Я спросил:
- Куда кидать его будут?
Она сказала, что в реку. Сначала кинут, а потом вытянут. А невод - это
сетка. Очень большая. Ею рыбу ловят.
Я все равно не знал, как это ловят, и очень хотел пойти глядеть.
И я все говорил:
- Ну, пойдем! Ну, пойдем!
А они чай пили. Выпьют - и опять пьют.
Я говорил:
- Не надо чай пить.
И хотел начать плакать, а бабушка сказала, чтоб я вышел во двор и чтоб
там поплакал, потому что все равно теперь невод не бросают, а когда будет
вечер, тогда будут бросать.
Я сел на сундук. Там коврик лежал. Я потом лег на коврик и не заплакал,
потому что заснул.
Мы пошли на реку. Там на песке лежала сетка. Она из веревок. Мы долго
шли, пока пришли, где ее конец. Вот это какой невод! У него чурочки
привязаны на одной стороне. А это не чурочки, а пробки, только они такие
большие. А на другой стороне у невода не пробки, а какие-то железки. Это,
мне бабушка сказала, чтоб он тонул.
Очень много людей нашло смотреть, как невод будут кидать и как рыбу из
воды вытянут. Вдруг приехала лодка, очень большая, и в ней дяди. Они рыбаки.
И в лодку стали складывать невод. Весь невод туда складывать стали. И
вышла гора. А веревку не взяли. Она у нас осталась. Она привязана к берегу.
Потом как стали рыбаки веслами грести, так лодка пошла, прямо как
пароход. А уйти она все равно не могла, потому что веревка от невода
осталась у нас. А веревка не стала их пускать. Они тогда начали невод
выбрасывать вон.
Они его кидают, и их пускает немножечко ехать, а потом они еще кидают,
и тогда опять им можно немножечко ехать.
И они стали потом снова поворачивать к берегу, только уж далеко-далеко
от нас. И там они уж все выкинули, они только сами остались, и у них
веревка. Они ее привезли на берег и сами с ней выскочили.
И я увидел: на воде цепочка плавает, а бабушка сказала - это пробки и
это от невода.
А я сказал, что невод утонул.
Бабушка сказала, что низ утонул, а верх плавает.
А я кричал:
- Нет, утонул, утонул!
А там один дядя. Он приехал на телеге. И у него стояла там телега и
лошадь.
Он подошел и говорит:
- Чего это ты кричишь? Кто утонул? Никто не утонул, не кричи.
А я сказал:
- Не кто, а невод.
Дядя сказал:
- Он не утонул, а он в воде стоит, как стенка.
Я говорю:
- Как это - стенка?
А дядя стал рукой показывать и говорит:
- Вон, где пробки на воде, это верх, и оттуда он вниз висит до самого
дна, а железки на самом дне лежат. И теперь рыбе никуда нельзя уйти, потому
что ее неводом загородили.
Я не стал на дядю глядеть, потому что рыбаки начали наматывать веревки
на катушки. Потому что там большие катушки на берегу стояли. Больше, чем
человек. И из катушек большие палки торчали.
Рыбаки эти палки пихали со всей силы, и катушки вертелись. И все
наматывали веревку. А тут мальчик какой-то закричал:
- Ой, тянут, тянут!
И еще мальчики побежали и стали рыбакам помогать крутить катушки. Я
тоже хотел побежать и тоже закричал:
- Ой, ой, тянут!
Бабушка меня за руку держала, а я вырвал руку и побежал. Бабушка не
побежала. А потом я прибежал, где рыбаки, и не мог достать, чтоб палку
пихать, и я стал мальчика одного сзади пихать, чтоб помогать. А они начали
смеяться, а я все равно пихал.
Тогда пришла бабушка и сказала, что я нехорошо делаю и дядям мешаю, и
они боятся, что на меня наступят.
Один дядя все кричал:
- А ну, еще! А ну, навались!
И я тоже кричал:
- А ну, навались!
Мне очень хотелось, чтоб и я тоже толкал, а бабушка сказала, что
довольно, и меня потянула. Я не плакал, потому что все глядели и мальчики
смеялись.
Потом я посмотрел на реку, а пробки совсем уж близко были. И рыбаки
пошли прямо в воду и стали тащить, где пробки. И стал из воды выходить
невод. И все люди побежали смотреть, что там будет.
А там большой-большой мешок. Он тоже из сетки, и в нем что-то было
видно. А потом его еще вытянули, и там были рыбы. Они очень блестели и
прыгали, а их вынимали оттуда.
Один - самый главный - рыбак все кричал:
- Гляди, щука! Береги руки!
Меня бабушка тянула вперед, чтоб я видел. А я все равно видел, я сел на
корточки и через ноги видел. Потому что дядя стоял. Если тетя какая-нибудь
станет, то юбка, и ничего не видно. А это впереди дядя был, что приехал с
лошадью. Я тоже закричал:
- Щука! Береги руки!
Этот дядя посмотрел на меня и потом говорит:
- А ты знаешь, какая щука?
Я ничего не сказал, потому что не знал, какая. А дядя вдруг схватил
одну рыбу и говорит:
- Вот она, щука! Сунь ей палец - откусит.
А я встал - и назад, потому что он прямо на меня щукой. Она хотела
выскочить, и я боялся - вдруг он ее пустит и она меня укусит.
А один мальчик мне показал руку.
- Вот, - говорит, - пальца нет. Это щука откусила.
Дядя взял и щукой на меня пихнул и крикнул:
- У-ух!
Я закричал:
- Ой!
И я зашел скорей за бабушку, потому что он мне щукой в самый нос, а она
живая. Потом были совсем широкие рыбы, и дядя говорил, что это лещи.
Рыб всех вынимали из невода, и там были совсем маленькие еще, с
красненькими перышками, и это окуньки, я знаю, потому что мы потом ели
таких.
Мы у той тети ночевали и вечером ели окуньков: у них красненькие
перышки снизу.
И еще я потому знаю, что один дядя-рыбак дал мне такого окунька и
сказал:
- Держи! Ты помогал, вот тебе за работу.
А я боялся держать, потому что он был живой и дергался. Я все-таки
держал, а потом дал бабушке, чтоб она держала. А в неводе все рыбы, рыбы, и
вдруг была шапка, совсем мокрая и черная. Бабушка сказала, что это
какой-нибудь мальчик уронил в воду, она намокла и потонула.
Бабушка сказала, что вот уже темно совсем и надо идти, что теперь рыбу
уже положили на телегу и вон дядя повез ее.
А мальчишки все набрали маленьких рыбок. Они в шапки набрали и понесли.
Я сказал, что тоже хочу в шапку, а бабушка сказала, что мне уже дали рыбку,
а они побольше - им и дали побольше.
Я сказал, что боюсь щуки. Бабушка сказала, что ее надо бояться. Она
очень кусачая, она всех рыб заедает, даже маленьких утеночков хватает. Они
плывут по воде, а она снизу зубами за ножки утянет и съест.
У ней во рту все зубы, и очень острые, как булавки. Даже хуже.
Бабушка сказала, что мы сейчас пойдем в деревню - купим молока. Я
молока попью, и спать.
Бабушка сказала, что вот в эту стеклянную банку мы молока возьмем.
