Страница:
— А как насчет боли другого рода? — поинтересовалась она.
Он нахмурился.
— Ты знаешь, что я имею в виду, — пояснила Мандорла. — Я читала твою работу, как тебе, наверное, известно. — Да, теперь она точно пришла в себя, и скорость процесса восстановления просто ошеломила его.
— Мне так и не удалось найти способ приспособиться к тому виду боли, — неохотно ответил Дэвид. — Саймон мертв, а Тедди и Нелл уже давно находятся под постоянной угрозой ранения и смерти в этой жуткой войне. Мне нечем загородиться от страха и отчаяния, которые терзают мои сны. — Упомянуть Корделию он даже не осмелился.
Мандорла снова протянула правую руку и положила поверх его руки. Такой человеческий, обычный жест. — Думаю, я тебя понимаю, — произнесла она. Он не был в этом уверен, как не была уверена и она сама. Он знал, что Мандорла никогда не заботилась ни об одном из своих человеческих возлюбленных, обращаясь с ними как с жертвами, и в то же время к членам своей стаи испытывала всепоглощающую привязанность.
— Я могу показаться сверхчувствительным, даже по человеческим стандартам, — согласился он, устыдившись своих недобрых мыслей о ее черствости. — Полагаю, именно моя слабость делает меня столь уязвимым. Таллентайр иначе относился бы ко всему, будь у него сын, которого он мог потерять. «Но у него была дочь, — возразил он сам себе. — И леди Розалинд, и его возлюбленная Элинор».
— Наверное, в твоих глазах я просто жалок, — продолжал он. — Раз горько жалуюсь на такие мелочи.
— Прежде я так думала. Теперь… появились вещи, в которых я уже не так уверена.
«Она пытается быть доброй! — промелькнула у него мысль. — Мандорла Сулье пытается быть доброй. Да это самая яркая из примет и предзнаменований!»
— Пелорус попросил, чтобы я подержал тебя здесь, — сказал он, резко переходя к делу. — Я ответил, что ты можешь остаться, сколько захочешь.
— Почему?
Он заморгал, захваченный врасплох. — Потому что он попросил меня как друга.
Она покачала головой, словно получила неверный ответ. Снова отпустила его руку и провела по волосам, раскинувшимся по плечам, накручивая их на тонкие пальцы. Что-то в собственном ощущении ей не понравилось.
— Пожалуй, нужно тебе сказать, — поспешно заговорил Дэвид. — Тебя доставила сюда сфинкс, и она же отослала Пелоруса. Я не уверен, вольна ли ты уйти, если захочешь, но это будет против ее желания.
Она резко вскинулась. — Я вольна, тебе не стоит заблуждаться на этот счет. Если не пожелаю здесь остаться, ни одна сила на земле не заставит меня остаться. Но чего ради сфинкс действует на моей стороне? Когда мы встречались в последний раз, она жаждала моей крови.
Дэвид вспомнил, как Мандорла стояла рядом с ним, когда Таллентайр был назначен сфинксом выступить против Харкендера в маленьком театре Зелофелона в аду. Она шептала ироничные замечания ему на ухо. И не встретилась тогда со сфинксом — и оставалась лишь пешкой в игре, как и сейчас. Как бы ей ни хотелось ощущать себя настоящим игроком.
— Я был бы тебе очень благодарен, Мандорла, если ты останешься, — произнес он, слабо улыбнувшись. — Я и не понимал, какой унылой стала жизнь, пока не увидел, как открылись твои глаза, пока не услышал твой голос.
— В таком случае я останусь, пусть даже ненадолго. И дарую тебе то, что ты попросил — как друг. Это зеркало там лежит?
Он снова взял в руки зеркало и передал ей. — Ты уже в него смотрелась, но не увидела себя.
— Я и сейчас не могу себя увидеть, — пробормотала она, всматриваясь в поверхность зеркала. — Вижу человека — и чужака. Если бы у меня осталось хоть немного магии, я бы изменила изображение, да и тело тоже.
— Если бы, — эхом вторил ей Дэвид, ощущая неловкость из-за прилива удовлетворения, когда видел ее такой. Но, когда она снова взглянула на него, он понял: она вовсе не утратила своего блеска и своего умения тревожить его израненное сердце.
— Пожалуй, я — подарок, — капризно проронила она. — Пожалуй, я потребовалась здесь, чтобы освободить тебя от бесконечных страданий. Наверное, так и было предначертано судьбой с момента нашей первой встречи, чтобы мы с тобой полюбили друг друга.
— Ты не можешь любить меня, Мандорла, — холодно произнес он. — Потому что я — не волк. Я не могу любить тебя, ни капельки, — потому что ты…
Она рассмеялась — потом улыбнулась.
— Больше нет, — заявила она, и на лице ее появилось какое-то отчаянно-храброе выражение. — Больше нет.
Паром направлялся в Саутгемптон, и высшее офицерство, плывшее на нем, давно не ступало на английскую землю. Их радость и облегчение отравляла мысль о том, что возвращение это — отнюдь не триумфальное, и пускай политиканы твердят о почетном мире. Война по-настоящему еще не закончена, и, разумеется, не выиграна. И никакие ухищрения дипломатов не скроют этот факт.
Все эти мужчины — и женщины тоже, поспешила добавить Нелл — должны были вести войну за окончание войны. Их уверили, что такая цель весьма достойна, жизненно необходима — не меньше, чем спасение цивилизации. Миллионы их товарищей положили жизнь за эти лозунги, но в конце концов им удалось достичь лишь слабенького затишья, и никто не верил в его продолжительность. Эти люди не к мирной жизни возвращались, а в Британию, которая вскоре должна будет превратиться в остров-крепость, которой постоянно угрожает вторжение. Все нации, вовлеченные в войну, сейчас заметно обнищали, ибо Европа лишилась экономической сердцевины, и народ страдал от последствий этого; но фабрики военного снаряжения останутся при деле, дабы снабдить всем необходимым очередную вспышку враждебности.
Единственными, кто выиграл в этой войне, стали американцы, которые затянули процесс отправки своих войск до такой степени, что тем не было нужды воевать. Сейчас в зале находилось множество американских офицеров, братавшихся с английскими, но еще больше англичан держались от них подальше. Этот альянс, не сумевший дать отпор Людендорфу, прогнил, и его разъедали недоверие и взаимные обвинения.
