Майн Рид Томас. Оцеола, вождь семинолов

направился не по прямой дороге, которая вела к нашей плантации,
а решил сделать небольшой крюк через лес, примыкавший к церкви.
Я сделал это для того, чтобы ввести в заблуждение старого
Хикмэна и всех других, кто мог бы заметить прибытие гонца. Если
бы я уехал с Джеком, они могли бы догадаться, что дома у меня
не все в порядке. Я показался в отряде для отвода глаз, чтобы
любопытные думали, что я уехал не домой, а совсем в другом
направлении. Пробравшись через кусты, я выехал на главную
дорогу, идущую вдоль реки, а затем, пришпорив коня, поскакал
таким галопом, как будто бы решался вопрос о моей жизни или
смерти. Я мчался с такой быстротой потому, что хотел добраться
до дому прежде, чем тайный посетитель -- желанный гость матери
и сестры -- успеет распрощаться и уехать.
У меня были серьезные причины ненавидеть Ринггольда, но я
не таил никаких кровожадных замыслов. Я не собирался убивать
его, хотя это был бы самый верный способ избавиться от подлого
и опасного негодяя. В эту минуту, возбужденный рассказом
Хикмэна о жестокости Ринггольда, я мог бы уничтожить его без
всякого страха и угрызений совести. Но хотя я весь кипел от
ярости, я все же не был ни сумасшедшим, ни безрассудным
человеком. Благоразумие -- обычный инстинкт самосохранения --
еще не покинуло меня, и я вовсе не собирался разыграть
последний акт трагедии о жизни Самсона(69). План действий,
который я себе наметил, был гораздо практичнее.
Он состоял в том, чтобы по возможности незаметно добраться
до дома, неожиданно войти в гостиную, где наверняка сидел
гость, захватить врасплох и гостя и хозяев, потребовать от всех
троих объяснения и окончательно разобраться в этой таинственной
путанице наших семейных отношений. Я должен поговорить с глазу
на глаз с матерью, сестрой и ее поклонником и заставить всех
троих признаться во всем.
"Да! -- говорил я сам себе, яростно вонзая шпоры в бока
коня. -- Да, они должны признаться во всем! Каждый из них и все
вместе, или..."
Я не мог решить, что же мне делать с матерью и сестрой.
Впрочем, темные замыслы, вспыхнувшие на пепле гаснущей сыновней
и братской любви, уже зловеще гнездились в моем сердце.
Если же Ринггольд откажется сказать мне правду, я отхлещу
его арапником, а затем вышвырну вон и навсегда запрещу ему
появляться в том доме, где отныне я буду хозяином. Что касается
приличий, то об этом не могло быть и речи. Сейчас мне было
совсем не до того. С человеком, который пытался убить меня,
никакое обращение не могло быть слишком грубым.

Глава LX. ДАР ВЛЮБЛЕННОГО

Я уже говорил, что намеревался войти в дом незамеченным.
Поэтому, из осторожности, подъезжая к плантации, я свернул с
дороги на тропинку, идущую вдоль водоема и апельсиновой рощи. Я
надеялся, что если подъеду к дому сзади, то меня никто не
заметит. Рабы, работавшие внутри ограды, могли увидеть меня,
когда я ехал по полю, но это были полевые рабочие. Я больше
всего опасался, чтобы меня не заметил кто-нибудь из домашней
прислуги.
Черный Джек домой не поехал; я велел ему ждать меня в
условленном месте, там я его и нашел. Приказав ему следовать за
собой, я помчался дальше. Миновав поля, мы въехали в лес и
здесь спешились. Отсюда я отправился один.
Как охотник, подстерегающий дичь, или как дикарь, который
крадется к спящему врагу, -- так подкрадывался я к дому, к
моему дому, к дому моего отца, к дому моей матери и сестры.
Странное поведение для сына и брата!
