Страница:
Она хотела закричать, и не смогла.
Нечто, бывшее с ней и внутри нее, ощутило ее опустошенность, и взлетело на своих ангельских крыльях, чтобы закрыть и уберечь ее.
— Не бойся, — сказало оно ей, — Мы держим путь на Небеса, и ему нас не схватить.
Говоривший не был Джейкобом Харкендером, не был даже Гэбриелом Гиллом. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем она со смехом назвала имя: сама Мерси.
И она радостно уснула.
— Было ли важным сообщение Домье? — деликатно спросила она.
Он покачал головой — скорее, изумленно, нежели отрицая. — Важным был сам факт его доставки, но значение содержания неочевидно.
Гекату это не удивило. Она не могла утверждать, будто ей известен каждый шаг этого странного танца, но ясно одно: важнее форма, нежели смысл. Между этими непонятными инцидентами существует скрытая связь, которую воспринимают ангелы и которая препятствует их действиям. У нее не оставалось иллюзий относительно собственного участия в разворачивающейся драме. Хоть она и вольна действовать как хочется, ей тоже необходимо следовать своего рода предписаниям, и она уже сделала больше, чем от нее ожидалось.
— Как продвигается работа Стерлинга? — спросил Лидиард. — Она обнаружил секрет мутации? Овладел наукой о бессмертии?
— Не уложился во времени, — ответила она. — Как и все мы, хотя наши хранители и творят новые чудеса от нашего имени. Последняя битва в войне между ангелами уже началась, и я не могу поверить, что они подготовились к этому сражению.
— Это никому не под силу. Даже те, кто может выбрать момент для нападения, движутся слишком быстро, если только не пожертвуют элементом неожиданности. Создатели войн не заботятся о пушечных выстрелах. Они живут в мире грез, где царствуют карты и стратегии, Великие Войны и священные цели. Мы же простые исполнители, ты и я, и нам никогда не оказывалась честь спросить нашего совета или консультации. Этим заняты другие, мы же лишь идем следом. И даже лишены возможности поднять мятеж или дезертировать.
Пока он говорил, она подняла его неподвижную правую руку и начала ее нежно поглаживать, пытаясь снять напряжение. От этого, как ни странно, он почувствовал себя еще неуютнее. Словно бы он не привык, чтобы о нем заботились. Пожалуй, никто, кроме Нелл, не прикасался к нему ласково много лет — с тех пор, как жена Корделия покинула его. Пожалуй, думала Геката, ему было бы легче вынести это, будь она более хорошенькой. Это вызвало бы своего рода чувственное наслаждение.
Если в ее прикосновении и сохранилась еще магия, она не оказывала должного эффекта. Геката ощущала мертвенную пустоту внутри себя и думала: неужели это и означает — быть просто человеком. Эта мысль заставила ее вспомнить давным-давно минувшие дни, когда она ничего не знала о том, кто она такая — но Геката тут же прогнала воспоминания прочь. Спустя три-четыре минуты она нахмурилась и положила руку Лидиарда на покрывало.
— Мне очень жаль, — произнесла она. — Правда.
— Не сомневаюсь, — ответил он.
— Это не затянется надолго. В настоящий момент мы все находимся на нейтральной полосе, но вскоре кто-то из ангелов придет за нами.
— Мне кажется, мы уже под прицелом снайперов, — криво усмехнулся он. — В любой момент можем попасть на мушку. Времени скрыться у нас нет, нет здесь и бункеров или окопов, чтобы спрятаться. Мы должны положиться на ангелов Монса, или на Орлеанскую Деву Домье, но они просто перенесут нас на другой фронт.
— Осмелюсь утверждать, что ангелам, которые нами интересуются, нужен оракул, и нужен более отчаянно, чем прежде. Они приложат все усилия, чтобы сохранить нас живыми.
— Пока мы не послужим нашей цели. Мы должны быть уверены, что эта миссия не самоубийственна для нас. У тебя есть идея, кто из ангелов может выиграть войну и куда ведут линии их союзов?
— Хотелось бы мне это знать, — отвечала Геката. — Пока я уверена в одном: они все вовлечены в войну, победа может обернуться для любого из них Пирровой. Пока что мы можем предположить, что твой и мой ангелы накрепко связаны с покровителем Домье и Мандорлы — но не пойму, против кого они. Не против Зелофелона, я думаю, как и не против того ангела, чьими глазами и ушами был Орден Святого Амикуса. Пожалуй, таинственный седьмой — разрушитель мира, но возможно также, что это нечто большее, нежели обычные ангелы, не любящее весь их род. — Она повернулась к маленькому оконцу и выглянула наружу. Темный лес казался непроходимой стеной, безбрежным черным океаном под звездами. Все замерло.
— В этом есть какая-то определенная ироническая обоснованность, — согласился Лидиард. — Но для нас — никакой надежды. — Он сделал паузу, затем продолжил: — Как ты думаешь, прав ли я, что отказался принять предложение Харкендера? Он ведь лучше других приспособлен, чтобы разбираться в амбициях ангелов.
— Он тебе не нужен, — откликнулась она. — Ты — человек науки, у тебя свое видение и свои в этом преимущества. Если бы Харкендер не сделал тебя своим врагом, он мог бы многому научиться у тебя, но оказался слишком горд, слишком самонадеян. Не знаю, что двигало им, когда он совершал это, и также не могу представить, что заставило твою жену связаться с ним, но, изолировав тебя от себя таким образом, он лишил себя критического голоса, который мог бы контролировать рост его заблуждений.
— Подлиза, — пробурчал он. Это означало своего рода комплимент, но выбранный им термин не доставил ей удовольствия. Недоброе слово.
— Ты должен отдохнуть. Береги силы.
— У меня нет выбора, — сухо отрезал он.
Она двинулась к дверям, но обернулась, словно вспомнив что-то важное. — Рискую добавить тебе меланхолии, но Джейсон Стерлинг убежден, что все это происходит уже не в первый раз. Он считает, что другие разумные создания в иных мирах тоже вовлечены в это, и будут использованы по мере необходимости. Если ни ты, ни Харкендер не сумеете отыскать способ положить конец конфликту ангелов, вся история может повториться снова. Когда Джейсон сказал это Глиняному Монстру, тот вспомнил притчу, которую часто упоминал Махалалел, когда описывал повторяющиеся циклы прогресса, и высказал предположение: уж не ангелов ли имел в виду Махалалел. Боюсь, он уже не сможет завершить или опубликовать это. Он исчез без следа, когда были разрушены лаборатории Стерлинга.
