Страница:
вспомнил, что пуля, ранившая меня, и другая, засевшая в стволе
дерева, были выпущены сзади. Я думал, что этим мы обязаны
дикарям. Но нет! Худшие злодеи -- Спенс и Уильямс -- выпустили
эти пули!
Ужас охватывал при этой мысли. Что же это за загадка? Тут
я вспомнил события предыдущей ночи: поведение этих двух
молодцов в лесу, подозрительные намеки старого Хикмэна и его
товарища; и другие, более давние события, врезавшиеся в память,
ясно встали передо мной.
Опять здесь приложил руку Аренс Ринггольд! Боже ты мой,
подумать только, что это архичудовище...
-- Они допрашивают двух негодяев, -- сказал Джек. -- Вот и
все!
-- Кого? -- спросил я машинально, хотя уже знал, о ком шла
речь.
-- Масса Джордж, разве вы не видите их? Черт побери! Они
белые, как облупленная гнилушка. Это ведь Спенс и Уильямс. Это
они стреляли в вас, а вовсе не индейцы. Я сразу догадался и
сказал масса Хикмэну. А масса Хикмэн сказал, что он и сам это
видел. И масса Уэзерфорд тоже видел. Они видели, как те
стреляли. Теперь они допрашивают их перед казнью -- вот что они
делают!
С каким-то странным интересом я снова взглянул на эту
группу.
Огонь шумел уже не так сильно, смола почти вся сгорела, и
легкие взрывы слышались гораздо реже. Голоса ясно доносились ко
мне с поляны. Я внимательно вслушивался в импровизированный
судебный процесс. Там возник спор: судьи не пришли к
единогласному решению. Одни требовали немедленной казни, другие
возражали против такой быстрой расправы. Они считали, что для
дальнейшего расследования пока нужно сохранить преступникам
жизнь.
Некоторые даже отказались верить в такое неслыханное
преступление: уж слишком чудовищным и неправдоподобным оно
казалось. Какие мотивы руководили ими? Как обвиняемые могли
решиться на подобное злодеяние, когда их собственная жизнь была
в непосредственной опасности?
-- Ничуть не в опасности! -- воскликнул Хикмэн, отвечая на
вопросы товарищей. -- Да они за весь день не выпустили ни
одного заряда! Говорю вам, что между ними и индейцами заключено
соглашение. Они были шпионами. Их вчерашние предательские
выстрелы -- лучшее доказательство этому. Это все чушь, обман,
будто они заблудились! Это они-то заблудились? Да они знают
этот лес лучше, чем любой зверь. Они здесь побывали сотни раз,
даже слишком часто. Фу-ты, черт! Разве вы когда-нибудь слышали
о заблудившемся еноте?
Кто-то стал возражать ему. Я не слышал слов, но голос
охотника снова зазвучал ясно и отчетливо:
-- Вы тут болтаете об их "мотивах". Я полагаю, вы имеете в
виду причины, которые толкнули их на такое кровавое дело.
Ладно, я и сам не совсем их понимаю, но кое-что подозреваю. За
последние пять лет я много слыхал о темных делишках этих
молодчиков. Но говорю вам, ребята, что последний поступок
превзошел все, что можно было бы себе представить.
-- Уверены ли вы, что действительно видели вспышку огня в
этом направлении?
Этот вопрос был задан высоким пожилым человеком сурового и
благообразного вида. Я узнал в нем одного из наших соседей,
богатого плантатора и хорошего знакомого моего дяди. Как друг
нашей семьи он счел необходимым присоединиться к нашему походу.
-- Конечно, -- ответил Хикмэн. -- Разве мы с Джимом не
видели всего этого собственными глазами? Мы за этими гадами
наблюдали весь день. Мы уверены были, что они замышляют
какую-нибудь пакость. Мы видели, как они стреляли через поляну
и целились в молодого Рэндольфа. Да и негр видел это. Каких еще
доказательств вам нужно?
В эту минуту над моим ухом раздался голос Джека.
-- Масса Хикмэн, -- закричал он, -- если нужно еще
доказательство, так негр может его дать! Одна из пуль пролетела
мимо массы Джорджа и попала в дерево, в шелковицу, за которой
мы стояли. Оно еще не сгорело. Джентльмены, я думаю, что вы
найдете пулю. Тогда можно будет узнать, к какому ружью она
подойдет.
Это предложение было немедленно принято. Несколько человек
кинулись к дереву, около которого мы стояли с Джеком. Оно
почему-то не загорелось, его обугленный, черный ствол все еще
высился в самом центре пожарища. Джек побежал и указал точное
место. Обследовали кору, нашли отверстие от пули, и свинцовый
свидетель был осторожно извлечен. Пуля еще сохранила свою
круглую форму и лишь слегка была поцарапана нарезками в дуле.
Эта пуля годилась только для винтовки большого калибра. Все
знали, что такое ружье было у Спенса. Принесли ружья всего
отряда и стали поочередно примерять пулю. Она не входила ни в
какую другую винтовку, кроме винтовки Спенса.
Вина была доказана. Приговор вынесли незамедлительно: все
единодушно решили, что преступники должны умереть.
-- Собаке -- собачья смерть! -- сурово произнес Хикмэн,
негодующе возвысив голос и поднимая ружье. -- Джим Уэзерфорд,
бери их на прицел!.. А вы, ребята, отойдите прочь. Мы дадим им
еще один шанс сохранить их проклятую жизнь. Пусть, если хотят,
бегут к тем деревьям, а то очутятся в еще более жарком месте...
Да отпустите же их, отпустите, говорю я вам, или, черт вас всех
раздери, я буду стрелять в самую середину толпы!
Видя угрожающую позу охотника и боясь, что он и вправду
начнет стрелять, те, кто держал преступников, бросили их и
подбежали к судьям.
Негодяи, по-видимому, были совершенно ошеломлены. Ужас
отражался на их лицах, они не могли произнести ни слова, не
могли сделать ни шагу, они как будто были прикованы к месту. Ни
один из них не сделал попытки бежать. Вероятно, абсолютная
невозможность такой попытки была очевидна им самим и убивала в
них всякую волю к действию. Они не могли спастись бегством с
поляны. Предложение удрать в чащу леса было только язвительной
насмешкой со стороны рассвирепевшего охотника. Бежать было
некуда: в десять секунд они изжарились бы среди пылающих
стволов и ветвей.
На минуту все затаили дыхание. В тишине был слышен только
один голос -- голос Хикмэна:
-- Джим, Спенса поручаю тебе, а другого беру на себя.
Эти слова были сказаны почти шепотом. Едва охотник
произнес их, как одновременно прогремели два выстрела.
