Страница:
Кровавый туман стоял над полем боя, облако белой извести поднималось от расколотых щитов, кровь дождем лилась из отрубленных конечностей, холмы исходили влажной дымкой. Звенел клинок о клинок, копье о копье. Кроваво-красное солнце висело низко над головами, тускло полыхая во мраке, словно светильник за тонкой занавесью. Я увидел личины шлемов ивисов и их союзников, увидел, как они ряд за рядом наступают, тесня отважных воинов Придайна. Битва близилась к тому месту, где мы сидели за игрой в гвиддвилл под Красным Драконом. От топота ног воинов по земле Динайрта задребезжали золотые фигурки на серебряной доске. Кровь плеснула на белое одеяние Мэлгона.
— Худо дело, Мердинус! Придется прорываться из крепости!
Я увидел рядом Руфина, и лицо его было мрачным, как никогда.
— Ты должен сказать королю, чтобы он взял знамя, а я построю людей в фалангу. Мы должны попытаться пробиться к восточным воротам!
Мэлгон понял и, встав во весь рост, вырвал древко знамени Кимри из земли Динайрта. Он высоко поднял Красного Дракона, а Руфин построил остатки нашего госгордда. Воины стали как стена среди битвы, как щетинистый лес копий. Медленно, как смертельно раненный медведь, в бока которого вцепились псы, мы стали прорубаться к воротам.
Враги подняли радостный боевой вопль, сгрудившись вокруг нас, накатывая волна за волной. Я краем глаза увидел, как упала наземь серебряная игральная доска, как были втоптаны в землю золотые фигурки, как король, запятнанный кровью, упал со своего возвышения. Но времени все это обдумывать не было. Нас теснили назад, и все, что можно было сделать, так это устоять на ногах. Упавших мгновенно затаптывали и рубили. Я держался рядом с королем, который шел, на целую голову возвышаясь над окружавшими его воинами. Бык-Защитник Острова Придайн высоко нес знамя Красного Дракона Придайна, под которым Артур двенадцать раз мчался к победе.
Что мы будем делать, когда выберемся из-за стен, я не видел. Однако времени на раздумья не было — боевой туман окружал нас со всех сторон. В глазах моих стояли зияющие раны и разинутые рты, страшные крики раздавались в спиральных ходах моих ушей. Мы остановились — почему, я сказать не мог, и я закрыл глаза, чтобы не видеть всего этого ужаса. У меня в глазах стояли тела, лишенные рук и ног, безглавые, окровавленные, катящиеся на землю головы, вздрагивающие отсеченные конечности.
— Ты безумен, Мирддин, где твой разум? — возник у меня в голове вопль. — Вокруг тебя — пустота, куда ты денешься?
Показалось мне, что бездонный океан хлынул на сушу, поглощая равнины, поднимаясь до разваливающихся стен, стеная и бессвязно бормоча в смятении. Все вокруг тонуло в темном кровавом море, из чьих глубин вставала перед моим застывшим от ужаса взором мешанина частей тел мужчин и женщин, где голова не подходила к телу, как были разными руки и ноги.
Я припомнил те страшные строфы, которые произнес Талиесин на вершине горы Меллун:
Там, в проеме ворот, стояла страшная фигура — человек или медведь, трудно было сказать, — тот самый, кто угрожал нам при первом приближении врагов к нашим воротам. Своими могучими руками он хватал и давил храбрейших воинов Кимри, выдавливая из их тел воздух и кровь Никто не мог противостоять ему, все в ужасе подались назад Он возвышался в воротах с окровавленными по самые плечи огромными руками. Под ногтями и между зубами его застряли клочья мяса, он рычал и хрипел на тех, кто осмеливался поднять на него меч или копье. Затем он устремил взгляд своих налитых кровью глаз, сверкавших из-под личины шлема, на Мэлгона Гвинедда, стоявшего в окружении щитов. Как повисшее у нас над головами кроваво-красное в густом клубящемся тумане солнце, сверкнула из-под шлема с вепрем злобная ухмылка Беовульфа.
— Слушайте, что я теперь скажу вам, бритты, и тебе, именующий себя Драконом Острова! — проревел языческий боец. — Много повидал я здесь отсеченных рук и ног и разбитых щитов, расколотых шлемов и пробитых кольчуг, зарубленных вождей. Я был поединщиком трех величайших королей, что вершили власть на земле, — Хигелака, Хротгара и Хродульфа! Я сражался в двенадцати больших сражениях, я убивал подводных чудовищ, я предал позорной смерти Гренделя и его чудовищную родительницу! Теперь же я покончу с этой битвой! Довольно было пролито крови даже ради насыщения серого татя болот, и уже обожрался падалью черный ее пожиратель. Я пришел помериться силами с тобой, о Дракон, и худо будет мне, ежели не уложу я тебя добрым моим мечом Нэглингом! Никакое войско не станет сражаться, когда убит король, а тебе недолго осталось жить. Слыхивал я о мертвых, которые продолжали сражаться уже после смерти, и чтобы все узнали, что ты уже воистину мертв, я отрублю тебе руки и ноги, отсеку голову и изрублю твое тело в куски!
При этом великан расхохотался громким, страшным смехом, и бесчисленные полчища Ллоэгра, сгрудившиеся вокруг нас, тоже разразились презрительным, насмешливым и злым смехом. Высоко подняв свой огромный меч, Беовульф зашагал через открытое пространство к королю. Мэлгон Гвинедд твердо стоял в середине всего. Над ним на древке бессильно висело знамя Кимри, Дракон поник среди смрадного тумана битвы. Никто не встал между Драконом Мона и его жестоким врагом.
Поединщик Кинурига, языческий вождь, остановился в трех копьях от ожидавшего его нападения короля Кимри. В ликовании от силы своей он снова вскричал:
— Слушайте же слова мои, люди ангель-кинн, и вы, люди моего собственного народа, ведеры и геаты! Все знают — это я убил Дагхревна, носившего стяг хугов, вложив его в руку владыки моего, Хигелака. Не мечом убил я его, в жестоких объятиях моих раздавил я его и кости и сердце его! Ныне поднимаю я добрый меч Нэглинг против врага моего, но, думаю, в нашей схватке Дракон, враг мой, будет биться палящим огнем и ядовитым дыханием. Но не ради этого ношу я кольчугу и щит. Душа моя горит жаждой битвы, потому не стану я больше насмехаться над хилым врагом моим. Ждите у насыпи, товарищи мои, — в этом деянии вам части не будет, да и не человеку мериться силой с огнедышащим стражем кургана — мне одному это по силам. Один я совершу это деяние, добуду золота отвагой своей, а ежели проиграю, то война, страшная разрушительница жизни, заберет вашего владыку!