Эта новость озадачила Лидиарда. Сильное беспокойство отразилось на его лице, но, казалось, у него просто не было достаточно сил, чтобы ответить. — Боюсь, я слишком устал, — извинился он. — Поэтому просто не в состоянии раскручивать эту сеть дальше.
Геката посмотрела на свои бесполезные руки — те самые, которые еще недавно могли бы почти мгновенно поставить его на ноги. — Ничего, — сказала она, но, будучи честной, не смогла добавить: мол, времени достаточно. Она пошла к дверям. Ее грубые, неловкие руки не смогли даже как следует закрыть дверь за спиной.
Она спустилась в кухню, где сидели Нелл и Анатоль Домье. На столе горела яркая масляная лампа, и эти двое придвинули стулья поближе, чтобы насладиться светом в полной мере.
— Что будете делать сейчас? — спросила Нелл у француза, пока Геката пододвигала стул для себя. — Ваше послание успешно доставлено, и вы теперь свободны.
— Сомневаюсь, что у меня есть выбор, — устало ответил Домье. — Если в моей жизни еще есть польза — а я сомневаюсь, что меня вырвали из лап смерти только лишь для одного задания — значит, я вскоре получу инструкции или озарение. Любые трудности — ничто по сравнению с тем, что иначе я бы уже гнил в могиле. Так что теперь все обрело ценность: каждый вдох, глоток воды, кусок пищи.
— Непохоже, что вы испытываете особую благодарность за это, — заметила Геката.
— Разве? Знаю, мне бы следовало. Если бы я мог вернуться назад во времени и навестить самого себя лежащего в воронке от снаряда, чтобы сказать: знаешь, очень скоро тебе явится Жанна Д’Арк и дарует тебе жизнь вместо смерти, если ты только отдашь свою душу в рабство некоей безымянной и бесформенной сущности, которая использует тебя для бессмысленных миссий в преддверии некоего невероятного конфликта. И тогда единственный ответ, который я дал бы, звучал бы так: «Подготовьте же контракт, и я распишусь на нем собственной кровью».
Нелл улыбнулась. — Что бы сказал любой из нас? Никто, кроме преданных идиотов, не отказался бы от подобного предложения.
— Я думала, она предложила тебе больше, нежели это, — заметила Геката.
— Много больше, — согласился он. — Предложила исполнить мое желание, и я попросил о возможности восседать на троне, который изобрел философ Лаплас для своего аллегорического Демона, знающего положение и направление каждого атома во вселенной, способного видеть прошлое и будущее. Как вы думаете, скоро ли исполнится это обещание?
— Весьма скоро, — изрекла Геката, — но, осмелюсь предположить, результат тебя удивит.
Домье, как истинный француз, лишь вскользь обратил внимание на ее ремарку, обратившись к более привлекательной из женщин. — Жаль, что вам, после долгой и жестокой войны, пришлось вернуться к такому. Не безопаснее ли для вас было бы в доме вашего брата, с его женой и детьми?
— Вы думаете, я бы оставила отца? — с неожиданной горячностью вскинулась Нелл. — Думаете, я бы его бросила, сейчас, когда он в таком напряжении?
— Нет, — быстро ответил Анатоль. — Конечно, нет. — Геката не смогла сдержать угрюмой усмешки.
— Мне не разрешено пользоваться оружием, — продолжала Нелл, — но это не значит, что я могу трусливо прятаться. Я была во Франции всю войну, недалеко от линии фронта, делая все возможное, чтобы сохранить жизни людей, чьи тела и умы кровоточили и разваливались на куски. Думаете, сейчас я могла бы отступить, когда мой отец страдает от боли?
— Нет, — повторил француз. — Я не имел в виду…
— Я знаю, — немного смягчилась Нелл. — В любом случае, у меня нет оснований думать, что я лучше вас. У меня тоже есть своя роль в этом чертовом спектакле.
«Она уже играет роль, — думала Геката. — Всю свою жизнь она играет роль, вполне добровольно. Делала ли она когда-нибудь попытки жить, как обычные женщины? Она всегда была рада считаться дочерью своего отца, хотя точно знала, что он собой представляет».
— Ваш погибший брат сказал мне никогда не отчаиваться, — неловко произнес Домье. — Я пытаюсь следовать его совету, хотя боюсь засыпать, чтобы снова не увидеть сон.
— Больше не будет снов, — горько процедила Геката. — Теперь все возможно, все реально. Ни сна, ни отдыха, ни покоя. Мы противостоим аду, и в то же время отрицаем смерть. Во всем Творении не осталось больше милосердия.
Он сосредоточил на ней напряженный взгляд. — Если все возможно, мы могли бы надеяться, что на месте этой разрухи возникнет что-нибудь хорошее. Крепкое и настоящее: мир, в котором люди могут жить с надеждой сделать вещи лучше, чем они есть, с надеждой выстроить порядок из хаоса, справедливость — из подавления.
— Ты говоришь точь-в-точь, как Глиняный Монстр, — заметила она.
— Все мы сделаны из одной и той же глины, — заверил он ее, торопясь закончить свою мысль. — Пока мы живем, меняем дюжину тел, в которые переселяются наши фантомные сущности, атом за атомом, сменяясь и обновляя нашу материальную форму кусок за куском, часть за частью. Мы — глина, но мы еще и надежда; разум — так же, как и материя; амбиции — как и разочарование.
— Отлично, — Геката сделала вид, что аплодирует. — Красноречиво, особенно, если иметь в виду, что это речь на иностранном языке. «Почему мы ссоримся? — спросила она себя. — Это просто усталость, или же скрытое коварство, что тайком заполняет наши души?»
Смет лампы как будто стал ярче, и Геката озадаченно нахмурилась — но затем увидела, что Анатоль Домье внимательно смотрит в окно за ее спиной. Она обернулась, машинально прикрыв глаза ладонью. «Снова начинается, — подумала она. — То же самое, и происходит снова».
Но это было не так.
Геката поднялась на ноги и выглянула наружу. Ближайшие к дому деревья казались темными силуэтами на фоне ослепительно желтого света. Окружающий лес охватило пламя, пылающее столь яростно, что огромная стена огня возвышалась до небес. Геката приникла к окну, всматриваясь то вправо, то влево, пытаясь увидеть, где эта стена кончается. Но не могла.
