Страница:
воскликнули Коа-хаджо и Оцеола. Их решительный тон подтверждал,
что они и не думали сдаваться.
-- Почему мы должны покориться? -- с удивлением спросил
негр. -- Мы не побеждены. Мы побеждаем вас в каждой битве. Мы
разбили ваших солдат -- один, два, три раза. Мы разбили вас.
Черт возьми, мы тоже умеем хорошо убивать вас! Почему же мы
должны покориться? Мы пришли предложить свои условия, а не
выслушивать ваши.
-- То, что произошло до сих пор, еще не решает дело, --
ответил офицер. -- Мы, во всяком случае, сильнее вас, и в конце
концов мы вас одолеем.
И снова два вождя одновременно воскликнули:
-- Куури!
-- Не ошибаетесь ли вы, белые, насчет наших сил? Мы не так
слабы, как вы думаете. Нет, черт возьми!
Негр вопросительно взглянул на своих товарищей, и те
кивком изъявили согласие. Тогда Оцеола, взявший теперь на себя
главную роль, обернулся к лесу и издал какой-то особый
пронзительный звук.
Не успело эхо от его голоса замереть в воздухе, как
вечнозеленые кусты зашелестели и задрожали. Из лесу выступили
ряды смуглых индейских воинов. Они выступили вперед и
построились в боевой порядок, так что мы легко могли их
сосчитать.
-- Сочтите наших воинов, -- воскликнул Оцеола
торжественным тоном, -- и вы узнаете, сколько у вас врагов!
При этом ироническая усмешка мелькнула у него на губах.
Несколько секунд он стоял молча и смотрел на нас.
-- Ну, как вам кажется? Эти молодые воины -- а их здесь
полторы тысячи, -- разве они выглядят изможденными и покорными?
-- продолжал молодой вождь. -- Нет, они готовы воевать до тех
пор, пока кровь последнего из них не впитается в родную землю!
Если им суждено погибнуть, то они хотят погибнуть здесь, во
Флориде, где они родились, где похоронены их отцы. Мы взялись
за оружие потому, что вы надругались над нами и замыслили
изгнать нас отсюда. За ваши притеснения мы уже отомстили. Мы
убили многих ваших солдат и считаем, что мы этим удовлетворены.
Мы не хотим больше убивать, но и переселяться тоже не хотим. Мы
никогда не изменим своего решения! Мы сделали вам честное
предложение. Примите его, и война сейчас же окончится.
Отвергните его -- и снова польется кровь. Клянусь Великим
Духом, прольются реки крови! Красные столбы войны у наших жилищ
снова и снова будут окрашены кровью бледнолицых врагов. Мир или
война -- выбирайте сами!
Окончив свою речь, Оцеола сделал знак рукой смуглым
воинам, стоявшим у леса. И они исчезли молча, почти
таинственно, так же мгновенно, как и появились.
Мы уже собирались выдвинуть некоторые возражения на
пламенную речь молодого вождя, как вдруг издали раздались
выстрелы и крики. Они доносились с той стороны, где
расположились индейцы, и, хотя были едва слышны из-за дальности
расстояния, ясно говорили о том, что началось наступление.
-- Ага! Нечестная игра! Измена! -- воскликнули вожди. --
Бледнолицые лжецы! Вы пожалеете об этом предательстве! -- И все
трое, не теряя времени на дальнейшие разговоры, бросились в лес
к своим воинам.
Мы вернулись в лагерь, где все тоже слышали выстрелы и
решили, что бригада Клинча напала на передовые посты индейцев.
Солдаты уже построились в боевой порядок и были готовы
выступить. Через несколько минут был дан сигнал, и отряд
двинулся вдоль берега реки.
Солдаты с нетерпением ожидали битвы. Проведя столько дней
в позорном бездействии, изнуренные голодом и удрученные
бесславным поражением, они видели перед собой удобный случай
восстановить свою воинскую честь и жаждали наказать свирепого
врага. Теперь, когда один наш отряд находился в тылу у индейцев
(так заранее было условлено между генералами), а другой
двигался на них прямо, как же могли индейцы избегнуть гибели?
Они вынуждены сражаться и будут разбиты.
Так думали все -- и офицеры и солдаты. Сам
главнокомандующий был в отменном настроении. Его стратегический
план удался полностью: неприятель был окружен, его заманили в
ловушку. Генералу предстоит великая победа. Его ждут целые горы
лавровых венков.
Мы шли вперед. До нас доносились звуки выстрелов, теперь
уже одиночных. Знакомого индейского военного клича не было
слышно. Мы бросились в атаку и ворвались на холмы, окружавшие
водоем, но и в тенистых чащах мы не обнаружили противника.
По-видимому, индейцы все еще находились между нами и прибывшим
подкреплением. Неужели им удалось ускользнуть?
Нет... Вот они на другой стороне луга... Показались из
леса и идут к нам навстречу. Они хотят сражаться с нами...
Вот...
Однако эти синие мундиры и белые пояса, эти каски и сабли
-- это не индейцы! Это не враги -- это солдаты из бригады
Клинча!
К счастью, мы вовремя узнали их А иначе мы могли бы в
схватке уничтожить друг друга.
Два отряда сошлись вместе и после короткого совещания
между генералами приступили к поискам неприятеля.
На это были потеряны долгие часы, но мы не нашли ни одного
индейца.
Оцеола совершил неслыханный в анналах военной истории
стратегический маневр: он провел полторы тысячи воинов между
двумя отрядами, численный состав которых был равен его войскам
и которые обстреливали его продольным огнем, и не оставил ни
одного убитого. Да что там! Не оставил даже никакого следа
своего отступления! Индейское войско, так недавно стоявшее
перед нами в полном боевом порядке, сразу разбилось на тысячу
частей и растаяло как бы по волшебству.
Враг исчез неизвестно куда, и разочарованным генералам
снова пришлось увести свои войска в форт Кинг.
Исчезновение индейского войска было, само собой
разумеется, объявлено "победой". Эта победа, однако, прикончила
бедного старого Гейнса -- по крайней мере, его военную славу.
После этого он с радостью отказался от поста, которого раньше
так добивался.
Теперь главнокомандующим был назначен уже третий генерал.
Этот офицер -- фамилия его была Скотт -- пользовался
большей известностью, чем его предшественники. Удачная рана,
полученная в прежних войнах с Англией, высокий чин, изрядная
доза политического фиглярства, а главным образом весьма вольный
перевод французской "Системы тактики", за автора которого он
выдавал себя, -- все это создало генералу Скотту известность в
глазах американского общественного мнения на протяжении
двадцати лет(77).