Когда дым рассеялся, перед взорами всех предстала картина
расстрела. Казнь была совершена. Презренные изменники
прекратили свое земное существование.
Как в театре после волнующей мелодрамы иногда ставится
водевиль, так и за этой трагической сценой последовала сцена в
высшей степени нелепая и комическая. Она вызвала у всех нас
смех, который при данных обстоятельствах скорее всего походил
на смех сумасшедших. Действительно, нас можно было принять за
маньяков, которые предавались бурному веселью, хотя будущее
наше было мрачным и угрюмым -- нас ожидала почти верная смерть
от руки дикарей или от голода.
Индейцев в этот момент мы, пожалуй, не боялись. Пламя,
которое выгнало нас из леса, заставило и их покинуть свои
позиции, и мы знали, что теперь они далеко. Опаленные ветки
свалились с сосен, хвоя совершенно сгорела, и лес
просматривался на огромном расстоянии. Через просветы между
алыми тлеющими стволами открывалась перспектива чуть ли не на
тысячу ярдов вперед. По шипенью пламени и непрерывному треску
ветвей мы могли догадаться, что уже и другие деревья были
охвачены пламенем.
Этот треск все отдалялся от нас и напоминал слабые раскаты
отдаленного грома. Сначала можно было подумать, что пожар
прекращается. Но багровый отблеск над лесом, наоборот,
свидетельствовал о том, что пламя продолжает распространяться.
Шум и треск слышались слабее потому, что доносились к нам
издали. Наши враги, вероятно, ушли еще дальше, за пределы зоны
пожара. Они скрылись из леса, как только подожгли его, и
теперь, должно быть, ожидали в саванне результатов своей
деятельности.
С какой целью они подожгли лес -- нам было не совсем ясно.
Может быть, они надеялись, что пламя охватит весь лес и мы
сгорим заживо или задохнемся в дыму. Так оно и случилось бы,
если бы поблизости не оказался пруд. Мои товарищи говорили, что
дым причинил им страшные мучения. Они задохнулись бы, если бы
не бросились в пруд и не высунули головы из воды, уровень
которой был на несколько футов ниже уровня земли. Это
произошло, когда я лежал без сознания. Мой верный негр притащил
меня из леса и опустил в воду, где были все наши товарищи. Он
думал, что я уже умер.
Позднее, когда дым немного рассеялся, начался суд над
изменниками. Беспощадный приговор был приведен в исполнение, и
бывшие судьи снова кинулись в воду, чтобы спастись от
невыносимой жары.
Только двое, казалось, не чувствовали жары и остались на
берегу. Это были Хикмэн и Уэзерфорд.
Я увидел, как они с ножами в руках нагнулись над каким-то
темным предметом. Это была лошадь, которую утром пристрелил
Хикмэн. Теперь я понял, почему он ее убил: он еще раз доказал
свою инстинктивную предусмотрительность, которая была его
отличительной чертой.
Охотники сняли с лошади кожу и вырезали несколько кусков
мяса. Затем Уэзерфорд пошел к горящим деревьям, быстро собрал
несколько пылающих головней, притащил их к пруду и развел
костер. Хикмэн и Уэзерфорд, усевшись на корточках, начали
жарить куски конины на вертелах, сделанных из сучьев молодых
деревьев. При этом они беседовали так весело и хладнокровно,
как будто сидели у камелька в своих собственных хижинах.
Прочие голодающие немедленно последовали примеру
охотников. Муки голода одолели страх перед бушующим пламенем.
Через несколько минут десятки людей, как коршуны, набросились
на убитую лошадь, рубя и кромсая на куски ее тушу.
Здесь-то и произошел комический эпизод, о котором я
упомянул выше. Все мы оставались в пруду, кроме тех, кто был
занят варварской стряпней. Мы лежали рядом в воде у берега
круглого водоема и никак не думали, что кто-нибудь может нас
теперь потревожить. Мы больше не боялись огня, а индейцы были
от нас далеко.
Вдруг возле нас появился новый враг. Из самой середины
пруда, где было глубже всего, поднялась какая-то чудовищная
масса. В тот же момент до нашего слуха донесся громкий рев, как
будто на поляну выпустили целое стадо буйволов. Вода мгновенно
взволновалась, вспенилась, и целый фонтан брызг обрушился нам
на голову.
Хотя это появление было внезапным и фантастическим, в нем
все-таки не было ничего таинственного. Огромное, отвратительное
туловище, идущий из самой утробы рев, похожий на мычанье быка,
-- все это было нам хорошо знакомо. Это был всего-навсего
аллигатор.
Вероятно, мы не обратили бы на него особенного внимания,
если бы он не отличался огромными размерами. Его длина почти
равнялась диаметру пруда, а в разинутой пасти виднелись
страшные зубы. Он мог проглотить любого из нас одним глотком.
Его рев внушал ужас даже самым смелым.
Сначала зверь буквально ошеломил нас. Испуганные взоры
тех, кто укрылся от пламени в воде, суматоха, растерянность,
неуклюжие попытки выбраться из воды, паника на берегу, где
каждый сломя голову бросился бежать куда попало, -- это было
поистине смешное зрелище.
Не прошло и десяти секунд, как огромный аллигатор стал
полным властителем пруда. Он продолжал реветь, колотя по воде
хвостом и как бы торжествуя при виде нашего отступления.
Однако торжествовать ему пришлось недолго. Охотники
взялись за винтовки, и десяток пуль сразу прикончил страшного
зверя. Те, кто был на берегу, уже давились от смеха, глядя на
испуганных беглецов. И сами беглецы, оправившись от страха,
вместе с остальными хохотали на весь лес. Если бы индейцы
услышали нас в этот момент, они вообразили бы, что мы сошли с
ума или, что еще более вероятно, мы уже погибли, а наши голоса
-- это голоса их умерших друзей, которые во главе с великим
духом Уикомэ ликуют при виде страшной картины человеческих
жертв, обреченных на сожжение.
Лес продолжал гореть всю ночь, весь следующий день и еще
одну ночь. Даже на третий день многие деревья все еще горели.
Только теперь они уже не пылали -- так как стояла тихая погода
и пламя не взвивалось бурными языками, -- а тихо тлели. Во
многих деревьях огонь тлел где-то внутри, постепенно угасая.
Кое-где огонь совсем погас; обугленные стволы уже ничем не
напоминали деревья, которые торчали, как высокие остроконечные
пики, черные, обожженные, словно обильно смазанные дегтем. Хотя
часть леса и выгорела, выбраться из него пока что было довольно
трудно. Мы все еще находились в осаде. Огненная стихия,
окружавшая поляну, замыкала нас в узкие границы этого
пространства, словно враждебная армия, в двадцать раз
превышавшая нас числом. Ни о каких подкреплениях не могло быть
и речи. Даже враги не могли снять с нас эту осаду.