Домье распахнул дверь и исчез за ней, но она уже знала, что он увидит, причем, из любой комнаты. Огонь окружал их со всех сторон, образовав шар вокруг дома. Колонна знойного воздуха будет подниматься все выше, создавая ветер, дующий со всех направлений, притягивая пламя все ближе и ближе. Настоящая ловушка…
Она смотрела на пляшущее пламя, охваченное безумством, и ощущала при этом: нечто сдерживает языки огня, происходит битва магии против магии. Она знала также: хитроумная магия беса-искусителя, поджегшего этот костер, сводится к нулю ангелом-хранителем, под чьей защитой находится коттедж, но решающее слово остается за законами природы. Жар приближался со всех сторон, и давление уже становилось слишком сильным, так что Геката вздрогнула, отодвигаясь — но все равно не могла оторвать взгляда от картины жадного бесчинства огня. Среди силуэтов деревьев двигалась человеческая фигура: слабая, худая. Она не убегала от языков пламени. Это могла быть только Мандорла.
«Должно быть, беспокойство выгнало ее наружу, — решила Геката. — Она пытается трансформироваться: в последний раз превратиться в волчицу».
Но мечущаяся тень по-прежнему оставалась человеческой.
Геката слышала, как Домье кричит, что выхода нет, слышала шаги Нелл Лидиард по деревянной лестнице: она бежала наверх, к отцу. Но внутри себя самой Геката ощущала какую-то беззвучную пустоту. Комната наполнилась зловещим желтым светом, отражавшимся от стен и потолка, отчего стало невозможным рассмотреть очертания предметов. Геката могла видеть лишь силуэты деревьев и тень, в которую превратилась Мандорла. Целый мир казался световым коконом, поглотившим все вокруг, и ветви деревьев пылали, словно фейерверк, а тяжелый жар и зной обрушились на них… но эта сверхъестественная жара не несла с собой боли, поняла Геката, разве что своего рода экзальтацию, которая тоже может считаться одной из сторон боли.
Внезапно Геката почувствовала, что это она, а не Мандорла, находится на пороге поразительной метаморфозы, и отнюдь не нежеланной. Если бы только можно было сдаться жару и свету, думала она, Небеса принадлежали бы ей: радость без границ и названия, распространившаяся повсюду. Она чувствовала, что за ней охотится некий невообразимый хищник, который, несмотря на явное намерение пожрать ее, не желает ей вреда, а пытается лишь спасти ее, пусть странным образом, сделать ее единым целым с огнем — навсегда, чтобы и она, Геката, могла танцевать в экстатической вечности.
Всего несколько минут назад француз торжественно вещал об одной глине, которая проходит несколько циклов в человеческом теле, снова и снова сменяя форму за формой, атом за атомом, в то время как разум следует собственным путем прогресса и зрелости. Теперь же его, как и Гекату, приглашали — и так соблазнительно — оставить позади обычную глину, отринуть ее, дабы войти в мир за пределами мира — созданием из света, но ярче и мощнее, нежели обычный свет…
Она сознавала, что Домье, охваченный замешательством, вернулся в комнату. И повернулся к ней, а не к Нелл, ибо она была ведьмой, Нелл же — всего лишь человеком. Но Геката не стала немедленно оборачиваться к Анатолю. Вместо этого она вперила взор в самое сердце пламени, обрушивавшегося на нее с другой стороны времени.
«Почему бы нет? — беззвучно кричала она. — Зачем продолжать оставаться уродливой шлюхой, когда можно стать чистым пламенем?»
Она ощутила, как ее поднимает вверх, еще до того, как мысль успела сформироваться, и знала: на сей раз не осталось ничего, приковывающего ее к этой проклятой земле. Сквозь плавящееся окно она видела последнюю серебряную вспышку — то была Мандорла, взмывающая ввысь, превращаясь… не в волка, нет, но в пламенеющую птицу. Геката и себя ощутила поднимающейся к потолку, и не сомневалась, что пройдет насквозь, до самой крыши, а там…
А потом она увидела птицу-тень — Мандорлу — летящую вниз, словно огненное оперение, похожее на крылья ангелов, сгорело до костей, и вдруг что-то, похожее на черную руку, вылезло из обугленной земли, чтобы схватить и сокрушить ее… и ее собственные мысли внезапно пришли в смятение.
— Анатоль! — закричала она, переворачиваясь в воздухе, чтобы видеть его лицо, извиваясь в объятиях силы, охватившей ее. — Возьми мою руку! И ни за что не отпускай! Пообещай это!
Он бы не сделал этого, если бы не был человеком слова. Она почти достигла потолка, но все равно не прошла сквозь него. Ощущала, как пальцы Домье сжимают ее собственные, и в этот момент тени явились за ней. Они прорвались сквозь пол со всех сторон, создав все вместе огромный вихрь темноты, за которым открывался безбрежный океан холода.
Ее правая рука пыталась протестовать, тянулась к свету, но было слишком поздно. Ее подхватили, подавив мятеж — не Домье, а другой, чья рука соединилась с рукой Анатоля, и все трое они образовали маленький кружок. Вихрь заключил их в свои объятия и потащил вниз, вращая так быстро, что Геката не могла разобраться, что ощущает, все чувства смешались. Единственным утешением было то, что она не одинока. Теневой вихрь охватил ее так мощно, что и ее руки тоже стали тенями, которые не могут ни за что схватиться, но она и ее спутники были соединены чем-то большим, нежели простая хватка рук… и потом, они уже растворялись в бурлящей жидкой стихии, составлявшей стены бездонного колодца.
Когда же стены коттеджа Дэвида Лидиарда в Конце Света разрушились и рассыпались в белую пыль, Геката и ее спутники оказались похоронены в расплавленных глубинах земли, напоминавшей материнскую утробу. Они стали каплей, затерянной в великом и безмолвном океане.
«Куда мы движемся? — думала Геката, в то время как мощные силы вихря разрывали каплю на части, складывая ее молекулы в некую невообразимую форму, в то время как она по-прежнему оставалась связанной с остальными. — Во что мы превращаемся?»
Ответа не было, да и сам вопрос сложился, изменил форму и лишился смысла. Но она знала, кто такие «мы», и кого с ними нет.
«Бедная Мандорла! — думала она в те мгновения, когда еще оставалось время для последней мысли — и было, кому эту мысль думать. — И бедная, заброшенная, отягощенная глиной Нелл, оставшаяся умирать и гнить, чтобы никогда не увидеть, что же там — вместо Небес!»
Она прошлась по дому с одного этажа на другой, обошла все комнаты, все коридоры, ощущая себя одинокой и потерянной. Она чувствовала, что уже была здесь — очень давно, в раннем детстве, и теперь останется здесь, пока не состарится и не утратит способности ходить.
