Страница:
Но я понял, что это была весть от Орла. Надежда не погибла, и конец — всего лишь начало. Когда поднимаешься по склону горы, облака поднимаются, окоем раздвигается, и являются каменные боги о двух или трех лицах, что смотрят в разные стороны. Разве не видел я в зале Гвиддно Гаранхира в нишах над мрачным северным входом темного изображения покрытого бурой шерстью Кернуна, Рогатого, сидящего, скрестив ноги, перед кучей сокровищ, тогда как над солнечным южным входом сверкал благородный Белатгер, Сияющий?
В обретенной наконец неоправданной самоуверенности я, дрожа, трижды проскакал на одной ноге, закрыв один глаз[46], спотыкаясь, посолонь вокруг каменного возвышения, Талиесина и роковой игральной доски. И, повернувшись на одной ноге, я стал словно ось мельничного жернова. И как бык, привязанный к крестовине жернова, я шел по самому короткому, среднему или долгому пути, прикованный ко внутреннему и внешнему ободу времени, по которому вращаются звезды и планеты, поддерживаемые Древом Ллеу, толкаемые ветром и плывущие в любом направлении до высшей точки круга зона.
Бард сидел, скрестив ноги, в середине площадки, потупив голову, покуда я выкрикивал: «Фо! Фо! Фи! Фи! Кли!» Все быстрее и быстрее кружился я, покуда драгоценные камни тверди небесной не слились перед моими глазами в длинную звездную ленту. С каждым поворотом все больнее становилось мне, и мои крики были скрипом несмазанной оси, вокруг которой вращается мельничный жернов. И только когда все полосы света соединились в одну цепь, каждое звено которой было словно Адданк, пожирающий свой хвост, что лежит, свернувшись, под землей в глубине Океана, — лишь тогда труд мой окончился.
Я ослабел телом, но укрепился духом и вернулся на свое место у доски. Подпрыгнув, как Ворон Ллеу, я хотел было сказать следующие слова:
Я повернулся и, спотыкаясь как помешанный, попытался добраться до края обрыва. Я прекрасно знал, что его гладкие стены уходят в бесконечную мрачную бездну, но страх полностью овладел мной. Упав на четвереньки, я ощупью пополз по холодному, липкому каменному полу, пока рука моя не наткнулась на пустоту, что безбрежным океаном простиралась во все стороны до самых дальних границ вечности. Со сдавленным воплем я рванулся вперед и пойман себя на том, что валюсь в пространство, все время переворачиваясь, покуда голова у меня не закружилась и смятение и ужас не овладели мной. Я чувствовал, что прошли часы, что я провалился в дыру у подножья горы и лечу вниз или, возможно, вообще не двигаюсь, а вращаюсь в нескольких футах от скалы.
Я был слаб, как лист в конце зимы, от которого осталось лишь кружево жилок, я был стар, как только может быть стар человек, и еще старше. Я пел при дворах Мэлгона и Артура, пророчествовал перед Гуртейрном Гуртенеу. Я видел приход и уход панцирных легионов Ривайна, видел народ Кораниайд, держащий ухо по ветру, и был здесь, когда Придайн, сын Аэдда Великого, впервые заселил этот остров, который носит ныне его и мое имя. Я был рядом с Нуддом Серебряная Рука, когда он нашел драконов в пупке Острова Могущества, и я видел сам Остров, который вытягивали из моря за его пуповину. Тогда земля рыдала и стонала вместе с матерью моею в окруженной морем, терзаемой морем Башне Бели, когда вода ворвалась на сушу и когда я вышел, новенький и блестящий, на свет Божий. Пуповину обрезали, но связь осталась, и, когда время придет, меня вновь затянет к началу.
Но время быстро уходило, просачиваясь во все стороны через рассеивающийся туман. Я прожил годы смертного человека и еще многие Я прожил годы лошади, оленя, орла, даже лосося, и теперь, прожив три жизни тиса, я обнаружил, что стою на последнем пятачке борозды, где Гвидион впервые волшебным своим прутом создал девять элементов, из которых я создан: плод плодов, плод Господень, бледные первоцветы и горсточка нежно благоухающих цветов холмов, ароматные бутоны лесов и дерев, цветы крапивы и девственная персть, вода девятой волны Гвенхудви — и мать, что выносила меня.
В конце борозды я остановился — напрасно. Меня тянуло вперед и толкало сзади, и я мог сопротивляться этому не более, чем ветка в потоке, когда ее приносит к началу Водопада Эрехвидд. Хотя я изо всех сил упирался пятками в землю, они заскользили, и я, пропахав две борозды, попал в охватывающий мир Океан. Я ощутил, как непроглядно черные воды Аннона бешено заструились у моих коленей с таким напором и ревом, как когда взорвалось Озеро Сиваннон.
Тяжелыми, послушными шагами я шел навстречу наступающим друг за другом восьми белопенным плещущим волнам — моим сестрам, покуда девятая не сбила меня с ног и не понесла меня, беспомощного, как в миг моего рождения, в пустоту.
Из бездны, что была подо мною, слышал я то, что было стонами Гвайра маб Гериоайдда, одного из Трех Знаменитых Узников Острова Придайн, и скала дрожала подо мной, когда корчился он от боли. Высоко над ним — нас разделяла миля серого камня — лежал я, распластанный, на спине, среди самой холодной в моей жизни ночи, и голубой лед стеной обступал меня.
И вот опустился рядом со мной Ястреб Гвалеса, немного походил туда-сюда по омываемой морем каменной плите. Он уставился в мое просоленное лицо и выклевал мой левый глаз. Боль была страшной, но я не мог пошевелиться и воскликнул:
— Почему ты выклевал мой глаз, о Ястреб? Какой сархад заплатишь ты мне за эту утрату?
Ответил Ястреб:
— Малый сархад положен тебе, о Мирддин сын Морврин! Я бы выклевал и второй глаз из твоего морщинистого лица, поскольку ты стар и тело твое иссохло.
