Страница:
— Кто это — они?
— Мама и сестры.
Она встала на колени, пачкая в глине свое чудесное белое платье, и закрыла лицо руками. Колени Винсента слегка касались ее тела.
— Жизнь женщины пуста, если в ней нет любви, Винсент.
— Я знаю.
— Каждое утро, просыпаясь, я твердила себе: «Сегодня я обязательно кого-то встречу и полюблю. Ведь влюбляются же другие, чем я хуже них?» А потом наступала ночь, и я чувствовала себя одинокой и несчастной. И так много-много дней, без конца. Дома мае ничего не приходится делать — у нас есть служанки, — и каждый мой час был исполнен тоски по любви. Каждый вечер я говорила себе: «От такой жизни впору умереть, и все-таки ты живешь!» Меня поддерживала мысль, что когда-нибудь я все же встречу человека, которого полюблю. Проходили годы, мне исполнилось тридцать семь, тридцать восемь и, наконец, тридцать девять. Свой сороковой день рождения я не могла бы встретить, не полюбив. И вот пришел ты, Винсент. Наконец-то, наконец полюбила и я!
Это был крик торжества, словно она одержала великую победу. Она потянулась к нему, подставляя губы для поцелуя. Он откинул с ее ушей шелковистые волосы. Она обняла его за шею и осыпала тысячью быстрых поцелуев. Здесь, около крестьянского кладбища, сидя на маленьком складном стуле, отложив в сторону палитру и кисти, прижимая к себе стоявшую на коленях женщину, захлестнутый потоком ее страсти, Винсент впервые в жизни вкусил сладостный и целительный бальзам женской любви. И он трепетал, чувствуя, что это — святыня.
Марго снова опустилась к его ногам, положив голову ему на колени. На щеках у нее горел румянец, глаза блестели. Дышала она тяжело, с трудом. В пылу любви она казалась не старше тридцати. Винсент, ошеломленный, почти ничего не сознавая, гладил ее лицо. Она схватила его руку, поцеловала ее и приложила к своей пылающей щеке. Немного погодя она заговорила.
— Я знаю, что ты не любишь меня, — сказала она тихо. — Это было бы слишком большое счастье. Я молила бога лишь о том, чтобы полюбить самой. Я не смела и мечтать, что кто-то полюбит меня. Любить — вот что важно, любить, а не быть любимым. Правда, Винсент?
Винсент подумал об Урсуле и Кэй.
— Да, — ответил он.
Она потерлась головой о его колено, глядя в голубое небо.
— Ты позволишь мне всюду ходить с тобой? Если тебе не захочется разговаривать, я буду сидеть тихо и не скажу ни слова. Позволь только быть около тебя; я обещаю не докучать тебе и не буду мешать работать.
— Конечно, ты можешь ходить со мной. Но скажи, Марго, если в Нюэнене нет мужчин, почему ты отсюда не уехала? Хотя бы на время. У тебя не было денег?
— Что ты, денег у меня много. Дедушка оставил мне большое наследство.
— Тогда почему ты не уехала в Амстердам или в Гаагу? Там ты встретила бы интересных мужчин.
— Меня не пускали.
— Все твои сестры незамужние, ведь правда?
— Да, дорогой, мы все пятеро не замужем.
Сердце его сжалось от боли. В первый раз за всю его жизнь женщина сказала ему «дорогой». Он знал, как это ужасно — любить, не встречая ответного чувства, но никогда даже не подозревал, как это чудесно, когда тебя всем существом любит добрая, хорошая женщина. Ему все казалось, что внезапно вспыхнувшая любовь Марго — лишь странная случайность, в которой сам он не сыграл никакой роли. И это простое слово, произнесенное Марго с таким спокойствием и любовью, сразу перевернуло все его мысли. Он схватил Марго в объятия и крепко прижал ее к себе.
— Винсент, Винсент, я так люблю тебя! — шептала она.
— Как странно слышать, когда ты говоришь это.
— Теперь я не жалею, что жила все эти годы без любви. Ты вознаградил меня, мой дорогой, мой милый. Даже в мечтах я не представляла себе, что можно испытать такое счастье, какое я испытываю сейчас.
— Я тебя тоже люблю, Марго.
Она слегка откинулась назад.
— Не говори этого, Винсент. Может быть, потом, через некоторое время, ты будешь меня любить немного. А теперь я прошу только одного: позволь мне любить тебя!
Она выскользнула из его объятий, откинула в сторону куртку и села на нее.
— Работай, мой дорогой, — сказала она. — Я не буду тебе мешать. Мне нравится смотреть, как ты пишешь.
— Мама и сестры.
Она встала на колени, пачкая в глине свое чудесное белое платье, и закрыла лицо руками. Колени Винсента слегка касались ее тела.
— Жизнь женщины пуста, если в ней нет любви, Винсент.
— Я знаю.
— Каждое утро, просыпаясь, я твердила себе: «Сегодня я обязательно кого-то встречу и полюблю. Ведь влюбляются же другие, чем я хуже них?» А потом наступала ночь, и я чувствовала себя одинокой и несчастной. И так много-много дней, без конца. Дома мае ничего не приходится делать — у нас есть служанки, — и каждый мой час был исполнен тоски по любви. Каждый вечер я говорила себе: «От такой жизни впору умереть, и все-таки ты живешь!» Меня поддерживала мысль, что когда-нибудь я все же встречу человека, которого полюблю. Проходили годы, мне исполнилось тридцать семь, тридцать восемь и, наконец, тридцать девять. Свой сороковой день рождения я не могла бы встретить, не полюбив. И вот пришел ты, Винсент. Наконец-то, наконец полюбила и я!
Это был крик торжества, словно она одержала великую победу. Она потянулась к нему, подставляя губы для поцелуя. Он откинул с ее ушей шелковистые волосы. Она обняла его за шею и осыпала тысячью быстрых поцелуев. Здесь, около крестьянского кладбища, сидя на маленьком складном стуле, отложив в сторону палитру и кисти, прижимая к себе стоявшую на коленях женщину, захлестнутый потоком ее страсти, Винсент впервые в жизни вкусил сладостный и целительный бальзам женской любви. И он трепетал, чувствуя, что это — святыня.
Марго снова опустилась к его ногам, положив голову ему на колени. На щеках у нее горел румянец, глаза блестели. Дышала она тяжело, с трудом. В пылу любви она казалась не старше тридцати. Винсент, ошеломленный, почти ничего не сознавая, гладил ее лицо. Она схватила его руку, поцеловала ее и приложила к своей пылающей щеке. Немного погодя она заговорила.