Творец такой системы военного маневрирования не мог не
быть великим полководцем -- так рассуждали его
соотечественники.
От нового генерала ждали чудес, и он дал народу щедрые и
торжественные обещания. Он поступит с индейцами иначе, чем его
предшественники, и скоро закончит эту ненавистную войну -- так
полагали военные.
Все радовались этому назначению, причем приготовления к
походу осуществлялись в гораздо более широких масштабах, чем
при двух предшественниках Скотта. Число солдат было удвоено,
даже утроено, заготовлены были огромные запасы провианта. Все
ожидали того момента, когда великий полководец соизволит
принять на себя командование.
Наконец он прибыл, и армия выступила в поход. Я не буду
останавливаться на подробностях этой кампании, они не
представляют особого интереса. Вся кампания состояла лишь из
утомительных переходов, которые производились с пышностью и
правильностью военного парада. Армия была разделена на три
отряда, торжественно именуемые: "правое крыло", "левое крыло" и
"центр". Все три отряда из фортов Кинг, Брук и Сент-Джонс
должны были одновременно направиться к Уитлакутчи -- все к тому
же "роковому гнезду" -- и подойти к окраине болот и лагун.
Предполагалось, что каждое подразделение даст по одному
выстрелу из небольших орудий как условный сигнал другим
отрядам. Затем все три соединения по радиусам должны были
двинуться в наступление к центру укрепленных позиций семинолов.
Этот нелепый маневр был выполнен и, как и следовало ожидать,
закончился полной неудачей. Никто даже и в глаза не видел
индейцев. Были найдены следы их стоянок, и больше ничего.
Хитрые воины услышали сигналы и прекрасно поняли их значение.
Имея такие сведения о расположении врага, они могли без особых
затруднений отступить, проскользнув между правым и левым
крылом.
Может быть, самым необычайным и вместе с тем самым важным
событием кампании Скотта был случай, чуть не стоивший мне
жизни. О нем, может быть, и не следует рассказывать подробно,
но он заслуживает упоминания, как любопытный пример "покинутого
отряда".
Наш великий полководец, наступая на "гнездо" семинолов,
вздумал оставить "наблюдательный пост" на берегу реки Амазуры.
Он состоял из сорока добровольцев из поселка Суони и нескольких
офицеров. В их числе находился и я.
Нам было приказано закрепиться на месте и не трогаться до
тех пор, пока нас не сменят. Когда это произойдет, весьма
смутно представлял себе даже наш начальник. Отдав этот приказ,
генерал во главе центрального отряда удалился, предоставив нас
своей собственной судьбе.
Мы очень хорошо понимали всю опасность своего положения,
поэтому мы постарались прежде всего устроиться наилучшим
образом. Нарубили деревьев, построили укрепления, выкопали
колодец и окружили все это оградой.
К счастью для нас, прошла целая неделя, прежде чем
неприятель обнаружил наши укрепления. Иначе ни один из нас не
остался бы в живых. Индейцы, вероятно, следовали за центральным
отрядом и таким образом на некоторое время ушли из этой
местности. Однако на шестой день противник вновь появился и
предложил нам сдаться. Мы отказались и беспрерывно отбивали
атаки в продолжение пятидесяти дней. Многие из наших солдат
были убиты и ранены. Убит был доблестный начальник нашего
смелого отряда Холломэн. Он был сражен пулей, пролетевшей через
щель в ограде.
Запасов продовольствия нам было оставлено на две недели, а
пришлось продержаться целых семь! Тридцать дней мы питались
сырыми зернами, водой и желудями, которые нам удавалось собрать
с деревьев, росших внутри нашего укрепления.
Таким образом, мы выстояли пятьдесят дней, и никто не
явился сменить нас. За все время этой страшной осады наши
глаза, зорко всматривавшиеся в даль, не увидели за оградой ни
одного белого, мы не услышали ни одного английского слова. Мы
решили, что нас бросили -- забыли! Так оно в действительности и
было. Генерал Скотт, торопясь убраться прочь из Флориды, забыл
сменить людей, стоявших на "наблюдательном посту". А другие
решили, что нечего и пытаться спасти нас, ибо мы наверняка
давно погибли.
Нам грозила голодная смерть. Но наконец храброму старому
охотнику Хикмэну удалось прорваться сквозь линию осады и
сообщить о нашем положении "друзьям". Его рассказ вызвал
большое волнение, и, чтобы вызволить нас, направили воинскую
часть, которой удалось рассеять противника и освободить нас из
нашей тюрьмы.
Так окончилась кампания Скотта, а вместе с тем и его
военная карьера во Флориде. Все его действия были крайне
нелепы. Скотт избежал насмешек и позора лишь благодаря тому,
что его быстро отозвали. Это была для него счастливая
случайность. Как раз в это время вспыхнула другая война с
индейцами -- на юго-западе, и генерал получил приказание
принять начальство над тамошними войсками. Это позволило ему
вовремя убраться из Флориды. Обескураженный и пристыженный,
генерал рад был такому удобному предлогу, чтобы покинуть Страну
Цветов.
Таким образом, у американских генералов осталось самое
мрачное воспоминание о Флориде. Не менее семи генералов были
разбиты поочередно в ходе индейской войны семинолами и их
хитрыми вождями. Но я не стану рассказывать об их неудачах и
ошибках. После отъезда генерала Скотта я расстался с главным
отрядом войск и отныне принимал участие только в небольших
сражениях второстепенных отрядов. Это были более романтические
эпизоды военной жизни. Здесь я расстаюсь с ролью летописца
больших исторических событий.
Мы спаслись из укрепления на лодках, проехав вниз по реке
до ее устья, а оттуда морем в Сент-Маркс. После этого
добровольцы разбрелись по домам, так как срок их службы истек.
Они уходили так же, как вербовались: поодиночке или группами.
Одна из таких групп состояла из старого охотника Хикмэна, его
товарищей, меня и моего верного оруженосца.
Черный Джек был уже не такой, как раньше. С ним произошла
разительная перемена: скулы обозначились резче, щеки впали,
глаза ввалились, а спутанные курчавые волосы торчали у висков
густыми лохматыми клочьями. Кожа его утратила свой великолепный
черный блеск, на ней появились морщины.
Бедняга питался все это время очень плохо. Три недели
голодовки изменили его внешность до неузнаваемости.
