Старкова Елена. Поцелуй Морты

   – А я и есть деревенская, – сказала она и лихо расправилась со своей порцией. – Бр-р-р! Какая гадость этот ваш вискарь, хуже самогона. – Она с трудом отдышалась и неожиданно для всех встала: – Ребята, вы извините, я лучше пойду, поздно уже…
   – Я провожу! – вскочил Дима.
   Они одновременно вышли из комнаты, но, оказавшись в коридоре, замедлили шаги, потому что обоим хотелось как можно дольше оставаться вдвоем. Катя искоса посматривала на Диму, словно чего-то ожидая. Тот почувствовал: стоит промедлить еще немного – и будет поздно делать предложение. Он схватил ее за руку и притянул к себе, обняв за талию, сказал неуверенным тоном:
   – Катя, я давно хотел тебе сказать…
   – Только не сейчас, – прошептала она и спрятала лицо у него на груди.
   Когда Шухрат выглянул из комнаты, чтобы посмотреть, куда же запропастился приятель, он увидел на фоне синего прямоугольника окна силуэты целующихся Димы и Кати и тихонько прикрыл дверь, чтобы не потревожить их ненароком.
 
   Стараниями Изольды их с Родионом спальня уже давно стала самым роскошным местом во всем особняке. Ложе с прозрачным балдахином она нашла по шикарному каталогу, и еще несколько месяцев пришлось ждать, пока его изготовят на заказ и доставят из Италии в Москву.
   У Изольды язык не поворачивался называть это ложе кроватью. Его размерам мог бы позавидовать самый богатый из арабских шейхов. Черные резные спинки мебельного монстра были выполнены из мореного дуба. Они плавно перетекали в массивные ножки в виде потрясающе реалистично выполненных лап дракона, когти были из слоновой кости, а чешуя из зеленоватого перламутра. Казалось, еще немного – и они вопьются, вцепятся в серый ковер с эротическим рисунком, имитирующим фрески Помпеи и Геркуланума. Постельное белье было из шелка Цвета ртути.
   Ни одно яркое пятно в интерьере не раздражало глаз. Казалось, эта комната обволакивает и усыпляет, помогает расслабиться и отлично отдохнуть. Но этой ночью Изольде почему-то не спалось. Рядом тихонько посапывал Родион, сквозь открытое окно в комнату проникал свет луны, и ей казалось, что именно это сияние мешает ей забыться сном. Вдруг Изольда приподнялась на постели – ей послышался тяжелый вздох за дверью спальни, потом еще один.
   – Родион, Родя! Проснись же! – Она схватила мужа за плечо и несколько раз встряхнула, но тот спал мертвым сном и даже не пошевелился. – В доме чужой! – крикнула ему Изольда в самое ухо. Муж никак не реагировал, хотя обычно спал очень чутко и его будил любой пустяк.
   В комнате возник, постепенно наполняя ее, странный низкий звук, от которого сердце Изольды начало биться тревожно, все быстрее и быстрее, а легким перестало хватать воздуха, словно рот залепил мокрый платок, мешая дышать. Волосы у нее на голове зашевелились, как наэлектризованные, пальцы свело судорогой, а зубы сами собой начали выбивать дробь. До сих пор Изольда пребывала в уверенности, что выражения «стучать зубами от ужаса» и «волосы поднялись дыбом» – не более чем метафоры, но оказалось, что это сущая правда! На глаза навернулись слезы, как от сильного ветра, и все предметы вокруг стали расплываться, словно в плохо настроенном бинокле.
   Вдруг дверь в спальню распахнулась так резко, что с грохотом ударилась о стену. Жуткий рев стал невыносимым, и в дверной проем медленно потекла Тьма, похожая на гигантскую черную шаль. Изольда в один миг вскочила с постели, в три прыжка добралась до подоконника, вскочила на него с легкостью циркачки и вцепилась в раму, чтобы не упасть наружу.
