Страница:
– Крепись, чувак, – похлопал я расстроенного Ашгарра по плечу. – И утешься тем, что он по жизни неудачник.
– И давно тебя насчёт этого парня озарило? – поинтересовался поэт.
– Только что. На пролёте между первым и вторым. Снизошло, понимаешь ли, такое вот откровение.
– Думаешь, это продолжение прошлогодней истории?
– Думаю, да.
Рассеяно покивав, Ашгарр сунул бутылку с соком в морозильник. Вот же как загрузился капитально. Получив отрезвляющий подзатыльник, очнулся, исправил ошибку, после чего спросил:
– Как думаешь, почему из двухсот шестидесяти пяти именно наш Тайник выбран для Атаки?
– Да чёрт его знает, – пожал я плечами. – А какая, собственно, разница?
– Для космоса – никакой. Для нас – существенная. Хочется надеяться, что данный Тайник выбран не потому, что агрессор посчитал местного Хранителя слабаком.
– Хочется – надейся.
– Куратору нужно сообщить, – напомнил Ашгарр.
– Нужно, – согласился я, однако тут же и оговорился: – Но пока, пожалуй, с докладом повременим.
– Но ведь положено.
– Мало ли что положено. Много чего положено. С ума можно сойти, сколько всего положено. Просто офигеть сколько всего. Столько, что всего и не исполнишь. Так что – повременим. Чуток. Ну а уж потом доложим. Обязательно. Всенепременно. Так доложим, что никому мало не покажется.
– Чего-то я, Хонгль, не понимаю тебя, – признался Ашгарр. – Какой смысл тянуть? Ведь дело так может обернуться, что поддержка понадобиться. Ты сам подумай.
– Поддержка? – Я ухмыльнулся. – Поддержка – это хорошо. Поддержка – это здорово. Плохо то, что, получив поддержку, свяжем себя по рукам и ногам. Однозначно лишимся гибкости манёвра. Не знаю как ты, а лично я гибкость собственного манёвра ставлю гораздо выше любой поддержки со стороны.
– Ты это о чём?
– Не понимаешь?
– Нет.
– А ты догадайся с трёх раз.
Ашгарр догадался с первого:
– Ты о спасении Леры?
– Так точно, чувак, – кивнул я. – Так точно. Где она кстати?
– Там. – Ашгарр махнул рукой. – Хандрит. Телек смотрит.
Войдя уже через несколько секунд в комнату Ашгарра, я увидел, что лежащая на кровати Лера действительно пялится в ящик. Со скучающим, так не свойственным для её деятельной натуры, видом. На моё появление девушка никак не отреагировала, шуметь я не стал, аккуратно присел на край кровати, замер, тоже уставился на экран и стал наблюдать, как два потерянных для народного хозяйства паренька разыгрывают сценку в жанре стэнд-ап. Сценка была занимательной. Первый паренёк пытался узнать у второго, что такого ужасного с ним приключилось за то время, пока они не виделись. Второй уверял, что в этом смысле – ничего. Абсолютно ничего. Всё у него нормально. Первый второму почему-то не верил, искренне за него беспокоился и настаивал на правдивом ответе. Второй какое-то время недоумевал, потом настырность первого его достала, причём достала так основательно, что он начал отбиваться. Сперва вяло, затем всё настойчивее. А первый наседал и наседал. Наконец второй не выдержал и стал грубить откровенно. Первый не отступал и нудил, нудил, нудил. В итоге абсурд достиг предела, и они благополучно расплевались. Чего, собственно, и следовало ожидать.
Когда сценка закончилась, случился блок рекламы. Лера вздохнула. Я скосился на неё и, кивнув в сторону телевизора, попытался завязать разговор:
– Что за клоуны были?
– Резиденты "Камеди Клаб", – не поворачивая головы, пояснила девушка. – Того, что справа стоял, Гариком "Бульдогом" Харламовым зовут. Того, что слева, – Тимуром "Каштаном" Батрутдиновым. А что, шеф, вам не понравилось?
– Отчего же, понравилось. Правда, ребята содрали эту сценку из одного широко известного в узких кругах фильма.
– Да-а? – апатично протянула Лера. – Из какого?
– "Кофе и сигареты" называется, – ответил я.
Лера призналась:
– Слышала, но не видела. – После чего ещё раз вздохнула нерадостно и, чуть помолчав, совершенно безучастным, каким-то не своим, убитым голосом уточнила: – Про что фильм?
– Трудно сказать про что, – задумался я. – Знаешь… Пожалуй, не смогу сказать про что. Могу только сказать, о чём. О взаимоотношениях человеческих. Впрочем, как и всегда у Джармуша.
– О, о, о, – пропела Лера. – Выходит, парни слямзили сюжет у самого Джармуша?
Я кивнул:
– И даже глазом черти не моргнули.
– Осуждаете?
– Ни разу. Пофиг. Только одно скажу: у ребят отличный вкус, правильные фильмы смотрят. Хотя чему тут удивляться: надо же им, звёздно-талантливым, как-то предохранять себя от собственных перехлёстов.
Реакция Леры на мои ничего, в общем-то, незначащие слова, была не совсем неадекватной. Она вдруг резко вырубила телевизор, отбросила в сторону пульт и запричитала:
– Они талантливые, они известные, они крутые, они звёзды, а я… А я… А я бездарная серая мышь. Вот. Даже не мышь, а мышка. Даже не мышка, а… Никто. Вот. Никто. Никто-никто-никто. Никто я и звать меня никак.
Вынесла себе приговор, перевернулась на живот и уткнулась в подушку.
Это был срыв.
Но этот был ещё не срыв в пропасть.
– Всё сказала? – спросил я.
– Всё, – ответила она, не отрывая лица от подушки.
– Теперь я скажу. Готова выслушать?
Девушка промолчала.
– Готова, спрашиваю? – вызверился я.
– Ну, – буркнула она.
– Хочешь быть кем-то из немногих?
– Допустим.
– Будь.
– Не получится, – выдержав долгую паузу, заявила она.
– Почему это? – поинтересовался я.
– Не получится и всё.
– А пробовала?
– Пробовала. Не получилось. И не получится.
Я не стал спорить:
– Ну не получится, и не получится. Ничего страшного. Как говорит одна моя добрая знакомая, для женщины главное не кем быть, а с кем быть.
– Точно. – Лера резко перевернулась и села. – Очень точно сказано. Только и тут, шеф, у меня полный облом. Полнейший. Никто меня не любит, никто не приголубит, никому я нафиг не нужна. Вот.
– Уверена?
– Больше чем.
Жалко ей саму себя, подумал я. Утешение выпрашивает.
И хотя сочувствовал ей всей душой, подыгрывать не стал, сказал как можно спокойней:
– Ну не нужна и не нужна. Бывает. Сейчас не нужна, а потом раз, и станешь нужна.
Лицо Лера стало отрешённо-серьёзным.
– Потом? Хорошее слово "потом". Удобное. А сейчас что мне делать? Что мне делать сейчас? А, шеф?
