Страница:
Подписали договор, заплатили, получили ключи, собрали вещи, переехали. И очень радовались такой удаче.
Напрасно — квартира оказалась нехорошей.
Это новоселье, отпразднованное на третий день вселения Люды и Ольги, было первым и единственным случаем, когда мне довелось побывать в нехорошей квартире. И сейчас я попробую описать по памяти как можно точнее эту сцену, на которой развернуться все последующие события. Значит, так:
За сорок рублей в месяц хоромы достались девушкам действительно роскошные: двухкомнатная квартира в самом центре, на Чайковского, до метро две минуты ходьбы. Дом старинный, дореволюционной постройки, потолки высоченные, комнаты просторные, в прихожей можно смело играть в большой теннис, не рискуя зацепиться ракеткой за стенку. Были эти апартаменты когда-то выгорожены от других, большей площади, что порождало единственный недостаток — подниматься в квартиру приходилось с бывшего черного хода, по узенькой лестнице без лифта. Но невысоко — второй этаж.
Правда, в распоряжение нашим сокурсницам досталась только одна комната — в другой, запертой на два замка, было сложено хозяйское барахло. Надо понимать, что бережливый артист сволок туда всю родную обстановку своего жилища — наличествующий минимально необходимый набор потертой мебели своим уныло-казенным видом совершенно не гармонировал с лепными потолками и дубовым паркетом и, не иначе, был завезен этим Плюшкиным специально для квартирантов.
Единственными вещами, оставшимися на своем месте, были картины на стенах и громадные напольные часы с маятником и боем. В механизме часов была какая-то неисправность. Ходили они точно, хотя почему-то показывали среднеевропейское время (шли с двухчасовым опозданием), но вот бой включался всего раза два-три в сутки, при этом в совершенно непредсказуемые часы, отчего неожиданное и громкое пробуждение антикварного механизма сильно действовало на нервы.
А вот про картины стоит сказать подробнее.
Строго говоря, были это не картины, а всего лишь репродукции. Но очень хорошего качества и в красивых рамах темного дерева. Воспроизводили они батальные полотна неизвестного нам художника, посвященные Индейским войнам в США: плыли по озеру заполненные краснокожими каноэ, направляясь к пылающему бревенчатому форту; пылила по прерии кавалерия в синей униформе на выручку к поставленным в круг фургонам с круглыми парусиновыми крышами и т. д. и т. п. Сплошной Майн Рид пополам с Фенимором Купером.
Один сюжет особо привлекал внимание: по дну неглубокой лощины во весь опор несется одинокий ковбой, а сверху, по краю, его преследуют индейцы самого свирепого вида. Причем явно догоняют — дно лощины повышается и на выезде из нее пути преследователей и жертвы наверняка пересекутся. Ковбой обернулся через плечо к погоне (и к зрителям), на лице страх, и понимание — не спастись, и отчаянное желание успеть, вырваться от неминуемой гибели… И кажется, будто полные обреченности глаза смотрят прямо на тебя, и эффект этот наблюдается с любой точки, в какой угол комнаты не отойди…
Больше ничего примечательного в той квартире не было.
Началось все вполне обыденно: девушки на стол накрывают, парни на лестнице курят; наконец, расселись, наливаем по первой, — ну, с новосельицем! — обычная, короче, вечеринка. Разве вот только Оля с Людой бледны как-то и не слишком на вид веселые. В чем дело? — да вот что-то плохо спиться на новом месте, ничего, пообвыкнем скоро…
Ну ладно, продолжаем банкет. А дело к вечеру, за окном сумерки плавно переходят в полновесную темноту; верхний свет выключен, хозяйки свечки зажигают для пущей непринужденности обстановки.
И тут за окном полыхнула странная вспышка — комната на долю секунды осветилась на редкость неприятным и неестественным светом, — все погасло — снова вспыхнуло, потом еще раз, и еще, и еще. И какой-то странный звук за окном.
Что за цветомузыка? — да вот, фонарь уличный у нас напротив окна так включается, минуты две, пока не прогреется. Смотрим — на самом деле фонарь, как раз на уровне окна, и совсем рядом — тротуары на Чайковского неширокие. Потрескивает лампочка Ильича, помигивает. Но через минуту-другую, действительно, загорелась как положено.
Но что самое противное, светил фонарь не уютным желтым светом, а тем самым, кем-то по недоразумению названным дневным, — ядовито-белым с синеватым этаким оттенком. Впрочем, зимой снег и иней при таком освещении смотрятся весьма красиво. Чего нельзя было сказать про лица собравшихся, которые вдруг стали напоминать отрицательных персонажей известного фильма «Ночь живых покойников».
Но что делать, передвинули слегка занавески, чтоб совсем уж в глаза не светило (кстати, при потолках четыре с лишним метра шторы раздернуть-задернуть та еще проблема) — сидим, новоселье празднуем.
Только вот замечаем, что не празднуется как-то.
Совсем настроя нет. Пьем — не пьется, разговоры гаснут быстро, включили музыку — не танцуется. Абсолютно то есть не весело. А вовсе даже наоборот: грустно, тошно и уйти побыстрее хочется. И сломалась вечеринка — посидели, посидели да и разошлись. У кого дела вдруг вспомнились, кого родители ждут пораньше как раз сегодня; в общем, через час никого из гостей в квартире не осталось, даже запасы спиртного не допили — случай для студенческих гулянок небывалый.
А Ольга с Людой остались; прибрали со стола и вскоре спать легли.
Лежат — не спится; дом старый, звуки ночью раздаются самые загадочные и неприятные. Вот на кухне скрип какой-то — ну полное впечатление, что открыли дверцу буфета, заглянули внутрь, снова закрыли. А затем заскрипел паркет — кто-то медленными шагами приближался к Ольгиной кровати: сделает шаг, постоит, еще шаг, опять постоит… Она резко повернулась — никого, конечно, в сочащемся из окна бледном свете не увидела…
Людмилу тем временем изводил пристальный взгляд ковбоя. По капризу заоконного освещения на картине был виден только он один, индейцы утонули в густой тени. Хотя, вполне может быть, струсившие команчи заворотили коней — вид у их жертвы был самый вампирский. И глаза неотрывно смотрели прямо на Люду; она упорно отворачивалась к стене, но снова и снова обнаруживала себя лежащей на правом боку и встретившейся глазами с ночным всадником…
Уснули девушки опять с огромным трудом и очень поздно.
