Страница:
– Спасибо, графиня, что мне написали. (Мама его звала, но вечер расстроился.) Мне было очень жаль, что нельзя было у вас быть.
Мы ехали, а он без шапки за нами, как нищий, бежал.
На другой день Лопухин и Кислинский были вечером у нас, и Лопухин мне рассказывал, какой чудесный человек Мещерский (его все товарищи любят), какой он вполне порядочный человек, приятный собеседник, и вообще расхваливал. Он рассказывал, что он (Ваня Мещерский) так много занимался, что похудел ужасно (я это заметила), и что он никогда не видывал, чтобы так боялся кто-нибудь экзамена, как Ванечка Мещерский. Зато прошел, но с грехом пополам. Ковалевский ему было 0 закатил, как он сам выражается, но говорит:
– Посмотрел я на него: такой он жалкий и такой хорошенький мальчик. Я его пожалел и три поставил.
По-моему, профессору нехорошо такие вещи рассказывать про студентов.
Мы в Ясной; я очень счастлива и довольна. Сегодня я купалась в реке. Я – первая. Кажется, даже из деревенских никто не купался еще. Местами снег лежит. Фиалки цветут. Тети Тани еще нет, Алкида нет, Кашевской нет. Сережа десятого собирается с Ивакиным в Самару на лодке. Совсем с ума сошли! Два слепые дурака. Да на них пароход наскочит и мало ли что может случиться 2.
Вчера мы с Carrie на Зеленой и Голубой верхами ездили на Козловку.
Папа и мама сегодня вечером на pas de geant {гигантских шагах (франц.).} бегали. Какой еще папа сильный! Ни Илья, ни Сережа его не пересилят. Он за чаем разбирал своих детей и говорил, что все мы глупы, т. е. что ни у кого из нас нет духовного и умственного интереса, которым бы мы жили, и что у Лели все-таки его больше, чем у остальных. Он находит, что, хотя мы глупы, мы все-таки умом выше среднего уровня.
Вчера был Урусов. Не люблю его: мне кажется, что все, что он говорит, фальшиво и его не интересует то, что он говорит, но он старается показаться умным и потому вслушивается в то, что говорят действительно умные люди, и повторяет потом. А папа его очень любит и говорит, что для него счастье, что есть Урусов на свете.
Завтра начну рисовать: хочуподвигаться в живописи.
Сегодня папа хвалил "Сумасшедшего" Репина, и по-моему, тоже это замечательная вещь: как натурально, живо и правдиво! А как написано! Репин и мастер, и художник3.
Перед отъездом получила анонимное письмо в стихах обо всех светских барышнях и обо мне. Довольно глупо.
В Москве на вокзале Куколя провожали своих. Мы с ними долго разговаривали; младший всегда говорит глупости, должно быть он подражает Ване Мещерскому, но, как Маня Олсуфьева говорит, ему нельзя то себе позволять, что Мещерский, потому что у него (у Мещерского) все выходит порядочно и красиво, тогда как Куколь не всегда знает меру.
Во вторник на святой я ужасно просилась к Ховриным. Мама ужасно не хотелось ехать, но я ее упросила тем, что это мое последнее удовольствие до следующего года. Мы поехали. Входя, меня немного смутило то, что все были в светлых платьях с цветами, а я в своем voile fraise ecrasee, montante {прозрачном закрытом платье клубничного цвета (франц.).} и без цветов. Но мне было так весело, как давно не было, и я совсем забыла о моем платье. Мы вошли прямо в залу. Мне предложили чая, я осталась, мама ушла к старшим в гостиную. Часть молодежи пила чай, а другая была в кабинете барышень. Сижу я с Лизой Ховриной и вижу, что Мещерский вошел в залу и стал за моим стулом. Я продолжаю разговаривать с Лизой, а он все стоит. Наконец говорит: "Здравствуйте, графиня, как поживаете?" Я сделала вид, что только что его увидала. Он сел здесь рядом, и мы долго разговаривали.
– Как вы похудели, графиня.
– Как вы похудели, князь.
– Как мы давно не видались, графиня.
– Как мы давно не видались, князь!
– А вы это послали Лельку ко мне?
– Я? Зачем? (С наивностью.)
– Да я думал, чтобы узнать, как я живу, что я делаю.
– И не думала. Я даже не знала, что он к вам пойдет.
– Ах, а я думал…
– Опять вы думаете?
А это раз, когда мы все были у тети Маши, Лельке пришла фантазия пойти к нему. Он сидел и занимался. У него маленькая комната – один стол, два стула, самовар, гитара и шинель на стене висят. За перегородкой его постель. Трогательно!
Пока мы разговаривали, пришел Куколь. Мещерский говорит:
– Смотри, Петрушка! – а сам показывает на мою прическу, которую я стала кверху носить. Я говорю:
– Во-первых, пальцем показывать – дурные манеры, а во-вторых, замечания делать неучтиво.
– И зачем, Ванька, ты это говоришь,- это Куколь говорит, – графиня отлично знает, что ей это очень идет и что она самая хорошенькая здесь.
– Ах, Петрушка, как ты сочиняешь! Она не только самая хорошенькая здесь, но самая красивая в мире! – Потом что-то они говорили о том, что я – солнце, другой говорил, что мои глаза звезды. Такой вздор говорили, что хотя я притворялась, что ничего не слышу, и вела какой-то серьезный разговор о Гурко, меня так смех разбирал, что я насилу удержалась.
Но мне подобные разговоры не нравятся: терпеть не могу, когда со мной так шутят. В пятницу у нас Ваничка за это получил очень строгий выговор. Наконец я от них ушла в кабинет, и к моему ужасу, я там увидала Машеньку Щербатову: девица, которую я очень недолюбливаю, тем более что она влюблена в Ваничку и это вовсе не скрывает. А он иногда из жалости за ней ухаживает. Я села около нее. Конечно, сейчас же прилетел Ваничка. Уж мы ее, несчастную, замучили. Он стал рассматривать мои брелоки на браслетах, а она говорит: "Князь, не ковыряйте браслеты у графини". Он нарочно продолжал. Потом стал свои рассматривать и говорит ей: "Посмотрите, графиня".
– Я княжна, а не графиня.
– Посмотрите, княжна, вот у меня с конфеты какая хорошенькая вещь. Знаете, кто мне дал?
Она в волнении:
– Кто, кто?
– Графиня.
– Правда? Вы?
Я говорю:
– Правда, я.
– Графиня меня очень любит.
Машенька в отчаянии. А я не думала ему ничего давать, но я была рада ее помучить. Мещерский продолжает:
– Я с начала зимы усиленно ухаживал за графиней, но она так со мной обращалась, что я должен был молча страдать.
Машенька говорит:
– Князь заврался! Князь, пожалуйста, не кривляйтесь, а будьте таким, как вы бываете по воскресеньям.- (Должно быть, он по воскресеньям за ней ухаживает.)
Я его потом все дразнила этим, а он краснел и говорил, что он бывает пай-мальчик.