– Что все в таких случаях делают, то и ты делай. – Сведя ладони, я показал крышу у себя над головой. – Затаись на время в домике, береги себя и слушай Боба Марли. Живи потихоньку да полегоньку.
– Для чего?
Началось, подумал я, сейчас начнём смысл жизни выискать.
И не желая мусолить сказку про белого бычка, попытался пресечь гнилой заход на корню:
– "Для чего?" – это, Лера, правильный вопрос, но не актуальный. Актуальный – "как"?
– Да? – Она моргнула несколько раз. – Может быть. Ну и как же?
– Мужественно. Рассчитывая на лучший исход и счастливое будущее.
Лера станцевала на попе макарену:
– Ах, ах, какие, шеф, громкие слова. Будущее… Счастливое… Знать бы ещё, что это такое. – Она подёргала меня за рукав. – Что такое счастье? А, шеф? Вы умный, наверняка знаете. Что это? Что это есть такое и с чем его едят? А, шеф?
И уставилась на меня глазёнками встревоженного зверька.
– Счастье? – Я задумался и из миллиарда готовых формул выбрал такую: – Счастье, детка, это заслуженная радость от осознания собственного существования и великолепных возможностей, которые оно открывает.
Уже в процессе произнесения этой умной умности, сумел сообразить, что со всей дури луплю по пустоте. Смутился, но виду не подал и тут же заметил назидательно:
– Вообще-то, Лера, взрослой женщине негоже задаваться столь подлыми вопросами. Что есть счастье? В чём жизни смысл? Кто виноват? Что делать? Поиск ответов на эти вопросы – прерогатива мужчин. Исключительно. Да и то не всех, а лишь особо одарённых. Таких, знаешь, из интеллектуального гетто.
– А почему это женщинам нельзя? – тряхнула Лера чёлкой. Насупилась и затрещала с нарастающим гневом: – Потому что тупые поголовно? Да, шеф? Так, что ли? А блондинки вообще тупее всех тупых? Да? Так выходит?
– Я так не говорил. И ты так не говори.
– Тогда объясните, а то… А то обижусь. Вот.
– Объяснить? Да запросто. Слушай сюда и не говори потом, что не слышала. Слушай, как я считаю. Слушай. Женщине не стоит думать о смысле жизни, не потому что у неё ума нет, вовсе нет, а потому что женщина это и есть сама жизнь во всех её проявлениях и со всем бесконечным набором её смыслов. Понимаешь о чём я?
– Туманно говорите, шеф, – призналась Лера, – не врубаюсь пока.
– Не врубаешься? Странно. А я-то думал… Ладно, как бы тебе тогда… – Я задумался. – Женщина, она… она… она ведь… – Понимание сути никак не хотело вылиться в простые и ясные слова, вдохновение предало-продало меня, я помучался-помучался, поблеял, помычал, и в конце концов сдался: – Блин, блин, блин. Не знаю, как объяснить. Трудно. Не умею. Таланту нет. Слов не хватает. Извини.
– Вот так всегда, – вздохнула Лера. – Нет слов. Слов нет и смысла нет.
И замолчала.
А я практически на физическом уровне, всеми фибрами своими и жабрами ощутил, как её сознание начинает затягивать та жуткая воронка, куда рано или поздно, схлопнувшись в точку, устремиться всё сущее. Как, постепенно теряя волю к жизни, начинает моя девонька предчувствовать скорое освобождение. Как близко подошла она к тому, чтобы отбросить постылую телесность, превратиться в светлый журчащий ручеёк и влиться в лучезарный поток небытия. Почувствовал я всё это, здорово разозлился, прежде всего, конечно, на себя, и рубанул:
– Давай кончай нудить. Раскисла, понимаешь. Повод нашла. Нет повода. Нету его. Потому что ты баба, а не мужик. Баба. А раз баба, значит, когда-нибудь да понесёшь. По любви ли, по залёту – не важно. Главное – понесёшь. А потом ребятёнка родишь. Девку или парня. Или, даст бог, сразу несколько. А как родишь, так и обретёшь ответы. Все проклятые вопросы снимутся тогда одним махом. Фьють, и как и не было их.
Тут я не пожалел Силы одного из заряженных колец и сотворил из ничего цветок одуванчика. Повертел в руке, дал ему состариться, а когда яичная желтизна сменилась сединой, взял, да и – фу-у-у – сдул все эти парашютики.
Смотрела Лера на то, как разлетаются эти воздушные штучки по комнате, моргала ресницами и повторяла:
– Как это? Как? А? Как это?
То был шок от столкновения с чем-то совершенно невиданным. Мне уже ни раз и ни два приходилось встречаться с подобной реакцией. Но вот дальше…
На лице девушки появилась такая беззащитность, что меня с головой накрыла волна жалости. Не выдержав, я потянулся и провёл рукой по её волосам, погладил дурочку. А она вдруг ухватила мою руку, притянула к лицу и ткнулась носом в ладонь. Спрятаться, видать, решила от страшного и неуютного мира.
Но не вышло.
Сразу отпрянула, будто током долбануло, а затем прошептала, кольнув меня быстрым взглядом:
– Пахнет.
– Чем пахнет? – Я поднёс к носу и понюхал ладонь. – Бензином? Спиртом? Табаком?
Она слегка качнула головой и произнесла так тихо, что я не услышал, а прочитал по губам:
– Духами. Дорогими. Очень-очень… дорогими.
Её список неправд, обид и претензий к жизни вмиг пополнился новым пунктом, сдерживать она себя не стала и тут же разревелась.
Моё сердце чуть не лопнуло, кинулся было утешать, да понял, что бессмысленно, любое слово утешения – хворост в огонь. Тогда обнял её бережно, но крепко, поскольку вырваться пыталась, и прочитал, почти пропел заговор на сон:
Сладость снов, сойди, как тень,
Сон, дитя моё одень.
Сны, сойдите, как ручей
Лунных ласковых лучей.
Сладкий сон, как нежный пух,
Убаюкай детский слух.
Ангел кроткий, сладкий сон,
Обступи со всех сторон.
Ещё договаривал последние слова, а девчонка уже перестала вырываться, обмякла, голова её безвольно повалилась на моё плечо. Уснула бедолажка. Я поднял её осторожно на руки, потом уложил на кровать и накрыл одеялом.
– Умиляет картинка, – вполголоса сказал Ашгарр, нарисовавшись в дверном проёме.
– Да иди ты, – процедил я сквозь зубы.
– Серьёзно говорю, – попытался оправдаться поэт. – Без подколок.
Вытолкав его в гостиную, я бросил:
– Присматривай тут.
И пошёл на выход.
За тем как, я собираюсь, поэт наблюдал молча, и только когда я уже натянул ботинки, спросил:
– Куда теперь?
– Мочить гадов, – ответил я, сорвал с крючка куртку и вышел.
Как ехал, не помню, очнулся уже на Киевской. Бросил машину в одном из двориков и отправился по адресу ночного вампирского шалмана пешком. Дошагал, бодро рассекая мордой изморось, до пересечения с Дзержинского, обозвал бараном козла, который, не притормозив, окатил меня грязными брызгами, перебрался на другую сторону, повернул направо, прошёл ещё где-то тридцать метров, нырнул в нужную ограду и оказался на крыльце нужного дома. Проверяя себя, глянул на табличку (оно – N12) и осмотрелся.
