Страница:
что я непослушный и непочтительный сын. Дядя, ее брат, во всем
следовал ее примеру, и даже любимая сестра иногда казалась мне
чужой.
Я чувствовал себя неловко в собственной семье и старался
как можно меньше бывать дома. Большую часть дня я проводил с
Галлахером, который, конечно, гостил у меня, пока мы находились
в Суони. У нас было довольно много дел в связи с нашей
командировкой, а в свободное время мы развлекались охотой на
оленей и лисиц. Правда, охота не доставляла мне теперь такого
удовольствия, как прежде, да и Галлахер уже, видимо, не так
увлекался ею.
Наши служебные обязанности обычно заканчивались к полудню.
Нам было поручено не столько набрать добровольцев, сколько
наладить занятия с записавшимися и "подготовить их к службе".
Отряд добровольцев уже сформировался. Они выбрали себе офицеров
из тех лиц, которые раньше служили в армии. На нашей
обязанности было обучать их и следить за порядком в отряде.
Маленькая церковь в центре поселка была превращена в штаб.
Там и происходило обучение.
Большинство добровольцев принадлежали к беднейшей части
населения -- мелким плантаторам и скваттерам, которые жили на
окраинах болот и едва сводили концы с концами, существуя на
скромный заработок, добываемый ими с помощью топоров и
винтовок. Среди них был и старый Хикмэн. Я удивился, узнав, что
в отряд записались такие "достойные личности", как Спенс и
Уильямс. Последних двух я решил взять под особое наблюдение, но
держаться от них подальше.
Многие из рядовых принадлежали к аристократическим кругам.
Угроза войны нависла над всеми и объединила всех. Офицерами
были обычно богатые и влиятельные плантаторы. Впрочем, в
результате столь демократических выборов среди офицеров
оказались и такие, которые были слабо подготовлены к тому,
чтобы носить эполеты. Некоторые из этих джентльменов были в
более высоких чинах, чем я и Галлахер. Полковников и майоров
оказалось почти столько же, сколько и простых солдат. Но все
они были обязаны подчиняться нам. В военное время часто
случается, что лейтенант регулярной армии или даже младший
офицер оказывается начальником полковника народного ополчения.
Среди них встречались очень своеобразные люди, которые раньше
"тянули лямку" в Уэст-Пойнте или имели за плечами месяцы
военной службы под начальством "старого Хикори". Они считали
себя специалистами в военном искусстве. И с ними было не так-то
легко иметь дело. По временам Галлахеру приходилось призывать
на помощь всю свою волю, чтобы доказать, что командует в Суони
именно он. Репутация моего друга -- отчаянного рубаки и
дуэлиста -- так же утверждала его авторитет, как и поручение,
которое он привез с собой из главного штаба.
А в остальном мы жили с нашими добровольцами довольно
мирно. Большинство из них стремились изучить военное дело и
охотно подчинялись нашим указаниям. В шампанском, виски и
сигарах недостатка не было, многие окрестные плантаторы
оказались очень гостеприимными хозяевами. И если бы мы с
Галлахером были склонны к развлечениям и выпивке, то, пожалуй,
нигде бы не нашли лучших условий. Но мы не слишком поддавались
таким соблазнам и благодаря этому пользовались уважением, что
значительно облегчало нам исполнение наших обязанностей. Вообще
нашу новую жизнь нельзя было бы назвать неприятной, если бы...
не мои домашние нелады. Мой дом теперь -- тут-то и была вся
беда! -- уже больше не был для меня родным домом.
Прошло несколько дней, и я заметил внезапную перемену в
поведении Галлахера; это относилось не ко мне и не к матери, а
к Виргинии.
Я впервые обратил на это внимание через день после
объяснения с ней; ее отношение к нему тоже изменилось.
Ледяная вежливость между ними словно растаяла, и прежняя
задушевная дружба воскресла. Они снова вместе играли, пели,
смеялись, читали книжки и болтали о пустяках, как и раньше.
"Ему-то легко все это забыть, -- думал я, -- он только
друг и, конечно, не может испытывать такие же чувства, как
брат. Что ему за дело до того, с кем она тайно встречается?
Какое ему дело до того, что Виргиния поступает вразрез с
нормами общепринятого поведения? Ему приятно ее общество, ее
милое обращение заставило его отбросить все подозрения, и
поэтому он забыл, простил или нашел какое-нибудь подходящее
объяснение ее поведению". Мне казалось, что он стал более
холоден со мной, тогда как ей полностью вернул свое доверие и
дружбу.
Сначала я был удивлен этой новой фазой отношений в нашем
семейном кругу, а потом просто стал в тупик. Я был слишком горд
и слишком уязвлен, чтобы потребовать у Галлахера объяснений, а
сам он не считал нужным объясниться со мной, и я вынужден был
оставаться в неведении. Я заметил, что и мать удивлена такой
переменой и относится к ней несколько подозрительно. Я понимал
ее. Она боялась, как бы блестящий военный, который, впрочем, не
имел никакого состояния, кроме своего офицерского жалованья, не
увлек Виргинию. А вдруг она изберет его себе в мужья! Конечно,
мать мечтала о совсем другом муже для Виргинии. Она не могла
спокойно примириться с тем, что ее дочь избрала себе такую
судьбу, и ревнивым оком взирала на близость молодых людей.
Я был бы рад, если бы ее подозрения оказались
основательными, и счастлив, если бы сестра остановила свой
выбор на моем друге. Я был бы рад, если бы мой друг назвал меня
братом, и не возражал бы против их брака, хотя у Галлахера и не
было состояния.
Но мне и в голову не приходило, что между ними могло быть
нечто большее, чем старая дружба. Любовь проявляется совсем
иначе. Если речь шла о капитане Галлахере, то я мог заверить
мать, что ей не о чем беспокоиться.
Однако посторонние могли принять их за влюбленных.
Галлахер почти не расставался с сестрой: они вместе проводили
половину дня и засиживались до поздней ночи, вместе ездили в
лес и надолго куда-то исчезали из дому. Я заметил, что мой
товарищ все больше стал тяготиться моим обществом. Удивительнее
всего то, что и охота больше не увлекала его. Он стал
пренебрегать службой, и если бы "лейтенант" не лез из кожи, то
вряд ли наш отряд чему-нибудь бы научился.
Дни шли, и я заметил, что Галлахер помрачнел. Когда сестры
не было, он становился задумчивым. Все теперь было по-иному. Он
действительно походил на влюбленного. Он вздрагивал, когда
слышал ее голос. Он жадно ловил каждое ее слово, и его глаза
блистали восторгом, когда она входила в комнату. Раз или два я
заметил, что он смотрел на нее такими глазами, в которых
светилась не только дружба. Во мне пробудились прежние
нодозрения. Конечно, Виргиния была достаточно красива, чтобы
произвести впечатление на твердое, как алмаз, сердце солдата.
