Страница:
Где-то в дальних комнатах часы принялись отбивать полночь. Я лениво потянулась всем телом, вытянула руку из-под головы Вишневского и тихонько соскользнула с кровати. Осторожно шлепая босыми ногами по лакированному полу, я добралась до библиотеки, включила свет и направилась к столу, открыла ящик и достала кольцо. Оно было небрежно брошено поверх бумаг, и я неодобрительно нахмурилась. Ну кто так с артефактами обращается?
Вздохнув, я взяла из стопки около принтера чистый лист и принялась аккуратно заворачивать кольцо в бумагу.
— Пакетик дать?
Я подпрыгнула, ей-богу. Сердце ушло в пятки и противно задрожало там. Я медленно полуобернулась и в ужасе уставилась на стоящего в дверях Вишневского.
— Пакетик дать? — снова переспросил он, глядя в упор.
Я молчала. Ужас — я попалась — сковал мое тело, словно льдом.
То что еще секунду назад казалось правильным вследствие необходимости — теперь стало мерзким, недостойным и постыдным.
— Я заплачу, — вытолкнула я слова из непослушной гортани. — Только отдай мне его. Заплачу сколько скажешь.
— Вот как ты заговорила, — его взгляд жег меня, и я не смела поднять глаза. — А я — то голову ломал — с чего это красивая девчонка мне на шею вешается? А оно вон оно что…
Я на мгновение вскинула глаза — изумление (я — красивая девчонка???) перебороло стыд. И снова опустила. А он продолжил:
— Ну так что, Магдалиночка, молчишь? Сказать нечего? Я за тобой после дня рождения у Дэна приглядывать стал. Уж очень странным мне показалось, как ты с первым встречным — поперечным как шлюха себя вести стала.
— Я не… — возмущенно начала я.
— Да уж помолчи, — перебил он меня. — Вы когда пошли танцевать, мне показалось странным что ваши ноги совершенно не двигались. Вот я и включил свет, чтобы посмотреть, чем вы таким там занимаетесь. Оказалось — он у тебя в трусиках шарился. А потом ты его поволокла буквально силком на второй этаж, и твои стоны между прочим все слышали. Что, не так?
Я вскинула глаза, пытаясь сказать о том, что нет, не так! Это неправда! И заткнулась, увидев в его глазах два слова — шлюха и воровка. И это тоже было правдой. Такой, что у меня мучительно загорелись щеки от стыда.
У правды много граней. Она — как драгоценный камень, у которой может засиять, переливаясь, любая грань, если повернуть на нее лучик света. И при этом остальные окажутся в тени. Вот и вертят люди этот камень. И для каждого его грань светит своим истинным, а не отраженным от других граней светом.
— Самое смешное, что на следующий день мне же Дэн и позвонил, чтобы узнать твой номер телефона, — продолжил Вишневский.
— Дал? — прошептала я.
— Конечно дал! — спокойно ответил он. — Дэн от тебя кстати в полном восторге, видимо ты очень для него постаралась. Он у нас прихотливый, девчонками избалованный. Так вот, я дал ему твой телефон и постарался тебя забыть, считая что ты выбор сделала. Каково же было мое удивление, когда ты начала искать со мной встречи! Тут-то я и задумался — зачем тебе это надо теперь? Дэн у тебя в кармане, а от меня тебе что надо?
— Может ты сам? — непослушными губами прошептала я.
— Что тебе требовалось, лежит у тебя перед глазами, в бумажку завернуто, — спокойно ответил Сашка. — И вся твоя афера шита белыми нитками. Зря ты мне тогда сказки на кухне рассказывала. Второго такого кольца нет — я проводил экспертизу кольца в Эрмитаже, оно подлинное.
Я молчала, изо всех сил прижимая ладошки к полыхавшим багровым румянцем щекам. Мысли путались, пульс набатом отдавался в висках.
Я только сейчас осознала что я сделала.
Украла.
В особо крупных размерах.
Сколько лет даст гуманный российский суд за такое?
Но больше всего мне было стыдно перед Сашкой. Он, такой добрый и хороший, а на пути ему я попалась в нелегкий час со своими проблемами. А он — он считает меня красивой…
Мне никто не говорил что я красива…
— Саш, — тихо сказала я, — все не так как ты говоришь. С Дэном у меня ничего нет. И мне правда нелегко было пойти на такой шаг. Просто иногда бывают безвыходные ситуации. Мне очень кольцо это нужно.
— И что ты предлагаешь с тобой сделать? — снова спокойно спросил Сашка. — Что предпочтешь — милицию, или…
— Или, — перебила я его. В милицию я точно не хотела. Я вообще не хотела никакого наказания. Что он может со мной сделать?
Не надо забывать, что я нужна Зыряну и он меня выручит, если что.
— Или? — переспросил Саша. — Хорошо, Магдалиночка. Забирай это украденное тобой кольцо, одевайся — и больше я тебя видеть не хочу.
Я вскинула на него полные изумления глаза.
— Ты отдаешь мне кольцо? — не поверила я.
— Ты же так старалась его у меня украсть, — пожал он плечами. — Забирай.
— Сколько я тебе за него должна? — с облегчением спросила я. Как все славненько разруливается…
Вишневский странно посмотрел на меня, поглядел на часы и сказал:
— Ничего ты мне не должна. И у тебя пять минут на сборы, если на шестой минуте будешь тут — сдам в милицию. Я не хочу тебя больше видеть.
И он повернулся, чтобы уйти.
— Саша, — вскрикнула я.
Неправильно, все так неправильно. Если он уйдет и мы не поговорим, я этого не переживу. Мне страстно хотелось показать ему свою грань правды, чтобы он понял — не такая я дурная. Просто есть безвыходные ситуации. Рассказать ему все — про Димку, про рак, про то что мать в заложниках. Он меня поймет, я уверена в этом. Ему — можно все рассказать. Он — хороший, светлый и добрый парень, он все поймет.
И он — он считает меня красивой…
— Время пошло, — сказал он не оборачиваясь. И ушел.
Я посидела с минуту, глотая едкие слезы, потом встала, в спальне натянула джинсы и пошла к выходу.
Вишневский сидел в холле на диване и читал газету.
— Ничего больше не прихватила? — осведомился он, глядя на меня из-под очков.
Я не глядя на него обулась, схватила куртку и вышла прочь.
Черт его знает как я доехала до дому. На дорогу практически не смотрела, погруженная в мысли. Мне просто повезло, что на ночных улицах практически нет ни машин, ни тем более пешеходов. Спят добрые люди в это время. Спят, прижавшись боком к супругу, отдыхая после рабочего дня, чтобы утром продолжить свои социально полезные функции. А другие личности — асоциальные — как раз и сменяют их на улицах города. Неуколотые наркоманы бродят по темным дворам, в страстной надежде наткнуться на подвыпившего мужика, которому можно приставить нож к боку и вывернуть карманы. Сутенеры на неприметных машинках развозят девушек по домам к клиентам. Гаишники поджидают свое счастье — полночного нарушителя, дабы после смены было на что попить пивка и в заначку от жены припрятать несколько бумажек.