Бесцельно блуждающий взгляд Нелл наткнулся на молодого человека в гражданской одежде, с печальными глазами и таким серьезным выражением на лице, что он показался ей единственным честным человеком из всей толпы. Хотя он продвигался в ее направлении и смотрел прямо на нее, до нее не сразу дошло, какую цель юноша преследовал, поэтому она поспешно отвернулась, как только их взгляды пересеклись. Но, когда он подошел и встал с ней рядом, ей ничего не оставалось, кроме как вновь посмотреть ему в глаза. Ему было лет девятнадцать, от силы двадцать, и его меланхоличное лицо можно было вполне счесть красивым. Практичный глаз Нелл заметил шрам от пулевого ранения на его правом виске, частично скрытый тщательно причесанными волосами темно-каштанового цвета. Должно быть, ранение было серьезным, решила она; он чудом остался в живых. Юноша отличался худощавым телосложением, правда, утверждать это наверняка было невозможно — мешало толстое пальто, под которым скрывалось что-то объемное.
— Извините, — сказал он. — Вы — мисс Элинор Лидиард? — он говорил по-английски, но его выдавал французский акцент.
— Да, — ответила она. — Мы с вами встречались? — за эти четыре года ей встретилось множество французов, и ее пациенты часто помнили ее лучше, нежели она их.
— Нет, никогда, — произнес он. — Меня зовут Анатоль Домье; не могли бы мы переговорить наедине?
Наедине! Она оглядела шумную толпу. Зал слишком полон, чтобы можно было отыскать укромный уголок.
— Боюсь, каюты у меня нет, — продолжал француз, ибо ни у кого на борту этого плавучего сумасшедшего дома не было личной каюты, кроме его хозяина, — но, думаю, мы бы смогли найти место для разговора на палубе, если вас не очень пугает холод. Дождь почти перестал.
«Почти!» — подумала Нелл. — Почему вы хотите поговорить со мной? — спросила она. Некоторые из ее компаньонов уже бросали полные любопытства взгляды на вновь подошедшего, удивляясь, откуда среди них взяться французу. Французы, близкие союзники в течение четырех лет, теперь рассматривались с иной точки зрения, ибо подписали перемирие с германцами. Дружелюбие обернулось тяжелым взаимным подозрением и недоверием.
— Трудно объяснить, — выговорил он. — Расскажи я вам об ангелах в связи с вашим отцом, вы бы поняли, что я имею в виду?
Нелл ощутила внезапный мороз по коже. Именно этого она и не ожидала — не здесь, посреди канала, в окружении выброшенных за борт войной, и не сейчас, спустя четверть века. Она отбросила прочь все эти фантазии, наряду с прочими детскими штучками, хотя и знала достаточно твердо, что отец не сумеет ничего забыть. — Что вам нужно от меня, месье Домье? — резко спросила она.
— У меня послание для вашего отца от вашего брата Саймона. Мне нужно, чтобы вы передали его.
Холод обрушился на нее с новой силой, но Нелл взяла себя в руки. — Саймон мертв, — сказала она, стараясь придать голосу ровное звучание. — Убит при Монсе.
— Да, — невозмутимо согласился юноша. — Я это знаю.
Она быстро поднялась с места, взяла плащ и стала протискиваться мимо окружающих. Домье предложил ей руку, но она отказалась. Он проследовал за ней к дверям, через которые они вышли на палубу, где не было слышно шума пьяной компании.
Дождь превратился в мелкую изморось, и они довольно легко нашли убежище под навесом, где хранились шлюпки. По палубе туда-сюда сновали люди, но никто даже не взглянул в их сторону.
— Вам лучше объясниться, — предложила она.
— Вы, наверное, смогли бы лучше объяснить многое из того, что я сейчас скажу, — печально изрек он. Он покопался в складках пальто и продемонстрировал ей уголок объемистого тома, напоминающего гроссбух. — Меня попросили доставить это в Англию, — пояснил он. — Один священник.
— Амикус, — сказала Нелл. Как могла она помнить это имя, когда уже много лет не слышала о нем? Должна была забыть.
— Правильно я понимаю, что ваш отец поддерживает контакт с английской ветвью Ордена?
Она не хотела обсуждать всякие еретические секты. — Вы упомянули Саймона, — холодно произнесла она. — Как вы можете утверждать, будто имеете от него послание?
Француз опустил глаза, смущенный ее враждебностью. — Я встретил его во сне, — вымолвил он. — Могу лишь надеяться, что мои слова не покажутся вам более нелепыми, чем я сам порой думаю.
— Вряд ли вы могли бы встретить его где-нибудь еще, — все так же холодно отрезала она. — Что заставило вас считать, будто этот сон можно принимать всерьез?
— Среди прочих вещей — вот это, — он коснулся книги. — Здесь описаны видения, которые наблюдавшие их сочли значимыми и пророческими. В любом случае, сам мир недавно превратился в некий сон, по крайней мере, для меня это так. Я не очень уверен в том, какие узы объединяют реальный мир и иллюзию. Видите эту рану у меня на голове? — и он откинул назад волосы.
— Вижу.
— Немецкая пуля засела у меня в голове; она и сейчас там. Я должен был умереть, но что-то предотвратило мою смерть. Нечто вмешалось, сохранило мне жизнь… за определенную цену. С тех пор я превратился в марионетку; ни мои действия, ни сны более мне не принадлежат. Страшная это вещь, как нас учат писания, попасть в руки Бога живого. Я никогда не думал, чтобы сумею почувствовать в этом суждении истину, но мог ли я сознавать, что угроза — не пустая, как я думал прежде.
— И что же должны сделать Саймон и мой отец в связи со всем этим? — нетерпеливо спросила Нелл.
— Ваш отец, я думаю, находится или находился в подобной ситуации. Я встретился с другими: один называет себя Асмодеем, а другая — Гекатой. Первый удерживал меня в плену после моей попытки его убить, вторая устроила мне побег, но за немалую цену. Под влиянием снадобья, данного мне Асмодеем, а также, вероятно, не без помощи магии Гекаты, я погрузился в поразительный и странный сон. С одной стороны, я встретил в нем английского офицера, попросившего меня доставить послание его отцу — вашему отцу, мисс Лидиард — и добавить, что оно от Саймона. Я ни на секунду не поверил, будто послание действительно от вашего брата, но настоящий посланец явно имел причину прикинуться им, если только об этом захотят услышать. Ваш отец, без сомнения, лучше сумеет догадаться об истинном источнике сна и послания, ибо я — совсем чужой в мире этих вездесущих ангелов, новичок на этом пути. Вы мне подскажете, где его найти?