Но, вообще говоря, Галлахер не был дамским кавалером. О его
победах над женщинами что-то не было слышно; наоборот, в их
обществе он чувствовал себя неловко. Сестра была единственная
женщина, с которой он разговаривал открыто и непринужденно. Но,
в конце концов, мог же он все-таки влюбиться в Виргинию!
Я был доволен этим, но только мог ли я обещать ему
взаимность Виргинии? Увы, это было ве в моих силах. Мне очень
хотелось знать, любит ли она его. Но нет, этого быть не могло,
если она мечтала о...
И все же она иногда вела себя с Галлахером так, что
человек, незнакомый с ее дикими выходками, мог бы и вправду
подумать, будто она влюблена в него. Даже я, наблюдая за ней,
стал в тупик. Или она действительно питала к нему чувство более
серьезное, чем дружба, или попросту притворялась. Если она
знала, что он ее любит, то поступала очень жестоко.
Я часто предавался этим размышлениям и никак не мог от них
отделаться. Они были неприятны, порой прямо тягостны.
Смущенный и ошеломленный тем, что происходило вокруг меня,
я запутался в своих сомнениях... Но в это время в нашей
семейной жизни произошло событие, затмившее по своей
таинственности все остальное. Собственно говоря, это было даже
не событие, а новая глава в истории нашей семьи. До меня дошли
странные слухи, и если они были верны, то нужно отбросить прочь
все мои предположения.
Я узнал, что моя сестра влюбилась в Аренса Ринггольда или,
во всяком случае, благосклонно относится к его ухаживаниям!
Все это я узнал от своего верного Черного Джека. Я мог бы
усомниться в словах кого-нибудь другого, но его свидетельство
было непогрешимо. Черный Джек был необычайно проницателен, и
все его сообщения основывались на подлинных фактах.
У него были серьезные доводы, и он изложил их. Вот как это
произошло. Однажды я сидел один на берегу водоема и читал
книгу. Вдруг меня окликнул Джек:
-- Масса Джордж!
-- Ну, что тебе? -- спросил я, не отрываясь от книги.
-- Масса Джордж, все утро я стараюсь застать вас одного.
Хочу поговорить с вами, масса Джордж!
Я обратил внимание, что Джек сказал это необычайно
торжественно. Машинально я закрыл книгу и взглянул на Джека;
выражение лица его было таким же торжественным, как его речь.
-- Поговорить со мной, Джек?
-- Да, масса Джордж, если вы не заняты.
-- Я не занят, Джек. Говори, я слушаю.
"Бедняга, -- думал я, -- и у него есть свои горести.
Должно быть, он хочет пожаловаться мне на Виолу. Злая девчонка
всегда заставляет его мучиться ревностью. Но чем же я могу
помочь ему? Не могу же я заставить ее полюбить его. Нет!
Привести лошадь на водопой может один человек, но и сорок
человек не смогут заставить ее пить! Взбалмошная девчонка будет
поступать так, как ей взбредет в голову, и никакие увещевания
тут не помогут..."
-- Так в чем же дело, Джек?
-- Вы сами знаете, масса Джордж, что я не люблю
вмешиваться в семейные дела, но, видите ли, тут совсем не
ладно...
-- В каком смысле?
-- Да наша барышня... молодая леди...
"Как это вежливо со стороны Джека называть Виолу
"барышней"!" -- подумал я.
-- А что, тебе кажется -- она обманывает тебя?
-- Не меня одного, масса Джордж.
-- Ах, вот какая злая девчонка! Но, Джек, может быть, ты
все это только воображаешь? Разве у тебя есть доказательства ее
неверности? Разве кто-нибудь за ней ухаживает?
-- Да, сейчас особенно, и больше, чем раньше.
-- И это белый?
-- Ах, боже мой! -- воскликнул Джек. -- Удивительные вы
вещи говорите! Конечно, белый! Кто же, как не белый, смеет
ухаживать за молодой леди?
Я не мог не улыбнуться при мысли о том, что Джек считает
свою красавицу неприступной для кавалеров его племени. Я как-то
раз даже слышал его хвастливые слова, что он единственный негр,
который осмеливается ухаживать за Виолой.
"Ага, -- подумал я, -- значит, виновник его бедствий
белый!"
-- Кто же это, Джек ? -- спросил я.
-- Ах, масса, этот дьявол, Аренс Ринггольд!
-- Что? Аренс Ринггольд ухаживает за Виолой?
-- За Виолой? Господи, масса Джордж! -- воскликнул негр,
закатив глаза. -- Я и не думал говорить о Виоле!
-- О ком же ты говоришь?
-- Да разве вы не слыхали, что я сказал "барышня"? Я
говорю о барышне, о молодой леди, о мисс Виргинии.
-- О сестре? Ну, Джек, это старая история. Аренс Ринггольд
уже много лет ухаживает за сестрой. Да только она не любит его.
В этом отношении можешь быть спокоен, мой преданный друг. Она
за него не пойдет. Он ей противен, Джек, да и всем на свете
тоже. А если бы даже он ей и нравился, то уж я ни за что не
допустил бы этого брака. Можешь быть совершенно спокоен.
Мои слова, по-видимому, не удовлетворили негра. Он стоял,
почесывая затылок, как будто хотел еще что-то сообщить мне. Я
ждал, пока он заговорит.
-- Простите меня, масса Джордж, за смелость, но вы
ошибаетесь. Правда, было время, когда мисс Виргиния не обращала
внимания на эту змею в траве. Но теперь все по-иному: отец его,
старый мошенник и вор, умер, и молодой хозяин разбогател. Он
теперь крупный плантатор, самый богатый из всех разбойников.
Старая леди довольна его ухаживаниями за мисс Виргинией и
приглашает в гости, потому что он богатый.
-- Я знаю, Джек. Матушка всегда желала этого брака, но это
ничего не значит: сестра -- девушка своевольная и сделает
обязательно по-своему. Она ни за что не согласится выйти за
Аренса Ринггольда.
-- Извините, но вы ошибаетесь. Она согласна.
-- Кто вбил тебе это в голову, мой милый?
-- Виола, квартеронка. Она рассказала мне все.
-- Значит, вы опять друзья с Виолой?
-- Да, масса Джордж, мы с ней теперь дружим. Это я был
виноват перед нею. Теперь я уж больше не ревную ее. Она хорошая
девушка, ей можно верить. Я ее больше не подозреваю ни в чем.
-- Рад слышать это. Но скажи, что она говорила об Аренсе
Ринггольде и моей сестре?
-- Виола сказала мне, что мисс Виргиния видится с ним
каждый день.
