Страница:
Все гудит, как смелые собирающие мед пчелы, что летят блистательной свитой князя Гури Златокудрого. Рано встают в ту пору люди народа бриттов — воины, священники и пастухи. Рано встают чесать и заплетать золотые свои волосы у ручьев и прудов украшенные золотыми гривнами дочери Острова Придайн, прекраснейшего острова в мире. Многие Эссилт мечтают о том, чтобы встретить на Калан Май своего прекрасного Друстана в сени сплетенных ветвей берез и орешника, в жилище, построенном не людьми, а Тем, кто принес жизнь в этот светлый мир!
И над всем этим прекрасным, трудолюбивым, возродившимся к жизни миром летит ясный и звонкий зов кукушки, напоминающей о почти забытой погибшей любви, выветренной из памяти ледяными ветрами и тяжелыми дождями зимы.
Калан Май — день веселья, любви и возрождения надежд. Гури Златокудрый — сын Рианнон, владычицы гривастых коней, и в этот день юноши Поуиса приводят на скачки своих лучших быстроногих скакунов. Вдоль длинного гребня Динллеу Гуригон помчатся они наперегонки с ветром в косых лучах солнца, когда даст знак король. Они резкими криками и прутьями из падуба подгоняют своих скачущих, размашисто несущихся коней, побуждая их на подвиги, достойные Майнласа, серого жеребца Касваллона маб Бели, или (лучше всего) Мелингана Мангре, поводья которого надежно держит в своих руках сам Ллеу — этот поросший ярким кустарником холм мил ему. Силой, выносливостью и отвагой своей, и тем, в каком порядке мчатся они, поддерживают кони прочность каменного основания холма и предвещают, как пойдут дела грядущим летом.
А потом воинства сражаются за обладание вершиной. На ней стоит король Поуиса, Брохваэль Клыкастый, сын прославленного Кингена маб Пасгена маб Каделла. Он — глава княжеского рода Каделлингов, чей прапрадед Каделл Сверкающая Рукоять Меча был тем самым, которого благословенный епископ Гармаун возвел в короли Поуиса и чье потомство до нынешнего дня правило всеми людьми Поуиса.
Брохваэль Клыкастый стоит в окружении своих телохранителей, и он сейчас Ллеу Верная Рука. Затем со всех сторон на холм взбираются остальные. Лица их раскрашены черным, они вопят, завывают, бесятся, как волки, и верещат, как дикие кошки. Это полное ненависти воинство Кораниайд Из холодных туманов и гибельной мглы, что висит над извивами реки Хаврен и лужами росной равнины, от которых гибнут посевы и гниет урожай, ордами взбираются они на гордый холм, чтобы захватить его. Роясь, как трупные мухи над остовом, сбиваются они в беспорядочную толпу у его вершины. Занесены палицы, и обнажены мечи, течет кровь, женщины плачут и вопят, и яростная битва кипит на холме, покуда нечестивую орду снова в беспорядке гонят на равнину.
Эта битва подобна той, что ведут в верхних небесах Гвин и Гуитир каждый Калан Май, пока в конце всего не придет время последней битвы.
После этого все мужчины и женщины покидают холм, кроме короля Брохваэля маб Кингена, который один остается на вершине вместе со своими друидами. Теперь наступает тот недобрый час, когда та, которую называют Дочерью Ивора, вылезает из норы на склоне холма. Говорят, что можно слышать, как она тихо свистит в вереске, струясь, словно река, — гладкая, скользкая и ядовитая. Она где-то на холме и, невидимая, своим свинцовым взглядом смотрит на короля, если сумеет, она врасплох подкрадется к нему и хитростью погубит его. Трижды обходит король вершину посолонь, и львиной отвагой надо обладать ему, чтобы совершить этот мировой килх и остаться в живых.
Дочь Ивора смотрит и ждет. Спина ее бурая, как вереск, бока ее серы, как камень, а кольцо ее, пока она лежит неподвижно, — это вал вокруг холма. Неподвижно она выжидает, ждет год за годом. Свист, который слышит король все время, может быть, всего лишь свист ветра, играющего на вершине холма, или, может, это трутся друг о друга ветви берез в лесистой долине, или это ржанка печально зовет друга. А может, холодная Дочь Ивора ждет у насыпи, свернувшись в папоротнике, поблескивая среди валунов.
Друиды короля Брохваэля держат побеги рябины и все время колотят палицами о землю рядом с королем, бормоча заговоры и заклинания. Они не ведают, где — среди ли зарослей кривых дубов, темных тисовых рощ или под сенью покрытых белыми пятнами берез — плотоядно следит за ними враг. Гнездится в узловатом стволе, крадется под шуршащими листьями злобная Дочь Ивора. И когда она бьет, удар внезапен, словно копье летит из колючих зарослей утесника, падая на незащищенную шею с низкой ветви или быстро, как стрела, летя в горло из гнилых папоротников И что друидам бормотать свои вирши? Дочь Ивора, что лежит близко в холме, знает их все и усмехается в холодной душе своей. Она прекрасно знает, что придет ее час — если не в этом году, так в следующем.
В этом году, сказать по правде, она попалась под пяту королю. Он поймал ее в петлю Пояса Власти, стянул им ребра и бока Дочери Ивора так же туго, как океан облегает землю и как Клэр Гвидион охватывает небо. Дракониха связана так же крепко, как плющ обвивает ствол дерева. Бьют ее, как лен цепом, перемалывают ее, как жерновом солод, пронзают ее, как шилом доску.
Уползает она назад, в каменное сердце холма, израненная, окровавленная, пылающая местью, снова распадаясь на девять элементов творения в воде девятого вала, рассыпаясь в пыль в пустых пространствах девяти сфер. На год изгнали ее, затаилась она, пожираемая смертельной ненавистью, до следующего Калан Май, который неминуемо настанет. Но до той поры еще год, а сейчас плодородный Поуис, Рай Придайна, его посевы, скот и рыба в безопасности!