Брошенным выглядел этот дом, мёртвым. Честно говоря, странно было видеть в самом центре города такие вот в грязных потёках стены, прикрытые грубыми металлическими ставнями окна без стёкол, худую кровлю, прочие признаки разложения. Всё тут говорило о том, что старые хозяева давным-давно выехали, а новые всё никак не удосужатся въехать. Может, какие-нибудь сложности у них случились юридические. Или денег нет на ремонт. Или не прошёл срок вступления в право наследования. Или – могло быть и так, почему бы и нет – вампиры дикие беспардонно отваживают. Как бы там ни было, но некогда добротная каменная домина, стоящая на этом месте уже без малого полтора века, превратилась за последние два года в облезлое одноэтажное безобразие.
Однако каким бы убогим с виду не казался этот дом, он по-прежнему представлял собой маленькую крепость, проникнуть в него сходу оказалось делом не таким уж и простым. Входная дверь – я осторожно подёргал – была заперта. Ключ От Всех Замков помочь мне в данном случае не мог, поскольку врезной замок отсутствовал как таковой и огромную дыру от него прикрывал кусок фанеры. Выходило, что дверь заперта изнутри на засов или чем-то подперта. Сообразив, что ловить с парадного особо нечего, я оставил крыльцо, обошёл дом кругом и в результате недолгой экскурсии выяснил следующее. Запасного входа нет. Металлические полосы на ставнях стянуты болтами заржавевшими настолько, что сорвать их без ключа не представляется возможным. Оконца подвального этажа решётками не оборудованы, но плотно забиты – "спасибо" уличным торговцам – пустыми коробками, ящиками из-под фруктов и прочим хозяйственным мусором. Какие-либо иные лазы, через которые можно было бы тайком проникнуть в дом, не предусмотрены проектом. Попросту нет их.
Вернувшись, не солоно хлебавши, на крыльцо, я стал соображать, чем бы таким заменить скрытность и внезапность. И решил – быстротой и натиском. Выбить дверь к чертям собачьим, вломиться внутрь, подавить неприятеля пальбой да ором, а дальше уже действовать по обстановке – чем не план? Отличный план. Что мешает так сделать? Ничего не мешает.
Однако до штурма дело не дошло. Только я собрался отойти, чтоб взять разбег, за дверью послышались голоса, а через несколько мгновений – и лязг задвижки. Мигом слетев с крыльца, я отбежал к растущей в глубине двора рябине, и уже оттуда, из глухой тени, стал наблюдать, что будет дальше.
Ждать пришлось недолго, дверь вскоре скрипнула и на крыльцо вышли два любопытных кадра. Один, худой и высокий, смахивал на студента. На нём была брезентовая куртка с капюшоном и расклешённые джинсы, а за плечами болтался рюкзак из грубой чёрной кожи. Второй, среднего роста, коренастый, одетый в тёмное строгое пальтишко, показался мне кадровым военным в чине не ниже капитана. Почему мне так показалось, честно говоря, не знаю, не анализировал. Может, дело в выправке. Может, в стрижке. Может, ещё в чём-то. Впрочем, не важно, кем эти двое были в миру. Важно, что по природе своей они были вампирами.
Даже Взглядом не пришлось ауры шерстить, чтобы это понять. И так было видно. Хотя внешне и отличались они друг от друга разительно, однако имелось в их облике кое-что и общее, а именно – характерно выпяченная нижняя челюсть. Нормальные вампиры, вампиры, которые придерживаются пусть несколько и усечённых, но всё же норм приличия, пытаются различными способами скрыть столь яркую физиологическую свою особенность, а вот дикие её не скрывают. Дикие наоборот, особенность эту в себе культивируют. У них считается это особым шиком. А по отношению к остальному упыриному сообществу – вызовом.
Едва вампиры вышли на крыльцо, дверь за ними сразу захлопнулась. Того, кто закрывал дверь, я со своей позиции видеть не мог, зато услышал, как он громко пожелал уходящим в ночь удачной охоты.
– Свет тебе в морду, – хрипло выругавшись, избежал сглаза "майор".
"Студент" же обронил через плечо:
– Не скучай, Хабиб. – После чего накинул на голову капюшон и обратился к "майору": – Ну что – как обычно? На Тимирязева, до пожарной вышки, а потом по кругу?
– Погоди, братец, не гони лошадей, – откликнулся "майор". Вытащил неспешно сигарету, чиркнул зажигалкой и, выпустив дым после первой затяжки, заметил мечтательно: – Эх, не пёхом бы сейчас кругаля выписывать, а мышью летучей полететь. – И тут же спустил себя с небес на землю: – Только рождённый ползать, увы, летать не может.
На что "студент" справедливо заметил:
– Вообще-то, может. Если випом станет.
– Место випа у нас всего одно и оно занято, – напомнил "майор". – Или ты, Гоша, собрался Урмана сковырнуть?
– Я? – "Студент" заметно напрягся. – Нет. Что я самоубийца, что ли?
– А чего ж ты тогда?
"Студент" недоумённо мотнул головой:
– Погоди-погоди, Петрович, чего-то я чуток не догнал. Это же ты сказал, что летать хочешь. Ты. Не я.
– А ты типа не хочешь?
– Я? – Гоша оскалился в попытке улыбнуться. – Я, Петрович, и так летаю. Не всегда, конечно, время от времени, но летаю.
– Как это? – не понял "майор".
– Как птица.
– Шуткуешь, братец?
– Зачем? Правду говорю. Про бэйсд джампинг слышал?
– Что за ересь?
– Прыжки со специальным парашютом.
– С самолёта, что ли?
– Нет, с горы какой-нибудь. Или с небоскрёба. Или ещё с чего-нибудь типа этого. Я вот, например, недавно с башенного крана сиганул. Теперь вот с вышки телевизионной собираюсь.
– Ну и как оно?
– Мне по кайфу. Прикинь, ветер свищет, земля хрен знает где, облака – вот они, и ты паришь, словно птица. Огромная такая птица. Просто высший класс. Была бы моя воля…
– Ладно, братец, кончай ля-ля, – грубо оборвал напарника "майор". – Идти надо. Рассвет скоро, а ты тут раскудахтылся.
Швырнул бычок на землю, зло раздавил его и пошагал со двора. Гоша пожал плечами, недоумевая, чего это Петрович вдруг так завёлся, выяснять отношения однако не стал, накинул гарнитуру на ухо и поплёлся следом.
Спору нет, можно было бы напасть и на этих двоих. Одного вырубить, другого прихватить, дальше – по плану. Пожалуй, справился бы. Но не стал этого делать. Зачем? Воевать нужно с умом, по возможности – экономя силы. Пожелание-совет вампира Гоши не скучать, подсказал мне, что тот, кого он назвал Хабибом, остался в доме один. Теперь не нужно было ломать дверь, кричать дурным голосом "Всем на пол, работает ОМОН!" и палить в воздух. Одного можно заломить и без кавалерийской атаки. Даже дикого. Пусть он весь из себя и дикий, но не вип же. Вип в этой банде по определению всего один. И зовут его Урман. Ни фига не Хабиб.