Дальновидность старого охотника оказала нам большую
услугу. Если б у нас не было лошади, мы страшно страдали бы от
голода. Четыре дня мы питались только семенами сосновых шишек.
Конина пришлась очень кстати. Но мы все еще были замкнуты в
огненном кольце. У нас был только один выход: оставаться на
месте до тех пор, "пока лес не остынет", как выразился Хикмэн.
Мы надеялись, что через день уже сможем безопасно пройти
по остывшему пеплу между обуглившимися стволами. Но от этого
наше будущее не становилось менее мрачным. Если страх перед
огнем уменьшался, то соответственно возрастал страх перед
жестоким врагом.
Вряд ли мы сможем выбраться из леса, не повстречавшись с
индейцами. Они, конечно, так же как и мы, ожидали той минуты,
когда можно будет войти в лес. Избежать вооруженного
столкновения было невозможно. Мы должны были прорваться через
вражеский строй!
Но теперь все мы ожесточились и стали храбрее. Самые
робкие вдруг преисполнились отваги, и ни один не подал голоса
за то, чтобы скрыться или отступить назад. На жизнь или на
смерть, но мы решили идти все вместе, прорваться через
неприятельскую цепь и победить или умереть. Это был наш старый
план, с весьма незначительными изменениями.
Мы ждали только ночи, чтобы привести его в исполнение.
Вряд ли можно было надеяться на то, что лес уже совершенно
остынет, но голод снова начинал напоминать о себе. Лошадь мы
уже съели -- ведь она была не бог весть какая большая. Нелегко
ублаготворить пятьдесят голодных желудков. От лошади остались
только кости, обглоданные дочиста, а те, в которых нашелся
костный мозг, были разломаны на куски и высосаны до последней
капли. Даже от омерзительного пресмыкающегося остался только
один скелет.
Ужасное зрелище представляли собой тела двух казненных
преступников. От жары они раздулись до огромных размеров.
Началось разложение. Воздух был насыщен отвратительными
миазмами...
Тела наших павших в бою товарищей были преданы земле.
Говорили, что то же самое следовало бы сделать и с казненными.
Никто не возражал против этого, но и никто не хотел рыть им
могилу. В таких случаях людей обычно охватывает непреодолимая
апатия: главным образом поэтому тела двух изменников так и
остались непохороненными.
Не сводя взоров с запада, мы с нетерпением ожидали захода
солнца. Пока огненный шар еще плыл по небу, мы могли только
гадать о размерах пожара. Но мы надеялись, что ночью сумеем
определить точнее, какая часть леса горит и куда нам надлежит
двигаться: само пламя поможет нам спастись от пожара.
Когда наступили сумерки, нетерпение наше достигло предела,
и вместе с тем воскресла надежда. Потрескиванье сухих,
обугленных стволов почти прекратилось, и дым еле заметно
поднимался вверх. Мы надеялись, что пожар заканчивается и
наступает время, когда мы сможем пересечь опасную зону.
Скоро еще одно неожиданное обстоятельство превратило нашу
надежду почти в уверенность. Пока мы ждали, начал накрапывать
дождь. Сначала с неба падали отдельные крупные капли, но через
несколько минут пошел такой ливень, как будто разверзлись все
хляби небесные. Мы радостно приветствовали этот ливень: он был
для нас добрым предзнаменованием. Нам едва удалось удержать
нетерпеливых юнцов, которые сразу хотели броситься в лес. Но
благоразумие победило, и в непроницаемой тьме мы продолжали
ждать.
По-прежнему шел проливной дождь, и тучи, окутавшие небо,
как бы ускоряли наступление ночи. Когда совершенно стемнело, ни
одна искра света не мерцала между деревьями.
-- Уже достаточно темно, -- настаивали самые нетерпеливые.
Наконец мы все двинулись вперед, в черное пространство
уничтоженного пожаром леса. Мы шли в полном молчании, держа
ружья наготове. В одной руке я нес ружье, а другую держал на
перевязи.
Не я один был так искалечен -- многие из моих товарищей
оказались раненными в руку. Впереди шли самые сильные.
Возглавляли отряд два охотника, а раненые плелись сзади.
Дождь не переставал лить, и мы промокли до костей. Над
нами уже не было листвы и хвои, чтобы защитить нас от дождя.
Когда мы проходили под обгорелыми ветвями, на нас сверху
сыпался черный пепел, но потоки воды сейчас же смывали его с
наших лиц. Большинство из нас шли с обнаженной головой. Сняв
фуражки, мы укрыли ими затворы винтовок, чтобы сохранить их
сухими. Некоторые завернули пороховую затравку в подкладку
своих курток.
Так мы прошли около полумили. Мы и сами не знали, куда
идем. В таком лесу никакой проводник не смог бы отыскать
дорогу. Мы только старались идти прямо и не попасть в лапы к
противнику.
До сих пор нам сопутствовало счастье, и мы уже начинали
надеяться, что все обойдется благополучно. Но, увы, это была
недолгая радость. Мы недооценивали силу и хитрость наших врагов
-- индейцев.
Как выяснилось впоследствии, они все время наблюдали за
нами, следили за каждым нашим шагом и шли по обе стороны от нас
двумя параллельными рядами. Нам казалось, что мы в полной
безопасности от индейцев, а на самом деле мы находились между
ними.
Вдруг сквозь потоки ливня блеснул огонь из сотен винтовок
и кругом засвистели пули... Это были первые признаки близости
врага.
Несколько человек из нашего отряда были убиты на месте,
другие начали отстреливаться, кое-кто пытался спасти свою жизнь
бегством.
Индейцы с громкими криками окружили нас со всех сторон. В
темноте казалось, что их больше, чем деревьев в лесу. Слышались
только редкие выстрелы из пистолетов. Никто уже больше не
заряжал винтовок. Неприятель окружил нас, прежде чем мы успели
вложить заряд. Теперь решить битву должны были ножи и
томагавки.
Это была короткая, но кровопролитная схватка. Немало наших
храбрецов нашли здесь свою смерть. Но каждый из них, прежде чем
пал, уложил хотя бы одного врага, а многие -- даже двоих или
троих.
Вскоре нас разгромили. Да иначе и быть не могло при
пятикратном превосходстве врагов. Все они были крепкие и
свежие, а мы -- измучены и истощены голодом. К тому же многие
из нас были ранены. Какого же иного исхода можно было ожидать?
Я почти ничего не смог рассмотреть в этой схватке. Да и
вряд ли кто-нибудь видел больше меня: борьба шла чуть ли не в
полной темноте.