Так говорил Беовульф, насмехаясь над могучим королем, своим противником, и Мэлгон встал, изготовившись к поединку, рядом с Красным Драконом. Беовульф взмахнул над шлемом с изображением вепря своим широким мечом, древним клинком, выкованным в давние года великанами, и шагнул вперед. Время для меня растянулось до бесконечности, и, казалось, навечно пало страшное заклятье тишины на этот пятачок земли, окруженный воинами, стенами крепости, пределами земными. Тишину нарушал лишь грохот шагов одетого в кольчугу великана.
Я стоял неподвижно, как и король, взор мой туманили видения приближающегося конца. Все вокруг меня бешено закружилось, я начал терять сознание. И в это мгновение откуда-то рядом масляной струей с ревом плеснуло опаляющее пламя. Длинный язык его крылатым змеем, вырвавшимся из каменной своей расщелины, пронзил воздух, роняя яд с красных распахнутых челюстей. Мне опалило бок, я задохнулся черным, противным, вонючим дымом.
Прежде чем я успел подумать о том, чтобы поостеречься, или удивиться, или обернуться посмотреть, откуда вырвалось это бешеное всепожирающее пламя, я увидел, как оно ударило в грудь могучего противника Мэлгона. Горящая жидкость вмиг покрыла его с головы до ног. Он возвышался над нами, полыхая сверху донизу, как сигнальный костер на высоком холме под Калан Гаэф. Гневное пламя плавило кольца его стальной кольчуги, пожирало поросшую шерстью плоть, на миг открывшуюся среди огня и тут же вспыхнувшую, как только пламя сожгло его седую бороду. Черный дым потянулся вверх над пламенем, спиралью клубившимся вокруг его гибнущего тела. Смрад горелой плоти повис в воздухе — как от кусков свинины, что князья вынимают деревянными спицами из котла, кипящего над королевским очагом. Рев живого факела был подобен зимнему ветру, летящему над дымовым отверстием королевского зала. Кровь поединщика шипела и высыхала в одно мгновение, как вода, попавшая в горнило. Кости его трещали в огне, как на зубах королевских псов, когда они грызут их на покрытом тростником полу.
Как падучая звезда летней ночью, упал меч Беовульфа, вонзившись острием в землю, глубоко рассекши пропитавшийся кровью дерн. Из-под личины его опустевшего огромного шлема послышатся тихий заунывный вопль — это съеживались, растягивались и лопались те мехи, что давали дыхание жизни костяной опоре его груди, они трещали в столбе жгучего, текучего пламени, который мгновение назад был Беовульфом, первым поединщиком среди всех язычников, что живут вокруг моря Удд.
Струя пламени убралась так же быстро, как плеснула вперед, и на земле мы увидели пред собой только гордый шлем с вепрем, светлый меч, чадную груду полусплавившихся металлических колец и рассыпавшуюся кучку обожженной кожи и обгорелых костей. Страшный вопль — вопль раненого чудовища — поднялся среди разъяренных воинов Ллоэгра. Отважный родич павшего героя, Виглаф, сын Веохстана, рванулся вперед, собрал останки своего любимого владыки и отнес их прочь на своем щите. Пока все это творилось, ряды воинов Ллоэгра безмолвно стояли на месте, оцепенев от зрелища.
Я и сам был немало напуган, и хриплый смешок у меня над ухом застал меня врасплох.
Я в изумлении обернулся. Рядом со мной стоял трибун с видом величайшего удовольствия. По соседству стояла медная трубка длиной с копье на легкой раме на колесах. Из ее зева тянулся чадный дым, в воздухе стоял резкий запах.
— Опять твоя работа, Руфин? — спросил я, слегка ошарашенный зрелищем, которое ошеломило нас не меньше, чем врагов.
— Боюсь, опять моя вина! — весело ответил он. — Видишь ли, поскольку делать было нечего и серьезной атаки мы не ожидали, я не мог удержаться и не загрузить людей работой по сооружению этих игрушек. Думаю, мои опытные сотоварищи посмеялись бы над ними.
— Но как ты умудрился выпустить эту страшную струю пламени так далеко и так ужасно? Что так яростно горит? Это мехами раздувают? — с горячим любопытством расспрашивал я.
— Это, друг мой, в войсках называют «масло Медеи», поскольку в старину Медея говорила царю Пелию, что именно такое масло вернет ему молодость, так как тот, кто встречается с его жизненным теплом, получает новую жизнь. Это изобрел некий Прокл, афинский ученый. Он изготовлял его для императора римлян во время мятежа Виталиана[200]. Сам я узнал его формулу и подробности конструкции и работы этой трубки от искусного инженера по имени Теодор, с которым мне довелось познакомиться, когда я служил под началом Гермогена на востоке. Нет, мехи тут не нужны. Вот этот воин — мой сифонарий, а горючая смесь в основном состоит из серы, битума и нафты, которую поджигают… Боюсь, тут не место и не время рассуждать о химических основах, да и не мне выдавать государственную тайну. Я отвоевал нам небольшую передышку, которой мы должны незамедлительно воспользоваться.
— Что ты предлагаешь? — спросил я. — Мне кажется, что бы мы ни попытались сделать, положение наше отчаянное. — Я видел вокруг нас лес копий, а наши собственные люди, хотя и воодушевленные гибелью языческого поединщика, были изранены и малочисленны.
— Верно, такое соотношение сил я бы по доброй воле не выбрал, — согласился трибун, — но мы все равно должны сделать все, что можем. Эта крепость стала для нас смертельной ловушкой, поскольку если бы у врага мозгов хватило поставить на стенах лучников, так они просто бы перестреляли нас как собак поверх голов своих людей.
Старый солдат повернулся к королю и, приветствовав его, обратился к нему с такими словами:
— Мне кажется, государь, нам было бы неплохо сейчас пробиться к тем воротам, что лежат впереди, прежде чем враги соберутся с силами. Сейчас нашим людям перепала толика времени приободриться и перевести дух Ежели ты примешь мой совет, о король, то воодушеви их словами вроде: «Римляне! Сограждане! Двинемся же вперед мужественно и непоколебимо, покажем врагу нашу силу, пусть видят, что перед ними люди, которые скорее сами будут убивать, чем дадут убить себя. Наши враги всего лишь варвары, они не из камня или бронзы, которых не рассечешь, не из железа, которое не устает и ничего не чувствует. Не допустим взять ворота — и этот день еще будет наш!»