Короче, дождался я, когда стихнут шаги ночных охотников, вернулся из своего укрытия на крыльцо и с силой постучал по двери. Не успела осыпаться шелуха старой краски, внутри послышались шаги. Потом глухой голос спросил:
– Кто?
– Открой, Хабиб, – попросил я, пытаясь подражать вампиру Гоше. – Я плеер забыл.
Хабиб чертыхнулся, потом ещё раз, и стал греметь засовом. Ну а когда открыл дверь, благополучно уткнулся носом в дуло моего кольта. Узнав, выдохнул:
– Дракон?
И попятился.
– Дракон, дракон, – подтвердил я. Не опуская пистолет, вошёл внутрь, прикрыл за собой дверь и принял из рук обалдевшего вампира подсвечник с тремя горящими свечами. Огляделся и кивнул на выход из прихожей: – А ну-ка давай шагай в комнату.
Хабиб, оказавшийся колоритным типом с растоманской шапочкой на голове, но в белоснежной форме олимпийской сборной России, подчинился приказу и безропотно пошёл по коридору. А я естественно за ним.
Комната, в которую мы вошли, дважды повернув направо и один раз налево, оказалась к моему удивлению огромной залой, увешанной восточными коврами и обставленной древней, но добротной, ещё той, сделанной из дерева, а не из стружек, мебелью. И, между прочим, в этой зале стояло, помимо стола и кресел, аж четыре дивана. Легко можно было представить, как на рассвете сползаются сюда, утолив дурную жажду, дикие всей своей развесёлой стаей. И тут же переживают сообща под присмотром дежурного прохождение пика усвоения – те самые знаменитые сто семьдесят минут мучительного отходняка, про которые так поётся в одной их актуальной песне: "Не знаю, когда увидимся вновь. Полночь. Но почти сто семьдесят минут тебя кто-то ждёт".
Осмотревшись, я показал Хабибу на одно из кресел:
– Падай, вампир.
Сам оставил подсвечник на покрытом алом бархатом столе и сел в другое кресло, в то, которое стояло у стены между двумя пилястрами.
– Убьёшь? – выполнив мой приказ, спросил вампир угрюмо.
– Будешь паинькой, нет, – ответил я. – А нет, да.
– Убьёшь, наши тебя найдут потом.
– И что?
– На куски порвут.
– Не пугай, оставлю без обеда.
– Найдут… Не вопрос. Уже ищут.
– Ищут, говоришь. Плохо ищут. Помочь хочу. Я им помогу, а ты мне. – Я поводил дулом пистолета. – Если, конечно, не мечтаешь хлебнуть в полный рост серебра заговорённого.
Вампир, непрерывно следя за движением пистолета, выговорил с трудом:
– Не понимаю тебя.
– А и не надо тебе ничего понимать, – успокоил я его. – Твоя задача Урмана вызвать.
– Урмана? – Вампир дёрнулся как от удара. – Зачем это Урмана?
– А толковать я с ним буду. Так что давай, вызывай. Вызывай-вызывай.
Вампир отвёл глаза:
– Я номера его не знаю.
– Пургу не гони. Я в курсе, что ты у него на своре. Кликнешь, услышит. Давай-давай, не томи.
Хабиб ощерился и ударил ребром правой руки по сгибу левой.
– Как хочешь, – спокойно сказал я. – Найду кого-нибудь другого.
И сразу выстрелил.
Глава 19
– И давно тебя насчёт этого парня озарило? – поинтересовался поэт.
– Только что. На пролёте между первым и вторым. Снизошло, понимаешь ли, такое вот откровение.
– Думаешь, это продолжение прошлогодней истории?
– Думаю, да.
Рассеяно покивав, Ашгарр сунул бутылку с соком в морозильник. Вот же как загрузился капитально. Получив отрезвляющий подзатыльник, очнулся, исправил ошибку, после чего спросил:
– Как думаешь, почему из двухсот шестидесяти пяти именно наш Тайник выбран для Атаки?
– Да чёрт его знает, – пожал я плечами. – А какая, собственно, разница?
– Для космоса – никакой. Для нас – существенная. Хочется надеяться, что данный Тайник выбран не потому, что агрессор посчитал местного Хранителя слабаком.
– Хочется – надейся.
– Куратору нужно сообщить, – напомнил Ашгарр.
– Нужно, – согласился я, однако тут же и оговорился: – Но пока, пожалуй, с докладом повременим.
– Но ведь положено.
– Мало ли что положено. Много чего положено. С ума можно сойти, сколько всего положено. Просто офигеть сколько всего. Столько, что всего и не исполнишь. Так что – повременим. Чуток. Ну а уж потом доложим. Обязательно. Всенепременно. Так доложим, что никому мало не покажется.
– Чего-то я, Хонгль, не понимаю тебя, – признался Ашгарр. – Какой смысл тянуть? Ведь дело так может обернуться, что поддержка понадобиться. Ты сам подумай.
– Поддержка? – Я ухмыльнулся. – Поддержка – это хорошо. Поддержка – это здорово. Плохо то, что, получив поддержку, свяжем себя по рукам и ногам. Однозначно лишимся гибкости манёвра. Не знаю как ты, а лично я гибкость собственного манёвра ставлю гораздо выше любой поддержки со стороны.
– Ты это о чём?
– Не понимаешь?
– Нет.
– А ты догадайся с трёх раз.
Ашгарр догадался с первого:
– Ты о спасении Леры?
– Так точно, чувак, – кивнул я. – Так точно. Где она кстати?
– Там. – Ашгарр махнул рукой. – Хандрит. Телек смотрит.
Войдя уже через несколько секунд в комнату Ашгарра, я увидел, что лежащая на кровати Лера действительно пялится в ящик. Со скучающим, так не свойственным для её деятельной натуры, видом. На моё появление девушка никак не отреагировала, шуметь я не стал, аккуратно присел на край кровати, замер, тоже уставился на экран и стал наблюдать, как два потерянных для народного хозяйства паренька разыгрывают сценку в жанре стэнд-ап. Сценка была занимательной. Первый паренёк пытался узнать у второго, что такого ужасного с ним приключилось за то время, пока они не виделись. Второй уверял, что в этом смысле – ничего. Абсолютно ничего. Всё у него нормально. Первый второму почему-то не верил, искренне за него беспокоился и настаивал на правдивом ответе. Второй какое-то время недоумевал, потом настырность первого его достала, причём достала так основательно, что он начал отбиваться. Сперва вяло, затем всё настойчивее. А первый наседал и наседал. Наконец второй не выдержал и стал грубить откровенно. Первый не отступал и нудил, нудил, нудил. В итоге абсурд достиг предела, и они благополучно расплевались. Чего, собственно, и следовало ожидать.
Когда сценка закончилась, случился блок рекламы. Лера вздохнула. Я скосился на неё и, кивнув в сторону телевизора, попытался завязать разговор:
– Что за клоуны были?