   Тьма медленно, словно черная лужа, подползла к постели, обволокла ее и придавила Родиона всей своей тяжестью, по весу сравнимой разве что с бетонной плитой. Он застонал, захрипел, но остался недвижным, так как не мог пошевелить даже пальцем. Только скосил глаза на Изольду, словно умоляя о помощи, но та застыла на месте, парализованная ужасом. Через минуту все было кончено: Изольда поняла это по маске смерти, застывшей на лице мужа.
   Тьма начала медленно стекать с кровати на пол и вдруг метнулась к Изольде, а та закричала изо всех сил, с надрывом, так громко, как никогда в жизни. В сантиметре от ее лица распахнулась огромная ярко-красная пасть с длинными белыми клыками. Сознание у женщины помутилось, и она рухнула без чувств на серый ковер…
 
   Алексей Сеичу никогда не пришло бы в голову врываться в спальню хозяев среди ночи, но странный низкий гул, а затем и дикий крик Изольды заставили его вскочить с постели и броситься на второй этаж, где спали Сидоркины. По дороге он сорвал со стены в холле средневековый японский меч и, Держа его обеими руками, как голливудский самурай, поднялся по беломраморной лестнице наверх. Когда он подбежал к спальне, двери ее были раскрыты настежь. Где-то вдали за окнами затихал странный низкий гул, происхождение которого Алексей Сеич так и не смог себе рационально объяснить.
   Он осторожно переступил порог комнаты, залитой люменом – неживым, мертвенным, похожим на искусственный светом луны. На огромной, как бильярдный стол, кровати под балдахином он увидел тело Родиона Сидоркина. Именно тело, бренную оболочку, из которой уже вытекла жизнь. То обстоятельство, что Родион Петрович умер, было бы понятно даже человеку, никогда не лицезревшему покойников, а Алексей Сеич прожил долгую жизнь и навидался всякого. К тому же лунное сияние вместе с серебристым шелком подушки еще больше подчеркивали безжизненность лица, застывшего в гримасе смертельного страха.
   В спальне было необычайно тихо. «Именно такая тишина, – подумал дворецкий, – и называется мертвой…»
   В следующее мгновение он заметил хозяйку и кинулся к ней: Изольда лежала на полу у самого окна в продуманно красивой позе. Наверняка это произошло само собой, без каких бы то ни было ухищрений с ее стороны, потому что она пребывала в глубоком обмороке. Изольда выглядела идеально: одна рука за головой, другая, изящно откинутая в сторону, демонстрирует посверкивающие кольца на холеных пальчиках. А лодыжки, целомудренно прикрытые голубым пеньюаром, напоминают изображения парящих в небе ангелов.
   Дворецкий отбросил в сторону меч, упавший на пол с глухим стуком, и склонился над женщиной. Несмотря на бледность, Изольда дышала глубоко, пульс хорошо прощупывался и был немного учащен. Старик, кряхтя, взял Изольду под мышки и потащил волоком из комнаты. Он собирался привести ее в чувство и не хотел, чтобы она снова потеряла сознание, увидев мертвого мужа. Недолго думая, Алексей Сеич затащил Изольду в кабинет Родиона Петровича и с трудом уложил на черный кожаный диван, похожий на открытую ракушку.
   На письменном столе он увидел откупоренную бутылку минеральной воды и тонкий стеклянный стакан. Старик схватил бутылку, плеснул в лицо Изольде водой, затем несколько раз без малейшей деликатности шлепнул ладонью по щекам.
   Изольда судорожно вздохнула и, широко открыв глаза, с безумным видом уставилась на дворецкого.
   – Кто здесь был? – Алексей Сеич схватил женщину за плечи и пару раз встряхнул изо всех сил.
   Взгляд Изольды стал более осмысленным, на лице появилось выражение ужаса, и она крепко вцепилась в старика обеими руками. Теперь ее била дрожь, настолько сильная, что слышно было, как выбивают морзянку зубы. Она хотела что-то сказать, но, как ни старалась, не смогла произнести ни слова. Дворецкий обнял хозяйку за плечи, чего не стал бы делать при Других обстоятельствах, погладил по голове, успокаивая, словно маленького ребенка. Изольда всхлипнула и спросила неожиданно спокойным голосом:
   – Что с Родионом, он жив?