Я мог действовать только левой рукой и был почти
беспомощен. Я наугад выстрелил из винтовки, и мне удалось
вытащить пистолет. Но в этот момент удар томагавка заставил
меня выронить оружие из рук, и я, потеряв сознание, упал на
землю.
Удар только ошеломил меня. Когда я пришел в себя, я
убедился, что бой кончен. Несмотря на мрак, я разглядел рядом с
собой какие-то темные груды -- это были тела убитых.
Здесь лежали и мои друзья и мои враги. Многие из них
крепко обхватили друг друга в последнем объятии. Индейцы
нагибались над ними и разнимали их. Над белыми они совершали
свой отвратительный ритуал мести -- снимали с них скальпы.
Невдалеке от меня стояла группа людей. Человек,
находившийся в центре, был, по-видимому, начальником. В темноте
я разглядел три колеблющихся страусовых пера у него на голове.
Опять Оцеола!
Я не мог распоряжаться собой, а то сразу кинулся бы на
него, даже сознавая всю бессмысленность этой попытки. Два
дикаря стояли около меня на коленях и держали, чтобы я не
убежал.
Неподалеку я увидел своего верного негра, еще живого и
тоже в руках двух индейцев. Почему же они не убили нас?
От группы, столпившейся вокруг предводителя, отделился
человек и подошел ко мне. Оказалось, что это не вождь со
страусовыми перьями, а его посланец. В руке он держал пистолет.
Я понял, что наступил мой последний час.
Он нагнулся и поднес пистолет к моему уху. Но, к моему
удивлению, человек выстрелил в воздух.
Я решил, что он промахнулся и сейчас же снова выстрелит.
Но я ошибся: очевидно, ему необходим был свет.
При вспышке выстрела я взглянул ему в лицо. Это был
индеец. Мне показалось, что я где-то раньше видел его.
Очевидно, и индеец знал меня.
Он быстро отошел и приблизился к месту, где лежал пленный
Джек. У пистолета, должно быть, было два дула. Я слышал, как
индеец снова выстрелил, склонившись над распростертым телом
негра.
Затем индеец поднялся и крикнул:
-- Это они! И оба живы!
По-видимому, эта весть предназначалась для вождя в уборе
из черных перьев. Услышав слова индейца, вождь что-то
воскликнул -- я не понял, что именно, -- и отошел в сторону.
Его голос произвел на меня странное впечатление, он
показался мне не похожим на голос Оцеолы. Мы недолго оставались
на этом месте. Привели лошадей, нас с Джеком подняли и крепко
привязали к седлам. Затем был дан сигнал к отправлению, и мы
тронулись в путь через лес. По обеим сторонам, охраняя нас,
ехали всадники-индейцы.
Мы ехали всю ночь. Сожженный лес остался далеко позади. Мы
пересекли саванну и вступили в другой лес -- из гигантских
дубов, пальм и магнолий. Я узнал это по запаху цветов магнолии.
Их тонкий и освежающий аромат было приятно вдыхать после
отравленной атмосферы, которой мы дышали до сих пор.
На рассвете мы выехали на поляну, где наши противники
сделали привал.
Это была небольшая поляна, всего несколько акров в длину и
ширину, окруженная со всех сторон тесными рядами пальм,
магнолий и дубов. Их листва склонялась почти до земли, так что
поляна казалась огражденной огромной и непроницаемой зеленой
стеной.
При тусклом свете утра мне удалось рассмотреть лагерь
индейцев. Тут были разбиты две или три палатки, рядом с ними
привязаны лошади; вокруг стояли и лежали в траве несколько
человек, тесно прижавшись друг к другу -- очевидно, для того,
чтобы согреться. Посреди поляны пылал большой костер. Вокруг
него также толпились мужчины и женщины.
Нас приволокли на край лагеря. Времени для наблюдений у
нас было немного, так как сразу же после прибытия нас грубо
стащили с лошадей и швырнули в траву. Затем нас, связанных по
рукам и ногам, растянули на спине, как две шкуры, разостланные
для просушки, и крепко привязали к колышкам, вбитым в землю.
В таком положении мы, разумеется, уже не могли видеть ни
лагеря, ни деревьев, ни даже земли. Мы только видели над собой
голубое небо.
При любых обстоятельствах такое положение было бы
мучительно. Раненая рука делала его просто невыносимым. Вокруг
нас собралось почти все население лагеря. Мужчины еще раньше
вышли встречать нас, а теперь женщины столпились вокруг наших
распростертых тел. Среди них попадались индейские скво, но, к
моему удивлению, большинство женщин были родом из Африки --
мулатки, самбо и негритянки.
Они теснились вокруг нас, дразнили нас и издевались над
нами. Некоторые даже мучили нас: плевали нам в лицо, вырывали
волосы и втыкали в тело шипы. При этом они все время вопили в
каком-то дьявольском восторге и болтали на непонятном жаргоне,
который показался мне смесью испанского и языка ямасси. С
Джеком обращались не лучше, чем со мной. Одинаковый цвет кожи
не вызывал никакого сочувствия у этих дьяволиц в юбках: и
черный и белый равно были жертвами их адской ярости.
Часть слов их жаргона мне удалось разобрать. Благодаря
знакомству с испанским языком я наконец уразумел, что они
собирались делать с нами.
То, что я узнал, было довольно безотрадно: нас привезли в
лагерь, чтобы подвергнуть пытке. По-видимому, те мучения,
которые мы перенесли до сих пор, казались им недостаточными и
впереди нас ждали еще большие. Нашу казнь собирались превратить
в зрелище для свирепой толпы, и эти ведьмы ликовали, предвкушая
наслаждение, которое им должны были доставить наши страдания.
Поэтому нас не убили тут же на месте, а взяли в плен.
В чьи же страшные лапы мы попали? Неужели это были
человеческие существа? Неужели это были индейцы? Неужели это
были семинолы, до сих пор никогда не пытавшие своих пленников?
Как бы в ответ на мой вопрос вокруг нас раздались дикие
крики. Все голоса слились в один клич, в одни и те же слова:
-- Мулатто-мико! Мулатто-мико! Да здравствует
Мулатто-мико!
Топот копыт возвестил о прибытии конного отряда. Это были
те, кто участвовал в бою, кто одолел нас и взял в плен. В
ночном походе с нами находилось только несколько воинов охраны,
и они доставили нас в лагерь. Вновь прибывшие оказались воинами
главного отряда войск, которые оставались на поле битвы, чтобы
завершить сбор трофеев и ограбление павших врагов.
Я не мог видеть их, хотя они были совсем близко; я слышал
только топот их лошадей. Я лежал и слушал эти многозначительные
слова:
-- Мулатто-мико! Да здравствует Мулатто-мико!