Торжествующий крик друидов эхом катится по склонам, и толпа, что в тревожном ожидании ждала на поле внизу, радостно подхватывает его В чистый теплый майский воздух поднимается восторженная песнь во славу Владыки Холма, который снова Верной Своей Рукой оградил народ свой от врага, размозжив уродливую драконью голову, загнав тварь назад в бездну, пролив ее ядовитую кровь далеко от ветреных берегов творения.
Когда король и друиды спускаются по извилистой тропинке, останавливаясь только затем, чтобы испить из Бочки Ворона и пройти сквозь Игольное Ушко, их встречает плачущая, смеющаяся толпа в венках и хором поет в пляске:
Это время, когда короли и королевы, юноши и девушки едут верхом с зелеными ветвями в руках праздновать приход мая. В зеленые леса направляют они свой путь, под сень переплетенных майских ветвей, в сладостный аромат цветов. И там, в тени благоуханного леса, добрые мужи и нежные жены играют в восхитительные игры, укрывшись в кустах. Нет в тот час на них ни греха, ни вины, ни принуждения, ни сожаления. Ах, нежная яблонька моя, растешь ты вдалеке от Рина на своем холмике, овеваемом ветром, если бы сейчас, как некогда, лежать мне под тобой, ища первых, робких наслаждений!
Жара лежит во впадинах между холмами, где дремлют олени, ласточки несутся к туманной ряби вод Хаврен, зов кукушки доносится из рощи, жаворонок весело поет в вышине — яркая стрела пронзила холодное сердце зимы, и золото ирисов говорит о том, что ее уже нет. Холодные веселые водопады бросают свой привет улыбающемуся зеркалу пруда, а дрозд в густом орешнике ведет веселый хор всех лесных птиц. Лира лесов, Арфа Тайрту, играет нежную мелодию теней листьев, сводя воедино все девять форм элементов, цветы колокольчика и бутоны первоцвета. Солнце с улыбкой смотрит вниз на землю, побеги травы зелены, соки и кровь мощно бегут по жилам деревьев и людей, прорастают семена, и чрево женщин оживает.
Ах, май, драгоценное сокровище поэтов, дева в лиственной мантии, пора охотящихся ястребов и заливистых трелей дроздов! Как долго мы ждали тебя! Всех тварей объединяет любовь и веселье, когда мрачный дух Зимы, прикрыв рваным плащом ободранные бока, удирает на север, через снежные горы Придина в свое убежище среди вечных льдов и снегов. Прощай, угрюмый тиран, больше не возвращайся!
На следующий день был назначен сбор войск, поскольку о Калан Май поэты поют так:
По правую руку от короля сидел благословенный Гвиддварх, святой отшельник, чье каменное ложе — на сумрачном склоне горы Галлт ир Анкр, нависающей над Майводом. Он должен был благословить войска Острова Могущества. А по левую руку от короля был старец Мэлдаф, мудрость которого вела Мэлгона Высокого. Неподалеку на зеленом склоне расположились и мы с бардом Талиесином. Нам страшно хотелось все увидеть. Солнце только что взошло, лучи его пронзали утренние майские туманы. Воздух был прозрачен и чист, и мы видели почти весь распростершийся перед нами прекрасный Поуис, а за ним, в туманной дали, холмы и леса Ллоэгра.
Порыв чистого холодного ветра прошел по верхушкам утесника, холодны были ложбины, где еще затаился инистый мороз, но холмы и леса сверкали россыпью пестрых цветов, жаворонки звонко пели в вышине. Глаз отдыхал при виде богатых равнинных пастбищ, простирающихся к северу вплоть до долины Трен и к востоку вплоть до широкой мощеной дороги, по которой всего день пути или около того до Каэр Луитгоэд. Прекраснее всего был извилистый, мерцающий поток Хаврен там, где эта широкая река огибает южный склон Динллеу Гуригон Временами серебристая богиня быстро скользит между поросшими травой берегами, когда скот спускается на водопой под сень ив, а то лежит, широко раскинувшись среди лугов в истоме половодья, и ее искристые волны лениво шевелят тростники по берегам. Бывает, что племя бобров, искусных прибрежных плотников, строит из ивовых и тополевых бревен запруды и ради собственного развлечения устраивает прекрасные озера.
Небо было бледно-голубым и головокружительно чистым, лишь на земле лежали облака, там, где над луговыми реками рассеивались туманы и тонкие спирали дыма поднимались над разбросанными по равнине усадьбами. Солнце с улыбкой озирало землю. Воистину, Поуис — Рай Придайна!
По обе стороны от широкой дороги, что ведет от Каэр Гуригон[54] до Каэр Луитгоэд, у подножия холма, под которым мы стояли, лежали широкие зеленые луга — там мы разбили наши шатры и палатки. И вот вдалеке послышалась поступь могучего воинства, приближающегося к месту, где сидел король Мал гон.
Король окинул взглядом равнину. Показалось ему, что видит он огромное облако серого тумана, что затянул все от земли до неба. Мнилось ему, что видит он над туманом острова в озерах. Показалось ему, что в передней стене тумана разверзаются пещеры, что снежно-белые клочья льна или просеянного снега падают на него сквозь прорехи в тумане. Показалось ему, что видит он неисчислимые стаи чудесных птиц, или мерцание ярких звезд в чистом морозном небе, или брызжущие искры огня. Услышал он шум и грохот, звон и гром, рев и гам.
Спросил король Мэлдафа о том, что все это значит.
— Небо ли опускается на землю, или озера выплескиваются наружу, разметывая землю, или вижу я, как океан затопляет сушу? Ибо кажется мне, что сотрясается Придайн и близится конец мира!
— Нетрудно сказать, о король, — ответил старец. — Серый туман, который ты водишь, это дыхание коней и героев да облако пыли, что поднимается над дорогой, по которой едут они Острова в озерах — это головы героев и воинов, поднимающиеся над туманом и пылью. Разверзающиеся пещеры — это пасти и ноздри коней и рты героев, что дышат солнцем и ветром на всем скаку. Снежно-белые хлопья льна или мелкого снега, что падают на землю, — это пена, что летит с удил из пастей сильных, крепких жеребцов. Бесчисленные стаи птиц — это комья дерна, которые кони выбивают своими копытами. Мерцающие ясные звезды ночи или брызжущие искры огня — яростные, гневные глаза героев, что сверкают из-под их шлемов. Таких людей ни равным числом, ни большим числом никогда в бою не одолеть до самого Судного Дня.