Ноги у меня дрожали, колени подгибались, грудь вздымалась
от волнения и от неистового гнева. На одно мгновение я
остановился. Мне вдруг ясно представилась неприятная,
недостойная сцена, в которой я собирался принять участие. С
минуту я колебался. Может быть, я даже вернулся бы и подождал
другого подходящего случая, чтобы выполнить свое намерение не
столь насильственным образом, но как раз в эту минуту до меня
донеслись голоса, сразу укрепившие мою решимость. Я услышал
веселый, звонкий смех сестры и... другой голос. Я сразу узнал
скрипучий тенорок ее презренного вздыхателя. Эти голоса привели
меня в ярость, словно они ужалили меня. Мне показалось, что в
них звучит какая-то насмешка надо мной. Как могла сестра так
вести себя? Смеяться, когда я изнемогал под гнетом самых
мрачных подозрений?
И тут все мысли об ином, более достойном образе действий
сразу исчезли. Я решил привести свой план в исполнение, но
прежде всего выяснить, о чем они там говорят.
Я подошел ближе и прислушался. Они были не в доме, а
прогуливались по опушке апельсиновой рощи. Неслышно ступая,
осторожно раздвигая кусты, то сгибаясь, то выпрямляясь, я вдруг
оказался в каких-нибудь шести шагах от них. Сквозь листву я
ясно видел платье сестры и отчетливо слышал каждое их слово.
Очень скоро я убедился, что их разговор как раз подошел к
решительному моменту. По-видимому, Ринггольд только что впервые
сделал официальное предложение сестре, и именно это и вызвало у
нее смех.
-- Так, значит, вы в самом деле желаете назвать меня своей
женой? Вы говорите это серьезно?
-- Да, мисс Рэндольф. Не смейтесь надо мной! Вы знаете,
сколько лет уже я люблю вас самой преданной любовью.
-- Нет, не знаю. Откуда мне это знать?
-- Ведь я говорил вам об этом. Разве я не повторял вам это
сотни раз?
-- Слова! Я не очень ценю слова в делах такого рода.
Десятки мужчин уже говорили мне то же самое, хотя, как я
полагаю, они мало интересовались мной. Язык -- великий
обманщик, мистер Аренс!
-- Но мое отношение к вам свидетельствует об искренности
моих чувств. Я предлагаю вам свою руку и все состояние. Разве
это не достаточное доказательство моей преданности?
-- Конечно, нет, глупец вы этакий! Да если б я вышла за
вас, состояние все-таки осталось бы вашим. А кроме того, у меня
самой есть небольшое состояние, и оно перешло бы под ваш
контроль. Вот видите, все складывается, несомненно, в вашу
пользу.
И она снова расхохоталась.
-- Нет, мисс Рэндольф, что вы! Я и не подумал бы
притронуться к вашему состоянию. Если вы примете мою руку...
-- Вашу руку, сэр? Когда хотят добиться от женщины
согласия, ей предлагают не руку, а сердце! Да, сердце!
-- Что ж, вам известно, что в сердце мое уже давно
принадлежит вам. Об этом знает весь свет.
-- Ах, значит, вы всем об этом рассказали? Вот это уж мне
совсем не нравится!
-- Вы слишком жестоки ко мне! У вас было довольно
доказательств моей долгой и преданной любви. Я давно объяснился
бы с вами и попросил стать моей женой, если бы... -- Тут он
вдруг запнулся.
-- Если бы не что?
-- По правде сказать, я не мог полностью распоряжаться
собой, пока был жив мой отец.
-- Ах, вот как?
-- Но теперь я сам себе хозяин, и, если, дорогая мисс
Рэндольф, вы соблаговолите принять мою руку...
-- Опять руку! Кстати, говорят, что эта рука не
особенно-то щедра. Если бы я приняла ваше предложение, то вряд
ли я имела бы деньги даже на карманные расходы -- на шпильки да
булавки, ха-ха-ха!
-- На меня клевещут враги, мисс Рэндольф. Но клянусь, что
в этом отношении вам никогда не придется на меня жаловаться.