Мне было хорошо известно прозвище "Мулатто-мико", и я
дерева, были выпущены сзади. Я думал, что этим мы обязаны
дикарям. Но нет! Худшие злодеи -- Спенс и Уильямс -- выпустили
эти пули!
Ужас охватывал при этой мысли. Что же это за загадка? Тут
я вспомнил события предыдущей ночи: поведение этих двух
молодцов в лесу, подозрительные намеки старого Хикмэна и его
товарища; и другие, более давние события, врезавшиеся в память,
ясно встали передо мной.
Опять здесь приложил руку Аренс Ринггольд! Боже ты мой,
подумать только, что это архичудовище...
-- Они допрашивают двух негодяев, -- сказал Джек. -- Вот и
все!
-- Кого? -- спросил я машинально, хотя уже знал, о ком шла
речь.
-- Масса Джордж, разве вы не видите их? Черт побери! Они
белые, как облупленная гнилушка. Это ведь Спенс и Уильямс. Это
они стреляли в вас, а вовсе не индейцы. Я сразу догадался и
сказал масса Хикмэну. А масса Хикмэн сказал, что он и сам это
видел. И масса Уэзерфорд тоже видел. Они видели, как те
стреляли. Теперь они допрашивают их перед казнью -- вот что они
делают!
С каким-то странным интересом я снова взглянул на эту
группу.
Огонь шумел уже не так сильно, смола почти вся сгорела, и
легкие взрывы слышались гораздо реже. Голоса ясно доносились ко
мне с поляны. Я внимательно вслушивался в импровизированный
судебный процесс. Там возник спор: судьи не пришли к
единогласному решению. Одни требовали немедленной казни, другие
возражали против такой быстрой расправы. Они считали, что для
дальнейшего расследования пока нужно сохранить преступникам
жизнь.
Некоторые даже отказались верить в такое неслыханное
преступление: уж слишком чудовищным и неправдоподобным оно
казалось. Какие мотивы руководили ими? Как обвиняемые могли
решиться на подобное злодеяние, когда их собственная жизнь была
в непосредственной опасности?
-- Ничуть не в опасности! -- воскликнул Хикмэн, отвечая на
вопросы товарищей. -- Да они за весь день не выпустили ни
одного заряда! Говорю вам, что между ними и индейцами заключено
соглашение. Они были шпионами. Их вчерашние предательские
выстрелы -- лучшее доказательство этому. Это все чушь, обман,
будто они заблудились! Это они-то заблудились? Да они знают
этот лес лучше, чем любой зверь. Они здесь побывали сотни раз,
даже слишком часто. Фу-ты, черт! Разве вы когда-нибудь слышали
о заблудившемся еноте?
Кто-то стал возражать ему. Я не слышал слов, но голос
охотника снова зазвучал ясно и отчетливо:
-- Вы тут болтаете об их "мотивах". Я полагаю, вы имеете в
виду причины, которые толкнули их на такое кровавое дело.
Ладно, я и сам не совсем их понимаю, но кое-что подозреваю. За
последние пять лет я много слыхал о темных делишках этих
молодчиков. Но говорю вам, ребята, что последний поступок
превзошел все, что можно было бы себе представить.
-- Уверены ли вы, что действительно видели вспышку огня в
этом направлении?
Этот вопрос был задан высоким пожилым человеком сурового и
благообразного вида. Я узнал в нем одного из наших соседей,
богатого плантатора и хорошего знакомого моего дяди. Как друг
нашей семьи он счел необходимым присоединиться к нашему походу.
-- Конечно, -- ответил Хикмэн. -- Разве мы с Джимом не
видели всего этого собственными глазами? Мы за этими гадами
наблюдали весь день. Мы уверены были, что они замышляют
какую-нибудь пакость. Мы видели, как они стреляли через поляну
и целились в молодого Рэндольфа. Да и негр видел это. Каких еще
доказательств вам нужно?
В эту минуту над моим ухом раздался голос Джека.
-- Масса Хикмэн, -- закричал он, -- если нужно еще
доказательство, так негр может его дать! Одна из пуль пролетела
мимо массы Джорджа и попала в дерево, в шелковицу, за которой
мы стояли. Оно еще не сгорело. Джентльмены, я думаю, что вы
найдете пулю. Тогда можно будет узнать, к какому ружью она
подойдет.
Это предложение было немедленно принято. Несколько человек
кинулись к дереву, около которого мы стояли с Джеком. Оно
почему-то не загорелось, его обугленный, черный ствол все еще
высился в самом центре пожарища. Джек побежал и указал точное
место. Обследовали кору, нашли отверстие от пули, и свинцовый
свидетель был осторожно извлечен. Пуля еще сохранила свою
круглую форму и лишь слегка была поцарапана нарезками в дуле.
Эта пуля годилась только для винтовки большого калибра. Все
знали, что такое ружье было у Спенса. Принесли ружья всего
отряда и стали поочередно примерять пулю. Она не входила ни в
какую другую винтовку, кроме винтовки Спенса.
Вина была доказана. Приговор вынесли незамедлительно: все
единодушно решили, что преступники должны умереть.
-- Собаке -- собачья смерть! -- сурово произнес Хикмэн,
негодующе возвысив голос и поднимая ружье. -- Джим Уэзерфорд,
бери их на прицел!.. А вы, ребята, отойдите прочь. Мы дадим им
еще один шанс сохранить их проклятую жизнь. Пусть, если хотят,
бегут к тем деревьям, а то очутятся в еще более жарком месте...
Да отпустите же их, отпустите, говорю я вам, или, черт вас всех
раздери, я буду стрелять в самую середину толпы!
Видя угрожающую позу охотника и боясь, что он и вправду
начнет стрелять, те, кто держал преступников, бросили их и
подбежали к судьям.
Негодяи, по-видимому, были совершенно ошеломлены. Ужас
отражался на их лицах, они не могли произнести ни слова, не
могли сделать ни шагу, они как будто были прикованы к месту. Ни
один из них не сделал попытки бежать. Вероятно, абсолютная
невозможность такой попытки была очевидна им самим и убивала в
них всякую волю к действию. Они не могли спастись бегством с
поляны. Предложение удрать в чащу леса было только язвительной
насмешкой со стороны рассвирепевшего охотника. Бежать было
некуда: в десять секунд они изжарились бы среди пылающих
стволов и ветвей.
На минуту все затаили дыхание. В тишине был слышен только
один голос -- голос Хикмэна:
-- Джим, Спенса поручаю тебе, а другого беру на себя.
Эти слова были сказаны почти шепотом. Едва охотник
произнес их, как одновременно прогремели два выстрела.
Когда дым рассеялся, перед взорами всех предстала картина
расстрела. Казнь была совершена. Презренные изменники
прекратили свое земное существование.