— Я знаю, что ты не любишь меня, — сказала она тихо. — Это было бы слишком большое счастье. Я молила бога лишь о том, чтобы полюбить самой. Я не смела и мечтать, что кто-то полюбит меня. Любить — вот что важно, любить, а не быть любимым. Правда, Винсент?
Винсент подумал об Урсуле и Кэй.
— Да, — ответил он.
Она потерлась головой о его колено, глядя в голубое небо.
— Ты позволишь мне всюду ходить с тобой? Если тебе не захочется разговаривать, я буду сидеть тихо и не скажу ни слова. Позволь только быть около тебя; я обещаю не докучать тебе и не буду мешать работать.
— Конечно, ты можешь ходить со мной. Но скажи, Марго, если в Нюэнене нет мужчин, почему ты отсюда не уехала? Хотя бы на время. У тебя не было денег?
— Что ты, денег у меня много. Дедушка оставил мне большое наследство.
— Тогда почему ты не уехала в Амстердам или в Гаагу? Там ты встретила бы интересных мужчин.
— Меня не пускали.
— Все твои сестры незамужние, ведь правда?
— Да, дорогой, мы все пятеро не замужем.
Сердце его сжалось от боли. В первый раз за всю его жизнь женщина сказала ему «дорогой». Он знал, как это ужасно — любить, не встречая ответного чувства, но никогда даже не подозревал, как это чудесно, когда тебя всем существом любит добрая, хорошая женщина. Ему все казалось, что внезапно вспыхнувшая любовь Марго — лишь странная случайность, в которой сам он не сыграл никакой роли. И это простое слово, произнесенное Марго с таким спокойствием и любовью, сразу перевернуло все его мысли. Он схватил Марго в объятия и крепко прижал ее к себе.
— Винсент, Винсент, я так люблю тебя! — шептала она.
— Как странно слышать, когда ты говоришь это.
— Теперь я не жалею, что жила все эти годы без любви. Ты вознаградил меня, мой дорогой, мой милый. Даже в мечтах я не представляла себе, что можно испытать такое счастье, какое я испытываю сейчас.
— Я тебя тоже люблю, Марго.
Она слегка откинулась назад.
— Не говори этого, Винсент. Может быть, потом, через некоторое время, ты будешь меня любить немного. А теперь я прошу только одного: позволь мне любить тебя!
Она выскользнула из его объятий, откинула в сторону куртку и села на нее.
— Работай, мой дорогой, — сказала она. — Я не буду тебе мешать. Мне нравится смотреть, как ты пишешь.
5
Почти каждый день Марго ходила вместе с Винсентом в поле. Нередко он выбирал место для работы километрах в десяти от Нюэнена, и они приходили туда, замученные жарой. Но Марго никогда не жаловалась. В ней совершалась поразительная перемена. Ее темно-каштановые волосы приобрели живой светлый оттенок. Губы у нее раньше были тонкие и сухие, теперь они стали полными и красными. Кожа, прежде вялая, с морщинками, стала теперь гладкой, мягкой и теплой. Глаза расширились, груди налились, голос звучал жизнерадостно, походка стала уверенной и упругой. Страсть как бы открыла в ней новый живительный родник, и Марго купалась в пьянящем эликсире любви. Чтобы сделать Винсенту приятное, она носила ему в поле завтраки; стоило Винсенту с восхищением упомянуть о какой-нибудь гравюре, как она тотчас заказывала ее в Париже. И она никогда не мешала ему работать. Пока он писал, она сидела рядом, не шевелясь, захваченная тем самозабвенным порывом, которым он одухотворял свои полотна.
Марго ничего не понимала в живописи, но она обладала гибким, живым умом и умением сказать слово вовремя и к месту. Винсент считал, что Марго, не разбираясь в картинах, чутьем все же понимает его. Она напоминала, ему кремонскую скрипку, которую чинили неумелые руки.
— Как жаль, что я не встретил ее десять лет назад! — говорил он себе.
Однажды, когда Винсент принимался за очередное полотно, Марго спросила:
— Откуда ты знаешь, что выбранное тобой место удачно выйдет на картине?
Винсент подумал мгновение и сказал:
— Тому, кто хочет действовать, нечего бояться неудачи. Когда я вижу пустой холст, который глупо уставился на меня, я беру в руки кисть и мгновенно покрываю его красками.
— Да, пишешь ты и впрямь мгновенно. Я не представляю себе, чтобы кто-нибудь заканчивал картину с такой быстротой.
— По-иному я не могу. Пустой холст словно сковывает меня, он будто говорит: «Эх ты, ничего ты не умеешь!»
— И тем самым как бы бросает тебе вызов?
— Вот именно. Пусть полотно глядит на меня тупо и бессмысленно, но я знаю, — оно боится горячего, смелого художника, который раз и навсегда разрушил это заклинание: «Ты не умеешь!» Ведь и сама жизнь, Марго, повернута к человеку своей бессмысленной, равнодушной, безнадежно пустой стороной, на которой написано ничуть не больше, чем на чистом холсте.
— Да, ничуть не больше.
— Но человек, полный веры и сил, не боится этой пустоты; он идет вперед, он действует, созидает, творит, и в конце концов полотно уже не пусто, оно расцветает всеми красками жизни.
Винсент был счастлив любовью Марго. Она не видела в нем никаких недостатков. Она одобряла все, что он делал. Она не говорила, что у него грубые манеры, или хриплый голос, или топорные черты лица. Она ни разу не упрекнула его за то, что он не зарабатывает денег, ни разу не обмолвилась, чтобы он занялся чем-нибудь другим, кроме живописи. Возвращаясь домой в тихом свете сумерек, обняв ее за талию, он рассказывал ей ласковым голосом о своих работах, объяснял, почему он охотнее пишет крестьянина в трауре, чем какого-нибудь бургомистра, почему, на его взгляд, простая деревенская девушка в залатанном синем платьице с узким лифом гораздо красивее, чем знатная дама. Марго ни о чем не спрашивала, со всем соглашалась. Он был с ней самим собой, и она любила его бесконечно.
Винсент никак не мог привыкнуть к своим отношениям с Марго. Каждый день он ждал разрыва, жестоких и грубых попреков за все его жизненные неудачи. Но любовь ее в эти жаркие летние дни становилась все горячее; она любила его с такой полнотой чувства, на какую способна лишь зрелая женщина. Видя, что она ни в чем его не винит, Винсент сам пытался толкнуть ее на это, представляя в самом черном свете все свои прошлые злоключения. Но она принимала их лишь как объяснение, почему он поступил именно так, а не иначе.
Он рассказал ей о своих неудачах в Амстердаме и Боринаже.
— Это был крах, полнейший крах, — уверял он. — Все, что я делал там, все было ошибкой. Как ты считаешь?