И я, Магдалина Потёмкина, отлично вписываюсь в этот ночной мир.
Меня приняли бы наркоманы — мне понятна их грань правды. Я знаю, как можно лишить человека имущества, оправдывая себя тем, что у него еще есть, а у меня — вопрос жизни и смерти. Я понимаю их, у которых выбор небольшой — или агония ломки, или обчищенные карманы мужичка. Я понимаю их, потому что украла кольцо у Сашки не по злобе — таковы были обстоятельства.
Мне понятна грань девушек по заказу. Секс — для них не способ проявления чувств. Секс — это не распутство, это их работа, способ достижения цели. Кому-то надо на пропитание, кто-то их просто пропьет-проколет. На это не идут от хорошей жизни. На это идут не из-за природной развращенности и отсутствия элементарной морали — только когда нет выбора. И я тоже занималась с Вишневским не любовью — но сексом. Я всего лишь хотела быть к нему поближе. Другого пути подобраться к кольцу не было.
Мне понятна и грань гаишников. Да, я, сидя за рулем — я их понимала — и оправдывала. У них есть свои обязанности, за которые им платили зарплаты, и маленькая привилегия — наказывать зазевавшихся. Я понимала их — я сама присвоила себе такую же привилегию, только вот Вишневский оказался вовсе не таким дураком, как я думала.
Вернее, дурой все это время была я. Что я вообще о себе вообразила! Мне двадцать восемь лет, я младше его, и образование у меня — четыре класса, пятый коридор. А Вишневский — да, он очень мягкий и добрый, но уж никак не дурак. Я упустила их виду что он как не крути, но закончил один из лучших вузов страны — и плюс к этому неплохо справляется со своим бизнесом.
И он — он считал меня красивой…
При мысли об этом мне захотелось побиться своей дурной головой об руль.
«Ты получила кольцо, довольствуйся этим», — жестко сказал внутренний голос.
Я молчала.
«Или хавай пирожок, или have it, в общем»
«А почему с вкраплениями инглиша?», — вяло отозвалась я.
«Перевести адекватно не могу», — честно признался голос.
«Ааа».
«Но ты все равно ведь поняла меня».
«У меня образование — четыре класса, так что брысь», — устало ответила я.
«Золотая медаль у тебя, а не четыре класса», — едко напомнил голос.
Конечно я вспомнила эту английскую поговорку и поняла его.
Кольцо, лежащее в кармане, способствовало пониманию абсолютно всего и всех.
Есть поступки — и есть аргументы, способные высветить грань правды любого преступления.
И оправдать.
Вот только почему же я сама-то себя не могу оправдать?
Всю ночь я не спала. Бродила по Интернету, пыталась играть в игрушки, зверски прокачала пресс. Хотела растолкать Ленку, однако гостевая спальня на втором этаже оказалась запертой изнутри на замок. Тогда я нашла принесенные Оксаной фотографии Вишневского и долго всматривалась в них. С чего я когда-то решила, что он некрасив? Он добрый, светлый и очень красивый. Другого такого больше нет. Другой бы мне такое устроил, что мало бы не показалось. А он — просто во мне разочаровался.
Подумав об этом, я заревела, утирая слезы своей второй нечаянной кражей — Сашкиной клетчатой рубашкой. Я в расстройстве сгребла ее вместо своей блузки в темноте спальни, когда Вишневский меня выгонял из своего дома. Рубашка была затасканной, на рукаве зияла дырка по шву, а воротничок был засален. А я куталась в нее плотнее, словно в драгоценную шубу из баргузинского соболя.
Несколько раз я пыталась позвонить ему. Возможно, он и не бросит трубку. Возможно, он выслушает меня. Но в любом случае — я услышу его голос.
Домашний телефон он не брал, а сотовый был отключен. А я все набирала и набирала — зачем? Кто знает. Я маленькая и глупая.
В шесть утра я решила сдаться. К чему все это? Кольцо у меня — чего еще мне в самом деле надо? Я хлебнула настоя для бодрости, почистила зубки и пошла завтракать.
Я даже смогла напевать песенку, пока готовила тосты с йогуртом.
— Привет! — раздалось от двери, я подпрыгнула с перепугу, и сердце уже привычно ухнуло вниз.
В дверях стояла Ленка, сонно щуря заспанные глаза.
— Блин, ты хоть предупреждай! — с досадой проговорила я.
— Вот я и предупреждаю, — мирно отозвалась она. — Ты чего готовишь?
— Ничего я не готовлю, — буркнула я. — Хлеб в тостер засунула, потом йогуртом помажу и привет.
— Гробишь с малолетства желудок, — неодобрительно покачала она головой.
— Хм, — я в изумлении посмотрела на нее. — Нашла малолетку! Да ты, Ленка, никак забыла, что я с тобой в одном классе училась?
— Я замужем была и вообще, у меня сын, — с непререкаемым авторитетом возразила она. — А у тебя — ни ребенка ни котенка. Так что иди, заправляй кровать, умывайся и чисти зубы, а я пока нормальный завтрак сделаю.
Почему-то я не нашлась, что ей ответить. И поплелась к себе на третий этаж. Там я послушно заправила кровать, достала кошелек и пошла вниз. Явственно хлопнула входная дверь.
«Не понял», — озадачилась я, ускорила шаг и повернула с лестницы в холл. Дверь была заперта. Пожав плечами, я пошла на кухню.
— Быстро ты, — Ленка ловко пекла блинчики на маленькой сковородке.
— Так а чего кота за хвост тянуть? — отозвалась я, потом достала из кошелька стодолларовую бумажку и протянула ей. — Это ваша зарплата, леди.
Ленка оторвалась на секунду от сковородки, сунула деньги в карман халата и с чувством сказала:
— Лисонька, ты не представляешь, как же ты вовремя подвернулась! Я как раз голову ломала, на что Лешке ботинки купить. Детки — на них как на огне все горит, никогда не заводи ребенка, никаких денег на них не напасешься!
— Учту, — кивнула я. Ребенка я и вправду никогда уже не заведу.
— Тебе блинчики со сгущенкой или с вареньем? — озабоченно спросила она.
— А варенье какое? — задумалась я.
— Здравствуйте, — всплеснула она руками. — Хозяйка! У тебя в холодильнике один — единственный сорт — из земляники!
— Тогда с вареньем! И со сгущенкой! — решила я.
— Определись, чего тебе на тарелку накапать!