Однако голод почти не повлиял на его настроение. Он
по-прежнему был весел и жизнерадостен, а иногда ему даже
удавалось развеселить и меня. Грызя кукурузные початки или
запивая водой из тыквы сухой маис, он часто вслух мечтал о тех
вкусных блюдах -- маисовой каше и свинине, -- которыми станет
лакомиться, когда судьбе угодно будет вернуть его на родную
плантацию. Эта утешительная перспектива будущего блаженства
помогала ему легче переносить страшные минуты настоящего, ибо в
предвкушении счастья есть своя радость. Когда же мы оказались
на свободе и пустились в обратный путь, Джек уже не мог
сдержать свое ликование. Он без устали болтал, с его лица не
сходила радостная улыбка, а белые зубы ослепительно сверкали.
Даже кожа его, казалось, снова обрела свой прежний маслянистый
блеск.
В течение всего утомительного пути негр поистине был душой
нашего отряда. Его веселые шутки расшевелили даже сдержанного
старого охотника, который по временам разражался взрывами
громкого смеха. Что касается меня, то я только делал вид, что я
так же весел, как и мои спутники. Душу мою томила печаль,
которую даже сам я не мог понять.
Все должно было быть совершенно иначе. Мне надо бы
радоваться возвращению домой, возможности увидеть тех, кто мне
дорог, но все складывалось как-то по-другому...
После освобождения из осады я почувствовал себя веселее,
но это была лишь естественная реакция на спасение от почти
верной гибели. Радость моя быстро угасла, и теперь, когда я
приближался к родному дому, душу мою окутали темные тени. Меня
мучило предчувствие, что дома не все благополучно. Я не мог
отдать себе отчета в этих чувствах, ибо не получал еще никаких
дурных известий. Вообще уже почти два месяца я ничего не слышал
о доме. Во время долгой осады мы были полностью отрезаны от
внешнего мира. До нас дошли лишь неясные слухи о событиях в
селении Суони. Мы возвращались домой, ничего не зная о том, что
случилось в наше отсутствие.
Сама по себе неизвестность могла вызвать неуверенность,
сомнения, даже опасения. Но не только поэтому мной овладели
мрачные предчувствия. Нашлась и другая причина. Может быть, это
было воспоминание о моем внезапном отъезде, о том
неопределенном состоянии неустроенности, в котором я оставил
дела семьи. Сцена прощания, запечатлевшаяся в моей памяти,
воспоминания о Ринггольде, о злобном замысле этого коварного
негодяя -- все это, вместе взятое, порождало предчувствия,
терзавшие меня.
Два месяца -- большой срок. Много событий может произойти
за это время, даже в узком семейном кругу. Уже давно было
официально сообщено, что я погиб от руки индейцев, и, насколько
мне было известно, мои домашние поверили, что меня нет на
свете. Это известие могло повлечь за собой страшные
последствия. Была ли сестра верна данному слову, так
торжественно произнесенному в час разлуки? Найду ли я,
вернувшись домой, по-прежнему любящую сестру, все еще одинокую
и свободную? Или она уступила материнским увещаниям и стала
женой этого подлого негодяя? Неудивительно, что мне было не до
веселья.
Товарищи обратили внимание на мое мрачное настроение и
хоть грубовато, но добродушно старались меня развеселить.
Однако это им не удалось. Свинцовая тяжесть лежала у меня на
сердце. Мне почему-то казалось, что дома не все благополучно.
Увы, предчувствие не обмануло меня. Случилось нечто худшее, чем
все то, чего я опасался. Новость, которую я услышал, не была
известием о свадьбе сестры. Я узнал о смерти матери и, что еще
страшнее, ничего не мог узнать о дальнейшей судьбе Виргинии.
На пути домой меня встретил посланец из дому, который и
сообщил мне эту ужасную весть.
Индейцы напали на поселок, или, скорее, на мою собственную
плантацию, ибо они ограничились только ею. Мать и дядя пали под
ударами их ножей. А сестра, сестра? Ее похитили!
Дальше я не стал слушать, я вонзил шпоры в бока измученной
лошади и галопом помчался вперед, как человек, внезапно
охваченный безумием.
Мой бешено мчавшийся конь вскоре вынес меня к границе
нашей плантации; не останавливаясь и не давая ему передохнуть,
я поскакал по лесной тропинке прямо к дому. Иногда на моем пути
встречались загородки для скота, но умный конь легко
преодолевал их, и мы мчались дальше.
Я встретил соседа, белого, идущего от дома. Он хотел было
заговорить со мной -- конечно, о катастрофе, -- но я не
остановился. Я уже слышал достаточно, мне оставалось теперь
только увидеть все своими собственными глазами.
Мне был знаком каждый поворот тропинки, и я знал, откуда
можно увидеть дом.
Я доскакал до этого места и взглянул. Боже милосердный!
Дома не было! Ошеломленный, я остановил лошадь и напряженно
всматривался в раскинувшийся передо мной ландшафт. Напрасно --
дома не было! Неужели я сбился с дороги? Но нет, вот огромное
тюльпановое дерево в конце тропинки. Дальше саванна, маисовые и
индиговые плантации, еще дальше -- поросшие лесом холмы вокруг
бассейна, а дальше... дальше я уже не различал знакомых
предметов.
Вся природа, казалось, изменилась. Приветливый дом с
белыми стенами и зелеными ставнями исчез. Веранда, служебные
постройки, хижины негров, даже изгородь -- все исчезло! С того
места, где они когда-то находились, поднимались густые клубы
дыма и окутывали солнце, превращая его в багровый диск. Небо
как бы нахмурилось при моем появлении.
После всего слышанного мне нетрудно было понять, что это
значило. Сердце мое сжалось от боли и горестного изумления.
Больше страдать я уже был не в силах.
Пришпорив коня, я поскакал через поля к месту разрушения.
Я увидел бродивших среди дыма людей -- мне показалось, что
их было около сотни. В их движениях не чувствовалось особого
волнения: они или спокойно расхаживали, или сидели, развалясь,
как равнодушные зрители. Никто и не пытался тушить пожар.
Подъехав, я увидел языки пламени, смешавшиеся с дымом. Вокруг
гарцевали всадники, стараясь поймать лошадей и коров,
вырвавшихся из пылающей ограды. Вначале я не мог различить, кто
были эти всадники.
Посланный сообщил, что разгром усадьбы произошел только
что -- сегодня на рассвете. Это все, что я успел услышать,
когда ринулся вперед.
Было еще рано, со времени восхода солнца прошло не больше
часа. Мы двигались вперед ночью, чтобы избежать дневной жары.