-- Каждый день! Да ведь Аренс Ринггольд уже давно не
бывает у нас.
-- Вот вы и опять ошибаетесь, масса Джордж. Масса Аренс
приезжает почти каждый день. Но тогда, когда вы и масса
Галлахер уходите на охоту или учите добровольцев...
-- Ты удивляешь меня, Джек!
-- Еще не все, масса. Виола говорит, что мисс Виргиния
стала совсем другая. Она уже не сердится на него, а внимательно
слушает, когда он говорит. Виола думает, что она согласится
выйти за него Это будет ужасно! Очень, очень ужасно!
-- Послушай, Джек, -- сказал я, -- когда я буду уезжать,
всегда оставайся дома и наблюдай за теми, кто приедет. Как
только появится Ринггольд, немедленно скачи за мной.
-- Хорошо, масса Джордж. Не беспокойтесь, домчусь стрелой!
Как зигзаг молнии, смазанный салом!
И, дав такое обещание, негр удалился.
Несмотря на свою недоверчивость, я не мог пренебречь
сообщением негра. В нем, несомненно, была какая-то доля истины.
Негр был весьма преданный слуга и вряд ли обманул бы меня. И он
слишком проницателен, чтобы его самого можно было обмануть.
Виола имела возможность наблюдать за всем, что происходило
в нашей семье. Что же могло заставить ее выдумать подобную
историю? Сам Джек видел Ринггольда у нас в доме, а мне об этом
никто не говорил. Что же делать? Теперь у Виргинии оказалось
сразу три поклонника: индейский вождь, Галлахер и Аренс
Ринггольд! Неужели она кокетничает со всеми без разбора?
Неужели она имеет виды на Ринггольда? Нет, это невозможно! Я
готов был допустить любовь к солдату, романтическое увлечение
храбрым и красивым вождем, но Аренс Ринггольд, пискливый,
напыщенный сноб(65), у которого не было никаких иных
достоинств, кроме богатства, -- неужели это возможно? Конечно,
тут не обошлось без влияния матери. Но мне никогда не приходило
в голову, чтобы Виргиния могла уступить. А если Виола говорила
правду, то Виргиния уступила или готова уступить! "Ах, матушка,
матушка! Ты и не догадываешься, кого хочешь ввести в свой дом и
любить, как родного сына!"
На следующее утро я, как обычно, отправился в лагерь
добровольцев. На этот раз Галлахер поехал со мной, так как
нужно было привести отряд к присяге(66), и наше присутствие
было совершенно необходимо.
В отряде собралась довольно приятная компания, хотя он
производил более внушительное впечатление своим количеством,
нежели внешним видом. Отряд был конный, но так как каждый
экипировался как мог, то оружие и лошади у всех были разные.
Почти у всех имелись винтовки, но у некоторых еще сохранились
старинные фамильные мушкеты -- память о войнах времен
американской революции. У иных были простые охотничьи
двустволки. Заряженные тяжелой дробью, они, конечно, не могли
представлять собой грозное оружие в схватках с индейцами. Были
и пистолеты всех видов, начиная от огромных, оправленных в
медь, до маленьких карманных -- одноствольных и двуствольных.
Револьверов ни у кого не было, так как знаменитые кольты(67)
еще не появились в пограничных с индейской резервацией районах.
У каждого добровольца был нож, обычно большой, с широким
острым лезвием, вроде тех, какие носят мясники. У иных были
кинжалы со старинными орнаментами. У многих за поясом торчали
небольшие секиры, наподобие индейских томагавков. Эти секиры
могли сослужить владельцу двойную службу: прорубить дорогу в
лесу или раскроить врагу череп.
Амуниция состояла из мешочков с порохом, патронташей с
пулями и дробью. Короче говоря, это было обычное боевое
снаряжение жителя пограничной местности или охотника-любителя,
мирно охотившегося за оленями.
Кавалерия нашего отряда была столь же разнообразна, как
оружие и снаряжение.
Здесь были и высокие костлявые клячи, и коренастые
верховые лошадки, пригодные для дальних поездок, и крепкие,
выносливые туземные кони андалузской породы(68), и худые,
заезженные кобылы, верхом на которых ехал какой-нибудь
оборванный скваттер, бок о бок с великолепным арабским боевым
конем -- мечтой лихих юнцов, плантаторских сынков, которые
любили гордо красоваться на этих замечательных скакунах. Многие
были верхом на мулах. Американские и испанские мулы, привыкшие
к седлу, хотя и не могут сравниться с конями в атаке, но могут
смело потягаться с ними в военном походе против индейцев. В
зарослях, в непроходимых лесных дебрях, где земля представляет
собой болото или завалена рухнувшими стволами и буреломом и
устлана сплетающимися и извивающимися растениями-паразитами,
мул легко прокладывает себе путь там, где лошадь на каждом шагу
спотыкается или проваливается в трясину. Многие опытные
охотники, преследуя зверя, предпочитают мула породистому
арабскому скакуну.
Не менее пестрым было и обмундирование отряда. Офицеры
были полностью или частично все же облачены в военную форму, а
солдаты одеты как попало: красные, синие и зеленые шерстяные
куртки, грубошерстные свитеры, серые и коричневые; красные
фланелевые рубашки, коричневые, белые, желтые полотняные или
нанковые пиджаки. У некоторых пиджаки были даже
небесно-голубого цвета! Охотничьи куртки из выделанной оленьей
кожи, такие же мокасины и гетры, высокие и низкие сапоги из
лошадиной кожи или шкуры аллигатора -- короче говоря, все виды
обуви, которую носят в Штатах. Головные уборы были также
разнообразны и фантастичны. Высоких и твердых касок и кепи не
встречалось, зато было много фуражек и шляп из шерсти и
войлока, а также шляп, сделанных из соломы и пальмовых листьев,
с широкими полями, обтрепанных и надвинутых на самый лоб. На
некоторых были форменные фуражки из синего сукна. Только они и
придавали военный вид их владельцу.
Но было нечто общее у всех добровольцев этого отряда --
это неукротимая жажда схватки с противником, желание помериться
силами с ненавистными дикарями, которые устраивали такие
бесчинства во всей стране. "Когда же нас поведут в бой?" -- вот
вопрос, который постоянно задавали добровольцы.
Старый Хикмэн оказался весьма деятельным. Благодаря своему
возрасту и опыту он получил звание сержанта, единодушно
присужденное ему на выборах. Мне пришлось несколько раз
разговаривать с ним. Охотник за аллигаторами по-прежнему
оставался моим верным другом и был очень предан всей нашей
семье. В этот день он еще раз доказал свою преданность, начав
со мной разговор, которого я никак от него не ожидал.
-- Пусть индейцы скальпируют меня, лейтенант, -- сказал
он, -- но я даже и мысли не допускаю о том, что этот осел
женится на вашей сестре.