Я понимал, что нет ничего хуже, чем стоять как бараны, ожидая ножа мясника, и потому вместе с Талиесином стал уговаривать короля исполнить просьбу трибуна. Мэлгон гневно и мрачно огляделся, возвышаясь надо всеми на голову, и высоко поднял Красного Дракона над головами своих воинов.
— Вперед, воины Кимри, воины бриттов! Разве не пили вы светлого меда на пиру в моем чертоге? Встанем же и ударим на бледноликих, будем каждый как сотня! Пусть реки крови забурлят перед вами, как мед, что вы пили, смеясь, на пиру! Рубите тела быстрыми мечами, стремитесь вперед, как змеи со страшными жалами, неситесь вверх по холму, как дикие вепри!
На эти слова воины, окружавшие своего государя, ответили громогласным боевым кличем, и госгордд Мэлгона Гвинедда яростно двинулся вперед через боевой туман, прорвался сквозь восточные врата на зеленую траву вала. Сто тысяч воинов Ллоэгра были взбешены тем, что их поединщик погиб от пламени и враг вырвался из их когтей. И тогда Кинуриг вывел своих людей из крепости и повел вокруг вала, окружив бриттов. Они нападали бесчисленными полчищами со всех сторон, нанося удары копьями, так что многие пали мертвыми в луже собственной крови за стеной своих же щитов.
Казалось, нас вот-вот раздавят числом, и все, что могли сделать наши воины, — это только огородить маленький пятачок земли вокруг короля и боевого стяга Кимри щетиной копий и стеной беленых щитов. Перекрывая злобный свист и визг копий и стрел, крики раненых, звон мечей по расколотым щитам, прогремел боевой клич Мэлгона Гвинедда. Среди тучи меловой пыли, летящей с разбитых щитов, слышался отважный боевой псалом благословенного Киби, и в багряном тумане бьющей крови пел Талиесин древнюю песнь «Монархия Придайна» Кровь струилась по его лицу, но он пел во имя своего ауэна.
Все это с самого начала предвидели прорицатели, но все равно Кимри не отступали перед бледноликими язычниками. Прежде чем быть убитыми, они убивали, они гибли один за другим, те, кто уже никогда не вернется в милые свои дома. Как же горько было мне, Мирддину маб Морврин, наблюдать страшное побоище при Динайрте! Я видел, как шли вперед воины Кантрер Гвэлод, я целый год пировал вместе с ними, когда пили они свой заслуженный мед, я слышал их отважную похвальбу. Как жестока эта повесть, с какой скорбью я жаждал иного исхода!
Жестоко было ложе павших, и ни единый рожденный матерью не пришел им на помощь. Как же долго будут оплакивать их, как же будут тосковать по ним, павшим яростным воинам Севера, ушедшим из прекрасного края, где льется вино на пирах! Знаменит был пир, который устроил Гвиддно Гаранхир в чертоге своем у моря Регедского, и дорого же был он оплачен у Динайрта! Горька была награда героям!
Щиты их были изрублены так, что уж мало что от них оставалось, кольчуги их покраснели, они почти уже не бросали копий, ибо осталось их мало, но по-прежнему отстаивали благословенный ауэн Мирддина. Могучий король, высокая сосна в лесу, сам Мэлгон Гвинедд, опора наша, бык битвы с золотой гривной на шее, поражал врагов своим отважным боевым кличем. Так пел Талиесин, вождь бардов, — люди Севера падали один за другим под мечами, и головы бесстрашных вождей лежали на окровавленной земле.
Наконец коварные полчища Ллоэгра на миг отступили. Люди нашего маленького отряда стояли, опираясь на копья, исходя кровью измученные настолько, что едва держались на ногах. Я стоял рядом с Мэлгоном, и оттуда я увидел, как седобородый король ивисов Кинуриг советуется с вождями ангель-кинн и союзными князьями из-за Моря. Я видел, что он готовится к решительному броску, и нетрудно было понять, что нам не хватит сил выстоять.
Наконец он выехал вперед и насмешливо сказан Мэлгону:
— Ты бьешься, король, словно думаешь, что это битва Хагены и Хеодена, что продлится до самого дня Муспилли! Но щиты ваши разбиты, вас мало, и сдается мне, вам пора готовиться вступить в продуваемые ветрами чертоги Хель. Если вы не хотите этого, то призываю вас сдаться на нашу милость!
Мэлгон гневно ответил ему:
— Я был бы рад увидеть, как кровь хлынет из пасти, что изрыгает такие слова! Отец мой Кадваллон Длинная Рука скорее стойко претерпел бы пытку, нежели согласился бы на такое! Мы устали, и нас мало, но мы будем сражаться до тех пор, пока вы сами не приползете к нам, сложив руки на груди в знак покорности! Этот прекрасный Остров добыл для нас наш предок Придайн, сын Аэдда Великого, и никогда не увидим мы, чтобы стал он владением коварных королей язычников, захватчиков Гуртейрна!
Кинуриг глумливо расхохотался и вернулся к своим, сказав:
— Тогда увидите вы свою погибель. Все вы будете валяться здесь кучей, а вашего короля я обезглавлю и изрублю в куски добрым моим мечом Хунлафингом!
Кинуриг ушел, и Мэлгон призвал нас сражаться за родичей, высоко поднять наши копья, прикрыться щитами, чтобы вороны покраснели от крови лживых отродий Ллоэгра.
Отважны были его слова, как и подобает великому королю, но мне показалось, что мало в них надежды. С глубочайшей тревогой следил я за королем ивисов, готовящимся к последнему натиску. Я видел, как он стянул войска поближе к восточной стене Динайрта и построил их клином и острие его нацеливалось на наше кольцо щитов. Нетрудно было также видеть, что на острие клина стоят самые высокие и отважные воины и что острие это врежется в сердце нашего маленького измученного отряда.
Послышался рев рогов и труб, и огромный клин начал тяжело двигаться к нам по зеленой траве. Снова мой разум заполнили путаные страшные видения и беспорядочные мысли. На миг я подумал, как оценил бы Руфин боевое построение врага, но, оглядевшись, не увидел его среди плотной толпы. Близился вечер, клонившееся к закату солнце казалось угасающим угольком, горящим сквозь темнеющий боевой туман над стенами. Кровь, туман и мрак смыкались над нами, и все ближе была сотрясавшая землю поступь врагов. Я услышал, как рядом со мною молится святой Киби. Наверное, он каялся, но налетел вихрь и выгнал из головы все мысли.
