Страница:
Оцеола! Нет, он не мог совершить подобную гнусность! Не мог!
Очевидцы, должно быть, ошиблись. Они видели индейцев еще до
рассвета, темнота могла обмануть их. В последнее время все, что
совершали индейцы -- каждый налет, каждый грабеж, -- все
приписывалось Оцеоле. Оцеола был везде. Нет, он не мог быть
здесь!
Но кто же были эти два свидетеля? Я с удивлением узнал их
имена: Спенс и Уильямс. Еще с большим изумлением узнал я, что
они также присоединились к тем, кто вместе со мной отправился в
погоню за индейцами. Но еще более странным казалось мне
отсутствие Аренса Ринггольда. Он был на пожаре и, как
рассказывали мне, громче всех орал и грозил, что отомстит. Но
теперь он скрылся. Во всяком случае, он не примкнул к отряду,
преследовавшему индейцев.
Я подозвал Уильямса и Спенса и стал их подробно
расспрашивать. Они подтвердили свое показание. Они признались,
что видели индейцев, возвращавшихся после кровавой резни, в
темноте ночи. Они не могли утверждать с уверенностью, были ли
это воины из племени Красные Палки или из племени Длинное
Болото. Им показалось, что это были Красные Палки. Что касается
вождя, то сомнений не было: их вел сам Оцеола. Они узнали его
по трем страусовым перьям в головном уборе, которые отличали
его от других воинов.
Свидетели говорили убедительно. Что за смысл был им
обманывать меня? Не все ли им равно, кто был вождем
разбойничьей шайки убийц -- Оцеола, Коа-хаджо или даже сам
Онопа? Их слова привели меня к убеждению, которое подкрепили и
другие обстоятельства, к глубокому горестному убеждению: убийца
моей матери, который сжег мой дом и увел сестру в жестокий
плен, -- не кто иной, как Оцеола!
Чувство прежней дружбы мгновенно умерло во мне. Отныне мое
сердце пылало враждой и ненавистью к тому, кого я некогда так
нежно любил, кем так искренне восхищался...
Однако, вдумываясь в это кровавое дело, я обратил внимание
на некоторые обстоятельства, показавшиеся мне таинственными и
странными. В первый момент я был настолько потрясен, что эти
обстоятельства как-то ускользнули от моего внимания. Я не
находил ничего удивительного в том, что во время жестокого
набега мать моя была убита, а сестра увезена в плен. Индейцы не
удовлетворились кровопролитием, а сожгли всю плантацию. Это
была обычная месть "бледнолицым" за все перенесенные бедствия и
несправедливости. Такие вещи происходили везде, почти каждый
день. Почему бы им не произойти и на берегах Суони, как и в
других местах Флориды? Пожалуй, скорее следовало удивляться,
что наша усадьба так долго оставалась нетронутой. Другие
плантации, находившиеся гораздо дальше от укрепленных пунктов
семинолов, уже подвергались подобным ужасным набегам. Почему же
наша плантация должна была избежать общей участи? Эта
"неуязвимость", однако, была замечена жителями нашей плантации,
и они успокоились в ложном сознании собственной безопасности.
Объясняли это так: главные силы индейцев были отвлечены в
другие районы, где они наблюдали за движением разделенной на
три части армии генерала Скотта. А так как наша плантация была
укрепленным пунктом, то, конечно, небольшие отряды индейцев не
дерзали напасть на нее.
Но Скотт ушел, его войска отступили в форты, на летние
квартиры. Обычно во Флориде военные действия ведутся зимой. А
индейцы, для которых все времена года равны, были теперь
свободны и снова могли начать свои налеты и набеги на
пограничные плантации. Должно быть, поэтому индейцы так долго
не нападали на поселок Суони.
В первую минуту отчаяния такое объяснение показалось мне
вполне вероятным. Я и мои родственники просто оказались
жертвами общей волны возмездия со стороны индейцев.
Но когда я пришел в себя, другие обстоятельства приковали
мое внимание. Прежде всего, почему именно наша плантация в этом
районе подверглась нападению? Почему только наш дом был сожжен?
Почему только наша семья была истреблена? Эти вопросы,
естественно, поразили меня. Ведь на реке были и другие
плантации, также слабо защищенные, и другие семьи, относившиеся
к семинолам гораздо более враждебно. Но еще более загадочным
было вот что: плантация Ринггольдов лежала как раз на пути
индейских банд. Как показали следы, они обогнули ее, чтобы
достигнуть нашего дома. Оба Ринггольда -- Аренс и его отец --
были известны как самые жестокие враги индейцев, как люди,
самым грубым образом нарушавшие их права.