А потом вдруг говорит:
- А мы вот что сейчас сделаем.
И пошла к самой реке. И в банку набрала воды прямо из реки. И туда
окунька кинула. А он взял и стал там плавать! Я закричал: "Ура! Ура!" - и
стал хлопать в ладоши. И кричал:
- Смотрите! Смотрите, что у нас!
И никто не пришел, потому что мальчики ушли домой с рыбами. Я сказал
бабушке, чтоб дала мне нести. А бабушка сказала, что я буду смотреть на
рыбку, а не на дорогу и упаду. И тогда все пропало, потому что банка
разобьется и тогда что мы будем делать?
И мы принесли окунька к тете, у которой нам ночевать. А за молоком не
пошли. Потому что у тети молоко уже было. Окунька поставили на стол, и он
плавал в банке. Мы пили молоко и смотрели на окунька. Я тете сказал, что мы
его в Киев повезем и он у нас будет жить. И я ему буду давать есть каждый
день. И что я ему буду все давать.
Тетя засмеялась и сказала, что, наверное, я ему компот буду давать. А
бабушка не стала смеяться и сказала, что она знает, как с рыбками надо. И
что у нее есть про это книжка. А у знакомых есть большой ящик, стеклянный
такой. И она принесет его к нам. И туда можно воду наливать. Мы нальем, и
будет видно, что там окунек делает. А он там плавать будет.
Я сказал тете:
- Вот и совсем не компот. И ничего не смешно.
И сказал:
- Ага!
Бабушка вдруг рассердилась и сказала:
- Фу, как гадко говоришь! Выйди из-за стола.
Я сначала не вышел, а потом вышел.
Бабушка велела, чтоб я сейчас же раздевался, и там, на сундучке, -
постель.
Я хотел лечь, а бабушка мне сначала ноги помыла в тазике и ничего не
говорила. Только говорила:
- Фу, как гадко!
Потом я лег и потихоньку говорил:
- Вовсе не компот. И не смешно.
А потом заснул.
Утром мы поехали домой. И повезли окунька. На пароходе все смотрели и
говорили:
- Это что же?
И потом говорили:
- Ишь, окунек какой!
И все знали, что я окунька везу.
Я сам его все время держал.
А когда мы с бабушкой пили чай в Киеве, Клава тоже с нами пила. И
смотрела, как плавает окунек. Она принесла камешков, чтоб пустить к нему в
банку. Бабушка сказала, чтоб камешки сначала помыть под краном, а потом
пускать.
Клава помыла и напустила камешков к окуньку.
Вдруг кто-то позвонил, и Клава побежала спрашивать кто. А это пришел
один дядя. Бабушка сказала:
- Здравствуйте! Садитесь, пожалуйста. Выпейте чайку с нами.
И сказала: "Матвей Иванович", и еще сказала: "пожалуйста".
Я тоже говорил "Матвей Иванович" и "пожалуйста", потому что он мне
очень понравился. У него большие сапоги, как у военного, и очень красивая
рубашка, потому что на ней сделаны разные цветочки: красненькие, и
черненькие, и желтенькие. Он сел, а потом встал и сказал:
- Что ж яблочка-то? Я же вам яблочков привез.
Он пошел в прихожую. И Клава за ним побежала. А я не побежал, потому
что бабушка сказала:
- Сиди, пожалуйста.
Клава все равно ничего не увидала, потому что Матвей Иванович принес
деревянный чемоданчик. И ничего не было видно. Потом он сел и чемоданчик
положил на колени. А Клава за ним стояла и все смотрела. Бабушка ей сказала:
- Не егози и сядь на место.
Она села, а я ей сказал, только тихонько:
- Ага!
Матвей Иванович раскрыл чемоданчик и вынул оттуда яблоко.
Оно было такое большое, что больше бабушкиной чашки. И очень красивое.
Оно очень красное.
Бабушка сказала:
- Кладите на блюдечко.
А оно - как раз во все блюдечко. Такое большое. И потом Матвей Иванович
еще вынул, и еще, и еще. И весь стол заставил яблоками.
И все говорит:
- Ось, ось, ось...
А это не ось, а значит "вот".
И сказал:
- Ось какие у нас!
Бабушка говорит:
- Это что же, апорт?
Матвей Иванович говорит:
- Да, да. Это апорт.
Это такие яблоки называются "апорт".
А потом мы стали их есть, и они очень вкусные.
Мне было жалко есть мое яблоко, потому что оно очень красивое. И я его
катал по дивану. Бабушка сказала, пусть оно будет мое, а есть мне дала
половину от своего яблока. Я ее очень долго ел, а потом оставил на после. А
Матвей Иванович стал смеяться. Он меня не "мальчиком" называл, а
"хлопчиком".
Матвей Иванович сказал:
- Ха-ха-ха! Хлопчик ел-ел, аж уморился. Приезжай к нам. Я тебе яблочков
дам. Ось каких!
И стал показывать на пальце. Совсем немножко. Я сказал:
- Я знаю, это не яблочко, а вишня.
Матвей Иванович опять стал смеяться:
- Ха-ха-ха! Вишни уже все поели и на варенье поварили. А то яблочки.
И все стали на меня глядеть, и Клава тоже.
Я сказал:
- Я все равно знаю: это не живое, а кукольное яблочко. Это на елке
такие.
Матвей Иванович меня потянул за руку, совсем к себе. И посадил на
коленку.
- Ты слухай, хлопчик!
Я засмеялся, что "слухай". И Матвей Иванович тоже засмеялся. И опять
сказал:
- Ты слухай!
И сказал, что есть дерево большое, а яблочки на нем маленькие, как
вишни, и их там много-много. И они настоящие. И в них тоже косточки. Если
косточку посадить в землю, так вырастет дерево, а потом на нем яблочки
вырастут. Тоже такие маленькие. Из них варенье варят. И еще у них растут
яблочки побольше. Они - как мой кулак. Матвей Иванович сказал, чтоб я кулак
сделал и чтоб я всем показал. И я Клавке показывал. Она тоже кулак сделала.
А Матвей Иванович сказал, что не такие, а такие, как мой. И потом есть
яблочки длинненькие. Только их очень мало.
А еще есть такие зеленые. А они совсем не зеленые, а поспели. И очень
вкусные. А потом у них есть сливы. Есть очень большие. Чуть не с яйцо. И
желтого цвета. И что если я две такие съем, так больше уж мне нельзя давать.
Потому что я могу объесться. А Клава может съесть только три таких. А
бабушка сказала, что она знает эти сливы и больше одной никогда не ест. Даже
когда в варенье.
Я стал тихонько просить, чтоб туда ехать. И чтоб сейчас. А Матвей
Иванович услыхал и сказал, что это далеко и что туда надо ехать на лошадях.
Что весь этот сад в колхозе. И я увижу, какой это колхоз, когда приеду с
бабушкой на лошадях.
Я сказал:
- Ну да! А у нас лошадей нет.
Матвей Иванович сказал, что у них есть лошади. Много всяких. И он
пришлет, чтоб повезли бабушку. И меня тоже. Потому что там очень хотят, чтоб
бабушка приехала и научила бы девочек делать корзиночки. И еще - чтобы
показала, как делать представление. Потому что у них есть школа, и в школе
будут устраивать представление.
