Страница:
Любопытно, как эта девица подцепила такого благополучного молодого человека? Неужели повесилась ему на шею в стрип-клубе? И что они делают в таком консервативном заведении, как «Пекин»? Нугзар решил не выпускать парочку из поля зрения и сосредоточился на заказе.
Мало веселого пихать в свой желудок все подряд, поэтому сейчас очень хотелось красивой еды. Ему подали рыбное ассорти и черную икру на льду, с розочками из свежайшего масла. Овощной салат с авокадо в вычурной салатнице. Жюльен и осетрину. Зразы по-польски и рулетики из свинины в винном соусе. Нугзар ел и наслаждался. Ел и наблюдал за парочкой.
Дождавшись окончания их ужина, Нугзар расплатился с официантом, причем оставил ему мизерные чаевые, чтобы тот хорошенько разозлился и поделился с ним энергией. Потом пристроился за выходившими из ресторана молодыми людьми. На него напала веселость, и он уже решил, что предпримет для своего развлечения. Было ясно, что яппи всячески отделывается от девицы и хочет добром и миром закончить отношения. Нугзар легонько взмахнул рукой, по-особому сложив пальцы, и направил невидимый заряд энергии в спину уходившему парню, тот вздрогнул.
Теперь у него резко изменятся намерения, и он будет умолять свою вульгарную подружку выйти за него замуж. Соответственно, его карьера пойдет крахом, о спокойной жизни можно будет забыть. Отныне нормой для него будут ежедневные скандалы на почве ревности, подавление тревоги и досады алкоголем, а затем он покатится по наклонной плоскости и дойдет до преступления и тюрьмы, где долго не проживет.
Очень приятно. Нугзар решил, что позже, может быть, даже через несколько лет он отыщет их и снова выпьет их эмоции. Он рассмеялся: это ведь долгосрочное вложение капитала – почти пенсионный фонд.
И он в хорошем настроении отправился домой, купив по дороге бутылку дорогого коньяку и коробку хорошего шоколада для Норы.
Изольду Николаевну привезли на улицу Матросская Тишина в знаменитую Преображенскую психиатрическую больницу. Ее длинное двухэтажное здание, построенное еще в девятнадцатом веке в классическом стиле, было выкрашено, как и полагается сумасшедшему дому, в желтый цвет и окружено прекрасным, более похожим на лес, парком. Это было заведение с традициями. По преданию, еще в 1857 году сам Николай Васильевич Гоголь, почувствовав приближение безумия, приехал сюда в намерении остаться на лечение, но так и не решился это сделать.
Зато у Изольды Сидоркиной никто не спрашивал о ее планах, поскольку ее состояние ясно указывало на буйное помешательство. Во всяком случае, у лечащего врача новой пациентки ни малейших сомнений в этом не возникло.
Игорь Зиновьевич Кронфельд работал в психиатрии давно. Его считали светилом, с его мнением считались, а к высказываниям прислушивались. И только он один понимал, что знает так же ничтожно мало, как и в тот день, когда он первый раз переступил порог этого заведения.
Иногда ему казалось, что он улавливает суть происходящего, но истина опять ускользала, как живая рыба из рук, и он оставался в том же недоумении. Игорю Зиновьевичу казалось, что сколько-нибудь повлиять на состояние больных просто невозможно. Это не мешало назначать лекарства и физиотерапевтические процедуры, собирать консилиумы и выписывать больных в состоянии стойкой ремиссии. Он принимал измученных родственников и участливо выслушивал одно и то же – «мой сын был таким хорошим мальчиком» или «моя дочь была такой замечательной девочкой». И всем говорил одно и то же: мы не боги, но делаем все, что можем.
Часто ему казалось, что притворяются все: врачи, медсестры, нянечки, сами больные и их родственники. Он боялся, что безумие, как зараза, охватит и его самого, и никому не мог в этом признаться. Игорь Зиновьевич особенно не любил дежурить по ночам, но один-два раза в год все-таки приходилось.
Ночь в психиатрической лечебнице – не самое неприятное время, поскольку напичканные лекарствами больные крепко спят и редко кто забузит, а в его дежурства такого не случалось никогда. Но сам воздух в больнице насыщен паникой и злобой, хотя на первый взгляд все в порядке и тихо-мирно, только гудят под потолком лампы дневного света.
Изольда Николаевна начинала буйствовать, стоило упомянуть о ее муже, да так, что ее с трудом удерживали двое здоровенных санитаров. Ничто не действовало на нее благотворно, хотя к ней применялись и гуманные методы, и карательные меры. Игорь Зиновьевич ежедневно беседовал с ней в ее одноместной, похожей на пенал палате с очень высоким сводчатым потолком и почти той же высоты окном, забраным решеткой. Он пытался осторожно выяснить причины болезни: о своей прежней жизни и событиях до последнего времени она рассуждала совершенно здраво, и только о том, как попала в лечебницу, у нее не сохранилось никаких воспоминаний. А как только речь заходила о Родионе, начинала истерически кричать:
– Вы не понимаете, доктор! Ведь он не умер! Он продолжает утверждать, будто меня из дерьма вытащил! А я пожертвовала собой ради него, отдала ему молодость и красоту! А теперь он преследует меня со своей первой женушкой, первостатейной стервой! – орала Изольда, сверля доктора ненавидящим взглядом. – Да она мизинца моего не стоит! Интриганка, она ведь даже мертвая крутит им как хочет! Я не могу их видеть!
Кронфельд, маленький близорукий человечек с буйной, как у Эйнштейна, седой шевелюрой, складывал на животе пухлые ручки и начинал уверять, что на самом деле нет поводов для беспокойства, потому что духи мертвых нам не враги, а друзья и не представляют никакой опасности, но Изольда и слушать не хотела.
– Тогда объясните мне, почему я здесь? – Изольда почти шипела, наводя страх на добрейшего доктора. – Я требую, чтобы меня выпустили.
– Ну-ну, зачем так волноваться, милейшая Изольда Николаевна! Выписать я вас не могу, пока вы не пройдете курс лечения. Но все будет хорошо, я вам обещаю! – частил, как солью сыпал, Игорь Зиновьевич.
– Вы что, тупой? – кричала Изольда. – Я совершенно здорова! Я здоровей, чем вы! Гораздо здоровей!
– Душа моя, – говорил врач, – да разве вас кто-то в сумасшедшие записал? Вам просто необходимо подлечить нервы! Смерть мужа – тяжелое испытание! – Доктор сказал это так проникновенно, что сам себе понравился. Но, оказывается, нисколько не понравился своей непростой пациентке.