В ответ она мягко улыбнулась:
— Король не ошибается.
Винсент поцеловал ее.
В другой раз она сказала ему:
— Мать говорит, что ты дурной, порочный человек. Она слышала, что в Гааге ты жил с гулящими женщинами. А я возразила, что все это сплетни.
Винсент рассказал о Христине. Марго слушала его с легкой печалью в глазах, но скоро в них опять светилась одна только любовь.
— Знаешь, Винсент, ты чем-то похож на Христа. Я уверена, что мой отец подумал бы то же самое.
— И это все, что ты можешь сказать после того, как я признался, что два года жил с проституткой?
— Она была не проститутка, а твоя жена. Тебе не удалось ее спасти, но ты в этом не виноват, так же как не виноват в том, что не смог спасти углекопов в Боринаже. Один в поле не воин.
— Это верно, Христина была моей женой. Когда я был помоложе, я говорил своему брату Тео: «Если я не смогу найти хорошую жену, то возьму плохую. Лучше плохая жена, чем никакой».
Наступило неловкое молчание: о женитьбе они еще ни разу не заговаривали.
— Во всей этой истории с Христиной меня огорчает только одно, — сказала Марго. — Жаль, что эти два года твоей любви принадлежали не мне!
Винсент уже не пытался толкнуть Марго на разрыв и безоговорочно принял ее любовь.
— Когда я был моложе, Марго, — сказал он, — я думал, что все на свете зависит от случая, от мелких, пустяковых недоразумений. С годами я стал понимать, что всему есть глубокие причины. Такова уж неизбежная участь большинства людей — они долго должны искать света.
— Так же, как я искала тебя!
Они подошли к хижине ткача с низенькой дверью. Винсент крепко сжал руку Марго. Она ответила ему такой нежной и преданной улыбкой, что он недоумевал и досадовал, почему судьба лишала его ее любви все эти годы. Они вошли под соломенную крышу хижины. Лето уже кончилось, стояла осень, на дворе смеркалось рано. В хижине горела лампа, подвешенная к потолку. На станке было натянуто красное полотно. Ткачу помогала его жена: их темные склоненные фигуры четко рисовались против света на фоне красного полотна и отбрасывали огромные тени на брусья и перекладины станка. Марго и Винсент понимающе взглянули друг на друга — он научил ее чувствовать скрытую красоту самых нищенских жилищ.
В ноябре, в пору листопада, когда деревья облетели в несколько дней, в Нюэнене только и было разговоров что о Винсенте и Марго. Жители поселка любили Марго. Винсенту же они не доверяли и боялись его. Мать и четыре сестры порывались положить конец их отношениям, но Марго уверяла, что между нею и Винсентом нет ничего, кроме дружбы, а что дурного в совместных прогулках по полям?
Бегеманны знали, что Винсент бродяга, и надеялись, что в один прекрасный день он исчезнет. Поэтому они не особенно волновались. Зато весь поселок был в смятении; все только и судачили о том, что от этого чудака Ван Гога добра не жди и что семейство Бегеманн пожалеет, если не вырвет дочку из его лап.
Винсент никак не мог понять, почему его здесь так не любят. Он никому не мешал, никого не обидел. Он и не догадывался, какое странное впечатление производил он в этой тихой деревушке, где жизнь текла по однажды заведенному порядку уже сотни лет. Он оставил надежду подружиться с местными жителями лишь тогда, когда убедился, что они считают его лодырем. Однажды Винсента окликнул на дороге лавочник Дин ван ден Бек и бросил ему вызов от лица всего поселка.
— Осень на дворе, и хорошей погоде конец, э? — начал он.
— Похоже, что так.
— Надо думать, вы скоро приметесь за работу, э?
Винсент поправил на спине мольберт.
— Да, я иду на пустошь.
— Нет, я говорю о работе, — возразил Дин. — О настоящей работе, которой вы занимаетесь весь год.
— Моя работа — это живопись, — спокойно сказал Винсент.
— Работой называют то, за что платят деньги.
— Как видите, я хожу в поле и там работаю, минхер ван ден Бек. Это такая же работа, как и торговля.
— Да, но я-то свой товар продаю! А вы свой продаете?
С кем бы он ни разговаривал здесь, все задавали ему этот вопрос. Винсенту он надоел до отвращения.
— Иногда продаю. Брат у меня торгует картинами, он покупает мои рисунки.
— Вам надо заняться делом, минхер. Не годится так вот бездельничать. Плохо, когда приходит старость, а у человека за душой нет ни сантима.
— Что значит бездельничать! Я каждый день работаю в два раза больше, чем вы сидите в своей лавочке.
— А, вы называете это работой! Сидеть на лужайке и малевать. Да это же детская забава! Торговать в лавке, пахать землю — вот настоящая работа для мужчины. Ваши годы уже не те, чтобы тратить время попусту.
Винсент понимал, что устами Дина ван ден Бека говорит все селение и что для здешних умов художник и работник — понятия несовместимые. Он перестал интересоваться тем, что о нем думают, и, проходя по улице, старался ни с кем не разговаривать. Когда враждебность и Винсенту достигла предела, произошел случай, благодаря которому он вдруг снискал общее расположение.
Сходя с поезда в Хэлмонде, Анна-Корнелия сломала ногу. Ее спешно привезли домой. Доктор опасался за ее жизнь, хотя и скрывал это от близких. Винсент без колебания бросил работу. В Боринаже он научился прекрасно ухаживать за больными. Врач побыл в доме с полчаса и сказал Винсенту:
— Вы справляетесь с делом лучше всякой женщины. Ваша мать в хороших руках.
Жители Нюэнена, столь жестокие к Винсенту, оказались очень отзывчивыми в беде: они приходили к больной с лакомствами, книгами и словами утешения. Глядя на Винсента, они удивлялись: он менял белье на постели, не потревожив мать, умывал и кормил ее, поправлял гипсовую повязку на ноге. Через две недели от прежнего предубеждения против Винсента не осталось и следа. Когда соседи заходили в дом, он разговаривал с ними как равный; они советовались, как лучше избежать несчастных случаев, чем кормить больного, часто ли нужно топить у него в комнате. Беседуя с Винсентом на близкие им темы, они убедились, что он — самый обыкновенный человек. Когда матери стало полегче и он смог выкраивать время, чтобы пойти немного порисовать, нюэненцы улыбались ему и окликали его по имени. Проходя по улице, он даже не видел, как приподнимаются занавески на окнах.