Как в театре после волнующей мелодрамы иногда ставится
водевиль, так и за этой трагической сценой последовала сцена в
высшей степени нелепая и комическая. Она вызвала у всех нас
смех, который при данных обстоятельствах скорее всего походил
на смех сумасшедших. Действительно, нас можно было принять за
маньяков, которые предавались бурному веселью, хотя будущее
наше было мрачным и угрюмым -- нас ожидала почти верная смерть
от руки дикарей или от голода.
Индейцев в этот момент мы, пожалуй, не боялись. Пламя,
которое выгнало нас из леса, заставило и их покинуть свои
позиции, и мы знали, что теперь они далеко. Опаленные ветки
свалились с сосен, хвоя совершенно сгорела, и лес
просматривался на огромном расстоянии. Через просветы между
алыми тлеющими стволами открывалась перспектива чуть ли не на
тысячу ярдов вперед. По шипенью пламени и непрерывному треску
ветвей мы могли догадаться, что уже и другие деревья были
охвачены пламенем.
Этот треск все отдалялся от нас и напоминал слабые раскаты
отдаленного грома. Сначала можно было подумать, что пожар
прекращается. Но багровый отблеск над лесом, наоборот,
свидетельствовал о том, что пламя продолжает распространяться.
Шум и треск слышались слабее потому, что доносились к нам
издали. Наши враги, вероятно, ушли еще дальше, за пределы зоны
пожара. Они скрылись из леса, как только подожгли его, и
теперь, должно быть, ожидали в саванне результатов своей
деятельности.
С какой целью они подожгли лес -- нам было не совсем ясно.
Может быть, они надеялись, что пламя охватит весь лес и мы
сгорим заживо или задохнемся в дыму. Так оно и случилось бы,
если бы поблизости не оказался пруд. Мои товарищи говорили, что
дым причинил им страшные мучения. Они задохнулись бы, если бы
не бросились в пруд и не высунули головы из воды, уровень
которой был на несколько футов ниже уровня земли. Это
произошло, когда я лежал без сознания. Мой верный негр притащил
меня из леса и опустил в воду, где были все наши товарищи. Он
думал, что я уже умер.
Позднее, когда дым немного рассеялся, начался суд над
изменниками. Беспощадный приговор был приведен в исполнение, и
бывшие судьи снова кинулись в воду, чтобы спастись от
невыносимой жары.
Только двое, казалось, не чувствовали жары и остались на
берегу. Это были Хикмэн и Уэзерфорд.
Я увидел, как они с ножами в руках нагнулись над каким-то
темным предметом. Это была лошадь, которую утром пристрелил
Хикмэн. Теперь я понял, почему он ее убил: он еще раз доказал
свою инстинктивную предусмотрительность, которая была его
отличительной чертой.
Охотники сняли с лошади кожу и вырезали несколько кусков
мяса. Затем Уэзерфорд пошел к горящим деревьям, быстро собрал
несколько пылающих головней, притащил их к пруду и развел
костер. Хикмэн и Уэзерфорд, усевшись на корточках, начали
жарить куски конины на вертелах, сделанных из сучьев молодых
деревьев. При этом они беседовали так весело и хладнокровно,
как будто сидели у камелька в своих собственных хижинах.
Прочие голодающие немедленно последовали примеру
охотников. Муки голода одолели страх перед бушующим пламенем.
Через несколько минут десятки людей, как коршуны, набросились
на убитую лошадь, рубя и кромсая на куски ее тушу.
Здесь-то и произошел комический эпизод, о котором я
упомянул выше. Все мы оставались в пруду, кроме тех, кто был
занят варварской стряпней. Мы лежали рядом в воде у берега
круглого водоема и никак не думали, что кто-нибудь может нас
теперь потревожить. Мы больше не боялись огня, а индейцы были
от нас далеко.
Вдруг возле нас появился новый враг. Из самой середины
пруда, где было глубже всего, поднялась какая-то чудовищная
масса. В тот же момент до нашего слуха донесся громкий рев, как
будто на поляну выпустили целое стадо буйволов. Вода мгновенно
взволновалась, вспенилась, и целый фонтан брызг обрушился нам
на голову.
Хотя это появление было внезапным и фантастическим, в нем
все-таки не было ничего таинственного. Огромное, отвратительное
туловище, идущий из самой утробы рев, похожий на мычанье быка,
-- все это было нам хорошо знакомо. Это был всего-навсего
аллигатор.
Вероятно, мы не обратили бы на него особенного внимания,
если бы он не отличался огромными размерами. Его длина почти
равнялась диаметру пруда, а в разинутой пасти виднелись
страшные зубы. Он мог проглотить любого из нас одним глотком.
Его рев внушал ужас даже самым смелым.
Сначала зверь буквально ошеломил нас. Испуганные взоры
тех, кто укрылся от пламени в воде, суматоха, растерянность,
неуклюжие попытки выбраться из воды, паника на берегу, где
каждый сломя голову бросился бежать куда попало, -- это было
поистине смешное зрелище.
Не прошло и десяти секунд, как огромный аллигатор стал
полным властителем пруда. Он продолжал реветь, колотя по воде
хвостом и как бы торжествуя при виде нашего отступления.
Однако торжествовать ему пришлось недолго. Охотники
взялись за винтовки, и десяток пуль сразу прикончил страшного
зверя. Те, кто был на берегу, уже давились от смеха, глядя на
испуганных беглецов. И сами беглецы, оправившись от страха,
вместе с остальными хохотали на весь лес. Если бы индейцы
услышали нас в этот момент, они вообразили бы, что мы сошли с
ума или, что еще более вероятно, мы уже погибли, а наши голоса
-- это голоса их умерших друзей, которые во главе с великим
духом Уикомэ ликуют при виде страшной картины человеческих
жертв, обреченных на сожжение.
Лес продолжал гореть всю ночь, весь следующий день и еще
одну ночь. Даже на третий день многие деревья все еще горели.
Только теперь они уже не пылали -- так как стояла тихая погода
и пламя не взвивалось бурными языками, -- а тихо тлели. Во
многих деревьях огонь тлел где-то внутри, постепенно угасая.
Кое-где огонь совсем погас; обугленные стволы уже ничем не
напоминали деревья, которые торчали, как высокие остроконечные
пики, черные, обожженные, словно обильно смазанные дегтем. Хотя
часть леса и выгорела, выбраться из него пока что было довольно
трудно. Мы все еще находились в осаде. Огненная стихия,
окружавшая поляну, замыкала нас в узкие границы этого
пространства, словно враждебная армия, в двадцать раз
превышавшая нас числом. Ни о каких подкреплениях не могло быть
и речи. Даже враги не могли снять с нас эту осаду.