– Испытание? – взвыла Изольда Николаевна. – Да что вы понимаете, коновал!
– Я здесь не для того, чтобы с вами спорить. Совсем напротив! Я хочу помочь вам обрести душевное равновесие. Вот успокоитесь хорошенько и пойдете себе домой!
Как всегда, Игорь Зиновьевич пытался утихомирить пациентку стандартным набором фраз. Изольда выслушала, а потом очень серьезно и спокойно сказала:
– Я притворюсь, что полностью вылечилась, выйду отсюда и раскопаю его могилу. А потом сожгу его живой труп. И ничего мне не будет, ведь я ненормальная! – И она захохотала жутко, как гиена.
Игоря Зиновьевича прошиб холодный пот, у него противно заныло внизу живота. Хотя Изольда Николаевна полностью находилась в его власти, он панически боялся ее. Она смотрела на него глазами брошенной больной собаки, а он говорил ей банальности в том смысле, что мир несправедлив, но все в конце концов встанет на свои места…
Прошло достаточно много времени, прежде чем проблемная пациентка стала более спокойной. Однако состояние острой органической спутанности, выраженное в помрачении сознания, дезориентировке, возбуждении и повышенной психомоторной активности, так и не прошло. Психические нарушения сопровождались иллюзиями, галлюцинациями, бредом и тревожным состоянием. Санитары докладывали Игорю Зиновьевичу, что по ночам Изольда разговаривает с закрытой дверью и плачет так жалобно, что даже у них сердце обливается кровью.
– Так что вы видите, Изольда Николаевна? – спросил врач при очередной встрече.
– Я хочу видеть своего адвоката. Вы не имеете права держать в психушке здорового человека! – почти нормальным голосом потребовала Изольда.
– Хорошо, звоните. Вот телефон, – покладисто согласился врач.
Изольда позвонила своему адвокату Ивангеру, и тот очень удивился, узнав, где находится его клиентка…
Институт имени Склифосовского – это целый город, где новичок гарантированно потеряется, но Майор шел уверенно, как по стрелке компаса, не отклоняясь от нужного направления, и вскоре весь клан Семиглазовых, включая маленькую Сашу и Диму, стоял перед отделением токсикологии.
Сначала Дима не мог понять, отчего же Шпиля забрали именно в токсикологию, ведь он заработал не отравление и не был наркоманом, как Стасик, но Наталья объяснила: конечно же Гарик выглядит отравленным. Бледность, обезвоживание, потеря сознания. Любой медик взялся бы спасать парня именно от интоксикации.
– Нас сюда не пустят, – разнервничался Дима, – особенно такой толпой!
Катя успокаивающе положила ручку Диме на плечо.
– Предоставь это дело дяде Коле, – шепнула она, щекоча Диме ухо теплыми губами.
И он невольно улыбнулся. Действительно, что переживать, могущественный ведьмак не лыком шит, несмотря на простоватое лицо. Майор требовательно постучал в дверь. Открывать не спешили, поэтому он подергал ручку и постучал еще более требовательно. За дверью послышались шаркающие шаги и старческое ворчание. Створка распахнулась, на них уставилась старая санитарка в халате, покрытом застиранными пятнами йода. Из-под низко повязанной косынки торчали седые брови и моргали сердитые серые глаза, очень усталые.
– Ты чего барабанишь? – скандальным тоном осведомилась бабуля.
Майор широко улыбнулся и особым образом щелкнул пальцами перед носом грозной бабуси. Та немедленно заулыбалась, да так приветливо, словно после долгих обещаний к ней заглянули самые дорогие и желанные гости.
– Проходьте, проходьте! – засуетилась санитарка. – Ножки только вытирайте, я тут чистоту соблюдаю…
Майор завел бабуську в подсобку, где стояли швабры, провел рукой ей по лбу, и санитарка притулилась к стене, провалившись в глубокий сон. На посту медсестры не было, а из ординаторской доносились голоса и звяканье чайной посуды. Наталья подошла на цыпочках к приоткрытой двери, прошептала что-то себе на ладонь и махнула рукой, словно посылая невидимый заряд в комнату. Звуки немедленно смолкли, словно кто-то повернул выключатель.
– У нас есть минут двадцать, – озабоченно сказала Наталья, – ищите Гарика!
Шпилевского они нашли буквально в следующей палате. Рядом с кроватью возвышалась капельница. Глаза у Гарика были "открыты, но лицо абсолютно безучастное и такое бледное, что Катя расплакалась от жалости. Сосед Шпиля по палате был пугающе нежно-желтого цвета, он не проснулся и не пошевелился.
Майор встал возле двери, ведущей в коридор, а Катя и Саша под руководством Натальи начали готовить все для проведения обряда очищения Гарика от потусторонней скверны.
Катя с Натальей были одеты в черное, волосы спрятаны под платками. Они установили на полу множество свечей, из пакета Наталья достала веник, который разломала и положила на металлический поднос. Туда же отправились лоскуты ткани с нарисованными на них черными знаками. Обломки веника облили спиртом и подожгли. Еще она достала большую пластиковую бутылку с молоком, поставила на пол рядом с кроватью Гарика. И громким, ясным голосом начала читать заклинание:
Маленькая Сашенька подошла к Шпилю и положила узкую ладошку к нему на лоб. Раздался треск, как от разряда статического электричества, голова Гарика мотнулась, и он потерял сознание.
– Уходим отсюда, – сказала Наталья, – мы сделали все, что надо. Теперь ваш Шпиль выкарабкается…
Когда после возвращения из Склифа Дима задремал, сидя в кресле, Катя загородила лампу большой раскрытой книгой, чтобы свет не бил ему в глаза, и пошла на кухню: ей очень захотелось выпить горячего чая.
Дима спал очень беспокойно, постанывал во сне, и снилась ему Лена, вся в белом, как невеста. Она, улыбаясь, расчесывала свои длинные густые русые волосы и приговаривала:
– Подстрелю тебя, потреблю душу, из твоих косточек терем выстрою, я из ребрышек полы выстелю, я из рук, из ног скамью сделаю, из головы чашу вымучу, а из суставчиков солью стаканчиков, я из крови твоей пива наварю, а сердце твое цепному псу поднесу.