– Резиденты "Камеди Клаб", – не поворачивая головы, пояснила девушка. – Того, что справа стоял, Гариком "Бульдогом" Харламовым зовут. Того, что слева, – Тимуром "Каштаном" Батрутдиновым. А что, шеф, вам не понравилось?
– Отчего же, понравилось. Правда, ребята содрали эту сценку из одного широко известного в узких кругах фильма.
– Да-а? – апатично протянула Лера. – Из какого?
– "Кофе и сигареты" называется, – ответил я.
Лера призналась:
– Слышала, но не видела. – После чего ещё раз вздохнула нерадостно и, чуть помолчав, совершенно безучастным, каким-то не своим, убитым голосом уточнила: – Про что фильм?
– Трудно сказать про что, – задумался я. – Знаешь… Пожалуй, не смогу сказать про что. Могу только сказать, о чём. О взаимоотношениях человеческих. Впрочем, как и всегда у Джармуша.
– О, о, о, – пропела Лера. – Выходит, парни слямзили сюжет у самого Джармуша?
Я кивнул:
– И даже глазом черти не моргнули.
– Осуждаете?
– Ни разу. Пофиг. Только одно скажу: у ребят отличный вкус, правильные фильмы смотрят. Хотя чему тут удивляться: надо же им, звёздно-талантливым, как-то предохранять себя от собственных перехлёстов.
Реакция Леры на мои ничего, в общем-то, незначащие слова, была не совсем неадекватной. Она вдруг резко вырубила телевизор, отбросила в сторону пульт и запричитала:
– Они талантливые, они известные, они крутые, они звёзды, а я… А я… А я бездарная серая мышь. Вот. Даже не мышь, а мышка. Даже не мышка, а… Никто. Вот. Никто. Никто-никто-никто. Никто я и звать меня никак.
Вынесла себе приговор, перевернулась на живот и уткнулась в подушку.
Это был срыв.
Но этот был ещё не срыв в пропасть.
– Всё сказала? – спросил я.
– Всё, – ответила она, не отрывая лица от подушки.
– Теперь я скажу. Готова выслушать?
Девушка промолчала.
– Готова, спрашиваю? – вызверился я.
– Ну, – буркнула она.
– Хочешь быть кем-то из немногих?
– Допустим.
– Будь.
– Не получится, – выдержав долгую паузу, заявила она.
– Почему это? – поинтересовался я.
– Не получится и всё.
– А пробовала?
– Пробовала. Не получилось. И не получится.
Я не стал спорить:
– Ну не получится, и не получится. Ничего страшного. Как говорит одна моя добрая знакомая, для женщины главное не кем быть, а с кем быть.
– Точно. – Лера резко перевернулась и села. – Очень точно сказано. Только и тут, шеф, у меня полный облом. Полнейший. Никто меня не любит, никто не приголубит, никому я нафиг не нужна. Вот.
– Уверена?
– Больше чем.
Жалко ей саму себя, подумал я. Утешение выпрашивает.
И хотя сочувствовал ей всей душой, подыгрывать не стал, сказал как можно спокойней:
– Ну не нужна и не нужна. Бывает. Сейчас не нужна, а потом раз, и станешь нужна.
Лицо Лера стало отрешённо-серьёзным.
– Потом? Хорошее слово "потом". Удобное. А сейчас что мне делать? Что мне делать сейчас? А, шеф?
– Что все в таких случаях делают, то и ты делай. – Сведя ладони, я показал крышу у себя над головой. – Затаись на время в домике, береги себя и слушай Боба Марли. Живи потихоньку да полегоньку.
– Для чего?
Началось, подумал я, сейчас начнём смысл жизни выискать.
И не желая мусолить сказку про белого бычка, попытался пресечь гнилой заход на корню:
– "Для чего?" – это, Лера, правильный вопрос, но не актуальный. Актуальный – "как"?
– Да? – Она моргнула несколько раз. – Может быть. Ну и как же?
– Мужественно. Рассчитывая на лучший исход и счастливое будущее.
Лера станцевала на попе макарену:
– Ах, ах, какие, шеф, громкие слова. Будущее… Счастливое… Знать бы ещё, что это такое. – Она подёргала меня за рукав. – Что такое счастье? А, шеф? Вы умный, наверняка знаете. Что это? Что это есть такое и с чем его едят? А, шеф?
И уставилась на меня глазёнками встревоженного зверька.
– Счастье? – Я задумался и из миллиарда готовых формул выбрал такую: – Счастье, детка, это заслуженная радость от осознания собственного существования и великолепных возможностей, которые оно открывает.
Уже в процессе произнесения этой умной умности, сумел сообразить, что со всей дури луплю по пустоте. Смутился, но виду не подал и тут же заметил назидательно:
– Вообще-то, Лера, взрослой женщине негоже задаваться столь подлыми вопросами. Что есть счастье? В чём жизни смысл? Кто виноват? Что делать? Поиск ответов на эти вопросы – прерогатива мужчин. Исключительно. Да и то не всех, а лишь особо одарённых. Таких, знаешь, из интеллектуального гетто.
– А почему это женщинам нельзя? – тряхнула Лера чёлкой. Насупилась и затрещала с нарастающим гневом: – Потому что тупые поголовно? Да, шеф? Так, что ли? А блондинки вообще тупее всех тупых? Да? Так выходит?
– Я так не говорил. И ты так не говори.
– Тогда объясните, а то… А то обижусь. Вот.
– Объяснить? Да запросто. Слушай сюда и не говори потом, что не слышала. Слушай, как я считаю. Слушай. Женщине не стоит думать о смысле жизни, не потому что у неё ума нет, вовсе нет, а потому что женщина это и есть сама жизнь во всех её проявлениях и со всем бесконечным набором её смыслов. Понимаешь о чём я?
– Туманно говорите, шеф, – призналась Лера, – не врубаюсь пока.
– Не врубаешься? Странно. А я-то думал… Ладно, как бы тебе тогда… – Я задумался. – Женщина, она… она… она ведь… – Понимание сути никак не хотело вылиться в простые и ясные слова, вдохновение предало-продало меня, я помучался-помучался, поблеял, помычал, и в конце концов сдался: – Блин, блин, блин. Не знаю, как объяснить. Трудно. Не умею. Таланту нет. Слов не хватает. Извини.
– Вот так всегда, – вздохнула Лера. – Нет слов. Слов нет и смысла нет.
И замолчала.
А я практически на физическом уровне, всеми фибрами своими и жабрами ощутил, как её сознание начинает затягивать та жуткая воронка, куда рано или поздно, схлопнувшись в точку, устремиться всё сущее. Как, постепенно теряя волю к жизни, начинает моя девонька предчувствовать скорое освобождение. Как близко подошла она к тому, чтобы отбросить постылую телесность, превратиться в светлый журчащий ручеёк и влиться в лучезарный поток небытия. Почувствовал я всё это, здорово разозлился, прежде всего, конечно, на себя, и рубанул:
– Давай кончай нудить. Раскисла, понимаешь. Повод нашла. Нет повода. Нету его. Потому что ты баба, а не мужик. Баба. А раз баба, значит, когда-нибудь да понесёшь. По любви ли, по залёту – не важно. Главное – понесёшь. А потом ребятёнка родишь. Девку или парня. Или, даст бог, сразу несколько. А как родишь, так и обретёшь ответы. Все проклятые вопросы снимутся тогда одним махом. Фьють, и как и не было их.
