Страница:
Буйносов (Меншикову). Буйносовы в шестой книге вписаны, Александр Данилович, и с нами восемнадцать княжеских фамилий. Бесчестья чтоб не было множеству столь великих родов – дать бы ему, Ваське, графский титул поскорее.
Меншиков. Дадим, дадим, это нам раз плюнуть.
Петр (Мишке). Давно прибыл из Амстердама?
Мишка. Вчерась ночью, великий государь.
Петр. Чему там научился?
Мишка. Математике, фортификации, кораблестроению, как было приказано.
Петр. Будешь держать экзамен на офицерский чин.
Мишка. Слушаюсь, великий государь.
Петр (берет со стола сверток – чертеж). Посмотрим. (Разворачивает.) Кто чертил? Не врать, – проверю… Это что?
Мишка. Парус.
Петр. Дурак. Как сей парус называется?
Абдурахман (шепотом). Грот…
Мишка. Грот-парус.
Петр. А это что?
Абдурахман (подсказывает). Бом-брамсель…
Мишка. Бом… парус…
Петр. Ты, я вижу, в Амстердаме из кабаков не вылезал.
Мишка. Вылезал.
Абдурахман. Говорят тебе, – бом-брамсель.
Петр (поймал Абдурахмана за ухо). Держи экзамен. (Указывая на чертеж.) Это что?
Абдурахман (бойко). Бом-брам-стеньга.
Петр. Это?
Абдурахман. Эзель-копф-брам-стеньга.
Петр. Это?
Абдурахман. Брам-рей… Стеньга… Топ-стеньга… Все сие есть полное парусное вооружение трехмачтового стопушечного фрегата «Ингерманландия», спущенного в августе месяце с петербурхской верфи…
Петр. Сукин сын! Все знает! Чертил кто?
Абдурахман. Я.
Петр. А! Помню, – Абдурахман?
Абдурахман. Абдурахман, точно так.
Петр. Ну, если ты мне так же ответишь по математике и фортификации, навешу тебе офицерский кортик. А княжонка твоего – к тебе же матрозом.
Абдурахман. Отвечу, Петр Алексеевич.
Меншиков (который, встав из-за стола, слушал экзамен и нечаянно под лавкой увидел валенки). Мин херц, здесь Алексей Петрович. Его валенки.
Петр. Чего ж он от меня прячется? Я на него не сердит.
Буйносов. Царевич пьяный приехал, едва в дверь проводили. В чулане спит.
Петр. Разбуди. Выспится после святок.
Князь-папа (поднимая чашу, гнусавит нараспев). Во здравие отца нашего всепьянейшего Ивашки Хмеля и матери нашей, аки адское пламя, распаляющей помышления наши, всеблуднейшей Венус…
Екатерина (пляшет одна).
Петр. Что-нибудь он здесь говорил?
Буйносов. Чепуху, одну чепуху… Мы уж его стыдили… И рот уж не знали чем заткнуть… Спьяну, все спьяну.
Меншиков. Сумнительно, чтоб только спьяну.
Алексей. Больной я… Головой немощен, телом хил… Чахотка у меня… Отец, отпусти за границу.
Петр. За границу? Истинно, ты весьма пьян, Алексей… Бежать от меня хочешь?
Алексей. Нет!
Петр. Я к тебе добр. С чего же ты? Что спрашиваю с тебя много? Так с кого же и спрашивать!
Алексей. Ничего мне не надо… Отрекаюсь от наследства… Не хочу царствовать… Отпусти за границу…
Петр (бешено). В чулан ступай! Юродивый!.. Тварь презренная!
Екатерина (бросаясь к Петру). Успокойся… Не гневайся, свет мой… Не стоит он твоего гнева… (Гладя его голову.) Ну вот, ну вот… Все знают, – другого такого дорогого не найти на свете… Поедем веселиться в другое место…
Картина седьмая
Картина восьмая
Картина девятая
Меншиков. Дадим, дадим, это нам раз плюнуть.
Петр (Мишке). Давно прибыл из Амстердама?
Мишка. Вчерась ночью, великий государь.
Петр. Чему там научился?
Мишка. Математике, фортификации, кораблестроению, как было приказано.
Петр. Будешь держать экзамен на офицерский чин.
Мишка. Слушаюсь, великий государь.
Петр (берет со стола сверток – чертеж). Посмотрим. (Разворачивает.) Кто чертил? Не врать, – проверю… Это что?
Мишка. Парус.
Петр. Дурак. Как сей парус называется?
Абдурахман (шепотом). Грот…
Мишка. Грот-парус.
Петр. А это что?
Абдурахман (подсказывает). Бом-брамсель…
Мишка. Бом… парус…
Петр. Ты, я вижу, в Амстердаме из кабаков не вылезал.
Мишка. Вылезал.
Петр идет к свечке, чтобы закурить трубку.Громче, Абдурахман.
Абдурахман. Говорят тебе, – бом-брамсель.
Петр (поймал Абдурахмана за ухо). Держи экзамен. (Указывая на чертеж.) Это что?
Абдурахман (бойко). Бом-брам-стеньга.
Петр. Это?
Абдурахман. Эзель-копф-брам-стеньга.
Петр. Это?
Абдурахман. Брам-рей… Стеньга… Топ-стеньга… Все сие есть полное парусное вооружение трехмачтового стопушечного фрегата «Ингерманландия», спущенного в августе месяце с петербурхской верфи…
Петр. Сукин сын! Все знает! Чертил кто?
Абдурахман. Я.
Петр. А! Помню, – Абдурахман?
Абдурахман. Абдурахман, точно так.
Петр. Ну, если ты мне так же ответишь по математике и фортификации, навешу тебе офицерский кортик. А княжонка твоего – к тебе же матрозом.
Абдурахман. Отвечу, Петр Алексеевич.
Меншиков (который, встав из-за стола, слушал экзамен и нечаянно под лавкой увидел валенки). Мин херц, здесь Алексей Петрович. Его валенки.