-- А я в этом не вполне уверена, несмотря на ваши клятвы.
Обещания, данные до свадьбы, часто потом забываются. Я не могу
доверять вам, любезный друг, нет, нет!
-- Уверяю вас, что я заслуживаю доверия!
-- Не уверяйте! У меня нет никакого доказательства вашей
щедрости. Послушайте, мистер Ринггольд, вы еще ни разу в жизни
не сделали мне ни одного подарка.
Тут она снова расхохоталась.
-- О, если бы я знал, что вы его примете! Я отдал бы вам
все, что у меня есть!
-- Ну хорошо. Я испытаю вас. Вы должны сделать мне
подарок.
-- Назовите только, что вы хотите, и любое ваше желание
будет исполнено!
-- Вы думаете, что я попрошу у вас какой-нибудь пустячок
-- лошадь, пуделя или какую-нибудь блестящую безделушку? Уверяю
вас, ничего такого не будет.
-- Мне все равно -- ведь я предложил вам все свое
состояние. Стоит ли говорить о какой-нибудь его части! Вам
достаточно только высказать свое желание, и оно будет
исполнено.
-- Ах, какая щедрость! Ну хорошо. У вас есть одна вещь,
которую мне очень бы хотелось иметь, очень! Вы знаете, я даже
собиралась попросить вас, чтобы вы мне ее продали.
-- Что же вы имеете в виду, мисс Рэндольф?
-- Плантацию.
-- Плантацию?
-- Совершенно верно. Но не вашу, а одну из тех, которыми
вы владеете. Это плантация, некогда принадлежавшая семье
метисов на Тупело-Крик. Кажется, ваш отец купил ее у них?
Я обратил внимание на особое ударение, которое Виргиния
сделала на слове "купил". Я заметил также, что Аренс явно
смутился, когда отвечал ей.
-- Да, да... Это верно... Но вы удивляете меня, мисс
Рэндольф. Почему вам захотелось сейчас получить эту плантацию,
раз вы можете стать хозяйкой всего моего состояния?
-- Это уж мое дело. Мне так хочется. На это у меня есть
особые причины. Я люблю это место... Оно очень красиво, и я
часто гуляю там. Не забывайте, что наш старый дом переходит к
брату. Не всегда же он будет жить холостяком! А мама захочет
жить только в собственном доме... Но нет, я не стану объяснять
вам причины. Делайте подарок или нет -- как вам угодно.
-- Ну хорошо. А если я подарю вам эту плантацию, тогда
вы...
-- Никаких условий, слышите? Иначе я совсем не приму от
вас никакого подарка, хоть на коленях просите.
При этом последовал новый взрыв смеха.
-- В таком случае, я не буду ставить никаких условий, если
вы согласны принять от меня плантацию. Она ваша!
-- Но это еще не все, мистер Аренс. Ведь вы можете так же
легко отнять ее у меня, как и подарили. Как я могу быть
уверена, что вы этого не сделаете? Мне необходимы официальные
документы.
-- Вы их получите.
-- Когда?
-- Когда вам будет угодно. Хоть через час.
-- Да, да, пожалуйста. Идите и привезите их, но помните,
что я не признаю никаких условий... Помните это!
-- О, я и не думаю их предлагать! -- воскликнул Ринггольд
в полном восторге. -- У меня нет никаких опасений. Я во всем
полагаюсь на вас. Через час вы получите все документы. До
свидания!
И, сказав это, он тут же удалился.
Этот разговор и особенно его странная заключительная часть
так ошеломили меня, что я прямо окаменел. Я опомнился, только
когда Ринггольд уже ушел далеко. Теперь я вовсе не знал, что
мне делать: то ли догонять Ринггольда, то ли предоставить ему
уехать безнаказанно.