Нелл отвернулась от француза и уставилась на мелкий дождь, сеявший с темного неба. Капли сверкали при свете корабельных огней. Воды канала были такими безмятежными, что казалось, будто корабль не движется, лишь какое-то странное беспокойство в районе желудка выдавало, что они не на твердой почве, и между нею и Пустотой — лишь тонкая обшивка раскрашенной стали. Чувство облегчения, испытанное Нелл, когда они пристали в Шербуре, походило на то, которое охватило ее при получении известия о подписании перемирия. И она точно знала: ей не обрести покоя, пока не ступит на землю Англии. А теперь Нелл усомнилась — поможет ли это, ведь она — одна из немногих, кто знает всю подноготную войны. Ей никогда не хотелось становиться частью чужого конфликта, слишком хорошо зная, что это принесло ее отцу — и, следовательно, матери. Она всегда хотела жить настоящей человеческой жизнью, даже если для этого придется годами нести службу в окружении больных и умирающих. Но при этом она боялась, что никому не удастся остаться вне пределов досягаемости странных игр ангелов.
У нее появилось странное ощущение: словно за ней наблюдают. Нелл обернулась на мрачные тени, ползущие по палубе. Там и сям мелькали люди, но не их случайное присутствие служило источником для беспокойства. Скорее, то была растущая убежденность: ангелы действительно существуют, хотя церковь и ошибалась по поводу их форм и функций.
— Если вы расскажете мне, что просил передать брат, — устало предложила она, — я постараюсь донести это до отца.
— Это было бы неправильно, — отозвался француз. — Предполагалось, что я сам передам послание.
— Может, такое и предполагалось, но я не вижу причин, по которым вы должны удовлетворять чье-то намерение, — отрезала она. — Даже рабы сохраняют собственную волю.
— Верно… но в этом случае свобода действий настолько ограничена, что это, скорее, проклятье, нежели привилегия.
— Не вам это говорить, месье Домье, — устало вымолвила Нелл. — Отчаяние есть грех — и, пожалуй, тягчайший из грехов, хотя и не включенный в традиционный список из семи смертных грехов. Ангелы могут делать из нас пешек, лепить нашу плоть по своему разумению, отравлять наши сны, но в конце мы всегда остаемся собой и должны изо всех сил цепляться в это свое, дабы они не могли его отобрать у нас.
— У вас тоже есть собственные сны, мисс Лидиард? — просил он. Его сочувствие казалось искренним. Он начал казаться ей симпатичным — такой одинокий. Такой юный. Ей самой исполнилось тридцать шесть — недостаточно много, чтобы быть ему матерью, но она чувствовала: последние четыре года состарили ее больше, чем на полвека.
— О, да, — проговорила она низким голосом. — Я не верю, что их насылают демоны, но в последнее время часто вижу сны, полные смерти и разрушения. Неужели вы думаете, будто возможно пройти через такой ужас и не быть обуреваемым кошмарами? Мир и сам по себе кошмарное место, как, вам, наверное, известно.
— Но нам все равно нужно в нем жить, — сказал он. — Это слова вашего деда, если я не ошибаюсь.
Ее, видимо, не удивила его осведомленность. — Зачем было искать меня, месье Домье? Неужели вы не могли связаться с отцом без моей помощи?
— Пожалуй, мог узнать его местопребывание, — с готовностью отвечал он. — Но я не уверен, что мог бы добраться до него. Сказать по правде, я пытался найти вашего брата, Эдварда, прежде чем отправиться на поиски вас, но со времени французской капитуляции в Бельгии царит такой хаос, и я не мог напасть на его след. Как только появилась возможность, я нашел вас.
— Не добравшись до сына, вы взялись за дочь. Неудивительно, что вы цитируете моего деда. Вы упоминали, что пытались убить Люка Кэпторна?
— У меня была на то веская причина.
— Как и у всякого, кто с ним встречался. Я не встречала его, зато видела его хозяина — человеческого хозяина, разумеется, а не ангела-монстра, сидящего в центре паутины, в которой они все застряли. Его зовут Джейкоб Харкендер. — Она не потрудилась объяснить ему, при каких обстоятельствах встречалась с Харкендером. Важно одно: с тех пор она никогда больше не навещала свою мать.
— Я не желаю вреда вашему отцу, мисс Лидиард! — горячо воскликнул юноша.
— Если моему отцу понадобится защищаться против вашего вторжения, вы не сможете проникнуть за пределы имения, даже если я предложу вам помощь. Я — всего лишь старая дева, которую никто не любит и не уважает, и у которой нет никакого авторитета в мире ангелов.
Разумеется, его галантность и галльский темперамент заставили его возражать. — Не могу в это поверить, мисс Лидиард, — заявил он. — Я отчаянно нуждаюсь в помощи друга, который помог бы мне преодолеть это жуткое, безумное приключение, и я думаю, вы могли бы стать бесценным другом для меня. Мне бы очень хотелось, чтобы вы помогли мне. И хорошо бы, если бы вы могли поведать мне, что вам известно об этих делах, ибо мне отчаянно нужно в них разобраться.
Он выглядел таким юным, таким беспомощным — как сотни других юных и беспомощных мужчин, отчаянно нуждавшихся в ее поддержке, и он явился сдаться на ее милость. Еще один в большой компании ходячих больных, храбро ковыляющих к могиле и вратам ада, не осмеливаясь попросить большего, нежели ее рука и доброе слов. Сила привычки заставили ее пожелать коснуться его, дать ему то, в чем он нуждался.
Но более всего ему было нужно сейчас не остаться одному в жутком меняющемся мире, схватившем его в цепкие тиски. Но Нелл должна была помедлить немного, прежде чем играть роль возможной предательницы по отношению к своему несчастному отцу.
— Я подумаю об этом, — пообещала она. — А сейчас — пойдемте внутрь. Дождь стекает мне за воротник.
— Да, конечно, — поспешно отозвался он. Резко повернулся, понимая, что на сей раз он должен прокладывать путь. Нелл почти мечтала о согревающем глотке виски, чтобы смыть горечь, ощущаемую на языке и в пересохшей гортани. Но путь юному французу преградила некая фигура, в довольно заурядной одежде, и Нелл пришлось резко остановиться, чтобы не врезаться в него. Вновь подошедшая не двигалась. Нелл она показалась самой обычной женщиной. Но резкий вздох Домье показал, что он с ней знаком, и Нелл испугалась. Она поняла, что за ними наблюдали все это время.
— Мисс Лидиард? — осведомилась женщина по-английски.
— Я сегодня на редкость популярна, — попыталась довольно неуклюже пошутить Нелл. — Что вам от меня нужно?
— То же, что и месье Домье. Передать сообщение вашему отцу.