Петр. Чего ж он от меня прячется? Я на него не сердит.
Буйносов. Царевич пьяный приехал, едва в дверь проводили. В чулане спит.
Петр. Разбуди. Выспится после святок.
Буйносов уходит.Что приумолкли? Святки хороните. (Заводит музыкальный ящик.)
Князь-папа (поднимая чашу, гнусавит нараспев). Во здравие отца нашего всепьянейшего Ивашки Хмеля и матери нашей, аки адское пламя, распаляющей помышления наши, всеблуднейшей Венус…
Екатерина (пляшет одна).
Меншиков. Чистая Венус, мин херц. Петр. Ах, хороша, хороша… Катерина, осторожнее…
Купидон, стрелой пырнувши,
Сам смеется, ах, злодей…
Купидона не боюся
Сих проказливых затей.
Алексей входит, бросается к Петру.Алексей. Отец! Обезумел я от пьянства, от страха… Сам не знаю, что говорю.
Петр. Что-нибудь он здесь говорил?
Буйносов. Чепуху, одну чепуху… Мы уж его стыдили… И рот уж не знали чем заткнуть… Спьяну, все спьяну.
Меншиков. Сумнительно, чтоб только спьяну.
Алексей. Больной я… Головой немощен, телом хил… Чахотка у меня… Отец, отпусти за границу.
Петр. За границу? Истинно, ты весьма пьян, Алексей… Бежать от меня хочешь?
Алексей. Нет!
Петр. Я к тебе добр. С чего же ты? Что спрашиваю с тебя много? Так с кого же и спрашивать!
Алексей. Ничего мне не надо… Отрекаюсь от наследства… Не хочу царствовать… Отпусти за границу…
Петр (бешено). В чулан ступай! Юродивый!.. Тварь презренная!
Екатерина (бросаясь к Петру). Успокойся… Не гневайся, свет мой… Не стоит он твоего гнева… (Гладя его голову.) Ну вот, ну вот… Все знают, – другого такого дорогого не найти на свете… Поедем веселиться в другое место…
Алексея утаскивают.Петр. Катерина, матка моя, спасибо. Едем отсюда… Всешутейшие… Надевай маски. Жениха с невестой в сани. Романа Борисовича с нами же в сани… Одевайте его чертом…
Картина седьмая
Комната в замке Сент-Эльмо в Неаполе. У окна сидит Фроська, в халате, неприбранная. У стола Алексей, пишет.
Фроська (раскладывая карты). Опять дальняя дорога, на сердце пиковый король… А ты говоришь – карты врут. (Облокотилась, глядит в окошко.) Господи, господи… Полгода смотрю на это море, ничего хорошего, одна простуда. Алеша, куда же дорога-то? Домой, что ли? Брось писать, кому ты все пишешь?
Алексей. Сенаторам пишу… Императорский курьер скачет в Питербурх, он и передаст тайно… Сенаторы меня любят… Князь Мосальский любит, князь Мышецкий любит, князь Ростовский любит. Еще напишу митрополитам, а они шепнут попам, а попы – прихожанам… Все будет, как я захочу. Меня чернь любит.
Фроська. Опять во сне видела, – ем студень. Почему здесь пища такая вредная, Алеша? Как итальянцы терпят? Не привыкну вовек, и так уж юбки сваливаются…
Алексей. Потерпи, Фрося. Все будет хорошо. Император даст мне войско. Турки поднажмут из Крыма. Да шведы опять поднажмут… Англичане мне денег обещали… Чернь за меня, духовенство за меня… Половина сенаторов за меня…
Фроська. Много спишь, Алеша, у тебя в головке путается. Никто тебе войско не даст, и денег не дадут…
Алексей. Дура, рыжая дура!.. Много ты понимаешь в европейской политик…
Фроська. Дура, – а зачем сюда привез? Я же не просила… (Глядит в окно.) Ну, опять чертушка идет.
Алексей. Кто?
Фроська. Да все они же – Петр Андреевич Толстой.
Алексей. Сатана! (Сует по карманам письма, комкает черновики, бросает в камин.) Подосланный! Сатана!
Фроська. Все к тебе подосланные. Скоро уж я буду подосланная… Он вчерась говорил, – государь его послал в Италию купить подешевле идолов старинных, мраморных, да картин разных мастеров…
Алексей. Врет он! А ты поверила? Не хочу его видеть. Ну его к черту! (Уходит в боковую дверь.) Фроська раскладывает карты, напевает. Входит Толстой.
Толстой. Здравствуй, Ефросинья… Одна?
Фроська. Спит.
Толстой (подсаживаясь). Ну, говорила с ним?
Фроська. Не хочет он ехать… И не приставай с этим. Император нам громадное войско дает.
Толстой. Кто это тебе сказал?
Фроська. Да уж знаем, – обещано.
Толстой (берет у нее колоду, бросает на пол). Дура, не картам верь. Мне верь. Император обещал нам выдать царевича.
Фроська. Нет! Пугаете.
Толстой. Наложим цепи на него, на тебя, повезем в мужицкой телеге об одну конь, – что хорошего… А вернется своей волей, государь отпишет царевичу город Углич али Новгород на воеводство… Тебе деревеньку дадим душ в полтораста… Такой-то и жить в довольстве… Молодая, пышная… Шейка-то у тебя беленькая, лебединая. (Потянулся поцеловать.)
Фроська. Пусти… Не про тебя это…
Толстой. Ну, как по такой шейке да топором тяпнут? Жалко.
Фроська (отшатнулась). Сатана… Сатана…
Толстой. Не вернешься добром, спознаешься с топором. Иди к нему.
Фроська (дрожит, всхлипывает). При вас он со мной говорить не захочет.
Толстой. Я пойду по крепостным стенам похожу… Без канители, Ефросинья, чтоб ответ был сейчас. (Уходит.)
Фроська (приотворяет дверь). Алексей Петрович, он ушел…
Алексей. Ушел? Сатана…
Фроська. А ну вас обоих, право… Через вас такие муки терпеть… Не хочу больше здесь жить – вот и весь сказ… Который месяц в бане не парилась.