Шум и грохот стали ближе — это гремели щиты, грохотали копья и мечи, звенели шлемы и нагрудники, топали конские копыта, и неистово кричали, приближаясь, герои и воины. Впереди ехал отряд всадников в зеленых плащах, во главе которого скакал красивый юноша, державший два дротика с серебряными древками, а рядом с ним бежала пара пятнистых белогрудых борзых. Это было воинство Гвинедда, в голове которого ехали, согласно своему праву, воины Арвона с красными копьями, а возглавлял их Рин маб Мэлгон.
Затем явилось воинство всадников в желтых туниках, по плечам воинов рассыпались красивые золотистые волосы.
— Мэлдаф, — вопросил Мэлгон, — чье это воинство?
— Нетрудно сказать, государь. Это войско людей этого края. Кинан Гаруйн, сын Брохваэля Клыкастого, едет впереди в своей белой колеснице из доброго дерева и плетеных прутьев, с колесами из белой бронзы, которую везут два его коня, Высокий и Черный. О воинах Поуиса говорят — неустрашимы в битве и бесстрашны в обороне.
— Так и должно быть, — сказал Мэлгон. — А чей этот отряд — отряд благородных всадников, что едет следом, каждый с серебряной застежкой на груди и с золотой гривной на шее?
— Нетрудно сказать, — ответил Мэлдаф. — Это люди Кантрер Гвэлод, что на Севере, а принц с горячими серыми глазами, в плаще с пурпурной каймой, что ведет их, — Эльфин маб Гвиддно, названый брат твоего сына Рина.
Мэлгон шагнул вперед и ударил коня принца Эльфина по морде ножнами своего меча. Будь клинок обнажен, он рассек бы и плоть, и кость.
— Почему ты ударил моего коня? — запальчиво спросил Эльфин. — Ради обиды или ради совета?
— Ради совета, принц, — не скачи так яростно и гордо.
— Принимаю твой совет, о король, — ответил Эльфин и уже скромно вернулся на свое место во главе отряда.
После воинов Эльфина маб Гвиддно явились шесть отрядов в кольчугах, шесть отрядов спорщиков в битве, вооруженных для сражения, крылатых в бою, драконов с широкими мечами, что не уступают дороги в сражении, связанные клятвой вместе идти вперед. А их короли — шестеро отважных, шестеро равно крепкошеих, шесть равно ярких языков пламени, шесть равно ярких гривен, шестеро яростно нападающих, шестеро берущих добычу. Незачем было Мэлгону Высокому вопрошать об их именах, поскольку были это шесть королей племени Кунедды — сам Кадваладр маб Майриаун из скалистого Майрионидда, Диногад из Дунодинга, родины отважных копейщиков, Сервилл маб Уса, владыка четырех кантрефов Кередигиона, Кинлас Рыжий из Роса, сын того самого Овайна Белозубого, которого Мэлгон убил в юности и чье королевство Гвинедд он взял себе, Элуд Седой из Догвэлинга, страж Красной Крепости, и Брайхиоль с нагорья Рувониойг, гордый вепрь с берегов реки Алед и опустошитель низин.
Велики были гордость, пыл и ярость короля Мэлгона Высокого Гвинеддского, когда смотрел он на строй королей племени Кунедды, поскольку верно говорили, что никогда не бежали они в страхе от меча, копья или стрелы и что Мэлгон никогда не претерпевал сраму в битве, ежели на поле боя видел он их лица. Так прошли они перед ним, словно бурный вал, что заливает берега.
Сидя на холме Динллеу Гуригон, увидел Мэлгон, что приближается к нему войско, похожее на всепобеждающее море, сверкая яростным красным, великое числом, силой как скала, непреклонностью как судьба, гневом словно гром. Впереди него ехал гневный, ужасный, страшный ликом король в полосатом плаще, с огромным копьем с тридцатью заклепками вокруг гнезда его наконечника.
— Кто этот воин, — спросил Мэлгон старца Мэлдафа, — который кажется мне быком сражения и ужасом для бледноликих людей Ллоэгра?
— Нетрудно сказать, — ответил Мэлдаф. — Эго Ддиварх маб Ригенеу, наследник Брихана из Брихайниога, в чьем королевстве стоял тот самый город, что погрузился на дно озера Сиваддон. Это сын Брихана, Раин Красноглазый пытался вытащить упряжью быков со дна чудовищного Адданка, что спит среди развалин города. Но напрасно. Как говорится в энглине:
После войска Брихайниога прошли еще три больших отряда, числом — как деревья в лесу, силой — как горы, буйством — как реки. В каждом отряде было по двадцати одной сотне.
— Кто эти воины, отважнее которых я не видывал? — спросил Мэлгон.
— Нетрудно сказать. Это воины Гвента из Гливисинга и опоясанного морем Диведа, — ответил старец Мэлдаф. — Их военные вожди — Меуриг маб Карадауг Могучая Рука, Гвинллиу, отец благословенного Кадога, и Педир маб Кингар, внук короля Гвертевура Старого. Они — Три Столпа Битвы. Когда обнажают они мечи, то ножнами им становится кровь.
Именно об этих воинах говорят поэты, когда поют они о «длинноволосых жителях Гвента возле Каэр Гуригон». Потому что локоны воинов короля Меурига Гвентского не знали никогда ни ножа, ни бритвы, ни ножниц, и густые кудри их спадали на широкие спины Как толстый плащ были их покрытые пылью спутанные пряди, которые уже ни промыть, ни обрезать было нельзя, ибо в волосах этих таилась сила и мощь их бога, бессмертного Нудда Серебряная Рука, который взирает из своего храма на богатое рыбой устье Хаврен.
Последним на сбор войск короля Мэлгона в Динллеу Гуригон пришел могучий легион в темно-синих доспехах с белыми, как известь, щитами. Во главе его ехал тот, кто в битве был как бодучий бык, а в совете — как парящий орел.
— Кто это едет так отважно, будто бы он — сам Кунедда Вледиг? — вопросил Мэлгон.