— Именно она освободила меня в Париже, — быстро проговорил Домье. — Она называет себя Гекатой.
— А раз так, стоит ли сейчас меня бояться? — тихо промолвила женщина. Она, безусловно, не выглядела пугающей; на дюйм ниже Нелл, лицо — словно из белого теста, усталое, обвислое. Больше всего она напоминала прачку, озябшую на студеном ветру. Но Нелл вспомнила имя Гекаты так же просто, как и Амикуса, а отец называл Гекату убивающей при помощи магии.
— Королевская Почта работает превосходно, — заметила Нелл. — Если пошлете письмо моему отцу, оно, без сомнения, найдет его, даже в Конце Света.
— Пожалуй, — согласилась ее собеседница. — Но я сильно подозреваю: ничто в настоящее время не сумеет добраться до него, пройти через барьеры, которые выросли вокруг него. Нечто разрушительное вырвалось в мир, и мы все в опасности. Ваш отец не может управлять защищающими его барьерами, но, я думаю, он может оказаться важнее, чем сам считает. Ему будет позволено пригласить вас, и, если вы убедите его пригласить нас в его дом… его любопытство — ценная вещь, и его ангел-хранитель сумеет удовлетворить это любопытство.
— А разве у вас нет власти добраться до него во сне и попросить о приглашении? — спросила Нелл. — Вы же своего рода ведьма, разве нет?
— Я обладаю магией, — без всякого энтузиазма согласилась женщина. — И была создана при помощи магии, но меня родила женщина, как и вас. У меня есть свой разум и свои интересы. Я — не маска своего Творца, не слепая рабыня. Если война ангелов бросила мир на грань разрушения, я буду следовать собственному предназначению.
Нелл покачала головой, понимая: ее вопрос остался без ответа. — Не мне судить о подобных вещах, — произнесла она. — Я передам отцу то, что вы сказали — вы оба — но не приведу ни одного из вас в дом, пока он не разрешит этого.
Женщина кивнула в знак согласия. — Большего я и не прошу. А пока мы в пути, буду делать все, чтобы убедить вас: я не враг вам.
— А вы не можете перенести нас в дом моего отца в мгновение ока? — съязвила Нелл. — Разве вы не привыкли путешествовать на помеле, на ковре-самолете — или просто повинуясь собственному желанию?
— Чудеса не бывают бесплатными, — проговорила ведьма. — Чем крупнее чудо, тем дороже оно обходится. Даже ангелы стараются, как могут, обходиться меньшим количеством усилий, даже они боятся, как бы их неловкость или беспечность не привели к катастрофе. Было бы глупо позволить себе уменьшиться и стать тенью, хотя время и поджимает. Поездов будет вполне достаточно для нашей цели.
— До чего же неудобен мир, где мы все живем, — согласилась Нелл, не затрагивая больше предыдущую тему, хотя и чувствовала: женщине было, что прятать. — Какой тяжелой ношей должны казаться материя, пространство и время для тех, кто живет снаружи.
— Мы все заперты внутри времени, — поправила ее Геката. — Даже ангелы.
Под дождем ее лицо блестело в отражающемся свете, она вовсе не напоминала ведьму: в ней не было ничего сверхъестественного. Скорее, все ту же служанку или прачку, и Нелл подумала, не может ли внешность оказаться честнее, нежели ее обладатель — но она знала, что и сама может показаться слишком простой и неискушенной.
— Сейчас нам пора идти, — проговорила Нелл. — Перед тем, как войдем в доки Саутгемптона, путь еще неблизкий, а потом нас ждет долгое путешествие. Время каждому из нас покажется нелегкой ношей.
Дэвид никогда не наблюдал за Пелорусом в таком состоянии, хотя оно и обычно для волков-оборотней. И все же, наблюдая за ней, он не мог удержаться от комментария: душа животного рвалась наружу, протестуя против жизни взаперти, в человеческом теле. Он видел больших хищных кошек в Регентском Зоопарке, беспокойно метавшихся туда-сюда в узких клетках, когда глубоко сидящий в них инстинкт приводил их в движение.
Когда Мандорла не могла выносить его рядом, Дэвид осторожно уходил с дороги, но всегда наблюдал за ней: во-первых, изучая ее, во-вторых, опасаясь за ее жизнь. В других случаях, однако, беспокойство производило иной эффект. Тогда она начинала изучать его, холодно рассматривать, привлекать его внимание. Не оставляла его в покое, обрушивала на его голову разнообразные вопросы и просьбы. Он с грустью ощущал, что не в состоянии адекватно реагировать на ее требования. Нечего было и пытаться отвечать на бесчисленные вопросы, задаваемые Мандорлой, или давать ей то, что она просила. Ей и самой было неизвестно, при помощи чего можно успокоить ее растревоженное сердце.
Дэвид знал: он всегда был скучным компаньоном, даже для тех, кто по-настоящему любил его, но сейчас ощущал это острее, чем когда бы то ни было. Может быть, потому, что Мандорла не уставала изобретать новые просьбы, чем никогда не отличались Корделия и его дети, а может, потому, что в ней самой не было и намека на скуку и уныние, хотя бледная кожа покрылась морщинами, а под фиолетовыми глазами залегли тени.
Однажжды они с Дэвидом отправились в ближайшую деревню. Ему вовсе необязательно было идти туда — он уже передал просьбу к торговцам пополнить его запасы, просто прогулки вошли у него в привычку, помогая расслабиться. Он всегда ощущал себя лучше после того, как пройдется по лесу, отделяющему его от остального мира. Странное успокоение и комфорт находиться среди людей, хотя бок-о-бок с ним шла женщина-вервольф. Вести о Мандорле уже разошлись по округе — тем паче, некоторые из поставщиков провизии видели ее за границей — и ее появление на главной улице привлекло толпу зевак, преимущественно, женщин. Она холодно и грациозно шествовала мимо, игнорируя их. Аристократичное поведение уже давно вошло в ее плоть и кровь.
Он нахмурился.
— Ты знаешь, что я имею в виду, — пояснила Мандорла. — Я читала твою работу, как тебе, наверное, известно. — Да, теперь она точно пришла в себя, и скорость процесса восстановления просто ошеломила его.
— Мне так и не удалось найти способ приспособиться к тому виду боли, — неохотно ответил Дэвид. — Саймон мертв, а Тедди и Нелл уже давно находятся под постоянной угрозой ранения и смерти в этой жуткой войне. Мне нечем загородиться от страха и отчаяния, которые терзают мои сны. — Упомянуть Корделию он даже не осмелился.