   Алексей Сеич отрицательно покачал головой. Ему почудилось, что в голосе хозяйки прозвучало нечто большее, чем испуг за мужа, что-то вроде скрытой радости. Но, будучи порядочным человеком, дворецкий тут же отмел эти подозрения как необоснованные и по-отечески прижал к груди голову Изольды. Если бы он смотрел хозяйке в глаза, то легко бы заметил улыбку радости, мелькнувшую на ее лице. Как раз в этот момент она подумала, что одной проблемой на пути к богатству стало меньше… И разрыдалась еще пуще, на этот раз от облегчения. Ее рациональный мозг мгновенно просчитал все выгоды теперешнего положения. Желание во что бы то ни стало получить огромное состояние Сидоркиных целиком и полностью, без всяких изъятий, подавило все остальные чувства, включая инстинкт самосохранения. Изольда освободилась от объятий старика, залпом выпила полный стакан воды, который он принес по ее просьбе, и заявила, что хочет курить.
   Вышколенный дворецкий отыскал на столе у Родиона сначала пачку «данхилла», потом настольную зажигалку, щелкнув ею, поднес огонек к самому кончику сигареты, которую ему пришлось самому вложить в слегка приоткрытый рот Изольды. Она глубоко затянулась и выдохнула дым красивой тонкой струей.
   – Как это ужасно! – морщась, произнесла она, левой рукой вынув сигарету изо рта, а правой тщательно массируя висок.
   На самом деле Изольда имела в виду не то, что ее мужу пришлось покинуть этот свет, а сильную головную боль, которая мешала сосредоточиться на самом важном вопросе: как окончательно избавиться от последнего препятствия на пути к богатству, то есть от пасынка Димы. О том, что она сама могла отправиться в мир иной вслед за Родионом, прагматичная Изольда приказала себе не думать.
   – Вы не представляете себе, Алексей Сеич, как Родя страдал, какой это был ужасный момент! – воскликнула она немного театрально: о том, что случилось на самом деле, она благоразумно решила никому не говорить. – Я так испугалась…
   С убитым видом, исполненным печали голосом она объяснила дворецкому, что у Родиона случился сердечный приступ, и велела вызвать «скорую помощь» для констатации смерти.
   Как только Алексей Сеич спустился в холл, чтобы сделать звонок, Изольда метнулась в спальню и, стараясь не смотреть на мертвого мужа, схватила лежавший на тумбочке мобильный телефон. Внимательно следя за тем, чтобы дворецкий не услышал, набрала номер Норы, а как только та ответила, шепотом сообщила, что дело сделано, и принялась горячо благодарить за помощь. Однако Нора резко прервала словоизлияния и приказала немедленно вызвать адвоката.
   – Пусть ваш Ивангер явится безотлагательно. А будет возражать – настаивайте, – исключающим возражения тоном приказала она. – Я тоже скоро буду. Все, дорогая, до встречи! – Нора оборвала разговор и нажала на кнопку отбоя.
   Некоторое время Изольда сидела, собираясь с мыслями, а потом снова взялась за трубку: следовало позвонить Ивангеру и, хотя ей и не хотелось этого делать, Диме.
 
   Полная луна за окном общежития МГУ сияла так ярко, что просматривалась вся Катина комната, за исключением пары темных углов, куда не доходило серебристое свечение. Зато кровать, на которой лежали Катя и Дима, вся была залита светом. Она подняла голову с Диминого плеча и заглянула ему в лицо, не в силах удержаться от невольной улыбки, чуть-чуть стыдливой, чуть-чуть озорной. Ей подумалось, что сегодня – волшебная ночь, лучшая в ее жизни, и зря она тяготится недобрым предчувствием, нет к тому никаких оснований. Все прекрасно, надо бы лучше, да некуда…
   Катя влюбилась в Диму с первого взгляда, как только увидела его во время вступительных экзаменов в МГУ, и с каждым днем любила все сильнее и сильнее. Какие муки ревности ей пришлось вынести, когда однокурсницы при ней обсуждали сердечные дела Димы и Лены Апулевич! А когда прошел слух о неминуемой их женитьбе, Катя готова была наложить на себя руки. Сколько раз она плакала по ночам, зарывшись лицом вот в эту самую подушку, на которой сейчас лежит Димина голова. И сколько раз она была готова взяться за приворотные свечи, чтобы решить проблему одним махом.