Мальчики и девочки оденутся по-разному и будут представлять про
партизан. Это про войну. И как царских генералов выгоняли вон. А царские
генералы хотели все отобрать. Бабушка сделает, что мальчики оденутся, как
генералы. А другие мальчики и девочки будут партизаны и будут их выгонять.
Я сказал, что я тоже хочу посмотреть, как генералов будут выгонять. И
маленькие яблочки тоже хочу. И сливы великанские тоже хочу.
А Матвей Иванович все смеялся и говорил:
- Ге-ге! У нас еще орехи растут. От них пальцы черные.
Я сказал, что вовсе не черные. И что Матвей Иванович нарочно говорит. А
я не боюсь.
Матвей Иванович сказал:
- Ось побачишь.
Я слез с колена и тихонько сказал бабушке:
- Что это: "Ось побачишь"? Зачем он мне так говорит?
А бабушка сказала:
- Это значит: "Вот увидишь".
И Матвей Иванович сказал, что орехи так пачкают, что хуже, чем чернила:
потом три дня руки не отмоешь.
Потом Матвей Иванович стал уходить. А бабушка ему говорила, чтоб он еще
чай пил. Он сказал, что он больше не хочет чай пить, а чтоб бабушка съела
грушу. Он пошел в прихожую, и Клавка опять за ним побежала. И я тоже
побежал. Я только до двери добежал. И увидал, что у Матвея Ивановича там
корзиночка с крышечкой. Крышечка тоже из прутиков.
Матвей Иванович вынул оттуда грушу, большую-пребольшую. Он ее за
хвостик понес прямо к бабушке.
Груша совсем коричневая, как будто печеная. А она не печеная. И ее надо
тихонько брать, потому что очень мягкая.
Бабушка закричала:
- Ах, какой большой дюшес!
Я тоже стал кричать:
- Почему дюшес?
Бабушка сказала:
- А это груша - дюшес.
А я кричал, чтоб мне дали подержать. И мне дали немножко подержать. А
есть ее никому не дали. Бабушка сказала, что сначала ее нарисует, чтоб потом
девочкам вышивать. Потому что она очень красивая.
А Матвей Иванович говорил, что скоро пришлет лошадей. И нас повезут в
колхоз, где все растет. И яблоки всякие, и маленькие и большие. Груши, вот
такие, прямо на дереве висят, и еще есть ягоды разные.
А потом прямо на земле растут арбузы, и я увижу, как они растут. И там
есть один такой большой, что его повезут показывать в Москву. Потому что он
- прямо как самовар.
Я хотел плакать, чтоб меня Матвей Иванович взял с собой. А бабушка на
меня поглядела, и я не стал. А потом Матвей Иванович погладил нашу кошку и
сказал:
- Ну, бувайте здоровеньки.
И ушел.
А мы все пошли опять смотреть грушу. Бабушка ее стала рисовать, и я
тоже захотел рисовать. И Клава тоже стала рисовать. У Клавы немножко вышло,
а у меня не вышло. А я все равно нарисовал домик.
А у бабушки вышла настоящая груша. Только она очень долго рисовала.
А мы с Клавой стали ловить кошку, чтоб ее купать. Бабушка услыхала и
сказала, чтоб не смели. А что кошку можно чесать гребешком.
И мы с Клавой стали чесать.
Я все бабушку спрашивал, когда поедем в колхоз. А потом вдруг утром
бабушка меня разбудила и сказала, чтоб я скорей одевался и что лошади
приехали. И чтоб я очень скоро пил молоко. И зажгла электричество, потому
что было не очень светло. Мы скорей пошли на улицу, а там стояли две лошади
и тележка, очень красивая. Она зеленая, и еще цветочки нарисованы. А на
тележке скамеечка. Около лошадей стоял дядя. Он поправлял у лошадей на
головах волосы.
Он сказал бабушке:
- Здравствуйте, Марья Васильевна! С внучком?
Бабушка сказала:
- Здравствуйте, Опанас.
И дядя Опанас стал бабушке помогать залезть в тележку. А потом взял
меня под мышки и посадил рядом с бабушкой на скамеечку. А скамеечка не
просто скамеечка, а это козлы, чтобы сидеть и править.
Дядя Опанас тоже к нам залез. И тоже сел на скамеечку.
Мы поехали, и наша скамеечка стала немножко подскакивать. И потом опять
вниз. И нас качало. Это потому, что под скамеечкой такое железо подставлено:
оно гнется очень, и нас оно качало.
Я стал еще больше качаться и толкал бабушку и дядю Опанаса, и мы все
смеялись. А на улицах совсем никого не было. Бабушка сказала, что все еще
спят в постелях. Лошади очень скоро бежали, а дядя Опанас только кнутик
достал, они сразу еще скорей. Мы с бабушкой чуть назад не упали. У скамеечки
сзади спинка есть, потому мы с бабушкой и не упали назад.
И дядя Опанас смеялся и говорил:
- А вы держитесь!
Я попросил дядю Опанаса, чтоб дал мне кнутик держать. Я только держать
его буду. И я держал. А потом мне стало холодно. Бабушка закрыла меня
платком. Я сказал, чтоб теперь бабушка подержала кнутик, потому что я спать
захотел. И я заснул, а бабушка меня держала, чтоб я не упал.
Я проснулся. А мы не едем, а стоим. И мы не в Киеве, потому что просто
под деревом стоим.
И дома такие, как там, где мы невод смотрели. А кругом стоят мальчики и
девочки. Они все босиком, и все на нас с бабушкой смотрят, и все говорят:
- Бачь - хлопчик! Бачь, який хлопчик!
И на меня пальцами показывают.
Их очень много было. Дядя Опанас ушел, и я немножко забоялся и не стал
на мальчиков глядеть. Я стал вверх глядеть, на дерево.
А один мальчик крикнул:
- Гей, хлопче! Як тебя зваты?
Бабушка сказала, чтоб я ответил, что меня Алешей зовут. А я хотел
заплакать, потому что они все стоят и глядят.
А тот мальчик совсем подошел и на колесо влез и прямо мне сказал, чтоб
я говорил, куда еду. А я в платок спрятался. Все мальчики стали смеяться и
кричали:
- Гу! Гу!
Бабушка сказала им, что я испугался. А они все равно кричали "гу".
Потом они сразу перестали, а это дядя Опанас пришел.
И я стал глядеть, как он ведро держал, а лошадь - мордочкой в ведро и
все ведро выпила. Дядя Опанас опять ушел, и я видел, что он пошел по дороге.
Там был на земле круг большой из камня. А посредине дырка. Дядя Опанас
в дырку пустил ведро. Ведро не упало, потому что на веревке. Дядя Опанас
веревку пускал, пускал, а потом стал вверх тянуть.
Я стал бабушку спрашивать:
- Почему? Почему?
Бабушка сказала, что не "почему", а что там яма. Ее нарочно выкопали.
Она очень глубокая, и там внизу вода. И это называется колодец. Туда из
земли вода натекает. А камни кругом - это чтоб не упал никто. Оттуда все
воду берут.