-- Кто женится? -- спросил я с удивлением, полагая, что
старик имеет в виду Галлахера.
-- Да тот, что постоянно шляется к вам. Эта тварь,
проклятый хорек -- Аренс Ринггольд!
-- А, вот вы о ком! Разве об этом идут разговоры?
-- Да во всей округе только об этом и толкуют Черт меня
побери, Джордж Рэндольф, если бы я это ему позволил! Ваша
сестра -- милая девушка, самая что ни на есть красавица в наших
краях, и отдать ее замуж за такого мерзкого негодяя, как он!..
Да я и слышать об этом не хочу, несмотря на все его доллары!
Запомните мои слова, Джордж: он сделает бедняжку несчастной на
всю жизнь. Это уж как пить дать, черт бы его побрал!
-- Я очень благодарен вам за совет, Хикмэн, только я
думаю, что ваши опасения напрасны. Ничего из этого не выйдет.
-- Ну, а почему же все кругом только об этом и болтают? Не
будь я старым другом вашего отца, я не позволил бы себе такую
вольность. Но я был его другом, а теперь я ваш друг и потому
решил поговорить с вами. Мы все кричим тут об индейцах и
называем их ворами. Да во всей Флориде, среди всех индейских
племен не найти таких воров и мошенников, как Ринггольды! И
отец такой был, и сын, и вся ихняя проклятая порода. Старик
убрался отсюда, а куда попал, неизвестно. Наверно, дьявол
держит его в лапах, и думаю, что будет держать долго за все те
пакости, которые он творил с людьми на этом свете. Ему сторицей
отплатится и за то, как он обращался с бедными метисами, что
живут по ту сторону реки.
-- Вы говорите о семье Пауэллов?
-- Да, это была величайшая несправедливость на свете. Я
никогда и не слыхивал такого в своей жизни. Клянусь дьяволом!
-- Стало быть, вы знаете, что там произошло?
-- Конечно, я знаю все их подлые плутни. Это было самое
гнусное дело, когда-либо совершенное человеком, и притом белым,
который к тому же называет себя джентльменом. Клянусь сатаной,
так оно и есть!
По моей просьбе Хикмэн подробно рассказал мне, как была
ограблена несчастная семья. Я узнал, что Пауэллы покинули свою
плантацию отнюдь не добровольно. Наоборот, для бедной вдовы
переселение в чужие места было самым тяжелым испытанием в ее
жизни. Дело не только в том, что эта усадьба считалась лучшей
во всей округе и высоко ценилась, но с ней были связаны все
светлые воспоминания о счастливой жизни, о добром муже... И
только неумолимый закон в лице шерифа с дубинкой мог заставить
ее покинуть родные места.
Хикмэну пришлось присутствовать при сцене расставания. Он
описал ее простыми, но проникновенными словами. Он рассказал
мне, как неохотно и с какой грустью вся семья разлучалась со
своим родным домом. Он слышал негодующие упреки сына, видел
слезы и мольбы матери и дочери, слышал, как несчастная вдова
предлагала все, что у нее осталось, -- свои личные вещи, даже
драгоценности -- подарки ее покойного мужа, лишь бы негодяи
позволили ей остаться под священным кровом дома, где прошло
столько счастливых лет. Но мольбы ее были напрасны.
Безжалостные преследователи не ведали сострадания, и вдову
выгнали из ее дома.
Обо всем этом старый охотник говорил взволнованно. Хотя
внешность его была неприглядной, а речь простонародной, зато
сердце у него было отзывчивое и он не выносил несправедливости.
Он неприязненно относился ко всем, кто участвовал в этом
преступном деле, и от всей души ненавидел Ринггольдов. Его
рассказ о бедствиях, постигших семью Оцеолы, вызвал во мне
сильнейшее возмущение этой чудовищной жестокостью и пробудил
прежнее теплое чувство к Оцеоле, которое несколько померкло,
когда сомнения одолели меня.
Мы с Хикмэном отъехали немного в сторону, чтобы
побеседовать на свободе. Старый охотник разгорячился и начал
говорить более откровенно. Я ожидал, что он сообщит мне новые
интересные подробности. Будучи твердо уверен в том, что он
предан нашей семье, а лично ко мне питает самые дружеские
чувства, я уже совсем было решился довериться ему и рассказать
о своих несчастьях. Хикмэн был человек простой, но умудренный
житейским опытом, и вряд ли кто мог дать мне лучший совет, чем
он: ведь охотник не всегда жил среди аллигаторов. Наоборот, ему
пришлось многое испытать в жизни. Я смело мог рассчитывать на
его преданность и вполне довериться его опыту и мудрости.
Убежденный в этом, я охотно поделился бы с ним тайной,
тяжелым камнем лежавшей у меня на сердце, или, по крайней мере,
открыл бы ему хотя бы часть этой тайны, если бы не думал, что
он уже кое-что знает об этом. Я был уверен, что Хикмэну
известно о воскрешении из мертвых Желтого Джека. Он еще раньше
намекал мне, что сомневается в гибели мулата. Но я думал не о
мулате, а о замыслах Аренса Ринггольда. Может быть, Хикмэн
что-нибудь знает и о них? Я обратил внимание на то, что, когда
имя мулата было упомянуто в связи с именами Спенса и Уильямса,
старый охотник так многозначительно взглянул на меня, как будто
хотел сообщить мне что-то об этих негодяях.
Я уже собирался открыть Хикмэну свою тайну, как вдруг
услышал конский топот.
Вглядевшись, я увидел всадника, который мчался по берегу
реки с такой быстротой, как будто участвовал в гонке на приз.
Конь был белый, а всадник черный; я сразу догадался, что это
Джек.
Я вышел из-за деревьев, чтобы он увидел меня и не помчался
к церкви, которая находилась немного поодаль. Когда Джек
приблизился, я окликнул его; он услышал и, резко повернув коня,
направился к нам. Очевидно, Джек приехал с каким-то поручением,
но в присутствии Хикмэна он стеснялся говорить и шепнул мне то,
что я и ожидал услышать: приехал Аренс Ринггольд!
"И этот проклятый черномазый тут как тут, масса Джордж!"
-- вот буквальные слова, которые прошептал мне на ухо Джек.
Выслушав это известие, я постарался сохранить полное
спокойствие. Мне совсем не хотелось, чтобы Хикмэн узнал или
даже мог заподозрить, будто у нас в доме произошло что-то
необычайное. Отпустив негра домой, я вернулся с охотником к
отряду добровольцев, затем постарался незаметно отстать от
Хикмэна и затеряться в толпе.