Неужели варвары еще там? Неужели это индейцы? В зловещем
огненном свете, в клубах дыма они гонялись за лошадьми и
коровами, вероятно желая угнать их с собой.
Но нам было сообщено, что они ушли. Как иначе можно было
бы узнать все подробности страшного происшествия -- убийство
моей матери, похищение моей бедной сестры? Как могли бы узнать
обо всем этом, если бы индейцы были еще здесь?
Может быть, они удалились на время, а потом вернулись,
чтобы забрать добычу и поджечь дом? На мгновение эта мысль
мелькнула в моей голове.
Но она не заставила меня замедлить бег коня, я и не думал
о том, чтобы натянуть поводья. Правая рука была у меня тоже
занята -- я крепко сжимал обеими руками заряженное ружье.
Меня охватила жажда мести. Я готов был ринуться в толпу
дикарей и погибнуть в борьбе с ними. Я был не одинок: мой
чернокожий слуга мчался за мной по пятам. За моей спиной
раздавался топот его коня.
Мы подскакали к дымящимся развалинам. Здесь я убедился в
своей ошибке. Меня окружили не индейцы, не враги, а друзья. Они
встретили нас зловещим, сочувственным молчанием.
Я сошел с лошади. Все собрались вокруг меня, обмениваясь
многозначительными взглядами. Никто не произнес ни слова. Всем
было ясно, что рассказы излишни.
Я заговорил первым. Хриплым, еле слышным голосом я
спросил: "Где?"
Вопрос мой сразу был понят -- его ожидали. Один из соседей
взял меня за руку и осторожно повел за собой мимо затухающего
пожарища. Я машинально шел с ним рядом. Он молча указал мне на
водоем. Здесь собралась еще более густая толпа. Люди стояли
полукругом спиной ко мне и смотрели в одну точку. Я понял, что
она лежала там.
При нашем приближении все молча расступились. Мой
проводник провел меня через толпу. Я увидел тело матери. Рядом
с ней лежали трупы дяди и нескольких негров -- преданных слуг,
отдавших жизнь за своих господина и госпожу.
Несчастную мать застрелили... Искололи ножом...
Скальпировали... Обезобразили ее лицо...
Хотя я и был подготовлен к самому страшному, но я не мог
вынести этого ужасного зрелища.
Бедная мама! Никогда больше эти остекленевшие глаза не
улыбнутся мне... Никогда больше не услышу я слов нежности или
упрека из этих бледных уст...
Я больше не мог сдерживать свои чувства. Рыдания душили
меня. Я бросился на землю, обнял мать и целовал холодные, немые
губы той, которая дала мне жизнь.
Горе мое не знало пределов. Воспоминание о холодности
матери и особенно о том, как мы с ней расстались, еще больше
увеличивало мои страдания. Если бы мы простились так же, как в
прошлые годы, мне было бы легче переносить свое горе. Но нет,
ее последние слова, обращенные ко мне, дышали упреком, почти
гневом, и эти воспоминания наполняли мое сердце неизъяснимой
горечью. Я отдал бы все на свете, лишь бы она могла узнать, что
я помню о ней одно только светлое, радостное и хорошее. Я отдал
бы все на свете, лишь бы она могла услышать одно только слово,
знать, с какою радостью я простил бы ее...
Моя несчастная мать! Я не помнил ничего дурного. Ее
недостатки были так незначительны. Единственной ее слабостью
было тщеславие, что, впрочем, характерно для всех людей ее
круга. Но теперь я не помнил этого. Я помнил только ее
многочисленные достоинства, помнил, что она -- моя мать. Только
теперь я понял, как я ее любил!
Но было некогда предаваться отчаянию. Где искать сестру? Я
вскочил на ноги и в волнении начал расспрашивать всех, кто
стоял кругом. Люди знаками указали мне на лес. Я понял: ее
похитили индейцы.
До сих пор я не питал враждебных чувств к краснокожим.
Напротив, я, скорее, стоял на их стороне и даже испытывал к ним
что-то похожее на дружбу. Я знал, как несправедливо к ним
относились белые, и все, что индейцы претерпели от них. Я знал,
что в конце концов индейцы будут побеждены и им придется
покориться, и, вспоминая об их бедствиях, испытывал к ним
жалость.
Но эти чувства сменились теперь совершенно другими. Облик
убитой матери вызвал в моей душе мгновенный переворот. Симпатия
к индейцам превратилась в острую ненависть. Кровь матери
взывала к отмщению, и я поклялся отомстить.
Я был не одинок. Старый Хикмэн, его товарищ Уэзерфорд,
также охотник, и человек пятьдесят соседей обещали мне свою
помощь и поддержку.
Больше всех мысль о возмездии волновала Черного Джека. Его
тоже постигло горе: Виолу не могли нигде найти -- очевидно, ее
увели вместе с остальными слугами. Многие из них, может быть,
ушли даже добровольно. Но, во всяком случае, никого из слуг не
осталось. Плантация и ее население были уничтожены. Я
превратился в бездомного сироту. У меня не было ни матери, ни
крова.
Но не стоило терять время на бесполезные жалобы и
сетования, нужно было немедленно приступить к действиям.
Явились вооруженные соседи, и уже через несколько минут была
организована погоня.
Мне и моим спутникам достали свежих лошадей. Наскоро
закусив чем попало, мы пустились отыскивать следы индейцев. Эти
следы было нетрудно обнаружить, так как дикари ехали верхом.
Они переплыли через реку на индейскую сторону, немного выше по
течению. Без колебания мы последовали за ними.
Я прекрасно помнил это место. Именно здесь я переправлялся
через реку два месяца назад, выслеживая Оцеолу. Это была та
самая тропинка, которую избрал тогда Оцеола... Я с горечью
задумался. Было все труднее различать следы, и мы двигались
вперед все медленнее и медленнее. Возникали естественные
вопросы: видел ли кто-нибудь дикарей? К какому племени они
принадлежат? Кто был их вождь?
Двое добровольцев из нашего отряда, спрятавшись около
дороги, видели, как индейцы проскакали мимо них, увозя с собой
пленниц -- мою сестру Виолу и других девушек с плантации.
Индейцы сидели на лошадях и крепко держали пленниц. Негры шли
пешком. Они не были связаны и, казалось, шли добровольно.
Индейцы принадлежали к племени Красные Палки, и ими
предводительствовал Оцеола.
Трудно даже описать впечатление, произведенное на меня
этими словами. Они причинили мне острую боль. Я все время
сомневался в справедливости этого свидетельства. Я решил не
верить ему, пока сам не добуду неопровержимых доказательств.