— Накапай с одной стороны сгущенки, а с другой — варенья, — предложила я.
— Извращенка, — покачала она головой, но сделала как я попросила.
Я же в это время приготовила чай.
— Ленка, — сказала я, жуя блинчик, — чего-то ты сегодня хорошенькая до невозможности! Каким кремом фейс мазала, признавайся?
Кремами у меня были уставлены все шкафчики в ванной, и частично — холодильник. Многие из них я не пробовала, но мне жутко интересно было, какой же из них дал такой эффект. Ленкино личико было свеженькое, упругое, словно наливное яблочко.
— Никаким кремом я не мазалась, — озадаченно уставилась она на меня. И вдруг порозовела и опустила глаза. — Я выспалась просто.
— Мда? — задумалась я.
В общем-то Ленка дело говорила. Недаром же все модели в голос утверждают что нормальный долгий сон абсолютно необходим для красоты, и перед съемками в восемь часов вечера отбывают в кровать. Опять же английские красотки считают что лишь сон до полуночи способствует красоте, так его и назвали — «beauty sleep». Национальный английский обычай — перед балом — трава не расти — но поспать немного надо! Не то потенциальные женихи разбегутся.
Я покосилась на зеркало в стене и вздохнула. Под глазами черные круги, губы синие, щеки ввалившиеся. Понятно, откуда у меня чего возьмется, если сплю мало, и спать ложусь под утро. А Ленка — Ленка молодец. Спать легла наверняка в девять вечера, как путняя, и вот результат.
— Ладно, Лисонька, с тобой хорошо, однако если я тебе не нужна, то я отчаливаю на работу, — Ленка встала из-за стола, оставив недоеденный блинчик и пошла к себе в комнату.
— Куда торопишься-то? Времени еще полседьмого! — посмотрела я на часы.
— Лешку забрать надо от матери, — крикнула она уже с лестницы.
Вот так…
У людей у всех свой мирок.
Дети, матери.
А у меня мать в заложниках по моей вине, я же все страдаю по мертвому возлюбленному.
«Страдалица», — до ужаса ехидно прокомментировал внутренний голос. Я его издевки не поняла.
Ленка ушла, а я все сидела в задумчивости над блинчиками. Мне было интересно, что понравилось бы Сашке — с вареньем или со сгущенкой? И ведь не позвонить, не спросить…
Кстати, насчет позвонить!
Я достала из кармана Сашкиной рубашки крохотную трубку телефона и набрала Оксанин номер.
— Алло, — вымученным голосом произнесла она.
— Это я, Мария, с тобой все в порядке? — встревожилась я.
— Да приболела, кости ломит, зубы болят так, что хоть на стенку лезь! — со слезами в голосе сказала она.
— Бог ты мой!!! Ты хоть таблетку выпей, Оксаночка!
— Уже, жду, пока подействует, — еле проговорила она.
— Зая моя, — с состраданием сказала я. — Кольцо я тебе достала. Давай привезу, да обезболивающего захвачу.
— Достала? — неверяще прошептала она.
— Я же поклялась, — горько усмехнулась я.
— Родная ты моя! — голос ее подозрительно задрожал. — Я уже и надежду потеряла…
— Ложись в постельку, я приеду сейчас, — велела я.
— Мария, — вздохнула она. — Давай по-другому сделаем. Шабаш сегодня за Колосовкой — помнишь? Можешь туда перстень привезти, а то я весь день буду болеть сегодня?
— Вообще-то я не собиралась на шабаш, чего мне там теперь делать, — подняла я бровь.
— Уважь уж меня, — вздохнула она. — Мне перстень сегодня ночью потребуется, да вот видишь, не смогу я его у тебя раньше забрать. Одной мне надо сейчас побыть, уж не обижайся на старуху. А так — приехала бы туда на часишко раньше, да и передала бы колечко. Я костер там раскладываю в этот раз, так что буду раньше всех остальных, не хочешь с бабами встречаться — не надо.
Я помолчала, раздумывая. Против — я не считаю нужным больше появляться на ведьминском профсобрании — что с меня взять, какая я теперь ведьма? За — я смогу поспать. А спать хотелось ужасно, если честно. Шутка ли — восьмой час утра, а я опять сутки на ногах.
— Хорошо, — наконец сказала я. В конце концов, как сказала Оксана, встречи с коллегами можно избежать. Ну не хотела я показываться им в столь жалком виде!
— Тогда — до встречи, золотая моя, — сказала Оксана.
— До встречи, — кивнула я.
После чего встала из-за стола, вымыла посуду и пошла в спальню. Там с наслаждением упала на мягкий матрас, укрылась легчайшим пуховым одеялком и провалилась в сон.
Сон мне снился не к добру. Прехорошенькая кошечка терлась об мои ноги, а я гладила ее, брала на руки и играла с ней. Черт возьми! Потом, когда я проснусь, я обольюсь холодным потом — ведь кошка во сне — это вернейший признак беды. Да-да, мелкие котята — к мелким неприятностям, большая кошка — к катастрофе. И единственный способ избежать их — во сне убить этих милых зверушек.
И видимо, мое подсознание все же это вспомнило. И я, которая во сне, взяла кошку за шкирку, решительно пошла в туалет и стала топить ее в унитазе. Почему именно там? А кто знает. Сон — он сценария не спрашивает.
Я не смогла.
Я вытащила ее, мокрую, несчастную и полумертвую.
Больше мне снов до утра не снилось.
Я сказала до утра?
Привычка, не более того. На самом деле проснулась я в девять часов вечера. Я проспала одиннадцать часов. Встала, протерла глаза и пошла варить кофе. По пути взглянула в зеркало — черные круги у глаз меньше не стали, сон красы мне не прибавил. Да и с чего бы она взялась, beauty sleep — только до полуночи!
На кухне включила кофеварку, сунула ломтик хлеба в тостер, и тут на глаза попался отрывной численник. Мимоходом оборвала вчерашний листик и взглянула на сегодняшний.
Был обычный день, ничто не предвещало неприятностей — пятница, тринадцатое, Луна в Козероге, полнолуние. Еще бы мне кошки не снились.
Я быстренько сжевала тосты с кофе, глотнула настоя, умылась и надела парик. Кольцо в кармане куртки — я готова! Сумку я брать не стала — больше я никуда не планировала заезжать.
К Колосовке я подъехала уже ночью. В декабре одиннадцать вечера — глубокая ночь. Я катила по замерзшим лужам, вспоминая дорогу. Осторожно проехала насквозь деревеньку, разбудив местных собак, которые тут же слаженным воем меня облаяли. Потом въехала в лес, начинающийся сразу за околицей и мысленно застонала — лужи на дороге были — моей машинке по крышу. Одна надежда — что они промерзли и выдержат, иначе никакая техпомощь не спасет, не поедут они из города сюда меня вытаскивать.