Почему же плантация Ринггольдов осталась нетронутой, а
наша была уничтожена? Ясно, что наша семья стала жертвой
особой, заранее обдуманной мести. Нет никакого сомнения, что
это именно так. Только местью и можно было объяснить эту тайну.
Но Пауэлл? Неужели это был он? Мой друг повинен в таком
варварском злодеянии? Возможно ли это? Нет! Никогда!
Несмотря на свидетельство двух отъявленных негодяев,
несмотря на то, что они видели его собственными глазами, мое
сердце отказывалось этому верить.
Какие мотивы могли быть у него для такого необычайного
убийства? Правда, моя мать не благоволила к нему, более того --
она оказалась неблагодарной. Я помнил это очень хорошо. И он
тоже мог помнить. Но его благородный характер, олицетворяющий в
моем представлении прекрасный героический идеал, не мог
унизиться до подобного злодеяния. Нет, нет и еще раз нет!
С другой стороны, почему же Пауэлл оставил в целости
усадьбу Ринггольдов, жилище Аренса Ринггольда -- своего
заклятого врага, одного из четырех человек, которых он поклялся
уничтожить? Это обстоятельство было самым невероятным.
Ринггольд находился дома, его можно было захватить во
время сна. Его черные сообщники вряд ли стали бы
сопротивляться. Во всяком случае, их сопротивление легко было
бы сломить.
Почему же ему была дарована жизнь? Почему его дом не
предали огню?
Новое известие, которое я получил в пути, породило новое
предположение. Мне сказали, что индейцы быстро отступили, так
как неожиданно появился патруль добровольцев, совершавший
объезд. Его внимание привлекла пылающая плантация. Полагали,
что именно это и спасло другие плантации, в том числе и
Ринггольда.
Такое объяснение казалось вероятным. По следам было видно,
что шайка разбойников была невелика, не больше пятидесяти
человек. Поэтому-то они и отступили.
Тогда все дело снова представало в ином свете. И снова
Оцеола оказывался в моих глазах виновником.
Может быть, я не постигал его индейской натуры, может
быть, в конце концов, он и был чудовищем, нанесшим столь
страшный удар.
Еще и еще раз я спрашивал себя: какая причина могла
вызвать такой поступок?
-- А, вот что! Сестра! Виргиния! Может быть, любовь...
страсть...
-- Индейцы! Индейцы! Индейцы!
Это восклицание, полное страшного значения, сразу прервало
мои размышления. Решив, что появились индейцы, я помчался
вперед. Но вдруг всадники бросили поводья и остановились.
Отбившиеся в сторону спешили вновь примкнуть к отряду. А те,
кто беспечно заехал вперед, быстро поскакали обратно. Именно
они-то и подняли тревогу. Некоторые из них все еще продолжали
кричать: "Индейцы, индейцы!"
-- Индейцы? -- спросил Хикмэн с недоверчивым видом. -- Где
вы увидели их?
-- Там! -- ответил один из всадников, прискакавших назад.
-- Вон в той роще. Весь лес кишит ими...
-- Пусть меня черти раздерут на куски, если я этому
поверю! -- возразил старый охотник, презрительно покачав
головой. -- Никогда индейцы не станут прятаться, особенно от
таких желторотых птенцов, как вы. Их всегда раньше услышишь,
чем увидишь.
-- Да мы и слышали, как они перекликались друг с другом.
-- Ба! -- воскликнул охотник. -- Вы бы вовсе не то
услышали, если бы индейцы действительно были там. Вы услышали
бы выстрелы из винтовок. Черт бы побрал ваших индейцев! Вы
слышали визг енота или свист пересмешника. Я знал, что вы до
смерти перепугаетесь первого попавшегося зверька, который
мелькнет перед вами... Ну, теперь стойте на месте, а я
посмотрю, в чем дело.
Сказав это, Хикмэн слез с лошади и накинул уздечку на
ветку.
-- Пойдем-ка, Джим Уэзерфорд, -- добавил он, обращаясь к
одному из своих товарищей-охотников. -- Посмотрим, кого там
увидели эти молодцы. Не приняли ли они пеньки за индейцев?
Молодой охотник уже спешился. Он и Хикмэн поставили
лошадей в безопасное место и с винтовками в руках молча вошли в
кусты. Остальные члены отряда, собравшись вместе и не слезая с
седел, ждали. Наше терпение не подверглось долгому испытанию.
Едва охотники скрылись из виду, как до нас донесся их громкий
хохот. Мы осмелели и приблизились. Там, где царило такое
веселье, не могло быть особенно опасно. Вскоре мы увидели их
обоих. Уэзерфорд, нагнувшись, рассматривал чьи-то следы, а
Хикмэн указывал рукой на качающиеся кусты. Мы взглянули туда и
увидели стадо полудикого рогатого скота. Испуганное нашим
появлением, оно, продираясь через чащу, обратилось в бегство.