— Нетрудно сказать, — ответил Мэлдаф. — Он истинный жнец битвы, медведь на тропе, сверкающая рука сражения. Золотой рог, что висит у него на шее, тот самый, в который обычно трубил Глеулвид Могучая Хватка у Артуровых врат в Келливиге. Это Герайнт маб Эрбин, а за ним отважные воины из многоложбинного Дивнайнта из-за любимого тюленями моря Хаврен, яростные в битве, как львы с окровавленными лапами[55].
Так весь день с раннего утра до заката собирались короли и воины Придайна возле холма Динллеу Гуригон, и всегда были они правой рукой к королю. Все это время, пока они собирались, яблоку было негде упасть. Каждый госгордд был при своем короле, каждый король со всеми своими людьми. Так собиралось величайшее войско Острова Могущества с тех пор, как во времена наших дедов император Артур осаждал Дин Бадон. А число собравшихся перед королем Мэлгоном Высоким Гвинеддским воинов на равнине Поуиса было таково пока не будут сочтены звезды в небе, песчинки в море, снежинки зимой и капли росы на лугу, и градины, и травинки под копытами коней, и кони сына Ллира во время морской бури, пока все это не будет сосчитано, не сосчитать и воинов в том войске.
Тогда Мэлгон, сын Кадваллона Длинная Рука, возгласил:
— Разобьем же наши шатры и палатки, приготовим еду и питье, пусть музыка играет в лагере! Никогда такое воинство не собиралось на Острове Придайн и Трех его Прилегающих Островах, и пусть даже все люди Ллоэгра, и Придина, и Иверддон соберутся вместе в одном лагере и на одном холме и дадут нам сражение, войско это победит и не обратится в бегство!
VIII
И над всем этим прекрасным, трудолюбивым, возродившимся к жизни миром летит ясный и звонкий зов кукушки, напоминающей о почти забытой погибшей любви, выветренной из памяти ледяными ветрами и тяжелыми дождями зимы.
Сердца страстных юношей и милых девушек тоже разгораются от волшебного прикосновения милостивого Гури, когда едет он, улыбаясь, по своей зеленой дороге, и желтые первоцветы рассыпаются по полянам, где тихо ступает его конь. И прежде чем закончится Калан Май, много юных найдут горячие и ждущие губы и теплые щеки, лежа в ракитнике на теплом склоне холма или таясь в туманных сумерках в рощице.
С могучего дуба верхушки,
Где птицы на каждом суку,
Доносится песня кукушки
И будит мою тоску.
Калан Май — день веселья, любви и возрождения надежд. Гури Златокудрый — сын Рианнон, владычицы гривастых коней, и в этот день юноши Поуиса приводят на скачки своих лучших быстроногих скакунов. Вдоль длинного гребня Динллеу Гуригон помчатся они наперегонки с ветром в косых лучах солнца, когда даст знак король. Они резкими криками и прутьями из падуба подгоняют своих скачущих, размашисто несущихся коней, побуждая их на подвиги, достойные Майнласа, серого жеребца Касваллона маб Бели, или (лучше всего) Мелингана Мангре, поводья которого надежно держит в своих руках сам Ллеу — этот поросший ярким кустарником холм мил ему. Силой, выносливостью и отвагой своей, и тем, в каком порядке мчатся они, поддерживают кони прочность каменного основания холма и предвещают, как пойдут дела грядущим летом.
А потом воинства сражаются за обладание вершиной. На ней стоит король Поуиса, Брохваэль Клыкастый, сын прославленного Кингена маб Пасгена маб Каделла. Он — глава княжеского рода Каделлингов, чей прапрадед Каделл Сверкающая Рукоять Меча был тем самым, которого благословенный епископ Гармаун возвел в короли Поуиса и чье потомство до нынешнего дня правило всеми людьми Поуиса.
Брохваэль Клыкастый стоит в окружении своих телохранителей, и он сейчас Ллеу Верная Рука. Затем со всех сторон на холм взбираются остальные. Лица их раскрашены черным, они вопят, завывают, бесятся, как волки, и верещат, как дикие кошки. Это полное ненависти воинство Кораниайд Из холодных туманов и гибельной мглы, что висит над извивами реки Хаврен и лужами росной равнины, от которых гибнут посевы и гниет урожай, ордами взбираются они на гордый холм, чтобы захватить его. Роясь, как трупные мухи над остовом, сбиваются они в беспорядочную толпу у его вершины. Занесены палицы, и обнажены мечи, течет кровь, женщины плачут и вопят, и яростная битва кипит на холме, покуда нечестивую орду снова в беспорядке гонят на равнину.
Эта битва подобна той, что ведут в верхних небесах Гвин и Гуитир каждый Калан Май, пока в конце всего не придет время последней битвы.
После этого все мужчины и женщины покидают холм, кроме короля Брохваэля маб Кингена, который один остается на вершине вместе со своими друидами. Теперь наступает тот недобрый час, когда та, которую называют Дочерью Ивора, вылезает из норы на склоне холма. Говорят, что можно слышать, как она тихо свистит в вереске, струясь, словно река, — гладкая, скользкая и ядовитая. Она где-то на холме и, невидимая, своим свинцовым взглядом смотрит на короля, если сумеет, она врасплох подкрадется к нему и хитростью погубит его. Трижды обходит король вершину посолонь, и львиной отвагой надо обладать ему, чтобы совершить этот мировой килх и остаться в живых.
Дочь Ивора смотрит и ждет. Спина ее бурая, как вереск, бока ее серы, как камень, а кольцо ее, пока она лежит неподвижно, — это вал вокруг холма. Неподвижно она выжидает, ждет год за годом. Свист, который слышит король все время, может быть, всего лишь свист ветра, играющего на вершине холма, или, может, это трутся друг о друга ветви берез в лесистой долине, или это ржанка печально зовет друга. А может, холодная Дочь Ивора ждет у насыпи, свернувшись в папоротнике, поблескивая среди валунов.