Марго всегда была рядом с Винсентом. Она одна не удивлялась его чуткости. Как-то, разговаривая шепотом с Марго в комнате больной, Винсент сказал:
— В живописи есть вещи, которые немыслимы без знаний человеческого тела, а изучить его стоит больших денег. Я мог бы купить прекрасную книгу Джона Маршалла «Анатомия для художников», но она очень дорогая.
— А у тебя нет денег?
— Нет и не будет, пока я не продам что-нибудь из своих работ.
— Винсент, я была бы так счастлива, если бы ты взял у меня денег в долг. Ты ведь знаешь, у меня большой доход, я просто не знаю, куда девать деньги.
— Ты очень добра, Марго, но это невозможно.
Она не настаивала, но недели через две вручила ему, пакет, полученный из Гааги.
— Что это?
— Вскрой и посмотри.
К пакету была приклеена карточка. Внутри оказалась книга Маршалла, а на карточке значилось: «С днем рождения, счастливейшим в жизни».
— Но сегодня вовсе не день моего рождения! — воскликнул Винсент.
— Конечно, нет! — засмеялась. Марго. — Не твоего, а моего. Понимаешь? Мне сорок, Винсент. Ты подарил мне жизнь. Пожалуйста, возьми это, дорогой. Я так счастлива сегодня и хочу, чтобы ты тоже был счастлив.
Они сидели в мастерской Винсента. Во всем доме никого не было, одна только Виллемина осталась с больной матерью. Наступал вечер, предзакатное солнце отбрасывало на выбеленную известкой стену неяркий квадрат света. Винсент с нежностью взял в руки книгу — никто, кроме Тео, не помогал ему с такой радостью, как Марго. Он бросил книгу на кровать и крепко обнял Марго. Глаза ее слегка затуманились от любви. В последнее время ласки их были редки: даже гуляя в поле, они боялись, что их увидят. Марго всегда отдавалась его объятиям пылко, с самоотверженной готовностью. Прошло уже пять месяцев с тех пор, как Винсент расстался с Христиной; и теперь, когда дело могло зайти далеко, он старался не давать себе воли. Он не хотел обидеть Марго, оскорбить ее любовь к нему.
Целуя ее, он заглянул в ее ласковые карие глаза. Она улыбнулась, опустила веки и чуть приоткрыла губы, ожидая нового поцелуя. Они крепко прижались друг к другу всем телом. Кровать была от них в двух шагах. Они сели на нее. Жарко обнимая друг друга, они уже не помнили о тех долгих годах, когда они томились без любви.
Солнце село, и квадрат света на стене исчез. Мастерская погрузилась в мягкий полумрак. Марго провела рукой по лицу Винсента, любовь исторгла из ее груди какие-то непонятные, нежные слова. Винсент чувствовал, что вот-вот полетит в пропасть, нельзя было терять ни секунды. Он вырвался из объятий Марго и вскочил на ноги. Он отошел к своему мольберту и скомкал лист с начатым рисунком. Было тихо, только с акаций слабо доносилась трескотня сороки да звенели колокольчики на шеях у коров, возвращавшихся с пастбища.
Спустя минуту Марго сказала спокойно и просто:
— Дорогой, если хочешь, тебе все можно.
— Можно? — повторил он, не оборачиваясь.
— Да, потому что я тебя люблю.
— Это было бы ошибкой.
— Я уже говорила тебе, Винсент, что король не ошибается.
Он встал на колени и положил голову на подушку. И опять увидел он на лице Марго морщинку, идущую от правого уголка рта к скуле, и приник к ней губами. Он целовал ее слишком тонкую переносицу, слишком широкие ноздри, он провел губами по всему ее лицу, сразу помолодевшему лет на десять. В сумеречном свете, доверчиво приникнув к его груди, она словно снова стала той красивой девушкой, какой была в двадцать лет.
— Я тоже люблю тебя, Марго, — говорил Винсент. — Раньше я не знал этого, а теперь знаю.
— Спасибо тебе, дорогой. — Голос ее звучал нежно и мечтательно. — Я знаю, что нравлюсь тебе немного. А я люблю тебя всей душой. И мне этого довольно.
Он не любил ее так, как любил некогда Урсулу и Кэй. Он не любил ее даже так, как любил Христину. Но все же он чувствовал глубокую нежность к этой женщине, покорно лежавшей в его объятиях. Он знал, что любовь охватывает почти все отношения между людьми. Ему было горько, когда он думал, как мелко чувство, которое он испытывает к единственной в мире женщине, страстно любящей его, и он вспомнил свои страдания, когда Урсула и Кэй были глухи к его любви. Безудержная страсть Марго вызывала у него уважение, к которому по непонятной причине примешивалась какая-то брезгливость. Стоя на коленях на грубом деревянном полу, поддерживая руками голову женщины, любившей его так, как он любил Урсулу я Кэй, Винсент понял наконец, почему обе эти женщины отвергли его.
— Марго, — сказал он, — у меня нелегкая жизнь, но я буду счастлив, если ты разделишь ее со мной.
— Я готова разделить ее с тобой, любимый.
— Мы можем остаться здесь, в Нюэнене. Или ты хочешь куда-нибудь уехать, после того как мы поженимся?
Она ласково потерлась лбом о его руку.
— Помнишь, что сказала Руфь? «Куда ты пойдешь, туда и я пойду».
Марго ничего не понимала в живописи, но она обладала гибким, живым умом и умением сказать слово вовремя и к месту. Винсент считал, что Марго, не разбираясь в картинах, чутьем все же понимает его. Она напоминала, ему кремонскую скрипку, которую чинили неумелые руки.
— Как жаль, что я не встретил ее десять лет назад! — говорил он себе.
Однажды, когда Винсент принимался за очередное полотно, Марго спросила:
— Откуда ты знаешь, что выбранное тобой место удачно выйдет на картине?
Винсент подумал мгновение и сказал:
— Тому, кто хочет действовать, нечего бояться неудачи. Когда я вижу пустой холст, который глупо уставился на меня, я беру в руки кисть и мгновенно покрываю его красками.
— Да, пишешь ты и впрямь мгновенно. Я не представляю себе, чтобы кто-нибудь заканчивал картину с такой быстротой.
— По-иному я не могу. Пустой холст словно сковывает меня, он будто говорит: «Эх ты, ничего ты не умеешь!»
— И тем самым как бы бросает тебе вызов?
— Вот именно. Пусть полотно глядит на меня тупо и бессмысленно, но я знаю, — оно боится горячего, смелого художника, который раз и навсегда разрушил это заклинание: «Ты не умеешь!» Ведь и сама жизнь, Марго, повернута к человеку своей бессмысленной, равнодушной, безнадежно пустой стороной, на которой написано ничуть не больше, чем на чистом холсте.
— Да, ничуть не больше.