-- Вот вам ваши индейцы! -- торжествующе воскликнул
охотник. -- Хороши дикари! Ха-ха-ха!
Все остальные тоже рассмеялись, за исключением виновников
этой ложной тревоги.
-- Я знал, что здесь нет никаких индейцев, -- продолжал
охотник на аллигаторов. -- Совсем не так они появляются! Вы их
слышите раньше, чем видите. И вот какой совет я дам тем зеленым
юнцам, которые не умеют отличить краснокожего от рыжей коровы:
те, кто поопытнее, пусть идут впереди. А остальные держитесь
вместе, не разбегайтесь, а то кое-кому придется уснуть сегодня
без волос на голове.
Все согласились с благоразумным советом Хикмэна. Мы
попросили старого охотника и Уэзерфорда возглавить движение
отряда. Остальные тесными рядами шли за ними.
Ясно было, что индейцы не могли намного опередить нас. Об
этом можно было судить по времени, когда они покинули усадьбу.
С момента моего приезда на плантацию мы не теряли времени даром
-- на наши сборы ушло не более десяти минут, так что, в общей
сложности, с момента их ухода и до начала нашей погони прошло
едва ли более часа. Передвигаться очень быстро они не могли,
так как за ними пешком шли негры. Это было видно по их широким
следам.
Вряд ли кто-нибудь из нас боялся индейцев. Все мы горели
жаждой мести, заглушавшей всякий страх. Кроме того, судя по
следам, индейцев было не так уж много -- человек пятьдесят. Без
сомнения, это были искусные и опытные воины, равные нам в
борьбе один на один. Но те, кто вызвался добровольно помогать
мне, тоже были люди настоящей закалки -- с твердым характером и
выдержкой. Это были самые лучшие люди в поселке, незаменимые
для такой цели. Никому даже и в голову не приходило вернуться:
все твердо решили идти вперед и найти убийц даже в самом сердце
индейской территории, в их собственном "гнезде".
Преданность этих людей вдохнула в меня новые силы. Я
поскакал вперед с более легким сердцем, чувствуя, что час
возмездия близок.
Однако моим желаниям не суждено было так скоро
осуществиться. Летя с быстротой, на которую только были
способны наши кони, мы мчались по следу целых десять миль, хотя
сначала предполагали, что настигнем индейцев уже на половине
этого пути.
Вероятно, индейцы сообразили, что за ними началась погоня.
И, подгоняемые страхом, они во весь опор неслись вперед. После
таких ужасных злодейств понятно было, что они ожидали
преследования. Но они ненамного опередили нас. Хотя солнце
сильно жгло, сок еще капал со сломанных ими ветвей, следы копыт
их лошадей были еще свежие. Так объяснили нам наши проводники.
Примятая трава еще была влажной от росы и стелилась по земле.
-- И получаса не прошло, как они тут проехали. Только
полчаса, черт их побери! -- воскликнул Хикмэн, после того как
он уже в двадцатый раз осмотрел следы. -- Никогда в жизни я не
видел, чтобы индейцы ехали так быстро! Они бегут, как стадо
испуганных быков... Вероятно, мерзавцы здорово вспотели. А
некоторые бездельники, как я полагаю, уже болтаются в седлах
под углом в сорок пять градусов...
Громкий взрыв смеха был ответом на это замечание нашего
проводника.
-- Не так громко, ребята, не так раскатисто! -- сказал он,
прерывая смех повелительным жестом. -- Клянусь Иерусалимом, они
услышат вас! А если так, некоторые из вас расстанутся со своими
скальпами еще до заката солнца. Ради спасения собственной шкуры
ведите себя тихо, как мышки. У них такой же острый слух, как у
наших волкодавов. Черт меня побери, если они больше чем на милю
впереди нас!
Он еще раз нагнулся к следу и повторил:
-- Будьте тихи, как опоссумы, и я обещаю вам, что не
пройдет и часа, как мы настигнем этих негодяев.
Повинуясь его приказу, мы ехали, стараясь соблюдать тишину
и держаться края дороги, поросшей травой, чтобы заглушить топот
копыт. Переговаривались только шепотом, да и то лишь в случае
крайней необходимости. Напряженно вглядываясь вперед, мы каждую
минуту ожидали увидеть перед собой бронзовые фигуры индейцев.