Между тем Виргиния тихо направилась к дому. Я был возмущен
ею еще больше, чем Ринггольдом. Поэтому я и дал ему возможность
уйти, а сам решил немедленно поговорить с сестрой. Произошла
бурная сцена. Я застал сестру и мать в гостиной и напрямик, без
всяких обиняков, не слушая ни опровержений, ни уговоров,
обрисовал им характер человека, который только что покинул наш
дом и который собирался убить меня.
-- Виргиния, сестра моя, неужели ты и теперь согласишься
выйти за него замуж?
-- Никогда, Джордж! Я и не думала об этом. Никогда! -- в
волнении воскликнула она, опускаясь на диван и закрывая лицо
руками.
Однако мать слушала меня недоверчиво. Я уже собирался
привести ей дальнейшие доказательства своей правоты, как вдруг
услышал, что за окном кто-то громко окликнул меня. Я выбежал на
веранду. Оказалось, что к дому подскакал всадник в голубом
мундире с желтыми отворотами. Это был драгун, посланный из
форта. Он был весь в пыли, а лошадь его -- в пене. Видно было,
что он долго мчался без отдыха. Драгун протянул мне лист
бумаги. Это был наскоро написанный приказ мне и Галлахеру. Я
развернул бумагу и прочел:


"Немедленно направьте своих людей в форт Кинг. Гоните
лошадей во весь опор. Многочисленный неприятель окружает нас.
Нам дорога каждая винтовка. Не теряйте ни одной минуты!
Клинч"

Глава LXI. ПОХОД

Приказ надо было выполнять немедленно. К счастью, моя
лошадь еще была не расседлана, и через пять минут я уже скакал
в лагерь добровольцев. Среди наших бойцов, жаждавших военных
подвигов, весть о походе вызвала радостное волнение и была
встречена громким "ура". Энтузиазм возместил недостаток
дисциплины, и менее чем в полчаса отряд в полном боевом порядке
был готов к выступлению. Никаких причин для задержки не
оказалось. Была подана команда двигаться вперед, фанфары
протрубили сигнал, и добровольцы, выстроившись по двое,
длинной, несколько нестройной линией выступили к форту Кинг.
Я поскакал обратно, чтобы проститься с матерью и сестрой.
Времени на прощанье было мало, но уезжал я с более спокойным
сердцем. Я знал, что сестра предупреждена, и теперь не боялся,
что она выйдет за Ринггольда.
Драгун, который привез приказ, поехал с нами. По дороге мы
узнали все новости из форта. Произошло много событий.
Оказывается, индейцы ушли из своих поселений, забрав с собой
жен, детей, скот и все домашнее имущество. Несколько своих
деревень они сожгли сами, так что их бледнолицым врагам уже
нечего было уничтожать. Это говорило об их решимости начать
войну по-настоящему. Куда они ушли, не могли выяснить даже наши
лазутчики. Одни полагали, что индейцы направились на юг, в
более отдаленную часть полуострова. Другие думали, что они
скрылись в болотах, тянувшихся на много миль в верховьях реки
Амазуры, известных под названием "болота Уитлакутчи".
Это было наиболее вероятной догадкой. Но индейцы так
искусно замаскировали свое передвижение, что нельзя было
обнаружить ни малейшего следа. Лазутчики дружественных индейцев
-- даже самые проницательные из них -- не могли определить путь
их отступления. Многие считали, что индейцы ограничатся
оборонительной войной и станут нападать только на те селения,
где не окажется американских войск, а затем будут укрываться с
добычей в болотных дебрях. Это казалось весьма вероятным. В
таком случае, войну нелегко будет закончить. Другими словами,
"регулярной" войны вовсе не будет, будут только бесплодные
походы и преследования. Ясно, что, если индейцы не захотят
вступить с нами в открытый бой, у нас будет мало шансов догнать
отступающего врага.
Солдаты боялись, что противник скроется в чаще леса, где
найти его будет трудно и даже невозможно. Однако такое
положение не могло продолжаться долго. Индейцы не смогут вечно
жить грабежом. Их добыча с каждым днем будет все уменьшаться.