Тут я не пожалел Силы одного из заряженных колец и сотворил из ничего цветок одуванчика. Повертел в руке, дал ему состариться, а когда яичная желтизна сменилась сединой, взял, да и – фу-у-у – сдул все эти парашютики.
Смотрела Лера на то, как разлетаются эти воздушные штучки по комнате, моргала ресницами и повторяла:
– Как это? Как? А? Как это?
То был шок от столкновения с чем-то совершенно невиданным. Мне уже ни раз и ни два приходилось встречаться с подобной реакцией. Но вот дальше…
На лице девушки появилась такая беззащитность, что меня с головой накрыла волна жалости. Не выдержав, я потянулся и провёл рукой по её волосам, погладил дурочку. А она вдруг ухватила мою руку, притянула к лицу и ткнулась носом в ладонь. Спрятаться, видать, решила от страшного и неуютного мира.
Но не вышло.
Сразу отпрянула, будто током долбануло, а затем прошептала, кольнув меня быстрым взглядом:
– Пахнет.
– Чем пахнет? – Я поднёс к носу и понюхал ладонь. – Бензином? Спиртом? Табаком?
Она слегка качнула головой и произнесла так тихо, что я не услышал, а прочитал по губам:
– Духами. Дорогими. Очень-очень… дорогими.
Её список неправд, обид и претензий к жизни вмиг пополнился новым пунктом, сдерживать она себя не стала и тут же разревелась.
Моё сердце чуть не лопнуло, кинулся было утешать, да понял, что бессмысленно, любое слово утешения – хворост в огонь. Тогда обнял её бережно, но крепко, поскольку вырваться пыталась, и прочитал, почти пропел заговор на сон:
Сладость снов, сойди, как тень,
Сон, дитя моё одень.
Сны, сойдите, как ручей
Лунных ласковых лучей.
Сладкий сон, как нежный пух,
Убаюкай детский слух.
Ангел кроткий, сладкий сон,
Обступи со всех сторон.
Ещё договаривал последние слова, а девчонка уже перестала вырываться, обмякла, голова её безвольно повалилась на моё плечо. Уснула бедолажка. Я поднял её осторожно на руки, потом уложил на кровать и накрыл одеялом.
– Умиляет картинка, – вполголоса сказал Ашгарр, нарисовавшись в дверном проёме.
– Да иди ты, – процедил я сквозь зубы.
– Серьёзно говорю, – попытался оправдаться поэт. – Без подколок.
Вытолкав его в гостиную, я бросил:
– Присматривай тут.
И пошёл на выход.
За тем как, я собираюсь, поэт наблюдал молча, и только когда я уже натянул ботинки, спросил:
– Куда теперь?
– Мочить гадов, – ответил я, сорвал с крючка куртку и вышел.
Как ехал, не помню, очнулся уже на Киевской. Бросил машину в одном из двориков и отправился по адресу ночного вампирского шалмана пешком. Дошагал, бодро рассекая мордой изморось, до пересечения с Дзержинского, обозвал бараном козла, который, не притормозив, окатил меня грязными брызгами, перебрался на другую сторону, повернул направо, прошёл ещё где-то тридцать метров, нырнул в нужную ограду и оказался на крыльце нужного дома. Проверяя себя, глянул на табличку (оно – N12) и осмотрелся.
Брошенным выглядел этот дом, мёртвым. Честно говоря, странно было видеть в самом центре города такие вот в грязных потёках стены, прикрытые грубыми металлическими ставнями окна без стёкол, худую кровлю, прочие признаки разложения. Всё тут говорило о том, что старые хозяева давным-давно выехали, а новые всё никак не удосужатся въехать. Может, какие-нибудь сложности у них случились юридические. Или денег нет на ремонт. Или не прошёл срок вступления в право наследования. Или – могло быть и так, почему бы и нет – вампиры дикие беспардонно отваживают. Как бы там ни было, но некогда добротная каменная домина, стоящая на этом месте уже без малого полтора века, превратилась за последние два года в облезлое одноэтажное безобразие.
Однако каким бы убогим с виду не казался этот дом, он по-прежнему представлял собой маленькую крепость, проникнуть в него сходу оказалось делом не таким уж и простым. Входная дверь – я осторожно подёргал – была заперта. Ключ От Всех Замков помочь мне в данном случае не мог, поскольку врезной замок отсутствовал как таковой и огромную дыру от него прикрывал кусок фанеры. Выходило, что дверь заперта изнутри на засов или чем-то подперта. Сообразив, что ловить с парадного особо нечего, я оставил крыльцо, обошёл дом кругом и в результате недолгой экскурсии выяснил следующее. Запасного входа нет. Металлические полосы на ставнях стянуты болтами заржавевшими настолько, что сорвать их без ключа не представляется возможным. Оконца подвального этажа решётками не оборудованы, но плотно забиты – "спасибо" уличным торговцам – пустыми коробками, ящиками из-под фруктов и прочим хозяйственным мусором. Какие-либо иные лазы, через которые можно было бы тайком проникнуть в дом, не предусмотрены проектом. Попросту нет их.
Вернувшись, не солоно хлебавши, на крыльцо, я стал соображать, чем бы таким заменить скрытность и внезапность. И решил – быстротой и натиском. Выбить дверь к чертям собачьим, вломиться внутрь, подавить неприятеля пальбой да ором, а дальше уже действовать по обстановке – чем не план? Отличный план. Что мешает так сделать? Ничего не мешает.
Однако до штурма дело не дошло. Только я собрался отойти, чтоб взять разбег, за дверью послышались голоса, а через несколько мгновений – и лязг задвижки. Мигом слетев с крыльца, я отбежал к растущей в глубине двора рябине, и уже оттуда, из глухой тени, стал наблюдать, что будет дальше.
Ждать пришлось недолго, дверь вскоре скрипнула и на крыльцо вышли два любопытных кадра. Один, худой и высокий, смахивал на студента. На нём была брезентовая куртка с капюшоном и расклешённые джинсы, а за плечами болтался рюкзак из грубой чёрной кожи. Второй, среднего роста, коренастый, одетый в тёмное строгое пальтишко, показался мне кадровым военным в чине не ниже капитана. Почему мне так показалось, честно говоря, не знаю, не анализировал. Может, дело в выправке. Может, в стрижке. Может, ещё в чём-то. Впрочем, не важно, кем эти двое были в миру. Важно, что по природе своей они были вампирами.
Даже Взглядом не пришлось ауры шерстить, чтобы это понять. И так было видно. Хотя внешне и отличались они друг от друга разительно, однако имелось в их облике кое-что и общее, а именно – характерно выпяченная нижняя челюсть. Нормальные вампиры, вампиры, которые придерживаются пусть несколько и усечённых, но всё же норм приличия, пытаются различными способами скрыть столь яркую физиологическую свою особенность, а вот дикие её не скрывают. Дикие наоборот, особенность эту в себе культивируют. У них считается это особым шиком. А по отношению к остальному упыриному сообществу – вызовом.