Послышались вопли, грохот и вой, и острие вражеского клина врезалось в нашу стену щитов, прорвало ее, как сошник плуга взрезает легкую песчанистую землю. Рев рогов, звон кольчуг и крики, от которых, казалось, сотрясается небо и земля. И тут я услышал ликующий крик, смех, звонкий знакомый голос, который и не чаял больше услышать на этой земле!
В изумлении, не смея поверить, я обернулся и увидел, как к нам по длинному валу несется в боевом порядке огромное войско. Поначалу я было подумал, что Кинуриг послал второй отряд, чтобы ударить на нас с тыла, но тут увидел впереди трех всадников в светлых кольчугах, трех князей в золотых гривнах, трех отважных всадников, трех равных в битве, вместе мчащихся вперед. Когда они приблизились, я увидел, что это Брохваэль Клыкастый, король тучного Поуиса, Рин маб Мэлгон, стойкий наследник Гвинедда, и Эльфин маб Гвиддно, тот, кто спас меня из запруды Эрехвидда!
Наверное, Эльфин увидел мельком мое застывшее лицо и весело закричал, размахивая над головой копьем. Теперь все наши воины увидели, кто пришел, и испустили могучий боевой клич, хотя и было их так мало. Кинуриг тоже услышал его, и я увидел, как он закусил свою бороду в изумлении, гневе и досаде.
Мгновением позже раздался удар такой, словно одна из Четырех Великих Волн Мира обрушилась на утесы Пенрин Блатаон на Севере, и бесстрашное воинство Кимри с ходу врезалось в середину вражьего строя. Впереди, следом за тремя князьями, мчались копейщики Гвинедда, в первых рядах которых были люди Арвона с красными копьями, чье право идти во главе войска. За ними во весь опор скакали сверкающим строем, словно бешеные волки, шесть отрядов племени Кунедды: сам Кадваладр маб Майриаун, владыка Майрионидда. Диногад, яростный князь Дунодинга, Сервилл маб Уса из омываемого морем Кередигиона, Кинлас маб Овайн из Роса — его пламенные волосы струились из-под светлого шлема, седовласый Элуд из Догвэлинга, высоко поднявший свое разящее копье, и отважный Брайхиоль из Рувониойга, чья высокая твердыня во всем мире славится своим гостеприимством.
Я увидел, что в этом огромном войске собралось без числа королей и героев — всадников в синих доспехах, высоко возносящих копья, с острыми мечами и в сверкающих кольчугах. Первыми в битве в тот день гнева были ярые вожди Диведа, Брихайниога, Гливисинга и Гвента, гордые князья трех могучих каменных городов Каэр Вадона, Каэр Лойва и Каэр Кери Хотя полчища фихти и Иверддон грозили их землям, они уж позаботятся разбить их щиты! Последним, хотя и не последним по силе, мчалось прославленное войско Дивнайнта глубоких долин. Герайнт, пришедший с юга, испустил перед рядами людей своих свой громкий боевой клич Яркой белизной сверкал его щит. Владыка копья, щедрый расточитель меда и даритель застежек, благородный, как бескрайний океан, — ты, великий душой сын Эрбина!
С громовым кличем, эхом раскатившимся вокруг, два войска сошлись в грохоте битвы. Воины разили друг друга, нанося смертельные удары. Не знаю, сколько благородных героев попало в тот день в тенета смерти. Страшной была резня, и мрачно набивали утробу могилы — гордость и позор лежали рядом Я видел гнев и негодование, я видел кровь, ручейками текущую по белой коже молодых воинов, зарубленных острыми клинками врагов. С резким грохотом сталкивались сотни бойцов, копья ударяли по щитам, клинок звенел о клинок, железо рубило и рвало плоть на поживу волку и ворону. Бешеная круговерть — крики воинов, грохот беленых дротиков и гудение стрел. Смертельные удары дробили и крушили, стонали лежавшие в лужах крови люди под ногами сражавшихся.
Рубились бойцы, и так тесно сошлись они, что почти могли коснуться друг друга пальцами, почти наступали друг другу на ноги. От крови земля под ногами была такой скользкой, что люди оскальзывались и падали, и стоило споткнуться, как голова воина слетала с плеч. Не было копья, по которому по всему черенку не текла бы кровь, не было меча, с желобка которого не капала бы кровь.
Теперь, когда Кинуриг, владыка ивисов, понял, что сражение уже никоим образом не пойдет так, как он надеялся, когда он увидел, что на него навалилось все войско Кимри, он тотчас же вышел из себя. Змеи, что таились в его зрачках, стали распрямляться, пока не стало казаться, что они вот-вот вырвутся с шипением и набросятся на всякого, на кого упадет его взгляд. Борода его ощетинилась, как куст утесника, он закусил нижнюю губу, так что выступила кровь.
Белый Дракон язычников прибрежных и заморских яростно плескался на ветру над лесом копий Ллоэгра. Наступал вечер, боевой туман клубился все гуще и гуще вокруг сражающихся воинов, от орлов и воронья потемнел воздух — они радовались предстоящему кровавому пиру. На миг утихла битва, люди остановились, держа мечи наготове, прикидывая, как обернется дело.
Казалось, зловещая немощь опустилась на Кинурига и его народ. Лица их побледнели, как их щиты, глаза и языки высохли, как у змей, и ощутили они великую жажду, отчего кровь задрожала и заколотилась в их жилах. Многие посрывали с себя кольчуги и стали растирать себя смрадными мазями, отчего густые волосы на их телах тускло заблестели в угасавшем свете дня, что освещал побоище Уже не боевой клич их племен вырывался из их груди, а рычанье, храп и скрежет острых зубов, они шипели и плевали в лица врагов. Каждый из них становился тем, что они зовут на своем языке беорн, фрека, и все увидели, чем они были — дикими зверями, сгоравшими от ненависти к Красному Дракону, плывшему над светлыми остриями копий князей Кимри, в которых отражался красный отблеск гаснущего солнца и подплывшее кровью поле битвы.
— Худо дело, Мердинус! Придется прорываться из крепости!
Я увидел рядом Руфина, и лицо его было мрачным, как никогда.
— Ты должен сказать королю, чтобы он взял знамя, а я построю людей в фалангу. Мы должны попытаться пробиться к восточным воротам!