Алексей (подозрительно). Что он тебе говорил?
Фроська. В Москве теперь крыжовник поспел. Девки в огородах на качелях качаются.
Алексей. Что крыжовник… Все у нас будет. Про здоровье отца он ничего не говорил? Я знаю: отцу года не прожить, гниет заживо.
Фроська. Лучше я дома полы буду мыть. Лучше мне дома куски по дворам сбирать, чем томиться в этой могиле… Думаешь – император тебе войско даст? Как же, жди… Император обещался тебя выдать государю…
Алексей. Врешь! Тебе Толстой это сказал?.. Тебя Толстой подослал? Отвечай, сука! (Кинулся на нее, опрокинул на кровать, начал душить.) Заодно с ним, заодно!
Фроська (вырвавшись). Черт с тобой! Одна уеду… Оставайся, сумасшедший, оставайся – лягушек жрать… Ни денег тебе не дадут, ни войска… Все равно, чеп на шею набьют, увезут на худой телеге… Поганый… (Идет к дверям.)
Фроська. Не плачь, свет мой, не плачь. Разве я тебе зла желаю? От тебя под сердцем ношу. Поедем домой. Государь тебя простит. Нам город подарит, – русский, с плетнями-огородами, с белыми церквами, во садах, с монастырьком над речкой… Заживем… Поедем, свет, вернемся…
Алексей. Ох, тошно…
Фроська. Обещай. Не сходя с места… Целуй крест… (Вытаскивает нашейный крест, дает целовать.)
Алексей. Уйди, Толстой. Не сразу петлю на меня накидывай. Дай подумать… Господи, с мыслями дай собраться.
Толстой. Слушаю, царевич. (Пятится к двери, кланяясь.)
Фроська (раскладывая карты). Опять дальняя дорога, на сердце пиковый король… А ты говоришь – карты врут. (Облокотилась, глядит в окошко.) Господи, господи… Полгода смотрю на это море, ничего хорошего, одна простуда. Алеша, куда же дорога-то? Домой, что ли? Брось писать, кому ты все пишешь?
Алексей. Сенаторам пишу… Императорский курьер скачет в Питербурх, он и передаст тайно… Сенаторы меня любят… Князь Мосальский любит, князь Мышецкий любит, князь Ростовский любит. Еще напишу митрополитам, а они шепнут попам, а попы – прихожанам… Все будет, как я захочу. Меня чернь любит.
Фроська. Опять во сне видела, – ем студень. Почему здесь пища такая вредная, Алеша? Как итальянцы терпят? Не привыкну вовек, и так уж юбки сваливаются…
Алексей. Потерпи, Фрося. Все будет хорошо. Император даст мне войско. Турки поднажмут из Крыма. Да шведы опять поднажмут… Англичане мне денег обещали… Чернь за меня, духовенство за меня… Половина сенаторов за меня…
Фроська. Много спишь, Алеша, у тебя в головке путается. Никто тебе войско не даст, и денег не дадут…
Алексей. Дура, рыжая дура!.. Много ты понимаешь в европейской политик…
Фроська. Дура, – а зачем сюда привез? Я же не просила… (Глядит в окно.) Ну, опять чертушка идет.
Алексей. Кто?
Фроська. Да все они же – Петр Андреевич Толстой.
Алексей. Сатана! (Сует по карманам письма, комкает черновики, бросает в камин.) Подосланный! Сатана!
Фроська. Все к тебе подосланные. Скоро уж я буду подосланная… Он вчерась говорил, – государь его послал в Италию купить подешевле идолов старинных, мраморных, да картин разных мастеров…
Алексей. Врет он! А ты поверила? Не хочу его видеть. Ну его к черту! (Уходит в боковую дверь.) Фроська раскладывает карты, напевает. Входит Толстой.
Толстой. Здравствуй, Ефросинья… Одна?
Фроська. Спит.
Толстой (подсаживаясь). Ну, говорила с ним?
Она фыркает.Надо кончить это дело. Царевич по своей воле должен вернуться.
Фроська. Не хочет он ехать… И не приставай с этим. Император нам громадное войско дает.
Толстой. Кто это тебе сказал?
Фроська. Да уж знаем, – обещано.
Толстой (берет у нее колоду, бросает на пол). Дура, не картам верь. Мне верь. Император обещал нам выдать царевича.
Фроська. Нет! Пугаете.
Толстой. Наложим цепи на него, на тебя, повезем в мужицкой телеге об одну конь, – что хорошего… А вернется своей волей, государь отпишет царевичу город Углич али Новгород на воеводство… Тебе деревеньку дадим душ в полтораста… Такой-то и жить в довольстве… Молодая, пышная… Шейка-то у тебя беленькая, лебединая. (Потянулся поцеловать.)
Фроська. Пусти… Не про тебя это…
Толстой. Ну, как по такой шейке да топором тяпнут? Жалко.
Фроська (отшатнулась). Сатана… Сатана…
Толстой. Не вернешься добром, спознаешься с топором. Иди к нему.
Фроська (дрожит, всхлипывает). При вас он со мной говорить не захочет.
Толстой. Я пойду по крепостным стенам похожу… Без канители, Ефросинья, чтоб ответ был сейчас. (Уходит.)
Фроська (приотворяет дверь). Алексей Петрович, он ушел…
Алексей. Ушел? Сатана…
Фроська. А ну вас обоих, право… Через вас такие муки терпеть… Не хочу больше здесь жить – вот и весь сказ… Который месяц в бане не парилась.
Алексей (подозрительно). Что он тебе говорил?
Фроська. В Москве теперь крыжовник поспел. Девки в огородах на качелях качаются.
Алексей. Что крыжовник… Все у нас будет. Про здоровье отца он ничего не говорил? Я знаю: отцу года не прожить, гниет заживо.
