность, и все исчезло.
– Хорошо видела? Ясно? – строго спросила Нору бабушка. Та только кивнула, не доверяя пропавшему вдруг голосу. – Вот и запомни, деточка, вовремя роди себе дочурку, чтобы на твоих похоронах оплакала тебя внучка…
Нора так глубоко погрузилась в свои воспоминания, что не сразу услышала пронзительный сигнал телефона, а поскольку номер ее мобильного был известен только избранным, это могло означать только одно – звонил кто-то из особо важных клиентов. Она ощутила себя сидящей в глубоком кресле с пустым бокалом в руке. Рядом на журнальном столике надрывался и вибрировал ее усыпанный бриллиантами черный телефон. Нора огляделась по сторонам, с трудом сосредоточившись на бронзовых часах в виде сидящего на бочке Мефистофеля в шляпе с петушиным пером, шпагой в одной руке и кружкой в другой. Часы показывали половину второго ночи. Кого несет нелегкая?
Нора включила телефон и поднесла к уху: в трубке раздался голос Изольды. Она просила срочно приехать к ней на Рублевку…
Уже начало светать, когда Нора Кибельская и знаменитый московский адвокат Всеволод Аронович Ивангер подъехали – каждый на своей машине – к резиденции Сидоркиных на Рублевке. Во дворе особняка они увидели «скорую помощь», пару милицейских «уазиков» и «газель» с черной полосой на борту: видимо, труповозку. Между ними и домом с озабоченным видом сновали люди как в милицейской форме, так и в штатском. Вновь прибывшие, не сговариваясь, одновременно вышли из машин, синхронно захлопнули дверцы, а затем плечом к плечу направились к пандусу, ведущему ко входу в особняк.
Ивангер, маленький, похожий сзади на Винни Пуха лысый толстячок в круглых очках на коротеньком носике, забавно семенил рядом с величественно-статной в своем темно-сером английском костюме Норой, уверенно шагавшей на своих высоких каблуках.
Как раз в этот момент обе створки высоких входных дверей особняка распахнулись, и двое мрачного вида мужчин в черных комбинезонах вынесли носилки с накрытым белой простыней телом. Рядом с ними шагал высокий худощавый врач с небольшим чемоданчиком в руке. Ивангер подкатился к нему, словно Колобок, и без обиняков поинтересовался: что имело на самом деле место, убийство или несчастный случай?
– Почему же сразу убийство? – снисходительно усмехнулся врач. – Ничего подобного, я полагаю, это был наибанальнейший инфаркт, правда, обширный…
Расстроенный дворецкий проводил Ивангера и Нору к Изольде. Новоиспеченная вдова возлежала в полупрозрачном голубом пеньюаре – очень сексуальном – на кровати в комнате Димы. Вернее, полулежала, поскольку заботливый Алексей Сеич подложил ей под спину и голову две большие подушки. Она была бледна, а глаза покраснели от бессонной ночи. С хозяйкой дома уже побеседовали милиционеры, поэтому они не возражали против присутствия в доме посторонних. После ухода милиции около кровати остались стоять два стула с высокими резными спинками. Изольда показала на них рукой, приглашая гостей садиться.
Тучный адвокат галантно поцеловал своей клиентке кончики пальцев и, смешно посапывая, взгромоздился на свой стул, Нора с достоинством опустилась на второй, ободряюще улыбнулась Изольде. Та поблагодарила обоих, что приехали поддержать ее в трудную минуту.
– Я так рада, что вы здесь, Всеволод Аронович, – сообщила она адвокату. – Вы настоящий друг, на вас всегда можно положиться.
– К вашим услугам, – вежливо ответил Ивангер. – Только никак в толк не возьму, какая сейчас польза от моего присутствия? Конечно, Родион Петрович был для меня больше чем клиент, я очень уважал его как личность и человека дела, но…
– Польза от вашего присутствия может быть огромной, – возразила Изольда и жестом отпустила стоявшего у стены Алексей Сеича, попросив его закрыть за собой дверь как можно плотнее. – Это разговор не для ушей прислуги, – пояснила она и обменялась с Норой исполненными значения взглядами.
– Итак, в чем суть проблемы? – Ивангер выжидательно уставился на Изольду серыми проницательными глазками, увеличенными стеклами очков до размеров двух монет рублевого достоинства.
