Страница:
Как медведи взревели и зарычали воины ивисов, Ллоэгра и прочих племен из-за Моря, как волки завыли они на крещеное воинство Мэлгона Гвинедда, как вепри вострили они кривые свои клыки о траву, тяжело утаптывая прах ногами своими. Ибо принес Кинуриг нечестивую кровавую жертву вепрю. И вепрь на его шлеме с личиной и на шлемах его бойцов в тот час начал пыхтеть, как живой.
Тогда громко воззвал Кинуриг к людям своим:
— Наступил час, которого боятся все люди, — час Муспилли, когда в битве с инеистыми великанами сходятся люди и боги! Смотрите — вот над воинством Христа лети г Мировой Змей, Дракон, который стремится пожрать все, что есть в Срединном Мире! Все вокруг в огненном испарении его ядовитого дыхания, солнце умирает на западе! Если мы не победим сегодня, то для сынов Водена, Одноглазого Воеводителя, не настанет рассвета! Так обнажите же мечи, услышьте карканье ворона! Волк воет, копье звенит, эхом отвечает щит. Вскоре луна выйдет из-за облаков и осияет деяния ваши — ныне свершатся такие страшные дела, что утолят и смертельнейшую злобу потомков Водена! Восстаньте же, бойцы мои, возьмите щиты, пусть сердца ваши зажгутся отвагой, прорубайте себе дорогу, мужеством крепитесь!
И тогда Мэлгон Высокий, сын Кадваллона Длинная Рука, Дракон Мона, владыка края Брана, вождь племен Кунедды Вледига, услышав слова Кинурига, тоже воззвал к крещеному воинству защитникам веры Христовой:
— Воины Христовы! Отважные защитники Острова Могущества! Люди Севера и Дехеубарта, Гвинедда и Гливисинга, Дивнайнта и Поуиса! Спешите в битву, как благородные псы, рвитесь из рядов туда, где блещут копья! Будьте кровожадными, благородными драконами среди дротиков! Будьте жнецами, пореем битвы, вспомните о пиве и меде, что пили вы в теплом свете свечей в чертогах своего короля!
Дети Кунедды, добрые псы Гододдина, вспомните деяния хранителя Стены, защитите двор и пояс Вледига! Племена Коэлннга, щенки Кенеу, будьте отважны, защищая наследие покровителя края Мабона! Князья бриттов в золотых гривнах, сотоварищи Кимри, разгоните безродную шайку Ллоэгра, будьте быстры, как гончие, что мчатся по следу оленя, отважны, как волкодавы, выслеживающие добычу, упорны, как боевые псы!
Воины Придайна испустили могучий боевой клич. Но я вспомнил слова, которые услышал из колючего куста у кузницы Гофаннона, и засомневался в исходе:
Псы Гверна, бойтесь Мордвидд Тиллион!
Владыки бриттов спустили с поводков три сотни свирепых псов, что были при них, три сотни могучих мастиффов, которых разводили при дворах королей. До того лежали они, опустив головы на лапы, временами поднимая огромные морды и принюхиваясь к пропахшему кровью воздуху. Наморщив лбы, с меланхолическим выражением на мордах они терпеливо ждали приказа хозяев. Но когда с них соскользнули тройные цепи, они вскочили, как молодые щенки, оскалив черные морды и обнажив белые клыки. Дикие, неукротимые, яростные, жестокие, злобные и жадные до битвы — вот каковы были эти псы, когда сняли с них цепи.
Так псы бриттов рванулись вперед на врагов, а за ними помчалось все войско. Люди ивисов и Ллоэгра не замедлили встретить их, равно как и племена с побережий моря Удд. Страшной была схватка Белого и Красного Драконов. Бойцы язычников набросились на бриттских псов, ломая их тела и дробя кости, вспарывая им глотки и бока острыми кривыми ножами. А защитники веры прыгали и скакали туда-сюда, уворачиваясь от ударов врагов, проскальзывая сквозь их оборону, бросаясь на обнаженное оружие тех, кто встал против их Господа.
И снова припомнил я те стихи, которые прочел мне Талиесин:
Скоро схватился он с Мэлгоном, а тот — с ним, и два короля сцепились в смертельной схватке. Так сражались они, а их войска рубились вокруг них. Столь ужасен был звон оружия и рев, грохот и гром, что поднялся от ударов щитов, стука копий, звона мечей, топота копыт и хриплых криков героев, что эльфы и гоблины, курганные и могильные духи, демоны ветра и тумана завопили с кромок щитов, лезвий мечей и с остриев копий. А боевым кличам героев эхом вторили полные ужаса и ненависти призраки, духи и псоглавцы, что живут в каждой скале, в каждом болоте и в каждой лесной долине того пустынного края. Воздух почернел от демонов, стремящихся утащить любого, кто пал в битве, в Бездну Аннона.
А в черном царстве Аннона, глубоко внизу под грохотом и топотом, стонами и ранами битвы у валов Динайрта, бились в смертельной схватке братья-близнецы, короли Аннона, Араун и Хавган. А из-под небес, из незримой выси над боевым туманом Динайрта слышался мужам слабый и приглушенный вой и зов рога Гвина маб Нудда, летевшего во главе своей Дикой Охоты.
Тут я перехватил застывший на мне взгляд Талиесина и в третий раз вспомнил его зловещие стихи:
Так яростна была битва, так страшна была судьба благородного народа Кимри, что я не мог удержаться — сам взял копье и бросился в схватку, хотя мое оружие — божественный ауэн. Я оказался там, где острие вражеского клина врезалось в нашу щитовую стену и приближалось к Красному Дракону. Меня удивило то, что вел их не какой-нибудь вождь в кольчуге, а человек в черном плаще с капюшоном, глубоко надвинутым на лицо. Его единственным оружием было копье, которым он указывал язычникам путь.
Я наблюдал за его приближением и заметил, что, как только какой-нибудь воин Кимри рубит его мечом, клинок ломается пополам о древко копья незнакомца. Я видел и то, что, когда его воины падали со смертельными ранами в груди, человек в плаще касался их острием копья, и они вскакивали, с новыми силами бросаясь в битву. И показалось мне, что некому заступить ему дорогу, ибо Мэлгон неподалеку схватился с Кинуригом. Тогда я сам встал на его пути.
— Назад! — приказал я, стоя на одной ноге и опираясь на копье. — Это Красный Дракон, знамя Острова Могущества, и ни одному серому волку из-за морей не наложить своих грязных лап на него!