Дима хотел что-то сказать, но беззвучно шевелил губами, голос отказал, а в левой половине груди ширилась и разрасталась страшная боль, он силился вздохнуть, но воздух не поступал в легкие, из горла вырвался хрип, который, по счастью, услышала Катя. Она бросилась в комнату: Дима был без сознания и бледный в синеву. Кулаки у него были судорожно сжаты, словно он собирался защищаться от кого-то.
– Мама! – закричала Катя изо всех сил.
Прибежала Наталья и склонилась над Димой.
– Воды сюда, быстро! – скомандовала она.
Катя бросилась на кухню и через минуту вернулась с большой кружкой.
– Он может захлебнуться! – с тревогой сказала Катя, подавая матери воду.
Но Наталья и не думала поить Диму. Она тонкой струйкой лила воду на дверную ручку и что-то шептала. Когда вода в кружке закончилась, Дима пришел в себя.
– Что это было со мной? – спросил он. – Мне снилась Лена…
– Приворот она на тебя делала, – ответила Наталья. – Черный…
– Но я ничего к ней не чувствую, – недоуменно произнес Дима.
– Знаешь, какое самое лучшее средство от любого приворота? – Наталья вопросительно посмотрела на Диму, и тот отрицательно помотал головой. – Любовь! Настоящая любовь…
Ночь Дима с Катей провели, упиваясь любовью и нежностью. Дима был уверен, что теперь они точно поженятся, будут жить долго и счастливо и умрут в один день. Раньше он недоумевал, какое же счастье в том, чтобы скончаться одновременно? И только теперь, боясь пошевелить плечом, на котором покоилась растрепанная Катина голова, понял. Это для того, чтобы не было страданий от невосполнимой утраты, от разлуки.
Сейчас в их жизнь вмешались сны, переплетаясь с реальностью и неся нешуточную угрозу. Катя спала беспокойно: снилась ей Нора. Она смотрела своим холодным, льдистым взглядом, а у самых ее ног, до звона струны натягивая крепкую цепь, бесновался в ошейнике то ли огромный варан, то ли маленький дракон. Глаза его горели адским пламенем, мощные лапы с кривыми и острыми когтями скребли податливую землю, а гибкий хвост, усеянный роговыми выростами, поднимал пыль, щелкая, словно кнут.
И такая энергия ненависти исходила от этой парочки, что у Кати сжалось горло, и она начала задыхаться, с каждой секундой ей все больше не хватало воздуха. Нора чуть-чуть отпустила цепь, и отвратительная тварь легко приблизилась к Кате. Взмах хвоста, и на щеке девушки появились кровоточащие язвы. Боль была острой, неожиданной. Катя поняла, что шипы на хвосте ядовиты, яд проник в нее и теперь она отравлена. Судорога прошла по ее рукам и ногам, парализуя движения, сердце сжалось и умолкло, отказываясь качать отравленную кровь.
Нора молча смотрела на нее – насмешливо и радостно. Когда Катю стало покидать сознание, ведьма подмигнула ей, но веселое выражение ее лица тут же изменилось на озабоченное. Катя, словно сквозь туман, увидела прадеда – седого есаула в казачьей гимнастерке цвета хаки, синих галифе с красными лампасами и белой папахе, который, выставив перед собой руки, шел на Нору, отталкивая ее от себя открытыми ладонями – от них исходили едва заметные в воздухе голубоватые силовые линии… Есаул встал перед Норой, сверля ее взглядом таких же голубых, как и у нее, глаз.
И тогда Катя, собрав остатки воли, прошептала, обращаясь к предку:
– Помоги…
Спавшего рядом Диму как будто кто-то потряс за плечо – он мгновенно пробудился и сразу почувствовал, что Катя в опасности. Но на все попытки разбудить ее она никак не реагировала. Тогда Дима решил воспользоваться самым надежным способом: взял Катю на руки и выбросился с ней в Вечность. Здесь положил ее на пересекавшую пространство Вечности дорогу и принялся хлопать ладонями по щекам, а потом и трясти за плечи. Но она так и не открыла глаз. В отчаянии он прижался ухом к ее груди: сердце у Кати билось хотя и редко, зато ровно! Она жива, и это главное.
Дима вдруг заметил, что кто-то к ним приближается по дороге, и стал ждать. Вскоре он разглядел фигуру в темно-фиолетовом балахоне. Передвигалась она странными рывками, как бывает, когда на кинопленке пропущено несколько кадров подряд. Это опять была Смерть, но совсем в другом обличье! Вот она – совсем рядом. Дима почувствовал к ней необыкновенную любовь и почти плотское влечение. Он впал в состояние, близкое к эйфории.
Охваченный непреодолимым желанием, он смотрел, не отрываясь, на чудной красоты огненное лицо: желто-оранжевые язычки пламени, вырисовывая глаза, нос и рот, создавали удивительно реалистичное изображение грозного величия. Прекрасное лицо приблизилось к Диме настолько, что он мог бы потрогать пальцем волшебные язычки пламени.
– Поцеловать тебя? – спросила с очаровательной хрипотцой в голосе Смерть. – Я чувствую, как ты хочешь меня…
– Я люблю другую. – возразил Дима, дрожа как осенний лист и надеясь, что Смерть об этом не узнает, но та видела его насквозь.
– Одно другое не исключает! – произнесла Смерть с иронией, глядя на него насмешливо и снисходительно. – Разве нельзя любить нас обеих одновременно? Что тебе мешает?
– Нет, я так не могу!
Смерть рассмеялась весело и заразительно. Дима понял, что он кажется ей глупым, наивным, несмышленым ребенком. Еще бы! А что не глупо в человеческом мире, если смотреть на него с точки зрения Вечности? А Смерть разбирал смех. Она пыталась сдерживать его, но он прорывался наружу. Смеющаяся Смерть – это просто уму непостижимо!
– Что ты хохочешь? – разозлился Дима и показал рукой на Катю, лежавшую на земле у его ног. – Неужели не видишь, она не приходит в себя! Сделай что-нибудь!
– Мальчик мой, – укоризненно сказала Смерть, – да она просто спит! Ведь ты ее сюда перетащил спящей. Не очень-то смогли ей навредить ваши недруги. Смотри!
Смерть нагнулась и вытащила из-под Кати какой-то напоминавший игрушку предмет: это был то ли засушенный тритон, то ли брелок в виде крокодильчика.
– Прелесть, правда? – Смерть явно забавляло Димино удивление.
– Какая гадость! Что это такое? – недоумевал тот. – Как эта штука могла попасть сюда вместе с нами? Я ничего такого не заметил.