В пятницу у нас он меня спросил, было ли мне весело во вторник. Я ему сказала, что мне было интересно делать разные наблюдения, и сказала ему, какие я делала. Он был очень огорчен и говорит, что vous m' avez prouve aujourd'hui que vous n' etes perspicace du tout {вы мне сегодня доказали, что вы совсем не проницательны (франц.).}. Потом меня упрекал, что я – ужасно fickle {непостоянна (англ.).}, а что он – самый постоянный человек в мире. Потом просил меня не быть такой, какой я была во вторник (должно быть он нашел, что я с другими была любезнее, чем с ним). А я его просила быть таким, как по воскресеньям. Куколь говорит: "он бывает пьян".
Тут был Манко Мансуров. Мы с ним по душе поговорили о его прежней flamme {страсти (франц.).}, которая выходила замуж. Я говорю:
– Бедный Мануил Борисович!
И вспомнила, что мы как-то с ним говорили, что сожаление бывает оскорбительно всегда, когда только оно не выражено любимым человеком. Он тоже вспомнил этот разговор и говорит:
– Помните, что мы говорили?
И я говорю: – помните?
А Мещерский подскочил и говорит:
– Грех вам, графиня, хоть этого-то оставьте в покое.
Потом я пошла к барышням, а Соня Самарина говорит:
– Мы с Сашей Ховриной делаем наблюдения. Смотри, как Обухов за Татей ухаживает.
– А потом, говорит: "три и одна". Я сделала невинный вид и говорю:
– Я только заметила, что двое за Татей ухаживают.
В этот вечер так все шалили, Мещерский бог знает что выделывал, и даже мне "позволил" называть его Ваней. "Петрушка никому не скажет". Потом где-то отыскал мою подпись – Т. Толстая – и стал повторять: Таня Толстая, Таня Толстая… Потом ее вырезал и спрятал в карман. За все это ему достается, но он так трогательно прощения просит, что нельзя сердиться. Я велела ему петь, а он нарочно набил рот икрой и стал такие гримасы делать, просто ужас.
На другой день мы с мама ездили с визитами ко всем, кто принимает по субботам, и всюду встречались с Мансуровыми. Это было так смешно! И каждый раз мы все с большим жаром здоровались. Наконец, у Оболенских, только что мы входим – они тоже. Мы сделали вид, что давно не видались и очень обрадовались друг другу. Я слышу голос за самоваром: "Enfin c'est lui que vous revoyer" {Наконец-то вы снова увиделись с ним(франц.).}. Это Мещерский чай разливает. Он всегда везде чай разливает: у нас он сколько раз этим занимался.
После этого я его не видала больше, и теперь бог знает когда мы увидимся! Я по нем не горюю, но всегда его вспомнить весело и приятно.
Когда я с Верой прощалась в Москве, я ей нарисовала на память: комната, на стене шинель, на столе самовар, на одном стуле он с гитарой, на другом я за мольбертом. Надписано: "Таничка и Ваничка". Вышло очень удачно и на него похоже. Смешная эта Вера: она так же интересуется им, как если бы она сама была в него влюблена. Мне жаль, что до сих пор ее сердце было совсем спокойно. Впрочем, это – к лучшему: когда она полюбит, то уже всем сердцем.
Недавно мы все: т. е. папа, Вера и Маша Кузминские, наша Маша, Леля, тетя Таня, Коля Кислинский, Элен и я – уселись вечером на балконе на пол и рассуждали. Папа предложил каждому рассказать самую счастливую, самую несчастную и самую страшную минуту жизни. Некоторые сказали, что не могут вспомнить, а большинство не хотело сказать. Я заключила, что, должно быть, тут дело шло о любви, но я никогда не испытала минуты большого счастья, ни минуты истинного несчастья от любви. Моя самая счастливая минута была в детстве, мне было лет 12 или 13. Я ужасно поссорилась с Лелей, и, как мне помнится, я не была виновата. Впрочем, сама всегда так думаешь, но все равно мама на меня рассердилась и послала спать. Я была страшно обижена и чувствовала, что такая злоба меня душила, что я даже не могла плакать. Я легла и мало-помалу успокоилась и вспомнила, что, ложась, я не помолилась богу. Я встала в постели на колени, прочла "Отче наш", вникая в каждое слово, и в первый раз я их поняла и пришла в такое блаженное и спокойное состояние духа, что думала: "Пускай кто хочет меня теперь обижает, я всем все могу с наслаждением простить, потому что я сама так нуждаюсь в прощении". Мне хотелось всех разбудить, чтобы все со мной поделились моим блаженством, и так мне было всех жалко, что они не испытывают того же, что я. Я часто и теперь стараюсь и достигаю того, чтобы прощать, когда меня обижают; но так, чтобы никакого злобного чувства не оставалось, мне с тех пор прощать не удавалось. Это – единственный раз, когда мне бог пригодился, и это до сих пор была самая счастливая минута моей жизни!
Потом рассуждали о любви. Папа спросил: "Что приятнее – чтобы ты любила или чтобы тебя любили?" Только он и Вера сказали, что приятнее самому любить; мы все решили, что приятнее быть любимыми. Много мы в этот вечер философствовали и очень приятно было. Вчера папа нам рассказал сравнение, которое ему пришло в голову: он проглотил муху и думает: "Часть ее пойдет, чтобы питать мое тело, а то, что не нужно, выбросится; так и мы все на земле, как проглоченная муха, должны принести пользу на земле, а потом нас выкинут, когда мы умрем, и только то останется, что мы хорошее сделали на земле".
Сегодня за обедом Варька пришла Мише за квасом, а папа говорит: "Кланяйся Михаилу Львовичу от меня". Он говорит, что Миша его учитель, и что он постарается перенять у него его манеру принимать чужую злобу против себя. Когда его бранят или наказывают, он остается совершенно невозмутим, никогда не сердится. Ему скажут: "ступай в угол", а он спокойно отвечает, что он не хочет, что он лучше гулять пойдет, или что-нибудь одинаково хладнокровно. Он всегда знает, что он хочет, и всегда его желания очень умеренны; то, что ему жизнь дает сверх них, то он принимает охотно. Андрюша совершенно напротив: он вечно с беспокойством придумывает, что бы ему пожелать.
Папа приехал из Самары такой здоровый, свежий, веселый и стал опять ближе с нами жить5. Мы с ним покос убирали, т. е. он косил, а мы растрясали и потом копнили сено. Он целыми днями косил, мы ему обед возили и убрали несколько возов сена. Это для одной вдовы в деревне: у нее муж недавно умер и ей некому работать было.
Папа Веру называет "Ривка" и говорит, что оттого он ее любит, что она на еврейку похожа. Мы раз все шли с купанья, и мы, девочки, и папа убежали вперед, спрятались в овраг. И когда мама, тетенька и Страхов проходили, он стал волком подвывать, чтобы их испугать, но все испортил тем, что слишком громко нам сказал: "Орите все!" Мы закричали, но уж никто не испугался.
Недавно, когда Коля был, мы устроили целый бал и к котильону нашили бантиков. Все танцевали, даже папа и мама и супруги Кузминские.