Так мы проехали около полумили. Враг не показывался, видны
были только его следы. Мелькнуло ясное небо, сиявшее голубизной
меж стволов. Это означало, что лес начал редеть. Многие из нас
обрадовались. Последние часы нам пришлось ехать по мрачному
лесу, переплетенному лианами и заваленному буреломом, так что
поневоле мы двигались очень медленно. Все надеялись, что теперь
дорога станет лучше и мы наконец увидим неприятеля. Но на
старых охотников, особенно на наших двух проводников, это
произвело совсем иное впечатление. Хикмэн сразу изъявил свое
полное неудовольствие.
-- Проклятая равнина! -- воскликнул он. -- Это саванна, и
притом огромная. Черт возьми, дело худо!
-- Почему? -- спросил я.
-- Очень просто! Если они проскочили через саванну, то,
наверно, оставили около леса одного или двух часовых. Теперь мы
уже не можем подъехать к ним незамеченными: нас будет так же
легко различить, как караван верблюдов. Что же из этого
следует? А вот что: если они заметят нас, то им легко будет
скрыться. Они рассеются во все стороны, и тогда ищи ветра в
поле!
-- Что же нам теперь делать?
-- Нам лучше держаться ближе к большому болоту. Вы
постойте здесь несколько минут, а мы с Джимом Уэзерфордом
подъедем к опушке леса и посмотрим, переехали ли они через
саванну. Если да, то и мы переберемся через нее, а потом снова
отыщем след. У нас нет другого выбора. Если они увидят, как мы
пересекаем саванну, мы можем показать им хвост и спокойно
поворачивать обратно.
Все согласились с этим и беспрекословно подчинились
приказу охотника за аллигаторами. Мы все хорошо знали,
насколько он опытен. Хикмэн и Уэзерфорд сошли с лошадей и стали
осторожно пробираться к деревьям на опушке леса.
Прошло довольно много времени, прежде чем они вернулись.
Кое-кто из нас уже начал выражать нетерпение. Послышались
разговоры о том, что, остановившись, мы только зря тратим время
и даем индейцам возможность уйти вперед еще дальше. Иные
предлагали продолжать погоню и, будь что будет, идти вперед
прямо по следу.
Как это ни согласовывалось с моими собственными чувствами,
как ни горел я желанием вступить в открытый бой с ненавистным
врагом, я знал, что при настоящих условиях погоня становилась
бессмысленной. Проводники были правы. Наконец охотники
вернулись и сообщили нам, что индейцы действительно пересекли
саванну и въехали в лес, который начинался за нею. Они еще не
успели скрыться, когда охотники дошли до опушки леса. Хикмэн
даже ухитрился заметить хвост лошади, исчезавшей за кустами. Но
зоркие следопыты выяснили еще один важный факт: дальше не было
никакого следа, по которому мы могли бы идти вперед.
Вступив в саванну, индейцы ехали, очевидно, врассыпную. Об
этом свидетельствовало множество следов, оставленных на траве
копытами лошадей. По выражению охотников, след "расщепился на
пятьдесят частей" и наконец совсем исчез в траве. Охотники
установили это, ползком пробираясь к высокой траве и замечая
отпечатки копыт. Оставался только один, очень странный след,
который привлек их внимание. Это был след человеческой босой
ноги. Поверхностный наблюдатель мог бы счесть его за отпечаток
ступни одного человека. Опытные же следопыты мгновенно
догадались, что это была уловка. След был широкий и
бесформенный, очень глубоко вдавленный в землю; вряд ли это мог
быть след одного человека. Длинная пятка, едва заметный подъем,
широкие отпечатки пальцев -- все это были знаки, которые
охотники сразу разгадали. Хикмэн тут же определил, что это был
след негра -- вернее, негров, которые прибегли к этой хитрости
по указанию того, кто их вел.
Эта неожиданная хитрость со стороны отступающих дикарей
нас и огорчила и удивила. В первую минуту мы решили, что дикари
перехитрили нас, что мы потеряли след врага и что нам не
суждено отомстить.
Одни стали говорить о бесполезности дальнейшего
преследования. Другие считали, что нужно вернуться. Пришлось
опять взывать к чувству ненависти, чтобы вновь разжечь жажду
мщения. В этот критический момент вмешался старый Хикмэн и,
оживив наши гаснущие надежды, поднял у всех настроение. Я
обрадовался, когда он заговорил.
-- Сегодня вечером, ребята, нам их не догнать... (Он взял
слово последним, когда все остальные уже высказались.) Засветло
нам нельзя перебраться через эту равнину. Она слишком велика. Я
бы лучше сделал крюк в двадцать миль, чем пересекать эту
проклятую саванну. Но ничего, ребята, не унывайте! Подождем
здесь до наступления темноты, а затем мы сможем тихонько
прокрасться через саванну. И если мы с Джимом Уэзерфордом не
найдем на другой стороне их следа, то, значит, я никогда в
жизни не едал мяса аллигаторов. Проклятые индейцы наверняка
раскинут свой лагерь где-нибудь под деревьями. Не видя нас, они
будут чувствовать себя в безопасности, как медведь у дупла с
медом. Вот тут-то мы и нагрянем на них!