Бог миловал. Я осторожненько проползла с пяток километров, бросила машину около кривой сосны и свернула на неприметную тропинку между елок. Ноздреватый декабрьский снег тут же забился мне в ботинки, а потревоженные елки кинули мне за шиворот приличный сугробик. Я спохватилась, достала фонарик и посветила вокруг. Так и есть — дарственный пенек был в двух шагах, на нем уже был расстелен чистый платок и положены ватрушки с творогом и яичко. Оксана значит уже на месте. Я порылась в сумке и положила на платок свое угощение — для лешего я запекла в духовке бутерброды с сыром и колбасой.
— Будь лес не серым волком, ни черным вороном, ни елью седой, а доброй тропой, — пробормотала я негромко. Запирать заклинание словами-замком я не решилась, для этого требовалась Сила. Смешно, но я дико боялась своей собственной Силы — слишком живо было воспоминание о том, как я корчилась в своей спальне от боли.
В общем-то обряд на вход в лес я провела машинально — я же не собиралась тут задерживаться. Пойду по протоптанной Оксаной тропинке, отдам ей кольцо, и обратно.
Ночью в лесу было страшно. Раньше я на шабаш никогда не приходила одна — с первого раза повелось, что я привозила безлошадную Пелагею. Тогда я даже не думала бояться — в тихой беседе долгая дорога по лесу неизменно пролетала как один миг. Старая ведьма мудра, и я слушала ее всегда очень внимательно, боясь упустить хоть слово. Теперь же я обратила внимание — насколько жутко в лесу — что — то потрескивает, постанывает, вздыхает. Я поражалась тому, насколько в лесу темно — не видно не зги. Вытяни руку — и я бы ее не увидела. В городе ночь совсем другая. Здесь же без фонарика было жутко и темно. С фонариком было еще страшнее — слабый круг света хоть и показывал тропинку, не давая сбиться, однако там, за кругом, тьма была еще плотнее чем раньше. Лес, особенно ночной — недоброе место для одиночки. Все какие есть неупокоенные души в черте леса — все они с наступлением темноты начинают бродить кругами — и зачем, спрашивается? Легче-то им от того не станет. Причем от недоброй смерти — кого зверь задрал, кто заблудился да выйти не смог, или еще как, — у всех них характер от этого здорово испортился. На нескольких людей они никогда не нападают, а вот на одиночек — почему бы и нет?
Я поежилась и ускорила шаг, весьма некстати вспомнив что местная братва повадилась в этом леске закапывать свои проблемы — очень удобно, никаких свидетелей. Раньше — то тела на кладбище первым слоем в свежие могилы ложили, чтобы потом сверху его прикрыл официальный усопший, да в прошлом году скандал случился. Собрались хоронить какого — то чиновника, приехали на кладбище, а там со дна могилы рука торчит. Могильщики видать не доглядели да схалтурили. Скандал был огромный, понятно, и с тех пор на кладбище братва не совалась.
Тем не менее километра три по следам Оксаны я отмахала без проблем. Не зря я бутерброды готовила, видимо. С облегчением я наконец увидела сквозь сосны желтые язычки пламени и бегом побежала туда.
Оксана бодро махала метлой, заканчивая расчищать круг, в центре которого уже был разложен костер. Лицо у нее было в пятнах зеленки. Поодаль валялась деревянная лопата и большая пластиковая лоханка. Заслышав шаги, она остановилась и оперлась на метлу, поджидая меня.
— Ку-ку, — бодро выкрикнула я.
— Приветствую тебя, Мария, — улыбнулась она.
— Приветствую и тебя, Оксана, — отозвалась я. — Что с лицом?
— Да вот, видать сглазил кто, — расстроено сказала она. — Утром встаю — на щеках волдыри, все болит.
А мне некстати вспомнилась искорка Силы, сорвавшаяся в небо с моих пальцев. Обычно — это знак совершенного колдовства. Однако же — я тогда просто пожелала Оксане здоровья!
— Нормально дошла? — озабоченно спросила она.
— Страшновато одной по лесу, — поежилась я и подошла к костру поближе, вытягивая озябшие ладошки.
— Надо было отчитать страх-то, — рассеянно ответила она, втыкая метлу в огромный вал снега по краю круга.
— Отчитать, — вздохнула я. — Силы-то у меня нет, забыла что ли?
— Извини, — пробормотала она. — Колечко принесла?
— Конечно принесла, — улыбнулась я. Пошарила в кармане куртки и достала бумажный комочек.
Оксана большими глазами следила за моими движениями.
— Оно? — неверяще прошептала она, не отрывая взгляда от моих рук.
— Оно, — улыбнулась я, начиная разматывать бумагу.
— Не прикасайся к нему, — закричала Оксана, бросаясь ко мне и выхватывая кольцо с ладони.
Слегка трясущимися пальцами она развернула кольцо и благоговейно на него воззрилась.
Мдаа… У нас конечно запрещено проявлять любопытство в таких случаях, но до смерти хотелось узнать, зачем же оно так нужно было Оксане? Русская магия — она вообще с артефактами не работает. Ну да ладно. Главное Оксаночка рада до ужаса — вон как на колечко смотрит, глаза сияют, вертит его перед огнем, разглядывая со всех сторон.
— Ладно, Окси, — сказала я. — Побегу я, не буду вам мешать, скоро уж наши начнут подтягиваться.
Я замерзла и хотела есть.
Оксана повернулась ко мне, пристально на меня посмотрела, улыбнулась и махнула в меня рукой. Я непонимающе смотрела, как призрачный, невидимый обычному человеку голубоватый шарик сорвался с кончиков ее пальцев и молнией ударил в меня. Соприкоснулся со щекой, и я почувствовала как обжигающе — морозная пленка за доли секунды заковала в лед всю кожу.
Я ничего не смогла даже понять сначала. Только что была одна ситуация. Миг — и все встало с ног на голову. Я в недоумении моргнула глазами — и не смогла. Веки просто не смогли опуститься. Я попробовала шагнуть, еще не веря в то, что случилось, и не смогла. Было ощущение, что я заперта внутри каменной статуи.
Я отлично знала, что это, только отказывалась в это верить. Фриз — это мое изобретение. Пару лет назад, когда я работала над ним, я экспериментировала, замораживая себя и канарейку чуть ли не каждый день. Так вот, сначала фриз действовал пару минут, под конец я добилась восьми часов. Дольше — начинали замораживаться жидкости в организме. Канарейка тогда померла, а я не смогла сделать вскрытие — ее тельце было плотным куском льда, хоть гвозди им забивай. И тогда же я абсолютно случайно выяснила, что алкоголь снимает фриз. Папенька, болтавшийся на кухне, нечаянно пролил на канарейку стакан водки, и ее тельце тут же обмякло. Жертву эксперимента я тогда зарыла в красивой коробке под яблоней, и тут же растрепала всем ведьмам о фризе.