В Пирогове было очень хорошо. Вера – славный друг, я ее всегда ужасно люблю видеть. Это – единственный друг, в котором я вполне уверена и который разделяет мои интересы вполне и всегда. Мне только ее жизнь и обстановка не нравятся: из такой богатой натуры многое бы можно сделать, а она даже образования порядочного не получила. Я люблю ум, как у нее: на все открытый, все всегда понимающий, и я уверена, что дай ей основательное образование, она вышла б очень серьезная девушка. Впрочем, все я вздор пишу, никогда не знаешь, что к лучшему.
Илья и Алкид в Пирогове вот уже четыре дня. Как это они в разлуке с big Машей могут так долго жить? Они ужасно в нее влюблены, и Илья недавно расписывал их будущность: "Ты, говорит, Алкид, женишься на ней, я у тебя шафером буду, напьюсь на свадьбе пьян мертвецки. Потом, говорит, пойду в Киев, в Соловецкий монастырь, а по дороге к тебе, скажу: "Дай, Алкид, гривенник, а то не на что чаю напиться". Ты дашь, а жена скажет: "Что он шляется, прогони его". А потом, говорит, где-нибудь на большой дороге и сложу голову".
Он так их растрогал, что Леля с Алкидом расплакались. А Маша big влюблена в Алкида. Вчера вечером тетенька пела (ах, какой у нее еще голос!)6, а Маша сидела у меня на коленях. Ее пение так взволновало, что она вся дрожала. Мне так приятно было чувствовать это красивое молодое тельце, дрожавшее у меня на руках и прижавшееся ко мне крепко, крепко. Я ее спросила, о чем она думает. Она говорит: "Об Алкиде: мне жалко, что он не чувствует то же, что я". Главный ее шарм заключается в том, что с ее фигурой, уже совсем сложившейся, лицо у нее совершенно детское, и что с ее манерами "grande personne" {взрослой (франц.).} она, в сущности, совершенное "baby" {дитя (англ.).}.
Сегодня утром мы с Элен встали усталые, потому что всю ночь не спали от страха. Сумасшедший Василий всю ночь бродил. Он вечером был в передней, и папа насилу его выпроводил домой, но он потребовал, чтобы папа его проводил и чтобы он (папа) шел впереди. Папа говорит, что он испытывал неловкое чувство в спине, и когда они проходили мимо пруда, ему даже жутко стало. Так жалко этого Василья: такой сильный, молодой, красивый и должен остаток дней своих доживать в сумасшедшем доме. Его сегодня туда свезли.
После завтрака я писала Элен в ее красной шляпе; выходит мило, но совсем не похоже. А после обеда мы заложили таратайку и тележку и ездили на Козловку. Элен и папа верхами; папа на вороном Атаире. Такой он красивый, и папа ездит отлично, а Элен меня поразила: второй раз на лошади, и отлично сидит.
Я сегодня читал ее дневник, и она показалась мне такой жалкой и трогательной: ее жизнь с тетей Машей была действительно невыносима. В 17 и 18 лет так нужна чья-нибудь ласка, а она только слышала неприятности. Она много в моих глазах выиграла. Она говорит, что это потому, что она переменилась; может быть, тем лучше. Она и внешностью переменилась – очень похорошела. Сережа немного atteint {влюблен (франц.).}, но она не умеет его воспламенить. Иногда просто досадно смотреть; впрочем, это, пожалуй, лучше. Мы за ней ездили в Пирогово. Папа правил коляской, кучера не было, и нам было очень весело; папа пел разные глупости, вроде:
Посеяли гречиху,
Скосили всю траву.
– C'est tres joli, со тре жоли {как красиво (франц.).},
Коман ву порте ву? {Как вы себя чувствуете? (франц.).}
3 августа. Среда.
Я перечитывала свой старый дневник 1878 года и, к удивлению, нашла там такое неудовольствие к жизни и такую жажду веселья, которые даже меня огорчили. Теперь я слишком дорожу счастьем и – сказать ли? – спокойствием, чтобы заботиться о веселье. Конечно, когда оно бывает, я никогда не упущу случая им воспользоваться.
Сегодня после обеда мы поехали все кататься: Элен, Сережа, Alcide и Илья – верхами, дядя Саша с тетей Таней в тележке, а я везла девиц Кузминских, нашу Машу и Лелю в плетушке. Мама уехала к бабушке в Ряжск, а папа на вороной уехал в другую сторону от нас. Я смотрела на всю эту молодежь, всю влюбленную, и так была счастлива, что я одна совершенно спокойна. Хоть бы всегда так было! Я так свободна, так… (я чуть не написала "так умна"), но, право, все мысли так ясны, я могу заниматься музыкой, живописью,- чудо как хорошо! Хоть бы подольше так жить.
Особенно я боюсь этих маленьких "amours" {увлечений (франц.).} – такое всегда отвратительное чувство! Я боюсь приезда Бориса: хотя я никогда не чувствовала любви к нему, но он мне очень всегда нравился. И – странно, только пока я его вижу. Как он уезжает, я уже почти не думаю о нем больше. Смешной мальчик! Он ехал из Петербурга страстно влюбленный в какую-то графиню, а здесь в Ясной вдруг я ему понравилась, и он это мне довольно ясно показал. А мне было досадно, что он был влюблен в графиню и за мной ухаживает, и я ему сказала, что он кокетничает. Ему было обидно, и я этому рада. Мне не нравится, как он со мной обращается, точно я – бэби, да еще бэби в него влюбленное.
Я бы желала Бориса иметь comme ami {другом (франц.).}: он все-таки очень хороший, честный малый и неглупый. Он себя воображает очень тонким, а меня упрекает в противном. Но он очень ошибается: я все-таки его перехитрю, он уж очень наивно хитер. Впрочем, будет о нем, он меня не занимает, да и очень занимать не может. Правду тетя Таня сказала, что в нем чего-то недостает, чтобы мне нравиться, и что я такого человека не могу полюбить.
Вчера ночью мы все ходили гулять. Чудная была ночь, лунная и не особенно холодная. Мы ходили все под руку, так что вышла цепь во все шоссе.
Дядя Саша был с нами, и мы все наслаждались воздухом, луной и природой. Был разговор, который имел довольно печальное последствие: хвалили чудную косу Ольги Ивановны. Она сделала вид, что ей это не нравится, а я ей говорю: "Не притворяйтесь, Ольга Ивановна, вы в сущности кокетка и очень гордитесь своей косой". А Сережа сдуру прибавил: "Докажите ей противное и остригите ее" 7. Она дала честное слово, что это сделает, и сегодня ездила в Тулу и приехала остриженной. Такая жалость! Вот если б я это сделала, это было бы понятнее: у меня такие короткие волосы, что из них никакой прически придумать нельзя, а фальшивых никаких не могу решиться надеть, такая гадость!
До какого я вздора дописалась! Пора спать, тем более что я спать буду покойно: ничего не тревожит, и сумасшедшего увезли.