— Кто ты такой, человечишко, встающий на пути Скрытого? — жутким голосом вопросил тот, слегка приподнимая капюшон. Я увидел, что у него только один глаз, и не дружеским взглядом сверкал он на меня.
Я разозлился и ответил:
— Я не человечишко, как ты думаешь, я — человек, обладающий ауэном. Некогда звался я Гвион Бах, «Черный Одержимый» зовут меня ныне некоторые, и не чужд я Котла Поэзии. Много сменил я обличий, пока не был зачат, год и половину был я светочем. Я — мост, что тянется над шестьюдесятью реками, я создан из воды девятого вала. Я жил при дворах королей, я названый брат принца Эльфина маб Гвиддно, которого считает наследником Кантрер Гвэлод!
Незнакомец в плаще злорадно расхохотался среди побоища, черный ворон, сидевший на его плечах, насмешливо захихикал в ответ на эту похвальбу.
— Ну, как вижу, в своих глазах ты куда как велик! Но вдруг поставлю я на тебе свою метку вот этим копьем — и как ты думаешь, какова будет тогда твоя судьба?
На мгновение показалось мне, что говорит он голосом Гвина маб Нудда, когда последний раз говорил он со мной из тени во дворце Брохваэля в Каэр Гуригон, что в Поуисе. Но тут меня осенило, что это не Гвин, а другой. Я видел его еще где-то, я знал его как собственного брата. Но кто он?
— Может, настанет день, когда это гордое знамя падет и волна прокатится через Остров Могущества, — твердо ответил я. — Но не думаю, что этот день уже пришел — иначе зачем я спасся из ограды водяной твердыни и ради чего убил Духа Оленя в сердце его лабиринта в Анноне?
Мой враг воззрился на меня — неизмерима была бездна его единственного глаза — и хрипло рассмеялся.
— Мы там, где вороны обжираются кровью, храбрейшие воины падают под градом стрел или лежат, сраженные копьями, хрипя и крича. Любо мне место, где люди теряют разум и сокрушают все на своем пути, разрушают все, что построили, ликуя в глупости своей. Чего ради мне щадить тебя?
Я понимал, что он может убить меня, ежели пожелает, отметив для смерти острием своего копья. И все же я не боялся. Я чувствовал, как через все мое существо струится мудрость Лосося из Ллин Ллиу, и чистая любовь сестры моей Гвенддидд, и утешение свиньи Хенвен, как надо мной простирается покровительство Орла Бринаха и мрачное сочувствие Волка Менвэда. И внезапно я понял, почему мне было позволено остаться в живых во младенчестве в водной крепости Дилана, вернуться живым из Аннона и чем была моя защита для Острова Придайн. Я стоял на острие сражения и должен был продолжать битву, пока не придет мое время.
Потом мне рассказывали, что в то самое время Гвиддварх и Кмби, да и другие из воинства Кимри видели самого Йессу Триста, шагавшего по небу над нашим войском, вознося крест свой против врага.
— Ты сейчас не можешь коснуться меня, — вскричал я, — пусть твоя сила и велика!
— Почему же нет, человечишко, почему же нет? — спросил Скрывший Лицо, нацеливаясь в меня копьем. — Чего я не могу здесь, на кровавом поле?
— Есть одна вещь, которой ты сделать не можешь, и только одна! — вскричал я, перекрывая лязг металла и вопли. Страх наконец поднялся у меня в груди. — Ты не можешь нарушить мой тингед, а он еще не исполнен.
— А откуда тебе знать, когда он исполнится? Что, если сейчас пришел час твоей смерти, мучительной и нежеланной? В конце концов, он к каждому подкрадывается неожиданно, как волк к овчарне. Вот это ты мне скажи, человечишко, и тогда, может быть, я на сей раз оставлю тебя в живых!
Тогда я подошел к Скрывшему Лицо и прошептал ему на ухо некие слова. Хотя и не должно было произносить их тому, кто не прошел посвящения, но я привожу их здесь, чтобы тот, кто прошел очистительные воды, узнал правду повести моей:
— На это я действительно не могу ответить, по крайней мере не сейчас, — признался он, по-прежнему глядя на меня с великим презрением и (как я воображал) с неким изумлением. — Думаешь, не узнал я тебя, Мирддин сын Морврин? Ты тот, чей вирд быть названным Морской Твердыней, разве не так? И все это, — он провел круг своим копьем. — как ты воображаешь, Предел Мирддина. Что ж, посмотрим! Сейчас этот день — твой, и ты спасся, хотя поблагодаришь ли ты меня за это, когда встретишься с тем, что тебе предстоит, это мы еще увидим. Не бойся, мы еще встретимся — возможно, для тебя эта встреча будет не слишком счастливой. Прощай, Мирддин, сын Морврин, одноглазый бриттский скоп!
С этими словами, бросив на меня недобрый взгляд из-под капюшона, незнакомец повернулся и покинул это место. Показалось мне, будто бы видел я, как вскочил он на огромного серого жеребца о восьми ногах, со струящейся гривой, и во весь опор помчался на север. Но туман, грохот и смятение были таковы, что я не был уверен в том, что творилось нынешним днем. Воистину, странные вещи поведал я тебе, о король. Случайно я бросил взгляд на щит Мэлгона, лежавший под Красным Драконом. Там в полированном металле увидел я свое отражение — я никогда не видел себя таким. И показалось мне, что лицо врага моего не слишком-то отличалось от моего собственного, так что потом я начал подумывать — не говорил ли я в смятении со своей тенью?
С уходом того — кем бы он ни был, — кто построил боевой клин, полчища Ллоэгра внезапно пришли в беспорядок. Смертельное безразличие пало на них из тумана, так что ни руки, ни меча не могли они поднять против своего врага. Сеть, незримая для человека, опутала их, сковав их боевыми цепями, хиалогион[202], что крепко сковывают человеческое сердце, высасывая его силу и отвагу. Отвага каждого героя была в кругу колдовских рун, заплетавших его жилы и волю узлами, так что в мгновение ока тот, кто, не дрогнув, схватился бы с великаном, стал слабым и пугливым, как охваченная ужасом девушка. Как Мировой Змей обвивает землю, так войско Кинурига было сковано кандалами рун Одержимого.
Мэлгон и Кинуриг сошлись в смертельной схватке. Отбросив оружие, они набросились друг на друга с обнаженной грудью и с голыми руками. Король ивисов рвал Дракона Острова клыками, а Мэлгон терзал уши Кинурига и рвал мясо с его щек, глотая его, словно то были куски вареной свинины. И была то одна из Трех Ужасных Трапез Острова Придайн.