Мандорла снова протянула правую руку и положила поверх его руки. Такой человеческий, обычный жест. — Думаю, я тебя понимаю, — произнесла она. Он не был в этом уверен, как не была уверена и она сама. Он знал, что Мандорла никогда не заботилась ни об одном из своих человеческих возлюбленных, обращаясь с ними как с жертвами, и в то же время к членам своей стаи испытывала всепоглощающую привязанность.
— Я могу показаться сверхчувствительным, даже по человеческим стандартам, — согласился он, устыдившись своих недобрых мыслей о ее черствости. — Полагаю, именно моя слабость делает меня столь уязвимым. Таллентайр иначе относился бы ко всему, будь у него сын, которого он мог потерять. «Но у него была дочь, — возразил он сам себе. — И леди Розалинд, и его возлюбленная Элинор».
— Наверное, в твоих глазах я просто жалок, — продолжал он. — Раз горько жалуюсь на такие мелочи.
— Прежде я так думала. Теперь… появились вещи, в которых я уже не так уверена.
«Она пытается быть доброй! — промелькнула у него мысль. — Мандорла Сулье пытается быть доброй. Да это самая яркая из примет и предзнаменований!»
— Пелорус попросил, чтобы я подержал тебя здесь, — сказал он, резко переходя к делу. — Я ответил, что ты можешь остаться, сколько захочешь.
— Почему?
Он заморгал, захваченный врасплох. — Потому что он попросил меня как друга.
Она покачала головой, словно получила неверный ответ. Снова отпустила его руку и провела по волосам, раскинувшимся по плечам, накручивая их на тонкие пальцы. Что-то в собственном ощущении ей не понравилось.
— Пожалуй, нужно тебе сказать, — поспешно заговорил Дэвид. — Тебя доставила сюда сфинкс, и она же отослала Пелоруса. Я не уверен, вольна ли ты уйти, если захочешь, но это будет против ее желания.
Она резко вскинулась. — Я вольна, тебе не стоит заблуждаться на этот счет. Если не пожелаю здесь остаться, ни одна сила на земле не заставит меня остаться. Но чего ради сфинкс действует на моей стороне? Когда мы встречались в последний раз, она жаждала моей крови.
Дэвид вспомнил, как Мандорла стояла рядом с ним, когда Таллентайр был назначен сфинксом выступить против Харкендера в маленьком театре Зелофелона в аду. Она шептала ироничные замечания ему на ухо. И не встретилась тогда со сфинксом — и оставалась лишь пешкой в игре, как и сейчас. Как бы ей ни хотелось ощущать себя настоящим игроком.
— Я был бы тебе очень благодарен, Мандорла, если ты останешься, — произнес он, слабо улыбнувшись. — Я и не понимал, какой унылой стала жизнь, пока не увидел, как открылись твои глаза, пока не услышал твой голос.
— В таком случае я останусь, пусть даже ненадолго. И дарую тебе то, что ты попросил — как друг. Это зеркало там лежит?
Он снова взял в руки зеркало и передал ей. — Ты уже в него смотрелась, но не увидела себя.
— Я и сейчас не могу себя увидеть, — пробормотала она, всматриваясь в поверхность зеркала. — Вижу человека — и чужака. Если бы у меня осталось хоть немного магии, я бы изменила изображение, да и тело тоже.
— Если бы, — эхом вторил ей Дэвид, ощущая неловкость из-за прилива удовлетворения, когда видел ее такой. Но, когда она снова взглянула на него, он понял: она вовсе не утратила своего блеска и своего умения тревожить его израненное сердце.
— Пожалуй, я — подарок, — капризно проронила она. — Пожалуй, я потребовалась здесь, чтобы освободить тебя от бесконечных страданий. Наверное, так и было предначертано судьбой с момента нашей первой встречи, чтобы мы с тобой полюбили друг друга.
— Ты не можешь любить меня, Мандорла, — холодно произнес он. — Потому что я — не волк. Я не могу любить тебя, ни капельки, — потому что ты…
Она рассмеялась — потом улыбнулась.
— Больше нет, — заявила она, и на лице ее появилось какое-то отчаянно-храброе выражение. — Больше нет.
6.
Верхний зал был зарезервирован для офицеров и гражданских, но шум там стоял не меньший, чем на нижней палубе, где все приглашенные столпились, точно стадо коров. Виски и дешевый джин текли рекой, и все-таки в празднике было что-то фальшивое, натужное. Нелл ощущала горечь под маской веселья, и не только в своей группе, но и везде, в прокуренном воздухе. Пока они с компаньонами смеялись и перешучивались с молодыми людьми в униформе, сердца ныли, полные сомнений и тревог, и Нелл не сомневалась: под маской учтивости у капитанов и младших офицеров прячутся боль и замешательство. Она то и дело теряла нить разговора, серьезные, невеселые мысли беспомощно уносились прочь, в то время как равнодушные глаза переходили с предмета на предмет в поисках разгадки.Паром направлялся в Саутгемптон, и высшее офицерство, плывшее на нем, давно не ступало на английскую землю. Их радость и облегчение отравляла мысль о том, что возвращение это — отнюдь не триумфальное, и пускай политиканы твердят о почетном мире. Война по-настоящему еще не закончена, и, разумеется, не выиграна. И никакие ухищрения дипломатов не скроют этот факт.
Все эти мужчины — и женщины тоже, поспешила добавить Нелл — должны были вести войну за окончание войны. Их уверили, что такая цель весьма достойна, жизненно необходима — не меньше, чем спасение цивилизации. Миллионы их товарищей положили жизнь за эти лозунги, но в конце концов им удалось достичь лишь слабенького затишья, и никто не верил в его продолжительность. Эти люди не к мирной жизни возвращались, а в Британию, которая вскоре должна будет превратиться в остров-крепость, которой постоянно угрожает вторжение. Все нации, вовлеченные в войну, сейчас заметно обнищали, ибо Европа лишилась экономической сердцевины, и народ страдал от последствий этого; но фабрики военного снаряжения останутся при деле, дабы снабдить всем необходимым очередную вспышку враждебности.
Единственными, кто выиграл в этой войне, стали американцы, которые затянули процесс отправки своих войск до такой степени, что тем не было нужды воевать. Сейчас в зале находилось множество американских офицеров, братавшихся с английскими, но еще больше англичан держались от них подальше. Этот альянс, не сумевший дать отпор Людендорфу, прогнил, и его разъедали недоверие и взаимные обвинения.