– Ты зацепил его в Катином сне, – объяснила Смерть. – Она у тебя молодец, у нее сильная родовая защита. Ее хранителю удалось превратить молодого дракона в рыбку к пиву. – Смерть вдруг стала угрюмой. – Ну все, идите-ка вы оба отсюда. Вам здесь не место. – Она грозно сдвинула брови и добавила: – Пока не место…
После возвращения в реал Дима подробно рассказал Майору и Наталье обо всем, что произошло с ним и Катей в Вечности, стараясь не упустить ни одной детали. Выслушав его, Майор сокрушенно покачал головой:
– Это был один шаг до гибели, сынок! Причем не первый раз… Подружиться со Смертью невозможно, и в том, что она заигрывает с тобой, нет ничего хорошего, поверь мне. Ты чуть не получил оскуллум мор-тис, то есть поцелуй Смерти. – Майор внимательно посмотрел на него, пытаясь взглядом передать значительность своих слов.
Заметив недоуменные взгляды Димы и Кати, он пустился в объяснения:
– Поцелуй смерти – это действо и одновременно таинство, оно было, есть и будет непонятным, страшным и непостижимым. Это то, что передается из уст в уста, сохраняется в сказаниях и легендах, но с чем никогда не сталкивается обычный рядовой человек даже в момент наступления самого важного события в его жизни – смерти. Редко кому удается убедиться в том, что она может быть прекрасна и завораживающе желанна, как ни дико это звучит.
Красота существа, несущего нам небытие, будит кошмарное желание соединиться с ним, слиться, и пусть дальше не будет ничего! Возжаждать сверх меры – это и есть Смерть.
В Ветхом Завете есть воспоминания о чем-то подобном: «Позволь мне умереть смертью праведных». В другой библейской трактовке это звучит несколько по-другому: «Пусть меня поцелуют поцелуем Его рта». Что в новой Английской Библии уже переводится так: «Пусть убьет он меня поцелуем». Смерть в наслаждении – что может быть удивительнее и невероятнее?
В древнееврейской легенде говорится об учениках великого раввина Йохана, которые пришли в такой немыслимый восторг от сокровенных тайн, открытых им самой Смертью, что жизнь ушла от них, как поцелуй, они были завернуты в тончайший покров и унесены ангелами на небеса. Этот поцелуй был от смерти. А если вспомнить печально известный поцелуй Иуды Искариота и преданного им Христа…
Нам не дано ни познать, ни осознать Великого замысла, и мы должны только смириться с решением Всевышнего, который ведает и нашей жизнью, и смертью. Только не надо подталкивать руку, которой суждено выдавить жизнь из нашего сердца. Что можно сказать совершенно точно, так это то, что мало кто видел ангела Смерти и остался жив.
Катя и Дима сидели притихшие, воспринимая услышанное отчасти как красивую легенду, но полностью сознавая, что они всего лишь песчинки в великих часах Мироздания. Человек и велик и ничтожен одновременно, может быть, это и есть плата за вкушение плода с древа познания? А Майор продолжал свое повествование:
– Смерть чаще всего изображают в капюшоне, это потому, что она двулика. Одно ее лицо – оскал черепа, а другим лицом, лицом прекрасной женщины, Смерть поворачивается к человеку очень редко и скрывает его в складках своего черного капюшона. Видеть ее прекрасный лик крайне опасно – Смерть не любит шуток, она не изворотлива, но прямолинейна. Спасаются только избранные.
Майор говорил долго, Дима даже не всегда понимал, что именно он говорит, но впитывал его слова, как иссохшая земля дождик.
– Ты можешь не верить в множественность наших жизней, смеяться над реинкарнацией, но ты должен осознавать, что уже прожил одну жизнь и благополучно пережил смерть. Я говорю не о твоей встрече со Смертью! Я говорю о твоем рождении, понимаешь? Ну смотри сам. Вся жизнь человека состоит из трех этапов. Рождение, собственно жизнь и смерть. Все эти этапы мы проходим и во время нашей внутриутробной жизни в теле матери. Зачатие – это рождение, развитие плода, когда формируется его тело, пол и даже склонности, – это жизнь, а изгнание из утробы – это смерть. Смерть для внутриутробной жизни и начало жизни на земле. И пошел крутиться новый круг. Рождение младенца, его рост, возмужание, старение и смерть, для того чтобы родиться в новом, более совершенном мире. А ежедневный сон? Мы просыпаемся утром, как бы рождаясь, проживаем день и засыпаем вечером, прожив его. Сравни это со смертью и не ошибешься. Будь предельно честен и очень внимателен к себе и окружающему миру, ты не обычный человек.
Ты думаешь, все, что с тобой произошло, случайно? Ничего подобного! Слишком много негативного накопилось в твоей душе, прежде чем тебе было послано испытание. Судьба не так слепа, как мы привыкли думать, а рок не так уж и безжалостен. Подобные происшествия всегда форма насильственного поучения, когда человек не решает свои проблемы. Но когда приходит несчастье, это вынуждает к размышлению. Ты сумел справиться и остался в живых, мало того: чтобы ты смог переосмыслить свою жизнь, тебе дан щедрый подарок, умение изменять действительность. Ты должен направить свой дар на благо близких тебе людей! Ты еще не владеешь своими способностями в полной мере. Тебе придется работать. Работать много и упорно. – Майор испытующе уставился на Диму, и ему стало неуютно. – Ты, Дима, можешь менять судьбу любого человека, и совершенно необязательно для этого смотреть на него, понимаешь? Ты даже можешь его не представлять, а просто подумать о конкретной личности, и все.
– А если я его совсем не знаю? – опешил Дима.
– Да не надо тебе его знать! Думай и делай все силой мысли. – Майор рассмеялся, и Диме стало немного обидно.
Ну что здесь смешного? Можно подумать, он никогда ничему не учился, ни в чем не сомневался. Но обида тут же рассеялась. «Ведь никто из них, хоть они и ходят по непонятным, удивительным путям, не умеет того, что могу сделать я», – подумал он.
Мало веселого пихать в свой желудок все подряд, поэтому сейчас очень хотелось красивой еды. Ему подали рыбное ассорти и черную икру на льду, с розочками из свежайшего масла. Овощной салат с авокадо в вычурной салатнице. Жюльен и осетрину. Зразы по-польски и рулетики из свинины в винном соусе. Нугзар ел и наслаждался. Ел и наблюдал за парочкой.