— Но человек, полный веры и сил, не боится этой пустоты; он идет вперед, он действует, созидает, творит, и в конце концов полотно уже не пусто, оно расцветает всеми красками жизни.
Винсент был счастлив любовью Марго. Она не видела в нем никаких недостатков. Она одобряла все, что он делал. Она не говорила, что у него грубые манеры, или хриплый голос, или топорные черты лица. Она ни разу не упрекнула его за то, что он не зарабатывает денег, ни разу не обмолвилась, чтобы он занялся чем-нибудь другим, кроме живописи. Возвращаясь домой в тихом свете сумерек, обняв ее за талию, он рассказывал ей ласковым голосом о своих работах, объяснял, почему он охотнее пишет крестьянина в трауре, чем какого-нибудь бургомистра, почему, на его взгляд, простая деревенская девушка в залатанном синем платьице с узким лифом гораздо красивее, чем знатная дама. Марго ни о чем не спрашивала, со всем соглашалась. Он был с ней самим собой, и она любила его бесконечно.
Винсент никак не мог привыкнуть к своим отношениям с Марго. Каждый день он ждал разрыва, жестоких и грубых попреков за все его жизненные неудачи. Но любовь ее в эти жаркие летние дни становилась все горячее; она любила его с такой полнотой чувства, на какую способна лишь зрелая женщина. Видя, что она ни в чем его не винит, Винсент сам пытался толкнуть ее на это, представляя в самом черном свете все свои прошлые злоключения. Но она принимала их лишь как объяснение, почему он поступил именно так, а не иначе.
Он рассказал ей о своих неудачах в Амстердаме и Боринаже.
— Это был крах, полнейший крах, — уверял он. — Все, что я делал там, все было ошибкой. Как ты считаешь?
В ответ она мягко улыбнулась:
— Король не ошибается.
Винсент поцеловал ее.
В другой раз она сказала ему:
— Мать говорит, что ты дурной, порочный человек. Она слышала, что в Гааге ты жил с гулящими женщинами. А я возразила, что все это сплетни.
Винсент рассказал о Христине. Марго слушала его с легкой печалью в глазах, но скоро в них опять светилась одна только любовь.
— Знаешь, Винсент, ты чем-то похож на Христа. Я уверена, что мой отец подумал бы то же самое.
— И это все, что ты можешь сказать после того, как я признался, что два года жил с проституткой?
— Она была не проститутка, а твоя жена. Тебе не удалось ее спасти, но ты в этом не виноват, так же как не виноват в том, что не смог спасти углекопов в Боринаже. Один в поле не воин.
— Это верно, Христина была моей женой. Когда я был помоложе, я говорил своему брату Тео: «Если я не смогу найти хорошую жену, то возьму плохую. Лучше плохая жена, чем никакой».
Наступило неловкое молчание: о женитьбе они еще ни разу не заговаривали.
— Во всей этой истории с Христиной меня огорчает только одно, — сказала Марго. — Жаль, что эти два года твоей любви принадлежали не мне!
Винсент уже не пытался толкнуть Марго на разрыв и безоговорочно принял ее любовь.
— Когда я был моложе, Марго, — сказал он, — я думал, что все на свете зависит от случая, от мелких, пустяковых недоразумений. С годами я стал понимать, что всему есть глубокие причины. Такова уж неизбежная участь большинства людей — они долго должны искать света.
— Так же, как я искала тебя!
Они подошли к хижине ткача с низенькой дверью. Винсент крепко сжал руку Марго. Она ответила ему такой нежной и преданной улыбкой, что он недоумевал и досадовал, почему судьба лишала его ее любви все эти годы. Они вошли под соломенную крышу хижины. Лето уже кончилось, стояла осень, на дворе смеркалось рано. В хижине горела лампа, подвешенная к потолку. На станке было натянуто красное полотно. Ткачу помогала его жена: их темные склоненные фигуры четко рисовались против света на фоне красного полотна и отбрасывали огромные тени на брусья и перекладины станка. Марго и Винсент понимающе взглянули друг на друга — он научил ее чувствовать скрытую красоту самых нищенских жилищ.
В ноябре, в пору листопада, когда деревья облетели в несколько дней, в Нюэнене только и было разговоров что о Винсенте и Марго. Жители поселка любили Марго. Винсенту же они не доверяли и боялись его. Мать и четыре сестры порывались положить конец их отношениям, но Марго уверяла, что между нею и Винсентом нет ничего, кроме дружбы, а что дурного в совместных прогулках по полям?
Бегеманны знали, что Винсент бродяга, и надеялись, что в один прекрасный день он исчезнет. Поэтому они не особенно волновались. Зато весь поселок был в смятении; все только и судачили о том, что от этого чудака Ван Гога добра не жди и что семейство Бегеманн пожалеет, если не вырвет дочку из его лап.
Винсент никак не мог понять, почему его здесь так не любят. Он никому не мешал, никого не обидел. Он и не догадывался, какое странное впечатление производил он в этой тихой деревушке, где жизнь текла по однажды заведенному порядку уже сотни лет. Он оставил надежду подружиться с местными жителями лишь тогда, когда убедился, что они считают его лодырем. Однажды Винсента окликнул на дороге лавочник Дин ван ден Бек и бросил ему вызов от лица всего поселка.
— Осень на дворе, и хорошей погоде конец, э? — начал он.
— Похоже, что так.
— Надо думать, вы скоро приметесь за работу, э?
Винсент поправил на спине мольберт.
— Да, я иду на пустошь.
— Нет, я говорю о работе, — возразил Дин. — О настоящей работе, которой вы занимаетесь весь год.
— Моя работа — это живопись, — спокойно сказал Винсент.
— Работой называют то, за что платят деньги.
— Как видите, я хожу в поле и там работаю, минхер ван ден Бек. Это такая же работа, как и торговля.
— Да, но я-то свой товар продаю! А вы свой продаете?
С кем бы он ни разговаривал здесь, все задавали ему этот вопрос. Винсенту он надоел до отвращения.
— Иногда продаю. Брат у меня торгует картинами, он покупает мои рисунки.
— Вам надо заняться делом, минхер. Не годится так вот бездельничать. Плохо, когда приходит старость, а у человека за душой нет ни сантима.
— Что значит бездельничать! Я каждый день работаю в два раза больше, чем вы сидите в своей лавочке.
— А, вы называете это работой! Сидеть на лужайке и малевать. Да это же детская забава! Торговать в лавке, пахать землю — вот настоящая работа для мужчины. Ваши годы уже не те, чтобы тратить время попусту.