   Только чудом удержалась она от этого шага, потому что прекрасно усвоила материнские уроки – приворот никому не приносит счастья и радости. Если не исчахнет привороженный от неизлечимой, невесть откуда взявшейся болезни или не погибнет в результате нелепого несчастного случая, то будет пить, гулять, изменять приворотчице направо и налево, бить ее смертным боем, вот только уйти не сможет, зато превратит ее жизнь в настоящий ад.
   А Кате хотелось счастья, хотелось любви и крепеньких, здоровых детей – много мальчиков и девочек. Хотелось гладить рубашки и варить борщи, начинать и заканчивать свой день поцелуями. Она была уверена, что Дима именно тот человек, от которого она хочет рожать детей. И если сегодня они вместе, значит, на их стороне сама судьба, и все теперь будет хорошо.
   Дима застонал во сне, лицо у него стало напряженным и испуганным. «Дурной сон», – подумала Катя и, легонько подув ему на лоб, помахала над его головой ладонью – лицо Димы разгладилось, дыхание стало ровным. Катя тихонько сползла со скрипучей кровати и, подойдя к окну, распахнула его. Свежий ветерок был таким приятным, ночь такой спокойной и светлой, а счастье таким полным, что она не сразу услышала стоны Димы. Катя оглянулась – он беспокойно метался на постели.
 
   Во сне Дима видел себя со стороны. Он оказался на том же бесконечном кладбище, раскинувшемся на плоской равнине. Ровные соты могил внушали и беспокойство, и страх, и почтение. В небе все так же кружились ангелы, из-за великого множества похожие на кучевые облака, постоянно менявшие форму. Они заслоняли источник света, но, вопреки всем законам природы, он был везде: мертвенный, вездесущий и не дававший тени.
   Единственная дорога по-прежнему уходила за горизонт и отлично просматривалась. По ней кто-то шел, приближаясь к нему неспешно, ровным шагом. Дима стоял и ждал, когда идущий подойдет поближе. С такого далекого расстояния не было даже понятно, мужчина это или женщина. Он буквально на секунду оторвал взгляд от дороги, чтобы взглянуть на небо, и за это мгновение фигура в темно-фиолетовом балахоне с опущенным капюшоном приблизилась почти наполовину. Дима вдруг подумал, вернее, почувствовал, что это женщина. Он двинулся навстречу, сам не понимая зачем, и остановился, только когда до неизвестной женщины осталось не более трех шагов.
   Изящные руки выскользнули из широких рукавов балахона и откинули капюшон, затенявший удивительной красоты лицо античной богини. По плечам ее рассыпались пряди волос, гладких, блестящих и черных как смоль. Зато кожа женщины была бела, словно алебастр, и на ней были видны голубоватые жилки. Значит, она настоящая и живая и просто похожа на классическую статую? Темно-синие глаза ее казались почти фиолетовыми, а взгляд их был одновременно манящим и грозным.
   – Вы кто? – спросил потрясенный до глубины души Дима.
   – У меня много имен, – ответила женщина. – Атропа, Морта, Курносая. Только не называй меня Костлявой, мне это не нравится. Ты что, не узнал меня?
   – Смерть? Такая красивая? – У Димы сжалось сердце от страха, и он напряг всю волю, чтобы сохранить равновесие и не упасть.
   Он говорит со Смертью! Уму непостижимо! От одного ее вида стынет кровь в жилах. Ноги и руки у него словно одеревенели, а дыхание перехватило от волнения.