Изольда не стала ходить вокруг да около, с ходу предложив адвокату сто тысяч зеленых за подмену завещания более приемлемым для нее лично вариантом. Ивангер пришел в ужас, на минуту утратил дар речи и некоторое время только махал руками, словно пытаясь отогнать от себя призрак непрофессионализма.
– Мало вам? – вмешалась в торг Кибельская, переглянувшись с клиенткой. – Ну что же, тогда перейдем к более надежной валюте: та же сумма, но в евро, вас устроит?
Ивангер начал всячески отказываться, отбиваться от искусительниц руками и ногами. Попытался урезонить настойчивых дам, объясняя, что в их кругах деньги ничто по сравнению с репутацией, что он член московской коллегии адвокатов и, если выйдет наружу факт подделки завещания, ему придется застрелиться или облить себя бензином и поджечь на пороге суда в знак раскаяния.
Но даже эти страсти не произвели на Изольду большого впечатления: ее не так-то просто было сбить с толку. Сейчас, когда на пути к миллионам стояла всего-навсего одна хрупкая преграда в виде реноме какого-то стряпчего, ничто не могло ее остановить.
Конечно, можно было бы перенести основной удар на Диму, но устранять его физически в силу сложившихся обстоятельств им с Норой было не с руки: почти одновременная кончина отца и сына неизбежно вызвала бы кривотолки и подозрения. Поэтому она предложила упрямцу последовательно полмиллиона, потом целый миллион евро, однако комичный с виду адвокат оказался твердым орешком: он стоял на почве закона неколебимо, как скала, и на все предложения отвечал твердым отказом.
– Есть такое понятие, как честное имя! – Адвокат перешел на крик в конце концов. – Поймите, наконец, Всеволод Ивангер не продается и не покупается, зарубите себе на носу.
– Но я же не призываю вас продавать ваше имя, уважаемый Всеволод Аронович, – возразила безутешная вдова; дотянувшись рукой до лица адвоката, она нежно погладила его по красным от негодования щекам внешней, а потом внутренней стороной ладони. – Я прошу только о дружеской услуге. Я знаю, вы женаты, но мы могли бы стать близкими друзьями, очень близкими, совсем-совсем… – проворковала она, с порочной улыбкой поправляя пеньюар на соблазнительно просвечивающей сквозь него груди.
Ивангер отпрянул от Изольды и выставил перед собой пухлые ручонки:
– Нет, нет и нет!
– А еще мы могли бы вместе отдохнуть на вашей вилле в Испании, – продолжала в том же духе Изольда, не обращая ни малейшего внимания на возражения юриста. – Ошибаетесь, теперь у вас есть вилла в Испании. И это в придачу к моей дружбе и глубочайшему к вам уважению. Соглашайтесь, что вам стоит!
Адвокат резко встал, показывая всем своим видом, что разговор закончен. И тут в бой вступила Нора.
– Ну-ка сядь на место, – командным голосом предложила она Ивангеру. – Что ж, если ты не хочешь по-хорошему…
Удивленный ее тоном адвокат машинально выполнил приказание и тяжело опустился на стул. Нора подошла к нему, мягким движением сдернула с его носа очки и предала Изольде. Потом взяла юриста за подбородок обеими руками, посмотрела в глаза. Взгляд ее стал невыносимо тяжелым, всепроникающим, настолько тяжелым, что адвокату захотелось закрыть лицо руками, но сделать это он почему-то не смог. Он вообще не был в состоянии пошевелиться, даже когда глаза Норы из голубых стали угольно-черными и стало невыносимо страшно. Адвокат с ужасом почувствовал, что воля к сопротивлению тает, улетучивается куда-то, словно пар или дым сигареты. Лицо его приняло бессмысленное, чуть ли не идиотское выражение, глаза остекленели, рот приоткрылся, и на сей раз в ответ на очередное предложение Норы он безучастно мотнул головой в знак согласия.