Вскоре после этого я отвязал коня и, не сказав ни слова
никому, даже Галлахеру, вскочил в седло и поспешно уехал. Я
следовал ее примеру, и даже любимая сестра иногда казалась мне
чужой.
Я чувствовал себя неловко в собственной семье и старался
как можно меньше бывать дома. Большую часть дня я проводил с
Галлахером, который, конечно, гостил у меня, пока мы находились
в Суони. У нас было довольно много дел в связи с нашей
командировкой, а в свободное время мы развлекались охотой на
оленей и лисиц. Правда, охота не доставляла мне теперь такого
удовольствия, как прежде, да и Галлахер уже, видимо, не так
увлекался ею.
Наши служебные обязанности обычно заканчивались к полудню.
Нам было поручено не столько набрать добровольцев, сколько
наладить занятия с записавшимися и "подготовить их к службе".
Отряд добровольцев уже сформировался. Они выбрали себе офицеров
из тех лиц, которые раньше служили в армии. На нашей
обязанности было обучать их и следить за порядком в отряде.
Маленькая церковь в центре поселка была превращена в штаб.
Там и происходило обучение.
Большинство добровольцев принадлежали к беднейшей части
населения -- мелким плантаторам и скваттерам, которые жили на
окраинах болот и едва сводили концы с концами, существуя на
скромный заработок, добываемый ими с помощью топоров и
винтовок. Среди них был и старый Хикмэн. Я удивился, узнав, что
в отряд записались такие "достойные личности", как Спенс и
Уильямс. Последних двух я решил взять под особое наблюдение, но
держаться от них подальше.
Многие из рядовых принадлежали к аристократическим кругам.
Угроза войны нависла над всеми и объединила всех. Офицерами
были обычно богатые и влиятельные плантаторы. Впрочем, в
результате столь демократических выборов среди офицеров
оказались и такие, которые были слабо подготовлены к тому,
чтобы носить эполеты. Некоторые из этих джентльменов были в
более высоких чинах, чем я и Галлахер. Полковников и майоров
оказалось почти столько же, сколько и простых солдат. Но все
они были обязаны подчиняться нам. В военное время часто
случается, что лейтенант регулярной армии или даже младший
офицер оказывается начальником полковника народного ополчения.
Среди них встречались очень своеобразные люди, которые раньше
"тянули лямку" в Уэст-Пойнте или имели за плечами месяцы
военной службы под начальством "старого Хикори". Они считали
себя специалистами в военном искусстве. И с ними было не так-то
легко иметь дело. По временам Галлахеру приходилось призывать
на помощь всю свою волю, чтобы доказать, что командует в Суони
именно он. Репутация моего друга -- отчаянного рубаки и
дуэлиста -- так же утверждала его авторитет, как и поручение,
которое он привез с собой из главного штаба.
А в остальном мы жили с нашими добровольцами довольно
мирно. Большинство из них стремились изучить военное дело и
охотно подчинялись нашим указаниям. В шампанском, виски и
сигарах недостатка не было, многие окрестные плантаторы
оказались очень гостеприимными хозяевами. И если бы мы с
Галлахером были склонны к развлечениям и выпивке, то, пожалуй,
нигде бы не нашли лучших условий. Но мы не слишком поддавались
таким соблазнам и благодаря этому пользовались уважением, что
значительно облегчало нам исполнение наших обязанностей. Вообще
нашу новую жизнь нельзя было бы назвать неприятной, если бы...
не мои домашние нелады. Мой дом теперь -- тут-то и была вся
беда! -- уже больше не был для меня родным домом.
Прошло несколько дней, и я заметил внезапную перемену в
поведении Галлахера; это относилось не ко мне и не к матери, а
к Виргинии.
Я впервые обратил на это внимание через день после
объяснения с ней; ее отношение к нему тоже изменилось.
Ледяная вежливость между ними словно растаяла, и прежняя
задушевная дружба воскресла. Они снова вместе играли, пели,
смеялись, читали книжки и болтали о пустяках, как и раньше.
"Ему-то легко все это забыть, -- думал я, -- он только
друг и, конечно, не может испытывать такие же чувства, как
брат. Что ему за дело до того, с кем она тайно встречается?
Какое ему дело до того, что Виргиния поступает вразрез с
нормами общепринятого поведения? Ему приятно ее общество, ее
милое обращение заставило его отбросить все подозрения, и
поэтому он забыл, простил или нашел какое-нибудь подходящее
объяснение ее поведению". Мне казалось, что он стал более
холоден со мной, тогда как ей полностью вернул свое доверие и
дружбу.
Сначала я был удивлен этой новой фазой отношений в нашем
семейном кругу, а потом просто стал в тупик. Я был слишком горд
и слишком уязвлен, чтобы потребовать у Галлахера объяснений, а
сам он не считал нужным объясниться со мной, и я вынужден был
оставаться в неведении. Я заметил, что и мать удивлена такой
переменой и относится к ней несколько подозрительно. Я понимал
ее. Она боялась, как бы блестящий военный, который, впрочем, не
имел никакого состояния, кроме своего офицерского жалованья, не
увлек Виргинию. А вдруг она изберет его себе в мужья! Конечно,
мать мечтала о совсем другом муже для Виргинии. Она не могла
спокойно примириться с тем, что ее дочь избрала себе такую
судьбу, и ревнивым оком взирала на близость молодых людей.
Я был бы рад, если бы ее подозрения оказались
основательными, и счастлив, если бы сестра остановила свой
выбор на моем друге. Я был бы рад, если бы мой друг назвал меня
братом, и не возражал бы против их брака, хотя у Галлахера и не
было состояния.
Но мне и в голову не приходило, что между ними могло быть
нечто большее, чем старая дружба. Любовь проявляется совсем
иначе. Если речь шла о капитане Галлахере, то я мог заверить
мать, что ей не о чем беспокоиться.
Однако посторонние могли принять их за влюбленных.
Галлахер почти не расставался с сестрой: они вместе проводили
половину дня и засиживались до поздней ночи, вместе ездили в
лес и надолго куда-то исчезали из дому. Я заметил, что мой
товарищ все больше стал тяготиться моим обществом. Удивительнее
всего то, что и охота больше не увлекала его. Он стал
пренебрегать службой, и если бы "лейтенант" не лез из кожи, то
вряд ли наш отряд чему-нибудь бы научился.
Дни шли, и я заметил, что Галлахер помрачнел. Когда сестры
не было, он становился задумчивым. Все теперь было по-иному. Он
действительно походил на влюбленного. Он вздрагивал, когда
слышал ее голос. Он жадно ловил каждое ее слово, и его глаза
блистали восторгом, когда она входила в комнату. Раз или два я
заметил, что он смотрел на нее такими глазами, в которых
светилась не только дружба. Во мне пробудились прежние
нодозрения. Конечно, Виргиния была достаточно красива, чтобы
произвести впечатление на твердое, как алмаз, сердце солдата.