Тут и Кинуриг попал в сети бессилия из-за хиалогион, предсказанных его дихениддом, застыв неподвижно и бессильно пред Мэлгоном. Туман смятения отражался в его глазах, из которых исчезли красная и белая змеи. И тогда Мэлгон Высокий, король Гвинедда, поднял обеими руками могучий меч, сверкавший кроваво-красным в свете садящегося солнца, и, трижды взмахнув им над головой, опустил его на шлем короля ивисов.
Удар этот рассек тело Кинурига надвое до пупка. Затем Мэлгон быстро нанес второй удар накрест, так что три куска, на которые было разрублено тело дикаря, упали наземь одновременно. И Кинуриг выхаркнул свое сердце, застрявшее сгустком крови у него во рту. Так он умер.
Те, кто был в тот момент по правую руку от Мэлгона, услышали, как святой Киби, его старший священник, громко возгласил:
— Occidisti insuper et possedisti! Убив, ты овладел!
А те, кто стоял по левую руку от короля, услышали, как Идно Хен, его старший друид, взвыл по-волчьи:
— Rincne marincne!
Потом рассказывали мне, что меч, которым Мэлгон сразил Кинурига, был не что иное, как Каледволх, меч Артура. Вот каково свойство того меча: если человек взмахнет им, очертя круг, то предаст смерти целый отряд. Услышав это, я вспомнил о словах Гофаннона маб Дон, которые он сказал мне, трудясь в своей кузнице. О том, что ни один человек не сможет владеть этим мечом, кроме Артура, но разве Мэлгон не стал Артуром, когда во искупление своего нарушенного кинеддива стал он Медведем в Медвежьей Крепости?
Тогда те из ивисов, людей Ллоэгра и их союзников из-за Моря, что выжили в этой битве, были вынуждены выйти вперед, скрестив руки на груди, пытаясь сдаться под мечом и копьем. Теперь король их был убит, их сила и мужество были связаны словно сетью из жил, и они не могли более продолжать сражение. Так они сдавались — лежа на земле, клялись они в покорности, и в рабстве, и в уходе, в то время как между их зубов вставляли острие меча или копья.
Как Остров Могущества был поднят Великим Бели из хаоса вод, как гормес Кораниайд был смыт девятым валом, так стройные ряды войска Мэлгона Высокого втоптали в пыль воющие полчища дикарей, и высокие стены Динайрта снова стали защитой его зеленой сердцевине.
После победы при Динайрте короли Кимри продали в рабство много язычников, другим же они позволили жить в пределах Острова Могущества, ежели те дадут заложников, остальных же загнали к самому берегу, за девятый вал, чтобы никогда не возвращались они. Наследник Кинурига, принц Кеавлин, что шел прямо по пятам за Брохваэлем, когда тот ушел с войском от стен Каэр Виддай, появился на поле боя со своим отрядом, когда сражение уже катилось к концу. Он тоже потом был вынужден отдаться на милость Мэлгона, получив жалкую долю имения его отца, при условии, что поцелует Мэлгона в грудь и поклянется на кресте Христовом быть верным ему и его наследникам навечно.
Не счесть было людей Ллоэгра, убитых в тот день, — доколе не сочтут звезд на небе, песчинок в море, снежинок в снегопаде, росинок на лугу, градин во время града, травинок под конскими копытами, коней сынов Ллира в бурном море, дотоле не сочтут павших в тот день. Люди Кимри сделали высокий курган из их голов и холм из их оружия.
Так победил Мэлгон. Ему принесли голову Кинурига, и он приказал омыть ее, причесать и обернуть красным атласом. Чтобы смертный взгляд не навел на него порчу, он приказал приготовить семь волов, семь валухов и семь свиней и положить перед головой Кинурига. Говорят, что лицо Кинурига побагровело при зрелище этой жертвы, и на миг он открыл свои глаза. После это мясо пошло воинам.
Мэлгон также разрешил родичам того бойца ивисов, который сражался в облике медведя, унести останки своего господина и сжечь их на погребальном костре по обычаю их народа. Говорят, что некая женщина из их племени, распустив волосы, обошла, причитая, чадный костер. Пела она погребальную песнь на диком языке своего народа. Но я так и не нашел нигде ее слов. Говорят, что доныне не растет трава на этом кургане. Некоторых великих вождей ивисов, что погибли в этой битве, также было позволено похоронить в том же кургане, по склонам которого вечно несется прекрасная богиня Рианнон.
Но это было потом, и потому я вернусь к полю битвы. Мир Нисиена[203], мир, который приносит он двум враждебным войскам в час их высшего гнева, опустился наконец и на недавнее поле страшного сражения. Когда вражье войско было разбито, боевой туман рассеялся над Динайртом, и на некоторое время ясный свет умирающего солнца озарил победу бриттов. Огненно-красным полыхал Красный Дракон на закате, красной была вся земля под стенами. Высоко в красном небе я увидел парящего орла. Солнечные лучи золотили его крылья. Я уверен, что это — орел Бринаха, поскольку в песне «Битва при Динайрте» Талиесин говорит: «Орел Бринаха несет победу в когтях».
Я стоял рядом с Мэлгоном. Он сидел на троне, озирая поле сражения. Тонкий вечерний туман вставал призраком над гребнем вала, кровавая равнина казалась в его дымке бескрайним морем, над которым островами вставали курганы погибших. Стоны умирающих были как стенания Дилана Аил Тон среди волн Абер Конви после того, как принял он смертельный удар от Гофаннона маб Дон, а вопли раненых были подобны крикам белых чаек над полуостровом Динбих.
Я услышал топот копыт — к нам приближался всадник. Оглянувшись, я увидел, что это не кто иной, как мой дорогой друг принц Эльфин маб Гвиддно, которого мы все считали погибшим и который появился в одиннадцатом часу вместе с войском бриттов, чтобы спасти нас! Юноша годами, был он муж отвагой. Охотнее пошел бы он на битву, чем на брачное ложе, скорее стал бы поживой для воронов, чем упокоился бы мирно. С гордостью и удовольствием смотрел я на него.
Осадив быстрого густогривого скакуна, который летел свободно, как прославленный Торлиддан, конь Коллауна маб Тайхи, он торжествующе взмахнул копьем над головой.
— Славься, Мэлгон! — воскликнул он. — И привет тебе, брат мой Мирддин! Я уж и не чаял увидеть вас в этой жизни, да и вы, думаю, не ждали увидеть меня!
Он прыжком спешился и подошел преклонить колено пред королем. Затем он повернулся ко мне, и мы бросились друг другу в объятия.