Дождавшись окончания их ужина, Нугзар расплатился с официантом, причем оставил ему мизерные чаевые, чтобы тот хорошенько разозлился и поделился с ним энергией. Потом пристроился за выходившими из ресторана молодыми людьми. На него напала веселость, и он уже решил, что предпримет для своего развлечения. Было ясно, что яппи всячески отделывается от девицы и хочет добром и миром закончить отношения. Нугзар легонько взмахнул рукой, по-особому сложив пальцы, и направил невидимый заряд энергии в спину уходившему парню, тот вздрогнул.
Теперь у него резко изменятся намерения, и он будет умолять свою вульгарную подружку выйти за него замуж. Соответственно, его карьера пойдет крахом, о спокойной жизни можно будет забыть. Отныне нормой для него будут ежедневные скандалы на почве ревности, подавление тревоги и досады алкоголем, а затем он покатится по наклонной плоскости и дойдет до преступления и тюрьмы, где долго не проживет.
Очень приятно. Нугзар решил, что позже, может быть, даже через несколько лет он отыщет их и снова выпьет их эмоции. Он рассмеялся: это ведь долгосрочное вложение капитала – почти пенсионный фонд.
И он в хорошем настроении отправился домой, купив по дороге бутылку дорогого коньяку и коробку хорошего шоколада для Норы.
Изольду Николаевну привезли на улицу Матросская Тишина в знаменитую Преображенскую психиатрическую больницу. Ее длинное двухэтажное здание, построенное еще в девятнадцатом веке в классическом стиле, было выкрашено, как и полагается сумасшедшему дому, в желтый цвет и окружено прекрасным, более похожим на лес, парком. Это было заведение с традициями. По преданию, еще в 1857 году сам Николай Васильевич Гоголь, почувствовав приближение безумия, приехал сюда в намерении остаться на лечение, но так и не решился это сделать.
Зато у Изольды Сидоркиной никто не спрашивал о ее планах, поскольку ее состояние ясно указывало на буйное помешательство. Во всяком случае, у лечащего врача новой пациентки ни малейших сомнений в этом не возникло.
Игорь Зиновьевич Кронфельд работал в психиатрии давно. Его считали светилом, с его мнением считались, а к высказываниям прислушивались. И только он один понимал, что знает так же ничтожно мало, как и в тот день, когда он первый раз переступил порог этого заведения.
Иногда ему казалось, что он улавливает суть происходящего, но истина опять ускользала, как живая рыба из рук, и он оставался в том же недоумении. Игорю Зиновьевичу казалось, что сколько-нибудь повлиять на состояние больных просто невозможно. Это не мешало назначать лекарства и физиотерапевтические процедуры, собирать консилиумы и выписывать больных в состоянии стойкой ремиссии. Он принимал измученных родственников и участливо выслушивал одно и то же – «мой сын был таким хорошим мальчиком» или «моя дочь была такой замечательной девочкой». И всем говорил одно и то же: мы не боги, но делаем все, что можем.
Часто ему казалось, что притворяются все: врачи, медсестры, нянечки, сами больные и их родственники. Он боялся, что безумие, как зараза, охватит и его самого, и никому не мог в этом признаться. Игорь Зиновьевич особенно не любил дежурить по ночам, но один-два раза в год все-таки приходилось.
Ночь в психиатрической лечебнице – не самое неприятное время, поскольку напичканные лекарствами больные крепко спят и редко кто забузит, а в его дежурства такого не случалось никогда. Но сам воздух в больнице насыщен паникой и злобой, хотя на первый взгляд все в порядке и тихо-мирно, только гудят под потолком лампы дневного света.
Изольда Николаевна начинала буйствовать, стоило упомянуть о ее муже, да так, что ее с трудом удерживали двое здоровенных санитаров. Ничто не действовало на нее благотворно, хотя к ней применялись и гуманные методы, и карательные меры. Игорь Зиновьевич ежедневно беседовал с ней в ее одноместной, похожей на пенал палате с очень высоким сводчатым потолком и почти той же высоты окном, забраным решеткой. Он пытался осторожно выяснить причины болезни: о своей прежней жизни и событиях до последнего времени она рассуждала совершенно здраво, и только о том, как попала в лечебницу, у нее не сохранилось никаких воспоминаний. А как только речь заходила о Родионе, начинала истерически кричать:
– Вы не понимаете, доктор! Ведь он не умер! Он продолжает утверждать, будто меня из дерьма вытащил! А я пожертвовала собой ради него, отдала ему молодость и красоту! А теперь он преследует меня со своей первой женушкой, первостатейной стервой! – орала Изольда, сверля доктора ненавидящим взглядом. – Да она мизинца моего не стоит! Интриганка, она ведь даже мертвая крутит им как хочет! Я не могу их видеть!
Кронфельд, маленький близорукий человечек с буйной, как у Эйнштейна, седой шевелюрой, складывал на животе пухлые ручки и начинал уверять, что на самом деле нет поводов для беспокойства, потому что духи мертвых нам не враги, а друзья и не представляют никакой опасности, но Изольда и слушать не хотела.
– Тогда объясните мне, почему я здесь? – Изольда почти шипела, наводя страх на добрейшего доктора. – Я требую, чтобы меня выпустили.
– Ну-ну, зачем так волноваться, милейшая Изольда Николаевна! Выписать я вас не могу, пока вы не пройдете курс лечения. Но все будет хорошо, я вам обещаю! – частил, как солью сыпал, Игорь Зиновьевич.
– Вы что, тупой? – кричала Изольда. – Я совершенно здорова! Я здоровей, чем вы! Гораздо здоровей!
– Душа моя, – говорил врач, – да разве вас кто-то в сумасшедшие записал? Вам просто необходимо подлечить нервы! Смерть мужа – тяжелое испытание! – Доктор сказал это так проникновенно, что сам себе понравился. Но, оказывается, нисколько не понравился своей непростой пациентке.
– Испытание? – взвыла Изольда Николаевна. – Да что вы понимаете, коновал!
– Я здесь не для того, чтобы с вами спорить. Совсем напротив! Я хочу помочь вам обрести душевное равновесие. Вот успокоитесь хорошенько и пойдете себе домой!
Как всегда, Игорь Зиновьевич пытался утихомирить пациентку стандартным набором фраз. Изольда выслушала, а потом очень серьезно и спокойно сказала:
– Я притворюсь, что полностью вылечилась, выйду отсюда и раскопаю его могилу. А потом сожгу его живой труп. И ничего мне не будет, ведь я ненормальная! – И она захохотала жутко, как гиена.