Кибельская с торжествующим видом подмигнула клиентке: обе довольно рассмеялись. Дело было сделано. Правда, адвокат выглядел неважно – как зомби, а глаза у него по степени осмысленности напоминали две оловянные пуговицы. Изольда подала ему очки, однако водружать их на нос адвокату пришлось Норе. Она знала, что через пару часов упрямец придет в себя и выполнит заложенную в его сознание программу. Взяв адвоката под руку, она, коротко кивнув на прощание Изольде, поволокла его к выходу. Тот переставлял ноги, как автомат, и даже не оглянулся на свою работодательницу. Как только дверь за ними закрылась, Изольда с облегчением перевела дух. Потом повернулась к портрету Татьяны, висевшему на противоположной стене, погрозила ей пальцем и злорадно подмигнула.
Нугзар с чувством захлопнул за собой дверь квартиры на Котельнической. Дожидаться лифта не хотелось: он сбежал вниз по лестнице, прыгая через ступеньки. Столкновение с магом такого уровня, как Нора, стоило ему огромной потери сил. Все их последние совместные попытки воспользоваться Тьмой, чтобы пополнить запасы энергии, срывались одна за другой. Он уже догадался, что это не случайность, что кто-то сознательно вредит им, помогает жертвам вырваться из зоны их влияния, но с какой целью? Нугзар просто терялся в догадках.
Он до самого утра бродил без цели по улицам ночной Москвы, размышляя о своей жизни и наступивших в ней переменах. Время от времени отвлекался на редких прохожих и, как скупец, поднимающий рассыпанные кем-то монеты, собирал энергию, которую так бездумно они растрачивали. Вот парень толкнул случайно девушку, и она ненавидяще зыркнула на него. Пустячок, а приятно…
По дороге ему попались человек пять доноров, но их слабенькие эмоции не могли компенсировать энергетической анемии, которая началась у Нугзара. Он ясно сознавал, что еще пара дней – и старение примет катастрофические размеры.
Он дошел до вестибюля станции «Таганская» и остановился покурить, предвкушая, как войдет в вагон, и минимум тридцать человек лишатся в этот день удачи. В подземелье это сделать так же легко и просто, как вынуть соску изо рта младенца. Нугзар очень любил метро и часто им пользовался, хотя Нора подшучивала над ним и не одобряла это увлечение. Она вообще не признавала демократичности ни во взглядах, ни в одежде. Женщина, что тут скажешь! Ей главное – пустить пыль в глаза да окунуться с головой в зависть пустых людишек, поедающих взглядами ее шикарную машину или изысканное платье.
Нугзар огляделся по сторонам и заметил полного, средних лет мужчину в деловом костюме и броском галстуке, который вальяжно подошел к серебристой красавице «инфинити» и расположился за рулем, не глядя по сторонам. Лицо у него было настолько самодовольным, что Нугзар с нехорошей улыбкой тряхнул кистью руки в сторону пижона. С ногтя указательного пальца мага сорвался синий светящийся шарик, который с быстротой молнии понесся к машине. Шарик ударил в правое переднее колесо, и оно лопнуло со звуком пистолетного выстрела.
Удовлетворенно хмыкнув, Нугзар выбросил окурок в урну и, даже не оглянувшись, вошел в метро, словно в теплое море: в этом замкнутом пространстве энергия человеческих тел сливалась в один сплошной поток излучения, медленно стекающий на перрон по ложбинам эскалаторов.
Нугзар заряжался отрицательной энергией, получая ее от раздраженных, озабоченных своими проблемами пассажиров. Глупые люди, спустившись в подземелье, пытаются отгородиться от других книжками и газетами, стараются не обращать друг на друга внимания, но все равно остаются идеальными объектами для откачки жизненных сил. Этому способствовало и место, и скученность, а самое главное, перманентная раздраженность пассажиров. А если случалась ссора с взаимными оскорблениями, Нугзар получал двойное удовольствие: так радостно было наблюдать, как они выясняют отношения…
Конфликты возникали из-за малейшей мелочи, например, если кому-то наступили на ногу… Воистину, ничтожные существа эти москвичи, недостойные сожаления. Сколько их выйдет сегодня из вагона на подкашивающихся ногах и придет домой в подавленном настроении! А сколько из них сорвет на близких свое раздражение!