Притом их слишком много для простой разбойничьей шайки.
Впрочем, об их точном количестве белые имели весьма смутное
представление. Одни говорили, что их от одной до пяти тысяч,
включая и беглых негров, но даже наиболее осведомленные жители
пограничных районов могли назвать только приблизительную цифру.
По моим расчетам, у индейцев было более тысячи воинов, даже без
тех кланов, которые отпали. Так же думал и старый Хикмэн,
хорошо знавший индейцев. Как же могли индейцы найти средства к
существованию среди болот? Неужели они были настолько
предусмотрительны, что смогли сделать там большие запасы еды?
Нет, на этот вопрос можно было смело дать отрицательный ответ.
Все знали, что именно в этом году у семинолов не было даже
их обычных запасов. Вопрос о переселении был решен еще весной,
и так как будущее представлялось неопределенным, многие семьи
засеяли очень мало, а некоторые почти ничего. Урожай был
поэтому меньше, чем в прежние годы, и перед последним советом в
форте Кинг некоторые уже покупали еду или просили милостыню у
пограничных жителей. Какова же была вероятность того, что они
смогут продержаться в течение длительной кампании? Голод
заставит их выйти из своих укреплений. Им придется или вступить
в бой, или просить мира. Так думали все.
Эта тема оживленно обсуждалась и во время похода. Она
представляла особый интерес для многих молодых воинов, жаждущих
славы. Если противник изберет такую бесславную систему военных
действий, кому же достанутся лавры? Участники похода в
убийственном климате болот, кишащих миазмами, скорее могли бы
быть "увенчаны кипарисами", то есть остаться там навеки. Но
большинство надеялись, что индейцы вскоре начнут голодать и
вынуждены будут принять открытый бой. Относительно того, смогут
ли индейцы продержаться длительное время, мнения разделились.
Те, кто лучше всего знал местные условия, считали, что смогут.
Так же думал старый охотник за аллигаторами.
-- У них есть, -- говорил он, -- этот проклятый куст с
большими корнями, который они называют "конти". Он растет по
всему болоту. В некоторых местах он толст, как сахарный
тростник. Он годится для еды, а кроме того, индейцы делают из
него напиток "конте". Дубовые желуди -- тоже неплохая пища,
особенно если их хорошо поджарить в золе. Их можно собрать
очень много -- сотни бушелей(70). А потом есть еще пальмовая
капуста, которая заменяет им зелень. А насчет мяса -- тут к их
услугам олени, медведи-гризли... А в болотах есть аллигаторы и
много всякой прочей мерзкой живности, не говоря уже о
черепахах, индейках, белках, змеях и крысах! Черт побери этих
краснокожих! Они могут жрать что хотите -- от птицы до хорька.
Что, не верите, ребята? Эти индейцы не так-то легко помрут с
голоду, как вы думаете. Они будут держаться зубами и когтями,
пока в этом проклятом болоте есть хоть что-нибудь съедобное.
Вот что они будут делать!
Эта мудрая речь произвела сильное впечатление на
слушателей. В конце концов, презренный враг не так беспомощен,
как думали сначала.
Добровольцев нельзя было вести в строгом военном порядке.
Вначале такие попытки делались, но скоро офицерам пришлось
отказаться от этой идеи. Участники отряда, особенно молодежь,
поминутно отбивались от строя, скакали в глубь леса в надежде
подстрелить оленя или индейку, мелькнувшую в кустах, или в
тишине и уединении приложиться к заветной фляжке. Убеждать их
было потерей времени, а строгое замечание часто вызывало лишь
дерзкий ответ.
Сержант Хикмэн был страшно возмущен поведением
добровольцев.
-- Мальчишки! -- восклицал он. -- Проклятые молокососы,
пусть они только попробуют! Пусть меня сожрет аллигатор, если
они не научатся потом вести себя по-другому! Я готов
прозакладывать свою кобылу против любого жеребца в роте, что
некоторых ребят скальпируют еще до заката солнца! Клянусь
честью!