Сегодня целый день возилась с маленькими. Такие они все милые и ко мне относятся так ласково и доверчиво: спрашивают, что можно и что нельзя, одним словом, дни, когда мама нет (что бывает очень редко), они всю нежность, которую питают к ней, переносят на меня. Если бы они вполне мне были поручены, то я многое бы иначе сделала, чем теперь. Но, зная, что мама бы не одобрила, я и оставляю порядок вещей, как уже раз заведено, но многое меня возмущает. Например: Андрюша не может заснуть без того, чтобы кто-нибудь с ним не сидел. И когда его укладывают, то весь дом должен притихнуть и даже на фортепьяно играть нельзя. Есть им дают всякую гадость, но Михаила такая здоровая натура, что он не любит ничего пикантного, а Андрюша только и ест мед, сыр и подобные гадости. Варя у них совершенно в крепостном состоянии, и меня всегда это возмущает, хотя я сама часто с людьми ужасно обращаюсь.
Часа в три сегодня я велела заложить плетушку и повезла тетю Таню со всеми шестью малышами кататься. Мне это доставило большое наслаждение. Они все во все горло орали: кто песни пел, кто что-то спрашивал, кто рассказывал. Саня очень внушительным басом распевал. На тетю Таню находили минуты отчаяния, но, в сущности, она, кажется, была очень довольна своим обществом. Вечером я сидела с малышами, когда они спать легли, потому что Варя ушла к больной матери, а няня ужинала. Алеша было проснулся, но я его покачала, а он только посмотрел на меня, говорит: "Таня мама?" – и опять заснул. Такой он тепленький, хорошенький лежит под одеялом и пахнет от него так хорошо этим запахом, который всегда у маленьких.
Завтра утром Миша Кузминский в первый раз едет верхом, и я его шаперонирую {Сопровождать, охранять (от франц. chaperonner)}. Он лег спать такой счастливый, полон мечтами о завтрашней поездке.
Сегодня я дала Маше big мой дневник читать. Только вдруг она бросает тетрадь и в слезы: ее так растрогал рассказ Ильи о его будущности. Потом она все удивлялась, как я умна (?!). Я папа это сказала, а он мне сказал, что я самонадеянна; пожалуй, это правда, но меньше, чем кажется. Я всегда так боюсь, чтобы нашли, что я скромничаю и кривляюсь, когда я о себе дурно говорю, хотя в большинстве случаев это бывает искренно. Папа говорит, что каждый человек – дробь: его достоинства числитель, а то, что он о себе думает,- знаменатель.
Мы с Элен сегодня нашли, что все жители Ясной Поляны тонки, особенно папа и тетенька. Как они чувствуют, что может кого обидеть, что порадовать, как они видят, кто что думает и чувствует! Меня всегда прельщает обращение тети Тани с Верой, как она эту, иногда совершенно дикую, девочку приводит в чувство.
Вчера мама приехала. Элен, папа и я ходили ее встречать. Прогулка была очень веселая: мы с Элен бросали палку папа так, чтобы она несколько раз перевернулась, и хохотали ужасно. Отчего это, когда с папа, то всегда бывает весело, а вместе с тем у нас с ним никаких прямых отношений нет? Мне очень, очень жалко, что я мало с папа говорю, потому что, когда с ним говоришь, все так делается ясно, и так уверена в том, что хорошо, что дурно, что важно и что не важно в жизни. Сегодня вечером у нас был разговор о друзьях. Илья говорит, что его лучший друг – Боянус, не считая папа, а для меня первый друг папа, потом тетя Таня, потом Вера Толстая.
Завтра Элен уезжает. Мне жалко, да и ей, кажется, тоже тут было весело и в Покровском покажется скучнее.
Сегодня вечером я ездила с Сережей верхом. Я была на Сафедине. Это – такая дивная лошадь, у нее иноходь чудная. Сережа скакал во весь галоп и то за мной не поспевал.
Послезавтра мы едем в Москву. Тетя Таня уже уехала. Мне с каждым годом тяжелее с ней расставаться, а тут еще этот чудный Саня, к которому я так привязалась, что сама не рада была. Он много украсил это лето для меня. Приятно знать, что хоть одно существо всегда радо меня видеть, когда бы я к нему ни пришла, никогда на меня не сердится и благодарно за всякую мою ласку к нему. Когда я их проводила в Тулу, то он все говорил, что "Таня нами", и уже поезд тронулся, а он все кричал: "Таня нами! Моя Таня!" Я не ожидала, что я так его полюблю, я думала, что он будет мне как игрушка, но вот я сейчас вспомнила его милое личико и его нежность ко мне, и я плачу. Право, наши привязанности столько нам горя приносят! Но все-таки жизнь лучше с ними, чем без них.
Я сегодня в грустном настроении, и причины самые глупые: я хвастаю, что я не верю в предрассудки, а через них-то у меня мрачные мысли. Во-первых, в моей комнате, где я сейчас сижу, стучит ver mortuaire {могильный червь (франц.). По-видимому, здесь имеется в виду личинка жука-точильщика, называемая в просторечии "часы смерти".}, во-вторых, я гадала сегодня на картах, кажется, в первый раз в жизни, и мне все выходили пики, и мама посмотрела и ужасно испугалась и говорит, что это смерть старого человека в дороге. Вздор, пустяки, я в это не хочу верить!
Последнее время я провела очень приятно. Борис гостил две недели, и я его очень полюбила; между нами совершенно простые и дружелюбные отношения. Только, когда он уезжал, мы как будто почувствовали, что мы друг для друга больше, чем даже мы сами думали, но я рада, что это было только раз.
Я много ездила верхом. Раз мы с папа поехали в Тулу охотой; там должны были сесть на курьерский поезд с Олсуфьевыми, которые ехали к дяде, и с С. С. Урусовым, который ехал к нам. Мы затравили только одного зайца, но мне было очень приятно и я нисколько не устала. Папа свез меня обедать к Давыдовым, и потом мы поехали на вокзал. Урусов не приехал, а Таню и Анну Олсуфьевых мы видели и проехали с ними до Ясенков, где нас ждала коляска. Маня Олсуфьева, как мне рассказали ее сестры, очень счастлива и уехала с мужем в деревню.
У нас новая англичанка, m-rs Allen; она добрая и ужасно смешная. Она – вдова. Сегодня за завтраком она рассказывала, как у ее мужа была обезьяна, которой она очень боялась. Когда муж на нее был сердит, то он сажал обезьяну с ними обедать, и она обыкновенно напивалась пьяной и валялась. M-rs Allen все это представляла в действиях, и мы ужасно потешались.
Завтра в Москву. Я рада. Я набрала чудный букет цветов. Свезу его Варваре Ивановне. Папа еще вчера в Москву уехал, чтобы посмотреть, как идут уроки мальчиков. Мы последнее время часто с ним разговаривали, и я всегда с ним соглашаюсь. Я удивляюсь, когда с ним спорят. По-моему, все так ясно, что он говорит, и так разумно и логично, что не согласиться с ним невозможно. Все, что во мне хорошего, это все он, и когда я слышу, что другой кто-нибудь говорит хорошо и умно, мне всегда кажется, что он слышал, что это говорил папа, и повторяет его слова. До сих пор для меня – это единственный человек, которому я всегда верю, и всегда бы слушалась его, если бы он мне приказывал. Он этого не знает, а то бы он больше помогал мне в жизни. И если я не так живу, как бы он хотел и как бы он одобрял, это потому, что я не могу бороться одна со всеми моими скверными желаниями.
Мы ехали, а он без шапки за нами, как нищий, бежал.