— Что с тобой случилось? — в изумлении спрашивал я. — Воины, что были с тобой, сказали, что тебя убили ивисы. Я подумал, что брежу, когда увидел тебя вместе с королями Кимри. Да и до сих пор это похоже на сон. Как ты ушел от врагов, как ты наткнулся на Брохваэля и королей?
Эльфин с удовольствием рассмеялся, наступив ногой на голову одного из павших ивисов и непринужденно опершись на копье. В тот миг был он таким румяным, таким красивым, что я пожалел, что его супруга не видит его сейчас.
— Милый друг мой Мирддин! — воскликнул он. — Мне нужно столько рассказать тебе, что не знаю уж, с чего и начать. Думаю, и тебе есть о чем мне порассказать. Друг мой любезный, ты должен вернуться вместе со мной, чтобы провести зиму во дворце моего отца во Вратах Гвиддно на Севере. Мы будем товарищами, мы будем рыскать по лесам и холмам Кантрер Гвэлод. Мы будем спать в одной постели, есть с одной тарелки. Глубоким сном мы будем спать после наших тяжких боев в этой чужой земле и расскажем друг другу все наши истории. Помнишь, как мы любили петь вместе эту детскую песенку?
— Ты очень хорошо поступил, Эльфин, — заявил Мэлгон, — и сдается мне, что после трудов нынешнею дня хвалу тебе будут петь по всему Придайну.
— А то нет! — рассмеялся Эльфин, пожимая мне руки и заглядывая в лицо. — Как ты думаешь, Мирддин? Разве не я спас Власть королей Придайна, я, один! Разве не дал я Талиесину тему для великолепной хвалебной песни? «Пусть и не был он Артуром» — так барды поют о героях, но разве не будут они заканчивать хвалу вождю такими словами: «отвагой он был, как Эльфин»? Я прав, Мирддин? Что подумает отец мой Гвиддно, когда услышит эти вести, что подумает Уриен Регедский! Что будут говорить обо мне воины при дворах Тринадцати Князей Севера! Думаю, Уриен Регедский выберет меня своим поединщиком, когда пойдет походом на людей Дайвра и Бринайха! Ага, Кинуриг, бледноликий лис, где ты теперь?
С этими словами он поддал ногой голову убитого ивиса и весело подпрыгнул.
— Ты и вправду хорошо поступил, Эльфин, — тепло ответил я, — но удивительно мне, что ты не вспомнил о той, что еще больше будет восхвалять твои подвиги, чем даже Тринадцать Князей Севера. Ты что, забыл?
— Нет, Мирддин, я не забыл. Я счастлив, что немалым делом для нее будет услышать, что именно ее муж спас короля Мэлгона Высокого от смерти от рук этих язычников ивисов, и люди будут почитать ее за это еще больше! Ах, не могу дождаться, когда же я смогу рассказать об этом ей, моей милой!
Быстро смеркалось. Вскоре только тусклые звезды будут светить нам. Повсюду с факелами ходили люди, сопровождая тех, кто на длинных носилках перетаскивал тела убитых. Лекари королевского двора пользовали раненых мазями и зашивали раны. Воины, оставшиеся целыми, искали добычи среди груд тел павших. Эльфин имел право похваляться, я не мог корить его за это В конце концов, лосось вырастает из малька — король же из юноши. Внезапно я ощутил страшную усталость. Извинившись, я пошел поискать места для сна, оставив Мэлгона дальше расспрашивать Эльфина.
Прокладывая себе путь среди тел убитых, я добрался до места, где в торжественном молчании собрались люди. Я уловил обрывок песнопения и, подойдя поближе, увидел, что это Кинан Гаруйн и воины Поуиса, собравшиеся оплакать своего павшего господина. Я увидел место, где пал Брохваэль Орлы кричали над погибшим. Святой Гвиддварх молился за душу короля, держа крест над его головой. Свет факелов плясал на лице Брохваэля, поблескивая на его оскаленных клыках, так что на миг в пляске теней он показался мне яростно живым. Тело его лежало на куче убитых, бриттов и ивисов, изрубленные конечности еще подрагивали, словно клубок свившихся змей, когда по весне просыпаются они.
— Altisona carminalia et valde suavia audivi angelicorum coetuum cantica, — распевно читал Гвиддварх высоким мелодичным голосом, — eodem momento egresionis inter angelicos sanctae ipsius animae ascendentes chores. Я слышал песнопения сонмов ангелов, громкие и весьма слафетные, в тот миг, когда его святая душа, окруженная ангелами, возносилась на небеса.
Я поднял взгляд к куполу звездного неба, куда птица-душа Брохваэля уже сейчас, наверное, летит. Затем я снова посмотрел на лицо, которое больше никогда в жизни не увижу. Вскоре плоть его станет добычей для червей, а кровь его просочится в царство Аннона. Я верил, что он заранее знал свой смертный час. Короли правят во славе и во славе умирают, и время всегда мчится за ними так же быстро, как белая колесница сына Брохваэля Кинана. Смертельно-бледные лица плакальщиков на миг представились мне подобием шествия королей, ходом истории этого мира на миг выведенных на свет и снова канувших во тьму.
Тогда громко воззвал Кинуриг к людям своим:
— Наступил час, которого боятся все люди, — час Муспилли, когда в битве с инеистыми великанами сходятся люди и боги! Смотрите — вот над воинством Христа лети г Мировой Змей, Дракон, который стремится пожрать все, что есть в Срединном Мире! Все вокруг в огненном испарении его ядовитого дыхания, солнце умирает на западе! Если мы не победим сегодня, то для сынов Водена, Одноглазого Воеводителя, не настанет рассвета! Так обнажите же мечи, услышьте карканье ворона! Волк воет, копье звенит, эхом отвечает щит. Вскоре луна выйдет из-за облаков и осияет деяния ваши — ныне свершатся такие страшные дела, что утолят и смертельнейшую злобу потомков Водена! Восстаньте же, бойцы мои, возьмите щиты, пусть сердца ваши зажгутся отвагой, прорубайте себе дорогу, мужеством крепитесь!
И тогда Мэлгон Высокий, сын Кадваллона Длинная Рука, Дракон Мона, владыка края Брана, вождь племен Кунедды Вледига, услышав слова Кинурига, тоже воззвал к крещеному воинству защитникам веры Христовой:
— Воины Христовы! Отважные защитники Острова Могущества! Люди Севера и Дехеубарта, Гвинедда и Гливисинга, Дивнайнта и Поуиса! Спешите в битву, как благородные псы, рвитесь из рядов туда, где блещут копья! Будьте кровожадными, благородными драконами среди дротиков! Будьте жнецами, пореем битвы, вспомните о пиве и меде, что пили вы в теплом свете свечей в чертогах своего короля!