Друиды короля Брохваэля держат побеги рябины и все время колотят палицами о землю рядом с королем, бормоча заговоры и заклинания. Они не ведают, где — среди ли зарослей кривых дубов, темных тисовых рощ или под сенью покрытых белыми пятнами берез — плотоядно следит за ними враг. Гнездится в узловатом стволе, крадется под шуршащими листьями злобная Дочь Ивора. И когда она бьет, удар внезапен, словно копье летит из колючих зарослей утесника, падая на незащищенную шею с низкой ветви или быстро, как стрела, летя в горло из гнилых папоротников И что друидам бормотать свои вирши? Дочь Ивора, что лежит близко в холме, знает их все и усмехается в холодной душе своей. Она прекрасно знает, что придет ее час — если не в этом году, так в следующем.
В этом году, сказать по правде, она попалась под пяту королю. Он поймал ее в петлю Пояса Власти, стянул им ребра и бока Дочери Ивора так же туго, как океан облегает землю и как Клэр Гвидион охватывает небо. Дракониха связана так же крепко, как плющ обвивает ствол дерева. Бьют ее, как лен цепом, перемалывают ее, как жерновом солод, пронзают ее, как шилом доску.
Уползает она назад, в каменное сердце холма, израненная, окровавленная, пылающая местью, снова распадаясь на девять элементов творения в воде девятого вала, рассыпаясь в пыль в пустых пространствах девяти сфер. На год изгнали ее, затаилась она, пожираемая смертельной ненавистью, до следующего Калан Май, который неминуемо настанет. Но до той поры еще год, а сейчас плодородный Поуис, Рай Придайна, его посевы, скот и рыба в безопасности!
Торжествующий крик друидов эхом катится по склонам, и толпа, что в тревожном ожидании ждала на поле внизу, радостно подхватывает его В чистый теплый майский воздух поднимается восторженная песнь во славу Владыки Холма, который снова Верной Своей Рукой оградил народ свой от врага, размозжив уродливую драконью голову, загнав тварь назад в бездну, пролив ее ядовитую кровь далеко от ветреных берегов творения.
Когда король и друиды спускаются по извилистой тропинке, останавливаясь только затем, чтобы испить из Бочки Ворона и пройти сквозь Игольное Ушко, их встречает плачущая, смеющаяся толпа в венках и хором поет в пляске:
И снова стал Остров Могущества с Тринадцатью Сокровищами, Тремя Близлежащими Островами, Тремя Главными Реками и Двадцатью Восьмью Городами прекраснейшим в мире. Хранимый божественным равновесием, которое поддерживает всю землю, заключает он в берегах своих равнины и холмы, которых нет лучше для зимнего и летнего выпаса скота, луга, усыпанные цветами, как платье новобрачной — украшениями. Все это богато орошается чистыми реками, бегущими по белоснежным каменистым руслам в широкие озера, в которых отражаются луга и горы.
О, светлый Ллеу, ты весь — любовь,
Плащ синего неба — твой покров,
Услышь нас, Ллеу, склонись на зов!
Помяни нас!
О, Ты, Надежной Рукой Своей
Нас оградивший от зла и скорбей,
Давший мудрость роду людей,
Защити нас!
Стада на зеленые травы пошли,
Избавь их от злобы волков и лис,
Великанов и духов из-под земли —
Прогони их!
Богатый приплод пошли стадам —
Коровам, и козам, и лошадям,
Не дай разорить посевы хорькам
И мыши прыткой!
Пусть на траву упадет роса,
Пусть зреет рожь и растет лоза,
Пусть в лугах сияют глаза
Беленькой маргаритки!
Плывет по небу ладья твоя,
За окоем — дорога твоя,
Земля и море — держава твоя,
Бесстрашный Ллеу!
Гряди к нам, Ллеу!
Это время, когда короли и королевы, юноши и девушки едут верхом с зелеными ветвями в руках праздновать приход мая. В зеленые леса направляют они свой путь, под сень переплетенных майских ветвей, в сладостный аромат цветов. И там, в тени благоуханного леса, добрые мужи и нежные жены играют в восхитительные игры, укрывшись в кустах. Нет в тот час на них ни греха, ни вины, ни принуждения, ни сожаления. Ах, нежная яблонька моя, растешь ты вдалеке от Рина на своем холмике, овеваемом ветром, если бы сейчас, как некогда, лежать мне под тобой, ища первых, робких наслаждений!
Жара лежит во впадинах между холмами, где дремлют олени, ласточки несутся к туманной ряби вод Хаврен, зов кукушки доносится из рощи, жаворонок весело поет в вышине — яркая стрела пронзила холодное сердце зимы, и золото ирисов говорит о том, что ее уже нет. Холодные веселые водопады бросают свой привет улыбающемуся зеркалу пруда, а дрозд в густом орешнике ведет веселый хор всех лесных птиц. Лира лесов, Арфа Тайрту, играет нежную мелодию теней листьев, сводя воедино все девять форм элементов, цветы колокольчика и бутоны первоцвета. Солнце с улыбкой смотрит вниз на землю, побеги травы зелены, соки и кровь мощно бегут по жилам деревьев и людей, прорастают семена, и чрево женщин оживает.
Ах, май, драгоценное сокровище поэтов, дева в лиственной мантии, пора охотящихся ястребов и заливистых трелей дроздов! Как долго мы ждали тебя! Всех тварей объединяет любовь и веселье, когда мрачный дух Зимы, прикрыв рваным плащом ободранные бока, удирает на север, через снежные горы Придина в свое убежище среди вечных льдов и снегов. Прощай, угрюмый тиран, больше не возвращайся!
На следующий день был назначен сбор войск, поскольку о Калан Май поэты поют так:
На рассвете Дракон Острова, король Мэлгон Хир маб Кадваллон Ллаухир, поднялся на вершину холма Динллеу Гуригон и повернулся лицом к восходящему солнцу, чтобы видеть сбор войск Острова Могущества. Вместе с королем Мэлгоном поднялся на курган король прекрасного Поуиса Брохваэль маб Кинген, который приходился шурином Мэлгону Гвинеддскому.