Вздохнув, я взяла из стопки около принтера чистый лист и принялась аккуратно заворачивать кольцо в бумагу.
— Пакетик дать?
Я подпрыгнула, ей-богу. Сердце ушло в пятки и противно задрожало там. Я медленно полуобернулась и в ужасе уставилась на стоящего в дверях Вишневского.
— Пакетик дать? — снова переспросил он, глядя в упор.
Я молчала. Ужас — я попалась — сковал мое тело, словно льдом.
То что еще секунду назад казалось правильным вследствие необходимости — теперь стало мерзким, недостойным и постыдным.
— Я заплачу, — вытолкнула я слова из непослушной гортани. — Только отдай мне его. Заплачу сколько скажешь.
— Вот как ты заговорила, — его взгляд жег меня, и я не смела поднять глаза. — А я — то голову ломал — с чего это красивая девчонка мне на шею вешается? А оно вон оно что…
Я на мгновение вскинула глаза — изумление (я — красивая девчонка???) перебороло стыд. И снова опустила. А он продолжил:
— Ну так что, Магдалиночка, молчишь? Сказать нечего? Я за тобой после дня рождения у Дэна приглядывать стал. Уж очень странным мне показалось, как ты с первым встречным — поперечным как шлюха себя вести стала.
— Я не… — возмущенно начала я.
— Да уж помолчи, — перебил он меня. — Вы когда пошли танцевать, мне показалось странным что ваши ноги совершенно не двигались. Вот я и включил свет, чтобы посмотреть, чем вы таким там занимаетесь. Оказалось — он у тебя в трусиках шарился. А потом ты его поволокла буквально силком на второй этаж, и твои стоны между прочим все слышали. Что, не так?
Я вскинула глаза, пытаясь сказать о том, что нет, не так! Это неправда! И заткнулась, увидев в его глазах два слова — шлюха и воровка. И это тоже было правдой. Такой, что у меня мучительно загорелись щеки от стыда.
У правды много граней. Она — как драгоценный камень, у которой может засиять, переливаясь, любая грань, если повернуть на нее лучик света. И при этом остальные окажутся в тени. Вот и вертят люди этот камень. И для каждого его грань светит своим истинным, а не отраженным от других граней светом.
— Самое смешное, что на следующий день мне же Дэн и позвонил, чтобы узнать твой номер телефона, — продолжил Вишневский.
— Дал? — прошептала я.
— Конечно дал! — спокойно ответил он. — Дэн от тебя кстати в полном восторге, видимо ты очень для него постаралась. Он у нас прихотливый, девчонками избалованный. Так вот, я дал ему твой телефон и постарался тебя забыть, считая что ты выбор сделала. Каково же было мое удивление, когда ты начала искать со мной встречи! Тут-то я и задумался — зачем тебе это надо теперь? Дэн у тебя в кармане, а от меня тебе что надо?
— Может ты сам? — непослушными губами прошептала я.
— Что тебе требовалось, лежит у тебя перед глазами, в бумажку завернуто, — спокойно ответил Сашка. — И вся твоя афера шита белыми нитками. Зря ты мне тогда сказки на кухне рассказывала. Второго такого кольца нет — я проводил экспертизу кольца в Эрмитаже, оно подлинное.
Я молчала, изо всех сил прижимая ладошки к полыхавшим багровым румянцем щекам. Мысли путались, пульс набатом отдавался в висках.
Я только сейчас осознала что я сделала.
Украла.
В особо крупных размерах.
Сколько лет даст гуманный российский суд за такое?
Но больше всего мне было стыдно перед Сашкой. Он, такой добрый и хороший, а на пути ему я попалась в нелегкий час со своими проблемами. А он — он считает меня красивой…
Мне никто не говорил что я красива…
— Саш, — тихо сказала я, — все не так как ты говоришь. С Дэном у меня ничего нет. И мне правда нелегко было пойти на такой шаг. Просто иногда бывают безвыходные ситуации. Мне очень кольцо это нужно.
— И что ты предлагаешь с тобой сделать? — снова спокойно спросил Сашка. — Что предпочтешь — милицию, или…
— Или, — перебила я его. В милицию я точно не хотела. Я вообще не хотела никакого наказания. Что он может со мной сделать?
Не надо забывать, что я нужна Зыряну и он меня выручит, если что.
— Или? — переспросил Саша. — Хорошо, Магдалиночка. Забирай это украденное тобой кольцо, одевайся — и больше я тебя видеть не хочу.
Я вскинула на него полные изумления глаза.
— Ты отдаешь мне кольцо? — не поверила я.
— Ты же так старалась его у меня украсть, — пожал он плечами. — Забирай.
— Сколько я тебе за него должна? — с облегчением спросила я. Как все славненько разруливается…
Вишневский странно посмотрел на меня, поглядел на часы и сказал:
— Ничего ты мне не должна. И у тебя пять минут на сборы, если на шестой минуте будешь тут — сдам в милицию. Я не хочу тебя больше видеть.
И он повернулся, чтобы уйти.
— Саша, — вскрикнула я.
Неправильно, все так неправильно. Если он уйдет и мы не поговорим, я этого не переживу. Мне страстно хотелось показать ему свою грань правды, чтобы он понял — не такая я дурная. Просто есть безвыходные ситуации. Рассказать ему все — про Димку, про рак, про то что мать в заложниках. Он меня поймет, я уверена в этом. Ему — можно все рассказать. Он — хороший, светлый и добрый парень, он все поймет.
И он — он считает меня красивой…
— Время пошло, — сказал он не оборачиваясь. И ушел.
Я посидела с минуту, глотая едкие слезы, потом встала, в спальне натянула джинсы и пошла к выходу.
Вишневский сидел в холле на диване и читал газету.
— Ничего больше не прихватила? — осведомился он, глядя на меня из-под очков.
Я не глядя на него обулась, схватила куртку и вышла прочь.
Черт его знает как я доехала до дому. На дорогу практически не смотрела, погруженная в мысли. Мне просто повезло, что на ночных улицах практически нет ни машин, ни тем более пешеходов. Спят добрые люди в это время. Спят, прижавшись боком к супругу, отдыхая после рабочего дня, чтобы утром продолжить свои социально полезные функции. А другие личности — асоциальные — как раз и сменяют их на улицах города. Неуколотые наркоманы бродят по темным дворам, в страстной надежде наткнуться на подвыпившего мужика, которому можно приставить нож к боку и вывернуть карманы. Сутенеры на неприметных машинках развозят девушек по домам к клиентам. Гаишники поджидают свое счастье — полночного нарушителя, дабы после смены было на что попить пивка и в заначку от жены припрятать несколько бумажек.