Все согласились с предложением охотника. Оно было принято
как дальнейший план действий. Мы сошли с лошадей и стали
дожидаться заката солнца.
Мои страдания достигли наивысшего предела. Во время погони
волнение не давало мне возможности углубиться в размышления о
несчастье, которое обрушилось на меня. Мысль о скором возмездии
как бы заглушала скорбь, и самое движение действовало
успокоительно на мою взволнованную душу. Теперь же, когда
погоня была приостановлена, я мог на досуге предаться
воспоминаниям о событиях сегодняшнего утра, и горе с новой
силой овладело мной. Я видел вновь тело убитой матери, лежащей
с раскинутыми, как бы призывающими к отмщению руками. Я видел
свою сестру, бледную, в слезах, с разметавшимися волосами,
полную отчаяния.
Неудивительно, что, испытывая столь мучительное
нетерпение, я никак не мог дождаться заката солнца. Мне
казалось, что никогда еще огромный огненный шар не спускался к
горизонту так медленно. Бездействие терзало меня до безумия.
Диск солнца был кроваво-красным от густого тумана, который
висел над лесом. Небо казалось низким и грозным. Оно как бы
отражало мои собственные мысли и чувства.
Наконец наступили сумерки. Они продолжались недолго, как
обычно в южных широтах, хотя в этот вечер они казались мне
долгими и медлительными. За ними наступила полная тьма. Мы
снова вскочили в седла и поехали. И в движении мне как будто
стало легче.
Выбравшись из леса, мы поехали через саванну. Два охотника
вели нас по прямой линии. Двигаться по какому-нибудь из
многочисленных следов не было смысла, так как все они
расходились в разные стороны. Хикмэн предполагал, что все следы
в конце концов сойдутся в одном заранее условленном месте.
Поэтому нам годился любой след. Несомненно, он должен был
привести нас в индейский лагерь. Самое важное для нас в
настоящий момент было проехать равнину незамеченными.
Наступившая тьма благоприятствовала нам. Мы двигались вперед по
открытому пространству безмолвно, как призраки; ехали шагом,
чтобы не слышно было топота лошадей. Наши усталые кони плохо
слушались поводьев. Почва тоже благоприятствовала нам: это была
мягкая трава, по которой лошади шли бесшумно. Мы боялись
только, чтобы они не почуяли индейских коней и не вздумали
приветствовать их ржаньем.
К счастью, наши опасения не оправдались. Через полчаса в
полном молчании мы въехали под темные своды леса на другой
стороне саванны. Нас вряд ли могли заметить. Если индейцы и
оставили в арьергарде разведчиков, то темнота скрыла нас от их
взоров. Нас можно было бы обнаружить лишь в том случае, если бы
часовые стояли как раз в том месте, где мы въезжали в лес. Но
никаких следов индейцев не было, и мы решили, что за нами никто
не следит.
Мы шепотом поздравили друг друга и так же тихо попытались
обсудить дальнейший план действий. Мы собирались ехать дальше.
Надо было снова отыскать след индейцев, но раньше рассвета
этого нельзя было сделать. Мы, возможно, остались бы на месте
до утра, если бы не одно обстоятельство. Лошади очень страдали
от жажды, да и всадники были не в лучшем состоянии. Уже с
полудня мы не встречали воды, а нескольких часов, проведенных
под знойным небом Флориды, вполне достаточно, чтобы сделать
жажду невыносимой. В более прохладном климате можно провести
даже несколько дней без воды.
И лошади и люди очень страдали. Мы не могли ни заснуть, ни
просто отдохнуть. Необходимо было найти воду до того, как будет
привал. Мы страдали также и от голода, ибо для столь долгого
путешествия не запаслись провизией. Но муки голода переносить
было легче, на эту ночь мы могли обойтись одной водой. Поэтому
мы решили ехать вперед и найти воду во что бы то ни стало.
В этом затруднительном положении опыт наших двух
проводников оказал нам неоценимую услугу. Им уже приходилось
охотиться в саванне. Это было еще тогда, когда индейские
племена были в дружбе с нами и белые свободно могли разъезжать
по их территории. Охотники помнили, что где-то недалеко был
пруд, около которого они отдыхали. Несмотря на темноту, они
надеялись найти его.
Мы двинулись вперед цепью по одному в ряд, каждый вел за
собой свою лошадь. Только так можно было двигаться в темноте.