Едва вампиры вышли на крыльцо, дверь за ними сразу захлопнулась. Того, кто закрывал дверь, я со своей позиции видеть не мог, зато услышал, как он громко пожелал уходящим в ночь удачной охоты.
– Свет тебе в морду, – хрипло выругавшись, избежал сглаза "майор".
"Студент" же обронил через плечо:
– Не скучай, Хабиб. – После чего накинул на голову капюшон и обратился к "майору": – Ну что – как обычно? На Тимирязева, до пожарной вышки, а потом по кругу?
– Погоди, братец, не гони лошадей, – откликнулся "майор". Вытащил неспешно сигарету, чиркнул зажигалкой и, выпустив дым после первой затяжки, заметил мечтательно: – Эх, не пёхом бы сейчас кругаля выписывать, а мышью летучей полететь. – И тут же спустил себя с небес на землю: – Только рождённый ползать, увы, летать не может.
На что "студент" справедливо заметил:
– Вообще-то, может. Если випом станет.
– Место випа у нас всего одно и оно занято, – напомнил "майор". – Или ты, Гоша, собрался Урмана сковырнуть?
– Я? – "Студент" заметно напрягся. – Нет. Что я самоубийца, что ли?
– А чего ж ты тогда?
"Студент" недоумённо мотнул головой:
– Погоди-погоди, Петрович, чего-то я чуток не догнал. Это же ты сказал, что летать хочешь. Ты. Не я.
– А ты типа не хочешь?
– Я? – Гоша оскалился в попытке улыбнуться. – Я, Петрович, и так летаю. Не всегда, конечно, время от времени, но летаю.
– Как это? – не понял "майор".
– Как птица.
– Шуткуешь, братец?
– Зачем? Правду говорю. Про бэйсд джампинг слышал?
– Что за ересь?
– Прыжки со специальным парашютом.
– С самолёта, что ли?
– Нет, с горы какой-нибудь. Или с небоскрёба. Или ещё с чего-нибудь типа этого. Я вот, например, недавно с башенного крана сиганул. Теперь вот с вышки телевизионной собираюсь.
– Ну и как оно?
– Мне по кайфу. Прикинь, ветер свищет, земля хрен знает где, облака – вот они, и ты паришь, словно птица. Огромная такая птица. Просто высший класс. Была бы моя воля…
– Ладно, братец, кончай ля-ля, – грубо оборвал напарника "майор". – Идти надо. Рассвет скоро, а ты тут раскудахтылся.
Швырнул бычок на землю, зло раздавил его и пошагал со двора. Гоша пожал плечами, недоумевая, чего это Петрович вдруг так завёлся, выяснять отношения однако не стал, накинул гарнитуру на ухо и поплёлся следом.
Спору нет, можно было бы напасть и на этих двоих. Одного вырубить, другого прихватить, дальше – по плану. Пожалуй, справился бы. Но не стал этого делать. Зачем? Воевать нужно с умом, по возможности – экономя силы. Пожелание-совет вампира Гоши не скучать, подсказал мне, что тот, кого он назвал Хабибом, остался в доме один. Теперь не нужно было ломать дверь, кричать дурным голосом "Всем на пол, работает ОМОН!" и палить в воздух. Одного можно заломить и без кавалерийской атаки. Даже дикого. Пусть он весь из себя и дикий, но не вип же. Вип в этой банде по определению всего один. И зовут его Урман. Ни фига не Хабиб.
Короче, дождался я, когда стихнут шаги ночных охотников, вернулся из своего укрытия на крыльцо и с силой постучал по двери. Не успела осыпаться шелуха старой краски, внутри послышались шаги. Потом глухой голос спросил:
– Кто?
– Открой, Хабиб, – попросил я, пытаясь подражать вампиру Гоше. – Я плеер забыл.
Хабиб чертыхнулся, потом ещё раз, и стал греметь засовом. Ну а когда открыл дверь, благополучно уткнулся носом в дуло моего кольта. Узнав, выдохнул:
– Дракон?
И попятился.
– Дракон, дракон, – подтвердил я. Не опуская пистолет, вошёл внутрь, прикрыл за собой дверь и принял из рук обалдевшего вампира подсвечник с тремя горящими свечами. Огляделся и кивнул на выход из прихожей: – А ну-ка давай шагай в комнату.
Хабиб, оказавшийся колоритным типом с растоманской шапочкой на голове, но в белоснежной форме олимпийской сборной России, подчинился приказу и безропотно пошёл по коридору. А я естественно за ним.
Комната, в которую мы вошли, дважды повернув направо и один раз налево, оказалась к моему удивлению огромной залой, увешанной восточными коврами и обставленной древней, но добротной, ещё той, сделанной из дерева, а не из стружек, мебелью. И, между прочим, в этой зале стояло, помимо стола и кресел, аж четыре дивана. Легко можно было представить, как на рассвете сползаются сюда, утолив дурную жажду, дикие всей своей развесёлой стаей. И тут же переживают сообща под присмотром дежурного прохождение пика усвоения – те самые знаменитые сто семьдесят минут мучительного отходняка, про которые так поётся в одной их актуальной песне: "Не знаю, когда увидимся вновь. Полночь. Но почти сто семьдесят минут тебя кто-то ждёт".
Осмотревшись, я показал Хабибу на одно из кресел:
– Падай, вампир.
Сам оставил подсвечник на покрытом алом бархатом столе и сел в другое кресло, в то, которое стояло у стены между двумя пилястрами.
– Убьёшь? – выполнив мой приказ, спросил вампир угрюмо.
– Будешь паинькой, нет, – ответил я. – А нет, да.
– Убьёшь, наши тебя найдут потом.
– И что?
– На куски порвут.
– Не пугай, оставлю без обеда.
– Найдут… Не вопрос. Уже ищут.
– Ищут, говоришь. Плохо ищут. Помочь хочу. Я им помогу, а ты мне. – Я поводил дулом пистолета. – Если, конечно, не мечтаешь хлебнуть в полный рост серебра заговорённого.
Вампир, непрерывно следя за движением пистолета, выговорил с трудом:
– Не понимаю тебя.
– А и не надо тебе ничего понимать, – успокоил я его. – Твоя задача Урмана вызвать.
– Урмана? – Вампир дёрнулся как от удара. – Зачем это Урмана?
– А толковать я с ним буду. Так что давай, вызывай. Вызывай-вызывай.
Вампир отвёл глаза:
– Я номера его не знаю.
– Пургу не гони. Я в курсе, что ты у него на своре. Кликнешь, услышит. Давай-давай, не томи.
Хабиб ощерился и ударил ребром правой руки по сгибу левой.
– Как хочешь, – спокойно сказал я. – Найду кого-нибудь другого.
И сразу выстрелил.