Она нашла одну из комнат, где стояла огромная латунная кровать, и улеглась на нее. Уснуть оказалось трудно, но она все же задремала, по крайней мере, ненадолго, и, когда проснулась, обнаружила себя в обитым изнутри шелком гробу. Глаза ее оставались открытыми, но она не могла шевелить ими, даже моргнуть не удавалось. Руки были сложены на груди, и их тоже не удавалось развести в стороны, и ни один палец не шевелился. Нелл не ощущала биения своего сердца и знала, что из ее вен выкачали всю кровь, заменив ее какой-то другой жидкостью.
Пока гроб стоял открытым, над ней появлялись разные лица, с нежностью заглядывая в мертвые глаза. Кое-кто из визитеров склонялись, чтобы запечатлеть легкий поцелую на ее щеке, но она не могла почувствовать прикосновения их губ. Каждый из них шептал краткие слова прощания и любви — и эти слова она отлично слышала.
— Не волнуйся, — проговорил ее брат Саймон. — Быть мертвым — не так уж и плохо. Могильная земля на удивление мягка, а черви — поразительно нежны. Распад же и вообще не неприятен, словно лежишь в теплой ванне после тяжелой и грязной работы, мирно и роскошно растворяясь .
— Ты была лучшей из нас, милая Нелл, — произнес другой ее брат, Эдвард. — Самой доброй, самой терпеливой, самой преданной. Никогда не искала ничего для себя, а лучше бы искала. Нужно было получить что-нибудь для самой себя, вместо того, чтобы жертвовать всем ради других. Ты была святой, ангелом, и заслужила лучшей участи. Я буду ужасно скучать по тебе.
— Боль — это часть цены, которую мы платим за право мыслить, — сказал ей отец. — Чтобы можно было думать и разговаривать, необходимо сохранять сознание, но мы не способны прямо решить, что сознавать, иначе окружили бы себя ложью. Боль — часть нашего багажа; она напоминает нам, что мир не был создан для нашего удобства, а сама жизнь — есть борьба против ужасных обстоятельств. Боль — словно шпора, которая заставляет нас видеть все отчетливо и ясно, понимать более полно. Страх смерти — не только нашей собственной смерти, но и смерти других, близких и дорогих нам людей — это просто еще одна составляющая боли: это дар, равно как и проклятие, который возвышает нас, одновременно заставляя деградировать. Увидеть себя умирающим — не то же самое, что умереть в действительности ; это пугает, но в то же время является своего рода просветлением. Словно пророчество: оно показывает нам смесь возможностей и вероятности, которые и составляют будущее.
— Соберись, Элинор, — обращался к ней дед. — Сконцентрируйся. Смотри и учись Даже девушка может многое совершить. Прошлое мертво, но настоящее постоянно переписывается, если только будущее позволяет это. Мертвые или живые, мы все участники этой пьесы. Ты должна сыграть свою роль как можно лучше.
— Я не заслужила того, чтобы меня оставили, — жаловалась ее мать. — Я не говорю, что твой отец заслужил это, но, даже если он не заслужил, две несправедливости при сложении не дают одну справедливость. Тебе бы следовало быть более понимающей, более терпимой. Ты думаешь, мне не было больно от того, что я совершила? Но у меня было на это право. У нас у всех есть право, рождены ли мы женщинами или мужчинами — или волками. Каждый из нас должен найти собственную судьбу, собственное предназначение, и иногда мы не можем помочь другим, делая то, что должны, ради самих себя. Я не нуждаюсь в прощении и не прошу о нем, но прошу тебя о понимании. Хочу, чтобы ты увидела: у меня были причины так поступить. Я не жалею и не раскаиваюсь, мне просто требуется твое понимание.
Нелл не отвечала ни одному из них.
Когда крышку гроба забили гвоздями, она оказалась в темноте, но оставалась способной следить за событиями. Она знала, что ее уложили на катафалк, и по дороге ощущала каждую выбоину на дороге, по которой лошади везли ее к церкви. Слышала гимны, которые пелись, хотя не могла разобрать ни единого слова, а потом ощутила, что ее несут на кладбище и опускают в могилу.
Все продолжалось до того момента, когда затихли звуки падающей на гроб земли, и ее оставили в покое.
Саймон оказался прав. Разложение — не такое уж неприятное переживание. Фактически, это был наиболее сильный чувственный опыт в ее проблематичном существовании, к тому же, менее утомительный, нежели все, что ей было знакомо при жизни.
«Не имеет значения то, что я умерла старой девой, — думала она. — Вообще никакого. Я не пропустила ничего важного».
Она была бы рада разлагаться вечно, но ей не удалось долго оставаться одной. Два полу-ангела явились в ее место уединения и взяли ее за руки. Один выглядел почти как мужчина — хотя и не полностью, другой — почти как женщина. Они вынули душу из ее тела, превратили ее в тень. Потом вдохнули достаточно жизни в фантом, чтобы он мог двигаться. Потом они увлекли ее за собой, к темной реке, которую должны были пересечь на пароме.
— Мне нечем заплатить за переправу, — сказала она паромщику.
— Все в порядке, — миролюбиво произнес он. — Будешь мне должна. В следующий раз заплатишь вдвойне.
— Я думала, никто не попадает сюда дважды, — удивилась она.
— В наши дни немногие, — философски изрек он. — Но это всегда было возможно. Если ты знаешь эту хитрость и можешь заглянуть в будущее, прежде чем начнешь проживать его, можешь получить урок из того, что видишь, и прожить жизнь иначе. Это, конечно, непросто, и в лучшие времена это было сомнительной привилегией. Но сейчас — не лучшие времена.
За темной рекой начиналась темная земля, по которой они втроем брели много миль. Если бы тут светило солнце, то, наверное, прошло бы несколько рассветов и закатов, но кругом царила вечная тьма. Она увидела тысячи других теней, многие из которых поглядывали на нее с любопытством, словно знали, что она — другая, но никто не заговорил с ней.
Нечто, бывшее с ней и внутри нее, ощутило ее опустошенность, и взлетело на своих ангельских крыльях, чтобы закрыть и уберечь ее.
— Не бойся, — сказало оно ей, — Мы держим путь на Небеса, и ему нас не схватить.
Говоривший не был Джейкобом Харкендером, не был даже Гэбриелом Гиллом. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем она со смехом назвала имя: сама Мерси.
И она радостно уснула.