Но, вообще говоря, Галлахер не был дамским кавалером. О его
победах над женщинами что-то не было слышно; наоборот, в их
обществе он чувствовал себя неловко. Сестра была единственная
женщина, с которой он разговаривал открыто и непринужденно. Но,
в конце концов, мог же он все-таки влюбиться в Виргинию!
Я был доволен этим, но только мог ли я обещать ему
взаимность Виргинии? Увы, это было ве в моих силах. Мне очень
хотелось знать, любит ли она его. Но нет, этого быть не могло,
если она мечтала о...
И все же она иногда вела себя с Галлахером так, что
человек, незнакомый с ее дикими выходками, мог бы и вправду
подумать, будто она влюблена в него. Даже я, наблюдая за ней,
стал в тупик. Или она действительно питала к нему чувство более
серьезное, чем дружба, или попросту притворялась. Если она
знала, что он ее любит, то поступала очень жестоко.
Я часто предавался этим размышлениям и никак не мог от них
отделаться. Они были неприятны, порой прямо тягостны.
Смущенный и ошеломленный тем, что происходило вокруг меня,
я запутался в своих сомнениях... Но в это время в нашей
семейной жизни произошло событие, затмившее по своей
таинственности все остальное. Собственно говоря, это было даже
не событие, а новая глава в истории нашей семьи. До меня дошли
странные слухи, и если они были верны, то нужно отбросить прочь
все мои предположения.
Я узнал, что моя сестра влюбилась в Аренса Ринггольда или,
во всяком случае, благосклонно относится к его ухаживаниям!
Все это я узнал от своего верного Черного Джека. Я мог бы
усомниться в словах кого-нибудь другого, но его свидетельство
было непогрешимо. Черный Джек был необычайно проницателен, и
все его сообщения основывались на подлинных фактах.
У него были серьезные доводы, и он изложил их. Вот как это
произошло. Однажды я сидел один на берегу водоема и читал
книгу. Вдруг меня окликнул Джек:
-- Масса Джордж!
-- Ну, что тебе? -- спросил я, не отрываясь от книги.
-- Масса Джордж, все утро я стараюсь застать вас одного.
Хочу поговорить с вами, масса Джордж!
Я обратил внимание, что Джек сказал это необычайно
торжественно. Машинально я закрыл книгу и взглянул на Джека;
выражение лица его было таким же торжественным, как его речь.
-- Поговорить со мной, Джек?
-- Да, масса Джордж, если вы не заняты.
-- Я не занят, Джек. Говори, я слушаю.
"Бедняга, -- думал я, -- и у него есть свои горести.
Должно быть, он хочет пожаловаться мне на Виолу. Злая девчонка
всегда заставляет его мучиться ревностью. Но чем же я могу
помочь ему? Не могу же я заставить ее полюбить его. Нет!
Привести лошадь на водопой может один человек, но и сорок
человек не смогут заставить ее пить! Взбалмошная девчонка будет
поступать так, как ей взбредет в голову, и никакие увещевания
тут не помогут..."
-- Так в чем же дело, Джек?
-- Вы сами знаете, масса Джордж, что я не люблю
вмешиваться в семейные дела, но, видите ли, тут совсем не
ладно...
-- В каком смысле?
-- Да наша барышня... молодая леди...
"Как это вежливо со стороны Джека называть Виолу
"барышней"!" -- подумал я.
-- А что, тебе кажется -- она обманывает тебя?
-- Не меня одного, масса Джордж.
-- Ах, вот какая злая девчонка! Но, Джек, может быть, ты
все это только воображаешь? Разве у тебя есть доказательства ее
неверности? Разве кто-нибудь за ней ухаживает?
-- Да, сейчас особенно, и больше, чем раньше.
-- И это белый?
-- Ах, боже мой! -- воскликнул Джек. -- Удивительные вы
вещи говорите! Конечно, белый! Кто же, как не белый, смеет
ухаживать за молодой леди?
Я не мог не улыбнуться при мысли о том, что Джек считает
свою красавицу неприступной для кавалеров его племени. Я как-то
раз даже слышал его хвастливые слова, что он единственный негр,
который осмеливается ухаживать за Виолой.
"Ага, -- подумал я, -- значит, виновник его бедствий
белый!"
-- Кто же это, Джек ? -- спросил я.
-- Ах, масса, этот дьявол, Аренс Ринггольд!
-- Что? Аренс Ринггольд ухаживает за Виолой?
-- За Виолой? Господи, масса Джордж! -- воскликнул негр,
закатив глаза. -- Я и не думал говорить о Виоле!
-- О ком же ты говоришь?
-- Да разве вы не слыхали, что я сказал "барышня"? Я
говорю о барышне, о молодой леди, о мисс Виргинии.
-- О сестре? Ну, Джек, это старая история. Аренс Ринггольд
уже много лет ухаживает за сестрой. Да только она не любит его.
В этом отношении можешь быть спокоен, мой преданный друг. Она
за него не пойдет. Он ей противен, Джек, да и всем на свете
тоже. А если бы даже он ей и нравился, то уж я ни за что не
допустил бы этого брака. Можешь быть совершенно спокоен.
Мои слова, по-видимому, не удовлетворили негра. Он стоял,
почесывая затылок, как будто хотел еще что-то сообщить мне. Я
ждал, пока он заговорит.
-- Простите меня, масса Джордж, за смелость, но вы
ошибаетесь. Правда, было время, когда мисс Виргиния не обращала
внимания на эту змею в траве. Но теперь все по-иному: отец его,
старый мошенник и вор, умер, и молодой хозяин разбогател. Он
теперь крупный плантатор, самый богатый из всех разбойников.
Старая леди довольна его ухаживаниями за мисс Виргинией и
приглашает в гости, потому что он богатый.
-- Я знаю, Джек. Матушка всегда желала этого брака, но это
ничего не значит: сестра -- девушка своевольная и сделает
обязательно по-своему. Она ни за что не согласится выйти за
Аренса Ринггольда.
-- Извините, но вы ошибаетесь. Она согласна.
-- Кто вбил тебе это в голову, мой милый?
-- Виола, квартеронка. Она рассказала мне все.
-- Значит, вы опять друзья с Виолой?
-- Да, масса Джордж, мы с ней теперь дружим. Это я был
виноват перед нею. Теперь я уж больше не ревную ее. Она хорошая
девушка, ей можно верить. Я ее больше не подозреваю ни в чем.
-- Рад слышать это. Но скажи, что она говорила об Аренсе
Ринггольде и моей сестре?
-- Виола сказала мне, что мисс Виргиния видится с ним
каждый день.
-- Каждый день! Да ведь Аренс Ринггольд уже давно не
бывает у нас.