С этими словами он взлетел со скалы и, тяжело хлопая крыльями, полетел прочь, оставив меня одного, прикованного к скале незримыми узами. Одинокий, лишенный глаза, во тьме, терпел я невыносимую боль. Мне казалось, что иногда я засыпал, не в силах переносить страдания истерзанного тела. В болезненном бреду мнилось мне, будто бы Орел Бринаха опустился на Инис Вайр и кривым своим клювом стал рвать мои внутренности. Очнувшись, я увидел желтый клюв Черного Дрозда из Килгури, что готовился выклевать мой оставшийся глаз. И когда я снова уснул, мне показалось, что меня подбрасывают и пронзают разветвленные рога Оленя Рединвре, словно копейщики тешатся со мною жестокой забавой. Так провел я ночь на западной волне, на любимой тюленями Инис Вайр — такой ночи мне не выпадало более пере живать от начала мира до конца его.
На рассвете Ястреб вернулся и сел на каменный столб, глядя на меня блестящим своим глазом. Я повернул к нему свое изможденное, покрытое коркой соли и запекшейся кровью лицо.
— Почему ты вырвал мой глаз, о Ястреб Инис Вайр? Или если ты должен был это сделать, то почему ты не платишь мне сархад? — еле слышно спросил я, так слабо, что ветер сорвал эти слова с моих уст и я даже не слышал их — только стон Океана (или Гвайра в его темнице?) да чудесное пенье тюле ней на камнях внизу. Но я был уверен, что гигантская птица обладала слухом Кораниайд и его блестящий взгляд проникал в мои мысли и читая их так же ясно, как я читал руны, идущие по краю каменного столба, на котором он сидел.
— Я не принес тебе твоего глаза, и сархад тебе пока не положен, — проскрежетал Ястреб. — У тебя остался глаз, которого нет ни у кого на всем Острове Могущества — ни у тех, кто живет, ни у тех, кто жил, ни у тех, кто будет жить. Прошлой ночью я опустил твой глаз в Источник Ллеудднниаун. Лосось из Ллин Ллиу, древнейший и мудрейший изо всех живых тварей, унес его вниз, туда, где будет он покоиться до конца мира.
— И где это? — хрипло и гневно выкрикнул я. Но, прежде чем он заговорил, я уже знал ответ.
— Глаз твой в источнике под корнями Древа, где лежит Утр Бен, и оттуда твое знание и предвиденье. Все это я дарю тебе, и, сдается мне, вряд ли ты вправе требовать сархад в возмещение! Те, кто отправился в Аннон на корабле «Придвен», были славной дружиной, но и им не удалось добыть того дара, который я ныне добровольно отдал тебе. Ты видишь прошлое и будущее, словно бог!
— Избавь меня от твоего дара, о Ястреб! — взмолился я, приподнимаясь из лужи крови, в которой лежал. — Ты даровал мне силу, которой обладают те, кто прошлой ночью разорвал звездное небо, чтобы посмотреть на меня. Но я смертен, а как смертный может жить с таким знанием? О, Ястреб из холодного Гвалеса! Когда ты вылупился из яйца?
Ястреб перепорхнул ко мне и жестким взглядом уставился в мой здоровый глаз.
— Не раньше и не позже того, как вылупился ты, мой Мирддин, сын нежной Морврин с волнистыми кудрями! Разве ничего ты не помнишь о том, как раскололся Котел Керидвен, и не помнишь хохлатую Черную Курицу, и зерно пшеницы? И то, как мы называли тебя до того, как ты стал Мирддином? — Он разразился каркающим смехом и насмешливо посмотрел мне в лицо, прокричав навстречу порыву бури с Западного Моря, что билась о скалы Инис Вайр:
Но сколько бы ни бодрствовала и ни следила Керидвен, в самом конце постигло ее разочарование. Эти три капли упали на моего брата-близнеца, моего ллалогана, когда Котел вскрикнул и раскололся, излив свой яд на левую сторону земли. Он обратился в зайца, когда увидел тот яд в ее проснувшихся глазах. Керидвен бросилась за ним, обернувшись волкодавом. Он бежал своим путем, пока я оставался в кромешной тьме, что висела над впадиной, где лежали осколки разбившегося Котла, и единственным звуком, раздававшимся под покровом беззвездного неба, было шипение пролитого яда, когда он впитывался в пустую землю Керниу.
И с той поры мне выпал путь левой руки, и стал я Авагдду, и достались мне непрошеные дары и муки да блужданье по недобрым Пустошам. Он же, мой ллалоган с сияющим челом, приносит радость и свет всем людям. Он поет перед королем в его зале у очага, в котором с рассвета до заката ярко пылают сосновые поленья, а изукрашенный вход открыт для странника в пурпурной мантии. Мне же — каменистые долины в Лесу Келиддон, снег по бедра и сосульки в волосах. Волки воют на залитом луной склоне горы, но не от них бегу я, покрывшись потом, не за ними с лаем несутся псы короля Риддерха:
Это не было для меня новостью, что прекрасно знал и Ястреб, и мы стали говорить об Острове Придайн, его разрушениях, угонах стад, клятвах, битвах, ужасах, странствиях, повестях о смерти, пирах, осадах, приключениях, побегах влюбленных и разорениях. Каждый из нас в свой черед рассказывал предания о захватах Острова Придайн со времен потопа, пока все не сложилось в стихи, перечисляющие королей, что владели Островом со дней Придайна, сына Аэдда Великого, до дней Эмриса и Артура.
Теперь сердце колотилось в моей груди так же сильно, как молот Гофаннона бьет по его кривой наковальне. Ибо Ястреб заговорил о королях наших дней, о Мэлгоне Гвинедцском и Уриене Регедском, и ждал, что я продолжу его рассказ. Заплетающимся языком рассказал я о Моргане маб Садурнине, о Риддерхе Щедром и Гвенддолау маб Кайдиау — о королях, которым еще предстоит править. Я видел их тем оком, которое Ястреб вырвал из моей глазницы, — и видел я то, за что и последний глаз отдал бы, только бы не видеть. Я почувствовал, как кровь забила из пустой глазницы, как туман сгустился надо мной — кровавый туман битвы при Ардеридде! Там лежит господин мой Гвенддолау, безжизненный, пронзенный копьями врагов, и черный ворон сидит на белой его груди, и куча трупов под ним. На поле том лежали обезглавленные, окровавленные тела, головы без тел, изрубленные, иссеченные руки и ноги, грудами, словно лососи в неводе. Лежали они нагие, как бледные личинки, и куча эта шевелилась и стонала, проклинала и содрогалась.