Игоря Зиновьевича прошиб холодный пот, у него противно заныло внизу живота. Хотя Изольда Николаевна полностью находилась в его власти, он панически боялся ее. Она смотрела на него глазами брошенной больной собаки, а он говорил ей банальности в том смысле, что мир несправедлив, но все в конце концов встанет на свои места…
Прошло достаточно много времени, прежде чем проблемная пациентка стала более спокойной. Однако состояние острой органической спутанности, выраженное в помрачении сознания, дезориентировке, возбуждении и повышенной психомоторной активности, так и не прошло. Психические нарушения сопровождались иллюзиями, галлюцинациями, бредом и тревожным состоянием. Санитары докладывали Игорю Зиновьевичу, что по ночам Изольда разговаривает с закрытой дверью и плачет так жалобно, что даже у них сердце обливается кровью.
– Так что вы видите, Изольда Николаевна? – спросил врач при очередной встрече.
– Я хочу видеть своего адвоката. Вы не имеете права держать в психушке здорового человека! – почти нормальным голосом потребовала Изольда.
– Хорошо, звоните. Вот телефон, – покладисто согласился врач.
Изольда позвонила своему адвокату Ивангеру, и тот очень удивился, узнав, где находится его клиентка…
Институт имени Склифосовского – это целый город, где новичок гарантированно потеряется, но Майор шел уверенно, как по стрелке компаса, не отклоняясь от нужного направления, и вскоре весь клан Семиглазовых, включая маленькую Сашу и Диму, стоял перед отделением токсикологии.
Сначала Дима не мог понять, отчего же Шпиля забрали именно в токсикологию, ведь он заработал не отравление и не был наркоманом, как Стасик, но Наталья объяснила: конечно же Гарик выглядит отравленным. Бледность, обезвоживание, потеря сознания. Любой медик взялся бы спасать парня именно от интоксикации.
– Нас сюда не пустят, – разнервничался Дима, – особенно такой толпой!
Катя успокаивающе положила ручку Диме на плечо.
– Предоставь это дело дяде Коле, – шепнула она, щекоча Диме ухо теплыми губами.
И он невольно улыбнулся. Действительно, что переживать, могущественный ведьмак не лыком шит, несмотря на простоватое лицо. Майор требовательно постучал в дверь. Открывать не спешили, поэтому он подергал ручку и постучал еще более требовательно. За дверью послышались шаркающие шаги и старческое ворчание. Створка распахнулась, на них уставилась старая санитарка в халате, покрытом застиранными пятнами йода. Из-под низко повязанной косынки торчали седые брови и моргали сердитые серые глаза, очень усталые.
– Ты чего барабанишь? – скандальным тоном осведомилась бабуля.
Майор широко улыбнулся и особым образом щелкнул пальцами перед носом грозной бабуси. Та немедленно заулыбалась, да так приветливо, словно после долгих обещаний к ней заглянули самые дорогие и желанные гости.
– Проходьте, проходьте! – засуетилась санитарка. – Ножки только вытирайте, я тут чистоту соблюдаю…
Майор завел бабуську в подсобку, где стояли швабры, провел рукой ей по лбу, и санитарка притулилась к стене, провалившись в глубокий сон. На посту медсестры не было, а из ординаторской доносились голоса и звяканье чайной посуды. Наталья подошла на цыпочках к приоткрытой двери, прошептала что-то себе на ладонь и махнула рукой, словно посылая невидимый заряд в комнату. Звуки немедленно смолкли, словно кто-то повернул выключатель.
– У нас есть минут двадцать, – озабоченно сказала Наталья, – ищите Гарика!
Шпилевского они нашли буквально в следующей палате. Рядом с кроватью возвышалась капельница. Глаза у Гарика были "открыты, но лицо абсолютно безучастное и такое бледное, что Катя расплакалась от жалости. Сосед Шпиля по палате был пугающе нежно-желтого цвета, он не проснулся и не пошевелился.
Майор встал возле двери, ведущей в коридор, а Катя и Саша под руководством Натальи начали готовить все для проведения обряда очищения Гарика от потусторонней скверны.
Катя с Натальей были одеты в черное, волосы спрятаны под платками. Они установили на полу множество свечей, из пакета Наталья достала веник, который разломала и положила на металлический поднос. Туда же отправились лоскуты ткани с нарисованными на них черными знаками. Обломки веника облили спиртом и подожгли. Еще она достала большую пластиковую бутылку с молоком, поставила на пол рядом с кроватью Гарика. И громким, ясным голосом начала читать заклинание:
Наталья протянула к огню руки и повернула их ладонями вверх. Глаза у нее были закрыты, а лицо сделалось прекрасным и незнакомым.
Что сделали вы, то ведомо мне.
Что делаю я, то неведомо вам.
Все сокрушаю я и разрушаю.
Как веревки, я свяжу вас,
Как тенета, я превозмогу вас,
Как петли, я изловлю вас.
Гарик вздохнул и зашевелился, взгляд его стал осмысленным, и было видно, что он удивлен и только сейчас начинает понимать, что находится в больнице. Наталья продолжала:
О, огонь, могучий первородный сын Ану,
Блистательный и возвышенный отпрыск,
Могучий, новоблещущий, нетленное имя, слава богов.
Ты, возносящий жертвы небесным духам,
Ты, творящий свет, согревающий и уничтожающий,
Сокрушающий коварных и преступников,
Сожигатель демонов, злодеев, семени колдуна и колдуньи,
Ныне защити нас, заступись за нас и схвати злого,
Восставшего на нас и противящегося нам!
Наталья залила огонь молоком из пластиковой бутылки. Последние капли вылила Гарику на лоб и особым образом их стерла. Обряд был завершен.
Ваши злые козни да разрушит Мардук.
Ваш злой рот да наполнится прахом,
Ваш пагубный язык да будет связан веревками.
Трепещите, тайте и исчезните.
Огнем, вашим сожигателем, будьте закляты.
Маленькая Сашенька подошла к Шпилю и положила узкую ладошку к нему на лоб. Раздался треск, как от разряда статического электричества, голова Гарика мотнулась, и он потерял сознание.
– Уходим отсюда, – сказала Наталья, – мы сделали все, что надо. Теперь ваш Шпиль выкарабкается…
Когда после возвращения из Склифа Дима задремал, сидя в кресле, Катя загородила лампу большой раскрытой книгой, чтобы свет не бил ему в глаза, и пошла на кухню: ей очень захотелось выпить горячего чая.