Но никто не сопоставит свое состояние с тем, что они ехали в одном вагоне со смуглым, черноглазым человеком, который к тому же не прикоснулся к ним даже пальцем…
С тяжелым сердцем переступил Дима порог родного дома: ему вдруг показалось, что все здесь стало чужим и враждебным. В прохладном холле его поджидала Изольда, одетая в черное короткое платье, больше уместное в коктейль-баре, чем в дни траура. Волосы у мачехи были уложены в высокую прическу, щеки слегка подрумянены, а губы были ярко-красного цвета и выглядели вызывающе. Она сидела в глубоком кресле, закинув ногу на ногу, совершенно не смущаясь тем фактом, что короткая юбка едва прикрывает нижнее белье.
Дима заметил, что Изольда подшофе: на столике стояла початая бутылка французского шампанского, уместная больше на празднике, чем на поминках, ваза с фруктами, коробка с шоколадом и один бокал. Пепельница была полна окурков, видимо, Алексей Сеич старался не беспокоить хозяйку без крайней необходимости, а сама она не считала нужным заниматься уборкой мусора…
Под довольным взглядом мачехи Дима уселся в кресло напротив и вопросительно посмотрел на Изольду. Но та молчала, по ней было видно, что чувствует она себя абсолютно комфортно. Изольда аккуратно наполнила свой бокал и тут же отхлебнула из него с видимым удовольствием. Потом прикурила тонкую коричневую сигарету, картинно выдохнула дым к потолку. Из курса психологии Дима знал, что это свидетельствует о хорошем настроении. Поведение Изольды нельзя было расценить иначе как издевательство. А она явно растягивала удовольствие и не торопилась начать разговор, хотя и казалась немного выбитой из колеи, что ей было совсем не свойственно: Дима был уверен, что помешательство от горя ей не грозит.
– Когда похороны? – спросил он, чтобы не молчать.
– Завтра в двенадцать на Хованском кладбище. Рядом с твоей мамашей, – насмешливо улыбнулась Изольда и добавила тоном прокурора: – Это ты во всем виноват, довел отца до инфаркта!
– Похоже, ты не очень расстроена. Сволочь ты, Изольда, – не выдержал Дима.
– Хами, хами… – отмахнулась наманикюренными, похожими на острые коготки пальчиками мачеха, – мне все равно, дурачок!
Дима был готов взорваться, и, словно чувствуя это, в холл вошел дворецкий с круглым подносом в руках. На подносе красовалась любимая Димина кружка – густо-оранжевого цвета с белым слоненком. Кружка родом из детства, от мамы.
– Выпейте чайку, Дима, с лимончиком, как вы любите… Ох, горе… – Алексей Сеич поставил кружку на столик.
– Что вы суетесь, когда вас не просят, Алексей? Оставьте нас, у нас серьезный разговор! – повысила голос Изольда.
Дворецкий вышел, не удостоив молодую хозяйку взглядом, зато на Диму посмотрел тепло и сочувственно.
– Да какие сейчас могут быть серьезные разговоры? – удивился Дима.
Больше всего ему хотелось пройти в свою комнату, упасть на кровать, зарыться лицом в мягкую подушку и замереть. А может быть, и заплакать.
– Более чем серьезные, – ехидно сказала мачеха. – Я хочу сразу предупредить тебя, чтобы ты не рассчитывал на свою долю наследства. Родион перед смертью составил завещание в мою пользу, понятно? Теперь я тут хозяйка! – В подтверждение своих слов Изольда топнула ногой в изящной туфельке и скривилась в неприятной усмешке. – Можешь оспорить завещание в суде, только делать это я не советую, мои адвокаты тебя с дерьмом сожрут!
Дима смотрел на мачеху и не верил глазам. Конечно, он всегда знал, что Изольда любит не отца, а его деньги, которые для нее значат все. Деньги – ее религия… Но оказывается, кроме любви к денежным знакам, у нее нет ничего святого.
– Вот ты как заговорила! – против желания повысил голос Дима. – Даже похорон не дождалась. Шампанское пьешь. Радость у тебя…
Изольда закурила новую сигаретку и взглянула на Диму с нескрываемым торжеством:
– Ты зависишь теперь от моей доброй воли. Я могу тебя по миру пустить… Имей в виду, если не женишься на Лене, ничего, кроме своих шмоток, не получишь!
– Не радуйся раньше времени! – крикнул мачехе Дима. – Все равно по-твоему не будет!