На другой день Лопухин и Кислинский были вечером у нас, и Лопухин мне рассказывал, какой чудесный человек Мещерский (его все товарищи любят), какой он вполне порядочный человек, приятный собеседник, и вообще расхваливал. Он рассказывал, что он (Ваня Мещерский) так много занимался, что похудел ужасно (я это заметила), и что он никогда не видывал, чтобы так боялся кто-нибудь экзамена, как Ванечка Мещерский. Зато прошел, но с грехом пополам. Ковалевский ему было 0 закатил, как он сам выражается, но говорит:
– Посмотрел я на него: такой он жалкий и такой хорошенький мальчик. Я его пожалел и три поставил.
По-моему, профессору нехорошо такие вещи рассказывать про студентов.
2 мая 1883. Понедельник.
Мы в Ясной; я очень счастлива и довольна. Сегодня я купалась в реке. Я – первая. Кажется, даже из деревенских никто не купался еще. Местами снег лежит. Фиалки цветут. Тети Тани еще нет, Алкида нет, Кашевской нет. Сережа десятого собирается с Ивакиным в Самару на лодке. Совсем с ума сошли! Два слепые дурака. Да на них пароход наскочит и мало ли что может случиться 2.
Вчера мы с Carrie на Зеленой и Голубой верхами ездили на Козловку.
Папа и мама сегодня вечером на pas de geant {гигантских шагах (франц.).} бегали. Какой еще папа сильный! Ни Илья, ни Сережа его не пересилят. Он за чаем разбирал своих детей и говорил, что все мы глупы, т. е. что ни у кого из нас нет духовного и умственного интереса, которым бы мы жили, и что у Лели все-таки его больше, чем у остальных. Он находит, что, хотя мы глупы, мы все-таки умом выше среднего уровня.
Вчера был Урусов. Не люблю его: мне кажется, что все, что он говорит, фальшиво и его не интересует то, что он говорит, но он старается показаться умным и потому вслушивается в то, что говорят действительно умные люди, и повторяет потом. А папа его очень любит и говорит, что для него счастье, что есть Урусов на свете.
Завтра начну рисовать: хочуподвигаться в живописи.
Сегодня папа хвалил "Сумасшедшего" Репина, и по-моему, тоже это замечательная вещь: как натурально, живо и правдиво! А как написано! Репин и мастер, и художник3.
Перед отъездом получила анонимное письмо в стихах обо всех светских барышнях и обо мне. Довольно глупо.
В Москве на вокзале Куколя провожали своих. Мы с ними долго разговаривали; младший всегда говорит глупости, должно быть он подражает Ване Мещерскому, но, как Маня Олсуфьева говорит, ему нельзя то себе позволять, что Мещерский, потому что у него (у Мещерского) все выходит порядочно и красиво, тогда как Куколь не всегда знает меру.
Во вторник на святой я ужасно просилась к Ховриным. Мама ужасно не хотелось ехать, но я ее упросила тем, что это мое последнее удовольствие до следующего года. Мы поехали. Входя, меня немного смутило то, что все были в светлых платьях с цветами, а я в своем voile fraise ecrasee, montante {прозрачном закрытом платье клубничного цвета (франц.).} и без цветов. Но мне было так весело, как давно не было, и я совсем забыла о моем платье. Мы вошли прямо в залу. Мне предложили чая, я осталась, мама ушла к старшим в гостиную. Часть молодежи пила чай, а другая была в кабинете барышень. Сижу я с Лизой Ховриной и вижу, что Мещерский вошел в залу и стал за моим стулом. Я продолжаю разговаривать с Лизой, а он все стоит. Наконец говорит: "Здравствуйте, графиня, как поживаете?" Я сделала вид, что только что его увидала. Он сел здесь рядом, и мы долго разговаривали.
– Как вы похудели, графиня.
– Как вы похудели, князь.
– Как мы давно не видались, графиня.
– Как мы давно не видались, князь!
– А вы это послали Лельку ко мне?
– Я? Зачем? (С наивностью.)
– Да я думал, чтобы узнать, как я живу, что я делаю.
– И не думала. Я даже не знала, что он к вам пойдет.
– Ах, а я думал…
– Опять вы думаете?
А это раз, когда мы все были у тети Маши, Лельке пришла фантазия пойти к нему. Он сидел и занимался. У него маленькая комната – один стол, два стула, самовар, гитара и шинель на стене висят. За перегородкой его постель. Трогательно!
Пока мы разговаривали, пришел Куколь. Мещерский говорит:
– Смотри, Петрушка! – а сам показывает на мою прическу, которую я стала кверху носить. Я говорю:
– Во-первых, пальцем показывать – дурные манеры, а во-вторых, замечания делать неучтиво.
– И зачем, Ванька, ты это говоришь,- это Куколь говорит, – графиня отлично знает, что ей это очень идет и что она самая хорошенькая здесь.
– Ах, Петрушка, как ты сочиняешь! Она не только самая хорошенькая здесь, но самая красивая в мире! – Потом что-то они говорили о том, что я – солнце, другой говорил, что мои глаза звезды. Такой вздор говорили, что хотя я притворялась, что ничего не слышу, и вела какой-то серьезный разговор о Гурко, меня так смех разбирал, что я насилу удержалась.
Но мне подобные разговоры не нравятся: терпеть не могу, когда со мной так шутят. В пятницу у нас Ваничка за это получил очень строгий выговор. Наконец я от них ушла в кабинет, и к моему ужасу, я там увидала Машеньку Щербатову: девица, которую я очень недолюбливаю, тем более что она влюблена в Ваничку и это вовсе не скрывает. А он иногда из жалости за ней ухаживает. Я села около нее. Конечно, сейчас же прилетел Ваничка. Уж мы ее, несчастную, замучили. Он стал рассматривать мои брелоки на браслетах, а она говорит: "Князь, не ковыряйте браслеты у графини". Он нарочно продолжал. Потом стал свои рассматривать и говорит ей: "Посмотрите, графиня".
– Я княжна, а не графиня.
– Посмотрите, княжна, вот у меня с конфеты какая хорошенькая вещь. Знаете, кто мне дал?
Она в волнении:
– Кто, кто?
– Графиня.
– Правда? Вы?
Я говорю:
– Правда, я.
– Графиня меня очень любит.
Машенька в отчаянии. А я не думала ему ничего давать, но я была рада ее помучить. Мещерский продолжает:
– Я с начала зимы усиленно ухаживал за графиней, но она так со мной обращалась, что я должен был молча страдать.
Машенька говорит:
– Князь заврался! Князь, пожалуйста, не кривляйтесь, а будьте таким, как вы бываете по воскресеньям.- (Должно быть, он по воскресеньям за ней ухаживает.)
Я его потом все дразнила этим, а он краснел и говорил, что он бывает пай-мальчик.