-- Вот вы и опять ошибаетесь, масса Джордж. Масса Аренс
приезжает почти каждый день. Но тогда, когда вы и масса
Галлахер уходите на охоту или учите добровольцев...
-- Ты удивляешь меня, Джек!
-- Еще не все, масса. Виола говорит, что мисс Виргиния
стала совсем другая. Она уже не сердится на него, а внимательно
слушает, когда он говорит. Виола думает, что она согласится
выйти за него Это будет ужасно! Очень, очень ужасно!
-- Послушай, Джек, -- сказал я, -- когда я буду уезжать,
всегда оставайся дома и наблюдай за теми, кто приедет. Как
только появится Ринггольд, немедленно скачи за мной.
-- Хорошо, масса Джордж. Не беспокойтесь, домчусь стрелой!
Как зигзаг молнии, смазанный салом!
И, дав такое обещание, негр удалился.
Несмотря на свою недоверчивость, я не мог пренебречь
сообщением негра. В нем, несомненно, была какая-то доля истины.
Негр был весьма преданный слуга и вряд ли обманул бы меня. И он
слишком проницателен, чтобы его самого можно было обмануть.
Виола имела возможность наблюдать за всем, что происходило
в нашей семье. Что же могло заставить ее выдумать подобную
историю? Сам Джек видел Ринггольда у нас в доме, а мне об этом
никто не говорил. Что же делать? Теперь у Виргинии оказалось
сразу три поклонника: индейский вождь, Галлахер и Аренс
Ринггольд! Неужели она кокетничает со всеми без разбора?
Неужели она имеет виды на Ринггольда? Нет, это невозможно! Я
готов был допустить любовь к солдату, романтическое увлечение
храбрым и красивым вождем, но Аренс Ринггольд, пискливый,
напыщенный сноб(65), у которого не было никаких иных
достоинств, кроме богатства, -- неужели это возможно? Конечно,
тут не обошлось без влияния матери. Но мне никогда не приходило
в голову, чтобы Виргиния могла уступить. А если Виола говорила
правду, то Виргиния уступила или готова уступить! "Ах, матушка,
матушка! Ты и не догадываешься, кого хочешь ввести в свой дом и
любить, как родного сына!"
На следующее утро я, как обычно, отправился в лагерь
добровольцев. На этот раз Галлахер поехал со мной, так как
нужно было привести отряд к присяге(66), и наше присутствие
было совершенно необходимо.
В отряде собралась довольно приятная компания, хотя он
производил более внушительное впечатление своим количеством,
нежели внешним видом. Отряд был конный, но так как каждый
экипировался как мог, то оружие и лошади у всех были разные.
Почти у всех имелись винтовки, но у некоторых еще сохранились
старинные фамильные мушкеты -- память о войнах времен
американской революции. У иных были простые охотничьи
двустволки. Заряженные тяжелой дробью, они, конечно, не могли
представлять собой грозное оружие в схватках с индейцами. Были
и пистолеты всех видов, начиная от огромных, оправленных в
медь, до маленьких карманных -- одноствольных и двуствольных.
Револьверов ни у кого не было, так как знаменитые кольты(67)
еще не появились в пограничных с индейской резервацией районах.
У каждого добровольца был нож, обычно большой, с широким
острым лезвием, вроде тех, какие носят мясники. У иных были
кинжалы со старинными орнаментами. У многих за поясом торчали
небольшие секиры, наподобие индейских томагавков. Эти секиры
могли сослужить владельцу двойную службу: прорубить дорогу в
лесу или раскроить врагу череп.
Амуниция состояла из мешочков с порохом, патронташей с
пулями и дробью. Короче говоря, это было обычное боевое
снаряжение жителя пограничной местности или охотника-любителя,
мирно охотившегося за оленями.
Кавалерия нашего отряда была столь же разнообразна, как
оружие и снаряжение.
Здесь были и высокие костлявые клячи, и коренастые
верховые лошадки, пригодные для дальних поездок, и крепкие,
выносливые туземные кони андалузской породы(68), и худые,
заезженные кобылы, верхом на которых ехал какой-нибудь
оборванный скваттер, бок о бок с великолепным арабским боевым
конем -- мечтой лихих юнцов, плантаторских сынков, которые
любили гордо красоваться на этих замечательных скакунах. Многие
были верхом на мулах. Американские и испанские мулы, привыкшие
к седлу, хотя и не могут сравниться с конями в атаке, но могут
смело потягаться с ними в военном походе против индейцев. В
зарослях, в непроходимых лесных дебрях, где земля представляет
собой болото или завалена рухнувшими стволами и буреломом и
устлана сплетающимися и извивающимися растениями-паразитами,
мул легко прокладывает себе путь там, где лошадь на каждом шагу
спотыкается или проваливается в трясину. Многие опытные
охотники, преследуя зверя, предпочитают мула породистому
арабскому скакуну.
Не менее пестрым было и обмундирование отряда. Офицеры
были полностью или частично все же облачены в военную форму, а
солдаты одеты как попало: красные, синие и зеленые шерстяные
куртки, грубошерстные свитеры, серые и коричневые; красные
фланелевые рубашки, коричневые, белые, желтые полотняные или
нанковые пиджаки. У некоторых пиджаки были даже
небесно-голубого цвета! Охотничьи куртки из выделанной оленьей
кожи, такие же мокасины и гетры, высокие и низкие сапоги из
лошадиной кожи или шкуры аллигатора -- короче говоря, все виды
обуви, которую носят в Штатах. Головные уборы были также
разнообразны и фантастичны. Высоких и твердых касок и кепи не
встречалось, зато было много фуражек и шляп из шерсти и
войлока, а также шляп, сделанных из соломы и пальмовых листьев,
с широкими полями, обтрепанных и надвинутых на самый лоб. На
некоторых были форменные фуражки из синего сукна. Только они и
придавали военный вид их владельцу.
Но было нечто общее у всех добровольцев этого отряда --
это неукротимая жажда схватки с противником, желание помериться
силами с ненавистными дикарями, которые устраивали такие
бесчинства во всей стране. "Когда же нас поведут в бой?" -- вот
вопрос, который постоянно задавали добровольцы.
Старый Хикмэн оказался весьма деятельным. Благодаря своему
возрасту и опыту он получил звание сержанта, единодушно
присужденное ему на выборах. Мне пришлось несколько раз
разговаривать с ним. Охотник за аллигаторами по-прежнему
оставался моим верным другом и был очень предан всей нашей
семье. В этот день он еще раз доказал свою преданность, начав
со мной разговор, которого я никак от него не ожидал.
-- Пусть индейцы скальпируют меня, лейтенант, -- сказал
он, -- но я даже и мысли не допускаю о том, что этот осел
женится на вашей сестре.