… Ольга проснулась рано, за окнами едва брезжило. Она, впрочем, этого не видела — не разлепляя глаз, попыталась принять сидячее положение и сунуть ноги в шлепанцы — вчерашняя вечеринка настоятельно советовала совершить недалекую прогулку. Но она только попыталась, абсолютно безуспешно. И почувствовала, что на ней кто-то сидит. Именно сидит, седалище неизвестного наездника удобно устроилось на грудной клетке Ольги, серьезно затруднив дыхание, ноги плотно охватили бока, прижав к ним и лишив подвижности руки. И почему-то она была уверена, что это не Людмила, не склонна была ее соседка к таким шуткам.
Не открывая глаз, Ольга попыталась крикнуть, позвать на помощь. Но не смогла издать ни звука, совершенно вдруг онемев. Хотя подруга ей ничем уже помочь не могла…
И Оля рискнула медленно, очень медленно открыть глаза. Неизвестно, что она опасалась увидеть, но действительность оказалась еще хуже. На ней никто не сидел. Только были видны четкие вмятины на одеяле, повторяющие контуры этого и никуда не делась сковывающая руки и грудь тяжесть… Ольга снова торопливо и крепко зажмурилась…
…Людмила проснулась гораздо раньше, разбуженная заунывным боем часов. И опять не могла уснуть, лежала с открытыми глазами, старательно отводя взгляд от пронзительного взора ковбоя.
Вдруг заметила нечто, лежащее в ногах ее кровати — что-то там такое виднелось, гораздо более темное, чем тени от складок ее одеяла.
Люда приподнялась, всмотрелась и ей очень захотелось встать и нанести подруге телесные повреждения средней, как минимум, тяжести. Это же надо, нервы и так ни к черту — так додумалась натянуть свой парик на стеклянную банку и засунуть Людмиле в постель, так и заикой стать недолго…
Она села и потянулась к дурацкой пугалке, с намерением запулить ею в шутницу. Уже коснувшись рукой, успела удивиться — волосы были мягкие, шелковистые, совсем не похожие на старый парик, валяющийся без дела у Ольги. Она сдвинула прядь в сторону и увидела лицо трупного цвета.
Это была голова.
Голова хозяина квартиры, так похожего на Паганини.
Люда даже не успела отдернуть руку, как глаза головы открылись — мутные белки без зрачков. Людмила первый раз в жизни потеряла сознание.
А ведь она не была сентиментальной барышней прошлого века, которой по определению полагалось по любому поводу и без повода падать в обмороки. Наша Людмила родилась и выросла на севере Архангельской области, в климате и условиях, сантиментам не способствующих; высокая, крепкая девушка, первый разряд по лыжам — какие там обмороки, головной боли с бессонницей сроду не было…
Но открыли договор и передумали — съехать они могли в любой момент, но весь аванс при таком повороте событий оставался у арендодателя. И вот теперь, полтора часа спустя, рассказывали свои жутковатые приключения собравшимся подругам и приятелям (не однокурсникам, а соседям по общаге, на новоселье не ходившим).
Сейчас, когда в окно светило утреннее солнце и вокруг звучали веселые шумы просыпающейся общаги — рассказы их звучали малоубедительно. Ну паркет скрипит, часы бьют — эка невидаль; картина на стене — тоже ничего особенного; голова на кровати привиделась — так порой и пострашнее сны снятся.
Поднять на смех беглянок мешал только их внешний вид. Выглядели они кошмарно.
Надо сказать, что собрались в комнате сплошь атеисты и материалисты. Единственной, кто высказал робкое предположение пригласить батюшку и освятить нехорошую квартиру, была наша Катюша. У нее бабушка была глубоко верующая, вроде даже из старообрядцев; родители решительно порвали с религиозным дурманом ради строительства светлого будущего; а Катя, в полном соответствии с марксистским законом отрицания отрицания, все сильнее интересовалась вопросами веры. Что, однако, не мешало ей бойко сдавать экзамены по диалектическому материализму.
Остальные же успокаивали Ольгу с Людой исключительно с позиций научного атеизма. Особенно старался Андрюша Кащеев (как ни странно, никто и никогда не звал его вроде напрашивающимся прозвищем Кащей — наверно, потому, что парень он был не вредный и очень дружелюбный).
Андрей недавно прочитал брошюрку о геопатогенных зонах и горячо уверял девушек — достаточно передвинуть кровати на другие места и квартира тут же станет вполне пригодной для обитания. Заодно он вполне логично объяснял, отчего по ночам так скрипит паркет: дерево старое, сухое, гигроскопичное, за лето впитало немного влаги; а сейчас отопительный сезон начался, высыхает и чуть-чуть коробится, поскрипывает; через месяц окончательно высохнет и замолкнет.
Девушки уныло кивали и глаза у них были как у затравленных волчьей стаей оленей…
А Ирина все допытывалась у Ольги: как же она освободилась от невидимого наездника? Та отвечала довольно сумбурно: мол, лежала, глаза боялась от страха открыть, да так и задремала. Вот видишь, ласково утешала Иришка-атеистка, все это точно так же легко могло быть сном… Могло, обреченно соглашалась Ольга.
Интересную гипотезу выдвинула еще одна их подруга, тоже Ольга (чтоб не путаться, назовем ее Ольга-вторая): хозяин квартиры был не просто артист, а эстрадный гипнотизер высокого класса. Далеко он не уехал, жил поблизости; и, чтоб не потерять форму, тренировался на своих постоялицах…
Мысль любопытная, но с душком мистицизма. Большинство дало Ольге-второй дружный отпор — где вы слышали о гипнозе, пробивающемся через толстые стены старого кирпича?
Но в одном эта четверка сошлась единогласно: вид у Ольги с Людой — краше в Скворцова-Степанова кладут и на Пряжку увозят. И надо с ними на квартиру съездить и дать решительный комсомольский отпор проискам псевдо-нечистой силы.
Так и поехали вшестером, в тот же день, после занятий. Арсенал для схватки с потусторонним был у них слабоват: Катя взяла небольшую иконку, тайком от родителей сунутую в ее чемодан бабушкой («Св. Параскева-великомученица», если не ошибаюсь); Андрюшка прихватил ту самую книжонку о геопатогенных зонах.