Фроська. Лучше я дома полы буду мыть. Лучше мне дома куски по дворам сбирать, чем томиться в этой могиле… Думаешь – император тебе войско даст? Как же, жди… Император обещался тебя выдать государю…
Алексей. Врешь! Тебе Толстой это сказал?.. Тебя Толстой подослал? Отвечай, сука! (Кинулся на нее, опрокинул на кровать, начал душить.) Заодно с ним, заодно!
Фроська (вырвавшись). Черт с тобой! Одна уеду… Оставайся, сумасшедший, оставайся – лягушек жрать… Ни денег тебе не дадут, ни войска… Все равно, чеп на шею набьют, увезут на худой телеге… Поганый… (Идет к дверям.)
Алексей кинулся за ней, удерживает.Алексей. Погоди. Куда ты… Свет мой… Да как же я без тебя! Сядь… Потолкуем… Страшно мне, Фрося… Люди злы. Император со мной ласков, турецкий посол ласков, английский и того ласковее… Я все понимаю… Ну и пускай их берут, что хотят… Много ли нам с тобой нужно? Покой, да тишина, да радость…
Фроська. Не плачь, свет мой, не плачь. Разве я тебе зла желаю? От тебя под сердцем ношу. Поедем домой. Государь тебя простит. Нам город подарит, – русский, с плетнями-огородами, с белыми церквами, во садах, с монастырьком над речкой… Заживем… Поедем, свет, вернемся…
Алексей. Ох, тошно…
Фроська. Обещай. Не сходя с места… Целуй крест… (Вытаскивает нашейный крест, дает целовать.)
Толстой осторожно входит.Толстой. Батюшка твой, Петр Алексеевич, мне со слезами говорил: выручи сына моего, чтоб не брал он на себя страшного греха… Чтоб именем твоим, Алексей Петрович, как сто лет назад именем Григория Отрепьева, русская земля не была б разорена из конца в конец и попрана иноземцами, так что и жилого места было не найти. Тягостен тебе царский венец – живи партикулярно. Отпиши себе города, забавляйся, чем хочешь. Но беги из Европы, царевич. Того не ведаешь, что именем твоим готовятся кровавые дела.
Алексей. Уйди, Толстой. Не сразу петлю на меня накидывай. Дай подумать… Господи, с мыслями дай собраться.
Толстой. Слушаю, царевич. (Пятится к двери, кланяясь.)
Картина восьмая
Летний сад в месте скрещения Невы с Фонтанкой. Угол летнего дворца. За садовым столом – Петр с трубкой. Около – строительные рабочие, подрядчик, инженер.
Петр (подрядчику). С божьей помощью, с божьей помощью! Ты не виляй с божьей помощью… (Указывает на развернутый план города.) На мысу Васильевского острова ставим Академию наук и рядом Камер-коллегию. За ними – поперек, на запад по компасу и вдоль острова, с норда на зюйд – роем каналы.
Старик рабочий. Вода-то, слышь, поднимется в наводнение, – по каналам ей способнее разливаться… Это правильно, Петр Алексеевич…
Петр. Землею из тех каналов на Васильевском острове будем поднимать набережные берега.
Подрядчик. Ох, работ много, справимся ли…
Петр. Надо – справишься, а не справишься – жалеть будешь.
На площадку выбегают, играя в жмурки, Екатерина, Ольга, Антонида, Авдотья и несколько фрейлин, Меншиков, Шереметев, Буйносов, Шафиров, Ягужинский, Поспелов и несколько молодых офицеров. Две девочки – Елизавета и Екатерина – подбегают к Петру.
Екатерина-дочь. Фатер, ком шпилен, ком,[94] ну, пожалуйста…
Елизавета. Папа, алён жуе авек ну…[95] Петр. Сейчас, приду, бегите, бегите…
Девочки отбегают к играющим.
Екатерина (поймала Шереметьева, срывает с него платок). Господин фельдмаршал! Зачем поддаетесь?.. Вам гореть…
Шереметев. Горю, государыня, горю…
Екатерина. Горю, горю… Дайте завяжу вам глаза покрепче, Борис Петрович.
Шереметев. Игра отменная.
Екатерина. Игра отменная. Ловите…
Шереметев. Где уж мне… ловить пойманное… (Идет с завязанными глазами.)
Авдотья (около нее). Долго ли застудиться, матушка государыня, от реки такой сквозняк.
Буйносов (около скамьи). Не приставай ты с глупостями.
Авдотья. Оставь меня. От излишнего пота, государыня матушка, шалфей надо пить.
Буйносов. Ну, что ты несешь, помолчи. Авдотья.
Авдотья. Оставь меня, я статс-дама, что хочу, то и говорю.
Абдурахман. Яхта «Не тронь меня» благополучно бросила якорь в Кронштадте, особых происшествий не было, в Штетине ваш посол передал мне на борт запечатанное письмо. (Подает.)
Петр (инженеру и рабочим). Идите. Около бельведера стоит солдат, попросите у него по чарке водки и по огурцу.
Голоса. Спасибо, Петр Алексеевич.
Абдурахман. Весь обратный путь был ветер зюйд-вест, свежий.
Петр (крякает от удовольствия). Свежий! Эх, хорошо! (Читает письмо, нахмурился, обернулся.) Данилыч… (Абдурахману.) Позови светлейшего. (Встает.)
Петр (снимая платок). В Карлсбаде одна мадамка, на тебя маленько похожая.
Екатерина. На тебя маленько похожая…
Петр. Да уж где нам, старикам…
Екатерина. Напрасно затеяли, что старики. Молодым гребнем только волосы издерешь, старый гребень лучше чешет. (Смеется.)
Петр (Алексею). Ну что, привыкаешь к нашему парадизу?[96] – Повеселел, вижу, маленько.
Алексей. Приятно здесь, истинный парадиз.
Петр (Меньшикову). Данилыч… (Отходит с ним к дому.) Вот что пишет Матвеев… «Король Карл под видом графа Норда покинул Турцию. В Вене имел свидание с императором и просил денег, и ему дали. После чего под видом графа Норда поехал в Берлин и имел свидание с великим курфюрстом. В Берлине денег ему не дали, но обещали помощь. После чего король Карл тайно проехал в шведскую крепость Штральзунд и там набирает войско».