Дальновидность старого охотника оказала нам большую
услугу. Если б у нас не было лошади, мы страшно страдали бы от
голода. Четыре дня мы питались только семенами сосновых шишек.
Конина пришлась очень кстати. Но мы все еще были замкнуты в
огненном кольце. У нас был только один выход: оставаться на
месте до тех пор, "пока лес не остынет", как выразился Хикмэн.
Мы надеялись, что через день уже сможем безопасно пройти
по остывшему пеплу между обуглившимися стволами. Но от этого
наше будущее не становилось менее мрачным. Если страх перед
огнем уменьшался, то соответственно возрастал страх перед
жестоким врагом.
Вряд ли мы сможем выбраться из леса, не повстречавшись с
индейцами. Они, конечно, так же как и мы, ожидали той минуты,
когда можно будет войти в лес. Избежать вооруженного
столкновения было невозможно. Мы должны были прорваться через
вражеский строй!
Но теперь все мы ожесточились и стали храбрее. Самые
робкие вдруг преисполнились отваги, и ни один не подал голоса
за то, чтобы скрыться или отступить назад. На жизнь или на
смерть, но мы решили идти все вместе, прорваться через
неприятельскую цепь и победить или умереть. Это был наш старый
план, с весьма незначительными изменениями.
Мы ждали только ночи, чтобы привести его в исполнение.
Вряд ли можно было надеяться на то, что лес уже совершенно
остынет, но голод снова начинал напоминать о себе. Лошадь мы
уже съели -- ведь она была не бог весть какая большая. Нелегко
ублаготворить пятьдесят голодных желудков. От лошади остались
только кости, обглоданные дочиста, а те, в которых нашелся
костный мозг, были разломаны на куски и высосаны до последней
капли. Даже от омерзительного пресмыкающегося остался только
один скелет.
Ужасное зрелище представляли собой тела двух казненных
преступников. От жары они раздулись до огромных размеров.
Началось разложение. Воздух был насыщен отвратительными
миазмами...
Тела наших павших в бою товарищей были преданы земле.
Говорили, что то же самое следовало бы сделать и с казненными.
Никто не возражал против этого, но и никто не хотел рыть им
могилу. В таких случаях людей обычно охватывает непреодолимая
апатия: главным образом поэтому тела двух изменников так и
остались непохороненными.
Не сводя взоров с запада, мы с нетерпением ожидали захода
солнца. Пока огненный шар еще плыл по небу, мы могли только
гадать о размерах пожара. Но мы надеялись, что ночью сумеем
определить точнее, какая часть леса горит и куда нам надлежит
двигаться: само пламя поможет нам спастись от пожара.
Когда наступили сумерки, нетерпение наше достигло предела,
и вместе с тем воскресла надежда. Потрескиванье сухих,
обугленных стволов почти прекратилось, и дым еле заметно
поднимался вверх. Мы надеялись, что пожар заканчивается и
наступает время, когда мы сможем пересечь опасную зону.
Скоро еще одно неожиданное обстоятельство превратило нашу
надежду почти в уверенность. Пока мы ждали, начал накрапывать
дождь. Сначала с неба падали отдельные крупные капли, но через
несколько минут пошел такой ливень, как будто разверзлись все
хляби небесные. Мы радостно приветствовали этот ливень: он был
для нас добрым предзнаменованием. Нам едва удалось удержать
нетерпеливых юнцов, которые сразу хотели броситься в лес. Но
благоразумие победило, и в непроницаемой тьме мы продолжали
ждать.
По-прежнему шел проливной дождь, и тучи, окутавшие небо,
как бы ускоряли наступление ночи. Когда совершенно стемнело, ни
одна искра света не мерцала между деревьями.
-- Уже достаточно темно, -- настаивали самые нетерпеливые.
Наконец мы все двинулись вперед, в черное пространство
уничтоженного пожаром леса. Мы шли в полном молчании, держа
ружья наготове. В одной руке я нес ружье, а другую держал на
перевязи.
Не я один был так искалечен -- многие из моих товарищей
оказались раненными в руку. Впереди шли самые сильные.
Возглавляли отряд два охотника, а раненые плелись сзади.
Дождь не переставал лить, и мы промокли до костей. Над
нами уже не было листвы и хвои, чтобы защитить нас от дождя.
Когда мы проходили под обгорелыми ветвями, на нас сверху
сыпался черный пепел, но потоки воды сейчас же смывали его с
наших лиц. Большинство из нас шли с обнаженной головой. Сняв
фуражки, мы укрыли ими затворы винтовок, чтобы сохранить их
сухими. Некоторые завернули пороховую затравку в подкладку
своих курток.
Так мы прошли около полумили. Мы и сами не знали, куда
идем. В таком лесу никакой проводник не смог бы отыскать
дорогу. Мы только старались идти прямо и не попасть в лапы к
противнику.
До сих пор нам сопутствовало счастье, и мы уже начинали
надеяться, что все обойдется благополучно. Но, увы, это была
недолгая радость. Мы недооценивали силу и хитрость наших врагов
-- индейцев.
Как выяснилось впоследствии, они все время наблюдали за
нами, следили за каждым нашим шагом и шли по обе стороны от нас
двумя параллельными рядами. Нам казалось, что мы в полной
безопасности от индейцев, а на самом деле мы находились между
ними.
Вдруг сквозь потоки ливня блеснул огонь из сотен винтовок
и кругом засвистели пули... Это были первые признаки близости
врага.
Несколько человек из нашего отряда были убиты на месте,
другие начали отстреливаться, кое-кто пытался спасти свою жизнь
бегством.
Индейцы с громкими криками окружили нас со всех сторон. В
темноте казалось, что их больше, чем деревьев в лесу. Слышались
только редкие выстрелы из пистолетов. Никто уже больше не
заряжал винтовок. Неприятель окружил нас, прежде чем мы успели
вложить заряд. Теперь решить битву должны были ножи и
томагавки.
Это была короткая, но кровопролитная схватка. Немало наших
храбрецов нашли здесь свою смерть. Но каждый из них, прежде чем
пал, уложил хотя бы одного врага, а многие -- даже двоих или
троих.
Вскоре нас разгромили. Да иначе и быть не могло при
пятикратном превосходстве врагов. Все они были крепкие и
свежие, а мы -- измучены и истощены голодом. К тому же многие
из нас были ранены. Какого же иного исхода можно было ожидать?
Я почти ничего не смог рассмотреть в этой схватке. Да и
вряд ли кто-нибудь видел больше меня: борьба шла чуть ли не в
полной темноте.