Приехали, зашли. Вроде все спокойно, тихо, мирно. А вы подождите, вот вечер начнется — это их подружки предупреждают, а в глазах блеск странный. Страшно им, и уйти хочется, но еще сильнее желание показать что-нибудь такое, посбить с друзей спесь атеистическую…
Сидят, ждут. Попутно остатки вчерашнего пиршества доедают-допивают. Катюха гвоздик нашла, икону повесила над Людкиной кроватью; висит Параскева-мученица, с ковбоем в гляделки играет.
Андрюша, время чтоб не терять, снял у Ирки с пальца колечко, на длинную нитку привязал — ходит по комнате, на амплитуду колебаний смотрит, зоны нехорошие вымеряет. Все по книжке, не хухры-мухры — наука! Но или камешек-аметистик какую помеху выдал (книжка чистое золото советовала, но обручальных под рукой не оказалось), или комната вся была одной большой дурной зоной, но ничего он так и не намерял.
Тогда предложил паркет послушать — где скрипит. Если, говорит, в нужные места клинышки из спичек вставить, то замолкнет. Замолчали, затаили дыхание, сидят, прислушиваются. Вдруг в напряженной тишине — звонок. Телефонный. Громкий. Все аж подпрыгнули.
Люда к аппарату. А это хозяин звонит. Как освоились, все ли нормально? Ну что тут сказать? Спросить, не вашу ли тут я голову поутру в своей постели отыскала? Нормально, отвечает, все. Просто замечательно, чего и вам желаем. Поговорили.
Сидят, дальше ждут. И постепенно, чем ближе вечер, начинает наблюдаться та же картина, что и на давешнем новоселье. Только тут еще и публика предшествующими разговорами до предела взвинчена.
Все тогдашние атеисты-материалисты, если вдуматься, очень похожи были на большинство теперешних верующих. Тех, которые сейчас крестятся-венчаются-причащаются-исповедуются, а чуть копнешь — ни в бога, ни в черта не верят. И тогда тоже каких только суеверий не скрывалось под вызубренными пятерками по диамату (поднимите руку, кто действительно понимал диалектический материализм).
А обстановка все нагнетается и нагнетается. Знаете, как бывает в фильмах Хичкока — вроде ничего и не происходит, а нервы так напряжены, что любой резкий звук или движение могут заикой на всю жизнь оставить.
Помрачнели, примолкли, разговоры не клеятся, сидят как на иголках. И нарастает неотвязное желание уйти как можно скорее, иначе точно случится нечто ужасное. Непонятно что — но что-то жуткое. Андрюшка храбриться перестал, с подоконника пересел на кровать, к остальным поближе; Катька тихонько молитву шепчет, и от этих звуков другие еще нервознее становятся.
Как ни странно, но Ольга с Людой держатся как-то даже лучше. Бледные сидят, но на прочих с ноткой некоего торжества поглядывают: ну как настроение, какие впечатления? И свет специально включать не торопятся.
Ну а когда фонарь заморгал, и ночные звуки потихоньку прорезаться стали — тут атеисты и не выдержали растущего напряжения. Как-то молча, не сговариваясь, собрались и уехали. И всю дорогу до общежития так и молчали, все шестеро. Не о чем было разговаривать.
Назвав Дрына флегматиком, я ему немного польстил. Если, например, вкатить гигантской галапагосской черепахе слоновью дозу реланиума или еще чего-либо тормозящего и расслабляющего — то и тогда она, черепаха, будет выглядеть на фоне Дрына резвушкой-хохотушкой.
По общаге и институту рассказывали про него многочисленные байки, отчасти правдивые, отчасти чистейшей воды фольклор: как Дрын умеет спать; как Дрын сдает экзамены; как Дрын бродит вечерами по общаге в поисках пропитания; как Дрын проходил лабораторный практикум у доцента Разумовского (Разумовский, большого ехидства человек, тоже был фигурой легендарной и история его поединка с непробиваемо-апатичным Дрыном долго служила утешением пострадавшим от доцента первокурсникам). Много чего говорили про Дрына — он ни на что не обижался. Обидеть его или поссориться с ним было практически нереально.
Но в описываемое время для Дрына настали тяжелые дни. В очередной раз отчисленный в начале лета, недавно он попался коменданту и был изгнан с позором из общежития; хуже того, инквизитор-комендант конфисковал и запер в своей каптерке дрыновскую раскладушку, с которой тот последнее время кочевал по комнатам многочисленных друзей и знакомых.
А свободных коек в общежитии осенью просто не было — многие приезжие абитуриенты успешно стали первокурсниками и сильно потеснили старожилов общаги. Потом-то, в течении года, проблема помаленьку утрясется: одних отчислят, других за те или иные прегрешения выселят, третьи вступят в брак с питерцами и съедут сами, а кто-то и сбежит на съемную квартиру, не выдержав трудностей быта. Но до тех пор Дрыну надо было как-то продержаться, и уж по меньшей мере ближайшие ночи стоило провести где-нибудь поодаль, не пробуждая в коменданте дикого зверя.
Поэтому, когда Андрюша от имени Ольги с Людой предложил гонимому Дрыну пожить несколько дней в нехорошей квартире, тот без колебаний согласился. Честное предупреждение, что с квартирой что-то не так, не произвело на Дрына никакого впечатления. На него вообще ничего и никогда не производило впечатления. Он просто взял один из двух комплектов ключей и отправился по указанному адресу…
И как-то так получилось, что неделя та была и у девчонок, и у Андрюшки сильно загружена: то лабораторные шестой парой, да такие, что пропустить невозможно; то культпоход в «Погребок» — тоже за две недели планировали, отменять жалко. В результате, найти Дрына и расспросить — ну как там? — никак не удавалось. Тем более что Дрын на занятия, ясное дело, не ходил и отловить его можно было только где-нибудь поблизости: в институтской читалке, в столовой или курилке.
Три дня Андрей с ним в этих вероятных местах появления пытался встретиться — бесполезно, нету Дрына. Вечером в общаге спрашивает:
— Дрына видели?
— Да здесь где-то шляется…
— Где здесь?
— Да на втором этаже вроде…
На втором этаже Андрюшу послали на третий, оттуда — на первый, с первого — в пивбар «Висла», вроде бы Дрын с кем-то туда этим вечером собирался.