Дети Кунедды, добрые псы Гододдина, вспомните деяния хранителя Стены, защитите двор и пояс Вледига! Племена Коэлннга, щенки Кенеу, будьте отважны, защищая наследие покровителя края Мабона! Князья бриттов в золотых гривнах, сотоварищи Кимри, разгоните безродную шайку Ллоэгра, будьте быстры, как гончие, что мчатся по следу оленя, отважны, как волкодавы, выслеживающие добычу, упорны, как боевые псы!
Воины Придайна испустили могучий боевой клич. Но я вспомнил слова, которые услышал из колючего куста у кузницы Гофаннона, и засомневался в исходе:
Псы Гверна, бойтесь Мордвидд Тиллион!
Владыки бриттов спустили с поводков три сотни свирепых псов, что были при них, три сотни могучих мастиффов, которых разводили при дворах королей. До того лежали они, опустив головы на лапы, временами поднимая огромные морды и принюхиваясь к пропахшему кровью воздуху. Наморщив лбы, с меланхолическим выражением на мордах они терпеливо ждали приказа хозяев. Но когда с них соскользнули тройные цепи, они вскочили, как молодые щенки, оскалив черные морды и обнажив белые клыки. Дикие, неукротимые, яростные, жестокие, злобные и жадные до битвы — вот каковы были эти псы, когда сняли с них цепи.
Так псы бриттов рванулись вперед на врагов, а за ними помчалось все войско. Люди ивисов и Ллоэгра не замедлили встретить их, равно как и племена с побережий моря Удд. Страшной была схватка Белого и Красного Драконов. Бойцы язычников набросились на бриттских псов, ломая их тела и дробя кости, вспарывая им глотки и бока острыми кривыми ножами. А защитники веры прыгали и скакали туда-сюда, уворачиваясь от ударов врагов, проскальзывая сквозь их оборону, бросаясь на обнаженное оружие тех, кто встал против их Господа.
И снова припомнил я те стихи, которые прочел мне Талиесин:
Впереди воинства Кимри мчался Мэлгон Высокий, великий пес Гвинедда, рыча боевой клич своего воинства. Ему навстречу в гневе рванулся Кинуриг, коварный король ивисов. В шлеме своем с изображением вепря казался он не меньше трехгодовалого быка, серого, как волк, и, казалось, с каждой его волосинки срывается стрела, убивая каждый раз по воину Кимри.
Но только лишь Ардеридд стоит того, чтобы жить
И пасть в последней войне в последней из битв.
Но час еще не пробил.
Скоро схватился он с Мэлгоном, а тот — с ним, и два короля сцепились в смертельной схватке. Так сражались они, а их войска рубились вокруг них. Столь ужасен был звон оружия и рев, грохот и гром, что поднялся от ударов щитов, стука копий, звона мечей, топота копыт и хриплых криков героев, что эльфы и гоблины, курганные и могильные духи, демоны ветра и тумана завопили с кромок щитов, лезвий мечей и с остриев копий. А боевым кличам героев эхом вторили полные ужаса и ненависти призраки, духи и псоглавцы, что живут в каждой скале, в каждом болоте и в каждой лесной долине того пустынного края. Воздух почернел от демонов, стремящихся утащить любого, кто пал в битве, в Бездну Аннона.
А в черном царстве Аннона, глубоко внизу под грохотом и топотом, стонами и ранами битвы у валов Динайрта, бились в смертельной схватке братья-близнецы, короли Аннона, Араун и Хавган. А из-под небес, из незримой выси над боевым туманом Динайрта слышался мужам слабый и приглушенный вой и зов рога Гвина маб Нудда, летевшего во главе своей Дикой Охоты.
Тут я перехватил застывший на мне взгляд Талиесина и в третий раз вспомнил его зловещие стихи:
Между тем воины сражались с такой неукротимой яростью и силой, что казалось, будто бы этот бой будет длиться, как поединок Гвина маб Нудда и Гвуртира маб Грайдаула, который, как все знают, продлится до Судного Дня. Они кололи и наносили раны, рубили и убивали, и если бы птица могла пролететь сквозь человеческое тело, то уж только в этот день, а клочья мяса и кровь летели из зияющих ран в багряный боевой туман, окутывавший их. Мечи и копья у многих раскололись и сломались, потому воины рвали друг друга голыми руками и зубами — оружием тел своих, — потому многие так и легли мертвыми, не размыкая смертельных объятий, зажав в зубах нос, или ухо, или губы своего врага, если ему уже отсекли руки.
Но только лишь Ардеридд стоит того, чтобы жить
И пасть в последней войне в последней из битв.
Но даже и сейчас не пробил этот страшный час!
Так яростна была битва, так страшна была судьба благородного народа Кимри, что я не мог удержаться — сам взял копье и бросился в схватку, хотя мое оружие — божественный ауэн. Я оказался там, где острие вражеского клина врезалось в нашу щитовую стену и приближалось к Красному Дракону. Меня удивило то, что вел их не какой-нибудь вождь в кольчуге, а человек в черном плаще с капюшоном, глубоко надвинутым на лицо. Его единственным оружием было копье, которым он указывал язычникам путь.
Я наблюдал за его приближением и заметил, что, как только какой-нибудь воин Кимри рубит его мечом, клинок ломается пополам о древко копья незнакомца. Я видел и то, что, когда его воины падали со смертельными ранами в груди, человек в плаще касался их острием копья, и они вскакивали, с новыми силами бросаясь в битву. И показалось мне, что некому заступить ему дорогу, ибо Мэлгон неподалеку схватился с Кинуригом. Тогда я сам встал на его пути.
— Назад! — приказал я, стоя на одной ноге и опираясь на копье. — Это Красный Дракон, знамя Острова Могущества, и ни одному серому волку из-за морей не наложить своих грязных лап на него!
— Кто ты такой, человечишко, встающий на пути Скрытого? — жутким голосом вопросил тот, слегка приподнимая капюшон. Я увидел, что у него только один глаз, и не дружеским взглядом сверкал он на меня.
Я разозлился и ответил:
— Я не человечишко, как ты думаешь, я — человек, обладающий ауэном. Некогда звался я Гвион Бах, «Черный Одержимый» зовут меня ныне некоторые, и не чужд я Котла Поэзии. Много сменил я обличий, пока не был зачат, год и половину был я светочем. Я — мост, что тянется над шестьюдесятью реками, я создан из воды девятого вала. Я жил при дворах королей, я названый брат принца Эльфина маб Гвиддно, которого считает наследником Кантрер Гвэлод!