13.
Геката изучала бледные черты Лидиарда, заострившиеся от мучительной боли. Он был стар, но не сломлен. Его защитник не щадил его, не шел навстречу его желаниям, но это могло помочь Лидиарду стать сильнее и мудрее. Она на это надеялась.— Было ли важным сообщение Домье? — деликатно спросила она.
Он покачал головой — скорее, изумленно, нежели отрицая. — Важным был сам факт его доставки, но значение содержания неочевидно.
Гекату это не удивило. Она не могла утверждать, будто ей известен каждый шаг этого странного танца, но ясно одно: важнее форма, нежели смысл. Между этими непонятными инцидентами существует скрытая связь, которую воспринимают ангелы и которая препятствует их действиям. У нее не оставалось иллюзий относительно собственного участия в разворачивающейся драме. Хоть она и вольна действовать как хочется, ей тоже необходимо следовать своего рода предписаниям, и она уже сделала больше, чем от нее ожидалось.
— Как продвигается работа Стерлинга? — спросил Лидиард. — Она обнаружил секрет мутации? Овладел наукой о бессмертии?
— Не уложился во времени, — ответила она. — Как и все мы, хотя наши хранители и творят новые чудеса от нашего имени. Последняя битва в войне между ангелами уже началась, и я не могу поверить, что они подготовились к этому сражению.
— Это никому не под силу. Даже те, кто может выбрать момент для нападения, движутся слишком быстро, если только не пожертвуют элементом неожиданности. Создатели войн не заботятся о пушечных выстрелах. Они живут в мире грез, где царствуют карты и стратегии, Великие Войны и священные цели. Мы же простые исполнители, ты и я, и нам никогда не оказывалась честь спросить нашего совета или консультации. Этим заняты другие, мы же лишь идем следом. И даже лишены возможности поднять мятеж или дезертировать.
Пока он говорил, она подняла его неподвижную правую руку и начала ее нежно поглаживать, пытаясь снять напряжение. От этого, как ни странно, он почувствовал себя еще неуютнее. Словно бы он не привык, чтобы о нем заботились. Пожалуй, никто, кроме Нелл, не прикасался к нему ласково много лет — с тех пор, как жена Корделия покинула его. Пожалуй, думала Геката, ему было бы легче вынести это, будь она более хорошенькой. Это вызвало бы своего рода чувственное наслаждение.
Если в ее прикосновении и сохранилась еще магия, она не оказывала должного эффекта. Геката ощущала мертвенную пустоту внутри себя и думала: неужели это и означает — быть просто человеком. Эта мысль заставила ее вспомнить давным-давно минувшие дни, когда она ничего не знала о том, кто она такая — но Геката тут же прогнала воспоминания прочь. Спустя три-четыре минуты она нахмурилась и положила руку Лидиарда на покрывало.
— Мне очень жаль, — произнесла она. — Правда.
— Не сомневаюсь, — ответил он.
— Это не затянется надолго. В настоящий момент мы все находимся на нейтральной полосе, но вскоре кто-то из ангелов придет за нами.
— Мне кажется, мы уже под прицелом снайперов, — криво усмехнулся он. — В любой момент можем попасть на мушку. Времени скрыться у нас нет, нет здесь и бункеров или окопов, чтобы спрятаться. Мы должны положиться на ангелов Монса, или на Орлеанскую Деву Домье, но они просто перенесут нас на другой фронт.
— Осмелюсь утверждать, что ангелам, которые нами интересуются, нужен оракул, и нужен более отчаянно, чем прежде. Они приложат все усилия, чтобы сохранить нас живыми.
— Пока мы не послужим нашей цели. Мы должны быть уверены, что эта миссия не самоубийственна для нас. У тебя есть идея, кто из ангелов может выиграть войну и куда ведут линии их союзов?
— Хотелось бы мне это знать, — отвечала Геката. — Пока я уверена в одном: они все вовлечены в войну, победа может обернуться для любого из них Пирровой. Пока что мы можем предположить, что твой и мой ангелы накрепко связаны с покровителем Домье и Мандорлы — но не пойму, против кого они. Не против Зелофелона, я думаю, как и не против того ангела, чьими глазами и ушами был Орден Святого Амикуса. Пожалуй, таинственный седьмой — разрушитель мира, но возможно также, что это нечто большее, нежели обычные ангелы, не любящее весь их род. — Она повернулась к маленькому оконцу и выглянула наружу. Темный лес казался непроходимой стеной, безбрежным черным океаном под звездами. Все замерло.
— В этом есть какая-то определенная ироническая обоснованность, — согласился Лидиард. — Но для нас — никакой надежды. — Он сделал паузу, затем продолжил: — Как ты думаешь, прав ли я, что отказался принять предложение Харкендера? Он ведь лучше других приспособлен, чтобы разбираться в амбициях ангелов.
— Он тебе не нужен, — откликнулась она. — Ты — человек науки, у тебя свое видение и свои в этом преимущества. Если бы Харкендер не сделал тебя своим врагом, он мог бы многому научиться у тебя, но оказался слишком горд, слишком самонадеян. Не знаю, что двигало им, когда он совершал это, и также не могу представить, что заставило твою жену связаться с ним, но, изолировав тебя от себя таким образом, он лишил себя критического голоса, который мог бы контролировать рост его заблуждений.
— Подлиза, — пробурчал он. Это означало своего рода комплимент, но выбранный им термин не доставил ей удовольствия. Недоброе слово.
— Ты должен отдохнуть. Береги силы.
— У меня нет выбора, — сухо отрезал он.
Она двинулась к дверям, но обернулась, словно вспомнив что-то важное. — Рискую добавить тебе меланхолии, но Джейсон Стерлинг убежден, что все это происходит уже не в первый раз. Он считает, что другие разумные создания в иных мирах тоже вовлечены в это, и будут использованы по мере необходимости. Если ни ты, ни Харкендер не сумеете отыскать способ положить конец конфликту ангелов, вся история может повториться снова. Когда Джейсон сказал это Глиняному Монстру, тот вспомнил притчу, которую часто упоминал Махалалел, когда описывал повторяющиеся циклы прогресса, и высказал предположение: уж не ангелов ли имел в виду Махалалел. Боюсь, он уже не сможет завершить или опубликовать это. Он исчез без следа, когда были разрушены лаборатории Стерлинга.
Эта новость озадачила Лидиарда. Сильное беспокойство отразилось на его лице, но, казалось, у него просто не было достаточно сил, чтобы ответить. — Боюсь, я слишком устал, — извинился он. — Поэтому просто не в состоянии раскручивать эту сеть дальше.