И я, Магдалина Потёмкина, отлично вписываюсь в этот ночной мир.
Меня приняли бы наркоманы — мне понятна их грань правды. Я знаю, как можно лишить человека имущества, оправдывая себя тем, что у него еще есть, а у меня — вопрос жизни и смерти. Я понимаю их, у которых выбор небольшой — или агония ломки, или обчищенные карманы мужичка. Я понимаю их, потому что украла кольцо у Сашки не по злобе — таковы были обстоятельства.
Мне понятна грань девушек по заказу. Секс — для них не способ проявления чувств. Секс — это не распутство, это их работа, способ достижения цели. Кому-то надо на пропитание, кто-то их просто пропьет-проколет. На это не идут от хорошей жизни. На это идут не из-за природной развращенности и отсутствия элементарной морали — только когда нет выбора. И я тоже занималась с Вишневским не любовью — но сексом. Я всего лишь хотела быть к нему поближе. Другого пути подобраться к кольцу не было.
Мне понятна и грань гаишников. Да, я, сидя за рулем — я их понимала — и оправдывала. У них есть свои обязанности, за которые им платили зарплаты, и маленькая привилегия — наказывать зазевавшихся. Я понимала их — я сама присвоила себе такую же привилегию, только вот Вишневский оказался вовсе не таким дураком, как я думала.
Вернее, дурой все это время была я. Что я вообще о себе вообразила! Мне двадцать восемь лет, я младше его, и образование у меня — четыре класса, пятый коридор. А Вишневский — да, он очень мягкий и добрый, но уж никак не дурак. Я упустила их виду что он как не крути, но закончил один из лучших вузов страны — и плюс к этому неплохо справляется со своим бизнесом.
И он — он считал меня красивой…
При мысли об этом мне захотелось побиться своей дурной головой об руль.
«Ты получила кольцо, довольствуйся этим», — жестко сказал внутренний голос.
Я молчала.
«Или хавай пирожок, или have it, в общем»
«А почему с вкраплениями инглиша?», — вяло отозвалась я.
«Перевести адекватно не могу», — честно признался голос.
«Ааа».
«Но ты все равно ведь поняла меня».
«У меня образование — четыре класса, так что брысь», — устало ответила я.
«Золотая медаль у тебя, а не четыре класса», — едко напомнил голос.
Конечно я вспомнила эту английскую поговорку и поняла его.
Кольцо, лежащее в кармане, способствовало пониманию абсолютно всего и всех.
Есть поступки — и есть аргументы, способные высветить грань правды любого преступления.
И оправдать.
Вот только почему же я сама-то себя не могу оправдать?
Всю ночь я не спала. Бродила по Интернету, пыталась играть в игрушки, зверски прокачала пресс. Хотела растолкать Ленку, однако гостевая спальня на втором этаже оказалась запертой изнутри на замок. Тогда я нашла принесенные Оксаной фотографии Вишневского и долго всматривалась в них. С чего я когда-то решила, что он некрасив? Он добрый, светлый и очень красивый. Другого такого больше нет. Другой бы мне такое устроил, что мало бы не показалось. А он — просто во мне разочаровался.
Подумав об этом, я заревела, утирая слезы своей второй нечаянной кражей — Сашкиной клетчатой рубашкой. Я в расстройстве сгребла ее вместо своей блузки в темноте спальни, когда Вишневский меня выгонял из своего дома. Рубашка была затасканной, на рукаве зияла дырка по шву, а воротничок был засален. А я куталась в нее плотнее, словно в драгоценную шубу из баргузинского соболя.
Несколько раз я пыталась позвонить ему. Возможно, он и не бросит трубку. Возможно, он выслушает меня. Но в любом случае — я услышу его голос.
Домашний телефон он не брал, а сотовый был отключен. А я все набирала и набирала — зачем? Кто знает. Я маленькая и глупая.
В шесть утра я решила сдаться. К чему все это? Кольцо у меня — чего еще мне в самом деле надо? Я хлебнула настоя для бодрости, почистила зубки и пошла завтракать.
Я даже смогла напевать песенку, пока готовила тосты с йогуртом.
— Привет! — раздалось от двери, я подпрыгнула с перепугу, и сердце уже привычно ухнуло вниз.
В дверях стояла Ленка, сонно щуря заспанные глаза.
— Блин, ты хоть предупреждай! — с досадой проговорила я.
— Вот я и предупреждаю, — мирно отозвалась она. — Ты чего готовишь?
— Ничего я не готовлю, — буркнула я. — Хлеб в тостер засунула, потом йогуртом помажу и привет.
— Гробишь с малолетства желудок, — неодобрительно покачала она головой.
— Хм, — я в изумлении посмотрела на нее. — Нашла малолетку! Да ты, Ленка, никак забыла, что я с тобой в одном классе училась?
— Я замужем была и вообще, у меня сын, — с непререкаемым авторитетом возразила она. — А у тебя — ни ребенка ни котенка. Так что иди, заправляй кровать, умывайся и чисти зубы, а я пока нормальный завтрак сделаю.
Почему-то я не нашлась, что ей ответить. И поплелась к себе на третий этаж. Там я послушно заправила кровать, достала кошелек и пошла вниз. Явственно хлопнула входная дверь.
«Не понял», — озадачилась я, ускорила шаг и повернула с лестницы в холл. Дверь была заперта. Пожав плечами, я пошла на кухню.
— Быстро ты, — Ленка ловко пекла блинчики на маленькой сковородке.
— Так а чего кота за хвост тянуть? — отозвалась я, потом достала из кошелька стодолларовую бумажку и протянула ей. — Это ваша зарплата, леди.
Ленка оторвалась на секунду от сковородки, сунула деньги в карман халата и с чувством сказала:
— Лисонька, ты не представляешь, как же ты вовремя подвернулась! Я как раз голову ломала, на что Лешке ботинки купить. Детки — на них как на огне все горит, никогда не заводи ребенка, никаких денег на них не напасешься!
— Учту, — кивнула я. Ребенка я и вправду никогда уже не заведу.
— Тебе блинчики со сгущенкой или с вареньем? — озабоченно спросила она.
— А варенье какое? — задумалась я.
— Здравствуйте, — всплеснула она руками. — Хозяйка! У тебя в холодильнике один — единственный сорт — из земляники!
— Тогда с вареньем! И со сгущенкой! — решила я.
— Определись, чего тебе на тарелку накапать!
— Накапай с одной стороны сгущенки, а с другой — варенья, — предложила я.
— Извращенка, — покачала она головой, но сделала как я попросила.
Я же в это время приготовила чай.