Незнакомец в плаще злорадно расхохотался среди побоища, черный ворон, сидевший на его плечах, насмешливо захихикал в ответ на эту похвальбу.
— Ну, как вижу, в своих глазах ты куда как велик! Но вдруг поставлю я на тебе свою метку вот этим копьем — и как ты думаешь, какова будет тогда твоя судьба?
На мгновение показалось мне, что говорит он голосом Гвина маб Нудда, когда последний раз говорил он со мной из тени во дворце Брохваэля в Каэр Гуригон, что в Поуисе. Но тут меня осенило, что это не Гвин, а другой. Я видел его еще где-то, я знал его как собственного брата. Но кто он?
— Может, настанет день, когда это гордое знамя падет и волна прокатится через Остров Могущества, — твердо ответил я. — Но не думаю, что этот день уже пришел — иначе зачем я спасся из ограды водяной твердыни и ради чего убил Духа Оленя в сердце его лабиринта в Анноне?
Мой враг воззрился на меня — неизмерима была бездна его единственного глаза — и хрипло рассмеялся.
— Мы там, где вороны обжираются кровью, храбрейшие воины падают под градом стрел или лежат, сраженные копьями, хрипя и крича. Любо мне место, где люди теряют разум и сокрушают все на своем пути, разрушают все, что построили, ликуя в глупости своей. Чего ради мне щадить тебя?
Я понимал, что он может убить меня, ежели пожелает, отметив для смерти острием своего копья. И все же я не боялся. Я чувствовал, как через все мое существо струится мудрость Лосося из Ллин Ллиу, и чистая любовь сестры моей Гвенддидд, и утешение свиньи Хенвен, как надо мной простирается покровительство Орла Бринаха и мрачное сочувствие Волка Менвэда. И внезапно я понял, почему мне было позволено остаться в живых во младенчестве в водной крепости Дилана, вернуться живым из Аннона и чем была моя защита для Острова Придайн. Я стоял на острие сражения и должен был продолжать битву, пока не придет мое время.
Потом мне рассказывали, что в то самое время Гвиддварх и Кмби, да и другие из воинства Кимри видели самого Йессу Триста, шагавшего по небу над нашим войском, вознося крест свой против врага.
— Ты сейчас не можешь коснуться меня, — вскричал я, — пусть твоя сила и велика!
— Почему же нет, человечишко, почему же нет? — спросил Скрывший Лицо, нацеливаясь в меня копьем. — Чего я не могу здесь, на кровавом поле?
— Есть одна вещь, которой ты сделать не можешь, и только одна! — вскричал я, перекрывая лязг металла и вопли. Страх наконец поднялся у меня в груди. — Ты не можешь нарушить мой тингед, а он еще не исполнен.
— А откуда тебе знать, когда он исполнится? Что, если сейчас пришел час твоей смерти, мучительной и нежеланной? В конце концов, он к каждому подкрадывается неожиданно, как волк к овчарне. Вот это ты мне скажи, человечишко, и тогда, может быть, я на сей раз оставлю тебя в живых!
Тогда я подошел к Скрывшему Лицо и прошептал ему на ухо некие слова. Хотя и не должно было произносить их тому, кто не прошел посвящения, но я привожу их здесь, чтобы тот, кто прошел очистительные воды, узнал правду повести моей:
Gwareis yn llychwr, kyskeis I ym porffor
Neu bum yn yscor gan Dylan Eil Мог,
Yg kylchet ym periled nvg deulin teyrned,
Yn deuwayw anchwant о nef pan doethant;
Yn Annwfyn llifereint with urwydrin dybydant
Тогда тот, чье лицо было скрыто капюшоном ночи, рассмеялся и опустил копье.
В пурпурном темном шатре я спал,
Меня Дилан Аил Мор на волнах качал,
Я был на коленях у короля,
Судьба в небеса уносила меня,
Я ведаю речи мудрецов
Средь темных Аннона дворцов [201] .
— На это я действительно не могу ответить, по крайней мере не сейчас, — признался он, по-прежнему глядя на меня с великим презрением и (как я воображал) с неким изумлением. — Думаешь, не узнал я тебя, Мирддин сын Морврин? Ты тот, чей вирд быть названным Морской Твердыней, разве не так? И все это, — он провел круг своим копьем. — как ты воображаешь, Предел Мирддина. Что ж, посмотрим! Сейчас этот день — твой, и ты спасся, хотя поблагодаришь ли ты меня за это, когда встретишься с тем, что тебе предстоит, это мы еще увидим. Не бойся, мы еще встретимся — возможно, для тебя эта встреча будет не слишком счастливой. Прощай, Мирддин, сын Морврин, одноглазый бриттский скоп!
С этими словами, бросив на меня недобрый взгляд из-под капюшона, незнакомец повернулся и покинул это место. Показалось мне, будто бы видел я, как вскочил он на огромного серого жеребца о восьми ногах, со струящейся гривой, и во весь опор помчался на север. Но туман, грохот и смятение были таковы, что я не был уверен в том, что творилось нынешним днем. Воистину, странные вещи поведал я тебе, о король. Случайно я бросил взгляд на щит Мэлгона, лежавший под Красным Драконом. Там в полированном металле увидел я свое отражение — я никогда не видел себя таким. И показалось мне, что лицо врага моего не слишком-то отличалось от моего собственного, так что потом я начал подумывать — не говорил ли я в смятении со своей тенью?
С уходом того — кем бы он ни был, — кто построил боевой клин, полчища Ллоэгра внезапно пришли в беспорядок. Смертельное безразличие пало на них из тумана, так что ни руки, ни меча не могли они поднять против своего врага. Сеть, незримая для человека, опутала их, сковав их боевыми цепями, хиалогион[202], что крепко сковывают человеческое сердце, высасывая его силу и отвагу. Отвага каждого героя была в кругу колдовских рун, заплетавших его жилы и волю узлами, так что в мгновение ока тот, кто, не дрогнув, схватился бы с великаном, стал слабым и пугливым, как охваченная ужасом девушка. Как Мировой Змей обвивает землю, так войско Кинурига было сковано кандалами рун Одержимого.
Мэлгон и Кинуриг сошлись в смертельной схватке. Отбросив оружие, они набросились друг на друга с обнаженной грудью и с голыми руками. Король ивисов рвал Дракона Острова клыками, а Мэлгон терзал уши Кинурига и рвал мясо с его щек, глотая его, словно то были куски вареной свинины. И была то одна из Трех Ужасных Трапез Острова Придайн.