Я сказал, что боюсь мальчиков. Бабушка сказала, чтоб я не боялся и что
мы сейчас дальше поедем. Надо и другую лошадку напоить. А потом девочка одна
тоже полезла к нам и стала мне в руки давать ягодки. Они совсем черные, и на
каждой ягоде - много маленьких. Бабушка сказала:
- Возьми.
Я взял и сказал, что знаю: это малина.
А девочка сказала:
- Не знаешь - то шелковица.
И засмеялась. Я хотел бросить ягоды: чего она смеется и нарочно говорит
"шелковица"?
А бабушка сказала:
- Ну да, шелковица. Скажи спасибо.
И сама сказала девочке "спасибо", потому что я не хотел. Я бабушке
ягоды отдал.
Бабушка стала вверх показывать:
- Вон, гляди, ягоды - это все шелковица. Малина на кусте растет, а не
на дереве.
А я не хотел глядеть, потому что все девочки и все мальчики тоже стали
глядеть и пальцами на дерево показывать: - Ось, ось!
А я не глядел на дерево, а глядел, как другая лошадка пьет. Дядя Опанас
потом залез к нам на скамеечку, и мы поехали. Мальчики немножко побежали, а
один поехал, потому что он сзади прицепился. А потом он отцепился. Только он
крикнул:
- Я знаю, вы у колхоз едете!
Мне стало жарко, потому что солнце было очень сильное и прямо на нас.
Бабушка сняла с меня курточку и туфли, и носочки. Я сказал, что хочу
пить.
Дядя Опанас сказал, что он тоже хочет пить и что мы с ним будем в
колхозе есть арбуз. Как приедем, так сразу будем есть арбуз. Я хотел с дядей
Опанасом есть арбуз и не стал просить пить.
Дорога пошла вверх, и лошадки стали идти тихо. Не бежали, а шагом шли.
Дядя Опанас соскочил на дорогу. Он вожжи не выпустил, а пошел рядом. Это он
потому выскочил, чтоб лошадкам без него было легче.
А потом дядя Опанас говорит:
- Вон какой хлеб у нас!
А там никакого хлеба не было.
Там сбоку стояли соломенные горки.
Я думал, что дядя Опанас нарочно говорит, и закричал:
- Я знаю, это солома!
А дядя Опанас говорит:
- Нет, хлеб.
Я стал смеяться, потому что хлеб не такой. Я сказал, что знаю, какой
хлеб: круглый, и его можно есть.
Дядя Опанас сказал, что и этот есть можно.
Я спросил:
- А как же его есть?
Я все думал, что он нарочно. И сказал:
- Ха-ха-ха! Вы его не будете есть.
Дядя Опанас сказал:
- А вот и буду.
И отдал бабушке вожжи. А потом говорит:
- А ну, пойдем со мной! Увидишь, как я буду есть.
Снял меня на землю, и мы пошли по дороге. Прямо к этой соломе. Только я
не мог идти. Потому что из земли тоже росла солома. И она сострижена и стоит
торчком. Как щетка. Она мне заколола ногу, потому что я был босиком.
И я закричал:
- Ай, ай!
И сел на землю. И стал плакать. А дядя Опанас взял меня на руки и
понес. Прямо к этой соломе. А эта солома лежала горкой. Дядя Опанас сказал,
что это - копна и что он сейчас будет есть. Дядя Опанас поставил меня на
землю так, чтобы меня не кололо. Потом он потянул одну соломинку. А там на
конце вдруг толсто. И все волосики, волосики.
И дядя Опанас сказал:
- Ось колос, а в нем зерно.
И он пальцами стал вынимать из колоса зернышки. Они круглые и немножко
длинные.
Дядя Опанас их набрал в руку, а потом сказал:
- Видал?
Я говорю:
- Видал.
Потом дядя Опанас сказал:
- А теперь съем.
Он взял и с руки высыпал себе в рот все зернышки. И стал есть зубами. А
потом сказал:
- Вот и съел? Видал?
Я сказал:
- Я тоже хочу.
Дядя Опанас вытянул еще соломину, и на ней тоже был колос. Он мне дал.
А потом вдруг говорит:
- А кони наши где?
И схватил меня. И понес бегом. Мы побежали по полю. А на поле все
стояли эти копны из соломы. А там на каждой соломине - колос, а в колосе -
зерна. И их можно есть.
Дядя Опанас поставил меня на дорогу. Там пыль и очень мягко. И мы
побежали догонять бабушку. А бабушка не ехала, а стояла, потому что она
остановила лошадей. Потом мы все сели и поехали. И я бабушке показывал,
какой колос. Я тоже вынимал из него зерна, как дядя Опанас. Я их тоже стал
есть. Они твердые, и их надо раскусывать. А потом зубами тереть. Бабушка
сказала, что их всегда на мельнице трут. Их до того трут, что они делаются
совсем как порошок. И это мука. А потом муку вместе с водой перемешивают, и
это тесто. Из него налепят караваев и положат в печку. И выйдет хлеб. А я
сказал, что все равно это хлеб, потому что можно и так есть, только очень
долго. И я все зерна съел. Их было очень много в колосе.
Мы ехали, ехали, и вдруг я закричал:
- Паровоз! Паровоз! Вон поезд идет! И товарный вагон!
А бабушка и дядя Опанас стали говорить:
- Где, где?
Я им показал где. Бабушка засмеялась, а дядя Опанас сказал:
- А что ж твой поезд стоит?
А там стоял паровоз. Только у него высокая труба. А сам он очень
маленький. А вагон очень большой. Прямо как дом. Дядя Опанас тоже стал
смеяться.
И они стали вместе с бабушкой говорить:
- Что же он никуда не едет, твой паровоз?
А потом бабушка сказала, что это молотилка.
Я рассердился, что они смеются, и сказал:
- Я знаю: колотилка.
Дядя Опанас еще больше стал смеяться. И сказал:
- Как тебя в нее вкинуть, так она тебя хорошо поколотит. Вон, смотри,
как туда хлеб кидают.
Мы совсем близко подъехали, и я увидел, что там много людей и они туда
кидают. Это они в молотилку кидали такой хлеб, как мы с дядей Опанасом
видели. А молотилка эта - как вагон большой. В нее кидают хлеб, и его там
так колотит, в этой молотилке, что из него все зернышки выпадают. Изо всех
колосьев. В этой молотилке в середине такая машина устроена, чтоб
выколачивать зернышки. Только эта машина сама крутиться не может, ее крутить
надо. И ее не люди крутят, а тот паровозик.
Дядя Опанас сказал, что этот паровозик сам никуда не ходит.
А он только молотилку крутит. И его называют не паровоз, а локомобиль.
Я сначала не мог сказать "локомобиль", а потом мог.
Потому что я все говорил:
- Локомобиль, локомобиль.
Бабушка сказала мне:
- Перестань!
А я сказал, что я есть хочу. Дядя Опанас сказал, что он тоже хочет
есть. Только он яблоко будет есть. Потому что мы скоро приедем. Я тоже
сказал, что я буду только яблоко есть. Дядя Опанас вынул яблоко из кармана.
Он пустил вожжи и захватил руками яблоко крепко-крепко. А оно - крак!..
- и поломалось. И он дал мне половинку. А бабушке дал целое. Бабушка сказала
- Куда кидать его будут?