Утомившись от беготни, на поиски в «Вислу» Андрей не отправился, а стал допрашивать народ конкретно: собственно, когда Дрына в последний раз видели? И выяснил, что видели конкретно позавчера, наутро после временного его переселения на улицу Чайковского — ходил по общаге, неудачно пытаясь занять рубль, и вид имел хмурый, вялый и невыспавшийся (то есть такой, как и обычно). А потом просто пропал.
Андрюша к девчонкам: Дрын не появлялся, не звонил? Нет, отвечают, самим любопытно, дважды звонили — никто трубку не берет.
Позже, уже к полуночи, спустились вниз к вахте, снова позвонили — ни ответа, ни привета. Исчез Дрын, испарился. Надо ехать, но ночью совершенно не хочется. Не тянет почему-то темной ночью в нехорошую квартиру, бесследно растворившую почти двухметрового парня. Стали друг друга успокаивать — загулял, засиделся в гостях, с кем не бывает. И сами себе не очень-то верили. Не на что было гулять Дрыну, и в гости за пределы общежития ходить не к кому…
Поехали на следующий день, в самое светлое время, плюнув на занятия, опять вшестером и почти в том же составе. Только Катюха отказалась, попросив вернуть образок, если получится. Взамен нее под знамена воинствующего материализма призвали Дениса Веткина, парня высокого и плечистого, но очень мягкого, даже робкого, большого любителя кошек. Впрочем, не бывав в квартире, на экспедицию согласился он охотно, считая все это весьма забавным, вроде верчения блюдца или гадания при свечах…
Долго, минут пять, стояли шестеро атеистов на лестничной площадке, пытаясь уловить хоть какие-то звуки из-за запертой двери — тишина была там мертвая. Наконец, Денис взял ключи у робеющей Люды, отпер дверь и решительно вошел внутрь, за ним протиснулись остальные, гораздо медленнее и осторожнее.
— Ну вот, все в порядке, — не разуваясь, Денис пересек прихожую и вошел в открытую дверь комнаты, — э-э, да у вас тут окно разбито, похоже, хорошо наш Дрын погу… — Денис осекся на полуслове, по инерции сделал еще шаг и застыл. Девчонки и Андрей зашли и тоже остановились у порога.
— Ой, — пискнула Оля.
Больше никто ничего не сказал…
… Окно действительно было разбито, сквозняк шевелил полузадернутые занавески, осколки остро поблескивали на дубовом паркете. Но никто не обращал на них внимания, потому что на нерасстеленной кровати лежал вытянувшийся во весь рост Дрын. Он мог показаться спящим, если бы не давно запекшаяся, почерневшая кровь на верхней половине лица… Несколько так же запекшихся кровавых пятен виднелись и на покрывале кровати.
— П-послушайте, здесь нельзя ничего т-трогать, н-надо позвонить, вызвать… — Андрюша бочком двинулся в прихожую, к телефону.
И тут его растерянный лепет и потрясенное молчание остальных прервал громкий и зловещий звук, резанувший по натянутым нервам, — бом-м-м! — все вздрогнули и невольно обернулись — бом-м-м…, бом-м-м…, бом-м-м… — часы мрачно отбивали полдень.
— А-а-а-а-а-а-а!!!! — истошный вопль Ольги заставил кампанию шарахнуться в другую сторону. Под заунывный бой часов тело Дрына медленно принимало вертикальное положение…
Через секунду они оказались уже в прихожей, сгрудившись у выходной двери. Но замок был с защелкой — дверь не открывалась, дрожащие пальцы крутили бронзовую шашечку не в ту сторону… Людмила оглянулась и потеряла сознание второй раз в жизни. Лицо и верхнюю часть туловища севшей на кровати фигуры искажали страшные судороги; окровавленная, с закрытыми глазами голова все дальше откидывалась назад под совершенно невозможным для живого углом…
Ситуация грозила коллективным помешательством; и в этот момент, перекрывая несмолкаемый Ольгин вой, Дрын оглушительно чихнул.
И открыл глаза.
Картина пятая: те же и Дрын
Все. (неуверенно, толпясь у дверей) Дрын??!
Дрын. (зевая и явно собираясь чихнуть еще) Э-у-ы-э…
Все. (не решаясь подойти) Ты живой???
Дрын.(ощупывая себя и растягивая гласные, как рабовладелец-южанин из романа М.Митчелл): Ну-у-у, вро-о-оде…
Ольга. (крайне подозрительно) А почему весь в крови??
Дрын. (недоуменно) В ка-а-акой… (слезает с кровати, неуверенно подходит к зеркалу, ощупывает лоб)… а-а-а, ну-у-у э-э-то…
Все.(помаленьку убеждаясь, что не врет — действительно жив) Ну ты, Дрын, даешь…
Минут через сорок пять, за скромным столом (бутылка водки, бутылка «Совиньона», на закуску сушки, полбатона, банка ставриды и найденный в холодильнике сыр) компания стала снова расспрашивать отмытого от устрашающей кровавой маски Дрына. Делом это было нелегким, он больше налегал на еду и водку, а рассказчик всегда был из него никудышный. Медленно, очень медленно из сыпавшихся градом вопросов и состоящих в основном из междометий ответов сложилась примерно такая история:
Ничего подозрительного и смущающего разум в квартире Дрын не заметил. Да и не искал — попросту пришел и лег спать. Головы жгучих брюнетов ему на кровати не мерещились, дышалось легко и свободно, на подозрительное поскрипывание паркета не обратил внимания, как и на блуждающий по комнате взгляд ковбоя-одиночки. И тем не менее спал из рук вон плохо, более того, почти всю ночь не мог уснуть — любой из знакомых Дрына такому факту просто бы не поверил.
Напрасно — квартира оказалась нехорошей.
2. Нехорошая квартирка
Так уж повелось, что студенческие гулянки и пирушки чаще всего происходили как раз на таких вот квартирах, снимаемых сокурсниками. В общаге от души не разгуляешься, там студсовет с комендантом за порядком присматривают, а на квартирах у студентов-питерцев папы с мамами стоят на страже морали и нравственности. Поэтому весть о переезде девчонок мы восприняли с большим энтузиазмом. И тут же решили новоселье от души отметить…Это новоселье, отпразднованное на третий день вселения Люды и Ольги, было первым и единственным случаем, когда мне довелось побывать в нехорошей квартире. И сейчас я попробую описать по памяти как можно точнее эту сцену, на которой развернуться все последующие события. Значит, так:
За сорок рублей в месяц хоромы достались девушкам действительно роскошные: двухкомнатная квартира в самом центре, на Чайковского, до метро две минуты ходьбы. Дом старинный, дореволюционной постройки, потолки высоченные, комнаты просторные, в прихожей можно смело играть в большой теннис, не рискуя зацепиться ракеткой за стенку. Были эти апартаменты когда-то выгорожены от других, большей площади, что порождало единственный недостаток — подниматься в квартиру приходилось с бывшего черного хода, по узенькой лестнице без лифта. Но невысоко — второй этаж.