Мэлгон понял и, встав во весь рост, вырвал древко знамени Кимри из земли Динайрта. Он высоко поднял Красного Дракона, а Руфин построил остатки нашего госгордда. Воины стали как стена среди битвы, как щетинистый лес копий. Медленно, как смертельно раненный медведь, в бока которого вцепились псы, мы стали прорубаться к воротам.
Враги подняли радостный боевой вопль, сгрудившись вокруг нас, накатывая волна за волной. Я краем глаза увидел, как упала наземь серебряная игральная доска, как были втоптаны в землю золотые фигурки, как король, запятнанный кровью, упал со своего возвышения. Но времени все это обдумывать не было. Нас теснили назад, и все, что можно было сделать, так это устоять на ногах. Упавших мгновенно затаптывали и рубили. Я держался рядом с королем, который шел, на целую голову возвышаясь над окружавшими его воинами. Бык-Защитник Острова Придайн высоко нес знамя Красного Дракона Придайна, под которым Артур двенадцать раз мчался к победе.
Что мы будем делать, когда выберемся из-за стен, я не видел. Однако времени на раздумья не было — боевой туман окружал нас со всех сторон. В глазах моих стояли зияющие раны и разинутые рты, страшные крики раздавались в спиральных ходах моих ушей. Мы остановились — почему, я сказать не мог, и я закрыл глаза, чтобы не видеть всего этого ужаса. У меня в глазах стояли тела, лишенные рук и ног, безглавые, окровавленные, катящиеся на землю головы, вздрагивающие отсеченные конечности.
— Ты безумен, Мирддин, где твой разум? — возник у меня в голове вопль. — Вокруг тебя — пустота, куда ты денешься?
Показалось мне, что бездонный океан хлынул на сушу, поглощая равнины, поднимаясь до разваливающихся стен, стеная и бессвязно бормоча в смятении. Все вокруг тонуло в темном кровавом море, из чьих глубин вставала перед моим застывшим от ужаса взором мешанина частей тел мужчин и женщин, где голова не подходила к телу, как были разными руки и ноги.
Я припомнил те страшные строфы, которые произнес Талиесин на вершине горы Меллун:
Я заставил себя не слушать мучительных криков, поднимавшихся из бездны, но прежде я услышал еще более громкий рев, вынудивший меня открыть глаза и в изумлении воззриться пред собой. За стеной прикрывавших нас копий и белых щитов я увидел зияющий проход восточных врат Динайрта, через которые, как сказал Руфин, мы должны были отступать. Словно сквозь воду или туман я увидел, как передний ряд нашего отряда раздался, как белогривая волна разбивается об острую скалу у подножья утеса.
Но только лишь Ардеридд стоит того, чтобы жить
И пасть в последней войне в последней из битв
Но время еще не пришло…
Там, в проеме ворот, стояла страшная фигура — человек или медведь, трудно было сказать, — тот самый, кто угрожал нам при первом приближении врагов к нашим воротам. Своими могучими руками он хватал и давил храбрейших воинов Кимри, выдавливая из их тел воздух и кровь Никто не мог противостоять ему, все в ужасе подались назад Он возвышался в воротах с окровавленными по самые плечи огромными руками. Под ногтями и между зубами его застряли клочья мяса, он рычал и хрипел на тех, кто осмеливался поднять на него меч или копье. Затем он устремил взгляд своих налитых кровью глаз, сверкавших из-под личины шлема, на Мэлгона Гвинедда, стоявшего в окружении щитов. Как повисшее у нас над головами кроваво-красное в густом клубящемся тумане солнце, сверкнула из-под шлема с вепрем злобная ухмылка Беовульфа.
— Слушайте, что я теперь скажу вам, бритты, и тебе, именующий себя Драконом Острова! — проревел языческий боец. — Много повидал я здесь отсеченных рук и ног и разбитых щитов, расколотых шлемов и пробитых кольчуг, зарубленных вождей. Я был поединщиком трех величайших королей, что вершили власть на земле, — Хигелака, Хротгара и Хродульфа! Я сражался в двенадцати больших сражениях, я убивал подводных чудовищ, я предал позорной смерти Гренделя и его чудовищную родительницу! Теперь же я покончу с этой битвой! Довольно было пролито крови даже ради насыщения серого татя болот, и уже обожрался падалью черный ее пожиратель. Я пришел помериться силами с тобой, о Дракон, и худо будет мне, ежели не уложу я тебя добрым моим мечом Нэглингом! Никакое войско не станет сражаться, когда убит король, а тебе недолго осталось жить. Слыхивал я о мертвых, которые продолжали сражаться уже после смерти, и чтобы все узнали, что ты уже воистину мертв, я отрублю тебе руки и ноги, отсеку голову и изрублю твое тело в куски!
При этом великан расхохотался громким, страшным смехом, и бесчисленные полчища Ллоэгра, сгрудившиеся вокруг нас, тоже разразились презрительным, насмешливым и злым смехом. Высоко подняв свой огромный меч, Беовульф зашагал через открытое пространство к королю. Мэлгон Гвинедд твердо стоял в середине всего. Над ним на древке бессильно висело знамя Кимри, Дракон поник среди смрадного тумана битвы. Никто не встал между Драконом Мона и его жестоким врагом.
Поединщик Кинурига, языческий вождь, остановился в трех копьях от ожидавшего его нападения короля Кимри. В ликовании от силы своей он снова вскричал:
— Слушайте же слова мои, люди ангель-кинн, и вы, люди моего собственного народа, ведеры и геаты! Все знают — это я убил Дагхревна, носившего стяг хугов, вложив его в руку владыки моего, Хигелака. Не мечом убил я его, в жестоких объятиях моих раздавил я его и кости и сердце его! Ныне поднимаю я добрый меч Нэглинг против врага моего, но, думаю, в нашей схватке Дракон, враг мой, будет биться палящим огнем и ядовитым дыханием. Но не ради этого ношу я кольчугу и щит. Душа моя горит жаждой битвы, потому не стану я больше насмехаться над хилым врагом моим. Ждите у насыпи, товарищи мои, — в этом деянии вам части не будет, да и не человеку мериться силой с огнедышащим стражем кургана — мне одному это по силам. Один я совершу это деяние, добуду золота отвагой своей, а ежели проиграю, то война, страшная разрушительница жизни, заберет вашего владыку!