Она сказала, что в реку. Сначала кинут, а потом вытянут. А невод - это
сетка. Очень большая. Ею рыбу ловят.
Я все равно не знал, как это ловят, и очень хотел пойти глядеть.
И я все говорил:
- Ну, пойдем! Ну, пойдем!
А они чай пили. Выпьют - и опять пьют.
Я говорил:
- Не надо чай пить.
И хотел начать плакать, а бабушка сказала, чтоб я вышел во двор и чтоб
там поплакал, потому что все равно теперь невод не бросают, а когда будет
вечер, тогда будут бросать.
Я сел на сундук. Там коврик лежал. Я потом лег на коврик и не заплакал,
потому что заснул.
Мы пошли на реку. Там на песке лежала сетка. Она из веревок. Мы долго
шли, пока пришли, где ее конец. Вот это какой невод! У него чурочки
привязаны на одной стороне. А это не чурочки, а пробки, только они такие
большие. А на другой стороне у невода не пробки, а какие-то железки. Это,
мне бабушка сказала, чтоб он тонул.
Очень много людей нашло смотреть, как невод будут кидать и как рыбу из
воды вытянут. Вдруг приехала лодка, очень большая, и в ней дяди. Они рыбаки.
И в лодку стали складывать невод. Весь невод туда складывать стали. И
вышла гора. А веревку не взяли. Она у нас осталась. Она привязана к берегу.
Потом как стали рыбаки веслами грести, так лодка пошла, прямо как
пароход. А уйти она все равно не могла, потому что веревка от невода
осталась у нас. А веревка не стала их пускать. Они тогда начали невод
выбрасывать вон.
Они его кидают, и их пускает немножечко ехать, а потом они еще кидают,
и тогда опять им можно немножечко ехать.
И они стали потом снова поворачивать к берегу, только уж далеко-далеко
от нас. И там они уж все выкинули, они только сами остались, и у них
веревка. Они ее привезли на берег и сами с ней выскочили.
И я увидел: на воде цепочка плавает, а бабушка сказала - это пробки и
это от невода.
А я сказал, что невод утонул.
Бабушка сказала, что низ утонул, а верх плавает.
А я кричал:
- Нет, утонул, утонул!
А там один дядя. Он приехал на телеге. И у него стояла там телега и
лошадь.
Он подошел и говорит:
- Чего это ты кричишь? Кто утонул? Никто не утонул, не кричи.
А я сказал:
- Не кто, а невод.
Дядя сказал:
- Он не утонул, а он в воде стоит, как стенка.
Я говорю:
- Как это - стенка?
А дядя стал рукой показывать и говорит:
- Вон, где пробки на воде, это верх, и оттуда он вниз висит до самого
дна, а железки на самом дне лежат. И теперь рыбе никуда нельзя уйти, потому
что ее неводом загородили.
Я не стал на дядю глядеть, потому что рыбаки начали наматывать веревки
на катушки. Потому что там большие катушки на берегу стояли. Больше, чем
человек. И из катушек большие палки торчали.
Рыбаки эти палки пихали со всей силы, и катушки вертелись. И все
наматывали веревку. А тут мальчик какой-то закричал:
- Ой, тянут, тянут!
И еще мальчики побежали и стали рыбакам помогать крутить катушки. Я
тоже хотел побежать и тоже закричал:
- Ой, ой, тянут!
Бабушка меня за руку держала, а я вырвал руку и побежал. Бабушка не
побежала. А потом я прибежал, где рыбаки, и не мог достать, чтоб палку
пихать, и я стал мальчика одного сзади пихать, чтоб помогать. А они начали
смеяться, а я все равно пихал.
Тогда пришла бабушка и сказала, что я нехорошо делаю и дядям мешаю, и
они боятся, что на меня наступят.
Один дядя все кричал:
- А ну, еще! А ну, навались!
И я тоже кричал:
- А ну, навались!
Мне очень хотелось, чтоб и я тоже толкал, а бабушка сказала, что
довольно, и меня потянула. Я не плакал, потому что все глядели и мальчики
смеялись.
Потом я посмотрел на реку, а пробки совсем уж близко были. И рыбаки
пошли прямо в воду и стали тащить, где пробки. И стал из воды выходить
невод. И все люди побежали смотреть, что там будет.
А там большой-большой мешок. Он тоже из сетки, и в нем что-то было
видно. А потом его еще вытянули, и там были рыбы. Они очень блестели и
прыгали, а их вынимали оттуда.
Один - самый главный - рыбак все кричал:
- Гляди, щука! Береги руки!
Меня бабушка тянула вперед, чтоб я видел. А я все равно видел, я сел на
корточки и через ноги видел. Потому что дядя стоял. Если тетя какая-нибудь
станет, то юбка, и ничего не видно. А это впереди дядя был, что приехал с
лошадью. Я тоже закричал:
- Щука! Береги руки!
Этот дядя посмотрел на меня и потом говорит:
- А ты знаешь, какая щука?
Я ничего не сказал, потому что не знал, какая. А дядя вдруг схватил
одну рыбу и говорит:
- Вот она, щука! Сунь ей палец - откусит.
А я встал - и назад, потому что он прямо на меня щукой. Она хотела
выскочить, и я боялся - вдруг он ее пустит и она меня укусит.
А один мальчик мне показал руку.
- Вот, - говорит, - пальца нет. Это щука откусила.
Дядя взял и щукой на меня пихнул и крикнул:
- У-ух!
Я закричал:
- Ой!
И я зашел скорей за бабушку, потому что он мне щукой в самый нос, а она
живая. Потом были совсем широкие рыбы, и дядя говорил, что это лещи.
Рыб всех вынимали из невода, и там были совсем маленькие еще, с
красненькими перышками, и это окуньки, я знаю, потому что мы потом ели
таких.
Мы у той тети ночевали и вечером ели окуньков: у них красненькие
перышки снизу.
И еще я потому знаю, что один дядя-рыбак дал мне такого окунька и
сказал:
- Держи! Ты помогал, вот тебе за работу.
А я боялся держать, потому что он был живой и дергался. Я все-таки
держал, а потом дал бабушке, чтоб она держала. А в неводе все рыбы, рыбы, и
вдруг была шапка, совсем мокрая и черная. Бабушка сказала, что это
какой-нибудь мальчик уронил в воду, она намокла и потонула.
Бабушка сказала, что вот уже темно совсем и надо идти, что теперь рыбу
уже положили на телегу и вон дядя повез ее.
А мальчишки все набрали маленьких рыбок. Они в шапки набрали и понесли.
Я сказал, что тоже хочу в шапку, а бабушка сказала, что мне уже дали рыбку,
а они побольше - им и дали побольше.
Я сказал, что боюсь щуки. Бабушка сказала, что ее надо бояться. Она
очень кусачая, она всех рыб заедает, даже маленьких утеночков хватает. Они
плывут по воде, а она снизу зубами за ножки утянет и съест.
У ней во рту все зубы, и очень острые, как булавки. Даже хуже.
Бабушка сказала, что мы сейчас пойдем в деревню - купим молока. Я
молока попью, и спать.
Бабушка сказала, что вот в эту стеклянную банку мы молока возьмем.