Правда, в распоряжение нашим сокурсницам досталась только одна комната — в другой, запертой на два замка, было сложено хозяйское барахло. Надо понимать, что бережливый артист сволок туда всю родную обстановку своего жилища — наличествующий минимально необходимый набор потертой мебели своим уныло-казенным видом совершенно не гармонировал с лепными потолками и дубовым паркетом и, не иначе, был завезен этим Плюшкиным специально для квартирантов.
Единственными вещами, оставшимися на своем месте, были картины на стенах и громадные напольные часы с маятником и боем. В механизме часов была какая-то неисправность. Ходили они точно, хотя почему-то показывали среднеевропейское время (шли с двухчасовым опозданием), но вот бой включался всего раза два-три в сутки, при этом в совершенно непредсказуемые часы, отчего неожиданное и громкое пробуждение антикварного механизма сильно действовало на нервы.
А вот про картины стоит сказать подробнее.
Строго говоря, были это не картины, а всего лишь репродукции. Но очень хорошего качества и в красивых рамах темного дерева. Воспроизводили они батальные полотна неизвестного нам художника, посвященные Индейским войнам в США: плыли по озеру заполненные краснокожими каноэ, направляясь к пылающему бревенчатому форту; пылила по прерии кавалерия в синей униформе на выручку к поставленным в круг фургонам с круглыми парусиновыми крышами и т. д. и т. п. Сплошной Майн Рид пополам с Фенимором Купером.
Один сюжет особо привлекал внимание: по дну неглубокой лощины во весь опор несется одинокий ковбой, а сверху, по краю, его преследуют индейцы самого свирепого вида. Причем явно догоняют — дно лощины повышается и на выезде из нее пути преследователей и жертвы наверняка пересекутся. Ковбой обернулся через плечо к погоне (и к зрителям), на лице страх, и понимание — не спастись, и отчаянное желание успеть, вырваться от неминуемой гибели… И кажется, будто полные обреченности глаза смотрят прямо на тебя, и эффект этот наблюдается с любой точки, в какой угол комнаты не отойди…
Больше ничего примечательного в той квартире не было.
Началось все вполне обыденно: девушки на стол накрывают, парни на лестнице курят; наконец, расселись, наливаем по первой, — ну, с новосельицем! — обычная, короче, вечеринка. Разве вот только Оля с Людой бледны как-то и не слишком на вид веселые. В чем дело? — да вот что-то плохо спиться на новом месте, ничего, пообвыкнем скоро…
Ну ладно, продолжаем банкет. А дело к вечеру, за окном сумерки плавно переходят в полновесную темноту; верхний свет выключен, хозяйки свечки зажигают для пущей непринужденности обстановки.
И тут за окном полыхнула странная вспышка — комната на долю секунды осветилась на редкость неприятным и неестественным светом, — все погасло — снова вспыхнуло, потом еще раз, и еще, и еще. И какой-то странный звук за окном.
Что за цветомузыка? — да вот, фонарь уличный у нас напротив окна так включается, минуты две, пока не прогреется. Смотрим — на самом деле фонарь, как раз на уровне окна, и совсем рядом — тротуары на Чайковского неширокие. Потрескивает лампочка Ильича, помигивает. Но через минуту-другую, действительно, загорелась как положено.
Но что самое противное, светил фонарь не уютным желтым светом, а тем самым, кем-то по недоразумению названным дневным, — ядовито-белым с синеватым этаким оттенком. Впрочем, зимой снег и иней при таком освещении смотрятся весьма красиво. Чего нельзя было сказать про лица собравшихся, которые вдруг стали напоминать отрицательных персонажей известного фильма «Ночь живых покойников».
Но что делать, передвинули слегка занавески, чтоб совсем уж в глаза не светило (кстати, при потолках четыре с лишним метра шторы раздернуть-задернуть та еще проблема) — сидим, новоселье празднуем.
Только вот замечаем, что не празднуется как-то.
Совсем настроя нет. Пьем — не пьется, разговоры гаснут быстро, включили музыку — не танцуется. Абсолютно то есть не весело. А вовсе даже наоборот: грустно, тошно и уйти побыстрее хочется. И сломалась вечеринка — посидели, посидели да и разошлись. У кого дела вдруг вспомнились, кого родители ждут пораньше как раз сегодня; в общем, через час никого из гостей в квартире не осталось, даже запасы спиртного не допили — случай для студенческих гулянок небывалый.
А Ольга с Людой остались; прибрали со стола и вскоре спать легли.
Лежат — не спится; дом старый, звуки ночью раздаются самые загадочные и неприятные. Вот на кухне скрип какой-то — ну полное впечатление, что открыли дверцу буфета, заглянули внутрь, снова закрыли. А затем заскрипел паркет — кто-то медленными шагами приближался к Ольгиной кровати: сделает шаг, постоит, еще шаг, опять постоит… Она резко повернулась — никого, конечно, в сочащемся из окна бледном свете не увидела…
Людмилу тем временем изводил пристальный взгляд ковбоя. По капризу заоконного освещения на картине был виден только он один, индейцы утонули в густой тени. Хотя, вполне может быть, струсившие команчи заворотили коней — вид у их жертвы был самый вампирский. И глаза неотрывно смотрели прямо на Люду; она упорно отворачивалась к стене, но снова и снова обнаруживала себя лежащей на правом боку и встретившейся глазами с ночным всадником…
Уснули девушки опять с огромным трудом и очень поздно.
… Ольга проснулась рано, за окнами едва брезжило. Она, впрочем, этого не видела — не разлепляя глаз, попыталась принять сидячее положение и сунуть ноги в шлепанцы — вчерашняя вечеринка настоятельно советовала совершить недалекую прогулку. Но она только попыталась, абсолютно безуспешно. И почувствовала, что на ней кто-то сидит. Именно сидит, седалище неизвестного наездника удобно устроилось на грудной клетке Ольги, серьезно затруднив дыхание, ноги плотно охватили бока, прижав к ним и лишив подвижности руки. И почему-то она была уверена, что это не Людмила, не склонна была ее соседка к таким шуткам.