Глава 19
Палил я, разумеется, мимо, в диван, что стоял напротив и чуть левее, но Хабиб вдруг взял и опрокинулся вместе с креслом. Трах, бах, и только ножки кверху. И худые ножки вампира в дешёвых тряпичных кедах с ярко-жёлтыми шнурками, и исполненные в виде львиных лап ножки кабриоль. Я было подумал, что пуля-дура вышла из-под контроля и, как водится, дырочку нашла, но потом разглядел прореху в обшивке дивана и сообразил, что нет, ничего подобного, это просто-напросто вампир так резко дёрнулся с перепуга.
Когда чудик пришёл в себя и зашевелился, я поинтересовался сочувственно:
– Эй, как ты там? Не убился?
– Сволочь ты, дракон, – осторожно выглянув из-за кресла, с надрывом отозвался вампир.
Я приложил руку к груди:
– Извини, промазал. – А затем вновь прицелился: – Сейчас исправлюсь.
Хабиб, который всё ещё стоял на карачках, проворно убрал голову за кресло, но уже через секунду сообразил, что дерево не броня, и промямлил умоляюще:
– Не надо, дракон, не стреляй. Вызову я Урмана.
Для закрепления результата торопиться с ответом я не стал и какое-то время делал вид, что думаю, как поступить. Только через эти несколько секунд, которые, думаю, показались Хабибу вечностью, я опустил пистолет и поторопил, прибавив холода в голос:
– Только давай резвее. И без того провозились из-за твоей глупой настырности.
Вскочив, как новобранец при утренней побудке, вампир поправил съехавшую набок красно-жёлто-зелёную шапчонку, раскидал дреды по плечам, зыркнул на меня исподлобья боязливо, затем закрыл глаза, сложил руки на груди Андреевским крестом и запрокинул голову, вытянув шею так, как вытягивает её гусак, когда глотает воду. Стоял он так с минуту, наверное. Может (я не засекал), немного больше. Затем уронил руки обессилено, открыл глаза, мазнул меня рассеянным взглядом и сообщил еле слышно:
– Всё, дракон, вызвал я Урмана.
– Точно? – спросил я строго.
Вампир ничего не ответил, лишь понуро уронил голову на грудь, получился кивок – да, дескать, точно.
Нутром почуяв, что он не врёт, я приступил к осуществлению следующего этапа своего каверзного плана и, поднимаясь из кресла, спросил притворно-дружеским тоном:
– Скажи, Хабиб, а как вы это делаете? Ментально? Да? Или воете на неслышимой частоте? Или ещё как? Поделись. Уж больно мне это интересно.
И опять ничего вампир мне не ответил, только зубами заскрежетал. Я между тем подошёл к нему вплотную и похлопал несколько раз по плечу:
– Извини, братец, за глупый вопрос. Не сообразил, что это ваша главная военная тайна. Извини. И давай-ка пока передохни.
С этими словами без особой ненависти, исключительно по необходимости хоть как-то уравнять шансы в этой войне я саданул его рукояткой кольта по тыковке. И едва успел пристроить обмякшее тело на прострелянном диванчике и вернуться в кресло, как уже началось. Прежде всего что-то зашуршало на чердаке, затем загрохотала жесть, как я понял, в воздуховоде, после чего по зале, тревожа пламя свечей, какое-то время металась расплывчатая тень. Потом тень успокоилась, замерла под потолком, и стало видно, что это ничто иное, как неимоверно крупная, размером с кошку, летучая мышь. Толком рассмотреть её омерзительную морду я не успел, потому как уже в следующую секунду мышь, ощерив зубастую пасть, издала пронзительный визг, после чего случился негромкий хлопок, а следом и скрывающая от посторонних глаз неаппетитные метаморфозы яркая вспышка. Когда дым рассеялся, а пыль осела, стало видно, что к нам прибыл тот, кто мне и был так нужен, тот, ради кого я всё это затеял, – Дикий Урман. Не самый, между прочим, последний в нашем городе вип.
Когда чудик пришёл в себя и зашевелился, я поинтересовался сочувственно:
– Эй, как ты там? Не убился?
– Сволочь ты, дракон, – осторожно выглянув из-за кресла, с надрывом отозвался вампир.
Я приложил руку к груди:
– Извини, промазал. – А затем вновь прицелился: – Сейчас исправлюсь.
Хабиб, который всё ещё стоял на карачках, проворно убрал голову за кресло, но уже через секунду сообразил, что дерево не броня, и промямлил умоляюще:
– Не надо, дракон, не стреляй. Вызову я Урмана.
Для закрепления результата торопиться с ответом я не стал и какое-то время делал вид, что думаю, как поступить. Только через эти несколько секунд, которые, думаю, показались Хабибу вечностью, я опустил пистолет и поторопил, прибавив холода в голос:
– Только давай резвее. И без того провозились из-за твоей глупой настырности.
Вскочив, как новобранец при утренней побудке, вампир поправил съехавшую набок красно-жёлто-зелёную шапчонку, раскидал дреды по плечам, зыркнул на меня исподлобья боязливо, затем закрыл глаза, сложил руки на груди Андреевским крестом и запрокинул голову, вытянув шею так, как вытягивает её гусак, когда глотает воду. Стоял он так с минуту, наверное. Может (я не засекал), немного больше. Затем уронил руки обессилено, открыл глаза, мазнул меня рассеянным взглядом и сообщил еле слышно:
– Всё, дракон, вызвал я Урмана.
– Точно? – спросил я строго.
Вампир ничего не ответил, лишь понуро уронил голову на грудь, получился кивок – да, дескать, точно.
Нутром почуяв, что он не врёт, я приступил к осуществлению следующего этапа своего каверзного плана и, поднимаясь из кресла, спросил притворно-дружеским тоном:
– Скажи, Хабиб, а как вы это делаете? Ментально? Да? Или воете на неслышимой частоте? Или ещё как? Поделись. Уж больно мне это интересно.
И опять ничего вампир мне не ответил, только зубами заскрежетал. Я между тем подошёл к нему вплотную и похлопал несколько раз по плечу:
– Извини, братец, за глупый вопрос. Не сообразил, что это ваша главная военная тайна. Извини. И давай-ка пока передохни.
С этими словами без особой ненависти, исключительно по необходимости хоть как-то уравнять шансы в этой войне я саданул его рукояткой кольта по тыковке. И едва успел пристроить обмякшее тело на прострелянном диванчике и вернуться в кресло, как уже началось. Прежде всего что-то зашуршало на чердаке, затем загрохотала жесть, как я понял, в воздуховоде, после чего по зале, тревожа пламя свечей, какое-то время металась расплывчатая тень. Потом тень успокоилась, замерла под потолком, и стало видно, что это ничто иное, как неимоверно крупная, размером с кошку, летучая мышь. Толком рассмотреть её омерзительную морду я не успел, потому как уже в следующую секунду мышь, ощерив зубастую пасть, издала пронзительный визг, после чего случился негромкий хлопок, а следом и скрывающая от посторонних глаз неаппетитные метаморфозы яркая вспышка. Когда дым рассеялся, а пыль осела, стало видно, что к нам прибыл тот, кто мне и был так нужен, тот, ради кого я всё это затеял, – Дикий Урман. Не самый, между прочим, последний в нашем городе вип.