Дима спал очень беспокойно, постанывал во сне, и снилась ему Лена, вся в белом, как невеста. Она, улыбаясь, расчесывала свои длинные густые русые волосы и приговаривала:
– Подстрелю тебя, потреблю душу, из твоих косточек терем выстрою, я из ребрышек полы выстелю, я из рук, из ног скамью сделаю, из головы чашу вымучу, а из суставчиков солью стаканчиков, я из крови твоей пива наварю, а сердце твое цепному псу поднесу.
Дима хотел что-то сказать, но беззвучно шевелил губами, голос отказал, а в левой половине груди ширилась и разрасталась страшная боль, он силился вздохнуть, но воздух не поступал в легкие, из горла вырвался хрип, который, по счастью, услышала Катя. Она бросилась в комнату: Дима был без сознания и бледный в синеву. Кулаки у него были судорожно сжаты, словно он собирался защищаться от кого-то.
– Мама! – закричала Катя изо всех сил.
Прибежала Наталья и склонилась над Димой.
– Воды сюда, быстро! – скомандовала она.
Катя бросилась на кухню и через минуту вернулась с большой кружкой.
– Он может захлебнуться! – с тревогой сказала Катя, подавая матери воду.
Но Наталья и не думала поить Диму. Она тонкой струйкой лила воду на дверную ручку и что-то шептала. Когда вода в кружке закончилась, Дима пришел в себя.
– Что это было со мной? – спросил он. – Мне снилась Лена…
– Приворот она на тебя делала, – ответила Наталья. – Черный…
– Но я ничего к ней не чувствую, – недоуменно произнес Дима.
– Знаешь, какое самое лучшее средство от любого приворота? – Наталья вопросительно посмотрела на Диму, и тот отрицательно помотал головой. – Любовь! Настоящая любовь…
Ночь Дима с Катей провели, упиваясь любовью и нежностью. Дима был уверен, что теперь они точно поженятся, будут жить долго и счастливо и умрут в один день. Раньше он недоумевал, какое же счастье в том, чтобы скончаться одновременно? И только теперь, боясь пошевелить плечом, на котором покоилась растрепанная Катина голова, понял. Это для того, чтобы не было страданий от невосполнимой утраты, от разлуки.
Сейчас в их жизнь вмешались сны, переплетаясь с реальностью и неся нешуточную угрозу. Катя спала беспокойно: снилась ей Нора. Она смотрела своим холодным, льдистым взглядом, а у самых ее ног, до звона струны натягивая крепкую цепь, бесновался в ошейнике то ли огромный варан, то ли маленький дракон. Глаза его горели адским пламенем, мощные лапы с кривыми и острыми когтями скребли податливую землю, а гибкий хвост, усеянный роговыми выростами, поднимал пыль, щелкая, словно кнут.
И такая энергия ненависти исходила от этой парочки, что у Кати сжалось горло, и она начала задыхаться, с каждой секундой ей все больше не хватало воздуха. Нора чуть-чуть отпустила цепь, и отвратительная тварь легко приблизилась к Кате. Взмах хвоста, и на щеке девушки появились кровоточащие язвы. Боль была острой, неожиданной. Катя поняла, что шипы на хвосте ядовиты, яд проник в нее и теперь она отравлена. Судорога прошла по ее рукам и ногам, парализуя движения, сердце сжалось и умолкло, отказываясь качать отравленную кровь.
Нора молча смотрела на нее – насмешливо и радостно. Когда Катю стало покидать сознание, ведьма подмигнула ей, но веселое выражение ее лица тут же изменилось на озабоченное. Катя, словно сквозь туман, увидела прадеда – седого есаула в казачьей гимнастерке цвета хаки, синих галифе с красными лампасами и белой папахе, который, выставив перед собой руки, шел на Нору, отталкивая ее от себя открытыми ладонями – от них исходили едва заметные в воздухе голубоватые силовые линии… Есаул встал перед Норой, сверля ее взглядом таких же голубых, как и у нее, глаз.
И тогда Катя, собрав остатки воли, прошептала, обращаясь к предку:
– Помоги…
Спавшего рядом Диму как будто кто-то потряс за плечо – он мгновенно пробудился и сразу почувствовал, что Катя в опасности. Но на все попытки разбудить ее она никак не реагировала. Тогда Дима решил воспользоваться самым надежным способом: взял Катю на руки и выбросился с ней в Вечность. Здесь положил ее на пересекавшую пространство Вечности дорогу и принялся хлопать ладонями по щекам, а потом и трясти за плечи. Но она так и не открыла глаз. В отчаянии он прижался ухом к ее груди: сердце у Кати билось хотя и редко, зато ровно! Она жива, и это главное.
Дима вдруг заметил, что кто-то к ним приближается по дороге, и стал ждать. Вскоре он разглядел фигуру в темно-фиолетовом балахоне. Передвигалась она странными рывками, как бывает, когда на кинопленке пропущено несколько кадров подряд. Это опять была Смерть, но совсем в другом обличье! Вот она – совсем рядом. Дима почувствовал к ней необыкновенную любовь и почти плотское влечение. Он впал в состояние, близкое к эйфории.
Охваченный непреодолимым желанием, он смотрел, не отрываясь, на чудной красоты огненное лицо: желто-оранжевые язычки пламени, вырисовывая глаза, нос и рот, создавали удивительно реалистичное изображение грозного величия. Прекрасное лицо приблизилось к Диме настолько, что он мог бы потрогать пальцем волшебные язычки пламени.
– Поцеловать тебя? – спросила с очаровательной хрипотцой в голосе Смерть. – Я чувствую, как ты хочешь меня…
– Я люблю другую. – возразил Дима, дрожа как осенний лист и надеясь, что Смерть об этом не узнает, но та видела его насквозь.
– Одно другое не исключает! – произнесла Смерть с иронией, глядя на него насмешливо и снисходительно. – Разве нельзя любить нас обеих одновременно? Что тебе мешает?
– Нет, я так не могу!
Смерть рассмеялась весело и заразительно. Дима понял, что он кажется ей глупым, наивным, несмышленым ребенком. Еще бы! А что не глупо в человеческом мире, если смотреть на него с точки зрения Вечности? А Смерть разбирал смех. Она пыталась сдерживать его, но он прорывался наружу. Смеющаяся Смерть – это просто уму непостижимо!
– Что ты хохочешь? – разозлился Дима и показал рукой на Катю, лежавшую на земле у его ног. – Неужели не видишь, она не приходит в себя! Сделай что-нибудь!
– Мальчик мой, – укоризненно сказала Смерть, – да она просто спит! Ведь ты ее сюда перетащил спящей. Не очень-то смогли ей навредить ваши недруги. Смотри!