что они и не думали сдаваться.
-- Почему мы должны покориться? -- с удивлением спросил
негр. -- Мы не побеждены. Мы побеждаем вас в каждой битве. Мы
разбили ваших солдат -- один, два, три раза. Мы разбили вас.
Черт возьми, мы тоже умеем хорошо убивать вас! Почему же мы
должны покориться? Мы пришли предложить свои условия, а не
выслушивать ваши.
-- То, что произошло до сих пор, еще не решает дело, --
ответил офицер. -- Мы, во всяком случае, сильнее вас, и в конце
концов мы вас одолеем.
И снова два вождя одновременно воскликнули:
-- Куури!
-- Не ошибаетесь ли вы, белые, насчет наших сил? Мы не так
слабы, как вы думаете. Нет, черт возьми!
Негр вопросительно взглянул на своих товарищей, и те
кивком изъявили согласие. Тогда Оцеола, взявший теперь на себя
главную роль, обернулся к лесу и издал какой-то особый
пронзительный звук.
Не успело эхо от его голоса замереть в воздухе, как
вечнозеленые кусты зашелестели и задрожали. Из лесу выступили
ряды смуглых индейских воинов. Они выступили вперед и
построились в боевой порядок, так что мы легко могли их
сосчитать.
-- Сочтите наших воинов, -- воскликнул Оцеола
торжественным тоном, -- и вы узнаете, сколько у вас врагов!
При этом ироническая усмешка мелькнула у него на губах.
Несколько секунд он стоял молча и смотрел на нас.
-- Ну, как вам кажется? Эти молодые воины -- а их здесь
полторы тысячи, -- разве они выглядят изможденными и покорными?
-- продолжал молодой вождь. -- Нет, они готовы воевать до тех
пор, пока кровь последнего из них не впитается в родную землю!
Если им суждено погибнуть, то они хотят погибнуть здесь, во
Флориде, где они родились, где похоронены их отцы. Мы взялись
за оружие потому, что вы надругались над нами и замыслили
изгнать нас отсюда. За ваши притеснения мы уже отомстили. Мы
убили многих ваших солдат и считаем, что мы этим удовлетворены.
Мы не хотим больше убивать, но и переселяться тоже не хотим. Мы
никогда не изменим своего решения! Мы сделали вам честное
предложение. Примите его, и война сейчас же окончится.
Отвергните его -- и снова польется кровь. Клянусь Великим
Духом, прольются реки крови! Красные столбы войны у наших жилищ
снова и снова будут окрашены кровью бледнолицых врагов. Мир или
война -- выбирайте сами!
Окончив свою речь, Оцеола сделал знак рукой смуглым
воинам, стоявшим у леса. И они исчезли молча, почти
таинственно, так же мгновенно, как и появились.
Мы уже собирались выдвинуть некоторые возражения на
пламенную речь молодого вождя, как вдруг издали раздались
выстрелы и крики. Они доносились с той стороны, где
расположились индейцы, и, хотя были едва слышны из-за дальности
расстояния, ясно говорили о том, что началось наступление.
-- Ага! Нечестная игра! Измена! -- воскликнули вожди. --
Бледнолицые лжецы! Вы пожалеете об этом предательстве! -- И все
трое, не теряя времени на дальнейшие разговоры, бросились в лес
к своим воинам.
Мы вернулись в лагерь, где все тоже слышали выстрелы и
решили, что бригада Клинча напала на передовые посты индейцев.
Солдаты уже построились в боевой порядок и были готовы
выступить. Через несколько минут был дан сигнал, и отряд
двинулся вдоль берега реки.
Солдаты с нетерпением ожидали битвы. Проведя столько дней
в позорном бездействии, изнуренные голодом и удрученные
бесславным поражением, они видели перед собой удобный случай
восстановить свою воинскую честь и жаждали наказать свирепого
врага. Теперь, когда один наш отряд находился в тылу у индейцев
(так заранее было условлено между генералами), а другой
двигался на них прямо, как же могли индейцы избегнуть гибели?
Они вынуждены сражаться и будут разбиты.
Так думали все -- и офицеры и солдаты. Сам
главнокомандующий был в отменном настроении. Его стратегический
план удался полностью: неприятель был окружен, его заманили в
ловушку. Генералу предстоит великая победа. Его ждут целые горы
лавровых венков.
Мы шли вперед. До нас доносились звуки выстрелов, теперь
уже одиночных. Знакомого индейского военного клича не было
слышно. Мы бросились в атаку и ворвались на холмы, окружавшие
водоем, но и в тенистых чащах мы не обнаружили противника.
По-видимому, индейцы все еще находились между нами и прибывшим
подкреплением. Неужели им удалось ускользнуть?
Нет... Вот они на другой стороне луга... Показались из
леса и идут к нам навстречу. Они хотят сражаться с нами...
Вот...
Однако эти синие мундиры и белые пояса, эти каски и сабли
-- это не индейцы! Это не враги -- это солдаты из бригады
Клинча!
К счастью, мы вовремя узнали их А иначе мы могли бы в
схватке уничтожить друг друга.
Два отряда сошлись вместе и после короткого совещания
между генералами приступили к поискам неприятеля.
На это были потеряны долгие часы, но мы не нашли ни одного
индейца.
Оцеола совершил неслыханный в анналах военной истории
стратегический маневр: он провел полторы тысячи воинов между
двумя отрядами, численный состав которых был равен его войскам
и которые обстреливали его продольным огнем, и не оставил ни
одного убитого. Да что там! Не оставил даже никакого следа
своего отступления! Индейское войско, так недавно стоявшее
перед нами в полном боевом порядке, сразу разбилось на тысячу
частей и растаяло как бы по волшебству.
Враг исчез неизвестно куда, и разочарованным генералам
снова пришлось увести свои войска в форт Кинг.
Исчезновение индейского войска было, само собой
разумеется, объявлено "победой". Эта победа, однако, прикончила
бедного старого Гейнса -- по крайней мере, его военную славу.
После этого он с радостью отказался от поста, которого раньше
так добивался.
Теперь главнокомандующим был назначен уже третий генерал.
Этот офицер -- фамилия его была Скотт -- пользовался
большей известностью, чем его предшественники. Удачная рана,
полученная в прежних войнах с Англией, высокий чин, изрядная
доза политического фиглярства, а главным образом весьма вольный
перевод французской "Системы тактики", за автора которого он
выдавал себя, -- все это создало генералу Скотту известность в
глазах американского общественного мнения на протяжении
двадцати лет(77).