Хотя отрубленные руки и сжимали блестящие мечи и губы отсеченных голов шевелились, ни жизни, ни смысла не осталось на поле Ардериддском в тот день. Тени погибших улетели, крича, как летучие мыши, в темные рощи Келиддона, по левую сторону Стены, что разделяет мертвых и живых. Все рассыпалось на части. Адданк Бездны содрогался в корчах в своем ущелье, бешено бился в бездонных глубинах. Воды Океана высвободились, море гигантской волной хлынуло на сушу, солнце почернело и застыло в небесах. Огромные языки пламени вырывались из-под северных льдов и лизали небо. Адданк разинул свою зубастую пасть от неба до земли, и черный диск, что раньше был солнцем, покатился в нее, и все страшное это видение и меня самого затянул кровавый туман битвы при Ардеридде.
Не было ни верха, ни низа, ни правой, ни левой стороны, ни образа, ни формы Я лежал мертвым в моем горседде на горе Невайс. Больше не было ни Острова Могущества, ни его королей. Да и никогда не было. Источник знания иссяк — без поэтов и поэзии короли и их родословные были забыты, двенадцать битв Артура значили теперь не более, чем двенадцать борозд, что пропахал какой-нибудь крестьянин, величие Уриена Регедского, и Кинана Гаруйна, и Миниддауга из Айдирна погибло вместе с хвалебными поэмами Талиесина и Анайрина.
Волшебные стихи, которые создавали рыб в ручьях, плоды на деревьях, водопады и леса у подножья гор, разделяя Инис Придайн на четыре части и Середину. — ныне они рассыпались, перемешались, все шло то туда, то обратно, как в магическом квадрате «Ротас — Сатор», или рассыпалось, как мозаичный узор на полу разрушенных дворцов, что как головоломка для мудрого — вот здесь глаз, здесь кусочек развевающегося платья, там — кусочек дельфиньего хвоста.
Волшебный жезл Гвидиона сломался, и все предметы сотворенного мира, более не связанного пространством и временем, плавали в бессмысленном беспорядке. Не было более поколений, чтобы их считать, не было расстояний, и, раз некому было наблюдать прошлое, прошлого тоже больше не было — ибо что такое прошлое, как не то, что видит поэт своим внутренним взором?
Я громко вскрикнул и прекратил свой небезопасный разговор с Ястребом Гвалеса. Он улетел, и все чайки, что парили над морем Хаврен, эхом откликнулись на мои вопли. Море внизу было ровным и спокойным, как доска для игры, и сверкало, как Серебряная Рука Нудда, а тюлени на краях скалы пели приятным хором, успокаивая мой растревоженный дух. Я осознал тогда, что дар, доставшийся мне, обоюдоострый. У него есть правая и левая сторона. Я слишком много выпил из Источника Чудесной Головы и на своем опыте понял, что чрезмерное знание без связи с видениями в конце концов есть конец концов.
Такова была беседа Мирддина и Ястреба Гвалеса.
Спустившись по черной скале к краю воды, я увидел ожидавшего меня одноглазого Лосося из Ллин Ллиу. По волнам наступающего прилива отнес он меня на своей спине к Каэр Ллив, Сияющей Крепости. Там Мабон маб Модрон заживил мою кровоточащую глазницу — уродства он не излечил, но боль ушла. Могучее море Хаврен шаловливо и царственно плескало волной на берега. По правую руку от меня я увидел хрупкие коракли, весело сновавшие вдоль берегов под круглыми холмами Дивнайнта, соленый ветер доносил до нас далекие крики рыбаков, звавших мальчишек, что собирали водоросли на широкой ровной отмели. Дивнайнт — красивый край лесистых ложбин, солнечных склонов и пестрых пастбищ. Но имя его — глубина, дивн, и глубоко темное море, что плещет на его берега.
Прекрасным показалось мне море, дом кораблей, над которым парили чайки. Прекрасны и сильны были белогривые кони Манавиддана, что неслись рядом с нами. Теперь, имея такой глаз, мог я думать о прекрасном, сотворенном Гвидионом, ибо эго был глаз поэта, Талиесина с сияющим челом. Все это — смеющийся океан, пенный, неуемный, океан с белыми чайками, с летящими тенями облаков — все это может охватить ауэн поэта. Куда унесет ветер дыхание поэта? Умирают ли его слова, когда замолкает он среди шумных одобрительных возгласов королей и князей? Нет, они живут вечно в пенье ветра, доносящего сюда отдаленную музыку небесных сфер, и в выложенных драгоценными камнями письменах свода небесного.
Некогда проходил я зеленым лугом в долине Ллойвенидд.
Для меня он был таким же, как и любой другой в этом плодородном краю, но случай заставил меня обернуться, и я увидел, что полчища искусных пауков заткали легкой паутинкой все травинки. Луг, покрытый легчайшей вуалью, весь серебрился, и была эта паутина так замысловата и прекрасна, что вряд ли такое мог бы сделать даже Дивный Народ, тки они хоть целый год и один день в своих зеленых холмах. И все же я никогда не увидел бы такого чуда, если бы не случайный луч золотого солнца, всевидящего ока Бели маб Бенлли, который выхватывает то, что скрыто от взгляда. Золотой взгляд у Талиесина, и бессмертны его видения!