Геката посмотрела на свои бесполезные руки — те самые, которые еще недавно могли бы почти мгновенно поставить его на ноги. — Ничего, — сказала она, но, будучи честной, не смогла добавить: мол, времени достаточно. Она пошла к дверям. Ее грубые, неловкие руки не смогли даже как следует закрыть дверь за спиной.
Она спустилась в кухню, где сидели Нелл и Анатоль Домье. На столе горела яркая масляная лампа, и эти двое придвинули стулья поближе, чтобы насладиться светом в полной мере.
— Что будете делать сейчас? — спросила Нелл у француза, пока Геката пододвигала стул для себя. — Ваше послание успешно доставлено, и вы теперь свободны.
— Сомневаюсь, что у меня есть выбор, — устало ответил Домье. — Если в моей жизни еще есть польза — а я сомневаюсь, что меня вырвали из лап смерти только лишь для одного задания — значит, я вскоре получу инструкции или озарение. Любые трудности — ничто по сравнению с тем, что иначе я бы уже гнил в могиле. Так что теперь все обрело ценность: каждый вдох, глоток воды, кусок пищи.
— Непохоже, что вы испытываете особую благодарность за это, — заметила Геката.
— Разве? Знаю, мне бы следовало. Если бы я мог вернуться назад во времени и навестить самого себя лежащего в воронке от снаряда, чтобы сказать: знаешь, очень скоро тебе явится Жанна Д’Арк и дарует тебе жизнь вместо смерти, если ты только отдашь свою душу в рабство некоей безымянной и бесформенной сущности, которая использует тебя для бессмысленных миссий в преддверии некоего невероятного конфликта. И тогда единственный ответ, который я дал бы, звучал бы так: «Подготовьте же контракт, и я распишусь на нем собственной кровью».
Нелл улыбнулась. — Что бы сказал любой из нас? Никто, кроме преданных идиотов, не отказался бы от подобного предложения.
— Я думала, она предложила тебе больше, нежели это, — заметила Геката.
— Много больше, — согласился он. — Предложила исполнить мое желание, и я попросил о возможности восседать на троне, который изобрел философ Лаплас для своего аллегорического Демона, знающего положение и направление каждого атома во вселенной, способного видеть прошлое и будущее. Как вы думаете, скоро ли исполнится это обещание?
— Весьма скоро, — изрекла Геката, — но, осмелюсь предположить, результат тебя удивит.
Домье, как истинный француз, лишь вскользь обратил внимание на ее ремарку, обратившись к более привлекательной из женщин. — Жаль, что вам, после долгой и жестокой войны, пришлось вернуться к такому. Не безопаснее ли для вас было бы в доме вашего брата, с его женой и детьми?
— Вы думаете, я бы оставила отца? — с неожиданной горячностью вскинулась Нелл. — Думаете, я бы его бросила, сейчас, когда он в таком напряжении?
— Нет, — быстро ответил Анатоль. — Конечно, нет. — Геката не смогла сдержать угрюмой усмешки.
— Мне не разрешено пользоваться оружием, — продолжала Нелл, — но это не значит, что я могу трусливо прятаться. Я была во Франции всю войну, недалеко от линии фронта, делая все возможное, чтобы сохранить жизни людей, чьи тела и умы кровоточили и разваливались на куски. Думаете, сейчас я могла бы отступить, когда мой отец страдает от боли?
— Нет, — повторил француз. — Я не имел в виду…
— Я знаю, — немного смягчилась Нелл. — В любом случае, у меня нет оснований думать, что я лучше вас. У меня тоже есть своя роль в этом чертовом спектакле.
«Она уже играет роль, — думала Геката. — Всю свою жизнь она играет роль, вполне добровольно. Делала ли она когда-нибудь попытки жить, как обычные женщины? Она всегда была рада считаться дочерью своего отца, хотя точно знала, что он собой представляет».
— Ваш погибший брат сказал мне никогда не отчаиваться, — неловко произнес Домье. — Я пытаюсь следовать его совету, хотя боюсь засыпать, чтобы снова не увидеть сон.
— Больше не будет снов, — горько процедила Геката. — Теперь все возможно, все реально. Ни сна, ни отдыха, ни покоя. Мы противостоим аду, и в то же время отрицаем смерть. Во всем Творении не осталось больше милосердия.
Он сосредоточил на ней напряженный взгляд. — Если все возможно, мы могли бы надеяться, что на месте этой разрухи возникнет что-нибудь хорошее. Крепкое и настоящее: мир, в котором люди могут жить с надеждой сделать вещи лучше, чем они есть, с надеждой выстроить порядок из хаоса, справедливость — из подавления.
— Ты говоришь точь-в-точь, как Глиняный Монстр, — заметила она.
— Все мы сделаны из одной и той же глины, — заверил он ее, торопясь закончить свою мысль. — Пока мы живем, меняем дюжину тел, в которые переселяются наши фантомные сущности, атом за атомом, сменяясь и обновляя нашу материальную форму кусок за куском, часть за частью. Мы — глина, но мы еще и надежда; разум — так же, как и материя; амбиции — как и разочарование.
— Отлично, — Геката сделала вид, что аплодирует. — Красноречиво, особенно, если иметь в виду, что это речь на иностранном языке. «Почему мы ссоримся? — спросила она себя. — Это просто усталость, или же скрытое коварство, что тайком заполняет наши души?»
Смет лампы как будто стал ярче, и Геката озадаченно нахмурилась — но затем увидела, что Анатоль Домье внимательно смотрит в окно за ее спиной. Она обернулась, машинально прикрыв глаза ладонью. «Снова начинается, — подумала она. — То же самое, и происходит снова».
Но это было не так.
Геката поднялась на ноги и выглянула наружу. Ближайшие к дому деревья казались темными силуэтами на фоне ослепительно желтого света. Окружающий лес охватило пламя, пылающее столь яростно, что огромная стена огня возвышалась до небес. Геката приникла к окну, всматриваясь то вправо, то влево, пытаясь увидеть, где эта стена кончается. Но не могла.