Меншиков. Мин херц, ничего у него из этого не выйдет… Шведам воевать надоело, и пуще всего надоел им Карл.
Петр. Покудова не будет вечного мира, покоя нам нет ни на море, ни на суше. Не в шведах беда, – в тех, кто за шведами стоит.
Меншиков. Галёр надо строить больше, в них вся сила, иностранцы до этого еще не додумались. Осенью, как шведскому флоту заходить в шхеры, мы его тут бы и взяли на этих лодках.
Петр (Толстому, который с бумагами под мышкой показался из-за угла дворца). Ты зачем?
Толстой. Прости, государь, позволь тебя потревожить. (Показывает глазами на Алексея, шепчет.)
Алексей (останавливает ее). Всех ты лаской даришь, всех озаряешь, как солнышко… Государыня…
Екатерина. Что еще? Город тебе на кормление дали, дворец тебе строят… Деньжонок, что ли, нет?
Алексей. Душа изныла. С ума схожу. Спаси, спаси… (Падает на колени, ловит губами подол ее платья.)
Екатерина. Нехорошо так, встань, Алексей Петрович.
Алексей. Спаси Ефросиньюшку.
Екатерина. Кого?
Алексей. Тогда в марте месяце Ефросиньюшку я в Берлине оставил, брюхатую. Дороги были непроезжие, и она занемогла. А Толстой меня торопил. Потом я писал и молил, чтобы ее привезли поскорее… Вчерась она приплыла из Штетина, ее с корабля взяли и прямо увезли в крепость. Толстой ей розыск чинит. Ей, бывало, грубого слова не скажешь, а ее в застенок, на дыбу… Ох!..
Екатерина. Не плачь, перестань… Ох, эти дела… Ладно уж, скажу отцу.
Алексей. Следочки твои буду целовать.
Ольга (появляясь с Антонидой). Не смей, не смей, Тонька…
Антонида. Ты лучше меня знаешь этикет!
Ольга. Царей спрашивать нельзя… Надо обиняком. (Громко.) Ах, я вне себя, ах, я в восторге!
Екатерина. Что вы, дамы?
Ольга. Кавалеры подбивают кататься на парусах, ваше величество.
Антонида. С музыкой, ваше величество.
Екатерина. С музыкой! И я хочу тоже с музыкой.
Алексей. Мне-то что, – Вяземский мне не друг.
Буйносов. Подьячий Еварлаков привезен из Москвы в цепях. Царевич, не выдавай меня.
Алексей. Я никого не выдавал, зря брешешь.
Буйносов. Бог тебя простит, как ты своих друзей перед отцом оговариваешь… Поп Филька под кнутом помер, знаешь? Юродивого Варлаама, что жил у тебя, на колесе кончили.
Алексей. Отвяжись от меня к черту, пес…
Буйносов. Я пытки боюсь. Донесешь на меня – я со страху наговорю, чего и не было… а чего и было… Помнишь, как ты кричал: «Отцу смерти хочу… Царских министров на сковороде зажарю…»
Алексей. Дьявол, дьявол проклятый…
Буйносов. Слабый ты человек, Алексей Петрович…
Петр (выходя из дворца, вместе с Толстым). Алексей!
Алексей. Батюшка милостивый…
Петр. Веселые дела узнал про тебя, зон…[97] (Садится.) Не однажды писал я тебе… Много тебя бранил… Сколько раз к разуму твоему, к совести твоей стучался… Ничто не успело, – все напрасно… Что ты за человек есть?
Алексей. Вашей воле я всегда покорен, батюшка.
Петр. Лжешь! Как у лютого змея, душа твоя под человечьей личиной. Молчи, зон, лучше слушай. Я не щадил людей, я и себя не щадил, ибо нужно было много сделать… Что не домыслил, что дурно сделано, – виноват. Но за отечество живота своего не жалел. Ты ненавидишь дела мои… Молчи, молчи, зон… Ты ненавидишь все сделанное нами и по смерти моей будешь разорителем всех дел моих. Более верить тебе не могу. Да и хотя бы и захотел поверить – тебя принудят к оному любезные тебе иноземцы, да свои – бояре, да попы ради тунеядства своего… Говорим мы в последний раз… Помысли ж, как могу тебя, непотребного, пожалеть, – не станет ли жалость отцовская преступлением горшим перед людьми, перед отечеством!
Толстой. Алексей Петрович, по вашем прибытии государь поверил, что вы ему все, как на исповеди, открыли.
Алексей. Все, все открыл… Я всех выдал… Одного запамятовал – князя Буйносова.
Толстой (усмехаясь). Сей нам известен.
Алексей. Батюшка, окажите милость последнюю Дайте мне согласие на брак с Ефросиньей.
Петр. С Ефросиньей?
Толстой. Курьезите!
Петр. Нет, на брак я тебе согласия не дам.
Алексей. В монастырь меня хотите? Молод я еще для схимы.
Петр. Нет, и не в монастырь. (Толстому.) Прочти ему.
Толстой (читает). «На розыске жившая с царевичем девка Ефросинья сказала за собой „слово и дело“.
Алексей (болезненно вскрикнул). Сама сказала? Нет! Не поверю.
Толстой. «Вышеназванная девка сказала – царевич-де говаривал в Неаполе часто: „Меня-де австрийский император любит, он мне войско даст, и английский король меня любит, и турецкий султан обещал помочь“. И еще говаривал: „Хотят, чтоб я отрекся от престола, – я любое письмо дам, это-де не запись с неустойкой, дам, да и назад возьму… А мне только шепнуть архиереям, архиереи шепнут попам, а те прихожанам, все обернется, как я захочу… Меня чернь любит“. И говорил еще: „А захотят сослать в монастырь – я пойду: клобук не гвоздем к голове прибит…“
Петр. Ты говорил все это?
Алексей. И не говорил, и не думал, и во сне не видал.