Никто не рискнул побиться с ним об заклад, но так и вышло:
его слова оказались пророческими.
Один молодой плантатор, воображая, что находится в полной
безопасности, как на своей сахарной плантации, вздумал
погнаться за оленем и отбился от отряда. Не прошло и пяти минут
после того, как он исчез из виду, как в лесу раздались два
выстрела, и в следующий момент из кустов выбежала лошадь без
всадника.
Отряд остановился.
Группа добровольцев направилась в ту сторону, откуда
слышались выстрелы, но никаких следов врага обнаружить не
удалось, нашли только тело молодого плантатора, простреленное
двумя пулями. Это послужило уроком -- хотя и тяжелым -- для
всех его товарищей, и теперь никто уже больше не пытался
охотиться на оленей.
Убитого похоронили на том месте, где его нашли, а затем
отряд, к великому облегчению офицеров, в полном порядке
продолжал поход и без особых приключений прибыл в форт Кинг
перед заходом солнца.

Глава LXII. УДАР ПО ГОЛОВЕ

За исключением одного короткого часа, у меня не было
связано с фортом Кинг никаких приятных воспоминаний. Пока я
отсутствовал, сюда прибыло несколько новых офицеров, но между
ними не нашлось ни одного, с кем стоило бы познакомиться. В
форте стало еще теснее. Устроиться было нелегко; маркитант и
торговцы быстро наживались. Они вместе с квартирмейстером,
комиссаром(71) и торговцем скотом одни только, по-видимому, и
преуспевали.
"Красавец" Скотт все еще числился адьютантом и был, как
всегда, щегольски одет. Но я почти перестал думать о нем. Как
только я приехал, мне сразу же пришлось приступить к своим
обязанностям -- обычно не очень приятным. Мне не дали даже
отдохнуть после долгой поездки, не дали смахнуть дорожную пыль,
а тут же вызвали к генералу. Зачем я ему так спешно
понадобился? Может быть, открылись какие-либо подробности,
относящиеся к дуэли? Может быть, мне припомнили какие-нибудь
старые грехи? Когда я шел к генералу, на душе у меня было
далеко не спокойно. Но оказалось, что мне нечего тревожиться за
прошлое. Когда я узнал, по какому делу меня вызвал генерал, то
даже пожалел, что это не выговор.
Генерал беседовал с агентом. Оказывается, намечалась еще
одна встреча с Оматлой и Черной Глиной, и я понадобился как
переводчик. Все происходило в моем присутствии. На совещании
обсуждался план совместных действий правительственных войск и
дружественных индейцев. Последние, как союзники, должны были
выступать против своих же соплеменников, засевших в болотах
реки Амазуры. Точное их местонахождение было неизвестно, но его
надеялись установить с помощью мирных вождей и их разведчиков,
которые уже принялись за розыски.
Встреча была заранее условлена. Вожди, обосновавшиеся со
своими племенами в форте Брук, должны были тайком прибыть на
обычное место свидания у озера в лесу и встретить агента и
генерала. Свидание было назначено на тот же вечер, после
наступления темноты, чтобы скрыть от любопытных глаз как
искусителей, так и изменников. Когда солнце зашло, уже
достаточно стемнело. Луна была на ущербе, в третьей четверти, и
сразу после заката ее не было видно на небе.
Едва наступили сумерки, генерал, агент и переводчик вышли
из форта, так же как и в прошлый раз. Вождей на месте свидания
не оказалось, и это нас несколько удивило. Мы знали, что
индейцы обычно были очень аккуратны.
-- Что могло задержать их? -- спрашивали друг у друга
генерал и агент.
Ответ не заставил себя долго ждать. Издали с ночным
ветерком к нам донесся звук выстрелов -- резкий треск винтовок
и пистолетов. Мы услышали пронзительный военный клич:
"Ио-хо-эхи!" Он доносился из глубины леса. Ясно было, что там
идет ожесточенный бой. Это не был маневр для отвлечения
внимания противника или ложная тревога, чтобы выманить солдат
из форта или запугать часового. По резким и диким выкрикам
чувствовалось, что в лесу льется человеческая кровь.