Но где сам Талиесин? Конечно же, вот он скачет рядом со мной, кивает и улыбается, подпевая детской песенке Эльфина:
Обернувшись к Талиесину, я перехватил его не то любопытный, не то оценивающий взгляд — и не поймешь, какой именно. Заметив, что я смотрю на него, он усмехнулся и пожал плечами. Я же украдкой надвинул на глаза капюшон моего плаща, чтобы скрыть окровавленную глазницу, из которой Ястреб Гвалеса вырвал глаз. Талиесин испытующе взглянул на меня, и я тотчас понял, что нечего дурить, думая, что я смогу скрыть от него свою тайну. Но веселое журчание ручейка У дороги и печальный зов кукушки на теплом солнце укрепили мой упавший дух. Тень облака прошла по мне, но я снова стал прежним веселым самим собой. Я пропустил слова детской песенки Диногада (поскольку блуждал в своих мечтаниях), но довольно живо мычал немного глуповатые стишки, которые одна из служанок принцессы, супруги Эльфина, часто напевала мне, пока я играл на полу в ее жилище во дворце Гвиддно.
Так мы ехали всю следующую неделю или около того. Днем мы старались проехать как можно дальше, по ночам спали под кожаными шатрами, которые ставили рабы, что шли пешком в хвосте отряда вместе с нашим обозом. Удивительно, как быстро люди Регеда расчистили и привели в порядок дорогу после зимних бурь. Отряды бритых рабов все время трудились, убирая с пути поваленные зимними бурями деревья, засыпая песком лужи и рытвины, прокладывая гати по вспухшим болотам, где вешние потоки затопили широкие сельские дороги.
Только раз и затем еще в южных болотах владений Уриена увидели мы разрушенный мост. Это было у крепости под названием Бревуин, где стражи уведомили нас о том, что река (название которой означало «ревущая») или богиня, в ней живущая, три недели назад в приступе гнева сломала все рыбачьи запруды и снесла мост. Тем не менее, будучи предупреждены о нашем приезде, солдаты вбили в дно ряд крепких кольев, с помощью которых мы смогли пересечь реку, которая к тому времени уже сильно спала. Так мы продолжали наш путь.
VII
В обретенной наконец неоправданной самоуверенности я, дрожа, трижды проскакал на одной ноге, закрыв один глаз[46], спотыкаясь, посолонь вокруг каменного возвышения, Талиесина и роковой игральной доски. И, повернувшись на одной ноге, я стал словно ось мельничного жернова. И как бык, привязанный к крестовине жернова, я шел по самому короткому, среднему или долгому пути, прикованный ко внутреннему и внешнему ободу времени, по которому вращаются звезды и планеты, поддерживаемые Древом Ллеу, толкаемые ветром и плывущие в любом направлении до высшей точки круга зона.
Бард сидел, скрестив ноги, в середине площадки, потупив голову, покуда я выкрикивал: «Фо! Фо! Фи! Фи! Кли!» Все быстрее и быстрее кружился я, покуда драгоценные камни тверди небесной не слились перед моими глазами в длинную звездную ленту. С каждым поворотом все больнее становилось мне, и мои крики были скрипом несмазанной оси, вокруг которой вращается мельничный жернов. И только когда все полосы света соединились в одну цепь, каждое звено которой было словно Адданк, пожирающий свой хвост, что лежит, свернувшись, под землей в глубине Океана, — лишь тогда труд мой окончился.
Я ослабел телом, но укрепился духом и вернулся на свое место у доски. Подпрыгнув, как Ворон Ллеу, я хотел было сказать следующие слова:
Затем, проказливо глянув сверху вниз на моего соперника, чьи глаза так странно мерцали в сгущавшейся тьме, я нагло заявил — и слова эти с тех пор славны в этой стране:
Двадцать раз по семь вождей тенями
Ушли в Келиддонский лес, чтобы жить с мертвецами.
Кан ис миртин гуйди талиессин
Битхауд киффредин ви дароган.
Талиесин хрипло рассмеялся во мраке, наползавшем на горную стену и внезапно окутавшем нас непроницаемым плащом. Клас на вершине горы Меллун мгновенно обернулся местом кромешного ужаса, пронизывающе холодным и удушающе черным. Мы стояли на священном, запретном пятачке, окруженные тем, что не было враждебно для людей, но тем не менее грозило им смертью. Наше время истекло, и мы должны были уйти, чтобы нас не поглотил огонь, который слепо пожирает все, что лежит у него на пути.
Имя мне Мирддин. За Талиесином мне идти.
Благословенье несет мой пророческий стих.
Я повернулся и, спотыкаясь как помешанный, попытался добраться до края обрыва. Я прекрасно знал, что его гладкие стены уходят в бесконечную мрачную бездну, но страх полностью овладел мной. Упав на четвереньки, я ощупью пополз по холодному, липкому каменному полу, пока рука моя не наткнулась на пустоту, что безбрежным океаном простиралась во все стороны до самых дальних границ вечности. Со сдавленным воплем я рванулся вперед и пойман себя на том, что валюсь в пространство, все время переворачиваясь, покуда голова у меня не закружилась и смятение и ужас не овладели мной. Я чувствовал, что прошли часы, что я провалился в дыру у подножья горы и лечу вниз или, возможно, вообще не двигаюсь, а вращаюсь в нескольких футах от скалы.
Я был слаб, как лист в конце зимы, от которого осталось лишь кружево жилок, я был стар, как только может быть стар человек, и еще старше. Я пел при дворах Мэлгона и Артура, пророчествовал перед Гуртейрном Гуртенеу. Я видел приход и уход панцирных легионов Ривайна, видел народ Кораниайд, держащий ухо по ветру, и был здесь, когда Придайн, сын Аэдда Великого, впервые заселил этот остров, который носит ныне его и мое имя. Я был рядом с Нуддом Серебряная Рука, когда он нашел драконов в пупке Острова Могущества, и я видел сам Остров, который вытягивали из моря за его пуповину. Тогда земля рыдала и стонала вместе с матерью моею в окруженной морем, терзаемой морем Башне Бели, когда вода ворвалась на сушу и когда я вышел, новенький и блестящий, на свет Божий. Пуповину обрезали, но связь осталась, и, когда время придет, меня вновь затянет к началу.