А потом вдруг говорит:
- А мы вот что сейчас сделаем.
И пошла к самой реке. И в банку набрала воды прямо из реки. И туда
окунька кинула. А он взял и стал там плавать! Я закричал: "Ура! Ура!" - и
стал хлопать в ладоши. И кричал:
- Смотрите! Смотрите, что у нас!
И никто не пришел, потому что мальчики ушли домой с рыбами. Я сказал
бабушке, чтоб дала мне нести. А бабушка сказала, что я буду смотреть на
рыбку, а не на дорогу и упаду. И тогда все пропало, потому что банка
разобьется и тогда что мы будем делать?
И мы принесли окунька к тете, у которой нам ночевать. А за молоком не
пошли. Потому что у тети молоко уже было. Окунька поставили на стол, и он
плавал в банке. Мы пили молоко и смотрели на окунька. Я тете сказал, что мы
его в Киев повезем и он у нас будет жить. И я ему буду давать есть каждый
день. И что я ему буду все давать.
Тетя засмеялась и сказала, что, наверное, я ему компот буду давать. А
бабушка не стала смеяться и сказала, что она знает, как с рыбками надо. И
что у нее есть про это книжка. А у знакомых есть большой ящик, стеклянный
такой. И она принесет его к нам. И туда можно воду наливать. Мы нальем, и
будет видно, что там окунек делает. А он там плавать будет.
Я сказал тете:
- Вот и совсем не компот. И ничего не смешно.
И сказал:
- Ага!
Бабушка вдруг рассердилась и сказала:
- Фу, как гадко говоришь! Выйди из-за стола.
Я сначала не вышел, а потом вышел.
Бабушка велела, чтоб я сейчас же раздевался, и там, на сундучке, -
постель.
Я хотел лечь, а бабушка мне сначала ноги помыла в тазике и ничего не
говорила. Только говорила:
- Фу, как гадко!
Потом я лег и потихоньку говорил:
- Вовсе не компот. И не смешно.
А потом заснул.
Утром мы поехали домой. И повезли окунька. На пароходе все смотрели и
говорили:
- Это что же?
И потом говорили:
- Ишь, окунек какой!
И все знали, что я окунька везу.
Я сам его все время держал.
А когда мы с бабушкой пили чай в Киеве, Клава тоже с нами пила. И
смотрела, как плавает окунек. Она принесла камешков, чтоб пустить к нему в
банку. Бабушка сказала, чтоб камешки сначала помыть под краном, а потом
пускать.
Клава помыла и напустила камешков к окуньку.
Вдруг кто-то позвонил, и Клава побежала спрашивать кто. А это пришел
один дядя. Бабушка сказала:
- Здравствуйте! Садитесь, пожалуйста. Выпейте чайку с нами.
И сказала: "Матвей Иванович", и еще сказала: "пожалуйста".
Я тоже говорил "Матвей Иванович" и "пожалуйста", потому что он мне
очень понравился. У него большие сапоги, как у военного, и очень красивая
рубашка, потому что на ней сделаны разные цветочки: красненькие, и
черненькие, и желтенькие. Он сел, а потом встал и сказал:
- Что ж яблочка-то? Я же вам яблочков привез.
Он пошел в прихожую. И Клава за ним побежала. А я не побежал, потому
что бабушка сказала:
- Сиди, пожалуйста.
Клава все равно ничего не увидала, потому что Матвей Иванович принес
деревянный чемоданчик. И ничего не было видно. Потом он сел и чемоданчик
положил на колени. А Клава за ним стояла и все смотрела. Бабушка ей сказала:
- Не егози и сядь на место.
Она села, а я ей сказал, только тихонько:
- Ага!
Матвей Иванович раскрыл чемоданчик и вынул оттуда яблоко.
Оно было такое большое, что больше бабушкиной чашки. И очень красивое.
Оно очень красное.
Бабушка сказала:
- Кладите на блюдечко.
А оно - как раз во все блюдечко. Такое большое. И потом Матвей Иванович
еще вынул, и еще, и еще. И весь стол заставил яблоками.
И все говорит:
- Ось, ось, ось...
А это не ось, а значит "вот".
И сказал:
- Ось какие у нас!
Бабушка говорит:
- Это что же, апорт?
Матвей Иванович говорит:
- Да, да. Это апорт.
Это такие яблоки называются "апорт".
А потом мы стали их есть, и они очень вкусные.
Мне было жалко есть мое яблоко, потому что оно очень красивое. И я его
катал по дивану. Бабушка сказала, пусть оно будет мое, а есть мне дала
половину от своего яблока. Я ее очень долго ел, а потом оставил на после. А
Матвей Иванович стал смеяться. Он меня не "мальчиком" называл, а
"хлопчиком".
Матвей Иванович сказал:
- Ха-ха-ха! Хлопчик ел-ел, аж уморился. Приезжай к нам. Я тебе яблочков
дам. Ось каких!
И стал показывать на пальце. Совсем немножко. Я сказал:
- Я знаю, это не яблочко, а вишня.
Матвей Иванович опять стал смеяться:
- Ха-ха-ха! Вишни уже все поели и на варенье поварили. А то яблочки.
И все стали на меня глядеть, и Клава тоже.
Я сказал:
- Я все равно знаю: это не живое, а кукольное яблочко. Это на елке
такие.
Матвей Иванович меня потянул за руку, совсем к себе. И посадил на
коленку.
- Ты слухай, хлопчик!
Я засмеялся, что "слухай". И Матвей Иванович тоже засмеялся. И опять
сказал:
- Ты слухай!
И сказал, что есть дерево большое, а яблочки на нем маленькие, как
вишни, и их там много-много. И они настоящие. И в них тоже косточки. Если
косточку посадить в землю, так вырастет дерево, а потом на нем яблочки
вырастут. Тоже такие маленькие. Из них варенье варят. И еще у них растут
яблочки побольше. Они - как мой кулак. Матвей Иванович сказал, чтоб я кулак
сделал и чтоб я всем показал. И я Клавке показывал. Она тоже кулак сделала.
А Матвей Иванович сказал, что не такие, а такие, как мой. И потом есть
яблочки длинненькие. Только их очень мало.
А еще есть такие зеленые. А они совсем не зеленые, а поспели. И очень
вкусные. А потом у них есть сливы. Есть очень большие. Чуть не с яйцо. И
желтого цвета. И что если я две такие съем, так больше уж мне нельзя давать.
Потому что я могу объесться. А Клава может съесть только три таких. А
бабушка сказала, что она знает эти сливы и больше одной никогда не ест. Даже
когда в варенье.
Я стал тихонько просить, чтоб туда ехать. И чтоб сейчас. А Матвей
Иванович услыхал и сказал, что это далеко и что туда надо ехать на лошадях.
Что весь этот сад в колхозе. И я увижу, какой это колхоз, когда приеду с
бабушкой на лошадях.
Я сказал:
- Ну да! А у нас лошадей нет.
Матвей Иванович сказал, что у них есть лошади. Много всяких. И он
пришлет, чтоб повезли бабушку. И меня тоже. Потому что там очень хотят, чтоб
бабушка приехала и научила бы девочек делать корзиночки. И еще - чтобы
показала, как делать представление. Потому что у них есть школа, и в школе
будут устраивать представление.