   «Вот он, конец! Кажется, я умираю?» – сообразил он, и вдруг ему удалось сделать глубокий вдох.
   – Зачем ты нагоняешь на себя страх? – спросила, сочувственно улыбаясь, Смерть. – Я ведь вечно молода и красива, зачем тебе меня бояться?
   Женщина рассмеялась, смех у нее был грудной, глубокий, удивительно красивый и даже, подумалось Диме, очень сексуальный.
   – Думал, я скелет с косой? Вот и ошибся, хотя коса у меня есть, только ты ее не видишь. Как всегда, все не так, как кажется на первый взгляд. – Женщина стала серьезной и сурово сдвинула брови.
   – Что значит: все не так, как кажется на первый взгляд?
   – Вот проклинают меня люди, а я ни в чем не виновата. Я добра, я милосердна, а все страдания причиняет Жизнь. От нее все скорби… – Голос Смерти сделался печальным. – Испугался, да? Люди страшатся меня, обращаются в бегство, когда видят, потому что думают, будто я стараюсь их погубить. Глупые, я совсем не радуюсь вашим несчастьям, я сокрушаюсь! И смиренно принимаю хулу и поношения.
   – Ты пришла за мной? – догадался Дима, и ему вдруг сделалось легко и покойно. Страх ушел так же неожиданно, как и пришел.
   – Я пришла за тобой? Это ты пришел сюда, милый мальчик…
   – А где я?
   – Это Вечность… Самое постоянное место во всем мире. Отсюда можно попасть и в прошлое, и в будущее. Просто так сюда никто не приходит, если ты здесь, значит, имеешь право… Хотя главное – это не попасть сюда, а уйти живым-невредимым. – Смерть снова рассмеялась, и от этого смеха Диму пробрал озноб. – Ладно, не бойся, живи пока. Только перед уходом попрощайся с отцом. Он умер…
   – Папа умер? – Сердце Димы сжалось, а потом забилось часто-часто.
   – Это произошло вопреки моей воле… – грустно сказала Смерть.
   – Не может быть! Ты же Смерть! Ты убила его!
   – Не суди о том, о чем и понятия не имеешь, дурачок. Подумай сам, – печально произнесла она нежным голосом, – зачем мне оправдываться перед каким-то смертным! Ты вскоре все поймешь. Поймеш-ш-шь…
   Дима увидел, как Смерть медленно тает в воздухе, рассеиваясь, как туман под солнечными лучами, над одной из вырытых могил. Дима подбежал к краю ямы и заглянул. На дне раскопа лежал Родион Сидоркин, а его голова покоилась на коленях сидевшей рядом Смерти. На лице отца застыло выражение муки и страдания.
   Смерть провела ладонью по мертвому лицу – черты его разгладились, и теперь было похоже, что отец просто спит. Вне себя от горя Дима спрыгнул в яму, схватил отца за плечи, словно пытаясь вырвать его из рук Смерти.
   – Папа! Папа, прости меня! – Дима, не соображая, что делает, схватил Смерть за руку: она была холодной и твердой как камень. – Ты можешь вернуть его? Верни, умоляю!
   Смерть высвободила свою руку и отрицательно покачала головой:
   – Нет… – Она сказала это таким тоном, что Дима понял: просить бесполезно.
   – А можно сделать так, чтобы мы виделись хотя бы изредка? Ты же можешь, я знаю! – Дима прижал руки к груди, стремясь взглядом убедить Смерть пойти на уступку.
   – Мне нравится твое щенячье нахальство, – сказала она насмешливо.
   – Я ведь сплю, да?
   – Как всегда, – ответила Смерть. – Жизнь – это и есть сон. Реальна только вечность. Хочешь остаться со мной здесь, навсегда? Я ведь тебе нравлюсь…
   Потрясенный Дима отпрянул от этого будившего желание и страсть существа.