Петр. Лжешь, зон, лжешь… Сам я не отважусь такую тяжкую болезнь лечить… Посему вручаю тебя суду сената.
Алексей. Смилуйся!.. Поверь в последний раз… Оправдаюсь…
Петр. Стража…
Толстой. Господин поручик.
Петр. В железо его.
Алексей. Отец, пожалей! Отец, не вели пытать!
Петр (подрядчику). С божьей помощью, с божьей помощью! Ты не виляй с божьей помощью… (Указывает на развернутый план города.) На мысу Васильевского острова ставим Академию наук и рядом Камер-коллегию. За ними – поперек, на запад по компасу и вдоль острова, с норда на зюйд – роем каналы.
Старик рабочий. Вода-то, слышь, поднимется в наводнение, – по каналам ей способнее разливаться… Это правильно, Петр Алексеевич…
Петр. Землею из тех каналов на Васильевском острове будем поднимать набережные берега.
Подрядчик. Ох, работ много, справимся ли…
Петр. Надо – справишься, а не справишься – жалеть будешь.
На площадку выбегают, играя в жмурки, Екатерина, Ольга, Антонида, Авдотья и несколько фрейлин, Меншиков, Шереметев, Буйносов, Шафиров, Ягужинский, Поспелов и несколько молодых офицеров. Две девочки – Елизавета и Екатерина – подбегают к Петру.
Екатерина-дочь. Фатер, ком шпилен, ком,[94] ну, пожалуйста…
Елизавета. Папа, алён жуе авек ну…[95] Петр. Сейчас, приду, бегите, бегите…
Девочки отбегают к играющим.
Екатерина (поймала Шереметьева, срывает с него платок). Господин фельдмаршал! Зачем поддаетесь?.. Вам гореть…
Шереметев. Горю, государыня, горю…
Екатерина. Горю, горю… Дайте завяжу вам глаза покрепче, Борис Петрович.
Шереметев. Игра отменная.
Екатерина. Игра отменная. Ловите…
Шереметев. Где уж мне… ловить пойманное… (Идет с завязанными глазами.)
Все разбегаются. Екатерина садится на скамью.Екатерина. Уморилась.
Авдотья (около нее). Долго ли застудиться, матушка государыня, от реки такой сквозняк.
Буйносов (около скамьи). Не приставай ты с глупостями.
Авдотья. Оставь меня. От излишнего пота, государыня матушка, шалфей надо пить.
Буйносов. Ну, что ты несешь, помолчи. Авдотья.
Авдотья. Оставь меня, я статс-дама, что хочу, то и говорю.
У скамейки появляется Шереметев.Екатерина. Горю, горю… (Убегает.)
Авдотья и Буйносов уходят за ней. Со стороны Невы появляется Абдурахман, в офицерском мундире, с кортиком. Подходит к Петру.Петр. Здорово, Абдурахман. Вчерась прибыл?
Абдурахман. Яхта «Не тронь меня» благополучно бросила якорь в Кронштадте, особых происшествий не было, в Штетине ваш посол передал мне на борт запечатанное письмо. (Подает.)
Петр (инженеру и рабочим). Идите. Около бельведера стоит солдат, попросите у него по чарке водки и по огурцу.
Голоса. Спасибо, Петр Алексеевич.
Инженер, подрядчик и рабочие уходят.Петр (вскрывает пакет). Каково было море?
Абдурахман. Весь обратный путь был ветер зюйд-вест, свежий.
Петр (крякает от удовольствия). Свежий! Эх, хорошо! (Читает письмо, нахмурился, обернулся.) Данилыч… (Абдурахману.) Позови светлейшего. (Встает.)
Выбегают девочки – Елизавета и Екатерина, кидаются к нему.Елизавета. Папа, вам гореть. Екатерина-дочь. Папенька, вам, вам… Петр (вынимает платок). Завязывай, Лизавета.
Идет с завязанными глазами, девочки со смехом убегают. Появляются Екатерина, Алексей и Меншиков. Петр схватывает Екатерину, целует.Екатерина. Ой! Это я, Петр Алексеевич… Ох, вижу я теперь, как вы целуетесь с завязанными-то глазами. Кто вас так научил?
Петр (снимая платок). В Карлсбаде одна мадамка, на тебя маленько похожая.
Екатерина. На тебя маленько похожая…
Петр. Да уж где нам, старикам…
Екатерина. Напрасно затеяли, что старики. Молодым гребнем только волосы издерешь, старый гребень лучше чешет. (Смеется.)
Петр (Алексею). Ну что, привыкаешь к нашему парадизу?[96] – Повеселел, вижу, маленько.
Алексей. Приятно здесь, истинный парадиз.
Петр (Меньшикову). Данилыч… (Отходит с ним к дому.) Вот что пишет Матвеев… «Король Карл под видом графа Норда покинул Турцию. В Вене имел свидание с императором и просил денег, и ему дали. После чего под видом графа Норда поехал в Берлин и имел свидание с великим курфюрстом. В Берлине денег ему не дали, но обещали помощь. После чего король Карл тайно проехал в шведскую крепость Штральзунд и там набирает войско».
Меншиков. Мин херц, ничего у него из этого не выйдет… Шведам воевать надоело, и пуще всего надоел им Карл.
Петр. Покудова не будет вечного мира, покоя нам нет ни на море, ни на суше. Не в шведах беда, – в тех, кто за шведами стоит.
Меншиков. Галёр надо строить больше, в них вся сила, иностранцы до этого еще не додумались. Осенью, как шведскому флоту заходить в шхеры, мы его тут бы и взяли на этих лодках.
Петр (Толстому, который с бумагами под мышкой показался из-за угла дворца). Ты зачем?
Толстой. Прости, государь, позволь тебя потревожить. (Показывает глазами на Алексея, шепчет.)
Петр, Толстой и Меншиков уходят во дворец.Екатерина (Алексею). Что опять нос повесил? Праздник, надо веселиться. Один ты брюзжишь, что худая муха в осень.