Бьется кровь, когда мчат скакуны
И король строит воинство для войны
По правую руку от короля сидел благословенный Гвиддварх, святой отшельник, чье каменное ложе — на сумрачном склоне горы Галлт ир Анкр, нависающей над Майводом. Он должен был благословить войска Острова Могущества. А по левую руку от короля был старец Мэлдаф, мудрость которого вела Мэлгона Высокого. Неподалеку на зеленом склоне расположились и мы с бардом Талиесином. Нам страшно хотелось все увидеть. Солнце только что взошло, лучи его пронзали утренние майские туманы. Воздух был прозрачен и чист, и мы видели почти весь распростершийся перед нами прекрасный Поуис, а за ним, в туманной дали, холмы и леса Ллоэгра.
Порыв чистого холодного ветра прошел по верхушкам утесника, холодны были ложбины, где еще затаился инистый мороз, но холмы и леса сверкали россыпью пестрых цветов, жаворонки звонко пели в вышине. Глаз отдыхал при виде богатых равнинных пастбищ, простирающихся к северу вплоть до долины Трен и к востоку вплоть до широкой мощеной дороги, по которой всего день пути или около того до Каэр Луитгоэд. Прекраснее всего был извилистый, мерцающий поток Хаврен там, где эта широкая река огибает южный склон Динллеу Гуригон Временами серебристая богиня быстро скользит между поросшими травой берегами, когда скот спускается на водопой под сень ив, а то лежит, широко раскинувшись среди лугов в истоме половодья, и ее искристые волны лениво шевелят тростники по берегам. Бывает, что племя бобров, искусных прибрежных плотников, строит из ивовых и тополевых бревен запруды и ради собственного развлечения устраивает прекрасные озера.
Небо было бледно-голубым и головокружительно чистым, лишь на земле лежали облака, там, где над луговыми реками рассеивались туманы и тонкие спирали дыма поднимались над разбросанными по равнине усадьбами. Солнце с улыбкой озирало землю. Воистину, Поуис — Рай Придайна!
По обе стороны от широкой дороги, что ведет от Каэр Гуригон[54] до Каэр Луитгоэд, у подножия холма, под которым мы стояли, лежали широкие зеленые луга — там мы разбили наши шатры и палатки. И вот вдалеке послышалась поступь могучего воинства, приближающегося к месту, где сидел король Мал гон.
Король окинул взглядом равнину. Показалось ему, что видит он огромное облако серого тумана, что затянул все от земли до неба. Мнилось ему, что видит он над туманом острова в озерах. Показалось ему, что в передней стене тумана разверзаются пещеры, что снежно-белые клочья льна или просеянного снега падают на него сквозь прорехи в тумане. Показалось ему, что видит он неисчислимые стаи чудесных птиц, или мерцание ярких звезд в чистом морозном небе, или брызжущие искры огня. Услышал он шум и грохот, звон и гром, рев и гам.
Спросил король Мэлдафа о том, что все это значит.
— Небо ли опускается на землю, или озера выплескиваются наружу, разметывая землю, или вижу я, как океан затопляет сушу? Ибо кажется мне, что сотрясается Придайн и близится конец мира!
— Нетрудно сказать, о король, — ответил старец. — Серый туман, который ты водишь, это дыхание коней и героев да облако пыли, что поднимается над дорогой, по которой едут они Острова в озерах — это головы героев и воинов, поднимающиеся над туманом и пылью. Разверзающиеся пещеры — это пасти и ноздри коней и рты героев, что дышат солнцем и ветром на всем скаку. Снежно-белые хлопья льна или мелкого снега, что падают на землю, — это пена, что летит с удил из пастей сильных, крепких жеребцов. Бесчисленные стаи птиц — это комья дерна, которые кони выбивают своими копытами. Мерцающие ясные звезды ночи или брызжущие искры огня — яростные, гневные глаза героев, что сверкают из-под их шлемов. Таких людей ни равным числом, ни большим числом никогда в бою не одолеть до самого Судного Дня.
Шум и грохот стали ближе — это гремели щиты, грохотали копья и мечи, звенели шлемы и нагрудники, топали конские копыта, и неистово кричали, приближаясь, герои и воины. Впереди ехал отряд всадников в зеленых плащах, во главе которого скакал красивый юноша, державший два дротика с серебряными древками, а рядом с ним бежала пара пятнистых белогрудых борзых. Это было воинство Гвинедда, в голове которого ехали, согласно своему праву, воины Арвона с красными копьями, а возглавлял их Рин маб Мэлгон.
Затем явилось воинство всадников в желтых туниках, по плечам воинов рассыпались красивые золотистые волосы.
— Мэлдаф, — вопросил Мэлгон, — чье это воинство?
— Нетрудно сказать, государь. Это войско людей этого края. Кинан Гаруйн, сын Брохваэля Клыкастого, едет впереди в своей белой колеснице из доброго дерева и плетеных прутьев, с колесами из белой бронзы, которую везут два его коня, Высокий и Черный. О воинах Поуиса говорят — неустрашимы в битве и бесстрашны в обороне.
— Так и должно быть, — сказал Мэлгон. — А чей этот отряд — отряд благородных всадников, что едет следом, каждый с серебряной застежкой на груди и с золотой гривной на шее?
— Нетрудно сказать, — ответил Мэлдаф. — Это люди Кантрер Гвэлод, что на Севере, а принц с горячими серыми глазами, в плаще с пурпурной каймой, что ведет их, — Эльфин маб Гвиддно, названый брат твоего сына Рина.
Мэлгон шагнул вперед и ударил коня принца Эльфина по морде ножнами своего меча. Будь клинок обнажен, он рассек бы и плоть, и кость.
— Почему ты ударил моего коня? — запальчиво спросил Эльфин. — Ради обиды или ради совета?
— Ради совета, принц, — не скачи так яростно и гордо.
— Принимаю твой совет, о король, — ответил Эльфин и уже скромно вернулся на свое место во главе отряда.