В пятницу у нас он меня спросил, было ли мне весело во вторник. Я ему сказала, что мне было интересно делать разные наблюдения, и сказала ему, какие я делала. Он был очень огорчен и говорит, что vous m' avez prouve aujourd'hui que vous n' etes perspicace du tout {вы мне сегодня доказали, что вы совсем не проницательны (франц.).}. Потом меня упрекал, что я – ужасно fickle {непостоянна (англ.).}, а что он – самый постоянный человек в мире. Потом просил меня не быть такой, какой я была во вторник (должно быть он нашел, что я с другими была любезнее, чем с ним). А я его просила быть таким, как по воскресеньям. Куколь говорит: "он бывает пьян".
Тут был Манко Мансуров. Мы с ним по душе поговорили о его прежней flamme {страсти (франц.).}, которая выходила замуж. Я говорю:
– Бедный Мануил Борисович!
И вспомнила, что мы как-то с ним говорили, что сожаление бывает оскорбительно всегда, когда только оно не выражено любимым человеком. Он тоже вспомнил этот разговор и говорит:
– Помните, что мы говорили?
И я говорю: – помните?
А Мещерский подскочил и говорит:
– Грех вам, графиня, хоть этого-то оставьте в покое.
Потом я пошла к барышням, а Соня Самарина говорит:
– Мы с Сашей Ховриной делаем наблюдения. Смотри, как Обухов за Татей ухаживает.
– А потом, говорит: "три и одна". Я сделала невинный вид и говорю:
– Я только заметила, что двое за Татей ухаживают.
В этот вечер так все шалили, Мещерский бог знает что выделывал, и даже мне "позволил" называть его Ваней. "Петрушка никому не скажет". Потом где-то отыскал мою подпись – Т. Толстая – и стал повторять: Таня Толстая, Таня Толстая… Потом ее вырезал и спрятал в карман. За все это ему достается, но он так трогательно прощения просит, что нельзя сердиться. Я велела ему петь, а он нарочно набил рот икрой и стал такие гримасы делать, просто ужас.
На другой день мы с мама ездили с визитами ко всем, кто принимает по субботам, и всюду встречались с Мансуровыми. Это было так смешно! И каждый раз мы все с большим жаром здоровались. Наконец, у Оболенских, только что мы входим – они тоже. Мы сделали вид, что давно не видались и очень обрадовались друг другу. Я слышу голос за самоваром: "Enfin c'est lui que vous revoyer" {Наконец-то вы снова увиделись с ним(франц.).}. Это Мещерский чай разливает. Он всегда везде чай разливает: у нас он сколько раз этим занимался.
После этого я его не видала больше, и теперь бог знает когда мы увидимся! Я по нем не горюю, но всегда его вспомнить весело и приятно.
Когда я с Верой прощалась в Москве, я ей нарисовала на память: комната, на стене шинель, на столе самовар, на одном стуле он с гитарой, на другом я за мольбертом. Надписано: "Таничка и Ваничка". Вышло очень удачно и на него похоже. Смешная эта Вера: она так же интересуется им, как если бы она сама была в него влюблена. Мне жаль, что до сих пор ее сердце было совсем спокойно. Впрочем, это – к лучшему: когда она полюбит, то уже всем сердцем.
31 июля 1883. Воскресенье.
Недавно мы все: т. е. папа, Вера и Маша Кузминские, наша Маша, Леля, тетя Таня, Коля Кислинский, Элен и я – уселись вечером на балконе на пол и рассуждали. Папа предложил каждому рассказать самую счастливую, самую несчастную и самую страшную минуту жизни. Некоторые сказали, что не могут вспомнить, а большинство не хотело сказать. Я заключила, что, должно быть, тут дело шло о любви, но я никогда не испытала минуты большого счастья, ни минуты истинного несчастья от любви. Моя самая счастливая минута была в детстве, мне было лет 12 или 13. Я ужасно поссорилась с Лелей, и, как мне помнится, я не была виновата. Впрочем, сама всегда так думаешь, но все равно мама на меня рассердилась и послала спать. Я была страшно обижена и чувствовала, что такая злоба меня душила, что я даже не могла плакать. Я легла и мало-помалу успокоилась и вспомнила, что, ложась, я не помолилась богу. Я встала в постели на колени, прочла "Отче наш", вникая в каждое слово, и в первый раз я их поняла и пришла в такое блаженное и спокойное состояние духа, что думала: "Пускай кто хочет меня теперь обижает, я всем все могу с наслаждением простить, потому что я сама так нуждаюсь в прощении". Мне хотелось всех разбудить, чтобы все со мной поделились моим блаженством, и так мне было всех жалко, что они не испытывают того же, что я. Я часто и теперь стараюсь и достигаю того, чтобы прощать, когда меня обижают; но так, чтобы никакого злобного чувства не оставалось, мне с тех пор прощать не удавалось. Это – единственный раз, когда мне бог пригодился, и это до сих пор была самая счастливая минута моей жизни!
Потом рассуждали о любви. Папа спросил: "Что приятнее – чтобы ты любила или чтобы тебя любили?" Только он и Вера сказали, что приятнее самому любить; мы все решили, что приятнее быть любимыми. Много мы в этот вечер философствовали и очень приятно было. Вчера папа нам рассказал сравнение, которое ему пришло в голову: он проглотил муху и думает: "Часть ее пойдет, чтобы питать мое тело, а то, что не нужно, выбросится; так и мы все на земле, как проглоченная муха, должны принести пользу на земле, а потом нас выкинут, когда мы умрем, и только то останется, что мы хорошее сделали на земле".
Сегодня за обедом Варька пришла Мише за квасом, а папа говорит: "Кланяйся Михаилу Львовичу от меня". Он говорит, что Миша его учитель, и что он постарается перенять у него его манеру принимать чужую злобу против себя. Когда его бранят или наказывают, он остается совершенно невозмутим, никогда не сердится. Ему скажут: "ступай в угол", а он спокойно отвечает, что он не хочет, что он лучше гулять пойдет, или что-нибудь одинаково хладнокровно. Он всегда знает, что он хочет, и всегда его желания очень умеренны; то, что ему жизнь дает сверх них, то он принимает охотно. Андрюша совершенно напротив: он вечно с беспокойством придумывает, что бы ему пожелать.
Папа приехал из Самары такой здоровый, свежий, веселый и стал опять ближе с нами жить5. Мы с ним покос убирали, т. е. он косил, а мы растрясали и потом копнили сено. Он целыми днями косил, мы ему обед возили и убрали несколько возов сена. Это для одной вдовы в деревне: у нее муж недавно умер и ей некому работать было.
Папа Веру называет "Ривка" и говорит, что оттого он ее любит, что она на еврейку похожа. Мы раз все шли с купанья, и мы, девочки, и папа убежали вперед, спрятались в овраг. И когда мама, тетенька и Страхов проходили, он стал волком подвывать, чтобы их испугать, но все испортил тем, что слишком громко нам сказал: "Орите все!" Мы закричали, но уж никто не испугался.
Недавно, когда Коля был, мы устроили целый бал и к котильону нашили бантиков. Все танцевали, даже папа и мама и супруги Кузминские.
В Пирогове было очень хорошо. Вера – славный друг, я ее всегда ужасно люблю видеть. Это – единственный друг, в котором я вполне уверена и который разделяет мои интересы вполне и всегда. Мне только ее жизнь и обстановка не нравятся: из такой богатой натуры многое бы можно сделать, а она даже образования порядочного не получила. Я люблю ум, как у нее: на все открытый, все всегда понимающий, и я уверена, что дай ей основательное образование, она вышла б очень серьезная девушка. Впрочем, все я вздор пишу, никогда не знаешь, что к лучшему.