Не открывая глаз, Ольга попыталась крикнуть, позвать на помощь. Но не смогла издать ни звука, совершенно вдруг онемев. Хотя подруга ей ничем уже помочь не могла…
И Оля рискнула медленно, очень медленно открыть глаза. Неизвестно, что она опасалась увидеть, но действительность оказалась еще хуже. На ней никто не сидел. Только были видны четкие вмятины на одеяле, повторяющие контуры этого и никуда не делась сковывающая руки и грудь тяжесть… Ольга снова торопливо и крепко зажмурилась…
…Людмила проснулась гораздо раньше, разбуженная заунывным боем часов. И опять не могла уснуть, лежала с открытыми глазами, старательно отводя взгляд от пронзительного взора ковбоя.
Вдруг заметила нечто, лежащее в ногах ее кровати — что-то там такое виднелось, гораздо более темное, чем тени от складок ее одеяла.
Люда приподнялась, всмотрелась и ей очень захотелось встать и нанести подруге телесные повреждения средней, как минимум, тяжести. Это же надо, нервы и так ни к черту — так додумалась натянуть свой парик на стеклянную банку и засунуть Людмиле в постель, так и заикой стать недолго…
Она села и потянулась к дурацкой пугалке, с намерением запулить ею в шутницу. Уже коснувшись рукой, успела удивиться — волосы были мягкие, шелковистые, совсем не похожие на старый парик, валяющийся без дела у Ольги. Она сдвинула прядь в сторону и увидела лицо трупного цвета.
Это была голова.
Голова хозяина квартиры, так похожего на Паганини.
Люда даже не успела отдернуть руку, как глаза головы открылись — мутные белки без зрачков. Людмила первый раз в жизни потеряла сознание.
А ведь она не была сентиментальной барышней прошлого века, которой по определению полагалось по любому поводу и без повода падать в обмороки. Наша Людмила родилась и выросла на севере Архангельской области, в климате и условиях, сантиментам не способствующих; высокая, крепкая девушка, первый разряд по лыжам — какие там обмороки, головной боли с бессонницей сроду не было…
3. Материализм и эмпириокритицизм
На следующее утро девушки сидели в общежитии, в своей комнате (по счастью, не успели вывезти все вещи и сдать помещение). Приехали рано, как только заработало метро. Первым делом решили тут же позвонить хозяину и отказаться от бесовской квартиры.Но открыли договор и передумали — съехать они могли в любой момент, но весь аванс при таком повороте событий оставался у арендодателя. И вот теперь, полтора часа спустя, рассказывали свои жутковатые приключения собравшимся подругам и приятелям (не однокурсникам, а соседям по общаге, на новоселье не ходившим).
Сейчас, когда в окно светило утреннее солнце и вокруг звучали веселые шумы просыпающейся общаги — рассказы их звучали малоубедительно. Ну паркет скрипит, часы бьют — эка невидаль; картина на стене — тоже ничего особенного; голова на кровати привиделась — так порой и пострашнее сны снятся.
Поднять на смех беглянок мешал только их внешний вид. Выглядели они кошмарно.
Надо сказать, что собрались в комнате сплошь атеисты и материалисты. Единственной, кто высказал робкое предположение пригласить батюшку и освятить нехорошую квартиру, была наша Катюша. У нее бабушка была глубоко верующая, вроде даже из старообрядцев; родители решительно порвали с религиозным дурманом ради строительства светлого будущего; а Катя, в полном соответствии с марксистским законом отрицания отрицания, все сильнее интересовалась вопросами веры. Что, однако, не мешало ей бойко сдавать экзамены по диалектическому материализму.
Остальные же успокаивали Ольгу с Людой исключительно с позиций научного атеизма. Особенно старался Андрюша Кащеев (как ни странно, никто и никогда не звал его вроде напрашивающимся прозвищем Кащей — наверно, потому, что парень он был не вредный и очень дружелюбный).
Андрей недавно прочитал брошюрку о геопатогенных зонах и горячо уверял девушек — достаточно передвинуть кровати на другие места и квартира тут же станет вполне пригодной для обитания. Заодно он вполне логично объяснял, отчего по ночам так скрипит паркет: дерево старое, сухое, гигроскопичное, за лето впитало немного влаги; а сейчас отопительный сезон начался, высыхает и чуть-чуть коробится, поскрипывает; через месяц окончательно высохнет и замолкнет.
Девушки уныло кивали и глаза у них были как у затравленных волчьей стаей оленей…
А Ирина все допытывалась у Ольги: как же она освободилась от невидимого наездника? Та отвечала довольно сумбурно: мол, лежала, глаза боялась от страха открыть, да так и задремала. Вот видишь, ласково утешала Иришка-атеистка, все это точно так же легко могло быть сном… Могло, обреченно соглашалась Ольга.
Интересную гипотезу выдвинула еще одна их подруга, тоже Ольга (чтоб не путаться, назовем ее Ольга-вторая): хозяин квартиры был не просто артист, а эстрадный гипнотизер высокого класса. Далеко он не уехал, жил поблизости; и, чтоб не потерять форму, тренировался на своих постоялицах…
Мысль любопытная, но с душком мистицизма. Большинство дало Ольге-второй дружный отпор — где вы слышали о гипнозе, пробивающемся через толстые стены старого кирпича?
Но в одном эта четверка сошлась единогласно: вид у Ольги с Людой — краше в Скворцова-Степанова кладут и на Пряжку увозят. И надо с ними на квартиру съездить и дать решительный комсомольский отпор проискам псевдо-нечистой силы.
Так и поехали вшестером, в тот же день, после занятий. Арсенал для схватки с потусторонним был у них слабоват: Катя взяла небольшую иконку, тайком от родителей сунутую в ее чемодан бабушкой («Св. Параскева-великомученица», если не ошибаюсь); Андрюшка прихватил ту самую книжонку о геопатогенных зонах.
Приехали, зашли. Вроде все спокойно, тихо, мирно. А вы подождите, вот вечер начнется — это их подружки предупреждают, а в глазах блеск странный. Страшно им, и уйти хочется, но еще сильнее желание показать что-нибудь такое, посбить с друзей спесь атеистическую…
Сидят, ждут. Попутно остатки вчерашнего пиршества доедают-допивают. Катюха гвоздик нашла, икону повесила над Людкиной кроватью; висит Параскева-мученица, с ковбоем в гляделки играет.