После воинов Эльфина маб Гвиддно явились шесть отрядов в кольчугах, шесть отрядов спорщиков в битве, вооруженных для сражения, крылатых в бою, драконов с широкими мечами, что не уступают дороги в сражении, связанные клятвой вместе идти вперед. А их короли — шестеро отважных, шестеро равно крепкошеих, шесть равно ярких языков пламени, шесть равно ярких гривен, шестеро яростно нападающих, шестеро берущих добычу. Незачем было Мэлгону Высокому вопрошать об их именах, поскольку были это шесть королей племени Кунедды — сам Кадваладр маб Майриаун из скалистого Майрионидда, Диногад из Дунодинга, родины отважных копейщиков, Сервилл маб Уса, владыка четырех кантрефов Кередигиона, Кинлас Рыжий из Роса, сын того самого Овайна Белозубого, которого Мэлгон убил в юности и чье королевство Гвинедд он взял себе, Элуд Седой из Догвэлинга, страж Красной Крепости, и Брайхиоль с нагорья Рувониойг, гордый вепрь с берегов реки Алед и опустошитель низин.
Велики были гордость, пыл и ярость короля Мэлгона Высокого Гвинеддского, когда смотрел он на строй королей племени Кунедды, поскольку верно говорили, что никогда не бежали они в страхе от меча, копья или стрелы и что Мэлгон никогда не претерпевал сраму в битве, ежели на поле боя видел он их лица. Так прошли они перед ним, словно бурный вал, что заливает берега.
Сидя на холме Динллеу Гуригон, увидел Мэлгон, что приближается к нему войско, похожее на всепобеждающее море, сверкая яростным красным, великое числом, силой как скала, непреклонностью как судьба, гневом словно гром. Впереди него ехал гневный, ужасный, страшный ликом король в полосатом плаще, с огромным копьем с тридцатью заклепками вокруг гнезда его наконечника.
— Кто этот воин, — спросил Мэлгон старца Мэлдафа, — который кажется мне быком сражения и ужасом для бледноликих людей Ллоэгра?
— Нетрудно сказать, — ответил Мэлдаф. — Эго Ддиварх маб Ригенеу, наследник Брихана из Брихайниога, в чьем королевстве стоял тот самый город, что погрузился на дно озера Сиваддон. Это сын Брихана, Раин Красноглазый пытался вытащить упряжью быков со дна чудовищного Адданка, что спит среди развалин города. Но напрасно. Как говорится в энглине:
Тогда Мэлгон поклялся великой клятвой — костями святого Гармауна, что когда-нибудь он попробует это сделать. Но такого не случилось.
Ни быку, ни колеснице никогда
Не достать меня со дна пруда.
После войска Брихайниога прошли еще три больших отряда, числом — как деревья в лесу, силой — как горы, буйством — как реки. В каждом отряде было по двадцати одной сотне.
— Кто эти воины, отважнее которых я не видывал? — спросил Мэлгон.
— Нетрудно сказать. Это воины Гвента из Гливисинга и опоясанного морем Диведа, — ответил старец Мэлдаф. — Их военные вожди — Меуриг маб Карадауг Могучая Рука, Гвинллиу, отец благословенного Кадога, и Педир маб Кингар, внук короля Гвертевура Старого. Они — Три Столпа Битвы. Когда обнажают они мечи, то ножнами им становится кровь.
Именно об этих воинах говорят поэты, когда поют они о «длинноволосых жителях Гвента возле Каэр Гуригон». Потому что локоны воинов короля Меурига Гвентского не знали никогда ни ножа, ни бритвы, ни ножниц, и густые кудри их спадали на широкие спины Как толстый плащ были их покрытые пылью спутанные пряди, которые уже ни промыть, ни обрезать было нельзя, ибо в волосах этих таилась сила и мощь их бога, бессмертного Нудда Серебряная Рука, который взирает из своего храма на богатое рыбой устье Хаврен.
Последним на сбор войск короля Мэлгона в Динллеу Гуригон пришел могучий легион в темно-синих доспехах с белыми, как известь, щитами. Во главе его ехал тот, кто в битве был как бодучий бык, а в совете — как парящий орел.
— Кто это едет так отважно, будто бы он — сам Кунедда Вледиг? — вопросил Мэлгон.
— Нетрудно сказать, — ответил Мэлдаф. — Он истинный жнец битвы, медведь на тропе, сверкающая рука сражения. Золотой рог, что висит у него на шее, тот самый, в который обычно трубил Глеулвид Могучая Хватка у Артуровых врат в Келливиге. Это Герайнт маб Эрбин, а за ним отважные воины из многоложбинного Дивнайнта из-за любимого тюленями моря Хаврен, яростные в битве, как львы с окровавленными лапами[55].
Так весь день с раннего утра до заката собирались короли и воины Придайна возле холма Динллеу Гуригон, и всегда были они правой рукой к королю. Все это время, пока они собирались, яблоку было негде упасть. Каждый госгордд был при своем короле, каждый король со всеми своими людьми. Так собиралось величайшее войско Острова Могущества с тех пор, как во времена наших дедов император Артур осаждал Дин Бадон. А число собравшихся перед королем Мэлгоном Высоким Гвинеддским воинов на равнине Поуиса было таково пока не будут сочтены звезды в небе, песчинки в море, снежинки зимой и капли росы на лугу, и градины, и травинки под копытами коней, и кони сына Ллира во время морской бури, пока все это не будет сосчитано, не сосчитать и воинов в том войске.
Тогда Мэлгон, сын Кадваллона Длинная Рука, возгласил:
— Разобьем же наши шатры и палатки, приготовим еду и питье, пусть музыка играет в лагере! Никогда такое воинство не собиралось на Острове Придайн и Трех его Прилегающих Островах, и пусть даже все люди Ллоэгра, и Придина, и Иверддон соберутся вместе в одном лагере и на одном холме и дадут нам сражение, войско это победит и не обратится в бегство!
VIII
СОВЕТ КОРОЛЕЙ
Пока воины весело пировали в лагере вокруг котлов с медом, короли со своими мехдейрнами[56]. и прочими главами их племен до четвертой степени родства с королем отправились по дороге, огибающей гору, в город Каэр Гуригон, что лежит по берегам реки Хаврен чуть ниже того места, где в нее впадает Трен. Город стоит на открытой равнине, замыкающейся с запада стеной гор, над которыми ползла полоса стелющегося дождя. Серая пелена затянула окоем, и это сразу же показалось мне знаком далекой угрозы, нависшей над блистательным войском Мэлгона Гвинедда, собравшимся у Каэр Гуригон.