Смерть нагнулась и вытащила из-под Кати какой-то напоминавший игрушку предмет: это был то ли засушенный тритон, то ли брелок в виде крокодильчика.
– Прелесть, правда? – Смерть явно забавляло Димино удивление.
– Какая гадость! Что это такое? – недоумевал тот. – Как эта штука могла попасть сюда вместе с нами? Я ничего такого не заметил.
– Ты зацепил его в Катином сне, – объяснила Смерть. – Она у тебя молодец, у нее сильная родовая защита. Ее хранителю удалось превратить молодого дракона в рыбку к пиву. – Смерть вдруг стала угрюмой. – Ну все, идите-ка вы оба отсюда. Вам здесь не место. – Она грозно сдвинула брови и добавила: – Пока не место…
После возвращения в реал Дима подробно рассказал Майору и Наталье обо всем, что произошло с ним и Катей в Вечности, стараясь не упустить ни одной детали. Выслушав его, Майор сокрушенно покачал головой:
– Это был один шаг до гибели, сынок! Причем не первый раз… Подружиться со Смертью невозможно, и в том, что она заигрывает с тобой, нет ничего хорошего, поверь мне. Ты чуть не получил оскуллум мор-тис, то есть поцелуй Смерти. – Майор внимательно посмотрел на него, пытаясь взглядом передать значительность своих слов.
Заметив недоуменные взгляды Димы и Кати, он пустился в объяснения:
– Поцелуй смерти – это действо и одновременно таинство, оно было, есть и будет непонятным, страшным и непостижимым. Это то, что передается из уст в уста, сохраняется в сказаниях и легендах, но с чем никогда не сталкивается обычный рядовой человек даже в момент наступления самого важного события в его жизни – смерти. Редко кому удается убедиться в том, что она может быть прекрасна и завораживающе желанна, как ни дико это звучит.
Красота существа, несущего нам небытие, будит кошмарное желание соединиться с ним, слиться, и пусть дальше не будет ничего! Возжаждать сверх меры – это и есть Смерть.
В Ветхом Завете есть воспоминания о чем-то подобном: «Позволь мне умереть смертью праведных». В другой библейской трактовке это звучит несколько по-другому: «Пусть меня поцелуют поцелуем Его рта». Что в новой Английской Библии уже переводится так: «Пусть убьет он меня поцелуем». Смерть в наслаждении – что может быть удивительнее и невероятнее?
В древнееврейской легенде говорится об учениках великого раввина Йохана, которые пришли в такой немыслимый восторг от сокровенных тайн, открытых им самой Смертью, что жизнь ушла от них, как поцелуй, они были завернуты в тончайший покров и унесены ангелами на небеса. Этот поцелуй был от смерти. А если вспомнить печально известный поцелуй Иуды Искариота и преданного им Христа…
Нам не дано ни познать, ни осознать Великого замысла, и мы должны только смириться с решением Всевышнего, который ведает и нашей жизнью, и смертью. Только не надо подталкивать руку, которой суждено выдавить жизнь из нашего сердца. Что можно сказать совершенно точно, так это то, что мало кто видел ангела Смерти и остался жив.
Катя и Дима сидели притихшие, воспринимая услышанное отчасти как красивую легенду, но полностью сознавая, что они всего лишь песчинки в великих часах Мироздания. Человек и велик и ничтожен одновременно, может быть, это и есть плата за вкушение плода с древа познания? А Майор продолжал свое повествование:
– Смерть чаще всего изображают в капюшоне, это потому, что она двулика. Одно ее лицо – оскал черепа, а другим лицом, лицом прекрасной женщины, Смерть поворачивается к человеку очень редко и скрывает его в складках своего черного капюшона. Видеть ее прекрасный лик крайне опасно – Смерть не любит шуток, она не изворотлива, но прямолинейна. Спасаются только избранные.
Майор говорил долго, Дима даже не всегда понимал, что именно он говорит, но впитывал его слова, как иссохшая земля дождик.
– Ты можешь не верить в множественность наших жизней, смеяться над реинкарнацией, но ты должен осознавать, что уже прожил одну жизнь и благополучно пережил смерть. Я говорю не о твоей встрече со Смертью! Я говорю о твоем рождении, понимаешь? Ну смотри сам. Вся жизнь человека состоит из трех этапов. Рождение, собственно жизнь и смерть. Все эти этапы мы проходим и во время нашей внутриутробной жизни в теле матери. Зачатие – это рождение, развитие плода, когда формируется его тело, пол и даже склонности, – это жизнь, а изгнание из утробы – это смерть. Смерть для внутриутробной жизни и начало жизни на земле. И пошел крутиться новый круг. Рождение младенца, его рост, возмужание, старение и смерть, для того чтобы родиться в новом, более совершенном мире. А ежедневный сон? Мы просыпаемся утром, как бы рождаясь, проживаем день и засыпаем вечером, прожив его. Сравни это со смертью и не ошибешься. Будь предельно честен и очень внимателен к себе и окружающему миру, ты не обычный человек.
Ты думаешь, все, что с тобой произошло, случайно? Ничего подобного! Слишком много негативного накопилось в твоей душе, прежде чем тебе было послано испытание. Судьба не так слепа, как мы привыкли думать, а рок не так уж и безжалостен. Подобные происшествия всегда форма насильственного поучения, когда человек не решает свои проблемы. Но когда приходит несчастье, это вынуждает к размышлению. Ты сумел справиться и остался в живых, мало того: чтобы ты смог переосмыслить свою жизнь, тебе дан щедрый подарок, умение изменять действительность. Ты должен направить свой дар на благо близких тебе людей! Ты еще не владеешь своими способностями в полной мере. Тебе придется работать. Работать много и упорно. – Майор испытующе уставился на Диму, и ему стало неуютно. – Ты, Дима, можешь менять судьбу любого человека, и совершенно необязательно для этого смотреть на него, понимаешь? Ты даже можешь его не представлять, а просто подумать о конкретной личности, и все.
– А если я его совсем не знаю? – опешил Дима.
– Да не надо тебе его знать! Думай и делай все силой мысли. – Майор рассмеялся, и Диме стало немного обидно.
Ну что здесь смешного? Можно подумать, он никогда ничему не учился, ни в чем не сомневался. Но обида тут же рассеялась. «Ведь никто из них, хоть они и ходят по непонятным, удивительным путям, не умеет того, что могу сделать я», – подумал он.