Андрюша, время чтоб не терять, снял у Ирки с пальца колечко, на длинную нитку привязал — ходит по комнате, на амплитуду колебаний смотрит, зоны нехорошие вымеряет. Все по книжке, не хухры-мухры — наука! Но или камешек-аметистик какую помеху выдал (книжка чистое золото советовала, но обручальных под рукой не оказалось), или комната вся была одной большой дурной зоной, но ничего он так и не намерял.
Тогда предложил паркет послушать — где скрипит. Если, говорит, в нужные места клинышки из спичек вставить, то замолкнет. Замолчали, затаили дыхание, сидят, прислушиваются. Вдруг в напряженной тишине — звонок. Телефонный. Громкий. Все аж подпрыгнули.
Люда к аппарату. А это хозяин звонит. Как освоились, все ли нормально? Ну что тут сказать? Спросить, не вашу ли тут я голову поутру в своей постели отыскала? Нормально, отвечает, все. Просто замечательно, чего и вам желаем. Поговорили.
Сидят, дальше ждут. И постепенно, чем ближе вечер, начинает наблюдаться та же картина, что и на давешнем новоселье. Только тут еще и публика предшествующими разговорами до предела взвинчена.
Все тогдашние атеисты-материалисты, если вдуматься, очень похожи были на большинство теперешних верующих. Тех, которые сейчас крестятся-венчаются-причащаются-исповедуются, а чуть копнешь — ни в бога, ни в черта не верят. И тогда тоже каких только суеверий не скрывалось под вызубренными пятерками по диамату (поднимите руку, кто действительно понимал диалектический материализм).
А обстановка все нагнетается и нагнетается. Знаете, как бывает в фильмах Хичкока — вроде ничего и не происходит, а нервы так напряжены, что любой резкий звук или движение могут заикой на всю жизнь оставить.
Помрачнели, примолкли, разговоры не клеятся, сидят как на иголках. И нарастает неотвязное желание уйти как можно скорее, иначе точно случится нечто ужасное. Непонятно что — но что-то жуткое. Андрюшка храбриться перестал, с подоконника пересел на кровать, к остальным поближе; Катька тихонько молитву шепчет, и от этих звуков другие еще нервознее становятся.
Как ни странно, но Ольга с Людой держатся как-то даже лучше. Бледные сидят, но на прочих с ноткой некоего торжества поглядывают: ну как настроение, какие впечатления? И свет специально включать не торопятся.
Ну а когда фонарь заморгал, и ночные звуки потихоньку прорезаться стали — тут атеисты и не выдержали растущего напряжения. Как-то молча, не сговариваясь, собрались и уехали. И всю дорогу до общежития так и молчали, все шестеро. Не о чем было разговаривать.
4. Дрын: восставший из ада
Дрын — это прозвище. Возможно, когда-то образованное от фамилии, которую теперь уже никто не помнил, оно удивительно подходило этому высокому, нескладному и флегматичному парню. Дрын принадлежал к породе вечных студентов и давно уже стал достопримечательностью лиаповской общаги. Поступил этот реликтовый гуманоид в ЛИАП не то восемь, не то девять лет назад — трижды его отчисляли, дважды он восстанавливался, но все эти годы умудрялся квартировать в институтском общежитии, несмотря на многократные попытки трех сменившихся за этот срок комендантов его выселить.Назвав Дрына флегматиком, я ему немного польстил. Если, например, вкатить гигантской галапагосской черепахе слоновью дозу реланиума или еще чего-либо тормозящего и расслабляющего — то и тогда она, черепаха, будет выглядеть на фоне Дрына резвушкой-хохотушкой.
По общаге и институту рассказывали про него многочисленные байки, отчасти правдивые, отчасти чистейшей воды фольклор: как Дрын умеет спать; как Дрын сдает экзамены; как Дрын бродит вечерами по общаге в поисках пропитания; как Дрын проходил лабораторный практикум у доцента Разумовского (Разумовский, большого ехидства человек, тоже был фигурой легендарной и история его поединка с непробиваемо-апатичным Дрыном долго служила утешением пострадавшим от доцента первокурсникам). Много чего говорили про Дрына — он ни на что не обижался. Обидеть его или поссориться с ним было практически нереально.
Но в описываемое время для Дрына настали тяжелые дни. В очередной раз отчисленный в начале лета, недавно он попался коменданту и был изгнан с позором из общежития; хуже того, инквизитор-комендант конфисковал и запер в своей каптерке дрыновскую раскладушку, с которой тот последнее время кочевал по комнатам многочисленных друзей и знакомых.
А свободных коек в общежитии осенью просто не было — многие приезжие абитуриенты успешно стали первокурсниками и сильно потеснили старожилов общаги. Потом-то, в течении года, проблема помаленьку утрясется: одних отчислят, других за те или иные прегрешения выселят, третьи вступят в брак с питерцами и съедут сами, а кто-то и сбежит на съемную квартиру, не выдержав трудностей быта. Но до тех пор Дрыну надо было как-то продержаться, и уж по меньшей мере ближайшие ночи стоило провести где-нибудь поодаль, не пробуждая в коменданте дикого зверя.
Поэтому, когда Андрюша от имени Ольги с Людой предложил гонимому Дрыну пожить несколько дней в нехорошей квартире, тот без колебаний согласился. Честное предупреждение, что с квартирой что-то не так, не произвело на Дрына никакого впечатления. На него вообще ничего и никогда не производило впечатления. Он просто взял один из двух комплектов ключей и отправился по указанному адресу…
И как-то так получилось, что неделя та была и у девчонок, и у Андрюшки сильно загружена: то лабораторные шестой парой, да такие, что пропустить невозможно; то культпоход в «Погребок» — тоже за две недели планировали, отменять жалко. В результате, найти Дрына и расспросить — ну как там? — никак не удавалось. Тем более что Дрын на занятия, ясное дело, не ходил и отловить его можно было только где-нибудь поблизости: в институтской читалке, в столовой или курилке.
Три дня Андрей с ним в этих вероятных местах появления пытался встретиться — бесполезно, нету Дрына. Вечером в общаге спрашивает:
— Дрына видели?
— Да здесь где-то шляется…
— Где здесь?