Винсент понимал, что устами Дина ван ден Бека говорит все селение и что для здешних умов художник и работник — понятия несовместимые. Он перестал интересоваться тем, что о нем думают, и, проходя по улице, старался ни с кем не разговаривать. Когда враждебность и Винсенту достигла предела, произошел случай, благодаря которому он вдруг снискал общее расположение.
Сходя с поезда в Хэлмонде, Анна-Корнелия сломала ногу. Ее спешно привезли домой. Доктор опасался за ее жизнь, хотя и скрывал это от близких. Винсент без колебания бросил работу. В Боринаже он научился прекрасно ухаживать за больными. Врач побыл в доме с полчаса и сказал Винсенту:
— Вы справляетесь с делом лучше всякой женщины. Ваша мать в хороших руках.
Жители Нюэнена, столь жестокие к Винсенту, оказались очень отзывчивыми в беде: они приходили к больной с лакомствами, книгами и словами утешения. Глядя на Винсента, они удивлялись: он менял белье на постели, не потревожив мать, умывал и кормил ее, поправлял гипсовую повязку на ноге. Через две недели от прежнего предубеждения против Винсента не осталось и следа. Когда соседи заходили в дом, он разговаривал с ними как равный; они советовались, как лучше избежать несчастных случаев, чем кормить больного, часто ли нужно топить у него в комнате. Беседуя с Винсентом на близкие им темы, они убедились, что он — самый обыкновенный человек. Когда матери стало полегче и он смог выкраивать время, чтобы пойти немного порисовать, нюэненцы улыбались ему и окликали его по имени. Проходя по улице, он даже не видел, как приподнимаются занавески на окнах.
Марго всегда была рядом с Винсентом. Она одна не удивлялась его чуткости. Как-то, разговаривая шепотом с Марго в комнате больной, Винсент сказал:
— В живописи есть вещи, которые немыслимы без знаний человеческого тела, а изучить его стоит больших денег. Я мог бы купить прекрасную книгу Джона Маршалла «Анатомия для художников», но она очень дорогая.
— А у тебя нет денег?
— Нет и не будет, пока я не продам что-нибудь из своих работ.
— Винсент, я была бы так счастлива, если бы ты взял у меня денег в долг. Ты ведь знаешь, у меня большой доход, я просто не знаю, куда девать деньги.
— Ты очень добра, Марго, но это невозможно.
Она не настаивала, но недели через две вручила ему, пакет, полученный из Гааги.
— Что это?
— Вскрой и посмотри.
К пакету была приклеена карточка. Внутри оказалась книга Маршалла, а на карточке значилось: «С днем рождения, счастливейшим в жизни».
— Но сегодня вовсе не день моего рождения! — воскликнул Винсент.
— Конечно, нет! — засмеялась. Марго. — Не твоего, а моего. Понимаешь? Мне сорок, Винсент. Ты подарил мне жизнь. Пожалуйста, возьми это, дорогой. Я так счастлива сегодня и хочу, чтобы ты тоже был счастлив.
Они сидели в мастерской Винсента. Во всем доме никого не было, одна только Виллемина осталась с больной матерью. Наступал вечер, предзакатное солнце отбрасывало на выбеленную известкой стену неяркий квадрат света. Винсент с нежностью взял в руки книгу — никто, кроме Тео, не помогал ему с такой радостью, как Марго. Он бросил книгу на кровать и крепко обнял Марго. Глаза ее слегка затуманились от любви. В последнее время ласки их были редки: даже гуляя в поле, они боялись, что их увидят. Марго всегда отдавалась его объятиям пылко, с самоотверженной готовностью. Прошло уже пять месяцев с тех пор, как Винсент расстался с Христиной; и теперь, когда дело могло зайти далеко, он старался не давать себе воли. Он не хотел обидеть Марго, оскорбить ее любовь к нему.
Целуя ее, он заглянул в ее ласковые карие глаза. Она улыбнулась, опустила веки и чуть приоткрыла губы, ожидая нового поцелуя. Они крепко прижались друг к другу всем телом. Кровать была от них в двух шагах. Они сели на нее. Жарко обнимая друг друга, они уже не помнили о тех долгих годах, когда они томились без любви.
Солнце село, и квадрат света на стене исчез. Мастерская погрузилась в мягкий полумрак. Марго провела рукой по лицу Винсента, любовь исторгла из ее груди какие-то непонятные, нежные слова. Винсент чувствовал, что вот-вот полетит в пропасть, нельзя было терять ни секунды. Он вырвался из объятий Марго и вскочил на ноги. Он отошел к своему мольберту и скомкал лист с начатым рисунком. Было тихо, только с акаций слабо доносилась трескотня сороки да звенели колокольчики на шеях у коров, возвращавшихся с пастбища.
Спустя минуту Марго сказала спокойно и просто:
— Дорогой, если хочешь, тебе все можно.
— Можно? — повторил он, не оборачиваясь.
— Да, потому что я тебя люблю.
— Это было бы ошибкой.
— Я уже говорила тебе, Винсент, что король не ошибается.
Он встал на колени и положил голову на подушку. И опять увидел он на лице Марго морщинку, идущую от правого уголка рта к скуле, и приник к ней губами. Он целовал ее слишком тонкую переносицу, слишком широкие ноздри, он провел губами по всему ее лицу, сразу помолодевшему лет на десять. В сумеречном свете, доверчиво приникнув к его груди, она словно снова стала той красивой девушкой, какой была в двадцать лет.
— Я тоже люблю тебя, Марго, — говорил Винсент. — Раньше я не знал этого, а теперь знаю.
— Спасибо тебе, дорогой. — Голос ее звучал нежно и мечтательно. — Я знаю, что нравлюсь тебе немного. А я люблю тебя всей душой. И мне этого довольно.
Он не любил ее так, как любил некогда Урсулу и Кэй. Он не любил ее даже так, как любил Христину. Но все же он чувствовал глубокую нежность к этой женщине, покорно лежавшей в его объятиях. Он знал, что любовь охватывает почти все отношения между людьми. Ему было горько, когда он думал, как мелко чувство, которое он испытывает к единственной в мире женщине, страстно любящей его, и он вспомнил свои страдания, когда Урсула и Кэй были глухи к его любви. Безудержная страсть Марго вызывала у него уважение, к которому по непонятной причине примешивалась какая-то брезгливость. Стоя на коленях на грубом деревянном полу, поддерживая руками голову женщины, любившей его так, как он любил Урсулу я Кэй, Винсент понял наконец, почему обе эти женщины отвергли его.
— Марго, — сказал он, — у меня нелегкая жизнь, но я буду счастлив, если ты разделишь ее со мной.
— Я готова разделить ее с тобой, любимый.