Бесцельно блуждающий взгляд Нелл наткнулся на молодого человека в гражданской одежде, с печальными глазами и таким серьезным выражением на лице, что он показался ей единственным честным человеком из всей толпы. Хотя он продвигался в ее направлении и смотрел прямо на нее, до нее не сразу дошло, какую цель юноша преследовал, поэтому она поспешно отвернулась, как только их взгляды пересеклись. Но, когда он подошел и встал с ней рядом, ей ничего не оставалось, кроме как вновь посмотреть ему в глаза. Ему было лет девятнадцать, от силы двадцать, и его меланхоличное лицо можно было вполне счесть красивым. Практичный глаз Нелл заметил шрам от пулевого ранения на его правом виске, частично скрытый тщательно причесанными волосами темно-каштанового цвета. Должно быть, ранение было серьезным, решила она; он чудом остался в живых. Юноша отличался худощавым телосложением, правда, утверждать это наверняка было невозможно — мешало толстое пальто, под которым скрывалось что-то объемное.
— Извините, — сказал он. — Вы — мисс Элинор Лидиард? — он говорил по-английски, но его выдавал французский акцент.
— Да, — ответила она. — Мы с вами встречались? — за эти четыре года ей встретилось множество французов, и ее пациенты часто помнили ее лучше, нежели она их.
— Нет, никогда, — произнес он. — Меня зовут Анатоль Домье; не могли бы мы переговорить наедине?
Наедине! Она оглядела шумную толпу. Зал слишком полон, чтобы можно было отыскать укромный уголок.
— Боюсь, каюты у меня нет, — продолжал француз, ибо ни у кого на борту этого плавучего сумасшедшего дома не было личной каюты, кроме его хозяина, — но, думаю, мы бы смогли найти место для разговора на палубе, если вас не очень пугает холод. Дождь почти перестал.
«Почти!» — подумала Нелл. — Почему вы хотите поговорить со мной? — спросила она. Некоторые из ее компаньонов уже бросали полные любопытства взгляды на вновь подошедшего, удивляясь, откуда среди них взяться французу. Французы, близкие союзники в течение четырех лет, теперь рассматривались с иной точки зрения, ибо подписали перемирие с германцами. Дружелюбие обернулось тяжелым взаимным подозрением и недоверием.
— Трудно объяснить, — выговорил он. — Расскажи я вам об ангелах в связи с вашим отцом, вы бы поняли, что я имею в виду?
Нелл ощутила внезапный мороз по коже. Именно этого она и не ожидала — не здесь, посреди канала, в окружении выброшенных за борт войной, и не сейчас, спустя четверть века. Она отбросила прочь все эти фантазии, наряду с прочими детскими штучками, хотя и знала достаточно твердо, что отец не сумеет ничего забыть. — Что вам нужно от меня, месье Домье? — резко спросила она.
— У меня послание для вашего отца от вашего брата Саймона. Мне нужно, чтобы вы передали его.
Холод обрушился на нее с новой силой, но Нелл взяла себя в руки. — Саймон мертв, — сказала она, стараясь придать голосу ровное звучание. — Убит при Монсе.
— Да, — невозмутимо согласился юноша. — Я это знаю.
Она быстро поднялась с места, взяла плащ и стала протискиваться мимо окружающих. Домье предложил ей руку, но она отказалась. Он проследовал за ней к дверям, через которые они вышли на палубу, где не было слышно шума пьяной компании.
Дождь превратился в мелкую изморось, и они довольно легко нашли убежище под навесом, где хранились шлюпки. По палубе туда-сюда сновали люди, но никто даже не взглянул в их сторону.
— Вам лучше объясниться, — предложила она.
— Вы, наверное, смогли бы лучше объяснить многое из того, что я сейчас скажу, — печально изрек он. Он покопался в складках пальто и продемонстрировал ей уголок объемистого тома, напоминающего гроссбух. — Меня попросили доставить это в Англию, — пояснил он. — Один священник.
— Амикус, — сказала Нелл. Как могла она помнить это имя, когда уже много лет не слышала о нем? Должна была забыть.
— Правильно я понимаю, что ваш отец поддерживает контакт с английской ветвью Ордена?
Она не хотела обсуждать всякие еретические секты. — Вы упомянули Саймона, — холодно произнесла она. — Как вы можете утверждать, будто имеете от него послание?
Француз опустил глаза, смущенный ее враждебностью. — Я встретил его во сне, — вымолвил он. — Могу лишь надеяться, что мои слова не покажутся вам более нелепыми, чем я сам порой думаю.
— Вряд ли вы могли бы встретить его где-нибудь еще, — все так же холодно отрезала она. — Что заставило вас считать, будто этот сон можно принимать всерьез?
— Среди прочих вещей — вот это, — он коснулся книги. — Здесь описаны видения, которые наблюдавшие их сочли значимыми и пророческими. В любом случае, сам мир недавно превратился в некий сон, по крайней мере, для меня это так. Я не очень уверен в том, какие узы объединяют реальный мир и иллюзию. Видите эту рану у меня на голове? — и он откинул назад волосы.
— Вижу.
— Немецкая пуля засела у меня в голове; она и сейчас там. Я должен был умереть, но что-то предотвратило мою смерть. Нечто вмешалось, сохранило мне жизнь… за определенную цену. С тех пор я превратился в марионетку; ни мои действия, ни сны более мне не принадлежат. Страшная это вещь, как нас учат писания, попасть в руки Бога живого. Я никогда не думал, чтобы сумею почувствовать в этом суждении истину, но мог ли я сознавать, что угроза — не пустая, как я думал прежде.
— И что же должны сделать Саймон и мой отец в связи со всем этим? — нетерпеливо спросила Нелл.
— Ваш отец, я думаю, находится или находился в подобной ситуации. Я встретился с другими: один называет себя Асмодеем, а другая — Гекатой. Первый удерживал меня в плену после моей попытки его убить, вторая устроила мне побег, но за немалую цену. Под влиянием снадобья, данного мне Асмодеем, а также, вероятно, не без помощи магии Гекаты, я погрузился в поразительный и странный сон. С одной стороны, я встретил в нем английского офицера, попросившего меня доставить послание его отцу — вашему отцу, мисс Лидиард — и добавить, что оно от Саймона. Я ни на секунду не поверил, будто послание действительно от вашего брата, но настоящий посланец явно имел причину прикинуться им, если только об этом захотят услышать. Ваш отец, без сомнения, лучше сумеет догадаться об истинном источнике сна и послания, ибо я — совсем чужой в мире этих вездесущих ангелов, новичок на этом пути. Вы мне подскажете, где его найти?