Творец такой системы военного маневрирования не мог не
быть великим полководцем -- так рассуждали его
соотечественники.
От нового генерала ждали чудес, и он дал народу щедрые и
торжественные обещания. Он поступит с индейцами иначе, чем его
предшественники, и скоро закончит эту ненавистную войну -- так
полагали военные.
Все радовались этому назначению, причем приготовления к
походу осуществлялись в гораздо более широких масштабах, чем
при двух предшественниках Скотта. Число солдат было удвоено,
даже утроено, заготовлены были огромные запасы провианта. Все
ожидали того момента, когда великий полководец соизволит
принять на себя командование.
Наконец он прибыл, и армия выступила в поход. Я не буду
останавливаться на подробностях этой кампании, они не
представляют особого интереса. Вся кампания состояла лишь из
утомительных переходов, которые производились с пышностью и
правильностью военного парада. Армия была разделена на три
отряда, торжественно именуемые: "правое крыло", "левое крыло" и
"центр". Все три отряда из фортов Кинг, Брук и Сент-Джонс
должны были одновременно направиться к Уитлакутчи -- все к тому
же "роковому гнезду" -- и подойти к окраине болот и лагун.
Предполагалось, что каждое подразделение даст по одному
выстрелу из небольших орудий как условный сигнал другим
отрядам. Затем все три соединения по радиусам должны были
двинуться в наступление к центру укрепленных позиций семинолов.
Этот нелепый маневр был выполнен и, как и следовало ожидать,
закончился полной неудачей. Никто даже и в глаза не видел
индейцев. Были найдены следы их стоянок, и больше ничего.
Хитрые воины услышали сигналы и прекрасно поняли их значение.
Имея такие сведения о расположении врага, они могли без особых
затруднений отступить, проскользнув между правым и левым
крылом.
Может быть, самым необычайным и вместе с тем самым важным
событием кампании Скотта был случай, чуть не стоивший мне
жизни. О нем, может быть, и не следует рассказывать подробно,
но он заслуживает упоминания, как любопытный пример "покинутого
отряда".
Наш великий полководец, наступая на "гнездо" семинолов,
вздумал оставить "наблюдательный пост" на берегу реки Амазуры.
Он состоял из сорока добровольцев из поселка Суони и нескольких
офицеров. В их числе находился и я.
Нам было приказано закрепиться на месте и не трогаться до
тех пор, пока нас не сменят. Когда это произойдет, весьма
смутно представлял себе даже наш начальник. Отдав этот приказ,
генерал во главе центрального отряда удалился, предоставив нас
своей собственной судьбе.
Мы очень хорошо понимали всю опасность своего положения,
поэтому мы постарались прежде всего устроиться наилучшим
образом. Нарубили деревьев, построили укрепления, выкопали
колодец и окружили все это оградой.
К счастью для нас, прошла целая неделя, прежде чем
неприятель обнаружил наши укрепления. Иначе ни один из нас не
остался бы в живых. Индейцы, вероятно, следовали за центральным
отрядом и таким образом на некоторое время ушли из этой
местности. Однако на шестой день противник вновь появился и
предложил нам сдаться. Мы отказались и беспрерывно отбивали
атаки в продолжение пятидесяти дней. Многие из наших солдат
были убиты и ранены. Убит был доблестный начальник нашего
смелого отряда Холломэн. Он был сражен пулей, пролетевшей через
щель в ограде.
Запасов продовольствия нам было оставлено на две недели, а
пришлось продержаться целых семь! Тридцать дней мы питались
сырыми зернами, водой и желудями, которые нам удавалось собрать
с деревьев, росших внутри нашего укрепления.
Таким образом, мы выстояли пятьдесят дней, и никто не
явился сменить нас. За все время этой страшной осады наши
глаза, зорко всматривавшиеся в даль, не увидели за оградой ни
одного белого, мы не услышали ни одного английского слова. Мы
решили, что нас бросили -- забыли! Так оно в действительности и
было. Генерал Скотт, торопясь убраться прочь из Флориды, забыл
сменить людей, стоявших на "наблюдательном посту". А другие
решили, что нечего и пытаться спасти нас, ибо мы наверняка
давно погибли.
Нам грозила голодная смерть. Но наконец храброму старому
охотнику Хикмэну удалось прорваться сквозь линию осады и
сообщить о нашем положении "друзьям". Его рассказ вызвал
большое волнение, и, чтобы вызволить нас, направили воинскую
часть, которой удалось рассеять противника и освободить нас из
нашей тюрьмы.
Так окончилась кампания Скотта, а вместе с тем и его
военная карьера во Флориде. Все его действия были крайне
нелепы. Скотт избежал насмешек и позора лишь благодаря тому,
что его быстро отозвали. Это была для него счастливая
случайность. Как раз в это время вспыхнула другая война с
индейцами -- на юго-западе, и генерал получил приказание
принять начальство над тамошними войсками. Это позволило ему
вовремя убраться из Флориды. Обескураженный и пристыженный,
генерал рад был такому удобному предлогу, чтобы покинуть Страну
Цветов.
Таким образом, у американских генералов осталось самое
мрачное воспоминание о Флориде. Не менее семи генералов были
разбиты поочередно в ходе индейской войны семинолами и их
хитрыми вождями. Но я не стану рассказывать об их неудачах и
ошибках. После отъезда генерала Скотта я расстался с главным
отрядом войск и отныне принимал участие только в небольших
сражениях второстепенных отрядов. Это были более романтические
эпизоды военной жизни. Здесь я расстаюсь с ролью летописца
больших исторических событий.
Мы спаслись из укрепления на лодках, проехав вниз по реке
до ее устья, а оттуда морем в Сент-Маркс. После этого
добровольцы разбрелись по домам, так как срок их службы истек.
Они уходили так же, как вербовались: поодиночке или группами.
Одна из таких групп состояла из старого охотника Хикмэна, его
товарищей, меня и моего верного оруженосца.
Черный Джек был уже не такой, как раньше. С ним произошла
разительная перемена: скулы обозначились резче, щеки впали,
глаза ввалились, а спутанные курчавые волосы торчали у висков
густыми лохматыми клочьями. Кожа его утратила свой великолепный
черный блеск, на ней появились морщины.
Бедняга питался все это время очень плохо. Три недели
голодовки изменили его внешность до неузнаваемости.