— Мы можем остаться здесь, в Нюэнене. Или ты хочешь куда-нибудь уехать, после того как мы поженимся?
Она ласково потерлась лбом о его руку.
— Помнишь, что сказала Руфь? «Куда ты пойдешь, туда и я пойду».
6
Они никак не ожидали той бури, которая поднялась на следующее утро, когда каждый сообщил дома о своем решении. У Ван Гогов все упиралось только в деньги. Как может Винсент думать о женитьбе, если его самого содержит Тео?
— Тебе надо прежде начать зарабатывать и пробить себе дорогу в жизни, а потом уже жениться, — сказал ему отец.
— Если я пробью себе дорогу правдой своего искусства, — отвечал Винсент, — то деньги в свое время у меня будут.
— Что ж, вот в женись в свое время. Только не сейчас!
Но тревога в пасторском доме была сущей безделицей по сравнению с тем, что творилось рядом, в семействе Бегеманн. До того времени все пять незамужних сестер дружно поддерживали друг друга против враждебного им мира. Замужество одной сестры только подчеркнуло бы перед всем поселком неудачу других. Мадам Бегеманн полагала, что лучше лишить счастья одну дочь и избавить от несчастья остальных четырех.
В этот день Марго уже не пошла вместе с Винсентом к ткачам. Под вечер она заглянула к нему в мастерскую. Глаза у нее опухли и покраснели; теперь особенно ясно было видно, что ей уже сорок. Она судорожно обняла Винсента.
— Они весь день бранили тебя на чем свет стоит, — сказала она. — Право же, трудно представить себе человека, который совершил бы столько зла, как ты, и остался жив.
— Этого следовало ожидать.
— Конечно. Но я не думала, что они будут так бесноваться.
Он нежно обхватил ее рукой и поцеловал в щеку.
— Предоставь это дело мне. Я зайду к вам после ужина. Может быть, мне удастся убедить их, что я не такое уж страшилище.
Едва Винсент переступил порог их дома, как почувствовал себя на вражеской территории. Что-то зловещее было в этом жилище шестерых женщин, где давным-давно не раздавался мужской голос, не звучали мужские шаги.
Его пригласили в гостиную. Это была затхлая и холодная комната. Сюда не заходили по целым неделям. Винсент знал всех сестер по именам, но никогда не давал себе труда запомнить их в лицо. Каждая из них была как бы живой карикатурой на Марго. В доме всем заправляла старшая, она и приступила к допросу.
— Марго говорит, что вы хотите жениться на ней. Позвольте узнать, что произошло с вашей женой в Гааге?
Винсент рассказал про Христину. Атмосфера в комнате стала холоднее еще на несколько градусов.
— Сколько вам лет, минхер Ван Гог?
— Тридцать один.
— Говорила вам Марго, что ей…
— Да, я знаю.
— Разрешите спросить, какой у вас доход?
— Сто пятьдесят франков в месяц.
— Из каких же это источников?
— Эти деньги мне присылает брат.
— Вы хотите сказать, что он вас содержит?
— Йет. Он платит мне жалованье. За это я отдаю ему все свои картины.
— Сколько же из этих картин он продает?
— Сказать по правде, не знаю.
— Что ж, зато я знаю. Ваш отец говорит, что брат еще не продал ни одной.
— В конце концов он их продаст. И ему заплатят во много раз больше, чем он мог бы получить теперь.
— Ну, это по меньшей мере сомнительно. Давайте обратимся к фактам.
Винсент разглядывал ее строгое некрасивое лицо. Он понимал, что сочувствия тут ждать не приходится.
— Если вы ничего не зарабатываете, — продолжала она, — то, разрешите спросить, на какие средства вы предполагаете содержать жену?
— Мой брат считает нужным давать мне сто пятьдесят франков в месяц; зачем он это делает, вас не касается. Я смотрю на эти деньги как на жалованье. Я зарабатываю их тяжким трудом. Мы с Марго проживем на них, если будем экономно вести хозяйство.
— Да нам незачем будет экономить! — воскликнула Марго. — У меня довольно денег, чтобы самой содержать себя.
— Замолчи, Марго, — оборвала ее старшая сестра.
— И не забывай, — вставила мать, — что я могу лишить тебя дохода, если ты опозоришь честь семейства.
Винсент улыбнулся.
— Разве выйти за меня замуж — такой уж позор? — спросил он.
— Мы о вас очень мало знаем, минхер Ван Гог, да и то, что знаем, говорит не в вашу пользу. Давно вы стали художником?
— Уже три года.
— И до сих пор ничего не достигли! Сколько же лет вам потребуется, чтобы добиться успеха?
— Не знаю.
— А кем вы были, пока не взялись за живопись?
— Торговал картинами, был учителем, продавцом книг, студентом-богословом и проповедником.
— И ни в чем не преуспели?
— Я все это бросил.
— Почему же?
— Все это не для меня.
— А когда вы бросите свою живопись?
— Он ее никогда не бросит! — вмешалась Марго.
— Мне кажется, минхер Ван Гог, — сказала старшая сестра, — что рассчитывать на брак с Марго с вашей стороны слишком самонадеянно. Вы безнадежно опустились, у вас нет ни франка, заработать вы ничего не можете, взяться за какое-нибудь дело не способны, вы лодырь, вы шатаетесь по свету, как бродяга. Как можем мы позволить сестре выйти за вас замуж?
Винсент вынул было из кармана трубку, но тут же сунул ее обратно.
— Мы с Марго любим друг друга. Со мной она будет счастлива. Мы поживем здесь год-другой, а потом уедем за границу. Она увидит от меня только ласку и любовь.
— Да вы бросите ее! — пронзительно закричала одна из сестер. — Она скоро надоест вам, и вы бросите ее ради какой-нибудь шлюхи, вроде той, что была у вас в Гааге!
— Вы и женитесь-то на Марго только из-за ее денег! — подхватила другая.
— Но вам не видать их, как своих ушей, — заявила третья. — Мать снова вложит эти деньги в недвижимость.
У Марго покатились из глаз слезы. Винсент встал. Ему было ясно, что тратить время на этих ведьм бесполезно. Надо просто жениться на Марго в Эйндховене и немедленно ехать в Париж. Уезжать из Брабанта ему не хотелось, надо было поработать здесь еще. Но оставить Марго в этом царстве старых дев — нет, Винсент содрогнулся при одной мысли об этом.
Целую неделю Марго не находила себе места. Выпал снег, и Винсент был вынужден работать в мастерской. Навещать его Марго не разрешали сестры. С раннего утра и до вечера, когда она ложилась в постель и притворялась спящей, ей приходилось выслушивать гневные речи против Винсента. Она прожила в этом доме сорок лет, Винсента же она знала всего несколько месяцев. Она ненавидела сестер, понимая, что они искалечили ей жизнь, но ведь ненависть — это одно из темных проявлений скрытой любви, которое иногда лишь обостряет чувство долга.