Но время быстро уходило, просачиваясь во все стороны через рассеивающийся туман. Я прожил годы смертного человека и еще многие Я прожил годы лошади, оленя, орла, даже лосося, и теперь, прожив три жизни тиса, я обнаружил, что стою на последнем пятачке борозды, где Гвидион впервые волшебным своим прутом создал девять элементов, из которых я создан: плод плодов, плод Господень, бледные первоцветы и горсточка нежно благоухающих цветов холмов, ароматные бутоны лесов и дерев, цветы крапивы и девственная персть, вода девятой волны Гвенхудви — и мать, что выносила меня.
В конце борозды я остановился — напрасно. Меня тянуло вперед и толкало сзади, и я мог сопротивляться этому не более, чем ветка в потоке, когда ее приносит к началу Водопада Эрехвидд. Хотя я изо всех сил упирался пятками в землю, они заскользили, и я, пропахав две борозды, попал в охватывающий мир Океан. Я ощутил, как непроглядно черные воды Аннона бешено заструились у моих коленей с таким напором и ревом, как когда взорвалось Озеро Сиваннон.
Тяжелыми, послушными шагами я шел навстречу наступающим друг за другом восьми белопенным плещущим волнам — моим сестрам, покуда девятая не сбила меня с ног и не понесла меня, беспомощного, как в миг моего рождения, в пустоту.
Осторожно-осторожно кони Манавиддана маб Ллира несли меня вперед и, подняв меня выше самой высокой корабельной мачты, опустили меня на гладкую вершину скалы Инис Вайр.
Быстро, как чайка, мчит жеребец по морской волне,
На берегу и на море мало что нужно мне.
Из бездны, что была подо мною, слышал я то, что было стонами Гвайра маб Гериоайдда, одного из Трех Знаменитых Узников Острова Придайн, и скала дрожала подо мной, когда корчился он от боли. Высоко над ним — нас разделяла миля серого камня — лежал я, распластанный, на спине, среди самой холодной в моей жизни ночи, и голубой лед стеной обступал меня.
И вот опустился рядом со мной Ястреб Гвалеса, немного походил туда-сюда по омываемой морем каменной плите. Он уставился в мое просоленное лицо и выклевал мой левый глаз. Боль была страшной, но я не мог пошевелиться и воскликнул:
— Почему ты выклевал мой глаз, о Ястреб? Какой сархад заплатишь ты мне за эту утрату?
Ответил Ястреб:
— Малый сархад положен тебе, о Мирддин сын Морврин! Я бы выклевал и второй глаз из твоего морщинистого лица, поскольку ты стар и тело твое иссохло.
С этими словами он взлетел со скалы и, тяжело хлопая крыльями, полетел прочь, оставив меня одного, прикованного к скале незримыми узами. Одинокий, лишенный глаза, во тьме, терпел я невыносимую боль. Мне казалось, что иногда я засыпал, не в силах переносить страдания истерзанного тела. В болезненном бреду мнилось мне, будто бы Орел Бринаха опустился на Инис Вайр и кривым своим клювом стал рвать мои внутренности. Очнувшись, я увидел желтый клюв Черного Дрозда из Килгури, что готовился выклевать мой оставшийся глаз. И когда я снова уснул, мне показалось, что меня подбрасывают и пронзают разветвленные рога Оленя Рединвре, словно копейщики тешатся со мною жестокой забавой. Так провел я ночь на западной волне, на любимой тюленями Инис Вайр — такой ночи мне не выпадало более пере живать от начала мира до конца его.
На рассвете Ястреб вернулся и сел на каменный столб, глядя на меня блестящим своим глазом. Я повернул к нему свое изможденное, покрытое коркой соли и запекшейся кровью лицо.
— Почему ты вырвал мой глаз, о Ястреб Инис Вайр? Или если ты должен был это сделать, то почему ты не платишь мне сархад? — еле слышно спросил я, так слабо, что ветер сорвал эти слова с моих уст и я даже не слышал их — только стон Океана (или Гвайра в его темнице?) да чудесное пенье тюле ней на камнях внизу. Но я был уверен, что гигантская птица обладала слухом Кораниайд и его блестящий взгляд проникал в мои мысли и читая их так же ясно, как я читал руны, идущие по краю каменного столба, на котором он сидел.
— Я не принес тебе твоего глаза, и сархад тебе пока не положен, — проскрежетал Ястреб. — У тебя остался глаз, которого нет ни у кого на всем Острове Могущества — ни у тех, кто живет, ни у тех, кто жил, ни у тех, кто будет жить. Прошлой ночью я опустил твой глаз в Источник Ллеудднниаун. Лосось из Ллин Ллиу, древнейший и мудрейший изо всех живых тварей, унес его вниз, туда, где будет он покоиться до конца мира.
— И где это? — хрипло и гневно выкрикнул я. Но, прежде чем он заговорил, я уже знал ответ.
— Глаз твой в источнике под корнями Древа, где лежит Утр Бен, и оттуда твое знание и предвиденье. Все это я дарю тебе, и, сдается мне, вряд ли ты вправе требовать сархад в возмещение! Те, кто отправился в Аннон на корабле «Придвен», были славной дружиной, но и им не удалось добыть того дара, который я ныне добровольно отдал тебе. Ты видишь прошлое и будущее, словно бог!
— Избавь меня от твоего дара, о Ястреб! — взмолился я, приподнимаясь из лужи крови, в которой лежал. — Ты даровал мне силу, которой обладают те, кто прошлой ночью разорвал звездное небо, чтобы посмотреть на меня. Но я смертен, а как смертный может жить с таким знанием? О, Ястреб из холодного Гвалеса! Когда ты вылупился из яйца?
Ястреб перепорхнул ко мне и жестким взглядом уставился в мой здоровый глаз.