Наш отряд растянулся в длинную линию, которая, как огромная,
чудовищная змея, извивалась по тропинке между деревьями.
По временам наши проводники начинали сомневаться, верно ли
мы едем, и тогда все мы останавливались и ждали, пока они
тронутся дальше.
Несколько раз Хикмэн и Уэзерфорд сбивались с пути, не
зная, куда ехать дальше. Они теряли направление и были в полном
недоумении.
Днем в лесу всегда можно определить направление по коре
деревьев. Этот прием хорошо известен лесным охотникам. Но
сейчас было слишком темно, чтобы производить такие подробные
наблюдения. Впрочем, Хикмэн утверждал, что даже и теперь,
ночью, он безошибочно может определить, где юг и где север, и я
заметил, что он ощупывает древесные стволы. Он переходил от
одного дерева к другому, словно для того, чтобы подтвердить
свои наблюдения, но через некоторое время вполголоса обратился
к своему товарищу, и в тоне его явно звучало изумление:
-- Что за чудеса, Джим? Деревья стали совсем другие с тех
пор, как мы с тобой здесь были в последний раз. На них нет
коры, они как будто совсем ободраны.
-- Да и мне они показались странными. Но я думал, что это
мне так в темноте почудилось.
-- Да нет, это не то! С ними что-то случилось. Я помню эти
ели. Деревья все сухие, как трут. Дай-ка я посмотрю на их иглы.
Говоря это, Хикмэн поднял руку и сорвал одну из длинных
ветвей, которые нависали над нами.
-- Ах, вот оно что! -- воскликнул он, обламывая иглы. --
Теперь я понимаю, в чем дело. Это все проклятый червяк виноват.
Деревья погибли. Что теперь делать? Теперь я так же сумею найти
пруд, как и любой из этих зеленых юнцов.
Это признание произвело на нас не очень приятное
впечатление. Жажда все сильнее томила нас. Она казалась еще
мучительнее потому, что исчезла всякая надежда утолить ее.
-- Стойте! -- сказал через минуту Хикмэн, ткнув свою
лошадку каблуком в ребра. -- Еще не все потеряно. Если уж я не
могу довести вас до пруда, то нас приведет туда моя умная
скотинка... Эй ты, старуха, -- обратился он к своей старой
кобыле, -- найди-ка нам воду! Марш вперед, да постарайся для
нас!
Сжав коленями бока своей "скотинке", Хикмэн отпустил
поводья, и мы снова тронулись вперед, смутно надеясь на
инстинкт бессловесного создания.
Скоро стало ясно, что лошадь почуяла воду. Хикмэн заявил,
что она "чует водичку", а он знал это так же хорошо, как будто
она была его собакой, напавшей на след оленя. Она вытянула
морду и время от времени нюхала воздух. При этом она шла все
прямо, как будто к определенной цели.
Все мы оживились, но вдруг Хикмэн остановил свою лошадь. Я
подъехал к нему узнать, в чем дело. Он молчал, видимо глубоко
задумавшись.
-- Почему вы остановились? -- спросил я.
-- Всем нам надо подождать здесь.
-- Зачем? -- спрашивали другие добровольцы, подъехавшие к
нам.
-- Ехать вперед этим путем опасно. Быть может, эти злодеи
у колодца. Здесь нет другой воды, а им ведь тоже пить
захотелось. Если они услышат, что мы подъехали, то опять махнут
в кусты, и поминай как звали! Так вот, вы стойте здесь, а мы с
Джимом прокрадемся вперед и посмотрим, что и как. Я теперь
Очевидцы, должно быть, ошиблись. Они видели индейцев еще до
рассвета, темнота могла обмануть их. В последнее время все, что
совершали индейцы -- каждый налет, каждый грабеж, -- все
приписывалось Оцеоле. Оцеола был везде. Нет, он не мог быть
здесь!
Но кто же были эти два свидетеля? Я с удивлением узнал их
имена: Спенс и Уильямс. Еще с большим изумлением узнал я, что
они также присоединились к тем, кто вместе со мной отправился в
погоню за индейцами. Но еще более странным казалось мне
отсутствие Аренса Ринггольда. Он был на пожаре и, как
рассказывали мне, громче всех орал и грозил, что отомстит. Но
теперь он скрылся. Во всяком случае, он не примкнул к отряду,
преследовавшему индейцев.
Я подозвал Уильямса и Спенса и стал их подробно
расспрашивать. Они подтвердили свое показание. Они признались,
что видели индейцев, возвращавшихся после кровавой резни, в
темноте ночи. Они не могли утверждать с уверенностью, были ли
это воины из племени Красные Палки или из племени Длинное
Болото. Им показалось, что это были Красные Палки. Что касается
вождя, то сомнений не было: их вел сам Оцеола. Они узнали его
по трем страусовым перьям в головном уборе, которые отличали
его от других воинов.