Нелл отвернулась от француза и уставилась на мелкий дождь, сеявший с темного неба. Капли сверкали при свете корабельных огней. Воды канала были такими безмятежными, что казалось, будто корабль не движется, лишь какое-то странное беспокойство в районе желудка выдавало, что они не на твердой почве, и между нею и Пустотой — лишь тонкая обшивка раскрашенной стали. Чувство облегчения, испытанное Нелл, когда они пристали в Шербуре, походило на то, которое охватило ее при получении известия о подписании перемирия. И она точно знала: ей не обрести покоя, пока не ступит на землю Англии. А теперь Нелл усомнилась — поможет ли это, ведь она — одна из немногих, кто знает всю подноготную войны. Ей никогда не хотелось становиться частью чужого конфликта, слишком хорошо зная, что это принесло ее отцу — и, следовательно, матери. Она всегда хотела жить настоящей человеческой жизнью, даже если для этого придется годами нести службу в окружении больных и умирающих. Но при этом она боялась, что никому не удастся остаться вне пределов досягаемости странных игр ангелов.
У нее появилось странное ощущение: словно за ней наблюдают. Нелл обернулась на мрачные тени, ползущие по палубе. Там и сям мелькали люди, но не их случайное присутствие служило источником для беспокойства. Скорее, то была растущая убежденность: ангелы действительно существуют, хотя церковь и ошибалась по поводу их форм и функций.
— Если вы расскажете мне, что просил передать брат, — устало предложила она, — я постараюсь донести это до отца.
— Это было бы неправильно, — отозвался француз. — Предполагалось, что я сам передам послание.
— Может, такое и предполагалось, но я не вижу причин, по которым вы должны удовлетворять чье-то намерение, — отрезала она. — Даже рабы сохраняют собственную волю.
— Верно… но в этом случае свобода действий настолько ограничена, что это, скорее, проклятье, нежели привилегия.
— Не вам это говорить, месье Домье, — устало вымолвила Нелл. — Отчаяние есть грех — и, пожалуй, тягчайший из грехов, хотя и не включенный в традиционный список из семи смертных грехов. Ангелы могут делать из нас пешек, лепить нашу плоть по своему разумению, отравлять наши сны, но в конце мы всегда остаемся собой и должны изо всех сил цепляться в это свое, дабы они не могли его отобрать у нас.
— У вас тоже есть собственные сны, мисс Лидиард? — просил он. Его сочувствие казалось искренним. Он начал казаться ей симпатичным — такой одинокий. Такой юный. Ей самой исполнилось тридцать шесть — недостаточно много, чтобы быть ему матерью, но она чувствовала: последние четыре года состарили ее больше, чем на полвека.
— О, да, — проговорила она низким голосом. — Я не верю, что их насылают демоны, но в последнее время часто вижу сны, полные смерти и разрушения. Неужели вы думаете, будто возможно пройти через такой ужас и не быть обуреваемым кошмарами? Мир и сам по себе кошмарное место, как, вам, наверное, известно.
— Но нам все равно нужно в нем жить, — сказал он. — Это слова вашего деда, если я не ошибаюсь.
Ее, видимо, не удивила его осведомленность. — Зачем было искать меня, месье Домье? Неужели вы не могли связаться с отцом без моей помощи?
— Пожалуй, мог узнать его местопребывание, — с готовностью отвечал он. — Но я не уверен, что мог бы добраться до него. Сказать по правде, я пытался найти вашего брата, Эдварда, прежде чем отправиться на поиски вас, но со времени французской капитуляции в Бельгии царит такой хаос, и я не мог напасть на его след. Как только появилась возможность, я нашел вас.
— Не добравшись до сына, вы взялись за дочь. Неудивительно, что вы цитируете моего деда. Вы упоминали, что пытались убить Люка Кэпторна?
— У меня была на то веская причина.
— Как и у всякого, кто с ним встречался. Я не встречала его, зато видела его хозяина — человеческого хозяина, разумеется, а не ангела-монстра, сидящего в центре паутины, в которой они все застряли. Его зовут Джейкоб Харкендер. — Она не потрудилась объяснить ему, при каких обстоятельствах встречалась с Харкендером. Важно одно: с тех пор она никогда больше не навещала свою мать.
— Я не желаю вреда вашему отцу, мисс Лидиард! — горячо воскликнул юноша.
— Если моему отцу понадобится защищаться против вашего вторжения, вы не сможете проникнуть за пределы имения, даже если я предложу вам помощь. Я — всего лишь старая дева, которую никто не любит и не уважает, и у которой нет никакого авторитета в мире ангелов.
Разумеется, его галантность и галльский темперамент заставили его возражать. — Не могу в это поверить, мисс Лидиард, — заявил он. — Я отчаянно нуждаюсь в помощи друга, который помог бы мне преодолеть это жуткое, безумное приключение, и я думаю, вы могли бы стать бесценным другом для меня. Мне бы очень хотелось, чтобы вы помогли мне. И хорошо бы, если бы вы могли поведать мне, что вам известно об этих делах, ибо мне отчаянно нужно в них разобраться.
Он выглядел таким юным, таким беспомощным — как сотни других юных и беспомощных мужчин, отчаянно нуждавшихся в ее поддержке, и он явился сдаться на ее милость. Еще один в большой компании ходячих больных, храбро ковыляющих к могиле и вратам ада, не осмеливаясь попросить большего, нежели ее рука и доброе слов. Сила привычки заставили ее пожелать коснуться его, дать ему то, в чем он нуждался.
Но более всего ему было нужно сейчас не остаться одному в жутком меняющемся мире, схватившем его в цепкие тиски. Но Нелл должна была помедлить немного, прежде чем играть роль возможной предательницы по отношению к своему несчастному отцу.
— Я подумаю об этом, — пообещала она. — А сейчас — пойдемте внутрь. Дождь стекает мне за воротник.
— Да, конечно, — поспешно отозвался он. Резко повернулся, понимая, что на сей раз он должен прокладывать путь. Нелл почти мечтала о согревающем глотке виски, чтобы смыть горечь, ощущаемую на языке и в пересохшей гортани. Но путь юному французу преградила некая фигура, в довольно заурядной одежде, и Нелл пришлось резко остановиться, чтобы не врезаться в него. Вновь подошедшая не двигалась. Нелл она показалась самой обычной женщиной. Но резкий вздох Домье показал, что он с ней знаком, и Нелл испугалась. Она поняла, что за ними наблюдали все это время.
— Мисс Лидиард? — осведомилась женщина по-английски.
— Я сегодня на редкость популярна, — попыталась довольно неуклюже пошутить Нелл. — Что вам от меня нужно?