Алексей (останавливает ее). Всех ты лаской даришь, всех озаряешь, как солнышко… Государыня…
Екатерина. Что еще? Город тебе на кормление дали, дворец тебе строят… Деньжонок, что ли, нет?
Алексей. Душа изныла. С ума схожу. Спаси, спаси… (Падает на колени, ловит губами подол ее платья.)
Екатерина. Нехорошо так, встань, Алексей Петрович.
Алексей. Спаси Ефросиньюшку.
Екатерина. Кого?
Алексей. Тогда в марте месяце Ефросиньюшку я в Берлине оставил, брюхатую. Дороги были непроезжие, и она занемогла. А Толстой меня торопил. Потом я писал и молил, чтобы ее привезли поскорее… Вчерась она приплыла из Штетина, ее с корабля взяли и прямо увезли в крепость. Толстой ей розыск чинит. Ей, бывало, грубого слова не скажешь, а ее в застенок, на дыбу… Ох!..
Екатерина. Не плачь, перестань… Ох, эти дела… Ладно уж, скажу отцу.
Алексей. Следочки твои буду целовать.
Ольга (появляясь с Антонидой). Не смей, не смей, Тонька…
Антонида. Ты лучше меня знаешь этикет!
Ольга. Царей спрашивать нельзя… Надо обиняком. (Громко.) Ах, я вне себя, ах, я в восторге!
Екатерина. Что вы, дамы?
Ольга. Кавалеры подбивают кататься на парусах, ваше величество.
Антонида. С музыкой, ваше величество.
Екатерина. С музыкой! И я хочу тоже с музыкой.
Она уходит вместе с Антонидой и Ольгой.Буйносов (осторожно подходит к Алексею). Царевич, нынче ночью князя Вяземского взяли в железо, отвезли в крепость.
Алексей. Мне-то что, – Вяземский мне не друг.
Буйносов. Подьячий Еварлаков привезен из Москвы в цепях. Царевич, не выдавай меня.
Алексей. Я никого не выдавал, зря брешешь.
Буйносов. Бог тебя простит, как ты своих друзей перед отцом оговариваешь… Поп Филька под кнутом помер, знаешь? Юродивого Варлаама, что жил у тебя, на колесе кончили.
Алексей. Отвяжись от меня к черту, пес…
Буйносов. Я пытки боюсь. Донесешь на меня – я со страху наговорю, чего и не было… а чего и было… Помнишь, как ты кричал: «Отцу смерти хочу… Царских министров на сковороде зажарю…»
Алексей. Дьявол, дьявол проклятый…
Буйносов. Слабый ты человек, Алексей Петрович…
Алексей замахивается.Не те времена, чтобы тебе щеку подставлять… (Уходит.)
Петр (выходя из дворца, вместе с Толстым). Алексей!
Алексей. Батюшка милостивый…
Петр. Веселые дела узнал про тебя, зон…[97] (Садится.) Не однажды писал я тебе… Много тебя бранил… Сколько раз к разуму твоему, к совести твоей стучался… Ничто не успело, – все напрасно… Что ты за человек есть?
Алексей. Вашей воле я всегда покорен, батюшка.
Петр. Лжешь! Как у лютого змея, душа твоя под человечьей личиной. Молчи, зон, лучше слушай. Я не щадил людей, я и себя не щадил, ибо нужно было много сделать… Что не домыслил, что дурно сделано, – виноват. Но за отечество живота своего не жалел. Ты ненавидишь дела мои… Молчи, молчи, зон… Ты ненавидишь все сделанное нами и по смерти моей будешь разорителем всех дел моих. Более верить тебе не могу. Да и хотя бы и захотел поверить – тебя принудят к оному любезные тебе иноземцы, да свои – бояре, да попы ради тунеядства своего… Говорим мы в последний раз… Помысли ж, как могу тебя, непотребного, пожалеть, – не станет ли жалость отцовская преступлением горшим перед людьми, перед отечеством!
Толстой. Алексей Петрович, по вашем прибытии государь поверил, что вы ему все, как на исповеди, открыли.
Алексей. Все, все открыл… Я всех выдал… Одного запамятовал – князя Буйносова.
Толстой (усмехаясь). Сей нам известен.
Алексей. Батюшка, окажите милость последнюю Дайте мне согласие на брак с Ефросиньей.
Петр. С Ефросиньей?
Толстой. Курьезите!
Петр. Нет, на брак я тебе согласия не дам.
Алексей. В монастырь меня хотите? Молод я еще для схимы.
Петр. Нет, и не в монастырь. (Толстому.) Прочти ему.
Толстой (читает). «На розыске жившая с царевичем девка Ефросинья сказала за собой „слово и дело“.
Алексей (болезненно вскрикнул). Сама сказала? Нет! Не поверю.
Толстой. «Вышеназванная девка сказала – царевич-де говаривал в Неаполе часто: „Меня-де австрийский император любит, он мне войско даст, и английский король меня любит, и турецкий султан обещал помочь“. И еще говаривал: „Хотят, чтоб я отрекся от престола, – я любое письмо дам, это-де не запись с неустойкой, дам, да и назад возьму… А мне только шепнуть архиереям, архиереи шепнут попам, а те прихожанам, все обернется, как я захочу… Меня чернь любит“. И говорил еще: „А захотят сослать в монастырь – я пойду: клобук не гвоздем к голове прибит…“
Петр. Ты говорил все это?
Алексей. И не говорил, и не думал, и во сне не видал.
Петр. Лжешь, зон, лжешь… Сам я не отважусь такую тяжкую болезнь лечить… Посему вручаю тебя суду сената.
Алексей. Смилуйся!.. Поверь в последний раз… Оправдаюсь…
Петр. Стража…
Толстой. Господин поручик.
Федька появляется, на нем унтер-офицерский мундир.Федька. Здесь.
Петр. В железо его.
Алексей. Отец, пожалей! Отец, не вели пытать!
Петр уходит.Толстой. Алексей Петрович, об Ефросинье не горюй. Девка была к тебе подослана.