-- Кто женится? -- спросил я с удивлением, полагая, что
старик имеет в виду Галлахера.
-- Да тот, что постоянно шляется к вам. Эта тварь,
проклятый хорек -- Аренс Ринггольд!
-- А, вот вы о ком! Разве об этом идут разговоры?
-- Да во всей округе только об этом и толкуют Черт меня
побери, Джордж Рэндольф, если бы я это ему позволил! Ваша
сестра -- милая девушка, самая что ни на есть красавица в наших
краях, и отдать ее замуж за такого мерзкого негодяя, как он!..
Да я и слышать об этом не хочу, несмотря на все его доллары!
Запомните мои слова, Джордж: он сделает бедняжку несчастной на
всю жизнь. Это уж как пить дать, черт бы его побрал!
-- Я очень благодарен вам за совет, Хикмэн, только я
думаю, что ваши опасения напрасны. Ничего из этого не выйдет.
-- Ну, а почему же все кругом только об этом и болтают? Не
будь я старым другом вашего отца, я не позволил бы себе такую
вольность. Но я был его другом, а теперь я ваш друг и потому
решил поговорить с вами. Мы все кричим тут об индейцах и
называем их ворами. Да во всей Флориде, среди всех индейских
племен не найти таких воров и мошенников, как Ринггольды! И
отец такой был, и сын, и вся ихняя проклятая порода. Старик
убрался отсюда, а куда попал, неизвестно. Наверно, дьявол
держит его в лапах, и думаю, что будет держать долго за все те
пакости, которые он творил с людьми на этом свете. Ему сторицей
отплатится и за то, как он обращался с бедными метисами, что
живут по ту сторону реки.
-- Вы говорите о семье Пауэллов?
-- Да, это была величайшая несправедливость на свете. Я
никогда и не слыхивал такого в своей жизни. Клянусь дьяволом!
-- Стало быть, вы знаете, что там произошло?
-- Конечно, я знаю все их подлые плутни. Это было самое
гнусное дело, когда-либо совершенное человеком, и притом белым,
который к тому же называет себя джентльменом. Клянусь сатаной,
так оно и есть!
По моей просьбе Хикмэн подробно рассказал мне, как была
ограблена несчастная семья. Я узнал, что Пауэллы покинули свою
плантацию отнюдь не добровольно. Наоборот, для бедной вдовы
переселение в чужие места было самым тяжелым испытанием в ее
жизни. Дело не только в том, что эта усадьба считалась лучшей
во всей округе и высоко ценилась, но с ней были связаны все
светлые воспоминания о счастливой жизни, о добром муже... И
только неумолимый закон в лице шерифа с дубинкой мог заставить
ее покинуть родные места.
Хикмэну пришлось присутствовать при сцене расставания. Он
описал ее простыми, но проникновенными словами. Он рассказал
мне, как неохотно и с какой грустью вся семья разлучалась со
своим родным домом. Он слышал негодующие упреки сына, видел
слезы и мольбы матери и дочери, слышал, как несчастная вдова
предлагала все, что у нее осталось, -- свои личные вещи, даже
драгоценности -- подарки ее покойного мужа, лишь бы негодяи
позволили ей остаться под священным кровом дома, где прошло
столько счастливых лет. Но мольбы ее были напрасны.
Безжалостные преследователи не ведали сострадания, и вдову
выгнали из ее дома.
Обо всем этом старый охотник говорил взволнованно. Хотя
внешность его была неприглядной, а речь простонародной, зато
сердце у него было отзывчивое и он не выносил несправедливости.
Он неприязненно относился ко всем, кто участвовал в этом
преступном деле, и от всей души ненавидел Ринггольдов. Его
рассказ о бедствиях, постигших семью Оцеолы, вызвал во мне
сильнейшее возмущение этой чудовищной жестокостью и пробудил
прежнее теплое чувство к Оцеоле, которое несколько померкло,
когда сомнения одолели меня.
Мы с Хикмэном отъехали немного в сторону, чтобы
побеседовать на свободе. Старый охотник разгорячился и начал
говорить более откровенно. Я ожидал, что он сообщит мне новые
интересные подробности. Будучи твердо уверен в том, что он
предан нашей семье, а лично ко мне питает самые дружеские
чувства, я уже совсем было решился довериться ему и рассказать
о своих несчастьях. Хикмэн был человек простой, но умудренный
житейским опытом, и вряд ли кто мог дать мне лучший совет, чем
он: ведь охотник не всегда жил среди аллигаторов. Наоборот, ему
пришлось многое испытать в жизни. Я смело мог рассчитывать на
его преданность и вполне довериться его опыту и мудрости.
Убежденный в этом, я охотно поделился бы с ним тайной,
тяжелым камнем лежавшей у меня на сердце, или, по крайней мере,
открыл бы ему хотя бы часть этой тайны, если бы не думал, что
он уже кое-что знает об этом. Я был уверен, что Хикмэну
известно о воскрешении из мертвых Желтого Джека. Он еще раньше
намекал мне, что сомневается в гибели мулата. Но я думал не о
мулате, а о замыслах Аренса Ринггольда. Может быть, Хикмэн
что-нибудь знает и о них? Я обратил внимание на то, что, когда
имя мулата было упомянуто в связи с именами Спенса и Уильямса,
старый охотник так многозначительно взглянул на меня, как будто
хотел сообщить мне что-то об этих негодяях.
Я уже собирался открыть Хикмэну свою тайну, как вдруг
услышал конский топот.
Вглядевшись, я увидел всадника, который мчался по берегу
реки с такой быстротой, как будто участвовал в гонке на приз.
Конь был белый, а всадник черный; я сразу догадался, что это
Джек.
Я вышел из-за деревьев, чтобы он увидел меня и не помчался
к церкви, которая находилась немного поодаль. Когда Джек
приблизился, я окликнул его; он услышал и, резко повернув коня,
направился к нам. Очевидно, Джек приехал с каким-то поручением,
но в присутствии Хикмэна он стеснялся говорить и шепнул мне то,
что я и ожидал услышать: приехал Аренс Ринггольд!
"И этот проклятый черномазый тут как тут, масса Джордж!"
-- вот буквальные слова, которые прошептал мне на ухо Джек.
Выслушав это известие, я постарался сохранить полное
спокойствие. Мне совсем не хотелось, чтобы Хикмэн узнал или
даже мог заподозрить, будто у нас в доме произошло что-то
необычайное. Отпустив негра домой, я вернулся с охотником к
отряду добровольцев, затем постарался незаметно отстать от
Хикмэна и затеряться в толпе.
Вскоре после этого я отвязал коня и, не сказав ни слова
никому, даже Галлахеру, вскочил в седло и поспешно уехал. Я