Мальчики и девочки оденутся по-разному и будут представлять про
партизан. Это про войну. И как царских генералов выгоняли вон. А царские
генералы хотели все отобрать. Бабушка сделает, что мальчики оденутся, как
генералы. А другие мальчики и девочки будут партизаны и будут их выгонять.
Я сказал, что я тоже хочу посмотреть, как генералов будут выгонять. И
маленькие яблочки тоже хочу. И сливы великанские тоже хочу.
А Матвей Иванович все смеялся и говорил:
- Ге-ге! У нас еще орехи растут. От них пальцы черные.
Я сказал, что вовсе не черные. И что Матвей Иванович нарочно говорит. А
я не боюсь.
Матвей Иванович сказал:
- Ось побачишь.
Я слез с колена и тихонько сказал бабушке:
- Что это: "Ось побачишь"? Зачем он мне так говорит?
А бабушка сказала:
- Это значит: "Вот увидишь".
И Матвей Иванович сказал, что орехи так пачкают, что хуже, чем чернила:
потом три дня руки не отмоешь.
Потом Матвей Иванович стал уходить. А бабушка ему говорила, чтоб он еще
чай пил. Он сказал, что он больше не хочет чай пить, а чтоб бабушка съела
грушу. Он пошел в прихожую, и Клавка опять за ним побежала. И я тоже
побежал. Я только до двери добежал. И увидал, что у Матвея Ивановича там
корзиночка с крышечкой. Крышечка тоже из прутиков.
Матвей Иванович вынул оттуда грушу, большую-пребольшую. Он ее за
хвостик понес прямо к бабушке.
Груша совсем коричневая, как будто печеная. А она не печеная. И ее надо
тихонько брать, потому что очень мягкая.
Бабушка закричала:
- Ах, какой большой дюшес!
Я тоже стал кричать:
- Почему дюшес?
Бабушка сказала:
- А это груша - дюшес.
А я кричал, чтоб мне дали подержать. И мне дали немножко подержать. А
есть ее никому не дали. Бабушка сказала, что сначала ее нарисует, чтоб потом
девочкам вышивать. Потому что она очень красивая.
А Матвей Иванович говорил, что скоро пришлет лошадей. И нас повезут в
колхоз, где все растет. И яблоки всякие, и маленькие и большие. Груши, вот
такие, прямо на дереве висят, и еще есть ягоды разные.
А потом прямо на земле растут арбузы, и я увижу, как они растут. И там
есть один такой большой, что его повезут показывать в Москву. Потому что он
- прямо как самовар.
Я хотел плакать, чтоб меня Матвей Иванович взял с собой. А бабушка на
меня поглядела, и я не стал. А потом Матвей Иванович погладил нашу кошку и
сказал:
- Ну, бувайте здоровеньки.
И ушел.
А мы все пошли опять смотреть грушу. Бабушка ее стала рисовать, и я
тоже захотел рисовать. И Клава тоже стала рисовать. У Клавы немножко вышло,
а у меня не вышло. А я все равно нарисовал домик.
А у бабушки вышла настоящая груша. Только она очень долго рисовала.
А мы с Клавой стали ловить кошку, чтоб ее купать. Бабушка услыхала и
сказала, чтоб не смели. А что кошку можно чесать гребешком.
И мы с Клавой стали чесать.
Я все бабушку спрашивал, когда поедем в колхоз. А потом вдруг утром
бабушка меня разбудила и сказала, чтоб я скорей одевался и что лошади
приехали. И чтоб я очень скоро пил молоко. И зажгла электричество, потому
что было не очень светло. Мы скорей пошли на улицу, а там стояли две лошади
и тележка, очень красивая. Она зеленая, и еще цветочки нарисованы. А на
тележке скамеечка. Около лошадей стоял дядя. Он поправлял у лошадей на
головах волосы.
Он сказал бабушке:
- Здравствуйте, Марья Васильевна! С внучком?
Бабушка сказала:
- Здравствуйте, Опанас.
И дядя Опанас стал бабушке помогать залезть в тележку. А потом взял
меня под мышки и посадил рядом с бабушкой на скамеечку. А скамеечка не
просто скамеечка, а это козлы, чтобы сидеть и править.
Дядя Опанас тоже к нам залез. И тоже сел на скамеечку.
Мы поехали, и наша скамеечка стала немножко подскакивать. И потом опять
вниз. И нас качало. Это потому, что под скамеечкой такое железо подставлено:
оно гнется очень, и нас оно качало.
Я стал еще больше качаться и толкал бабушку и дядю Опанаса, и мы все
смеялись. А на улицах совсем никого не было. Бабушка сказала, что все еще
спят в постелях. Лошади очень скоро бежали, а дядя Опанас только кнутик
достал, они сразу еще скорей. Мы с бабушкой чуть назад не упали. У скамеечки
сзади спинка есть, потому мы с бабушкой и не упали назад.
И дядя Опанас смеялся и говорил:
- А вы держитесь!
Я попросил дядю Опанаса, чтоб дал мне кнутик держать. Я только держать
его буду. И я держал. А потом мне стало холодно. Бабушка закрыла меня
платком. Я сказал, чтоб теперь бабушка подержала кнутик, потому что я спать
захотел. И я заснул, а бабушка меня держала, чтоб я не упал.
Я проснулся. А мы не едем, а стоим. И мы не в Киеве, потому что просто
под деревом стоим.
И дома такие, как там, где мы невод смотрели. А кругом стоят мальчики и
девочки. Они все босиком, и все на нас с бабушкой смотрят, и все говорят:
- Бачь - хлопчик! Бачь, який хлопчик!
И на меня пальцами показывают.
Их очень много было. Дядя Опанас ушел, и я немножко забоялся и не стал
на мальчиков глядеть. Я стал вверх глядеть, на дерево.
А один мальчик крикнул:
- Гей, хлопче! Як тебя зваты?
Бабушка сказала, чтоб я ответил, что меня Алешей зовут. А я хотел
заплакать, потому что они все стоят и глядят.
А тот мальчик совсем подошел и на колесо влез и прямо мне сказал, чтоб
я говорил, куда еду. А я в платок спрятался. Все мальчики стали смеяться и
кричали:
- Гу! Гу!
Бабушка сказала им, что я испугался. А они все равно кричали "гу".
Потом они сразу перестали, а это дядя Опанас пришел.
И я стал глядеть, как он ведро держал, а лошадь - мордочкой в ведро и
все ведро выпила. Дядя Опанас опять ушел, и я видел, что он пошел по дороге.
Там был на земле круг большой из камня. А посредине дырка. Дядя Опанас
в дырку пустил ведро. Ведро не упало, потому что на веревке. Дядя Опанас
веревку пускал, пускал, а потом стал вверх тянуть.
Я стал бабушку спрашивать:
- Почему? Почему?
Бабушка сказала, что не "почему", а что там яма. Ее нарочно выкопали.
Она очень глубокая, и там внизу вода. И это называется колодец. Туда из
земли вода натекает. А камни кругом - это чтоб не упал никто. Оттуда все
воду берут.