Так говорил Беовульф, насмехаясь над могучим королем, своим противником, и Мэлгон встал, изготовившись к поединку, рядом с Красным Драконом. Беовульф взмахнул над шлемом с изображением вепря своим широким мечом, древним клинком, выкованным в давние года великанами, и шагнул вперед. Время для меня растянулось до бесконечности, и, казалось, навечно пало страшное заклятье тишины на этот пятачок земли, окруженный воинами, стенами крепости, пределами земными. Тишину нарушал лишь грохот шагов одетого в кольчугу великана.
Я стоял неподвижно, как и король, взор мой туманили видения приближающегося конца. Все вокруг меня бешено закружилось, я начал терять сознание. И в это мгновение откуда-то рядом масляной струей с ревом плеснуло опаляющее пламя. Длинный язык его крылатым змеем, вырвавшимся из каменной своей расщелины, пронзил воздух, роняя яд с красных распахнутых челюстей. Мне опалило бок, я задохнулся черным, противным, вонючим дымом.
Прежде чем я успел подумать о том, чтобы поостеречься, или удивиться, или обернуться посмотреть, откуда вырвалось это бешеное всепожирающее пламя, я увидел, как оно ударило в грудь могучего противника Мэлгона. Горящая жидкость вмиг покрыла его с головы до ног. Он возвышался над нами, полыхая сверху донизу, как сигнальный костер на высоком холме под Калан Гаэф. Гневное пламя плавило кольца его стальной кольчуги, пожирало поросшую шерстью плоть, на миг открывшуюся среди огня и тут же вспыхнувшую, как только пламя сожгло его седую бороду. Черный дым потянулся вверх над пламенем, спиралью клубившимся вокруг его гибнущего тела. Смрад горелой плоти повис в воздухе — как от кусков свинины, что князья вынимают деревянными спицами из котла, кипящего над королевским очагом. Рев живого факела был подобен зимнему ветру, летящему над дымовым отверстием королевского зала. Кровь поединщика шипела и высыхала в одно мгновение, как вода, попавшая в горнило. Кости его трещали в огне, как на зубах королевских псов, когда они грызут их на покрытом тростником полу.
Как падучая звезда летней ночью, упал меч Беовульфа, вонзившись острием в землю, глубоко рассекши пропитавшийся кровью дерн. Из-под личины его опустевшего огромного шлема послышатся тихий заунывный вопль — это съеживались, растягивались и лопались те мехи, что давали дыхание жизни костяной опоре его груди, они трещали в столбе жгучего, текучего пламени, который мгновение назад был Беовульфом, первым поединщиком среди всех язычников, что живут вокруг моря Удд.
Струя пламени убралась так же быстро, как плеснула вперед, и на земле мы увидели пред собой только гордый шлем с вепрем, светлый меч, чадную груду полусплавившихся металлических колец и рассыпавшуюся кучку обожженной кожи и обгорелых костей. Страшный вопль — вопль раненого чудовища — поднялся среди разъяренных воинов Ллоэгра. Отважный родич павшего героя, Виглаф, сын Веохстана, рванулся вперед, собрал останки своего любимого владыки и отнес их прочь на своем щите. Пока все это творилось, ряды воинов Ллоэгра безмолвно стояли на месте, оцепенев от зрелища.
Я и сам был немало напуган, и хриплый смешок у меня над ухом застал меня врасплох.
Tarn magis ilia fremens et tristibus effera flammus
quam magis effuso cmdescunt sanguine pugnae,
прошептал мне на ухо Руфин. — Красноречивое зрелище, ничего не скажешь Хотя, правду говоря, это средство обычно применяется при разрушении осадных машин, деревянных подставок баллист и всякого такого при штурме укрепленных городов. Однако всегда можно применить старое оружие и по-новому. Ты же знаешь, Мердинус, я отнюдь не мимолетно интересовался такими орудиями войны.
Бушующий огонь, возжигаемый скорбью.
Тем сильнее, чем больше крови проливают воюющие, —
Я в изумлении обернулся. Рядом со мной стоял трибун с видом величайшего удовольствия. По соседству стояла медная трубка длиной с копье на легкой раме на колесах. Из ее зева тянулся чадный дым, в воздухе стоял резкий запах.
— Опять твоя работа, Руфин? — спросил я, слегка ошарашенный зрелищем, которое ошеломило нас не меньше, чем врагов.
— Боюсь, опять моя вина! — весело ответил он. — Видишь ли, поскольку делать было нечего и серьезной атаки мы не ожидали, я не мог удержаться и не загрузить людей работой по сооружению этих игрушек. Думаю, мои опытные сотоварищи посмеялись бы над ними.
— Но как ты умудрился выпустить эту страшную струю пламени так далеко и так ужасно? Что так яростно горит? Это мехами раздувают? — с горячим любопытством расспрашивал я.
— Это, друг мой, в войсках называют «масло Медеи», поскольку в старину Медея говорила царю Пелию, что именно такое масло вернет ему молодость, так как тот, кто встречается с его жизненным теплом, получает новую жизнь. Это изобрел некий Прокл, афинский ученый. Он изготовлял его для императора римлян во время мятежа Виталиана[200]. Сам я узнал его формулу и подробности конструкции и работы этой трубки от искусного инженера по имени Теодор, с которым мне довелось познакомиться, когда я служил под началом Гермогена на востоке. Нет, мехи тут не нужны. Вот этот воин — мой сифонарий, а горючая смесь в основном состоит из серы, битума и нафты, которую поджигают… Боюсь, тут не место и не время рассуждать о химических основах, да и не мне выдавать государственную тайну. Я отвоевал нам небольшую передышку, которой мы должны незамедлительно воспользоваться.
— Что ты предлагаешь? — спросил я. — Мне кажется, что бы мы ни попытались сделать, положение наше отчаянное. — Я видел вокруг нас лес копий, а наши собственные люди, хотя и воодушевленные гибелью языческого поединщика, были изранены и малочисленны.
— Верно, такое соотношение сил я бы по доброй воле не выбрал, — согласился трибун, — но мы все равно должны сделать все, что можем. Эта крепость стала для нас смертельной ловушкой, поскольку если бы у врага мозгов хватило поставить на стенах лучников, так они просто бы перестреляли нас как собак поверх голов своих людей.