Однако голод почти не повлиял на его настроение. Он
по-прежнему был весел и жизнерадостен, а иногда ему даже
удавалось развеселить и меня. Грызя кукурузные початки или
запивая водой из тыквы сухой маис, он часто вслух мечтал о тех
вкусных блюдах -- маисовой каше и свинине, -- которыми станет
лакомиться, когда судьбе угодно будет вернуть его на родную
плантацию. Эта утешительная перспектива будущего блаженства
помогала ему легче переносить страшные минуты настоящего, ибо в
предвкушении счастья есть своя радость. Когда же мы оказались
на свободе и пустились в обратный путь, Джек уже не мог
сдержать свое ликование. Он без устали болтал, с его лица не
сходила радостная улыбка, а белые зубы ослепительно сверкали.
Даже кожа его, казалось, снова обрела свой прежний маслянистый
блеск.
В течение всего утомительного пути негр поистине был душой
нашего отряда. Его веселые шутки расшевелили даже сдержанного
старого охотника, который по временам разражался взрывами
громкого смеха. Что касается меня, то я только делал вид, что я
так же весел, как и мои спутники. Душу мою томила печаль,
которую даже сам я не мог понять.
Все должно было быть совершенно иначе. Мне надо бы
радоваться возвращению домой, возможности увидеть тех, кто мне
дорог, но все складывалось как-то по-другому...
После освобождения из осады я почувствовал себя веселее,
но это была лишь естественная реакция на спасение от почти
верной гибели. Радость моя быстро угасла, и теперь, когда я
приближался к родному дому, душу мою окутали темные тени. Меня
мучило предчувствие, что дома не все благополучно. Я не мог
отдать себе отчета в этих чувствах, ибо не получал еще никаких
дурных известий. Вообще уже почти два месяца я ничего не слышал
о доме. Во время долгой осады мы были полностью отрезаны от
внешнего мира. До нас дошли лишь неясные слухи о событиях в
селении Суони. Мы возвращались домой, ничего не зная о том, что
случилось в наше отсутствие.
Сама по себе неизвестность могла вызвать неуверенность,
сомнения, даже опасения. Но не только поэтому мной овладели
мрачные предчувствия. Нашлась и другая причина. Может быть, это
было воспоминание о моем внезапном отъезде, о том
неопределенном состоянии неустроенности, в котором я оставил
дела семьи. Сцена прощания, запечатлевшаяся в моей памяти,
воспоминания о Ринггольде, о злобном замысле этого коварного
негодяя -- все это, вместе взятое, порождало предчувствия,
терзавшие меня.
Два месяца -- большой срок. Много событий может произойти
за это время, даже в узком семейном кругу. Уже давно было
официально сообщено, что я погиб от руки индейцев, и, насколько
мне было известно, мои домашние поверили, что меня нет на
свете. Это известие могло повлечь за собой страшные
последствия. Была ли сестра верна данному слову, так
торжественно произнесенному в час разлуки? Найду ли я,
вернувшись домой, по-прежнему любящую сестру, все еще одинокую
и свободную? Или она уступила материнским увещаниям и стала
женой этого подлого негодяя? Неудивительно, что мне было не до
веселья.
Товарищи обратили внимание на мое мрачное настроение и
хоть грубовато, но добродушно старались меня развеселить.
Однако это им не удалось. Свинцовая тяжесть лежала у меня на
сердце. Мне почему-то казалось, что дома не все благополучно.
Увы, предчувствие не обмануло меня. Случилось нечто худшее, чем
все то, чего я опасался. Новость, которую я услышал, не была
известием о свадьбе сестры. Я узнал о смерти матери и, что еще
страшнее, ничего не мог узнать о дальнейшей судьбе Виргинии.
На пути домой меня встретил посланец из дому, который и
сообщил мне эту ужасную весть.
Индейцы напали на поселок, или, скорее, на мою собственную
плантацию, ибо они ограничились только ею. Мать и дядя пали под
ударами их ножей. А сестра, сестра? Ее похитили!
Дальше я не стал слушать, я вонзил шпоры в бока измученной
лошади и галопом помчался вперед, как человек, внезапно
охваченный безумием.
Мой бешено мчавшийся конь вскоре вынес меня к границе
нашей плантации; не останавливаясь и не давая ему передохнуть,
я поскакал по лесной тропинке прямо к дому. Иногда на моем пути
встречались загородки для скота, но умный конь легко
преодолевал их, и мы мчались дальше.
Я встретил соседа, белого, идущего от дома. Он хотел было
заговорить со мной -- конечно, о катастрофе, -- но я не
остановился. Я уже слышал достаточно, мне оставалось теперь
только увидеть все своими собственными глазами.
Мне был знаком каждый поворот тропинки, и я знал, откуда
можно увидеть дом.
Я доскакал до этого места и взглянул. Боже милосердный!
Дома не было! Ошеломленный, я остановил лошадь и напряженно
всматривался в раскинувшийся передо мной ландшафт. Напрасно --
дома не было! Неужели я сбился с дороги? Но нет, вот огромное
тюльпановое дерево в конце тропинки. Дальше саванна, маисовые и
индиговые плантации, еще дальше -- поросшие лесом холмы вокруг
бассейна, а дальше... дальше я уже не различал знакомых
предметов.
Вся природа, казалось, изменилась. Приветливый дом с
белыми стенами и зелеными ставнями исчез. Веранда, служебные
постройки, хижины негров, даже изгородь -- все исчезло! С того
места, где они когда-то находились, поднимались густые клубы
дыма и окутывали солнце, превращая его в багровый диск. Небо
как бы нахмурилось при моем появлении.
После всего слышанного мне нетрудно было понять, что это
значило. Сердце мое сжалось от боли и горестного изумления.
Больше страдать я уже был не в силах.
Пришпорив коня, я поскакал через поля к месту разрушения.
Я увидел бродивших среди дыма людей -- мне показалось, что
их было около сотни. В их движениях не чувствовалось особого
волнения: они или спокойно расхаживали, или сидели, развалясь,
как равнодушные зрители. Никто и не пытался тушить пожар.
Подъехав, я увидел языки пламени, смешавшиеся с дымом. Вокруг
гарцевали всадники, стараясь поймать лошадей и коров,
вырвавшихся из пылающей ограды. Вначале я не мог различить, кто
были эти всадники.
Посланный сообщил, что разгром усадьбы произошел только
что -- сегодня на рассвете. Это все, что я успел услышать,
когда ринулся вперед.
Было еще рано, со времени восхода солнца прошло не больше
часа. Мы двигались вперед ночью, чтобы избежать дневной жары.