Илья и Алкид в Пирогове вот уже четыре дня. Как это они в разлуке с big Машей могут так долго жить? Они ужасно в нее влюблены, и Илья недавно расписывал их будущность: "Ты, говорит, Алкид, женишься на ней, я у тебя шафером буду, напьюсь на свадьбе пьян мертвецки. Потом, говорит, пойду в Киев, в Соловецкий монастырь, а по дороге к тебе, скажу: "Дай, Алкид, гривенник, а то не на что чаю напиться". Ты дашь, а жена скажет: "Что он шляется, прогони его". А потом, говорит, где-нибудь на большой дороге и сложу голову".
Он так их растрогал, что Леля с Алкидом расплакались. А Маша big влюблена в Алкида. Вчера вечером тетенька пела (ах, какой у нее еще голос!)6, а Маша сидела у меня на коленях. Ее пение так взволновало, что она вся дрожала. Мне так приятно было чувствовать это красивое молодое тельце, дрожавшее у меня на руках и прижавшееся ко мне крепко, крепко. Я ее спросила, о чем она думает. Она говорит: "Об Алкиде: мне жалко, что он не чувствует то же, что я". Главный ее шарм заключается в том, что с ее фигурой, уже совсем сложившейся, лицо у нее совершенно детское, и что с ее манерами "grande personne" {взрослой (франц.).} она, в сущности, совершенное "baby" {дитя (англ.).}.
1 августа. Понедельник.
Сегодня утром мы с Элен встали усталые, потому что всю ночь не спали от страха. Сумасшедший Василий всю ночь бродил. Он вечером был в передней, и папа насилу его выпроводил домой, но он потребовал, чтобы папа его проводил и чтобы он (папа) шел впереди. Папа говорит, что он испытывал неловкое чувство в спине, и когда они проходили мимо пруда, ему даже жутко стало. Так жалко этого Василья: такой сильный, молодой, красивый и должен остаток дней своих доживать в сумасшедшем доме. Его сегодня туда свезли.
После завтрака я писала Элен в ее красной шляпе; выходит мило, но совсем не похоже. А после обеда мы заложили таратайку и тележку и ездили на Козловку. Элен и папа верхами; папа на вороном Атаире. Такой он красивый, и папа ездит отлично, а Элен меня поразила: второй раз на лошади, и отлично сидит.
Я сегодня читал ее дневник, и она показалась мне такой жалкой и трогательной: ее жизнь с тетей Машей была действительно невыносима. В 17 и 18 лет так нужна чья-нибудь ласка, а она только слышала неприятности. Она много в моих глазах выиграла. Она говорит, что это потому, что она переменилась; может быть, тем лучше. Она и внешностью переменилась – очень похорошела. Сережа немного atteint {влюблен (франц.).}, но она не умеет его воспламенить. Иногда просто досадно смотреть; впрочем, это, пожалуй, лучше. Мы за ней ездили в Пирогово. Папа правил коляской, кучера не было, и нам было очень весело; папа пел разные глупости, вроде:
Посеяли гречиху,
Скосили всю траву.
– C'est tres joli, со тре жоли {как красиво (франц.).},
Коман ву порте ву? {Как вы себя чувствуете? (франц.).}
3 августа. Среда.
Я перечитывала свой старый дневник 1878 года и, к удивлению, нашла там такое неудовольствие к жизни и такую жажду веселья, которые даже меня огорчили. Теперь я слишком дорожу счастьем и – сказать ли? – спокойствием, чтобы заботиться о веселье. Конечно, когда оно бывает, я никогда не упущу случая им воспользоваться.
Сегодня после обеда мы поехали все кататься: Элен, Сережа, Alcide и Илья – верхами, дядя Саша с тетей Таней в тележке, а я везла девиц Кузминских, нашу Машу и Лелю в плетушке. Мама уехала к бабушке в Ряжск, а папа на вороной уехал в другую сторону от нас. Я смотрела на всю эту молодежь, всю влюбленную, и так была счастлива, что я одна совершенно спокойна. Хоть бы всегда так было! Я так свободна, так… (я чуть не написала "так умна"), но, право, все мысли так ясны, я могу заниматься музыкой, живописью,- чудо как хорошо! Хоть бы подольше так жить.
Особенно я боюсь этих маленьких "amours" {увлечений (франц.).} – такое всегда отвратительное чувство! Я боюсь приезда Бориса: хотя я никогда не чувствовала любви к нему, но он мне очень всегда нравился. И – странно, только пока я его вижу. Как он уезжает, я уже почти не думаю о нем больше. Смешной мальчик! Он ехал из Петербурга страстно влюбленный в какую-то графиню, а здесь в Ясной вдруг я ему понравилась, и он это мне довольно ясно показал. А мне было досадно, что он был влюблен в графиню и за мной ухаживает, и я ему сказала, что он кокетничает. Ему было обидно, и я этому рада. Мне не нравится, как он со мной обращается, точно я – бэби, да еще бэби в него влюбленное.
Я бы желала Бориса иметь comme ami {другом (франц.).}: он все-таки очень хороший, честный малый и неглупый. Он себя воображает очень тонким, а меня упрекает в противном. Но он очень ошибается: я все-таки его перехитрю, он уж очень наивно хитер. Впрочем, будет о нем, он меня не занимает, да и очень занимать не может. Правду тетя Таня сказала, что в нем чего-то недостает, чтобы мне нравиться, и что я такого человека не могу полюбить.
Вчера ночью мы все ходили гулять. Чудная была ночь, лунная и не особенно холодная. Мы ходили все под руку, так что вышла цепь во все шоссе.
Дядя Саша был с нами, и мы все наслаждались воздухом, луной и природой. Был разговор, который имел довольно печальное последствие: хвалили чудную косу Ольги Ивановны. Она сделала вид, что ей это не нравится, а я ей говорю: "Не притворяйтесь, Ольга Ивановна, вы в сущности кокетка и очень гордитесь своей косой". А Сережа сдуру прибавил: "Докажите ей противное и остригите ее" 7. Она дала честное слово, что это сделает, и сегодня ездила в Тулу и приехала остриженной. Такая жалость! Вот если б я это сделала, это было бы понятнее: у меня такие короткие волосы, что из них никакой прически придумать нельзя, а фальшивых никаких не могу решиться надеть, такая гадость!
До какого я вздора дописалась! Пора спать, тем более что я спать буду покойно: ничего не тревожит, и сумасшедшего увезли.
4 августа. Четверг.