— Ленка, — сказала я, жуя блинчик, — чего-то ты сегодня хорошенькая до невозможности! Каким кремом фейс мазала, признавайся?
Кремами у меня были уставлены все шкафчики в ванной, и частично — холодильник. Многие из них я не пробовала, но мне жутко интересно было, какой же из них дал такой эффект. Ленкино личико было свеженькое, упругое, словно наливное яблочко.
— Никаким кремом я не мазалась, — озадаченно уставилась она на меня. И вдруг порозовела и опустила глаза. — Я выспалась просто.
— Мда? — задумалась я.
В общем-то Ленка дело говорила. Недаром же все модели в голос утверждают что нормальный долгий сон абсолютно необходим для красоты, и перед съемками в восемь часов вечера отбывают в кровать. Опять же английские красотки считают что лишь сон до полуночи способствует красоте, так его и назвали — «beauty sleep». Национальный английский обычай — перед балом — трава не расти — но поспать немного надо! Не то потенциальные женихи разбегутся.
Я покосилась на зеркало в стене и вздохнула. Под глазами черные круги, губы синие, щеки ввалившиеся. Понятно, откуда у меня чего возьмется, если сплю мало, и спать ложусь под утро. А Ленка — Ленка молодец. Спать легла наверняка в девять вечера, как путняя, и вот результат.
— Ладно, Лисонька, с тобой хорошо, однако если я тебе не нужна, то я отчаливаю на работу, — Ленка встала из-за стола, оставив недоеденный блинчик и пошла к себе в комнату.
— Куда торопишься-то? Времени еще полседьмого! — посмотрела я на часы.
— Лешку забрать надо от матери, — крикнула она уже с лестницы.
Вот так…
У людей у всех свой мирок.
Дети, матери.
А у меня мать в заложниках по моей вине, я же все страдаю по мертвому возлюбленному.
«Страдалица», — до ужаса ехидно прокомментировал внутренний голос. Я его издевки не поняла.
Ленка ушла, а я все сидела в задумчивости над блинчиками. Мне было интересно, что понравилось бы Сашке — с вареньем или со сгущенкой? И ведь не позвонить, не спросить…
Кстати, насчет позвонить!
Я достала из кармана Сашкиной рубашки крохотную трубку телефона и набрала Оксанин номер.
— Алло, — вымученным голосом произнесла она.
— Это я, Мария, с тобой все в порядке? — встревожилась я.
— Да приболела, кости ломит, зубы болят так, что хоть на стенку лезь! — со слезами в голосе сказала она.
— Бог ты мой!!! Ты хоть таблетку выпей, Оксаночка!
— Уже, жду, пока подействует, — еле проговорила она.
— Зая моя, — с состраданием сказала я. — Кольцо я тебе достала. Давай привезу, да обезболивающего захвачу.
— Достала? — неверяще прошептала она.
— Я же поклялась, — горько усмехнулась я.
— Родная ты моя! — голос ее подозрительно задрожал. — Я уже и надежду потеряла…
— Ложись в постельку, я приеду сейчас, — велела я.
— Мария, — вздохнула она. — Давай по-другому сделаем. Шабаш сегодня за Колосовкой — помнишь? Можешь туда перстень привезти, а то я весь день буду болеть сегодня?
— Вообще-то я не собиралась на шабаш, чего мне там теперь делать, — подняла я бровь.
— Уважь уж меня, — вздохнула она. — Мне перстень сегодня ночью потребуется, да вот видишь, не смогу я его у тебя раньше забрать. Одной мне надо сейчас побыть, уж не обижайся на старуху. А так — приехала бы туда на часишко раньше, да и передала бы колечко. Я костер там раскладываю в этот раз, так что буду раньше всех остальных, не хочешь с бабами встречаться — не надо.
Я помолчала, раздумывая. Против — я не считаю нужным больше появляться на ведьминском профсобрании — что с меня взять, какая я теперь ведьма? За — я смогу поспать. А спать хотелось ужасно, если честно. Шутка ли — восьмой час утра, а я опять сутки на ногах.
— Хорошо, — наконец сказала я. В конце концов, как сказала Оксана, встречи с коллегами можно избежать. Ну не хотела я показываться им в столь жалком виде!
— Тогда — до встречи, золотая моя, — сказала Оксана.
— До встречи, — кивнула я.
После чего встала из-за стола, вымыла посуду и пошла в спальню. Там с наслаждением упала на мягкий матрас, укрылась легчайшим пуховым одеялком и провалилась в сон.
Сон мне снился не к добру. Прехорошенькая кошечка терлась об мои ноги, а я гладила ее, брала на руки и играла с ней. Черт возьми! Потом, когда я проснусь, я обольюсь холодным потом — ведь кошка во сне — это вернейший признак беды. Да-да, мелкие котята — к мелким неприятностям, большая кошка — к катастрофе. И единственный способ избежать их — во сне убить этих милых зверушек.
И видимо, мое подсознание все же это вспомнило. И я, которая во сне, взяла кошку за шкирку, решительно пошла в туалет и стала топить ее в унитазе. Почему именно там? А кто знает. Сон — он сценария не спрашивает.
Я не смогла.
Я вытащила ее, мокрую, несчастную и полумертвую.
Больше мне снов до утра не снилось.
Я сказала до утра?
Привычка, не более того. На самом деле проснулась я в девять часов вечера. Я проспала одиннадцать часов. Встала, протерла глаза и пошла варить кофе. По пути взглянула в зеркало — черные круги у глаз меньше не стали, сон красы мне не прибавил. Да и с чего бы она взялась, beauty sleep — только до полуночи!
На кухне включила кофеварку, сунула ломтик хлеба в тостер, и тут на глаза попался отрывной численник. Мимоходом оборвала вчерашний листик и взглянула на сегодняшний.
Был обычный день, ничто не предвещало неприятностей — пятница, тринадцатое, Луна в Козероге, полнолуние. Еще бы мне кошки не снились.
Я быстренько сжевала тосты с кофе, глотнула настоя, умылась и надела парик. Кольцо в кармане куртки — я готова! Сумку я брать не стала — больше я никуда не планировала заезжать.
К Колосовке я подъехала уже ночью. В декабре одиннадцать вечера — глубокая ночь. Я катила по замерзшим лужам, вспоминая дорогу. Осторожно проехала насквозь деревеньку, разбудив местных собак, которые тут же слаженным воем меня облаяли. Потом въехала в лес, начинающийся сразу за околицей и мысленно застонала — лужи на дороге были — моей машинке по крышу. Одна надежда — что они промерзли и выдержат, иначе никакая техпомощь не спасет, не поедут они из города сюда меня вытаскивать.