Мои спутники не знали, что и подумать. Я заметил, что оба
они не отличались особым мужеством. Впрочем, оно вовсе и не
требуется для того, чтобы стать генералом. Во время военных
действий мне часто приходилось наблюдать, как американские
офицеры и генералы трусливо прятались за дерево или обломок
стены. Один из них, который потом был избран вождем
двадцатимиллионного народа, как-то в одной из стычек спрятался
в придорожной канаве, спасаясь от случайных выстрелов, тогда
как покинутая им бригада в полумиле от него доблестно сражалась
под начальством младшего лейтенанта. Но почему я говорю здесь
об этом? Мир полон таких героев.
-- Это они, черт возьми! -- воскликнул агент. -- Их
подстерегли, на них напали. Вероятно, это мерзавец Пауэлл!
-- Похоже на то, -- ответил генерал, у которого, видимо
нервы были крепче и говорил он более храднокровно. -- Да, это,
должно быть, они. В том направлении нет наших войск -- ни
одного белого солдата. Это дерутся между собой индейцы. На
дружественных нам вождей совершено нападение. Вы, правы,
Томпсон, это ясно.
-- А если так, генерал, то нам незачем здесь оставаться.
Если они подстерегли Оматлу, то, конечно, на их стороне
численный перевес. Они должны победить. Мы не можем больше
ждать его.
-- Да, по-видимому, ни Оматла, ни Луста Хаджо не придут. Я
думаю, что мы можем вернуться в форт.
Они как будто колебались, не зная, как им поступить. Я
понял, что оба генерала решали в уме вопрос, удобно ли им вдруг
бросить начатое дело и удалиться.
-- А если они придут... -- заговорил достойный воин.
Тут я взял на себя смелость вмешаться.
-- Генерал, -- предложил я, -- с вашего позволения, я могу
остаться здесь. Если они придут, я немедленно вернусь в форт и
дам вам знать об этом.
Трудно было придумать что-нибудь более приятное для обоих
генералов. Мое предложение было немедленно принято, и два героя
удалились. Я остался один.
Но вскоре мне пришлось пожалеть о своем опрометчивом
благородстве. Генералы, наверное, не успели еще дойти до форта,
как шум битвы смолк и раздался возглас: "Кахакуине!" --
победный клич семинолов. Я еще прислушивался к этим резким
крикам, как вдруг несколько индейцев выскочили из кустов и
окружили меня.
Даже при слабом свете звезд я мог различить блистающие
лезвия, винтовки, пистолеты и томагавки. Оружие было слишком
близко от моих глаз, чтобы я мог ошибиться и принять его за
светлячков, мерцающих над моей головой. Кроме того, я слышал
звон стальных клинков. Индейцы напали на меня молча, вероятно,
потому, что поблизости находился форт. А когда я закричал, меня
оглушили ударом, от которого я потерял сознание и рухнул на
землю.

Глава LXIII. ВОЗМЕЗДИЕ ИНДЕЙЦА

Через некоторое время я очнулся и увидел, что меня
окружают индейцы. Но теперь они не угрожали мне, а, наоборот,
старались выказать мне участие. Голова моя лежала на коленях у
одного их них, а другой пытался остановить кровь, сочившуюся из
раны на виске. Кругом стояли воины, сочувственно смотревшие на
меня. По-видимому, им хотелось, чтобы я пришел в сознание. Я
удивился, так как был уверен, что они собираются меня убить.
Когда меня ударили томагавком, я вообразил, что смертельно
ранен. Такое ощущение часто бывает у тех, кого внезапно
оглушают ударом.
Приятно было сознавать, что я еще жив и только легко ранен
и что люди, окружающие меня, не стараются причинить мне зло.