— Не раньше и не позже того, как вылупился ты, мой Мирддин, сын нежной Морврин с волнистыми кудрями! Разве ничего ты не помнишь о том, как раскололся Котел Керидвен, и не помнишь хохлатую Черную Курицу, и зерно пшеницы? И то, как мы называли тебя до того, как ты стал Мирддином? — Он разразился каркающим смехом и насмешливо посмотрел мне в лицо, прокричав навстречу порыву бури с Западного Моря, что билась о скалы Инис Вайр:
Авагдду! Значит, он знал. Знал все. «Тьма кромешная» — вот кем был я на самом деле. Аббат Мауган понял это, когда увидел мою шерстку в тот день бури и ветра в опоясанной морем Башне Бели. В особые дни тьмы кромешной собирала Керидвен травы земные. В кромешной тьме бросала она их в Котел и поставила Котел на огонь. Год и день в кромешной тьме терпеливо поддерживала она пламя, сидя на костлявых ляжках, так что под конец остались в Котле три капли, которые даруют знание тайных искусств и способность проникать в то, что для остальных людей — тьма кромешная: знание грядущего. Авагдду!
Черен конь твой, черен твой плащ,
Черна голова твоя, черен ты сам,
Черноголовый, ты ль… Авагдду?
Но сколько бы ни бодрствовала и ни следила Керидвен, в самом конце постигло ее разочарование. Эти три капли упали на моего брата-близнеца, моего ллалогана, когда Котел вскрикнул и раскололся, излив свой яд на левую сторону земли. Он обратился в зайца, когда увидел тот яд в ее проснувшихся глазах. Керидвен бросилась за ним, обернувшись волкодавом. Он бежал своим путем, пока я оставался в кромешной тьме, что висела над впадиной, где лежали осколки разбившегося Котла, и единственным звуком, раздававшимся под покровом беззвездного неба, было шипение пролитого яда, когда он впитывался в пустую землю Керниу.
И с той поры мне выпал путь левой руки, и стал я Авагдду, и достались мне непрошеные дары и муки да блужданье по недобрым Пустошам. Он же, мой ллалоган с сияющим челом, приносит радость и свет всем людям. Он поет перед королем в его зале у очага, в котором с рассвета до заката ярко пылают сосновые поленья, а изукрашенный вход открыт для странника в пурпурной мантии. Мне же — каменистые долины в Лесу Келиддон, снег по бедра и сосульки в волосах. Волки воют на залитом луной склоне горы, но не от них бегу я, покрывшись потом, не за ними с лаем несутся псы короля Риддерха:
Мой Ястреб с укоризной посмотрел на меня. — Пусть даже все это верно, — убеждал меня он, — разве рядом с тьмой нет света? Разве может быть свет без тьмы или тьма без света? Разве одно не порождает другое? Чем ярче свет, тем чернее тень — там, где видишь мрак, ищи свет! Таков твой дар, Авагдду, и дали его тебе боги как на добро, так и на зло. Посмотри на этот каменный столб — зимой он не отбрасывает тени. Небеса, скалы, море — все едино серое, серое, как тюленья спина. Но вернись сюда в месяце Мехевин, когда берега покрыты желтым, море спокойно и солнце горит, как око Бели Великого, и посмотри, как прекрасно-клювые буревестники высиживают птенцов на теплых выступах этих скал! Подойди к этому камню, когда его ярко освещает солнце, и что ты тогда увидишь? Верной Своей Рукой напишет он тенями тебе имя той, что сыграла немалую роль в создании чудес Острова Могущества. Ибо под этим камнем покоится та, что была супругой Горлойса и матерью Артура, — Эйгир из омываемого морем Керниу.
В Лесу Келиддон жестоки ночи —
Дождь шалаш мой жалкий мочит.
Ломает с хохотом мокрые ветви
Полный града холодный ветер.
Это не было для меня новостью, что прекрасно знал и Ястреб, и мы стали говорить об Острове Придайн, его разрушениях, угонах стад, клятвах, битвах, ужасах, странствиях, повестях о смерти, пирах, осадах, приключениях, побегах влюбленных и разорениях. Каждый из нас в свой черед рассказывал предания о захватах Острова Придайн со времен потопа, пока все не сложилось в стихи, перечисляющие королей, что владели Островом со дней Придайна, сына Аэдда Великого, до дней Эмриса и Артура.
Теперь сердце колотилось в моей груди так же сильно, как молот Гофаннона бьет по его кривой наковальне. Ибо Ястреб заговорил о королях наших дней, о Мэлгоне Гвинедцском и Уриене Регедском, и ждал, что я продолжу его рассказ. Заплетающимся языком рассказал я о Моргане маб Садурнине, о Риддерхе Щедром и Гвенддолау маб Кайдиау — о королях, которым еще предстоит править. Я видел их тем оком, которое Ястреб вырвал из моей глазницы, — и видел я то, за что и последний глаз отдал бы, только бы не видеть. Я почувствовал, как кровь забила из пустой глазницы, как туман сгустился надо мной — кровавый туман битвы при Ардеридде! Там лежит господин мой Гвенддолау, безжизненный, пронзенный копьями врагов, и черный ворон сидит на белой его груди, и куча трупов под ним. На поле том лежали обезглавленные, окровавленные тела, головы без тел, изрубленные, иссеченные руки и ноги, грудами, словно лососи в неводе. Лежали они нагие, как бледные личинки, и куча эта шевелилась и стонала, проклинала и содрогалась.
Хотя отрубленные руки и сжимали блестящие мечи и губы отсеченных голов шевелились, ни жизни, ни смысла не осталось на поле Ардериддском в тот день. Тени погибших улетели, крича, как летучие мыши, в темные рощи Келиддона, по левую сторону Стены, что разделяет мертвых и живых. Все рассыпалось на части. Адданк Бездны содрогался в корчах в своем ущелье, бешено бился в бездонных глубинах. Воды Океана высвободились, море гигантской волной хлынуло на сушу, солнце почернело и застыло в небесах. Огромные языки пламени вырывались из-под северных льдов и лизали небо. Адданк разинул свою зубастую пасть от неба до земли, и черный диск, что раньше был солнцем, покатился в нее, и все страшное это видение и меня самого затянул кровавый туман битвы при Ардеридде.