Великолепен был вид города, к которому мы подъезжали, — высокие каменные стены, парапеты и башни. Черепичные крыши красновато поблескивали в лучах закатного солнца. Город был защищен не земляными насыпями и деревянным частоколом, а бастионами из гладкого, блестящего обработанного камня. Не найти крепости более прекрасной, обыщи хоть весь Остров Придайн от Пенрин Блатаон на Севере до Пенвэда на Юге, — так говорили те, кто ехал рядом со мной.
Когда мы подъехали к воротам, я оглянулся через плечо на холм Динллеу Гуригон, что возвышался на востоке. Лучи заходящего солнца увенчали его вершину золотой короной. Нетрудно было ощутить присутствие бога, да и богини, поскольку у самого луга я мельком увидел круговую волну на серебристой Хаврен.
Я ехал в свите принца Эльфина маб Гвиддно в кавалькаде, что змеей вползала в восточные ворота великого города. Мы, северяне, были ошеломлены его огромностью — он был в два, а то и в три раза больше Каэр Лливелидда, города Уриена Регедского, самого большого из городов Севера. Над нами возвышался мост, проложенный не для людей или коней, а для воды, чтобы она нескончаемым потоком текла в купальни и колодцы города. Мы въехали в город. Миновали большой квадратный каменный храм, лавки и дома богатых горожан, стоявшие по обе стороны шумной улицы, что привела нас на рыночную площадь. Вместе с Калан Май приходят разносчики и торговцы, которые ставят свои лотки и раскладывают товары, расхваливая их нестройными голосами на разных наречиях и языках. Это купцы с нагорий Придина, с зеленого Острова Иверддон и даже темноволосые чужеземцы из-за бурного моря Удд.
Нетрудно понять, что король Брохваэль Поуисский владел богатством большим, чем любой король Острова Могущества, и что были у него кольца и гривны, золотые застежки, плащи пурпурные, в клетку и полосатые, стада овец в полях и лугах, жеребцы на пастбищных землях, лужайках и огороженных выпасах, свиньи в лесах, и долинах, и в дальних ложбинах и стада коров, что сейчас были отогнаны пастись по склонам нагорий, холмов и на мысах.
Ни один из двадцати восьми городов Острова Придайн не избежал разорения — войны опустошали Остров от берега до берега до тех пор, пока не вернулись Эмрис и Артур, но Каэр Гуригон явно претерпел меньше, чем остальные, — по крайней мере мне так казалось. Верно, что были там здания, полностью или частично разрушенные, с замурованными окнами и проломами в стенах, заваленными камнями или заделанными плетнем из ивняка. Там, где некогда возвышались роскошные дома из тесаного камня, стояли бревенчатые, а вокруг них в развалинах лежали прекрасные дворцы. Дважды проезжали мы места, где дома обрушились прямо на улицу, так что объезжать их приходилось с трудом. Теперь и в этих развалинах устроят себе временное убежище самые жалкие из бедняков. Но много общественных зданий явно использовались и доныне, и сейчас мы входили в самое величественное из них.
Великолепен был вид города, к которому мы подъезжали, — высокие каменные стены, парапеты и башни. Черепичные крыши красновато поблескивали в лучах закатного солнца. Город был защищен не земляными насыпями и деревянным частоколом, а бастионами из гладкого, блестящего обработанного камня. Не найти крепости более прекрасной, обыщи хоть весь Остров Придайн от Пенрин Блатаон на Севере до Пенвэда на Юге, — так говорили те, кто ехал рядом со мной.
Когда мы подъехали к воротам, я оглянулся через плечо на холм Динллеу Гуригон, что возвышался на востоке. Лучи заходящего солнца увенчали его вершину золотой короной. Нетрудно было ощутить присутствие бога, да и богини, поскольку у самого луга я мельком увидел круговую волну на серебристой Хаврен.
Я ехал в свите принца Эльфина маб Гвиддно в кавалькаде, что змеей вползала в восточные ворота великого города. Мы, северяне, были ошеломлены его огромностью — он был в два, а то и в три раза больше Каэр Лливелидда, города Уриена Регедского, самого большого из городов Севера. Над нами возвышался мост, проложенный не для людей или коней, а для воды, чтобы она нескончаемым потоком текла в купальни и колодцы города. Мы въехали в город. Миновали большой квадратный каменный храм, лавки и дома богатых горожан, стоявшие по обе стороны шумной улицы, что привела нас на рыночную площадь. Вместе с Калан Май приходят разносчики и торговцы, которые ставят свои лотки и раскладывают товары, расхваливая их нестройными голосами на разных наречиях и языках. Это купцы с нагорий Придина, с зеленого Острова Иверддон и даже темноволосые чужеземцы из-за бурного моря Удд.
Нетрудно понять, что король Брохваэль Поуисский владел богатством большим, чем любой король Острова Могущества, и что были у него кольца и гривны, золотые застежки, плащи пурпурные, в клетку и полосатые, стада овец в полях и лугах, жеребцы на пастбищных землях, лужайках и огороженных выпасах, свиньи в лесах, и долинах, и в дальних ложбинах и стада коров, что сейчас были отогнаны пастись по склонам нагорий, холмов и на мысах.
Ни один из двадцати восьми городов Острова Придайн не избежал разорения — войны опустошали Остров от берега до берега до тех пор, пока не вернулись Эмрис и Артур, но Каэр Гуригон явно претерпел меньше, чем остальные, — по крайней мере мне так казалось. Верно, что были там здания, полностью или частично разрушенные, с замурованными окнами и проломами в стенах, заваленными камнями или заделанными плетнем из ивняка. Там, где некогда возвышались роскошные дома из тесаного камня, стояли бревенчатые, а вокруг них в развалинах лежали прекрасные дворцы. Дважды проезжали мы места, где дома обрушились прямо на улицу, так что объезжать их приходилось с трудом. Теперь и в этих развалинах устроят себе временное убежище самые жалкие из бедняков. Но много общественных зданий явно использовались и доныне, и сейчас мы входили в самое величественное из них.