— Тебе надо прежде начать зарабатывать и пробить себе дорогу в жизни, а потом уже жениться, — сказал ему отец.
— Если я пробью себе дорогу правдой своего искусства, — отвечал Винсент, — то деньги в свое время у меня будут.
— Что ж, вот в женись в свое время. Только не сейчас!
Но тревога в пасторском доме была сущей безделицей по сравнению с тем, что творилось рядом, в семействе Бегеманн. До того времени все пять незамужних сестер дружно поддерживали друг друга против враждебного им мира. Замужество одной сестры только подчеркнуло бы перед всем поселком неудачу других. Мадам Бегеманн полагала, что лучше лишить счастья одну дочь и избавить от несчастья остальных четырех.
В этот день Марго уже не пошла вместе с Винсентом к ткачам. Под вечер она заглянула к нему в мастерскую. Глаза у нее опухли и покраснели; теперь особенно ясно было видно, что ей уже сорок. Она судорожно обняла Винсента.
— Они весь день бранили тебя на чем свет стоит, — сказала она. — Право же, трудно представить себе человека, который совершил бы столько зла, как ты, и остался жив.
— Этого следовало ожидать.
— Конечно. Но я не думала, что они будут так бесноваться.
Он нежно обхватил ее рукой и поцеловал в щеку.
— Предоставь это дело мне. Я зайду к вам после ужина. Может быть, мне удастся убедить их, что я не такое уж страшилище.
Едва Винсент переступил порог их дома, как почувствовал себя на вражеской территории. Что-то зловещее было в этом жилище шестерых женщин, где давным-давно не раздавался мужской голос, не звучали мужские шаги.
Его пригласили в гостиную. Это была затхлая и холодная комната. Сюда не заходили по целым неделям. Винсент знал всех сестер по именам, но никогда не давал себе труда запомнить их в лицо. Каждая из них была как бы живой карикатурой на Марго. В доме всем заправляла старшая, она и приступила к допросу.
— Марго говорит, что вы хотите жениться на ней. Позвольте узнать, что произошло с вашей женой в Гааге?
Винсент рассказал про Христину. Атмосфера в комнате стала холоднее еще на несколько градусов.
— Сколько вам лет, минхер Ван Гог?
— Тридцать один.
— Говорила вам Марго, что ей…
— Да, я знаю.
— Разрешите спросить, какой у вас доход?
— Сто пятьдесят франков в месяц.
— Из каких же это источников?
— Эти деньги мне присылает брат.
— Вы хотите сказать, что он вас содержит?
— Йет. Он платит мне жалованье. За это я отдаю ему все свои картины.
— Сколько же из этих картин он продает?
— Сказать по правде, не знаю.
— Что ж, зато я знаю. Ваш отец говорит, что брат еще не продал ни одной.
— В конце концов он их продаст. И ему заплатят во много раз больше, чем он мог бы получить теперь.
— Ну, это по меньшей мере сомнительно. Давайте обратимся к фактам.
Винсент разглядывал ее строгое некрасивое лицо. Он понимал, что сочувствия тут ждать не приходится.
— Если вы ничего не зарабатываете, — продолжала она, — то, разрешите спросить, на какие средства вы предполагаете содержать жену?
— Мой брат считает нужным давать мне сто пятьдесят франков в месяц; зачем он это делает, вас не касается. Я смотрю на эти деньги как на жалованье. Я зарабатываю их тяжким трудом. Мы с Марго проживем на них, если будем экономно вести хозяйство.
— Да нам незачем будет экономить! — воскликнула Марго. — У меня довольно денег, чтобы самой содержать себя.
— Замолчи, Марго, — оборвала ее старшая сестра.
— И не забывай, — вставила мать, — что я могу лишить тебя дохода, если ты опозоришь честь семейства.
Винсент улыбнулся.
— Разве выйти за меня замуж — такой уж позор? — спросил он.
— Мы о вас очень мало знаем, минхер Ван Гог, да и то, что знаем, говорит не в вашу пользу. Давно вы стали художником?
— Уже три года.
— И до сих пор ничего не достигли! Сколько же лет вам потребуется, чтобы добиться успеха?
— Не знаю.
— А кем вы были, пока не взялись за живопись?
— Торговал картинами, был учителем, продавцом книг, студентом-богословом и проповедником.
— И ни в чем не преуспели?
— Я все это бросил.
— Почему же?
— Все это не для меня.
— А когда вы бросите свою живопись?
— Он ее никогда не бросит! — вмешалась Марго.
— Мне кажется, минхер Ван Гог, — сказала старшая сестра, — что рассчитывать на брак с Марго с вашей стороны слишком самонадеянно. Вы безнадежно опустились, у вас нет ни франка, заработать вы ничего не можете, взяться за какое-нибудь дело не способны, вы лодырь, вы шатаетесь по свету, как бродяга. Как можем мы позволить сестре выйти за вас замуж?
Винсент вынул было из кармана трубку, но тут же сунул ее обратно.
— Мы с Марго любим друг друга. Со мной она будет счастлива. Мы поживем здесь год-другой, а потом уедем за границу. Она увидит от меня только ласку и любовь.
— Да вы бросите ее! — пронзительно закричала одна из сестер. — Она скоро надоест вам, и вы бросите ее ради какой-нибудь шлюхи, вроде той, что была у вас в Гааге!
— Вы и женитесь-то на Марго только из-за ее денег! — подхватила другая.
— Но вам не видать их, как своих ушей, — заявила третья. — Мать снова вложит эти деньги в недвижимость.
У Марго покатились из глаз слезы. Винсент встал. Ему было ясно, что тратить время на этих ведьм бесполезно. Надо просто жениться на Марго в Эйндховене и немедленно ехать в Париж. Уезжать из Брабанта ему не хотелось, надо было поработать здесь еще. Но оставить Марго в этом царстве старых дев — нет, Винсент содрогнулся при одной мысли об этом.
Целую неделю Марго не находила себе места. Выпал снег, и Винсент был вынужден работать в мастерской. Навещать его Марго не разрешали сестры. С раннего утра и до вечера, когда она ложилась в постель и притворялась спящей, ей приходилось выслушивать гневные речи против Винсента. Она прожила в этом доме сорок лет, Винсента же она знала всего несколько месяцев. Она ненавидела сестер, понимая, что они искалечили ей жизнь, но ведь ненависть — это одно из темных проявлений скрытой любви, которое иногда лишь обостряет чувство долга.