— Да на втором этаже вроде…
На втором этаже Андрюшу послали на третий, оттуда — на первый, с первого — в пивбар «Висла», вроде бы Дрын с кем-то туда этим вечером собирался.
Утомившись от беготни, на поиски в «Вислу» Андрей не отправился, а стал допрашивать народ конкретно: собственно, когда Дрына в последний раз видели? И выяснил, что видели конкретно позавчера, наутро после временного его переселения на улицу Чайковского — ходил по общаге, неудачно пытаясь занять рубль, и вид имел хмурый, вялый и невыспавшийся (то есть такой, как и обычно). А потом просто пропал.
Андрюша к девчонкам: Дрын не появлялся, не звонил? Нет, отвечают, самим любопытно, дважды звонили — никто трубку не берет.
Позже, уже к полуночи, спустились вниз к вахте, снова позвонили — ни ответа, ни привета. Исчез Дрын, испарился. Надо ехать, но ночью совершенно не хочется. Не тянет почему-то темной ночью в нехорошую квартиру, бесследно растворившую почти двухметрового парня. Стали друг друга успокаивать — загулял, засиделся в гостях, с кем не бывает. И сами себе не очень-то верили. Не на что было гулять Дрыну, и в гости за пределы общежития ходить не к кому…
Поехали на следующий день, в самое светлое время, плюнув на занятия, опять вшестером и почти в том же составе. Только Катюха отказалась, попросив вернуть образок, если получится. Взамен нее под знамена воинствующего материализма призвали Дениса Веткина, парня высокого и плечистого, но очень мягкого, даже робкого, большого любителя кошек. Впрочем, не бывав в квартире, на экспедицию согласился он охотно, считая все это весьма забавным, вроде верчения блюдца или гадания при свечах…
Долго, минут пять, стояли шестеро атеистов на лестничной площадке, пытаясь уловить хоть какие-то звуки из-за запертой двери — тишина была там мертвая. Наконец, Денис взял ключи у робеющей Люды, отпер дверь и решительно вошел внутрь, за ним протиснулись остальные, гораздо медленнее и осторожнее.
— Ну вот, все в порядке, — не разуваясь, Денис пересек прихожую и вошел в открытую дверь комнаты, — э-э, да у вас тут окно разбито, похоже, хорошо наш Дрын погу… — Денис осекся на полуслове, по инерции сделал еще шаг и застыл. Девчонки и Андрей зашли и тоже остановились у порога.
— Ой, — пискнула Оля.
Больше никто ничего не сказал…
… Окно действительно было разбито, сквозняк шевелил полузадернутые занавески, осколки остро поблескивали на дубовом паркете. Но никто не обращал на них внимания, потому что на нерасстеленной кровати лежал вытянувшийся во весь рост Дрын. Он мог показаться спящим, если бы не давно запекшаяся, почерневшая кровь на верхней половине лица… Несколько так же запекшихся кровавых пятен виднелись и на покрывале кровати.
— П-послушайте, здесь нельзя ничего т-трогать, н-надо позвонить, вызвать… — Андрюша бочком двинулся в прихожую, к телефону.
И тут его растерянный лепет и потрясенное молчание остальных прервал громкий и зловещий звук, резанувший по натянутым нервам, — бом-м-м! — все вздрогнули и невольно обернулись — бом-м-м…, бом-м-м…, бом-м-м… — часы мрачно отбивали полдень.
— А-а-а-а-а-а-а!!!! — истошный вопль Ольги заставил кампанию шарахнуться в другую сторону. Под заунывный бой часов тело Дрына медленно принимало вертикальное положение…
Через секунду они оказались уже в прихожей, сгрудившись у выходной двери. Но замок был с защелкой — дверь не открывалась, дрожащие пальцы крутили бронзовую шашечку не в ту сторону… Людмила оглянулась и потеряла сознание второй раз в жизни. Лицо и верхнюю часть туловища севшей на кровати фигуры искажали страшные судороги; окровавленная, с закрытыми глазами голова все дальше откидывалась назад под совершенно невозможным для живого углом…
Ситуация грозила коллективным помешательством; и в этот момент, перекрывая несмолкаемый Ольгин вой, Дрын оглушительно чихнул.
И открыл глаза.
Картина пятая: те же и Дрын
Все. (неуверенно, толпясь у дверей) Дрын??!
Дрын. (зевая и явно собираясь чихнуть еще) Э-у-ы-э…
Все. (не решаясь подойти) Ты живой???
Дрын.(ощупывая себя и растягивая гласные, как рабовладелец-южанин из романа М.Митчелл): Ну-у-у, вро-о-оде…
Ольга. (крайне подозрительно) А почему весь в крови??
Дрын. (недоуменно) В ка-а-акой… (слезает с кровати, неуверенно подходит к зеркалу, ощупывает лоб)… а-а-а, ну-у-у э-э-то…
Все.(помаленьку убеждаясь, что не врет — действительно жив) Ну ты, Дрын, даешь…
5. Дрын: изгнание бесов
Толку от воскресшего было не добиться и общий диалог распался: Иришка и Ольга копошились над приходящей в себя Людмилой; Ольга-вторая безуспешно пыталась найти аптечку; чихающий Дрын удивленно изучал себя в зеркале; одолевший наконец замок Андрюша посовещался с Денисом и отправился в близлежащий магазин — потрясенная душа требовала (вернулся быстро, горбачевский поход на водку еще не начался).Минут через сорок пять, за скромным столом (бутылка водки, бутылка «Совиньона», на закуску сушки, полбатона, банка ставриды и найденный в холодильнике сыр) компания стала снова расспрашивать отмытого от устрашающей кровавой маски Дрына. Делом это было нелегким, он больше налегал на еду и водку, а рассказчик всегда был из него никудышный. Медленно, очень медленно из сыпавшихся градом вопросов и состоящих в основном из междометий ответов сложилась примерно такая история:
Ничего подозрительного и смущающего разум в квартире Дрын не заметил. Да и не искал — попросту пришел и лег спать. Головы жгучих брюнетов ему на кровати не мерещились, дышалось легко и свободно, на подозрительное поскрипывание паркета не обратил внимания, как и на блуждающий по комнате взгляд ковбоя-одиночки. И тем не менее спал из рук вон плохо, более того, почти всю ночь не мог уснуть — любой из знакомых Дрына такому факту просто бы не поверил.