Свидетели говорили убедительно. Что за смысл был им
обманывать меня? Не все ли им равно, кто был вождем
разбойничьей шайки убийц -- Оцеола, Коа-хаджо или даже сам
Онопа? Их слова привели меня к убеждению, которое подкрепили и
другие обстоятельства, к глубокому горестному убеждению: убийца
моей матери, который сжег мой дом и увел сестру в жестокий
плен, -- не кто иной, как Оцеола!
Чувство прежней дружбы мгновенно умерло во мне. Отныне мое
сердце пылало враждой и ненавистью к тому, кого я некогда так
нежно любил, кем так искренне восхищался...
Однако, вдумываясь в это кровавое дело, я обратил внимание
на некоторые обстоятельства, показавшиеся мне таинственными и
странными. В первый момент я был настолько потрясен, что эти
обстоятельства как-то ускользнули от моего внимания. Я не
находил ничего удивительного в том, что во время жестокого
набега мать моя была убита, а сестра увезена в плен. Индейцы не
удовлетворились кровопролитием, а сожгли всю плантацию. Это
была обычная месть "бледнолицым" за все перенесенные бедствия и
несправедливости. Такие вещи происходили везде, почти каждый
день. Почему бы им не произойти и на берегах Суони, как и в
других местах Флориды? Пожалуй, скорее следовало удивляться,
что наша усадьба так долго оставалась нетронутой. Другие
плантации, находившиеся гораздо дальше от укрепленных пунктов
семинолов, уже подвергались подобным ужасным набегам. Почему же
наша плантация должна была избежать общей участи? Эта
"неуязвимость", однако, была замечена жителями нашей плантации,
и они успокоились в ложном сознании собственной безопасности.
Объясняли это так: главные силы индейцев были отвлечены в
другие районы, где они наблюдали за движением разделенной на
три части армии генерала Скотта. А так как наша плантация была
укрепленным пунктом, то, конечно, небольшие отряды индейцев не
дерзали напасть на нее.
Но Скотт ушел, его войска отступили в форты, на летние
квартиры. Обычно во Флориде военные действия ведутся зимой. А
индейцы, для которых все времена года равны, были теперь
свободны и снова могли начать свои налеты и набеги на
пограничные плантации. Должно быть, поэтому индейцы так долго
не нападали на поселок Суони.
В первую минуту отчаяния такое объяснение показалось мне
вполне вероятным. Я и мои родственники просто оказались
жертвами общей волны возмездия со стороны индейцев.
Но когда я пришел в себя, другие обстоятельства приковали
мое внимание. Прежде всего, почему именно наша плантация в этом
районе подверглась нападению? Почему только наш дом был сожжен?
Почему только наша семья была истреблена? Эти вопросы,
естественно, поразили меня. Ведь на реке были и другие
плантации, также слабо защищенные, и другие семьи, относившиеся
к семинолам гораздо более враждебно. Но еще более загадочным
было вот что: плантация Ринггольдов лежала как раз на пути
индейских банд. Как показали следы, они обогнули ее, чтобы
достигнуть нашего дома. Оба Ринггольда -- Аренс и его отец --
были известны как самые жестокие враги индейцев, как люди,
самым грубым образом нарушавшие их права.
Почему же плантация Ринггольдов осталась нетронутой, а
наша была уничтожена? Ясно, что наша семья стала жертвой
особой, заранее обдуманной мести. Нет никакого сомнения, что
это именно так. Только местью и можно было объяснить эту тайну.
Но Пауэлл? Неужели это был он? Мой друг повинен в таком
варварском злодеянии? Возможно ли это? Нет! Никогда!
Несмотря на свидетельство двух отъявленных негодяев,
несмотря на то, что они видели его собственными глазами, мое
сердце отказывалось этому верить.
Какие мотивы могли быть у него для такого необычайного
убийства? Правда, моя мать не благоволила к нему, более того --
она оказалась неблагодарной. Я помнил это очень хорошо. И он
тоже мог помнить. Но его благородный характер, олицетворяющий в
моем представлении прекрасный героический идеал, не мог
унизиться до подобного злодеяния. Нет, нет и еще раз нет!
С другой стороны, почему же Пауэлл оставил в целости
усадьбу Ринггольдов, жилище Аренса Ринггольда -- своего
заклятого врага, одного из четырех человек, которых он поклялся
уничтожить? Это обстоятельство было самым невероятным.