Я мог действовать только левой рукой и был почти
беспомощен. Я наугад выстрелил из винтовки, и мне удалось
вытащить пистолет. Но в этот момент удар томагавка заставил
меня выронить оружие из рук, и я, потеряв сознание, упал на
землю.
Удар только ошеломил меня. Когда я пришел в себя, я
убедился, что бой кончен. Несмотря на мрак, я разглядел рядом с
собой какие-то темные груды -- это были тела убитых.
Здесь лежали и мои друзья и мои враги. Многие из них
крепко обхватили друг друга в последнем объятии. Индейцы
нагибались над ними и разнимали их. Над белыми они совершали
свой отвратительный ритуал мести -- снимали с них скальпы.
Невдалеке от меня стояла группа людей. Человек,
находившийся в центре, был, по-видимому, начальником. В темноте
я разглядел три колеблющихся страусовых пера у него на голове.
Опять Оцеола!
Я не мог распоряжаться собой, а то сразу кинулся бы на
него, даже сознавая всю бессмысленность этой попытки. Два
дикаря стояли около меня на коленях и держали, чтобы я не
убежал.
Неподалеку я увидел своего верного негра, еще живого и
тоже в руках двух индейцев. Почему же они не убили нас?
От группы, столпившейся вокруг предводителя, отделился
человек и подошел ко мне. Оказалось, что это не вождь со
страусовыми перьями, а его посланец. В руке он держал пистолет.
Я понял, что наступил мой последний час.
Он нагнулся и поднес пистолет к моему уху. Но, к моему
удивлению, человек выстрелил в воздух.
Я решил, что он промахнулся и сейчас же снова выстрелит.
Но я ошибся: очевидно, ему необходим был свет.
При вспышке выстрела я взглянул ему в лицо. Это был
индеец. Мне показалось, что я где-то раньше видел его.
Очевидно, и индеец знал меня.
Он быстро отошел и приблизился к месту, где лежал пленный
Джек. У пистолета, должно быть, было два дула. Я слышал, как
индеец снова выстрелил, склонившись над распростертым телом
негра.
Затем индеец поднялся и крикнул:
-- Это они! И оба живы!
По-видимому, эта весть предназначалась для вождя в уборе
из черных перьев. Услышав слова индейца, вождь что-то
воскликнул -- я не понял, что именно, -- и отошел в сторону.
Его голос произвел на меня странное впечатление, он
показался мне не похожим на голос Оцеолы. Мы недолго оставались
на этом месте. Привели лошадей, нас с Джеком подняли и крепко
привязали к седлам. Затем был дан сигнал к отправлению, и мы
тронулись в путь через лес. По обеим сторонам, охраняя нас,
ехали всадники-индейцы.
Мы ехали всю ночь. Сожженный лес остался далеко позади. Мы
пересекли саванну и вступили в другой лес -- из гигантских
дубов, пальм и магнолий. Я узнал это по запаху цветов магнолии.
Их тонкий и освежающий аромат было приятно вдыхать после
отравленной атмосферы, которой мы дышали до сих пор.
На рассвете мы выехали на поляну, где наши противники
сделали привал.
Это была небольшая поляна, всего несколько акров в длину и
ширину, окруженная со всех сторон тесными рядами пальм,
магнолий и дубов. Их листва склонялась почти до земли, так что
поляна казалась огражденной огромной и непроницаемой зеленой
стеной.
При тусклом свете утра мне удалось рассмотреть лагерь
индейцев. Тут были разбиты две или три палатки, рядом с ними
привязаны лошади; вокруг стояли и лежали в траве несколько
человек, тесно прижавшись друг к другу -- очевидно, для того,
чтобы согреться. Посреди поляны пылал большой костер. Вокруг
него также толпились мужчины и женщины.
Нас приволокли на край лагеря. Времени для наблюдений у
нас было немного, так как сразу же после прибытия нас грубо
стащили с лошадей и швырнули в траву. Затем нас, связанных по
рукам и ногам, растянули на спине, как две шкуры, разостланные
для просушки, и крепко привязали к колышкам, вбитым в землю.
В таком положении мы, разумеется, уже не могли видеть ни
лагеря, ни деревьев, ни даже земли. Мы только видели над собой
голубое небо.
При любых обстоятельствах такое положение было бы
мучительно. Раненая рука делала его просто невыносимым. Вокруг
нас собралось почти все население лагеря. Мужчины еще раньше
вышли встречать нас, а теперь женщины столпились вокруг наших
распростертых тел. Среди них попадались индейские скво, но, к
моему удивлению, большинство женщин были родом из Африки --
мулатки, самбо и негритянки.
Они теснились вокруг нас, дразнили нас и издевались над
нами. Некоторые даже мучили нас: плевали нам в лицо, вырывали
волосы и втыкали в тело шипы. При этом они все время вопили в
каком-то дьявольском восторге и болтали на непонятном жаргоне,
который показался мне смесью испанского и языка ямасси. С
Джеком обращались не лучше, чем со мной. Одинаковый цвет кожи
не вызывал никакого сочувствия у этих дьяволиц в юбках: и
черный и белый равно были жертвами их адской ярости.
Часть слов их жаргона мне удалось разобрать. Благодаря
знакомству с испанским языком я наконец уразумел, что они
собирались делать с нами.
То, что я узнал, было довольно безотрадно: нас привезли в
лагерь, чтобы подвергнуть пытке. По-видимому, те мучения,
которые мы перенесли до сих пор, казались им недостаточными и
впереди нас ждали еще большие. Нашу казнь собирались превратить
в зрелище для свирепой толпы, и эти ведьмы ликовали, предвкушая
наслаждение, которое им должны были доставить наши страдания.
Поэтому нас не убили тут же на месте, а взяли в плен.
В чьи же страшные лапы мы попали? Неужели это были
человеческие существа? Неужели это были индейцы? Неужели это
были семинолы, до сих пор никогда не пытавшие своих пленников?
Как бы в ответ на мой вопрос вокруг нас раздались дикие
крики. Все голоса слились в один клич, в одни и те же слова:
-- Мулатто-мико! Мулатто-мико! Да здравствует
Мулатто-мико!
Топот копыт возвестил о прибытии конного отряда. Это были
те, кто участвовал в бою, кто одолел нас и взял в плен. В
ночном походе с нами находилось только несколько воинов охраны,
и они доставили нас в лагерь. Вновь прибывшие оказались воинами
главного отряда войск, которые оставались на поле битвы, чтобы
завершить сбор трофеев и ограбление павших врагов.
Я не мог видеть их, хотя они были совсем близко; я слышал
только топот их лошадей. Я лежал и слушал эти многозначительные
слова:
-- Мулатто-мико! Да здравствует Мулатто-мико!
Мне было хорошо известно прозвище "Мулатто-мико", и я