Родиона Сидоркина хоронили на Хованском кладбище под Москвой. Народу было много, но Дима держался особняком, и с соболезнованиями подходили в основном к театрально рыдающей Изольде. Молодая вдова была чудо как хороша в строгом черном платье и маленькой, того же цвета шляпке с вуалеткой. Глаза она прятала за большими очками с темными стеклами, а несуществующие слезы картинно вытирала белейшим кружевным платочком.
Изольда настояла, чтоб гроб Родиону купили самый дорогой из всех, имевшихся в погребальной конторе. Поэтому гроб был воплощением безвкусицы и глумления над чувством скорби: напоминал рояль из красного дерева. Дима подошел прощаться с покойным последним. Положил руку на край гроба и долго смотрел на отца, до половины укрытого белым саваном. Черные костюм и галстук придавали ему торжественный вид. Лицо было немного оплывшим, из-за чего морщины разгладились. Он казался бы моложе, чем при жизни, если бы не свойственное мертвым застывшее выражение лица. Дима наклонился, поцеловал отца в холодный лоб… И кивнул могильщикам.
Четверо таджиков в синих комбинезонах медленно опустили гроб на веревках в могилу. Все участники церемонии бросили в раскоп по горсти земли, и, только услышав стук комочков глины по крышке гроба, Дима понял, что отца больше нет.
Ему стало неимоверно тяжело. Он незаметно отошел за соседнее надгробие в виде черного мраморного креста, встал за ним, наблюдая, как тает толпа людей. Двое незнакомых мужчин в темных костюмах провели мимо него утомленную своей ролью Изольду, поддерживая ее код руки. Наконец все ушли.
Дима остался один над могильным холмиком, стесняться было некого, и он плакал так горько, как никогда в жизни, если не считать смерти матери. Он ощущал себя потерявшимся ребенком, который больше никому не нужен.
– Мои соболезнования… – Кто-то тронул Диму за плечо.
Он обернулся и вздрогнул: перед ним стоял отец в том самом черном костюме и галстуке, в которых его только что похоронили.
– Папа? Ты?
– Пусть пробоина в днище и тонет твой бриг, будь спокоен, дружище, ведь и смерть только миг…
– Наша любимая пиратская песенка, – сквозь слезы улыбнулся Дима. – Что ты тут делаешь, папа?
– Хороню себя. Шутка. – Отец хлопнул Диму по плечу таким знакомым жестом.
– Тебя отпустила Морта? Она обещала мне!
– Она меня поцеловала, – серьезным тоном сказал Родион, – живые от этого умирают, а мертвые начинают ходить…
Мимо них прошла чета пенсионеров: седенький старичок и высокая толстая бабулька. Они скользнули равнодушным взглядом по лицу Димы, а Сидоркина-старшего и вовсе не заметили.
– А почему они тебя не видят? – спросил Дима.
– Каждый видит то, что хочет, – грустно сказал отец. – Послушай, тебе грозит опасность. Ты знаешь человека по имени Нугзар? Бойся его и ни в коем случае не оставайся с ним наедине. Обещаешь?
Дима молча кивнул. Родион еще раз хлопнул его по плечу, кивнул на прощание и пошел прочь, лавируя между могилами.
– Папа, ты куда? – закричал Дима.
– Домой. – Отец приложил руку к голове, словно отдавая честь, и быстрым шагом направился в глубь кладбища.
К тому времени как Дима опомнился и бросился вслед за ним, он уже затерялся среди могил…
Часть вторая
СУДЬБА АЛЬТЕРНАТОРА
Майор очень любил свою двухкомнатную квартиру в московском районе Гольяново. Казалось, время в ней остановилось со смертью хозяйки, его жены. За все прошедшие годы с места не была сдвинута ни одна вещица. Все эти легкомысленные вышивки, статуэтки и шкатулочки на древнем темном комоде странным образом не вязались с суровым обликом ведьмака.
Жена даже не догадывалась о той страшной силе, которой обладал ее всегда покладистый и добродушный муж. Как не знала и о том, что все ее потаенные мысли известны ему. И только потому, что она крепко любила мужа и была порядочной, доброй женщиной, с ней не случилось ничего плохого. Памятью о ней Майор дорожил и оставил все так, как было при ее жизни. С тех пор квартира порядком обветшала, но была настолько безукоризненно чистой, что приятно посмотреть.