Неужели варвары еще там? Неужели это индейцы? В зловещем
огненном свете, в клубах дыма они гонялись за лошадьми и
коровами, вероятно желая угнать их с собой.
Но нам было сообщено, что они ушли. Как иначе можно было
бы узнать все подробности страшного происшествия -- убийство
моей матери, похищение моей бедной сестры? Как могли бы узнать
обо всем этом, если бы индейцы были еще здесь?
Может быть, они удалились на время, а потом вернулись,
чтобы забрать добычу и поджечь дом? На мгновение эта мысль
мелькнула в моей голове.
Но она не заставила меня замедлить бег коня, я и не думал
о том, чтобы натянуть поводья. Правая рука была у меня тоже
занята -- я крепко сжимал обеими руками заряженное ружье.
Меня охватила жажда мести. Я готов был ринуться в толпу
дикарей и погибнуть в борьбе с ними. Я был не одинок: мой
чернокожий слуга мчался за мной по пятам. За моей спиной
раздавался топот его коня.
Мы подскакали к дымящимся развалинам. Здесь я убедился в
своей ошибке. Меня окружили не индейцы, не враги, а друзья. Они
встретили нас зловещим, сочувственным молчанием.
Я сошел с лошади. Все собрались вокруг меня, обмениваясь
многозначительными взглядами. Никто не произнес ни слова. Всем
было ясно, что рассказы излишни.
Я заговорил первым. Хриплым, еле слышным голосом я
спросил: "Где?"
Вопрос мой сразу был понят -- его ожидали. Один из соседей
взял меня за руку и осторожно повел за собой мимо затухающего
пожарища. Я машинально шел с ним рядом. Он молча указал мне на
водоем. Здесь собралась еще более густая толпа. Люди стояли
полукругом спиной ко мне и смотрели в одну точку. Я понял, что
она лежала там.
При нашем приближении все молча расступились. Мой
проводник провел меня через толпу. Я увидел тело матери. Рядом
с ней лежали трупы дяди и нескольких негров -- преданных слуг,
отдавших жизнь за своих господина и госпожу.
Несчастную мать застрелили... Искололи ножом...
Скальпировали... Обезобразили ее лицо...
Хотя я и был подготовлен к самому страшному, но я не мог
вынести этого ужасного зрелища.
Бедная мама! Никогда больше эти остекленевшие глаза не
улыбнутся мне... Никогда больше не услышу я слов нежности или
упрека из этих бледных уст...
Я больше не мог сдерживать свои чувства. Рыдания душили
меня. Я бросился на землю, обнял мать и целовал холодные, немые
губы той, которая дала мне жизнь.
Горе мое не знало пределов. Воспоминание о холодности
матери и особенно о том, как мы с ней расстались, еще больше
увеличивало мои страдания. Если бы мы простились так же, как в
прошлые годы, мне было бы легче переносить свое горе. Но нет,
ее последние слова, обращенные ко мне, дышали упреком, почти
гневом, и эти воспоминания наполняли мое сердце неизъяснимой
горечью. Я отдал бы все на свете, лишь бы она могла узнать, что
я помню о ней одно только светлое, радостное и хорошее. Я отдал
бы все на свете, лишь бы она могла услышать одно только слово,
знать, с какою радостью я простил бы ее...
Моя несчастная мать! Я не помнил ничего дурного. Ее
недостатки были так незначительны. Единственной ее слабостью
было тщеславие, что, впрочем, характерно для всех людей ее
круга. Но теперь я не помнил этого. Я помнил только ее
многочисленные достоинства, помнил, что она -- моя мать. Только
теперь я понял, как я ее любил!
Но было некогда предаваться отчаянию. Где искать сестру? Я
вскочил на ноги и в волнении начал расспрашивать всех, кто
стоял кругом. Люди знаками указали мне на лес. Я понял: ее
похитили индейцы.
До сих пор я не питал враждебных чувств к краснокожим.
Напротив, я, скорее, стоял на их стороне и даже испытывал к ним
что-то похожее на дружбу. Я знал, как несправедливо к ним
относились белые, и все, что индейцы претерпели от них. Я знал,
что в конце концов индейцы будут побеждены и им придется
покориться, и, вспоминая об их бедствиях, испытывал к ним
жалость.
Но эти чувства сменились теперь совершенно другими. Облик
убитой матери вызвал в моей душе мгновенный переворот. Симпатия
к индейцам превратилась в острую ненависть. Кровь матери
взывала к отмщению, и я поклялся отомстить.
Я был не одинок. Старый Хикмэн, его товарищ Уэзерфорд,
также охотник, и человек пятьдесят соседей обещали мне свою
помощь и поддержку.
Больше всех мысль о возмездии волновала Черного Джека. Его
тоже постигло горе: Виолу не могли нигде найти -- очевидно, ее
увели вместе с остальными слугами. Многие из них, может быть,
ушли даже добровольно. Но, во всяком случае, никого из слуг не
осталось. Плантация и ее население были уничтожены. Я
превратился в бездомного сироту. У меня не было ни матери, ни
крова.
Но не стоило терять время на бесполезные жалобы и
сетования, нужно было немедленно приступить к действиям.
Явились вооруженные соседи, и уже через несколько минут была
организована погоня.
Мне и моим спутникам достали свежих лошадей. Наскоро
закусив чем попало, мы пустились отыскивать следы индейцев. Эти
следы было нетрудно обнаружить, так как дикари ехали верхом.
Они переплыли через реку на индейскую сторону, немного выше по
течению. Без колебания мы последовали за ними.
Я прекрасно помнил это место. Именно здесь я переправлялся
через реку два месяца назад, выслеживая Оцеолу. Это была та
самая тропинка, которую избрал тогда Оцеола... Я с горечью
задумался. Было все труднее различать следы, и мы двигались
вперед все медленнее и медленнее. Возникали естественные
вопросы: видел ли кто-нибудь дикарей? К какому племени они
принадлежат? Кто был их вождь?
Двое добровольцев из нашего отряда, спрятавшись около
дороги, видели, как индейцы проскакали мимо них, увозя с собой
пленниц -- мою сестру Виолу и других девушек с плантации.
Индейцы сидели на лошадях и крепко держали пленниц. Негры шли
пешком. Они не были связаны и, казалось, шли добровольно.
Индейцы принадлежали к племени Красные Палки, и ими
предводительствовал Оцеола.
Трудно даже описать впечатление, произведенное на меня
этими словами. Они причинили мне острую боль. Я все время
сомневался в справедливости этого свидетельства. Я решил не
верить ему, пока сам не добуду неопровержимых доказательств.