Старый солдат повернулся к королю и, приветствовав его, обратился к нему с такими словами:
— Мне кажется, государь, нам было бы неплохо сейчас пробиться к тем воротам, что лежат впереди, прежде чем враги соберутся с силами. Сейчас нашим людям перепала толика времени приободриться и перевести дух Ежели ты примешь мой совет, о король, то воодушеви их словами вроде: «Римляне! Сограждане! Двинемся же вперед мужественно и непоколебимо, покажем врагу нашу силу, пусть видят, что перед ними люди, которые скорее сами будут убивать, чем дадут убить себя. Наши враги всего лишь варвары, они не из камня или бронзы, которых не рассечешь, не из железа, которое не устает и ничего не чувствует. Не допустим взять ворота — и этот день еще будет наш!»
Я понимал, что нет ничего хуже, чем стоять как бараны, ожидая ножа мясника, и потому вместе с Талиесином стал уговаривать короля исполнить просьбу трибуна. Мэлгон гневно и мрачно огляделся, возвышаясь надо всеми на голову, и высоко поднял Красного Дракона над головами своих воинов.
— Вперед, воины Кимри, воины бриттов! Разве не пили вы светлого меда на пиру в моем чертоге? Встанем же и ударим на бледноликих, будем каждый как сотня! Пусть реки крови забурлят перед вами, как мед, что вы пили, смеясь, на пиру! Рубите тела быстрыми мечами, стремитесь вперед, как змеи со страшными жалами, неситесь вверх по холму, как дикие вепри!
На эти слова воины, окружавшие своего государя, ответили громогласным боевым кличем, и госгордд Мэлгона Гвинедда яростно двинулся вперед через боевой туман, прорвался сквозь восточные врата на зеленую траву вала. Сто тысяч воинов Ллоэгра были взбешены тем, что их поединщик погиб от пламени и враг вырвался из их когтей. И тогда Кинуриг вывел своих людей из крепости и повел вокруг вала, окружив бриттов. Они нападали бесчисленными полчищами со всех сторон, нанося удары копьями, так что многие пали мертвыми в луже собственной крови за стеной своих же щитов.
Казалось, нас вот-вот раздавят числом, и все, что могли сделать наши воины, — это только огородить маленький пятачок земли вокруг короля и боевого стяга Кимри щетиной копий и стеной беленых щитов. Перекрывая злобный свист и визг копий и стрел, крики раненых, звон мечей по расколотым щитам, прогремел боевой клич Мэлгона Гвинедда. Среди тучи меловой пыли, летящей с разбитых щитов, слышался отважный боевой псалом благословенного Киби, и в багряном тумане бьющей крови пел Талиесин древнюю песнь «Монархия Придайна» Кровь струилась по его лицу, но он пел во имя своего ауэна.
Все это с самого начала предвидели прорицатели, но все равно Кимри не отступали перед бледноликими язычниками. Прежде чем быть убитыми, они убивали, они гибли один за другим, те, кто уже никогда не вернется в милые свои дома. Как же горько было мне, Мирддину маб Морврин, наблюдать страшное побоище при Динайрте! Я видел, как шли вперед воины Кантрер Гвэлод, я целый год пировал вместе с ними, когда пили они свой заслуженный мед, я слышал их отважную похвальбу. Как жестока эта повесть, с какой скорбью я жаждал иного исхода!
Жестоко было ложе павших, и ни единый рожденный матерью не пришел им на помощь. Как же долго будут оплакивать их, как же будут тосковать по ним, павшим яростным воинам Севера, ушедшим из прекрасного края, где льется вино на пирах! Знаменит был пир, который устроил Гвиддно Гаранхир в чертоге своем у моря Регедского, и дорого же был он оплачен у Динайрта! Горька была награда героям!
Щиты их были изрублены так, что уж мало что от них оставалось, кольчуги их покраснели, они почти уже не бросали копий, ибо осталось их мало, но по-прежнему отстаивали благословенный ауэн Мирддина. Могучий король, высокая сосна в лесу, сам Мэлгон Гвинедд, опора наша, бык битвы с золотой гривной на шее, поражал врагов своим отважным боевым кличем. Так пел Талиесин, вождь бардов, — люди Севера падали один за другим под мечами, и головы бесстрашных вождей лежали на окровавленной земле.
Наконец коварные полчища Ллоэгра на миг отступили. Люди нашего маленького отряда стояли, опираясь на копья, исходя кровью измученные настолько, что едва держались на ногах. Я стоял рядом с Мэлгоном, и оттуда я увидел, как седобородый король ивисов Кинуриг советуется с вождями ангель-кинн и союзными князьями из-за Моря. Я видел, что он готовится к решительному броску, и нетрудно было понять, что нам не хватит сил выстоять.
Наконец он выехал вперед и насмешливо сказан Мэлгону:
— Ты бьешься, король, словно думаешь, что это битва Хагены и Хеодена, что продлится до самого дня Муспилли! Но щиты ваши разбиты, вас мало, и сдается мне, вам пора готовиться вступить в продуваемые ветрами чертоги Хель. Если вы не хотите этого, то призываю вас сдаться на нашу милость!
Мэлгон гневно ответил ему:
— Я был бы рад увидеть, как кровь хлынет из пасти, что изрыгает такие слова! Отец мой Кадваллон Длинная Рука скорее стойко претерпел бы пытку, нежели согласился бы на такое! Мы устали, и нас мало, но мы будем сражаться до тех пор, пока вы сами не приползете к нам, сложив руки на груди в знак покорности! Этот прекрасный Остров добыл для нас наш предок Придайн, сын Аэдда Великого, и никогда не увидим мы, чтобы стал он владением коварных королей язычников, захватчиков Гуртейрна!
Кинуриг глумливо расхохотался и вернулся к своим, сказав:
— Тогда увидите вы свою погибель. Все вы будете валяться здесь кучей, а вашего короля я обезглавлю и изрублю в куски добрым моим мечом Хунлафингом!
Кинуриг ушел, и Мэлгон призвал нас сражаться за родичей, высоко поднять наши копья, прикрыться щитами, чтобы вороны покраснели от крови лживых отродий Ллоэгра.
Отважны были его слова, как и подобает великому королю, но мне показалось, что мало в них надежды. С глубочайшей тревогой следил я за королем ивисов, готовящимся к последнему натиску. Я видел, как он стянул войска поближе к восточной стене Динайрта и построил их клином и острие его нацеливалось на наше кольцо щитов. Нетрудно было также видеть, что на острие клина стоят самые высокие и отважные воины и что острие это врежется в сердце нашего маленького измученного отряда.