Домье распахнул дверь и исчез за ней, но она уже знала, что он увидит, причем, из любой комнаты. Огонь окружал их со всех сторон, образовав шар вокруг дома. Колонна знойного воздуха будет подниматься все выше, создавая ветер, дующий со всех направлений, притягивая пламя все ближе и ближе. Настоящая ловушка…
Она смотрела на пляшущее пламя, охваченное безумством, и ощущала при этом: нечто сдерживает языки огня, происходит битва магии против магии. Она знала также: хитроумная магия беса-искусителя, поджегшего этот костер, сводится к нулю ангелом-хранителем, под чьей защитой находится коттедж, но решающее слово остается за законами природы. Жар приближался со всех сторон, и давление уже становилось слишком сильным, так что Геката вздрогнула, отодвигаясь — но все равно не могла оторвать взгляда от картины жадного бесчинства огня. Среди силуэтов деревьев двигалась человеческая фигура: слабая, худая. Она не убегала от языков пламени. Это могла быть только Мандорла.
«Должно быть, беспокойство выгнало ее наружу, — решила Геката. — Она пытается трансформироваться: в последний раз превратиться в волчицу».
Но мечущаяся тень по-прежнему оставалась человеческой.
Геката слышала, как Домье кричит, что выхода нет, слышала шаги Нелл Лидиард по деревянной лестнице: она бежала наверх, к отцу. Но внутри себя самой Геката ощущала какую-то беззвучную пустоту. Комната наполнилась зловещим желтым светом, отражавшимся от стен и потолка, отчего стало невозможным рассмотреть очертания предметов. Геката могла видеть лишь силуэты деревьев и тень, в которую превратилась Мандорла. Целый мир казался световым коконом, поглотившим все вокруг, и ветви деревьев пылали, словно фейерверк, а тяжелый жар и зной обрушились на них… но эта сверхъестественная жара не несла с собой боли, поняла Геката, разве что своего рода экзальтацию, которая тоже может считаться одной из сторон боли.
Внезапно Геката почувствовала, что это она, а не Мандорла, находится на пороге поразительной метаморфозы, и отнюдь не нежеланной. Если бы только можно было сдаться жару и свету, думала она, Небеса принадлежали бы ей: радость без границ и названия, распространившаяся повсюду. Она чувствовала, что за ней охотится некий невообразимый хищник, который, несмотря на явное намерение пожрать ее, не желает ей вреда, а пытается лишь спасти ее, пусть странным образом, сделать ее единым целым с огнем — навсегда, чтобы и она, Геката, могла танцевать в экстатической вечности.
Всего несколько минут назад француз торжественно вещал об одной глине, которая проходит несколько циклов в человеческом теле, снова и снова сменяя форму за формой, атом за атомом, в то время как разум следует собственным путем прогресса и зрелости. Теперь же его, как и Гекату, приглашали — и так соблазнительно — оставить позади обычную глину, отринуть ее, дабы войти в мир за пределами мира — созданием из света, но ярче и мощнее, нежели обычный свет…
Она сознавала, что Домье, охваченный замешательством, вернулся в комнату. И повернулся к ней, а не к Нелл, ибо она была ведьмой, Нелл же — всего лишь человеком. Но Геката не стала немедленно оборачиваться к Анатолю. Вместо этого она вперила взор в самое сердце пламени, обрушивавшегося на нее с другой стороны времени.
«Почему бы нет? — беззвучно кричала она. — Зачем продолжать оставаться уродливой шлюхой, когда можно стать чистым пламенем?»
Она ощутила, как ее поднимает вверх, еще до того, как мысль успела сформироваться, и знала: на сей раз не осталось ничего, приковывающего ее к этой проклятой земле. Сквозь плавящееся окно она видела последнюю серебряную вспышку — то была Мандорла, взмывающая ввысь, превращаясь… не в волка, нет, но в пламенеющую птицу. Геката и себя ощутила поднимающейся к потолку, и не сомневалась, что пройдет насквозь, до самой крыши, а там…
А потом она увидела птицу-тень — Мандорлу — летящую вниз, словно огненное оперение, похожее на крылья ангелов, сгорело до костей, и вдруг что-то, похожее на черную руку, вылезло из обугленной земли, чтобы схватить и сокрушить ее… и ее собственные мысли внезапно пришли в смятение.
— Анатоль! — закричала она, переворачиваясь в воздухе, чтобы видеть его лицо, извиваясь в объятиях силы, охватившей ее. — Возьми мою руку! И ни за что не отпускай! Пообещай это!
Он бы не сделал этого, если бы не был человеком слова. Она почти достигла потолка, но все равно не прошла сквозь него. Ощущала, как пальцы Домье сжимают ее собственные, и в этот момент тени явились за ней. Они прорвались сквозь пол со всех сторон, создав все вместе огромный вихрь темноты, за которым открывался безбрежный океан холода.
Ее правая рука пыталась протестовать, тянулась к свету, но было слишком поздно. Ее подхватили, подавив мятеж — не Домье, а другой, чья рука соединилась с рукой Анатоля, и все трое они образовали маленький кружок. Вихрь заключил их в свои объятия и потащил вниз, вращая так быстро, что Геката не могла разобраться, что ощущает, все чувства смешались. Единственным утешением было то, что она не одинока. Теневой вихрь охватил ее так мощно, что и ее руки тоже стали тенями, которые не могут ни за что схватиться, но она и ее спутники были соединены чем-то большим, нежели простая хватка рук… и потом, они уже растворялись в бурлящей жидкой стихии, составлявшей стены бездонного колодца.
Когда же стены коттеджа Дэвида Лидиарда в Конце Света разрушились и рассыпались в белую пыль, Геката и ее спутники оказались похоронены в расплавленных глубинах земли, напоминавшей материнскую утробу. Они стали каплей, затерянной в великом и безмолвном океане.
«Куда мы движемся? — думала Геката, в то время как мощные силы вихря разрывали каплю на части, складывая ее молекулы в некую невообразимую форму, в то время как она по-прежнему оставалась связанной с остальными. — Во что мы превращаемся?»
Ответа не было, да и сам вопрос сложился, изменил форму и лишился смысла. Но она знала, кто такие «мы», и кого с ними нет.
«Бедная Мандорла! — думала она в те мгновения, когда еще оставалось время для последней мысли — и было, кому эту мысль думать. — И бедная, заброшенная, отягощенная глиной Нелл, оставшаяся умирать и гнить, чтобы никогда не увидеть, что же там — вместо Небес!»
14.