— То же, что и месье Домье. Передать сообщение вашему отцу.
— Именно она освободила меня в Париже, — быстро проговорил Домье. — Она называет себя Гекатой.
— А раз так, стоит ли сейчас меня бояться? — тихо промолвила женщина. Она, безусловно, не выглядела пугающей; на дюйм ниже Нелл, лицо — словно из белого теста, усталое, обвислое. Больше всего она напоминала прачку, озябшую на студеном ветру. Но Нелл вспомнила имя Гекаты так же просто, как и Амикуса, а отец называл Гекату убивающей при помощи магии.
— Королевская Почта работает превосходно, — заметила Нелл. — Если пошлете письмо моему отцу, оно, без сомнения, найдет его, даже в Конце Света.
— Пожалуй, — согласилась ее собеседница. — Но я сильно подозреваю: ничто в настоящее время не сумеет добраться до него, пройти через барьеры, которые выросли вокруг него. Нечто разрушительное вырвалось в мир, и мы все в опасности. Ваш отец не может управлять защищающими его барьерами, но, я думаю, он может оказаться важнее, чем сам считает. Ему будет позволено пригласить вас, и, если вы убедите его пригласить нас в его дом… его любопытство — ценная вещь, и его ангел-хранитель сумеет удовлетворить это любопытство.
— А разве у вас нет власти добраться до него во сне и попросить о приглашении? — спросила Нелл. — Вы же своего рода ведьма, разве нет?
— Я обладаю магией, — без всякого энтузиазма согласилась женщина. — И была создана при помощи магии, но меня родила женщина, как и вас. У меня есть свой разум и свои интересы. Я — не маска своего Творца, не слепая рабыня. Если война ангелов бросила мир на грань разрушения, я буду следовать собственному предназначению.
Нелл покачала головой, понимая: ее вопрос остался без ответа. — Не мне судить о подобных вещах, — произнесла она. — Я передам отцу то, что вы сказали — вы оба — но не приведу ни одного из вас в дом, пока он не разрешит этого.
Женщина кивнула в знак согласия. — Большего я и не прошу. А пока мы в пути, буду делать все, чтобы убедить вас: я не враг вам.
— А вы не можете перенести нас в дом моего отца в мгновение ока? — съязвила Нелл. — Разве вы не привыкли путешествовать на помеле, на ковре-самолете — или просто повинуясь собственному желанию?
— Чудеса не бывают бесплатными, — проговорила ведьма. — Чем крупнее чудо, тем дороже оно обходится. Даже ангелы стараются, как могут, обходиться меньшим количеством усилий, даже они боятся, как бы их неловкость или беспечность не привели к катастрофе. Было бы глупо позволить себе уменьшиться и стать тенью, хотя время и поджимает. Поездов будет вполне достаточно для нашей цели.
— До чего же неудобен мир, где мы все живем, — согласилась Нелл, не затрагивая больше предыдущую тему, хотя и чувствовала: женщине было, что прятать. — Какой тяжелой ношей должны казаться материя, пространство и время для тех, кто живет снаружи.
— Мы все заперты внутри времени, — поправила ее Геката. — Даже ангелы.
Под дождем ее лицо блестело в отражающемся свете, она вовсе не напоминала ведьму: в ней не было ничего сверхъестественного. Скорее, все ту же служанку или прачку, и Нелл подумала, не может ли внешность оказаться честнее, нежели ее обладатель — но она знала, что и сама может показаться слишком простой и неискушенной.
— Сейчас нам пора идти, — проговорила Нелл. — Перед тем, как войдем в доки Саутгемптона, путь еще неблизкий, а потом нас ждет долгое путешествие. Время каждому из нас покажется нелегкой ношей.
7.
В течение дней, что последовали за ее пробуждением из подобного смерти транса, который мог несколько веков продержать ее в стальной хватке, Мандорла вряд ли могла уснуть. Как и не могла прийти в состояние покоя больше, чем на несколько минут. Она бродила взад-вперед, мерила шагами узкие комнаты коттеджа. Выходила наружу десятки раз на дню, гуляя, проходя через сумрачный лес к размытой линии берега, где плескались беспокойные волны. Обычно она ходила туда одна; присутствие Дэвида порой усиливало ее возбуждение, делая дух более раздраженным.Дэвид никогда не наблюдал за Пелорусом в таком состоянии, хотя оно и обычно для волков-оборотней. И все же, наблюдая за ней, он не мог удержаться от комментария: душа животного рвалась наружу, протестуя против жизни взаперти, в человеческом теле. Он видел больших хищных кошек в Регентском Зоопарке, беспокойно метавшихся туда-сюда в узких клетках, когда глубоко сидящий в них инстинкт приводил их в движение.
Когда Мандорла не могла выносить его рядом, Дэвид осторожно уходил с дороги, но всегда наблюдал за ней: во-первых, изучая ее, во-вторых, опасаясь за ее жизнь. В других случаях, однако, беспокойство производило иной эффект. Тогда она начинала изучать его, холодно рассматривать, привлекать его внимание. Не оставляла его в покое, обрушивала на его голову разнообразные вопросы и просьбы. Он с грустью ощущал, что не в состоянии адекватно реагировать на ее требования. Нечего было и пытаться отвечать на бесчисленные вопросы, задаваемые Мандорлой, или давать ей то, что она просила. Ей и самой было неизвестно, при помощи чего можно успокоить ее растревоженное сердце.
Дэвид знал: он всегда был скучным компаньоном, даже для тех, кто по-настоящему любил его, но сейчас ощущал это острее, чем когда бы то ни было. Может быть, потому, что Мандорла не уставала изобретать новые просьбы, чем никогда не отличались Корделия и его дети, а может, потому, что в ней самой не было и намека на скуку и уныние, хотя бледная кожа покрылась морщинами, а под фиолетовыми глазами залегли тени.
Однажжды они с Дэвидом отправились в ближайшую деревню. Ему вовсе необязательно было идти туда — он уже передал просьбу к торговцам пополнить его запасы, просто прогулки вошли у него в привычку, помогая расслабиться. Он всегда ощущал себя лучше после того, как пройдется по лесу, отделяющему его от остального мира. Странное успокоение и комфорт находиться среди людей, хотя бок-о-бок с ним шла женщина-вервольф. Вести о Мандорле уже разошлись по округе — тем паче, некоторые из поставщиков провизии видели ее за границей — и ее появление на главной улице привлекло толпу зевак, преимущественно, женщин. Она холодно и грациозно шествовала мимо, игнорируя их. Аристократичное поведение уже давно вошло в ее плоть и кровь.