Тут и Кинуриг попал в сети бессилия из-за хиалогион, предсказанных его дихениддом, застыв неподвижно и бессильно пред Мэлгоном. Туман смятения отражался в его глазах, из которых исчезли красная и белая змеи. И тогда Мэлгон Высокий, король Гвинедда, поднял обеими руками могучий меч, сверкавший кроваво-красным в свете садящегося солнца, и, трижды взмахнув им над головой, опустил его на шлем короля ивисов.
Удар этот рассек тело Кинурига надвое до пупка. Затем Мэлгон быстро нанес второй удар накрест, так что три куска, на которые было разрублено тело дикаря, упали наземь одновременно. И Кинуриг выхаркнул свое сердце, застрявшее сгустком крови у него во рту. Так он умер.
Те, кто был в тот момент по правую руку от Мэлгона, услышали, как святой Киби, его старший священник, громко возгласил:
— Occidisti insuper et possedisti! Убив, ты овладел!
А те, кто стоял по левую руку от короля, услышали, как Идно Хен, его старший друид, взвыл по-волчьи:
— Rincne marincne!
Потом рассказывали мне, что меч, которым Мэлгон сразил Кинурига, был не что иное, как Каледволх, меч Артура. Вот каково свойство того меча: если человек взмахнет им, очертя круг, то предаст смерти целый отряд. Услышав это, я вспомнил о словах Гофаннона маб Дон, которые он сказал мне, трудясь в своей кузнице. О том, что ни один человек не сможет владеть этим мечом, кроме Артура, но разве Мэлгон не стал Артуром, когда во искупление своего нарушенного кинеддива стал он Медведем в Медвежьей Крепости?
Тогда те из ивисов, людей Ллоэгра и их союзников из-за Моря, что выжили в этой битве, были вынуждены выйти вперед, скрестив руки на груди, пытаясь сдаться под мечом и копьем. Теперь король их был убит, их сила и мужество были связаны словно сетью из жил, и они не могли более продолжать сражение. Так они сдавались — лежа на земле, клялись они в покорности, и в рабстве, и в уходе, в то время как между их зубов вставляли острие меча или копья.
Как Остров Могущества был поднят Великим Бели из хаоса вод, как гормес Кораниайд был смыт девятым валом, так стройные ряды войска Мэлгона Высокого втоптали в пыль воющие полчища дикарей, и высокие стены Динайрта снова стали защитой его зеленой сердцевине.
После победы при Динайрте короли Кимри продали в рабство много язычников, другим же они позволили жить в пределах Острова Могущества, ежели те дадут заложников, остальных же загнали к самому берегу, за девятый вал, чтобы никогда не возвращались они. Наследник Кинурига, принц Кеавлин, что шел прямо по пятам за Брохваэлем, когда тот ушел с войском от стен Каэр Виддай, появился на поле боя со своим отрядом, когда сражение уже катилось к концу. Он тоже потом был вынужден отдаться на милость Мэлгона, получив жалкую долю имения его отца, при условии, что поцелует Мэлгона в грудь и поклянется на кресте Христовом быть верным ему и его наследникам навечно.
Не счесть было людей Ллоэгра, убитых в тот день, — доколе не сочтут звезд на небе, песчинок в море, снежинок в снегопаде, росинок на лугу, градин во время града, травинок под конскими копытами, коней сынов Ллира в бурном море, дотоле не сочтут павших в тот день. Люди Кимри сделали высокий курган из их голов и холм из их оружия.
Так победил Мэлгон. Ему принесли голову Кинурига, и он приказал омыть ее, причесать и обернуть красным атласом. Чтобы смертный взгляд не навел на него порчу, он приказал приготовить семь волов, семь валухов и семь свиней и положить перед головой Кинурига. Говорят, что лицо Кинурига побагровело при зрелище этой жертвы, и на миг он открыл свои глаза. После это мясо пошло воинам.
Мэлгон также разрешил родичам того бойца ивисов, который сражался в облике медведя, унести останки своего господина и сжечь их на погребальном костре по обычаю их народа. Говорят, что некая женщина из их племени, распустив волосы, обошла, причитая, чадный костер. Пела она погребальную песнь на диком языке своего народа. Но я так и не нашел нигде ее слов. Говорят, что доныне не растет трава на этом кургане. Некоторых великих вождей ивисов, что погибли в этой битве, также было позволено похоронить в том же кургане, по склонам которого вечно несется прекрасная богиня Рианнон.
Но это было потом, и потому я вернусь к полю битвы. Мир Нисиена[203], мир, который приносит он двум враждебным войскам в час их высшего гнева, опустился наконец и на недавнее поле страшного сражения. Когда вражье войско было разбито, боевой туман рассеялся над Динайртом, и на некоторое время ясный свет умирающего солнца озарил победу бриттов. Огненно-красным полыхал Красный Дракон на закате, красной была вся земля под стенами. Высоко в красном небе я увидел парящего орла. Солнечные лучи золотили его крылья. Я уверен, что это — орел Бринаха, поскольку в песне «Битва при Динайрте» Талиесин говорит: «Орел Бринаха несет победу в когтях».
Я стоял рядом с Мэлгоном. Он сидел на троне, озирая поле сражения. Тонкий вечерний туман вставал призраком над гребнем вала, кровавая равнина казалась в его дымке бескрайним морем, над которым островами вставали курганы погибших. Стоны умирающих были как стенания Дилана Аил Тон среди волн Абер Конви после того, как принял он смертельный удар от Гофаннона маб Дон, а вопли раненых были подобны крикам белых чаек над полуостровом Динбих.
Я услышал топот копыт — к нам приближался всадник. Оглянувшись, я увидел, что это не кто иной, как мой дорогой друг принц Эльфин маб Гвиддно, которого мы все считали погибшим и который появился в одиннадцатом часу вместе с войском бриттов, чтобы спасти нас! Юноша годами, был он муж отвагой. Охотнее пошел бы он на битву, чем на брачное ложе, скорее стал бы поживой для воронов, чем упокоился бы мирно. С гордостью и удовольствием смотрел я на него.
Осадив быстрого густогривого скакуна, который летел свободно, как прославленный Торлиддан, конь Коллауна маб Тайхи, он торжествующе взмахнул копьем над головой.
— Славься, Мэлгон! — воскликнул он. — И привет тебе, брат мой Мирддин! Я уж и не чаял увидеть вас в этой жизни, да и вы, думаю, не ждали увидеть меня!