Бог миловал. Я осторожненько проползла с пяток километров, бросила машину около кривой сосны и свернула на неприметную тропинку между елок. Ноздреватый декабрьский снег тут же забился мне в ботинки, а потревоженные елки кинули мне за шиворот приличный сугробик. Я спохватилась, достала фонарик и посветила вокруг. Так и есть — дарственный пенек был в двух шагах, на нем уже был расстелен чистый платок и положены ватрушки с творогом и яичко. Оксана значит уже на месте. Я порылась в сумке и положила на платок свое угощение — для лешего я запекла в духовке бутерброды с сыром и колбасой.
— Будь лес не серым волком, ни черным вороном, ни елью седой, а доброй тропой, — пробормотала я негромко. Запирать заклинание словами-замком я не решилась, для этого требовалась Сила. Смешно, но я дико боялась своей собственной Силы — слишком живо было воспоминание о том, как я корчилась в своей спальне от боли.
В общем-то обряд на вход в лес я провела машинально — я же не собиралась тут задерживаться. Пойду по протоптанной Оксаной тропинке, отдам ей кольцо, и обратно.
Ночью в лесу было страшно. Раньше я на шабаш никогда не приходила одна — с первого раза повелось, что я привозила безлошадную Пелагею. Тогда я даже не думала бояться — в тихой беседе долгая дорога по лесу неизменно пролетала как один миг. Старая ведьма мудра, и я слушала ее всегда очень внимательно, боясь упустить хоть слово. Теперь же я обратила внимание — насколько жутко в лесу — что — то потрескивает, постанывает, вздыхает. Я поражалась тому, насколько в лесу темно — не видно не зги. Вытяни руку — и я бы ее не увидела. В городе ночь совсем другая. Здесь же без фонарика было жутко и темно. С фонариком было еще страшнее — слабый круг света хоть и показывал тропинку, не давая сбиться, однако там, за кругом, тьма была еще плотнее чем раньше. Лес, особенно ночной — недоброе место для одиночки. Все какие есть неупокоенные души в черте леса — все они с наступлением темноты начинают бродить кругами — и зачем, спрашивается? Легче-то им от того не станет. Причем от недоброй смерти — кого зверь задрал, кто заблудился да выйти не смог, или еще как, — у всех них характер от этого здорово испортился. На нескольких людей они никогда не нападают, а вот на одиночек — почему бы и нет?
Я поежилась и ускорила шаг, весьма некстати вспомнив что местная братва повадилась в этом леске закапывать свои проблемы — очень удобно, никаких свидетелей. Раньше — то тела на кладбище первым слоем в свежие могилы ложили, чтобы потом сверху его прикрыл официальный усопший, да в прошлом году скандал случился. Собрались хоронить какого — то чиновника, приехали на кладбище, а там со дна могилы рука торчит. Могильщики видать не доглядели да схалтурили. Скандал был огромный, понятно, и с тех пор на кладбище братва не совалась.
Тем не менее километра три по следам Оксаны я отмахала без проблем. Не зря я бутерброды готовила, видимо. С облегчением я наконец увидела сквозь сосны желтые язычки пламени и бегом побежала туда.
Оксана бодро махала метлой, заканчивая расчищать круг, в центре которого уже был разложен костер. Лицо у нее было в пятнах зеленки. Поодаль валялась деревянная лопата и большая пластиковая лоханка. Заслышав шаги, она остановилась и оперлась на метлу, поджидая меня.
— Ку-ку, — бодро выкрикнула я.
— Приветствую тебя, Мария, — улыбнулась она.
— Приветствую и тебя, Оксана, — отозвалась я. — Что с лицом?
— Да вот, видать сглазил кто, — расстроено сказала она. — Утром встаю — на щеках волдыри, все болит.
А мне некстати вспомнилась искорка Силы, сорвавшаяся в небо с моих пальцев. Обычно — это знак совершенного колдовства. Однако же — я тогда просто пожелала Оксане здоровья!
— Нормально дошла? — озабоченно спросила она.
— Страшновато одной по лесу, — поежилась я и подошла к костру поближе, вытягивая озябшие ладошки.
— Надо было отчитать страх-то, — рассеянно ответила она, втыкая метлу в огромный вал снега по краю круга.
— Отчитать, — вздохнула я. — Силы-то у меня нет, забыла что ли?
— Извини, — пробормотала она. — Колечко принесла?
— Конечно принесла, — улыбнулась я. Пошарила в кармане куртки и достала бумажный комочек.
Оксана большими глазами следила за моими движениями.
— Оно? — неверяще прошептала она, не отрывая взгляда от моих рук.
— Оно, — улыбнулась я, начиная разматывать бумагу.
— Не прикасайся к нему, — закричала Оксана, бросаясь ко мне и выхватывая кольцо с ладони.
Слегка трясущимися пальцами она развернула кольцо и благоговейно на него воззрилась.
Мдаа… У нас конечно запрещено проявлять любопытство в таких случаях, но до смерти хотелось узнать, зачем же оно так нужно было Оксане? Русская магия — она вообще с артефактами не работает. Ну да ладно. Главное Оксаночка рада до ужаса — вон как на колечко смотрит, глаза сияют, вертит его перед огнем, разглядывая со всех сторон.
— Ладно, Окси, — сказала я. — Побегу я, не буду вам мешать, скоро уж наши начнут подтягиваться.
Я замерзла и хотела есть.
Оксана повернулась ко мне, пристально на меня посмотрела, улыбнулась и махнула в меня рукой. Я непонимающе смотрела, как призрачный, невидимый обычному человеку голубоватый шарик сорвался с кончиков ее пальцев и молнией ударил в меня. Соприкоснулся со щекой, и я почувствовала как обжигающе — морозная пленка за доли секунды заковала в лед всю кожу.
Я ничего не смогла даже понять сначала. Только что была одна ситуация. Миг — и все встало с ног на голову. Я в недоумении моргнула глазами — и не смогла. Веки просто не смогли опуститься. Я попробовала шагнуть, еще не веря в то, что случилось, и не смогла. Было ощущение, что я заперта внутри каменной статуи.
Я отлично знала, что это, только отказывалась в это верить. Фриз — это мое изобретение. Пару лет назад, когда я работала над ним, я экспериментировала, замораживая себя и канарейку чуть ли не каждый день. Так вот, сначала фриз действовал пару минут, под конец я добилась восьми часов. Дольше — начинали замораживаться жидкости в организме. Канарейка тогда померла, а я не смогла сделать вскрытие — ее тельце было плотным куском льда, хоть гвозди им забивай. И тогда же я абсолютно случайно выяснила, что алкоголь снимает фриз. Папенька, болтавшийся на кухне, нечаянно пролил на канарейку стакан водки, и ее тельце тут же обмякло. Жертву эксперимента я тогда зарыла в красивой коробке под яблоней, и тут же растрепала всем ведьмам о фризе.