   – Во-от… Боишься и не знаешь, что умершие предки каждого человека молят и молят Господа, чтобы поскорее он послал меня за вами, – наставительно сказала она. – Понимаешь? За вас там, на небесах, вовсю хлопочут, чтобы вы как можно раньше оставили грешную землю. А вы сопротивляетесь, карабкаетесь, да еще и думаете, что таблетками или примочками можно отогнать Смерть. Даже ты меня боишься! Хочешь еще потрепыхаться, пострадать, помучиться? Будь по-твоему. Я разрешу твоему отцу посещать ваш мир, Альтернатор!
   – Альтернатор? Кто это? – недоуменно спросил Дима.
   – Это ты, мастер судеб. Давай меняться: ты мне свой дар, а я тебе свой? Или хочешь, я подарю тебе свой поцелуй? Один поцелуй, и ты познаешь высшее блаженство – блаженство истины…
   Грозное лицо Смерти приблизилось к Диме, и он с содроганием увидел, что изнутри сквозь ее белую прозрачную кожу пробиваются крохотные язычки пламени. Лицо, нарисованное огнем! Огненный поцелуй! Он отшатнулся в испуге…
 
   Дима сел на кровати в общежитии МГУ, задыхаясь, не в силах произнести ни слова, замычал, как от сильной боли, и без сил откинулся на подушку. Над ним склонилась Катя, положив прохладную руку на его горячий лоб.
   – Что с тобой? – озабоченно спросила Катя. – Сон плохой приснился?
   – Сколько времени? Да, сон. Страшно было. Меня Смерть хотела поцеловать. Слава богу, что не на самом деле. – Дима вздохнул с облегчением и снова закрыл глаза, как вдруг громко запиликал его мобильник.
   По звонку он сразу понял, что звонят из дома, и действительно, на дисплее появился номер Изольды. Дима сел на кровати и поднес трубку к уху:
   – Але, Изольда? Вот уж не думал, что ты позвонишь! Что? – Он опустил трубку, ставшую вдруг неимоверно тяжелой. – Папа умер… – сказал Дима в ответ на вопросительный взгляд Кати.
 
   Тьма выглядела как побитая, когда Нугзар отчитывал ее после возвращения в квартиру на Котельнической за допущенную ошибку: вместо Димы та задушила Сидоркина-старшего! Нора на протяжении всей этой словесной экзекуции молчала с независимым видом, однако в душе ругала себя последними словами: ведь Изольда ясно сказала, что паренек ушел из дому! Заметив, что Нора не собирается рвать на себе волосы и посыпать голову пеплом, Нугзар впал в ярость и, оставив в покое собаку, накинулся на ее хозяйку. Они поссорились так основательно, как никогда со времени первого знакомства, а произошло оно целых семьдесят лет тому назад.
   Нора тяжело переживала ссору с Нугзаром. Он ушел, хлопнув дверью, не сказав, куда идет и когда вернется. Что ж, надо как-то убить время… Нора придирчиво выбрала снадобья, наполнила ванну, потом добавила в нее несколько капель терпко пахнувшей жидкости из маленького черного флакончика и улеглась в золотистую воду. Медленно текли минуты… Закрытые глаза и застывшее лицо делали Нору похожей на мертвеца. Вода постепенно темнела… Когда она почернела окончательно, Нора вышла из ванной. Но легче ей не стало. Требовалось немедленно что-нибудь предпринять, чтобы выпустить из себя ядовитую злость.
   Нора прошла в просторную гостиную, давясь, выкурила подряд две сигареты и, в конце концов, достала из монументального, похожего на церковный орган почерневшего от времени буфета бутылку коньяка. Она была очень недовольна собой. Бес Вина может легко овладеть любым человеком, даже таким продвинутым в магии и почти всесильным, как она. Успокоив себя тем, что не каждый день выпадают такие неприятности, она с облегчением налила себе полный бокал. Отхлебнув глоточек, опустилась в покойное кресло и улетела мыслями далеко-далеко. В деревню, где отдыхала еще сопливой девчонкой у своей бабушки. Бабушка – вот это была ведьма, не чета Норе, да и Нугзару было бы чему у нее поучиться…
 
   Бабушка Норы вызывала необъяснимый страх у жителей всех деревень и городишек на сто верст в округе. В своем деле она могла все или почти все, поэтому работала в одиночку, без помощников и учеников. Мать Норы оказалась негодной для передачи тайных знаний, слишком хлипкой, слишком совестливой, бесхарактерной она была, – податливая, как тряпичная кукла. Зато во внучке чувствовались и сила, и целеустремленность.