Не было ни верха, ни низа, ни правой, ни левой стороны, ни образа, ни формы Я лежал мертвым в моем горседде на горе Невайс. Больше не было ни Острова Могущества, ни его королей. Да и никогда не было. Источник знания иссяк — без поэтов и поэзии короли и их родословные были забыты, двенадцать битв Артура значили теперь не более, чем двенадцать борозд, что пропахал какой-нибудь крестьянин, величие Уриена Регедского, и Кинана Гаруйна, и Миниддауга из Айдирна погибло вместе с хвалебными поэмами Талиесина и Анайрина.
Волшебные стихи, которые создавали рыб в ручьях, плоды на деревьях, водопады и леса у подножья гор, разделяя Инис Придайн на четыре части и Середину. — ныне они рассыпались, перемешались, все шло то туда, то обратно, как в магическом квадрате «Ротас — Сатор», или рассыпалось, как мозаичный узор на полу разрушенных дворцов, что как головоломка для мудрого — вот здесь глаз, здесь кусочек развевающегося платья, там — кусочек дельфиньего хвоста.
Волшебный жезл Гвидиона сломался, и все предметы сотворенного мира, более не связанного пространством и временем, плавали в бессмысленном беспорядке. Не было более поколений, чтобы их считать, не было расстояний, и, раз некому было наблюдать прошлое, прошлого тоже больше не было — ибо что такое прошлое, как не то, что видит поэт своим внутренним взором?
Я громко вскрикнул и прекратил свой небезопасный разговор с Ястребом Гвалеса. Он улетел, и все чайки, что парили над морем Хаврен, эхом откликнулись на мои вопли. Море внизу было ровным и спокойным, как доска для игры, и сверкало, как Серебряная Рука Нудда, а тюлени на краях скалы пели приятным хором, успокаивая мой растревоженный дух. Я осознал тогда, что дар, доставшийся мне, обоюдоострый. У него есть правая и левая сторона. Я слишком много выпил из Источника Чудесной Головы и на своем опыте понял, что чрезмерное знание без связи с видениями в конце концов есть конец концов.
Такова была беседа Мирддина и Ястреба Гвалеса.
Спустившись по черной скале к краю воды, я увидел ожидавшего меня одноглазого Лосося из Ллин Ллиу. По волнам наступающего прилива отнес он меня на своей спине к Каэр Ллив, Сияющей Крепости. Там Мабон маб Модрон заживил мою кровоточащую глазницу — уродства он не излечил, но боль ушла. Могучее море Хаврен шаловливо и царственно плескало волной на берега. По правую руку от меня я увидел хрупкие коракли, весело сновавшие вдоль берегов под круглыми холмами Дивнайнта, соленый ветер доносил до нас далекие крики рыбаков, звавших мальчишек, что собирали водоросли на широкой ровной отмели. Дивнайнт — красивый край лесистых ложбин, солнечных склонов и пестрых пастбищ. Но имя его — глубина, дивн, и глубоко темное море, что плещет на его берега.
Прекрасным показалось мне море, дом кораблей, над которым парили чайки. Прекрасны и сильны были белогривые кони Манавиддана, что неслись рядом с нами. Теперь, имея такой глаз, мог я думать о прекрасном, сотворенном Гвидионом, ибо эго был глаз поэта, Талиесина с сияющим челом. Все это — смеющийся океан, пенный, неуемный, океан с белыми чайками, с летящими тенями облаков — все это может охватить ауэн поэта. Куда унесет ветер дыхание поэта? Умирают ли его слова, когда замолкает он среди шумных одобрительных возгласов королей и князей? Нет, они живут вечно в пенье ветра, доносящего сюда отдаленную музыку небесных сфер, и в выложенных драгоценными камнями письменах свода небесного.
Некогда проходил я зеленым лугом в долине Ллойвенидд.
Для меня он был таким же, как и любой другой в этом плодородном краю, но случай заставил меня обернуться, и я увидел, что полчища искусных пауков заткали легкой паутинкой все травинки. Луг, покрытый легчайшей вуалью, весь серебрился, и была эта паутина так замысловата и прекрасна, что вряд ли такое мог бы сделать даже Дивный Народ, тки они хоть целый год и один день в своих зеленых холмах. И все же я никогда не увидел бы такого чуда, если бы не случайный луч золотого солнца, всевидящего ока Бели маб Бенлли, который выхватывает то, что скрыто от взгляда. Золотой взгляд у Талиесина, и бессмертны его видения!
Но где сам Талиесин? Конечно же, вот он скачет рядом со мной, кивает и улыбается, подпевая детской песенке Эльфина:
Несколько мгновений я в замешательстве оглядывался по сторонам — на Эльфина и Рина, что рысили впереди нас, на хвост отважного отряда, что змеей вился по мощеной дороге, идущей через Регед на юг. При первом взгляде на них я с ужасом подумал, что все они мертвы и идут в мрачные Чертоги Аннона, с бледными, закинутыми вверх лицами, в одеждах, залитых кровью, с открытыми в безмолвном крике ртами и мотающимися окоченевшими руками. Но затем я вдруг осознал, что просто они все слишком развеселились от этой дурацкой песенки Эльфина и закидывают головы в мощном хоре, с пылающими лицами размахивая в такт кулаками.
Так беги скорей, зверье!
Папа вышел на охоту —
Прячься в чаще и болотах!
Обернувшись к Талиесину, я перехватил его не то любопытный, не то оценивающий взгляд — и не поймешь, какой именно. Заметив, что я смотрю на него, он усмехнулся и пожал плечами. Я же украдкой надвинул на глаза капюшон моего плаща, чтобы скрыть окровавленную глазницу, из которой Ястреб Гвалеса вырвал глаз. Талиесин испытующе взглянул на меня, и я тотчас понял, что нечего дурить, думая, что я смогу скрыть от него свою тайну. Но веселое журчание ручейка У дороги и печальный зов кукушки на теплом солнце укрепили мой упавший дух. Тень облака прошла по мне, но я снова стал прежним веселым самим собой. Я пропустил слова детской песенки Диногада (поскольку блуждал в своих мечтаниях), но довольно живо мычал немного глуповатые стишки, которые одна из служанок принцессы, супруги Эльфина, часто напевала мне, пока я играл на полу в ее жилище во дворце Гвиддно.