Сегодня целый день возилась с маленькими. Такие они все милые и ко мне относятся так ласково и доверчиво: спрашивают, что можно и что нельзя, одним словом, дни, когда мама нет (что бывает очень редко), они всю нежность, которую питают к ней, переносят на меня. Если бы они вполне мне были поручены, то я многое бы иначе сделала, чем теперь. Но, зная, что мама бы не одобрила, я и оставляю порядок вещей, как уже раз заведено, но многое меня возмущает. Например: Андрюша не может заснуть без того, чтобы кто-нибудь с ним не сидел. И когда его укладывают, то весь дом должен притихнуть и даже на фортепьяно играть нельзя. Есть им дают всякую гадость, но Михаила такая здоровая натура, что он не любит ничего пикантного, а Андрюша только и ест мед, сыр и подобные гадости. Варя у них совершенно в крепостном состоянии, и меня всегда это возмущает, хотя я сама часто с людьми ужасно обращаюсь.
Часа в три сегодня я велела заложить плетушку и повезла тетю Таню со всеми шестью малышами кататься. Мне это доставило большое наслаждение. Они все во все горло орали: кто песни пел, кто что-то спрашивал, кто рассказывал. Саня очень внушительным басом распевал. На тетю Таню находили минуты отчаяния, но, в сущности, она, кажется, была очень довольна своим обществом. Вечером я сидела с малышами, когда они спать легли, потому что Варя ушла к больной матери, а няня ужинала. Алеша было проснулся, но я его покачала, а он только посмотрел на меня, говорит: "Таня мама?" – и опять заснул. Такой он тепленький, хорошенький лежит под одеялом и пахнет от него так хорошо этим запахом, который всегда у маленьких.
Завтра утром Миша Кузминский в первый раз едет верхом, и я его шаперонирую {Сопровождать, охранять (от франц. chaperonner)}. Он лег спать такой счастливый, полон мечтами о завтрашней поездке.
Сегодня я дала Маше big мой дневник читать. Только вдруг она бросает тетрадь и в слезы: ее так растрогал рассказ Ильи о его будущности. Потом она все удивлялась, как я умна (?!). Я папа это сказала, а он мне сказал, что я самонадеянна; пожалуй, это правда, но меньше, чем кажется. Я всегда так боюсь, чтобы нашли, что я скромничаю и кривляюсь, когда я о себе дурно говорю, хотя в большинстве случаев это бывает искренно. Папа говорит, что каждый человек – дробь: его достоинства числитель, а то, что он о себе думает,- знаменатель.
Мы с Элен сегодня нашли, что все жители Ясной Поляны тонки, особенно папа и тетенька. Как они чувствуют, что может кого обидеть, что порадовать, как они видят, кто что думает и чувствует! Меня всегда прельщает обращение тети Тани с Верой, как она эту, иногда совершенно дикую, девочку приводит в чувство.
6 августа. Суббота.
Вчера мама приехала. Элен, папа и я ходили ее встречать. Прогулка была очень веселая: мы с Элен бросали палку папа так, чтобы она несколько раз перевернулась, и хохотали ужасно. Отчего это, когда с папа, то всегда бывает весело, а вместе с тем у нас с ним никаких прямых отношений нет? Мне очень, очень жалко, что я мало с папа говорю, потому что, когда с ним говоришь, все так делается ясно, и так уверена в том, что хорошо, что дурно, что важно и что не важно в жизни. Сегодня вечером у нас был разговор о друзьях. Илья говорит, что его лучший друг – Боянус, не считая папа, а для меня первый друг папа, потом тетя Таня, потом Вера Толстая.
Завтра Элен уезжает. Мне жалко, да и ей, кажется, тоже тут было весело и в Покровском покажется скучнее.
Сегодня вечером я ездила с Сережей верхом. Я была на Сафедине. Это – такая дивная лошадь, у нее иноходь чудная. Сережа скакал во весь галоп и то за мной не поспевал.
22 сентября. Поздно ночью.
Послезавтра мы едем в Москву. Тетя Таня уже уехала. Мне с каждым годом тяжелее с ней расставаться, а тут еще этот чудный Саня, к которому я так привязалась, что сама не рада была. Он много украсил это лето для меня. Приятно знать, что хоть одно существо всегда радо меня видеть, когда бы я к нему ни пришла, никогда на меня не сердится и благодарно за всякую мою ласку к нему. Когда я их проводила в Тулу, то он все говорил, что "Таня нами", и уже поезд тронулся, а он все кричал: "Таня нами! Моя Таня!" Я не ожидала, что я так его полюблю, я думала, что он будет мне как игрушка, но вот я сейчас вспомнила его милое личико и его нежность ко мне, и я плачу. Право, наши привязанности столько нам горя приносят! Но все-таки жизнь лучше с ними, чем без них.
Я сегодня в грустном настроении, и причины самые глупые: я хвастаю, что я не верю в предрассудки, а через них-то у меня мрачные мысли. Во-первых, в моей комнате, где я сейчас сижу, стучит ver mortuaire {могильный червь (франц.). По-видимому, здесь имеется в виду личинка жука-точильщика, называемая в просторечии "часы смерти".}, во-вторых, я гадала сегодня на картах, кажется, в первый раз в жизни, и мне все выходили пики, и мама посмотрела и ужасно испугалась и говорит, что это смерть старого человека в дороге. Вздор, пустяки, я в это не хочу верить!
Последнее время я провела очень приятно. Борис гостил две недели, и я его очень полюбила; между нами совершенно простые и дружелюбные отношения. Только, когда он уезжал, мы как будто почувствовали, что мы друг для друга больше, чем даже мы сами думали, но я рада, что это было только раз.
Я много ездила верхом. Раз мы с папа поехали в Тулу охотой; там должны были сесть на курьерский поезд с Олсуфьевыми, которые ехали к дяде, и с С. С. Урусовым, который ехал к нам. Мы затравили только одного зайца, но мне было очень приятно и я нисколько не устала. Папа свез меня обедать к Давыдовым, и потом мы поехали на вокзал. Урусов не приехал, а Таню и Анну Олсуфьевых мы видели и проехали с ними до Ясенков, где нас ждала коляска. Маня Олсуфьева, как мне рассказали ее сестры, очень счастлива и уехала с мужем в деревню.
У нас новая англичанка, m-rs Allen; она добрая и ужасно смешная. Она – вдова. Сегодня за завтраком она рассказывала, как у ее мужа была обезьяна, которой она очень боялась. Когда муж на нее был сердит, то он сажал обезьяну с ними обедать, и она обыкновенно напивалась пьяной и валялась. M-rs Allen все это представляла в действиях, и мы ужасно потешались.
23 сентября. Пятница.
Завтра в Москву. Я рада. Я набрала чудный букет цветов. Свезу его Варваре Ивановне. Папа еще вчера в Москву уехал, чтобы посмотреть, как идут уроки мальчиков. Мы последнее время часто с ним разговаривали, и я всегда с ним соглашаюсь. Я удивляюсь, когда с ним спорят. По-моему, все так ясно, что он говорит, и так разумно и логично, что не согласиться с ним невозможно. Все, что во мне хорошего, это все он, и когда я слышу, что другой кто-нибудь говорит хорошо и умно, мне всегда кажется, что он слышал, что это говорил папа, и повторяет его слова. До сих пор для меня – это единственный человек, которому я всегда верю, и всегда бы слушалась его, если бы он мне приказывал. Он этого не знает, а то бы он больше помогал мне в жизни. И если я не так живу, как бы он хотел и как бы он одобрял, это потому, что я не могу бороться одна со всеми моими скверными желаниями.