Картина девятая
Сенат. Круглый стол. На стульях сенаторы. Входит Ш а ф и р о в.
Первый сенатор. Господин вице-канцлер, из-за чего ж нас собрали?
Второй сенатор. Ведь некоторые даже и натощак прибыли.
Первый сенатор. Гадаем и так и эдак.
Второй сенатор. Говорят всякое.
Шафиров. Такое дело, сенаторы… На прошлой неделе был на море туман. Подошел к Кронштадту корабль под имперским флагом. Пушкой вызвал лоцмана. А лоцмана все пьяные.
Второй сенатор. Ай-ай-ай!
Шафиров. Государю в ту пору пришлось быть в Кронштадте. Надел он лоцманскую куртку, шапку и сам повел корабль в Питербурх. А на корабле были имперский посол и один человек, посланный от философа Лейбница.[98] Они ведут разговор между собой, а государь стоит у штурвала и слушает.
Первый сенатор. И что же, они государя не узнали?
Шафиров. В том-то и дело – не узнали. И тут они много сказали друг другу лишнего, глядя на наши форты да на корабли.
Второй сенатор. По-немецки говорили?
Шафиров. Ну, а как же еще…
Первый сенатор. И государь не открылся?
Шафиров. Зачем? Государь пришвартовал корабль у Адмиралтейства и потребовал десять гульденов на водку.
Второй сенатор. И они дали?
Шафиров. Дали пять гульденов.
Первый сенатор. Что же они сказали лишнего?
Шафиров. А вот сейчас услышите.
Второй сенатор. Государь!
Там же. На стульях сенаторы. На троне Екатерина. Около нее Меншиков.
Екатерина (встав, бледная, с трясущимися губами – Меншикову). Не могу, Александр Данилович, дело очень страшное. Духу не хватает. Спрашивай лучше ты.
Меншиков (начинает cпрашиватъ, указывая пальцем на каждого). Ты? Князь Борис княж Ефимов, сын Мышецкой?
Первый сенатор. Господин вице-канцлер, из-за чего ж нас собрали?
Второй сенатор. Ведь некоторые даже и натощак прибыли.
Первый сенатор. Гадаем и так и эдак.
Второй сенатор. Говорят всякое.
Шафиров. Такое дело, сенаторы… На прошлой неделе был на море туман. Подошел к Кронштадту корабль под имперским флагом. Пушкой вызвал лоцмана. А лоцмана все пьяные.
Второй сенатор. Ай-ай-ай!
Шафиров. Государю в ту пору пришлось быть в Кронштадте. Надел он лоцманскую куртку, шапку и сам повел корабль в Питербурх. А на корабле были имперский посол и один человек, посланный от философа Лейбница.[98] Они ведут разговор между собой, а государь стоит у штурвала и слушает.
Первый сенатор. И что же, они государя не узнали?
Шафиров. В том-то и дело – не узнали. И тут они много сказали друг другу лишнего, глядя на наши форты да на корабли.
Второй сенатор. По-немецки говорили?
Шафиров. Ну, а как же еще…
Первый сенатор. И государь не открылся?
Шафиров. Зачем? Государь пришвартовал корабль у Адмиралтейства и потребовал десять гульденов на водку.
Второй сенатор. И они дали?
Шафиров. Дали пять гульденов.
Первый сенатор. Что же они сказали лишнего?
Шафиров. А вот сейчас услышите.
Второй сенатор. Государь!
Входят Петр, Меншиков, Шереметев и Поспелов, который ставит караул у дверей.Петр (стоя с книгой у стола). Господа сенат! Нам довелось достоверно узнать о противных замыслах некоторых европейских государей… Мы никогда не доверяли многольстивным словам посланников… Но не могли помыслить о столь великом к нашему государству отвращении. Нас чтут за варваров, коим не место за трапезой народов европейских. Наше стремление к процветанию мануфактур, к торговле, к всяким наукам считают противным естеству. Особенно после побед наших над шведами некоторые государства ненавидят нас и тщатся вернуть нас к старой подлой обыкновенности вкупно с одеждой старорусской и бородами… Не горько ли читать сии строки прославленного в Европе гишторика Пуффендорфия! (Раскрывает книгу, читает.) «Не токмо шведы, но и другие народы европейские имеют ненависть на народ русский и тщатся оный содержать в прежнем рабстве и неискусстве, особливо ж в воинских и морских делах, дабы сию русскую каналью не токмо оружием, но и плетьми со всего света выгонять… и государство российское разделить на малые княжества и воеводства». (Бросает книгу на стол.) Вот что хотят с нами сделать в Европе ради алчности, не человеку, но более зверю лютому подобной… Сын мой Алексей хочет того же. Есть свидетельство, что писал он к римскому императору, прося войско, дабы завоевать отчий престол – ценою нашего умаления и разорения. Дабы государство российское вернуть к невежеству и старине… Ибо даром войско ему не дадут. Воистину не для того мы льем пушки и трудимся иногда свыше сил и жертвуем всем, даже до шейного креста, чтобы все было напрасно… Не войны мы хотим, но мира. Столь много богатств у нас, что на двести и триста лет хватит нам трудиться мирно. Но помнить надлежит заповедь: «Храня мир, не ослабевай в воинском искусстве». Как табун коней в некоем поле, окружены мы хищными зверями, и плох тот хозяин, кто не поставит сторожа. Сын мой Алексей готовился предать отечество, и к тому были у него сообщники… Он подлежит суду. Сам я не берусь лечить сию смертельную болезнь. Вручаю Алексея Петровича вам, господа сенат. Судите и приговорите, и быть по сему… Затемнение.
Там же. На стульях сенаторы. На троне Екатерина. Около нее Меншиков.
Екатерина (встав, бледная, с трясущимися губами – Меншикову). Не могу, Александр Данилович, дело очень страшное. Духу не хватает. Спрашивай лучше ты.
Меншиков (начинает cпрашиватъ, указывая пальцем на каждого). Ты? Князь Борис княж Ефимов, сын Мышецкой?