Нелл снилось, будто она находится в огромном доме со множеством лестниц и коридоров, и все они освещены тусклым светом и опутаны паутиной. Комнаты заставлены тяжелой мебелью, и тяжелый, душный воздух пропитан пылью, осевшей на бархатных гардинах. Повсюду развешаны часы с корпусом из полированного дерева и огромным бронзовым маятником. Звук их тиканья создавал удручающее впечатление. Было здесь и много зеркал, но, даже стоя прямо перед ними, она не видела ни своего лица, ни фигуры. Все, что можно было разглядеть в воображаемых глубинах — кресла, столы, часы, гардины, ковры и потолки.Она прошлась по дому с одного этажа на другой, обошла все комнаты, все коридоры, ощущая себя одинокой и потерянной. Она чувствовала, что уже была здесь — очень давно, в раннем детстве, и теперь останется здесь, пока не состарится и не утратит способности ходить.
Она нашла одну из комнат, где стояла огромная латунная кровать, и улеглась на нее. Уснуть оказалось трудно, но она все же задремала, по крайней мере, ненадолго, и, когда проснулась, обнаружила себя в обитым изнутри шелком гробу. Глаза ее оставались открытыми, но она не могла шевелить ими, даже моргнуть не удавалось. Руки были сложены на груди, и их тоже не удавалось развести в стороны, и ни один палец не шевелился. Нелл не ощущала биения своего сердца и знала, что из ее вен выкачали всю кровь, заменив ее какой-то другой жидкостью.
Пока гроб стоял открытым, над ней появлялись разные лица, с нежностью заглядывая в мертвые глаза. Кое-кто из визитеров склонялись, чтобы запечатлеть легкий поцелую на ее щеке, но она не могла почувствовать прикосновения их губ. Каждый из них шептал краткие слова прощания и любви — и эти слова она отлично слышала.
— Не волнуйся, — проговорил ее брат Саймон. — Быть мертвым — не так уж и плохо. Могильная земля на удивление мягка, а черви — поразительно нежны. Распад же и вообще не неприятен, словно лежишь в теплой ванне после тяжелой и грязной работы, мирно и роскошно растворяясь .
— Ты была лучшей из нас, милая Нелл, — произнес другой ее брат, Эдвард. — Самой доброй, самой терпеливой, самой преданной. Никогда не искала ничего для себя, а лучше бы искала. Нужно было получить что-нибудь для самой себя, вместо того, чтобы жертвовать всем ради других. Ты была святой, ангелом, и заслужила лучшей участи. Я буду ужасно скучать по тебе.
— Боль — это часть цены, которую мы платим за право мыслить, — сказал ей отец. — Чтобы можно было думать и разговаривать, необходимо сохранять сознание, но мы не способны прямо решить, что сознавать, иначе окружили бы себя ложью. Боль — часть нашего багажа; она напоминает нам, что мир не был создан для нашего удобства, а сама жизнь — есть борьба против ужасных обстоятельств. Боль — словно шпора, которая заставляет нас видеть все отчетливо и ясно, понимать более полно. Страх смерти — не только нашей собственной смерти, но и смерти других, близких и дорогих нам людей — это просто еще одна составляющая боли: это дар, равно как и проклятие, который возвышает нас, одновременно заставляя деградировать. Увидеть себя умирающим — не то же самое, что умереть в действительности ; это пугает, но в то же время является своего рода просветлением. Словно пророчество: оно показывает нам смесь возможностей и вероятности, которые и составляют будущее.
— Соберись, Элинор, — обращался к ней дед. — Сконцентрируйся. Смотри и учись Даже девушка может многое совершить. Прошлое мертво, но настоящее постоянно переписывается, если только будущее позволяет это. Мертвые или живые, мы все участники этой пьесы. Ты должна сыграть свою роль как можно лучше.
— Я не заслужила того, чтобы меня оставили, — жаловалась ее мать. — Я не говорю, что твой отец заслужил это, но, даже если он не заслужил, две несправедливости при сложении не дают одну справедливость. Тебе бы следовало быть более понимающей, более терпимой. Ты думаешь, мне не было больно от того, что я совершила? Но у меня было на это право. У нас у всех есть право, рождены ли мы женщинами или мужчинами — или волками. Каждый из нас должен найти собственную судьбу, собственное предназначение, и иногда мы не можем помочь другим, делая то, что должны, ради самих себя. Я не нуждаюсь в прощении и не прошу о нем, но прошу тебя о понимании. Хочу, чтобы ты увидела: у меня были причины так поступить. Я не жалею и не раскаиваюсь, мне просто требуется твое понимание.
Нелл не отвечала ни одному из них.
Когда крышку гроба забили гвоздями, она оказалась в темноте, но оставалась способной следить за событиями. Она знала, что ее уложили на катафалк, и по дороге ощущала каждую выбоину на дороге, по которой лошади везли ее к церкви. Слышала гимны, которые пелись, хотя не могла разобрать ни единого слова, а потом ощутила, что ее несут на кладбище и опускают в могилу.
Все продолжалось до того момента, когда затихли звуки падающей на гроб земли, и ее оставили в покое.
Саймон оказался прав. Разложение — не такое уж неприятное переживание. Фактически, это был наиболее сильный чувственный опыт в ее проблематичном существовании, к тому же, менее утомительный, нежели все, что ей было знакомо при жизни.
«Не имеет значения то, что я умерла старой девой, — думала она. — Вообще никакого. Я не пропустила ничего важного».
Она была бы рада разлагаться вечно, но ей не удалось долго оставаться одной. Два полу-ангела явились в ее место уединения и взяли ее за руки. Один выглядел почти как мужчина — хотя и не полностью, другой — почти как женщина. Они вынули душу из ее тела, превратили ее в тень. Потом вдохнули достаточно жизни в фантом, чтобы он мог двигаться. Потом они увлекли ее за собой, к темной реке, которую должны были пересечь на пароме.
— Мне нечем заплатить за переправу, — сказала она паромщику.
— Все в порядке, — миролюбиво произнес он. — Будешь мне должна. В следующий раз заплатишь вдвойне.
— Я думала, никто не попадает сюда дважды, — удивилась она.
— В наши дни немногие, — философски изрек он. — Но это всегда было возможно. Если ты знаешь эту хитрость и можешь заглянуть в будущее, прежде чем начнешь проживать его, можешь получить урок из того, что видишь, и прожить жизнь иначе. Это, конечно, непросто, и в лучшие времена это было сомнительной привилегией. Но сейчас — не лучшие времена.
За темной рекой начиналась темная земля, по которой они втроем брели много миль. Если бы тут светило солнце, то, наверное, прошло бы несколько рассветов и закатов, но кругом царила вечная тьма. Она увидела тысячи других теней, многие из которых поглядывали на нее с любопытством, словно знали, что она — другая, но никто не заговорил с ней.