Послышался рев рогов и труб, и огромный клин начал тяжело двигаться к нам по зеленой траве. Снова мой разум заполнили путаные страшные видения и беспорядочные мысли. На миг я подумал, как оценил бы Руфин боевое построение врага, но, оглядевшись, не увидел его среди плотной толпы. Близился вечер, клонившееся к закату солнце казалось угасающим угольком, горящим сквозь темнеющий боевой туман над стенами. Кровь, туман и мрак смыкались над нами, и все ближе была сотрясавшая землю поступь врагов. Я услышал, как рядом со мною молится святой Киби. Наверное, он каялся, но налетел вихрь и выгнал из головы все мысли.
Послышались вопли, грохот и вой, и острие вражеского клина врезалось в нашу стену щитов, прорвало ее, как сошник плуга взрезает легкую песчанистую землю. Рев рогов, звон кольчуг и крики, от которых, казалось, сотрясается небо и земля. И тут я услышал ликующий крик, смех, звонкий знакомый голос, который и не чаял больше услышать на этой земле!
В изумлении, не смея поверить, я обернулся и увидел, как к нам по длинному валу несется в боевом порядке огромное войско. Поначалу я было подумал, что Кинуриг послал второй отряд, чтобы ударить на нас с тыла, но тут увидел впереди трех всадников в светлых кольчугах, трех князей в золотых гривнах, трех отважных всадников, трех равных в битве, вместе мчащихся вперед. Когда они приблизились, я увидел, что это Брохваэль Клыкастый, король тучного Поуиса, Рин маб Мэлгон, стойкий наследник Гвинедда, и Эльфин маб Гвиддно, тот, кто спас меня из запруды Эрехвидда!
Наверное, Эльфин увидел мельком мое застывшее лицо и весело закричал, размахивая над головой копьем. Теперь все наши воины увидели, кто пришел, и испустили могучий боевой клич, хотя и было их так мало. Кинуриг тоже услышал его, и я увидел, как он закусил свою бороду в изумлении, гневе и досаде.
Мгновением позже раздался удар такой, словно одна из Четырех Великих Волн Мира обрушилась на утесы Пенрин Блатаон на Севере, и бесстрашное воинство Кимри с ходу врезалось в середину вражьего строя. Впереди, следом за тремя князьями, мчались копейщики Гвинедда, в первых рядах которых были люди Арвона с красными копьями, чье право идти во главе войска. За ними во весь опор скакали сверкающим строем, словно бешеные волки, шесть отрядов племени Кунедды: сам Кадваладр маб Майриаун, владыка Майрионидда. Диногад, яростный князь Дунодинга, Сервилл маб Уса из омываемого морем Кередигиона, Кинлас маб Овайн из Роса — его пламенные волосы струились из-под светлого шлема, седовласый Элуд из Догвэлинга, высоко поднявший свое разящее копье, и отважный Брайхиоль из Рувониойга, чья высокая твердыня во всем мире славится своим гостеприимством.
Я увидел, что в этом огромном войске собралось без числа королей и героев — всадников в синих доспехах, высоко возносящих копья, с острыми мечами и в сверкающих кольчугах. Первыми в битве в тот день гнева были ярые вожди Диведа, Брихайниога, Гливисинга и Гвента, гордые князья трех могучих каменных городов Каэр Вадона, Каэр Лойва и Каэр Кери Хотя полчища фихти и Иверддон грозили их землям, они уж позаботятся разбить их щиты! Последним, хотя и не последним по силе, мчалось прославленное войско Дивнайнта глубоких долин. Герайнт, пришедший с юга, испустил перед рядами людей своих свой громкий боевой клич Яркой белизной сверкал его щит. Владыка копья, щедрый расточитель меда и даритель застежек, благородный, как бескрайний океан, — ты, великий душой сын Эрбина!
С громовым кличем, эхом раскатившимся вокруг, два войска сошлись в грохоте битвы. Воины разили друг друга, нанося смертельные удары. Не знаю, сколько благородных героев попало в тот день в тенета смерти. Страшной была резня, и мрачно набивали утробу могилы — гордость и позор лежали рядом Я видел гнев и негодование, я видел кровь, ручейками текущую по белой коже молодых воинов, зарубленных острыми клинками врагов. С резким грохотом сталкивались сотни бойцов, копья ударяли по щитам, клинок звенел о клинок, железо рубило и рвало плоть на поживу волку и ворону. Бешеная круговерть — крики воинов, грохот беленых дротиков и гудение стрел. Смертельные удары дробили и крушили, стонали лежавшие в лужах крови люди под ногами сражавшихся.
Рубились бойцы, и так тесно сошлись они, что почти могли коснуться друг друга пальцами, почти наступали друг другу на ноги. От крови земля под ногами была такой скользкой, что люди оскальзывались и падали, и стоило споткнуться, как голова воина слетала с плеч. Не было копья, по которому по всему черенку не текла бы кровь, не было меча, с желобка которого не капала бы кровь.
Теперь, когда Кинуриг, владыка ивисов, понял, что сражение уже никоим образом не пойдет так, как он надеялся, когда он увидел, что на него навалилось все войско Кимри, он тотчас же вышел из себя. Змеи, что таились в его зрачках, стали распрямляться, пока не стало казаться, что они вот-вот вырвутся с шипением и набросятся на всякого, на кого упадет его взгляд. Борода его ощетинилась, как куст утесника, он закусил нижнюю губу, так что выступила кровь.
Белый Дракон язычников прибрежных и заморских яростно плескался на ветру над лесом копий Ллоэгра. Наступал вечер, боевой туман клубился все гуще и гуще вокруг сражающихся воинов, от орлов и воронья потемнел воздух — они радовались предстоящему кровавому пиру. На миг утихла битва, люди остановились, держа мечи наготове, прикидывая, как обернется дело.
Казалось, зловещая немощь опустилась на Кинурига и его народ. Лица их побледнели, как их щиты, глаза и языки высохли, как у змей, и ощутили они великую жажду, отчего кровь задрожала и заколотилась в их жилах. Многие посрывали с себя кольчуги и стали растирать себя смрадными мазями, отчего густые волосы на их телах тускло заблестели в угасавшем свете дня, что освещал побоище Уже не боевой клич их племен вырывался из их груди, а рычанье, храп и скрежет острых зубов, они шипели и плевали в лица врагов. Каждый из них становился тем, что они зовут на своем языке беорн, фрека, и все увидели, чем они были — дикими зверями, сгоравшими от ненависти к Красному Дракону, плывшему над светлыми остриями копий князей Кимри, в которых отражался красный отблеск гаснущего солнца и подплывшее кровью поле битвы.