   – Дорогая моя внучушка, кровиночка моя, наследница! – так сказала бабушка, впервые увидев только что родившуюся Нору.
   Глазами души, ясновидящим своим оком заглянула старая ведьма в самую суть, в самое нутро маленькой девочки и поняла сразу, что из Норы не может не выйти толка.
   Бабушка рассказывала множество колдовских сказок, и девчоночье сердце распахнулось перед ней до донышка, до потаенного зернышка. Однажды поздно вечером, когда ночь уже вступала в свои права, бабушка велела Норе собираться.
   – Надо ехать, внучушка, по дороге выспишься. – Она запрягла свою смирную лошадку, бросила в телегу большую охапку душистого колючего сена, прикрыла старыми мягкими мешками и устроила Нору.
   И они покатили по проселочным пыльным дорогам. Нора помнит, что ехали они вроде бы долго, она спала большую часть дороги, видела волшебные сны и несколько раз просыпалась. Слыша мерное журчание бабушкиной речи, в которой она обращалась к силам ночи, Нора приподнялась на своем ложе из сухой травы и прислушалась.
   – Спи, звездочка моя, нам еще далеко, – ласково сказала бабушка.
   Небо было ясным и близким, а Нора потеряла грань между сном и явью. Только когда полностью рассвело, бабушка разбудила ее.
   – Просыпайся, моя красавица, просыпайся, – старая ведьма говорила шепотом, – сейчас войдем с тобой в один дом, ты только ничего не бойся! Увидишь дедушку, такого старенького, такого древнего, что помирать ему давно пора, ягодка. Ты ему сама ручку протяни и попроси, мол, дай, дедушка! Прямо так и попроси! Поняла?
   Нора до сих пор помнила все так отчетливо, будто это было вчера. Следующий бокал коньяка она выпила, как воду, словно утоляла жажду. Дымок от черной длинной сигареты рассеивался по темной комнате, и Нора чувствовала, как успокаивается, как медленней и ритмичней бьется сердце, как согревается кровь…
   Ей вдруг вспомнилось, как они с бабушкой вошли в низкий, почерневший от времени бревенчатый деревенский дом под шиферной крышей. У крыльца на заросшем травой дворе толпились то ли родственники, то ли соседи, а в доме никого не было, кроме могучего старика с длинной седой бородой и пронзительным взглядом: его умные черные глаза поблескивали под косматыми белыми бровями, словно кусочки антрацита.
   – Ах, Данила! – наклонилась над умирающим колдуном бабушка. – Что, не берет тебя смертушка? Эх! Что ж раньше не спослал за мной? – Она положила свою ладонь на горячий лоб старика.
   Казалось, бабушка нисколько не расстраивается оттого, что он должен умереть, словно так и надо было. Да и старик не выглядел опечаленным или испуганным. А Норе было так отчаянно жалко его, что она даже не плакала, только пыталась проглотить разрастающийся и колючий ком в горле.
   – Хороша у тебя внучка, хороших кровей девка, – колдун силился приподняться на постели, – сильна будет. – Голос у старика был мученический, но громкий и ясный.
   – Ну, внучушка, подойди, моя хорошая, помнишь, как я тебе велела?
   Нора тихонько подошла на деревянных негнущихся ногах, сердце билось так сильно, что казалось – это слышно всем. Она понимала своим детским маленьким умишком: сейчас должно произойти что-то значительное, важное и необратимое. И страшное. Но это не вызывало в ней ни протеста, ни ужаса. Изнемогая от жалости, Нора протянула к старику тонкую, хрупкую ручку и попросила почти без голоса: