Страница:
– И как это понять, уважаемый? – вежливо, чтоб излишне не нагнетать обстановку, осведомился я. – Сегодня частная вечеринка? Пройти нельзя?
– Отчего же, герр дракон, можно, – ответил стражник учтиво, при этом продолжая неучтиво глядеть поверх моей головы в скучную даль.
Я махнул рукой в глубь ворот:
– Тогда я пройду?
– Сделайте одолжение, герр дракон, – проурчал стражник по-кошачьи и, кинув на меня короткий взгляд сверху вниз, добавил: – Только сперва внесите плату.
– Звонки бубны за горами, – ахнул я. – А что, просто так пройти нельзя?
– Отчего же, можно. Ваша воля, герр дракон.
Я кивнул удовлетворённо:
– Другое дело. – И изобразил рукой домкрат: – Давай, солдатик, убирай свою штуковину.
Стражник торопиться не стал. Сперва поправил пряжку ремня, потом одёрнул край камзола и лишь после этого с иезуитской неторопливостью, медленно-медленно поднял алебарду. Удержав себя от резких комментариев, я поблагодарил его сдержанным кивком и, пригибаясь, чтобы не снять скальп о зубья не до конца поднятой заградительной решётки, благополучно проследовал в узкий проход меж двух стен. Такие превратные укрепления в виде хорошо простреливаемых каменных мешков называли раньше на Руси захабами, а как называют здесь – чёрт его знает. Скорее всего, никак не называют. Потому что некому называть.
Оказавшись на внутреннем дворе, местами замощенном гладким булыжником, а местами, в проплешинах, поросшим высоким бурьяном, я сделал несколько шагов в направлении башни и оглянулся – как там наш разлюбезный стражник? И не увидел сзади никакого стражника. Исчез он. И захаб исчез. И ворота. Всё это исчезло. Зато я увидел ров, мост через него и дорогу, по которой только что шагал. Меня аж передёрнуло всего от нехорошего предчувствия. Ну а когда я в следующий миг посмотрел вперёд, то к глубокому своему неудовольствию обнаружил, что – так и есть! – вновь стою перед центральным входом и всё тот же гвардеец в фиолетовом, украшенном страусиным пером, берете преграждает мне путь своей дурацкой палкой.
– Что за глупые фокусы? – возмутился я. – Ты же, солдатик, сказал, что можно пройти и без платы.
– Пройти можно, герр дракон, – бесстрастно подтвердил вояка. – Дойти нельзя.
– Почему сразу не сказал?
– Так вы, герр дракон, не уточняли.
– Действительно, – хмыкнул я и, начиная злиться, постучал кулаком по древку алебарды. – Ну и что ты от меня, служивый, хочешь? Курева? Денег? Исполнения желания?
– Нет, ничего такого не нужно, – чётко выговорил он, выдержал паузу и пояснил: – Нужно только то, что нужно для того, что ненужно.
Я опешил и по-собачьи мотнул головой:
– А ну-ка, ну-ка повтори. Что тебе нужно?
– То, что нужно для того, что ненужно, – терпеливо повторил стражник хорошо заученную фразу.
Может, просто морду ему набить, подумал я в первую секунду. Кулаки, честно говоря, чесались. Но стерпел, оставил глупые мысли и начать рыскать по карманам. Потому как очевидно же было, раз что-то с меня просят, значит, это у меня с собой. Ну и понеслось: расчёска в чехле, носовой платок с кавказской анаграммой "В.А.Х.", ключи от машины, зажигалка, пачка сигарет, связка ключей от дома и гаража, бляха Варвары, два разряженных кастета, Ключ От Всех Замков, чужая заколка для галстука, ручка, блокнот, сдохший мобильник, горсть мелочи и невесть как попавший в карман джинсов Послушный кубик. А помимо того ещё портмоне и в нём: фотография актрисы Ксении Раппопорт (это если кому-то при знакомстве нужно в оперативных целях показать жену), денег бумажных немного, водительские права, паспорт, одна кредитная карточка и несколько дисконтных, истрёпанная лицензия частного сыщика, два надорванных билета на спектакль "Планета" (Лера дико обожает убаюкивающий трёп Гришковца), несколько визиток своих и чужих, календарик с предвыборным портретом Жириновского в кислотном стиле Энди Уорхола и ещё какая-то непонятная квитанция, которую я, не разворачивая, тут же отбросил в сторону.
Ну и что, спрашивается, из всего этого барахла может быть нужно для того, что ненужно? Пораскинув могучим своим умищем, я решил, что практически все эти вещи либо самодостатачны, либо нужны для чего-то нужного, кроме – бинго! – заколки для галстука. Сама заколка, понятное дело, нужна и даже очень. Чтобы, допустим, галстук не затянуло в вентилятор или чтоб не его кончик не попал в тарелку с харчо. Хотя бы для этого. Но для чего нужен сам галстук? Вот вопрос. Чтоб пятно прикрыть на рубахе? Сразу отвергаем за никчемностью повода. Чтоб повеситься? Ага-ага. Чтоб сожрать в минуту душевного смятения? Придурок, какой-нибудь малохольный, конечно, может и сожрать, с него станется. Но это исключение. Так для чего же? А ни для чего. Абсолютно галстук ни для чего не нужен. Как, впрочем, и сто тысяч миллионов прочих бесполезных вещей на свете, которые человек придумал в приступе творческого зуда.
Спешно рассовав по карманам всё то, что до этого вытащил, я оставил только эту подобранную в доме покойного поэта Всеволода Бабенко вещицу. Чтоб стала краше, подышал на неё, потёр о рукав и протянул гвардейцу:
– На, служивый, держи, что просил.
Стражник штучку ручищей своей моментом заграбастал, поднёс к глазам и долго-долго-долго, ужас просто как долго рассматривал. Потом одобрительно повёл тяжёлым подбородком и, ничего не говоря, поднял алебарду.
Бежал я к башне, не оборачиваясь – нафиг-нафиг все эти местные кунштюки. Добежал благополучно, поднялся с боевой площадки на высокое гранитное крыльцо, толкнул дверь и ворвался внутрь. Арочный входной проём на первый ярус, к моему удивлению, оказался наглухо заложен свежей кирпичной кладкой. Зато был свободен путь в узкий проход между внешней и внутренней стеной башни. Вот что пока не надо делать, подумал я, так это ломиться в закрытые двери. Смело нырнул в проход и начал восхождение по винтовой лестнице.
Путь наверх по спирали мало того, что меня не напряг, так ещё и дал возможность подивиться очередному здешнему чуду чудному. Дело в том, что во всех окнах-бойницах, начиная со второго яруса, была видна луна. Я шёл по кругу, но с какой бы стороны у бойницы ни оказывался, везде видел это огромный холодный шар. Создавалось впечатление, что луна находится не снаружи башни, а внутри неё в качестве пленницы. Легко можно было с ума сойти от подобного фокус-покуса. И я бы, пожалуй, сошёл бы, если бы эта радость со мной уже не приключилась где-то в другом месте и чуть раньше.
Вход в помещения второго яруса тоже оказался заложен кирпичом, я понял этот тонкий намёк правильно, огорчаться не стал, набавил ходу и вскоре добрался до самого верха. Там, на последней лестничной площадке, и обнаружил чуть приоткрытую кованую дверь. Стучать и не подумал, толкнул ногой и ворвался внутрь преисполненный решимостью.
Просторная комната, в которую я попал, меньше всего походила на помещение оборонного построения, к которым, несомненно, можно отнести дозорную башню. Скорее она походила на рабочий кабинет человека какой-нибудь свободной творческой профессии. Учённого мужа, к примеру, астролога или сочинителя. За то говорили горящие свечи в напольных скульптурах-канделябрах, книжные шкафы, огромный письменный стол, удобные кресла и уютный диван. Всё убранство это было в стиле позднего барокко: много мягких элементов, много тонкой резьбы и много изогнутых линий. И только наглые ветры, врывающиеся с четырёх сторон в окна-бойницы, напоминали, что не всё так очевидно. Что в действительности не всё так, как на самом деле. Что за всем за этим скрывается некая тайна.
Возле одного окна (уж не знаю, какого именно – южного или северного, восточного или западного; как понять, когда всё шиворот-навыворот) стоял спиной к двери коротко стриженый человек среднего роста. Он был в переливающемся тёмно-фиолетовом, почти чёрном балахоне до пят, а на голове его сидела небольшая шапочка, напоминающая узбекскую тюбетейку, только сшитую не из ситца пёстрых тонов, а из чёрного бархата. Руки, сложив кисти в замок, он держал сзади, и я видел, что почти каждый палец его окольцован перстнем с небедным драгоценным камнем.
Человек не заметил моего появления, слишком увлечён был, видимо, своим занятием. А занимался он тем, что смотрел на луну. И ещё диктовал. Диктовал по-французски не то какое-то послание, не то трактат. Он диктовал, а перо-самописец, сухо скребя по лежащему на столе листу хорошо отбеленной бумаги, записывало за ним то, что на русский язык можно было бы перевести приблизительно так:
– Красота мира в своих лучших проявлениях чаще всего недоступна глупцам. Пресыщенность заставляет их странствовать по свету в поисках непривычного, а красота содержится едва ли не в любом окружающем нас ничтожнейшем предмете, рассеяна едва ли не в самом воздухе, которым мы дышим, заключена чуть ли не в каждом звуке, который…
И так далее, и так далее, и в том же духе.
Голос у доморощенного философа был густой и сочный, но не громкий, и в какой-то степени ласковый, но не приторно-ласковый, а ласковый по-отечески. Таким голосом удобно поучать уму-разуму половозрелых отроков и отдавать команды придворным палачам.
Не дожидаясь, когда пересохнет высокопарный поток, я хлопнул дверью и для верности ещё громко покашлял в кулак. Философ вздрогнул, прервался на полуслове и резко обернул ко мне бледное, ничем не примечательное (если не считать глубокого шрама на лбу) лицо пятидесятилетнего человека. Затем прищурился близоруко и улыбнулся одними губами:
– Всё-таки пришёл.
Сказал он это уже по-русски и без малейшего акцента. А я ничего ему на это не сказал. Мне пока нечего было сказать. Я просто воткнул мешающие мне руки в узкие карманы джинсов и уставился на обитателя башни с нескрываемым вызовом.
Моя напряжённая холодность его ничуть не смутила.
– Как добрался, дракон? – спросил он если не дружелюбно, то заинтересовано уж точно.
– Добрался, – буркнул я, стараясь не попасть в плен его сумеречного обаяния. И, неспешно окинув его взглядом с ног до головы, в свой черёд спросил: – Уважаемый, а, собственно, кто ты такой?
– Да, да, да, да, – закивал человек.– Как же, как же, как же. Полагаю, этот вопрос тебя жутко терзает, дракон. Причём, терзает давно. Сложный вопрос. Да, дракон? Кто? Жан или Поль? Поль или Жан? – Он ткнул в серебряный подсолнух, что висел у него на толстой цепи поверх балахона, и скромно, но с достоинством поведал: – Если это тебе чем-то поможет, то знай: я Жан Калишер. Претёмный усмиритель. Глава Великого круга пятиконечного трона.
Хотя и ожидал я услышать что-то в этом роде, всё равно испытал некоторое душевное волнение. Как ни крути, не каждый день встречаешься лицом к лицу с одним из вершителей судеб колдовского мира. Так что да, прочувствовал структуру – хо-хо – момента. Однако внешне постарался выглядеть всё таким же строгим и независимым. Поклонился сдержанно и уточнил:
– Так это ты, претёмный, меня сюда вызвал?
Лицо великого из великих на какое-то мгновение исказила – вот уж никак я не предполагал увидеть от полубога столь непосредственную реакцию – болезненная гримаса. Впрочем, он тотчас превратил её в подобие улыбки. Потом убрал и улыбку, потёр, собираясь с мыслями, шрам на лбу и произнёс:
– Это, дракон, трудный вопрос. Это вопрос, на который нет однозначного ответа. Да и так ли это…
Тут он вдруг прервался, показал жестом, чтоб я присел в любое из кресел, а сам пошёл к дивану. Проходя мимо стола, на котором помимо писчих принадлежностей находились книги, небольшие песочные часы и магический жезл, он усталым движением стянул с себя цепь и бросил её на исписанный мелкими каракулями лист. Потом уселся на диван, взбил круглую подушку из гобеленовой ткани, прилёг, сложил руки на груди и, повернув голову в мою сторону, продолжил с того места, на котором остановился:
– А так ли это тебе важно знать, дракон, кто тебя позвал? Я или Поль? Поль или я? Какая тебе, в сущности, разница?
Говорить он стал медленнее и менее внятно, а глаза его сделались пьяными как у замерзающей птицы.
– В сущности разницы нет, – не дождавшись от меня ответа, заявил великий из великих. – Я или Поль, Поль или я – это всё равно. Главное, что ты уже здесь. И вот что я тебе скажу… Я скажу, а ты, дракон, внимательно послушай. Сейчас я на время усну, буквально на несколько минут, и как только я усну, ослабнет защита башни и сюда придёт мой брат Поль. Он сразу же примется смущать твой разум всякими глупостями, но ты, дракон, его не слушай. И ничего ему не обещай… – Тут претёмный откровенно зевнул, поленившись прикрыть рот ладошкой, после чего добавил: – Впрочем, можешь что-нибудь и пообещать. Это, в сущности, не важно. Главное – дождись меня. Я скоро.
В следующую секунду глаза его закрылись, он повернулся на бок, принял, поджав ноги к животу, позу эмбриона и уснул.
Из всего этого полусонного бормотания я понял лишь одно: сейчас в эту странную комнату, длинна и ширина которой чудесным образом превышает диаметр самой башни, заявится Поль Неудачник. Гад из гадов. Воплощение коварства. Враг наш навеки. Посему стоило внутренне подготовиться если не к драке, то к разговору на повышенных тонах уж точно. И ещё к торгу. Чего ужас как не люблю.
Поцеловав на счастье большой палец, я уселся в кресло, сложил руки на груди и стал поджидать душегуба.
Прошло пять секунд.
Десять.
Пятнадцать.
И ещё десять.
Почему-то я думал, что брат претёмного войдёт в комнату так же, как вошёл в неё и я, то есть через дверь. Хотя ведь в принципе он свободно мог и птицей влететь в окно, и мышью выскочить из норы, и вообще как угодно, самым невероятным образом мог появиться. А я как дурак всё пялился и пялился на дверь. Ну и, конечно же, зря. Он не вошёл. Нет, не вошёл. Впрочем, и не влетел, и не выскочил и не явился. Ничего такого не случилось. И не случилось по той простой причине, что он в этой комнате уже давно присутствовал. Это я понял, когда на исходе второй минуты томительного ожидания тот, кто представился мне Жаном Калишером, очнувшись ото сна, резко поднялся с дивана, потянулся до хруста в суставах, как отлично выспавшийся человек, после чего посмотрел на меня так, будто видит впервые, и воскликнул:
– А-а-а, дракон! Явился, не запылился. Ну-ну.
Лицо его стало живее, жесты энергичнее, взгляд жёстче и ещё что-то случилось с голосом. Он стал хрипловатым, как у хронически простуженного человека, а помимо того из него ушла патриархальная ласковость, зато появилась резкость и наступательная деловитость.
Без особого труда сообразив, что здесь к чему и в чём подвох, я тем не менее, решил утвердиться в своих предположениях и, с непринужденностью, которая далась мне ох как нелегко, закинув ногу на ногу, поинтересовался:
– Уважаемый, а, собственно, кто ты такой?
– Я? – Он вскинул белёсые брови домиком и ткнул себя в грудь. – Ты спрашиваешь, кто я такой?
И тотчас расхохотался. И так сильно расхохотался, что даже слёзы выступили у него на глазах. А когда истерика прекратилась, он скинул с себя балахон (под ним оказался бежевый свитер да такого же цвета, но на два тона темнее, стильный вельветовый костюм) и сказал:
– Я, дракон, тот, кто тебе нужен. Я Поль Калишер. Величайший романтик всех времён и народов.
Отрекомендовавшись столь вычурно, он лёгким, пружинистым шагом подошёл к письменному столу и перевернул стоящие на нём песочные часы. Потом, разогревая мышцы, побоксировал воздух, сделал несколько наклонов влево и несколько вправо и направился к десертному столику, на котором стояли какие-то напитки в изящных графинах и ваза с фруктами. Он долго выбирал, что из неё взять, выбрал апельсин, вонзил в него ногти и, не глядя на меня, спросил:
– Принёс?
– О чём ты? – уточнил я, с напряжением наблюдая, как летят на ковёр, куски оранжевой кожуры.
– Давай, дракон, не будем понапрасну воду в ступе толочь, – предложил Неудачник. После чего посмотрел на меня снисходительно, подмигнул развязно, забросил в рот несколько сдвоенных долек, прожевал их и, выплюнув косточки себе под ноги, повторил вопрос: – Так ты принёс?
– Нет, не принёс, – сказал я и откинулся на спинку кресла.
– А чего тогда пришёл?
– Звали, вот и пришёл.
Метко запустив недоеденный апельсин в окно, Поль подскочил ко мне, навис и прорычал:
– Ты что, дракон, думаешь, я шутки здесь с тобой шучу? Ты, вообще, знаешь, кто я такой? Да я тебя…
– Не сверкай глазами, дядя, – прервал я его грубый наезд и преспокойно стряхнул несуществующую пыль с левой брючины.
Неудачник отстранился, поглядел на меня изумлённо и, моментально сбросив накал, хмыкнул:
– Да ты дракон, смотрю, смелый у нас.
– На том и стоим.
– Нет, дракон, ты не стоишь. Ты плаваешь. В дерьме ты, дракон, плаваешь.
После этих слов он тщательно вытер руки о полы пиджака и вытащил из кармана артефакт, напоминающий китайский резной шар. Подобную штуку я видел однажды у колдуна Лао Шаня. Преждерождённый утверждал, что на изготовление этой безделицы, которая содержит в себе пятьдесят шесть вложенных друг в друга сфер, древний мастер У Чхао потратил всю свою долгую жизнь. В артефакте Неудачника сфер было гораздо меньше, и был он вырезан не из слоновой кости, а из горного хрусталя. А помимо этих отличий имелось в нём и ещё одно. Более существенное. В его центре не зияла пустота. Там, в хрустальной глубине, пульсировало нечто прозрачно-розовое, и в этом розовом извивался отвратительного вида червяк.
– Видишь? – сунул Неудачник артефакт мне под нос.
– Вижу, – ответил я, отстраняясь. – Твой червяк жрёт невинную душу. Червяк этот – сволочь. И ты, Неудачник, тоже сволочь.
– Не груби, я всё-таки великий.
– Извини. Ты не сволочь, ты великая сволочь.
Как ни хотел я, но вывести Неудачника из себя у меня не получилось.
– Грубость твою, – сказал он спокойно, – отписываю я, дракон, исключительно на незнание мотивов моих поступков. И не обижаюсь ничуть. Быть объектом презрения – удел всякого деятельного мечтателя.
– Это ты-то мечтатель?
– Представь себе, – сказал он, повертел артефакт в руке словно ёлочную игрушку и даже подкинул его несколько раз в воздух.
Не сводя глаз с этого, на вид исключительно хрупкого, предмета, я спросил:
– И о чём же таком ты, Неудачник, мечтаешь?
– О чём? О, я тебе сейчас скажу о чём. – Он ещё раз подкинул шар, теперь выше, под самый потолок и, пока шар летел, быстро-быстро произнёс: – О том мечтаю, чтобы порушить жалкое единство мирового многообразия и выстроить на его месте мощную систему многообразного единства. – Поймал шар у самого пола, развёл руками – вуаля, и спросил: – Слышал о такой?
– Нет, не слышал, – переведя дух, сказал я. – И слышать не хочу.
– Похоже, дракон, – с ноткой некоторого сожаления в голосе сказал Неудачник, – и ты меня понять не готов. Ну что ж, я к этому привык. Быть непонятым современниками – удел всякого гения.
– А чего тут понимать? – усмехнулся я презрительно. – Всё и без того предельно ясно. Власти над миром хочешь, для того и Вещь Без Названия пытаешься в личное пользование заполучить. А насчёт гениальности своей ты, Неудачник, лучше бы помолчал. Ведь по трупам идёшь. А гений и злодейство…
– Дурак ты, дракон. Власти над миром… Тьфу, плевал я на это. Не власти над миром я хочу, но власти над смыслами. Истины, истины я, дракон, алкаю. Ответы мечтаю найти на вопросы, каждый миг вечные и вечно актуальные.
– О, как! – не выдержав, всплеснул я руками. – И зачем тебе это?
– Как это зачем? – удивился Неудачник. – Чтоб одарить человечков идеями светлыми и мудрыми. За этим вот. Зачем же ещё.
– Светлые идеи от Тёмного – это сильно. Это очень сильно. Ну и какая тебе от этого предприятия выгода будет? В тотальном контроле над носителями мудрых идей?
– Зря так говоришь, дракон. Ох, зря. Никакой я выгоды не ищу. Я ж тебе не какой-нибудь там усмиритель ненасытный, а бескорыстный романтик.
– Угу, – произнёс я скептически. – Что-то в последнее время до фига романтиков развелось бескорыстных, у которых руки по локоть в крови.
– Уж так прям и по локоть.
– А что не по локоть? – Я ткнул пальцем в артефакт. – А это тогда что? Шутка?
– Это? – Неудачник хитро прищурился. – Это ultima ratio. Последний довод. Последний и решительный довод для глупцов вроде тебя, дракон. Вы же, благодушные скептики, слов нормальных не понимаете. Вас же носом всё время тыкать нужно. Вы же… – Он прервался, замер, прислушался к чему-то и оглянулся на часы, весь песок в которых уже почти просочился в нижнюю часть колбы. – Ладно, это всё разговоры в пользу бедных. Убеждать я тебя ни в чём не собираюсь. Метание бисера перед свиньями – неактуальный метод. Актуальный – гонять свиней за бисером. Значит, так, дракон. Чтобы принести мне Вещь и сердце, у тебя… – Он вытянул руку, и посмотрел сквозь хрусталь на пламя свечи. – Где-то, я думаю, минут тридцать осталось. Полчаса. Дерзай, дракон.
И спрятал артефакт в карман.
Уложив время на дистанцию, я мотнул головой:
– Не успею.
– Успеешь. Ещё как успеешь. У тебя же маргалдос с собой.
– Что у меня с собой?
– Волшебный кубик.
– Кубик да, кубик есть, – согласился я, мысленно помянув гвардейца-стукача недобрым словом. – Только я не знаю, как…
– А там и знать-то нечего, – перебил меня Неудачник. – Про то, как во времени гулять, не скажу. Обойдёшься. А в пространстве – пожалуйста. Загадывай четвёрку, произноси трижды "Абиссус абиссум инвокавит", рисуй в голове то место, куда тебе нужно попасть, и швыряй кубик. Вот и всё. Вперёд, дракон, вперёд. А я пока… – Он передёрнул плечами, заложив руки за голову, потом вновь метнул взгляд на песочные часы и закончил: -…вздремну чуток.
И действительно, едва добрался неверным шагом до дивана, повалился на него и сразу уснул.
Глянув на свои "Командирские", я засёк время и поспешно вытащил Послушный кубик. Загадал четвёрку, выкрикнул трижды подсказанную волшебную присказку и бросил кубик под потолок. В ладонь кубик не вернулся, завис в воздухе на уровне глаз. Не сам собой завис, разумеется. Это его проснувшийся претёмный усмиритель так ловко усмирил.
– Да, да, да, да, – пропел великий из великих, приближаясь ко мне. Вырвал кубик из загустевшего воздуха, сунул мне в карман и дальше запел: – Жалость, жалость. Она подводит. Она самая. Она подлая. Особенно сейчас всё чаще подводит, когда все вокруг играют не по правилам.
– А раньше что, по правилам играли? – хмыкнул я и полез в карман.
– Погоди, не доставай, – остановил меня претёмный, ещё и за руку придержал.
Я попытался руку вырвать:
– Вообще-то, мне торопиться нужно.
– Не нужно, – покачал он головой и в ответ на мой недоумённый взгляд произнёс: – Сейчас объясню. Секунду. – Отошёл к столу, перевернул песочные часы и прежде чем продолжить спросил: – Про Неудачника всё понял?
– В целом – да. Насколько понимаю, у вас расстроилась синергия.
– Не расстроилась, дракон, а полностью разрушилась. Окончательно и бесповоротно. А когда-то, не поверишь, эта моя… наша патология давала ощутимый сверхаддитивный эффект. Но теперь… – Претёмный вздохнул и, закрыв глаза, стал тереть веки. – Устал я, дракон. Устал от Поля. От этого маньяка-экспериментатора с его затеями разной степени экзотичности. Устал чертовски. Это уже для меня стало просто невыносимо. Слишком стар для всего этого кавардака. И самое страшное: как и раньше ему достаётся лишь четверть суток, но если раньше промежутки между приступами исчислялись часами, то сейчас – минутами.
С этими словами великий усмиритель невольно посмотрел в сторону песочных часов, после чего замолк и молчал достаточно долго. И лишь когда я поднял руку, чтобы поглядеть на свои наручные часы (разговоры разговорами, а Леру нужно было спасать), он оживился и сказал:
– Слушай меня, дракон. Слушай внимательно. Вот что я тебе предлагаю. Я спасу твою девушку, а ты взамен помоги мне избавится от Неудачника. Что скажешь на это?
Когда до меня дошёл смысл предложения, я на некоторое впал в ступор, а потом стал вслух рассуждать:
– Каким это образом мне тебя, претёмный, от Неудачника избавить? Убить, что ли его? Вряд ли сумею. А если вдруг сумею, ты ведь в таком случае тоже умрёшь.
– Не нужно никого убивать, – успокоил меня великий из великих. – Просто помоги нам разделиться. Ты дракон, ты знаешь, как это делать.
Сначала я подумал, что он шутит, потом смотрю – вроде нет. Подумал хорошенько, ещё раз хорошенько подумал и постарался деликатно отказать:
– Как однажды справедливо заметил философ Мик Джаггер, не всегда в этой жизни можно получить то, что хочешь. Боюсь, претёмный, твои шансы невелеки.
– Пусть даже один из миллиарда, – произнёс он горячечно. – Всё равно я хочу попробовать.
– Никто из людей такого раньше не делал.
– Кому-то ведь нужно быть первым.
Я посмотрел на него новыми глазами. Передо мной стоял грустный, способный вызвать искреннее сострадание человек. Но мне его жалко не было. Ни капли. А вот девушку Леру – очень. Так мне её было жалко, что готов был душу дьяволу заложить. Вот почему согласился и сказал:
– Ну хорошо, претёмный, попытка – не пытка. Но только тогда уж давай в темпе. Времени в обрез.
– Я готов, – произнёс он решительно. – Говори, дракон, что делать.
– Обязательно скажу, но только ты сначала…
И я показал на его карман.
Претёмный усмиритель понял меня в момент, нащупал в кармане и вытащил на свет хрустальный артефакт. Повертел его в руках и сразу начал действовать. Сначала поднёс шар к губам и что-то стал ему нашёптывать на непонятном мне унгологосе. Слова заклинания, отзвучав, тут же превращались в сереньких пичуг, что пометавшись по комнате, вылетали в разные окна. Вылетело их не меньше сотни, прежде чем хрусталь стал потрескивать. Внимательно прислушиваясь к звонкому треску, претёмный улучил момент, резко оборвал заклинание и так глянул на шар, что тот мгновенно рассыпался в пыль. А потом претёмный сдул эти сверкающие крупицы, и на его ладони осталась лишь розовая субстанция. Теперь свободная, но всё ещё угнетаемая смертельным паразитом. И вновь претёмный стал бормотать. И вновь стали разлетаться во все стороны света перепуганные птицы-слова.
– Отчего же, герр дракон, можно, – ответил стражник учтиво, при этом продолжая неучтиво глядеть поверх моей головы в скучную даль.
Я махнул рукой в глубь ворот:
– Тогда я пройду?
– Сделайте одолжение, герр дракон, – проурчал стражник по-кошачьи и, кинув на меня короткий взгляд сверху вниз, добавил: – Только сперва внесите плату.
– Звонки бубны за горами, – ахнул я. – А что, просто так пройти нельзя?
– Отчего же, можно. Ваша воля, герр дракон.
Я кивнул удовлетворённо:
– Другое дело. – И изобразил рукой домкрат: – Давай, солдатик, убирай свою штуковину.
Стражник торопиться не стал. Сперва поправил пряжку ремня, потом одёрнул край камзола и лишь после этого с иезуитской неторопливостью, медленно-медленно поднял алебарду. Удержав себя от резких комментариев, я поблагодарил его сдержанным кивком и, пригибаясь, чтобы не снять скальп о зубья не до конца поднятой заградительной решётки, благополучно проследовал в узкий проход меж двух стен. Такие превратные укрепления в виде хорошо простреливаемых каменных мешков называли раньше на Руси захабами, а как называют здесь – чёрт его знает. Скорее всего, никак не называют. Потому что некому называть.
Оказавшись на внутреннем дворе, местами замощенном гладким булыжником, а местами, в проплешинах, поросшим высоким бурьяном, я сделал несколько шагов в направлении башни и оглянулся – как там наш разлюбезный стражник? И не увидел сзади никакого стражника. Исчез он. И захаб исчез. И ворота. Всё это исчезло. Зато я увидел ров, мост через него и дорогу, по которой только что шагал. Меня аж передёрнуло всего от нехорошего предчувствия. Ну а когда я в следующий миг посмотрел вперёд, то к глубокому своему неудовольствию обнаружил, что – так и есть! – вновь стою перед центральным входом и всё тот же гвардеец в фиолетовом, украшенном страусиным пером, берете преграждает мне путь своей дурацкой палкой.
– Что за глупые фокусы? – возмутился я. – Ты же, солдатик, сказал, что можно пройти и без платы.
– Пройти можно, герр дракон, – бесстрастно подтвердил вояка. – Дойти нельзя.
– Почему сразу не сказал?
– Так вы, герр дракон, не уточняли.
– Действительно, – хмыкнул я и, начиная злиться, постучал кулаком по древку алебарды. – Ну и что ты от меня, служивый, хочешь? Курева? Денег? Исполнения желания?
– Нет, ничего такого не нужно, – чётко выговорил он, выдержал паузу и пояснил: – Нужно только то, что нужно для того, что ненужно.
Я опешил и по-собачьи мотнул головой:
– А ну-ка, ну-ка повтори. Что тебе нужно?
– То, что нужно для того, что ненужно, – терпеливо повторил стражник хорошо заученную фразу.
Может, просто морду ему набить, подумал я в первую секунду. Кулаки, честно говоря, чесались. Но стерпел, оставил глупые мысли и начать рыскать по карманам. Потому как очевидно же было, раз что-то с меня просят, значит, это у меня с собой. Ну и понеслось: расчёска в чехле, носовой платок с кавказской анаграммой "В.А.Х.", ключи от машины, зажигалка, пачка сигарет, связка ключей от дома и гаража, бляха Варвары, два разряженных кастета, Ключ От Всех Замков, чужая заколка для галстука, ручка, блокнот, сдохший мобильник, горсть мелочи и невесть как попавший в карман джинсов Послушный кубик. А помимо того ещё портмоне и в нём: фотография актрисы Ксении Раппопорт (это если кому-то при знакомстве нужно в оперативных целях показать жену), денег бумажных немного, водительские права, паспорт, одна кредитная карточка и несколько дисконтных, истрёпанная лицензия частного сыщика, два надорванных билета на спектакль "Планета" (Лера дико обожает убаюкивающий трёп Гришковца), несколько визиток своих и чужих, календарик с предвыборным портретом Жириновского в кислотном стиле Энди Уорхола и ещё какая-то непонятная квитанция, которую я, не разворачивая, тут же отбросил в сторону.
Ну и что, спрашивается, из всего этого барахла может быть нужно для того, что ненужно? Пораскинув могучим своим умищем, я решил, что практически все эти вещи либо самодостатачны, либо нужны для чего-то нужного, кроме – бинго! – заколки для галстука. Сама заколка, понятное дело, нужна и даже очень. Чтобы, допустим, галстук не затянуло в вентилятор или чтоб не его кончик не попал в тарелку с харчо. Хотя бы для этого. Но для чего нужен сам галстук? Вот вопрос. Чтоб пятно прикрыть на рубахе? Сразу отвергаем за никчемностью повода. Чтоб повеситься? Ага-ага. Чтоб сожрать в минуту душевного смятения? Придурок, какой-нибудь малохольный, конечно, может и сожрать, с него станется. Но это исключение. Так для чего же? А ни для чего. Абсолютно галстук ни для чего не нужен. Как, впрочем, и сто тысяч миллионов прочих бесполезных вещей на свете, которые человек придумал в приступе творческого зуда.
Спешно рассовав по карманам всё то, что до этого вытащил, я оставил только эту подобранную в доме покойного поэта Всеволода Бабенко вещицу. Чтоб стала краше, подышал на неё, потёр о рукав и протянул гвардейцу:
– На, служивый, держи, что просил.
Стражник штучку ручищей своей моментом заграбастал, поднёс к глазам и долго-долго-долго, ужас просто как долго рассматривал. Потом одобрительно повёл тяжёлым подбородком и, ничего не говоря, поднял алебарду.
Бежал я к башне, не оборачиваясь – нафиг-нафиг все эти местные кунштюки. Добежал благополучно, поднялся с боевой площадки на высокое гранитное крыльцо, толкнул дверь и ворвался внутрь. Арочный входной проём на первый ярус, к моему удивлению, оказался наглухо заложен свежей кирпичной кладкой. Зато был свободен путь в узкий проход между внешней и внутренней стеной башни. Вот что пока не надо делать, подумал я, так это ломиться в закрытые двери. Смело нырнул в проход и начал восхождение по винтовой лестнице.
Путь наверх по спирали мало того, что меня не напряг, так ещё и дал возможность подивиться очередному здешнему чуду чудному. Дело в том, что во всех окнах-бойницах, начиная со второго яруса, была видна луна. Я шёл по кругу, но с какой бы стороны у бойницы ни оказывался, везде видел это огромный холодный шар. Создавалось впечатление, что луна находится не снаружи башни, а внутри неё в качестве пленницы. Легко можно было с ума сойти от подобного фокус-покуса. И я бы, пожалуй, сошёл бы, если бы эта радость со мной уже не приключилась где-то в другом месте и чуть раньше.
Вход в помещения второго яруса тоже оказался заложен кирпичом, я понял этот тонкий намёк правильно, огорчаться не стал, набавил ходу и вскоре добрался до самого верха. Там, на последней лестничной площадке, и обнаружил чуть приоткрытую кованую дверь. Стучать и не подумал, толкнул ногой и ворвался внутрь преисполненный решимостью.
Просторная комната, в которую я попал, меньше всего походила на помещение оборонного построения, к которым, несомненно, можно отнести дозорную башню. Скорее она походила на рабочий кабинет человека какой-нибудь свободной творческой профессии. Учённого мужа, к примеру, астролога или сочинителя. За то говорили горящие свечи в напольных скульптурах-канделябрах, книжные шкафы, огромный письменный стол, удобные кресла и уютный диван. Всё убранство это было в стиле позднего барокко: много мягких элементов, много тонкой резьбы и много изогнутых линий. И только наглые ветры, врывающиеся с четырёх сторон в окна-бойницы, напоминали, что не всё так очевидно. Что в действительности не всё так, как на самом деле. Что за всем за этим скрывается некая тайна.
Возле одного окна (уж не знаю, какого именно – южного или северного, восточного или западного; как понять, когда всё шиворот-навыворот) стоял спиной к двери коротко стриженый человек среднего роста. Он был в переливающемся тёмно-фиолетовом, почти чёрном балахоне до пят, а на голове его сидела небольшая шапочка, напоминающая узбекскую тюбетейку, только сшитую не из ситца пёстрых тонов, а из чёрного бархата. Руки, сложив кисти в замок, он держал сзади, и я видел, что почти каждый палец его окольцован перстнем с небедным драгоценным камнем.
Человек не заметил моего появления, слишком увлечён был, видимо, своим занятием. А занимался он тем, что смотрел на луну. И ещё диктовал. Диктовал по-французски не то какое-то послание, не то трактат. Он диктовал, а перо-самописец, сухо скребя по лежащему на столе листу хорошо отбеленной бумаги, записывало за ним то, что на русский язык можно было бы перевести приблизительно так:
– Красота мира в своих лучших проявлениях чаще всего недоступна глупцам. Пресыщенность заставляет их странствовать по свету в поисках непривычного, а красота содержится едва ли не в любом окружающем нас ничтожнейшем предмете, рассеяна едва ли не в самом воздухе, которым мы дышим, заключена чуть ли не в каждом звуке, который…
И так далее, и так далее, и в том же духе.
Голос у доморощенного философа был густой и сочный, но не громкий, и в какой-то степени ласковый, но не приторно-ласковый, а ласковый по-отечески. Таким голосом удобно поучать уму-разуму половозрелых отроков и отдавать команды придворным палачам.
Не дожидаясь, когда пересохнет высокопарный поток, я хлопнул дверью и для верности ещё громко покашлял в кулак. Философ вздрогнул, прервался на полуслове и резко обернул ко мне бледное, ничем не примечательное (если не считать глубокого шрама на лбу) лицо пятидесятилетнего человека. Затем прищурился близоруко и улыбнулся одними губами:
– Всё-таки пришёл.
Сказал он это уже по-русски и без малейшего акцента. А я ничего ему на это не сказал. Мне пока нечего было сказать. Я просто воткнул мешающие мне руки в узкие карманы джинсов и уставился на обитателя башни с нескрываемым вызовом.
Моя напряжённая холодность его ничуть не смутила.
– Как добрался, дракон? – спросил он если не дружелюбно, то заинтересовано уж точно.
– Добрался, – буркнул я, стараясь не попасть в плен его сумеречного обаяния. И, неспешно окинув его взглядом с ног до головы, в свой черёд спросил: – Уважаемый, а, собственно, кто ты такой?
– Да, да, да, да, – закивал человек.– Как же, как же, как же. Полагаю, этот вопрос тебя жутко терзает, дракон. Причём, терзает давно. Сложный вопрос. Да, дракон? Кто? Жан или Поль? Поль или Жан? – Он ткнул в серебряный подсолнух, что висел у него на толстой цепи поверх балахона, и скромно, но с достоинством поведал: – Если это тебе чем-то поможет, то знай: я Жан Калишер. Претёмный усмиритель. Глава Великого круга пятиконечного трона.
Хотя и ожидал я услышать что-то в этом роде, всё равно испытал некоторое душевное волнение. Как ни крути, не каждый день встречаешься лицом к лицу с одним из вершителей судеб колдовского мира. Так что да, прочувствовал структуру – хо-хо – момента. Однако внешне постарался выглядеть всё таким же строгим и независимым. Поклонился сдержанно и уточнил:
– Так это ты, претёмный, меня сюда вызвал?
Лицо великого из великих на какое-то мгновение исказила – вот уж никак я не предполагал увидеть от полубога столь непосредственную реакцию – болезненная гримаса. Впрочем, он тотчас превратил её в подобие улыбки. Потом убрал и улыбку, потёр, собираясь с мыслями, шрам на лбу и произнёс:
– Это, дракон, трудный вопрос. Это вопрос, на который нет однозначного ответа. Да и так ли это…
Тут он вдруг прервался, показал жестом, чтоб я присел в любое из кресел, а сам пошёл к дивану. Проходя мимо стола, на котором помимо писчих принадлежностей находились книги, небольшие песочные часы и магический жезл, он усталым движением стянул с себя цепь и бросил её на исписанный мелкими каракулями лист. Потом уселся на диван, взбил круглую подушку из гобеленовой ткани, прилёг, сложил руки на груди и, повернув голову в мою сторону, продолжил с того места, на котором остановился:
– А так ли это тебе важно знать, дракон, кто тебя позвал? Я или Поль? Поль или я? Какая тебе, в сущности, разница?
Говорить он стал медленнее и менее внятно, а глаза его сделались пьяными как у замерзающей птицы.
– В сущности разницы нет, – не дождавшись от меня ответа, заявил великий из великих. – Я или Поль, Поль или я – это всё равно. Главное, что ты уже здесь. И вот что я тебе скажу… Я скажу, а ты, дракон, внимательно послушай. Сейчас я на время усну, буквально на несколько минут, и как только я усну, ослабнет защита башни и сюда придёт мой брат Поль. Он сразу же примется смущать твой разум всякими глупостями, но ты, дракон, его не слушай. И ничего ему не обещай… – Тут претёмный откровенно зевнул, поленившись прикрыть рот ладошкой, после чего добавил: – Впрочем, можешь что-нибудь и пообещать. Это, в сущности, не важно. Главное – дождись меня. Я скоро.
В следующую секунду глаза его закрылись, он повернулся на бок, принял, поджав ноги к животу, позу эмбриона и уснул.
Из всего этого полусонного бормотания я понял лишь одно: сейчас в эту странную комнату, длинна и ширина которой чудесным образом превышает диаметр самой башни, заявится Поль Неудачник. Гад из гадов. Воплощение коварства. Враг наш навеки. Посему стоило внутренне подготовиться если не к драке, то к разговору на повышенных тонах уж точно. И ещё к торгу. Чего ужас как не люблю.
Поцеловав на счастье большой палец, я уселся в кресло, сложил руки на груди и стал поджидать душегуба.
Прошло пять секунд.
Десять.
Пятнадцать.
И ещё десять.
Почему-то я думал, что брат претёмного войдёт в комнату так же, как вошёл в неё и я, то есть через дверь. Хотя ведь в принципе он свободно мог и птицей влететь в окно, и мышью выскочить из норы, и вообще как угодно, самым невероятным образом мог появиться. А я как дурак всё пялился и пялился на дверь. Ну и, конечно же, зря. Он не вошёл. Нет, не вошёл. Впрочем, и не влетел, и не выскочил и не явился. Ничего такого не случилось. И не случилось по той простой причине, что он в этой комнате уже давно присутствовал. Это я понял, когда на исходе второй минуты томительного ожидания тот, кто представился мне Жаном Калишером, очнувшись ото сна, резко поднялся с дивана, потянулся до хруста в суставах, как отлично выспавшийся человек, после чего посмотрел на меня так, будто видит впервые, и воскликнул:
– А-а-а, дракон! Явился, не запылился. Ну-ну.
Лицо его стало живее, жесты энергичнее, взгляд жёстче и ещё что-то случилось с голосом. Он стал хрипловатым, как у хронически простуженного человека, а помимо того из него ушла патриархальная ласковость, зато появилась резкость и наступательная деловитость.
Без особого труда сообразив, что здесь к чему и в чём подвох, я тем не менее, решил утвердиться в своих предположениях и, с непринужденностью, которая далась мне ох как нелегко, закинув ногу на ногу, поинтересовался:
– Уважаемый, а, собственно, кто ты такой?
– Я? – Он вскинул белёсые брови домиком и ткнул себя в грудь. – Ты спрашиваешь, кто я такой?
И тотчас расхохотался. И так сильно расхохотался, что даже слёзы выступили у него на глазах. А когда истерика прекратилась, он скинул с себя балахон (под ним оказался бежевый свитер да такого же цвета, но на два тона темнее, стильный вельветовый костюм) и сказал:
– Я, дракон, тот, кто тебе нужен. Я Поль Калишер. Величайший романтик всех времён и народов.
Отрекомендовавшись столь вычурно, он лёгким, пружинистым шагом подошёл к письменному столу и перевернул стоящие на нём песочные часы. Потом, разогревая мышцы, побоксировал воздух, сделал несколько наклонов влево и несколько вправо и направился к десертному столику, на котором стояли какие-то напитки в изящных графинах и ваза с фруктами. Он долго выбирал, что из неё взять, выбрал апельсин, вонзил в него ногти и, не глядя на меня, спросил:
– Принёс?
– О чём ты? – уточнил я, с напряжением наблюдая, как летят на ковёр, куски оранжевой кожуры.
– Давай, дракон, не будем понапрасну воду в ступе толочь, – предложил Неудачник. После чего посмотрел на меня снисходительно, подмигнул развязно, забросил в рот несколько сдвоенных долек, прожевал их и, выплюнув косточки себе под ноги, повторил вопрос: – Так ты принёс?
– Нет, не принёс, – сказал я и откинулся на спинку кресла.
– А чего тогда пришёл?
– Звали, вот и пришёл.
Метко запустив недоеденный апельсин в окно, Поль подскочил ко мне, навис и прорычал:
– Ты что, дракон, думаешь, я шутки здесь с тобой шучу? Ты, вообще, знаешь, кто я такой? Да я тебя…
– Не сверкай глазами, дядя, – прервал я его грубый наезд и преспокойно стряхнул несуществующую пыль с левой брючины.
Неудачник отстранился, поглядел на меня изумлённо и, моментально сбросив накал, хмыкнул:
– Да ты дракон, смотрю, смелый у нас.
– На том и стоим.
– Нет, дракон, ты не стоишь. Ты плаваешь. В дерьме ты, дракон, плаваешь.
После этих слов он тщательно вытер руки о полы пиджака и вытащил из кармана артефакт, напоминающий китайский резной шар. Подобную штуку я видел однажды у колдуна Лао Шаня. Преждерождённый утверждал, что на изготовление этой безделицы, которая содержит в себе пятьдесят шесть вложенных друг в друга сфер, древний мастер У Чхао потратил всю свою долгую жизнь. В артефакте Неудачника сфер было гораздо меньше, и был он вырезан не из слоновой кости, а из горного хрусталя. А помимо этих отличий имелось в нём и ещё одно. Более существенное. В его центре не зияла пустота. Там, в хрустальной глубине, пульсировало нечто прозрачно-розовое, и в этом розовом извивался отвратительного вида червяк.
– Видишь? – сунул Неудачник артефакт мне под нос.
– Вижу, – ответил я, отстраняясь. – Твой червяк жрёт невинную душу. Червяк этот – сволочь. И ты, Неудачник, тоже сволочь.
– Не груби, я всё-таки великий.
– Извини. Ты не сволочь, ты великая сволочь.
Как ни хотел я, но вывести Неудачника из себя у меня не получилось.
– Грубость твою, – сказал он спокойно, – отписываю я, дракон, исключительно на незнание мотивов моих поступков. И не обижаюсь ничуть. Быть объектом презрения – удел всякого деятельного мечтателя.
– Это ты-то мечтатель?
– Представь себе, – сказал он, повертел артефакт в руке словно ёлочную игрушку и даже подкинул его несколько раз в воздух.
Не сводя глаз с этого, на вид исключительно хрупкого, предмета, я спросил:
– И о чём же таком ты, Неудачник, мечтаешь?
– О чём? О, я тебе сейчас скажу о чём. – Он ещё раз подкинул шар, теперь выше, под самый потолок и, пока шар летел, быстро-быстро произнёс: – О том мечтаю, чтобы порушить жалкое единство мирового многообразия и выстроить на его месте мощную систему многообразного единства. – Поймал шар у самого пола, развёл руками – вуаля, и спросил: – Слышал о такой?
– Нет, не слышал, – переведя дух, сказал я. – И слышать не хочу.
– Похоже, дракон, – с ноткой некоторого сожаления в голосе сказал Неудачник, – и ты меня понять не готов. Ну что ж, я к этому привык. Быть непонятым современниками – удел всякого гения.
– А чего тут понимать? – усмехнулся я презрительно. – Всё и без того предельно ясно. Власти над миром хочешь, для того и Вещь Без Названия пытаешься в личное пользование заполучить. А насчёт гениальности своей ты, Неудачник, лучше бы помолчал. Ведь по трупам идёшь. А гений и злодейство…
– Дурак ты, дракон. Власти над миром… Тьфу, плевал я на это. Не власти над миром я хочу, но власти над смыслами. Истины, истины я, дракон, алкаю. Ответы мечтаю найти на вопросы, каждый миг вечные и вечно актуальные.
– О, как! – не выдержав, всплеснул я руками. – И зачем тебе это?
– Как это зачем? – удивился Неудачник. – Чтоб одарить человечков идеями светлыми и мудрыми. За этим вот. Зачем же ещё.
– Светлые идеи от Тёмного – это сильно. Это очень сильно. Ну и какая тебе от этого предприятия выгода будет? В тотальном контроле над носителями мудрых идей?
– Зря так говоришь, дракон. Ох, зря. Никакой я выгоды не ищу. Я ж тебе не какой-нибудь там усмиритель ненасытный, а бескорыстный романтик.
– Угу, – произнёс я скептически. – Что-то в последнее время до фига романтиков развелось бескорыстных, у которых руки по локоть в крови.
– Уж так прям и по локоть.
– А что не по локоть? – Я ткнул пальцем в артефакт. – А это тогда что? Шутка?
– Это? – Неудачник хитро прищурился. – Это ultima ratio. Последний довод. Последний и решительный довод для глупцов вроде тебя, дракон. Вы же, благодушные скептики, слов нормальных не понимаете. Вас же носом всё время тыкать нужно. Вы же… – Он прервался, замер, прислушался к чему-то и оглянулся на часы, весь песок в которых уже почти просочился в нижнюю часть колбы. – Ладно, это всё разговоры в пользу бедных. Убеждать я тебя ни в чём не собираюсь. Метание бисера перед свиньями – неактуальный метод. Актуальный – гонять свиней за бисером. Значит, так, дракон. Чтобы принести мне Вещь и сердце, у тебя… – Он вытянул руку, и посмотрел сквозь хрусталь на пламя свечи. – Где-то, я думаю, минут тридцать осталось. Полчаса. Дерзай, дракон.
И спрятал артефакт в карман.
Уложив время на дистанцию, я мотнул головой:
– Не успею.
– Успеешь. Ещё как успеешь. У тебя же маргалдос с собой.
– Что у меня с собой?
– Волшебный кубик.
– Кубик да, кубик есть, – согласился я, мысленно помянув гвардейца-стукача недобрым словом. – Только я не знаю, как…
– А там и знать-то нечего, – перебил меня Неудачник. – Про то, как во времени гулять, не скажу. Обойдёшься. А в пространстве – пожалуйста. Загадывай четвёрку, произноси трижды "Абиссус абиссум инвокавит", рисуй в голове то место, куда тебе нужно попасть, и швыряй кубик. Вот и всё. Вперёд, дракон, вперёд. А я пока… – Он передёрнул плечами, заложив руки за голову, потом вновь метнул взгляд на песочные часы и закончил: -…вздремну чуток.
И действительно, едва добрался неверным шагом до дивана, повалился на него и сразу уснул.
Глянув на свои "Командирские", я засёк время и поспешно вытащил Послушный кубик. Загадал четвёрку, выкрикнул трижды подсказанную волшебную присказку и бросил кубик под потолок. В ладонь кубик не вернулся, завис в воздухе на уровне глаз. Не сам собой завис, разумеется. Это его проснувшийся претёмный усмиритель так ловко усмирил.
– Да, да, да, да, – пропел великий из великих, приближаясь ко мне. Вырвал кубик из загустевшего воздуха, сунул мне в карман и дальше запел: – Жалость, жалость. Она подводит. Она самая. Она подлая. Особенно сейчас всё чаще подводит, когда все вокруг играют не по правилам.
– А раньше что, по правилам играли? – хмыкнул я и полез в карман.
– Погоди, не доставай, – остановил меня претёмный, ещё и за руку придержал.
Я попытался руку вырвать:
– Вообще-то, мне торопиться нужно.
– Не нужно, – покачал он головой и в ответ на мой недоумённый взгляд произнёс: – Сейчас объясню. Секунду. – Отошёл к столу, перевернул песочные часы и прежде чем продолжить спросил: – Про Неудачника всё понял?
– В целом – да. Насколько понимаю, у вас расстроилась синергия.
– Не расстроилась, дракон, а полностью разрушилась. Окончательно и бесповоротно. А когда-то, не поверишь, эта моя… наша патология давала ощутимый сверхаддитивный эффект. Но теперь… – Претёмный вздохнул и, закрыв глаза, стал тереть веки. – Устал я, дракон. Устал от Поля. От этого маньяка-экспериментатора с его затеями разной степени экзотичности. Устал чертовски. Это уже для меня стало просто невыносимо. Слишком стар для всего этого кавардака. И самое страшное: как и раньше ему достаётся лишь четверть суток, но если раньше промежутки между приступами исчислялись часами, то сейчас – минутами.
С этими словами великий усмиритель невольно посмотрел в сторону песочных часов, после чего замолк и молчал достаточно долго. И лишь когда я поднял руку, чтобы поглядеть на свои наручные часы (разговоры разговорами, а Леру нужно было спасать), он оживился и сказал:
– Слушай меня, дракон. Слушай внимательно. Вот что я тебе предлагаю. Я спасу твою девушку, а ты взамен помоги мне избавится от Неудачника. Что скажешь на это?
Когда до меня дошёл смысл предложения, я на некоторое впал в ступор, а потом стал вслух рассуждать:
– Каким это образом мне тебя, претёмный, от Неудачника избавить? Убить, что ли его? Вряд ли сумею. А если вдруг сумею, ты ведь в таком случае тоже умрёшь.
– Не нужно никого убивать, – успокоил меня великий из великих. – Просто помоги нам разделиться. Ты дракон, ты знаешь, как это делать.
Сначала я подумал, что он шутит, потом смотрю – вроде нет. Подумал хорошенько, ещё раз хорошенько подумал и постарался деликатно отказать:
– Как однажды справедливо заметил философ Мик Джаггер, не всегда в этой жизни можно получить то, что хочешь. Боюсь, претёмный, твои шансы невелеки.
– Пусть даже один из миллиарда, – произнёс он горячечно. – Всё равно я хочу попробовать.
– Никто из людей такого раньше не делал.
– Кому-то ведь нужно быть первым.
Я посмотрел на него новыми глазами. Передо мной стоял грустный, способный вызвать искреннее сострадание человек. Но мне его жалко не было. Ни капли. А вот девушку Леру – очень. Так мне её было жалко, что готов был душу дьяволу заложить. Вот почему согласился и сказал:
– Ну хорошо, претёмный, попытка – не пытка. Но только тогда уж давай в темпе. Времени в обрез.
– Я готов, – произнёс он решительно. – Говори, дракон, что делать.
– Обязательно скажу, но только ты сначала…
И я показал на его карман.
Претёмный усмиритель понял меня в момент, нащупал в кармане и вытащил на свет хрустальный артефакт. Повертел его в руках и сразу начал действовать. Сначала поднёс шар к губам и что-то стал ему нашёптывать на непонятном мне унгологосе. Слова заклинания, отзвучав, тут же превращались в сереньких пичуг, что пометавшись по комнате, вылетали в разные окна. Вылетело их не меньше сотни, прежде чем хрусталь стал потрескивать. Внимательно прислушиваясь к звонкому треску, претёмный улучил момент, резко оборвал заклинание и так глянул на шар, что тот мгновенно рассыпался в пыль. А потом претёмный сдул эти сверкающие крупицы, и на его ладони осталась лишь розовая субстанция. Теперь свободная, но всё ещё угнетаемая смертельным паразитом. И вновь претёмный стал бормотать. И вновь стали разлетаться во все стороны света перепуганные птицы-слова.