– Обедать еще рано, пошли, Наталья, на кухню, почаевничаем, – предложил Майор сестре, после того как та освоилась в его хоромах.
У себя дома он еще больше напоминал бодрого военного пенсионера: переоделся в старые офицерские штаны темно-синего цвета с голубыми лампасами и рубаху цвета хаки навыпуск. Чай он заварил отменный, как любила Наталья: крепкий, но без горечи, насыщенный, но не распаренный. Чашки были удобными и вместительными, кроме них на столе стояли сахарница с мелко колотым сахаром, прозрачное душистое варенье в розетках и тонко нарезанный лимон на блюдце.
Саша немного посидела со взрослыми, а потом, ни слова не говоря, как это было у нее принято, встала и ушла в свою комнату. Включила любимый компьютер, который заменил ей друзей и веселые детские игры.
Она в десятый раз смотрела старый, советский еще мультик под названием «Снежная королева». На экране удивительно красивая, но какой-то холодной, неживой красотой королева приказывала мальчику Каю сложить из льдинок слово «Вечность». Это был любимый мультфильм Саши.
В перерывах между чаепитием Майор курил трубку с каким-то душистым зельем, и в воздухе витали ароматы табака, яблочного варенья и лимона. Наталья рассказала о результатах своего гадания на Катю в станице Шапсугской. Майор очень удивился, узнав, что племяннице грозит опасность, и предложил повторить гадание вдвоем, чтобы сложить свои магические потенциалы и добиться благодаря этому большей ясности.
Наталья и Майор убрали посуду со стола в кухне, поставили на него таз, наполненный водой до половины. Майор бросил в него три заранее припасенных на такой случай уголька. По воде пошла рябь, а когда поверхность выровнялась, брат и сестра всмотрелись в устоявшуюся гладь. Постепенно сквозь воду проступило нечто похожее на изображение.
Жена даже не догадывалась о той страшной силе, которой обладал ее всегда покладистый и добродушный муж. Как не знала и о том, что все ее потаенные мысли известны ему. И только потому, что она крепко любила мужа и была порядочной, доброй женщиной, с ней не случилось ничего плохого. Памятью о ней Майор дорожил и оставил все так, как было при ее жизни. С тех пор квартира порядком обветшала, но была настолько безукоризненно чистой, что приятно посмотреть.
– Обедать еще рано, пошли, Наталья, на кухню, почаевничаем, – предложил Майор сестре, после того как та освоилась в его хоромах.
У себя дома он еще больше напоминал бодрого военного пенсионера: переоделся в старые офицерские штаны темно-синего цвета с голубыми лампасами и рубаху цвета хаки навыпуск. Чай он заварил отменный, как любила Наталья: крепкий, но без горечи, насыщенный, но не распаренный. Чашки были удобными и вместительными, кроме них на столе стояли сахарница с мелко колотым сахаром, прозрачное душистое варенье в розетках и тонко нарезанный лимон на блюдце.
Саша немного посидела со взрослыми, а потом, ни слова не говоря, как это было у нее принято, встала и ушла в свою комнату. Включила любимый компьютер, который заменил ей друзей и веселые детские игры.
Она в десятый раз смотрела старый, советский еще мультик под названием «Снежная королева». На экране удивительно красивая, но какой-то холодной, неживой красотой королева приказывала мальчику Каю сложить из льдинок слово «Вечность». Это был любимый мультфильм Саши.
В перерывах между чаепитием Майор курил трубку с каким-то душистым зельем, и в воздухе витали ароматы табака, яблочного варенья и лимона. Наталья рассказала о результатах своего гадания на Катю в станице Шапсугской. Майор очень удивился, узнав, что племяннице грозит опасность, и предложил повторить гадание вдвоем, чтобы сложить свои магические потенциалы и добиться благодаря этому большей ясности.
Наталья и Майор убрали посуду со стола в кухне, поставили на него таз, наполненный водой до половины. Майор бросил в него три заранее припасенных на такой случай уголька. По воде пошла рябь, а когда поверхность выровнялась, брат и сестра всмотрелись в устоявшуюся гладь. Постепенно сквозь воду проступило нечто похожее на изображение.