Я сказал, что боюсь мальчиков. Бабушка сказала, чтоб я не боялся и что
мы сейчас дальше поедем. Надо и другую лошадку напоить. А потом девочка одна
тоже полезла к нам и стала мне в руки давать ягодки. Они совсем черные, и на
каждой ягоде - много маленьких. Бабушка сказала:
- Возьми.
Я взял и сказал, что знаю: это малина.
А девочка сказала:
- Не знаешь - то шелковица.
И засмеялась. Я хотел бросить ягоды: чего она смеется и нарочно говорит
"шелковица"?
А бабушка сказала:
- Ну да, шелковица. Скажи спасибо.
И сама сказала девочке "спасибо", потому что я не хотел. Я бабушке
ягоды отдал.
Бабушка стала вверх показывать:
- Вон, гляди, ягоды - это все шелковица. Малина на кусте растет, а не
на дереве.
А я не хотел глядеть, потому что все девочки и все мальчики тоже стали
глядеть и пальцами на дерево показывать: - Ось, ось!
А я не глядел на дерево, а глядел, как другая лошадка пьет. Дядя Опанас
потом залез к нам на скамеечку, и мы поехали. Мальчики немножко побежали, а
один поехал, потому что он сзади прицепился. А потом он отцепился. Только он
крикнул:
- Я знаю, вы у колхоз едете!
Мне стало жарко, потому что солнце было очень сильное и прямо на нас.
Бабушка сняла с меня курточку и туфли, и носочки. Я сказал, что хочу
пить.
Дядя Опанас сказал, что он тоже хочет пить и что мы с ним будем в
колхозе есть арбуз. Как приедем, так сразу будем есть арбуз. Я хотел с дядей
Опанасом есть арбуз и не стал просить пить.
Дорога пошла вверх, и лошадки стали идти тихо. Не бежали, а шагом шли.
Дядя Опанас соскочил на дорогу. Он вожжи не выпустил, а пошел рядом. Это он
потому выскочил, чтоб лошадкам без него было легче.
А потом дядя Опанас говорит:
- Вон какой хлеб у нас!
А там никакого хлеба не было.
Там сбоку стояли соломенные горки.
Я думал, что дядя Опанас нарочно говорит, и закричал:
- Я знаю, это солома!
А дядя Опанас говорит:
- Нет, хлеб.
Я стал смеяться, потому что хлеб не такой. Я сказал, что знаю, какой
хлеб: круглый, и его можно есть.
Дядя Опанас сказал, что и этот есть можно.
Я спросил:
- А как же его есть?
Я все думал, что он нарочно. И сказал:
- Ха-ха-ха! Вы его не будете есть.
Дядя Опанас сказал:
- А вот и буду.
И отдал бабушке вожжи. А потом говорит:
- А ну, пойдем со мной! Увидишь, как я буду есть.
Снял меня на землю, и мы пошли по дороге. Прямо к этой соломе. Только я
не мог идти. Потому что из земли тоже росла солома. И она сострижена и стоит
торчком. Как щетка. Она мне заколола ногу, потому что я был босиком.
И я закричал:
- Ай, ай!
И сел на землю. И стал плакать. А дядя Опанас взял меня на руки и
понес. Прямо к этой соломе. А эта солома лежала горкой. Дядя Опанас сказал,
что это - копна и что он сейчас будет есть. Дядя Опанас поставил меня на
землю так, чтобы меня не кололо. Потом он потянул одну соломинку. А там на
конце вдруг толсто. И все волосики, волосики.
И дядя Опанас сказал:
- Ось колос, а в нем зерно.
И он пальцами стал вынимать из колоса зернышки. Они круглые и немножко
длинные.
Дядя Опанас их набрал в руку, а потом сказал:
- Видал?
Я говорю:
- Видал.
Потом дядя Опанас сказал:
- А теперь съем.
Он взял и с руки высыпал себе в рот все зернышки. И стал есть зубами. А
потом сказал:
- Вот и съел? Видал?
Я сказал:
- Я тоже хочу.
Дядя Опанас вытянул еще соломину, и на ней тоже был колос. Он мне дал.
А потом вдруг говорит:
- А кони наши где?
И схватил меня. И понес бегом. Мы побежали по полю. А на поле все
стояли эти копны из соломы. А там на каждой соломине - колос, а в колосе -
зерна. И их можно есть.
Дядя Опанас поставил меня на дорогу. Там пыль и очень мягко. И мы
побежали догонять бабушку. А бабушка не ехала, а стояла, потому что она
остановила лошадей. Потом мы все сели и поехали. И я бабушке показывал,
какой колос. Я тоже вынимал из него зерна, как дядя Опанас. Я их тоже стал
есть. Они твердые, и их надо раскусывать. А потом зубами тереть. Бабушка
сказала, что их всегда на мельнице трут. Их до того трут, что они делаются
совсем как порошок. И это мука. А потом муку вместе с водой перемешивают, и
это тесто. Из него налепят караваев и положат в печку. И выйдет хлеб. А я
сказал, что все равно это хлеб, потому что можно и так есть, только очень
долго. И я все зерна съел. Их было очень много в колосе.
Мы ехали, ехали, и вдруг я закричал:
- Паровоз! Паровоз! Вон поезд идет! И товарный вагон!
А бабушка и дядя Опанас стали говорить:
- Где, где?
Я им показал где. Бабушка засмеялась, а дядя Опанас сказал:
- А что ж твой поезд стоит?
А там стоял паровоз. Только у него высокая труба. А сам он очень
маленький. А вагон очень большой. Прямо как дом. Дядя Опанас тоже стал
смеяться.
И они стали вместе с бабушкой говорить:
- Что же он никуда не едет, твой паровоз?
А потом бабушка сказала, что это молотилка.
Я рассердился, что они смеются, и сказал:
- Я знаю: колотилка.
Дядя Опанас еще больше стал смеяться. И сказал:
- Как тебя в нее вкинуть, так она тебя хорошо поколотит. Вон, смотри,
как туда хлеб кидают.
Мы совсем близко подъехали, и я увидел, что там много людей и они туда
кидают. Это они в молотилку кидали такой хлеб, как мы с дядей Опанасом
видели. А молотилка эта - как вагон большой. В нее кидают хлеб, и его там
так колотит, в этой молотилке, что из него все зернышки выпадают. Изо всех
колосьев. В этой молотилке в середине такая машина устроена, чтоб
выколачивать зернышки. Только эта машина сама крутиться не может, ее крутить
надо. И ее не люди крутят, а тот паровозик.
Дядя Опанас сказал, что этот паровозик сам никуда не ходит.
А он только молотилку крутит. И его называют не паровоз, а локомобиль.
Я сначала не мог сказать "локомобиль", а потом мог.
Потому что я все говорил:
- Локомобиль, локомобиль.
Бабушка сказала мне:
- Перестань!
А я сказал, что я есть хочу. Дядя Опанас сказал, что он тоже хочет
есть. Только он яблоко будет есть. Потому что мы скоро приедем. Я тоже
сказал, что я буду только яблоко есть. Дядя Опанас вынул яблоко из кармана.
Он пустил вожжи и захватил руками яблоко крепко-крепко. А оно - крак!..
- и поломалось. И он дал мне половинку. А бабушке дал целое. Бабушка сказала