Так мы ехали всю следующую неделю или около того. Днем мы старались проехать как можно дальше, по ночам спали под кожаными шатрами, которые ставили рабы, что шли пешком в хвосте отряда вместе с нашим обозом. Удивительно, как быстро люди Регеда расчистили и привели в порядок дорогу после зимних бурь. Отряды бритых рабов все время трудились, убирая с пути поваленные зимними бурями деревья, засыпая песком лужи и рытвины, прокладывая гати по вспухшим болотам, где вешние потоки затопили широкие сельские дороги.
Только раз и затем еще в южных болотах владений Уриена увидели мы разрушенный мост. Это было у крепости под названием Бревуин, где стражи уведомили нас о том, что река (название которой означало «ревущая») или богиня, в ней живущая, три недели назад в приступе гнева сломала все рыбачьи запруды и снесла мост. Тем не менее, будучи предупреждены о нашем приезде, солдаты вбили в дно ряд крепких кольев, с помощью которых мы смогли пересечь реку, которая к тому времени уже сильно спала. Так мы продолжали наш путь.
VII
СБОР ВОЙСК КОРОЛЯ МЭЛГОНА ГВИНЕДДСКОГО
Вышло так, что в королевство Поуис, где Мэлгон Гвинедд назначил сбор войск Придайна, мы приехали в последний день месяца Эбрилл. Покинув край Регед, мы миновали серое море Тервин, миновали город легионов, Каэр Ллеон[47], и присоединились к нашему отважному воинству Севера на назначенном месте.
Должен теперь поведать тебе о том, как проходил сбор войска, и о великих замыслах Мэлгона и дружественных ему королей — мечом и огнем хотели они пройти по краю Ллоэгр. Так должно было свершиться Пророчество Белого и Красного Драконов, в предшествующее столетие провозглашенное пред лицом короля-предателя Гуртейрна Гуртенеу, как об этом можно прочесть в книге благословенного Гармауна.
Всю прошлую зиму от двора Мэлгона в Деганнви отправлялись вестники ко всем королям южного Придайна. Громко пели рога пред вратами каждого из королей, призывая князей на Калан Май собраться у Динллеу Гуригон в королевстве Поуис. Тем, чьи королевства лежали вдалеке, или на дальних берегах огромных озер, или у приливных вод, было милостиво разрешено подойти через две недели, а тем, кто жил в соседних кантрефах, было дано три дня. В начале года Мэлгон Высокий собрал воинства Гвинедда и Мона в Деганнви и стал ждать боевых дружин своих царственных двоюродных братьев, князей из дома Кунедды.
Не лгут, когда рассказывают, будто Мэлгон Высокий был крепче сложен, чем прочие короли, богаче и щедрее на дары искусным поэтам, чьи песни об этом рассказывают. В юности он отнял трон Гвинедда у своего дяди, но не подлым образом, а в честной войне — копьем, огнем и мечом. Затем мудро очистил он себя от скверны пролитой крови родича, облачившись в монашескую рясу. Год прожил он смиренно и набожно под попечительством благословенного Иллтуда[48], самого лучшего наставника почти во всем Придание.
Затем в его келью в Лланиллтуд Ваур однажды пришел из Гвинедда Мэлдаф, владыка Пенардда. Хитроумными словами Мэлдаф открыл Мэлгону ту опасность, которая нависла над ним. Дело в том, что его родичи из дома Кунедды (так объяснил мудрый советник) собираются разделить его наследные владения в Гвинедде и выбрать из своего числа кого-нибудь в короли всего племени Мэлгон внимательно слушал, показав тем блаженному Иллтуду, что горит желанием оставить корону праведности ради преходящей мирской власти.
Должен теперь поведать тебе о том, как проходил сбор войска, и о великих замыслах Мэлгона и дружественных ему королей — мечом и огнем хотели они пройти по краю Ллоэгр. Так должно было свершиться Пророчество Белого и Красного Драконов, в предшествующее столетие провозглашенное пред лицом короля-предателя Гуртейрна Гуртенеу, как об этом можно прочесть в книге благословенного Гармауна.
Всю прошлую зиму от двора Мэлгона в Деганнви отправлялись вестники ко всем королям южного Придайна. Громко пели рога пред вратами каждого из королей, призывая князей на Калан Май собраться у Динллеу Гуригон в королевстве Поуис. Тем, чьи королевства лежали вдалеке, или на дальних берегах огромных озер, или у приливных вод, было милостиво разрешено подойти через две недели, а тем, кто жил в соседних кантрефах, было дано три дня. В начале года Мэлгон Высокий собрал воинства Гвинедда и Мона в Деганнви и стал ждать боевых дружин своих царственных двоюродных братьев, князей из дома Кунедды.
Не лгут, когда рассказывают, будто Мэлгон Высокий был крепче сложен, чем прочие короли, богаче и щедрее на дары искусным поэтам, чьи песни об этом рассказывают. В юности он отнял трон Гвинедда у своего дяди, но не подлым образом, а в честной войне — копьем, огнем и мечом. Затем мудро очистил он себя от скверны пролитой крови родича, облачившись в монашескую рясу. Год прожил он смиренно и набожно под попечительством благословенного Иллтуда[48], самого лучшего наставника почти во всем Придание.
Затем в его келью в Лланиллтуд Ваур однажды пришел из Гвинедда Мэлдаф, владыка Пенардда. Хитроумными словами Мэлдаф открыл Мэлгону ту опасность, которая нависла над ним. Дело в том, что его родичи из дома Кунедды (так объяснил мудрый советник) собираются разделить его наследные владения в Гвинедде и выбрать из своего числа кого-нибудь в короли всего племени Мэлгон внимательно слушал, показав тем блаженному Иллтуду, что горит желанием оставить корону праведности ради преходящей мирской власти.