Он прыжком спешился и подошел преклонить колено пред королем. Затем он повернулся ко мне, и мы бросились друг другу в объятия.
— Что с тобой случилось? — в изумлении спрашивал я. — Воины, что были с тобой, сказали, что тебя убили ивисы. Я подумал, что брежу, когда увидел тебя вместе с королями Кимри. Да и до сих пор это похоже на сон. Как ты ушел от врагов, как ты наткнулся на Брохваэля и королей?
Эльфин с удовольствием рассмеялся, наступив ногой на голову одного из павших ивисов и непринужденно опершись на копье. В тот миг был он таким румяным, таким красивым, что я пожалел, что его супруга не видит его сейчас.
— Милый друг мой Мирддин! — воскликнул он. — Мне нужно столько рассказать тебе, что не знаю уж, с чего и начать. Думаю, и тебе есть о чем мне порассказать. Друг мой любезный, ты должен вернуться вместе со мной, чтобы провести зиму во дворце моего отца во Вратах Гвиддно на Севере. Мы будем товарищами, мы будем рыскать по лесам и холмам Кантрер Гвэлод. Мы будем спать в одной постели, есть с одной тарелки. Глубоким сном мы будем спать после наших тяжких боев в этой чужой земле и расскажем друг другу все наши истории. Помнишь, как мы любили петь вместе эту детскую песенку?
Теперь же я тебе расскажу лишь вот о чем. Опасаясь, что наши гонцы, которых отправили к Брохваэлю, попали в лапы врагу, и зная, что наша крепость наверняка окружена врагом, я решил сам попытаться привести войска назад. Поскольку я опасался, что враги как-то прознают о моих замыслах, я решил ради этого обмануть даже людей собственного госгордда. Как только мы завидели приближение язычников, я спрятался в папоротниках, а затем скакал день и ночь, не жалея ни себя, ни коня, пока не добрался до Брохваэля и его воинов у стен Каэр Виддай. Вряд ли ты поверишь, хотя со временем и узнаешь, что это правда, — нас предали с самого начала, с самого выступления! Князь Айнион маб Рин попал в руки ивисов и был жестоко ими убит, и Каэр Виддай был в руках язычников! Кинуриг оставил этого щенка, своего сына, с одним-единственным отрядом держать город против нас. Когда король Брохваэль узнал об опасности, угрожающей Дракону Острова, он тотчас же свернул лагерь и помчался сюда быстро, как мог.
Он копье свое берет —
На охоту он идет.
Добрых псов с собою кличет:
«Гифф и Гафф, хватай добычу!»
— Ты очень хорошо поступил, Эльфин, — заявил Мэлгон, — и сдается мне, что после трудов нынешнею дня хвалу тебе будут петь по всему Придайну.
— А то нет! — рассмеялся Эльфин, пожимая мне руки и заглядывая в лицо. — Как ты думаешь, Мирддин? Разве не я спас Власть королей Придайна, я, один! Разве не дал я Талиесину тему для великолепной хвалебной песни? «Пусть и не был он Артуром» — так барды поют о героях, но разве не будут они заканчивать хвалу вождю такими словами: «отвагой он был, как Эльфин»? Я прав, Мирддин? Что подумает отец мой Гвиддно, когда услышит эти вести, что подумает Уриен Регедский! Что будут говорить обо мне воины при дворах Тринадцати Князей Севера! Думаю, Уриен Регедский выберет меня своим поединщиком, когда пойдет походом на людей Дайвра и Бринайха! Ага, Кинуриг, бледноликий лис, где ты теперь?
С этими словами он поддал ногой голову убитого ивиса и весело подпрыгнул.
— Ты и вправду хорошо поступил, Эльфин, — тепло ответил я, — но удивительно мне, что ты не вспомнил о той, что еще больше будет восхвалять твои подвиги, чем даже Тринадцать Князей Севера. Ты что, забыл?
— Нет, Мирддин, я не забыл. Я счастлив, что немалым делом для нее будет услышать, что именно ее муж спас короля Мэлгона Высокого от смерти от рук этих язычников ивисов, и люди будут почитать ее за это еще больше! Ах, не могу дождаться, когда же я смогу рассказать об этом ей, моей милой!
Быстро смеркалось. Вскоре только тусклые звезды будут светить нам. Повсюду с факелами ходили люди, сопровождая тех, кто на длинных носилках перетаскивал тела убитых. Лекари королевского двора пользовали раненых мазями и зашивали раны. Воины, оставшиеся целыми, искали добычи среди груд тел павших. Эльфин имел право похваляться, я не мог корить его за это В конце концов, лосось вырастает из малька — король же из юноши. Внезапно я ощутил страшную усталость. Извинившись, я пошел поискать места для сна, оставив Мэлгона дальше расспрашивать Эльфина.
Прокладывая себе путь среди тел убитых, я добрался до места, где в торжественном молчании собрались люди. Я уловил обрывок песнопения и, подойдя поближе, увидел, что это Кинан Гаруйн и воины Поуиса, собравшиеся оплакать своего павшего господина. Я увидел место, где пал Брохваэль Орлы кричали над погибшим. Святой Гвиддварх молился за душу короля, держа крест над его головой. Свет факелов плясал на лице Брохваэля, поблескивая на его оскаленных клыках, так что на миг в пляске теней он показался мне яростно живым. Тело его лежало на куче убитых, бриттов и ивисов, изрубленные конечности еще подрагивали, словно клубок свившихся змей, когда по весне просыпаются они.
— Altisona carminalia et valde suavia audivi angelicorum coetuum cantica, — распевно читал Гвиддварх высоким мелодичным голосом, — eodem momento egresionis inter angelicos sanctae ipsius animae ascendentes chores. Я слышал песнопения сонмов ангелов, громкие и весьма слафетные, в тот миг, когда его святая душа, окруженная ангелами, возносилась на небеса.
Я поднял взгляд к куполу звездного неба, куда птица-душа Брохваэля уже сейчас, наверное, летит. Затем я снова посмотрел на лицо, которое больше никогда в жизни не увижу. Вскоре плоть его станет добычей для червей, а кровь его просочится в царство Аннона. Я верил, что он заранее знал свой смертный час. Короли правят во славе и во славе умирают, и время всегда мчится за ними так же быстро, как белая колесница сына Брохваэля Кинана. Смертельно-бледные лица плакальщиков на миг представились мне подобием шествия королей, ходом истории этого мира на миг выведенных на свет и снова канувших во тьму.