Ринггольд находился дома, его можно было захватить во
время сна. Его черные сообщники вряд ли стали бы
сопротивляться. Во всяком случае, их сопротивление легко было
бы сломить.
Почему же ему была дарована жизнь? Почему его дом не
предали огню?
Новое известие, которое я получил в пути, породило новое
предположение. Мне сказали, что индейцы быстро отступили, так
как неожиданно появился патруль добровольцев, совершавший
объезд. Его внимание привлекла пылающая плантация. Полагали,
что именно это и спасло другие плантации, в том числе и
Ринггольда.
Такое объяснение казалось вероятным. По следам было видно,
что шайка разбойников была невелика, не больше пятидесяти
человек. Поэтому-то они и отступили.
Тогда все дело снова представало в ином свете. И снова
Оцеола оказывался в моих глазах виновником.
Может быть, я не постигал его индейской натуры, может
быть, в конце концов, он и был чудовищем, нанесшим столь
страшный удар.
Еще и еще раз я спрашивал себя: какая причина могла
вызвать такой поступок?
-- А, вот что! Сестра! Виргиния! Может быть, любовь...
страсть...
-- Индейцы! Индейцы! Индейцы!
Это восклицание, полное страшного значения, сразу прервало
мои размышления. Решив, что появились индейцы, я помчался
вперед. Но вдруг всадники бросили поводья и остановились.
Отбившиеся в сторону спешили вновь примкнуть к отряду. А те,
кто беспечно заехал вперед, быстро поскакали обратно. Именно
они-то и подняли тревогу. Некоторые из них все еще продолжали
кричать: "Индейцы, индейцы!"
-- Индейцы? -- спросил Хикмэн с недоверчивым видом. -- Где
вы увидели их?
-- Там! -- ответил один из всадников, прискакавших назад.
-- Вон в той роще. Весь лес кишит ими...
-- Пусть меня черти раздерут на куски, если я этому
поверю! -- возразил старый охотник, презрительно покачав
головой. -- Никогда индейцы не станут прятаться, особенно от
таких желторотых птенцов, как вы. Их всегда раньше услышишь,
чем увидишь.
-- Да мы и слышали, как они перекликались друг с другом.
-- Ба! -- воскликнул охотник. -- Вы бы вовсе не то
услышали, если бы индейцы действительно были там. Вы услышали
бы выстрелы из винтовок. Черт бы побрал ваших индейцев! Вы
слышали визг енота или свист пересмешника. Я знал, что вы до
смерти перепугаетесь первого попавшегося зверька, который
мелькнет перед вами... Ну, теперь стойте на месте, а я
посмотрю, в чем дело.
Сказав это, Хикмэн слез с лошади и накинул уздечку на
ветку.
-- Пойдем-ка, Джим Уэзерфорд, -- добавил он, обращаясь к
одному из своих товарищей-охотников. -- Посмотрим, кого там
увидели эти молодцы. Не приняли ли они пеньки за индейцев?
Молодой охотник уже спешился. Он и Хикмэн поставили
лошадей в безопасное место и с винтовками в руках молча вошли в
кусты. Остальные члены отряда, собравшись вместе и не слезая с
седел, ждали. Наше терпение не подверглось долгому испытанию.
Едва охотники скрылись из виду, как до нас донесся их громкий
хохот. Мы осмелели и приблизились. Там, где царило такое
веселье, не могло быть особенно опасно. Вскоре мы увидели их
обоих. Уэзерфорд, нагнувшись, рассматривал чьи-то следы, а
Хикмэн указывал рукой на качающиеся кусты. Мы взглянули туда и
увидели стадо полудикого рогатого скота. Испуганное нашим
появлением, оно, продираясь через чащу, обратилось в бегство.
-- Вот вам ваши индейцы! -- торжествующе воскликнул
охотник. -- Хороши дикари! Ха-ха-ха!
Все остальные тоже рассмеялись, за исключением виновников
этой ложной тревоги.
-- Я знал, что здесь нет никаких индейцев, -- продолжал
охотник на аллигаторов. -- Совсем не так они появляются! Вы их
слышите раньше, чем видите. И вот какой совет я дам тем зеленым
юнцам, которые не умеют отличить краснокожего от рыжей коровы:
те, кто поопытнее, пусть идут впереди. А остальные держитесь
вместе, не разбегайтесь, а то кое-кому придется уснуть сегодня
без волос на голове.
Все согласились с благоразумным советом Хикмэна. Мы
попросили старого охотника и Уэзерфорда возглавить движение
отряда. Остальные тесными рядами шли за ними.
Ясно было, что индейцы не могли намного опередить нас. Об
этом можно было судить по времени, когда они покинули усадьбу.
С момента моего приезда на плантацию мы не теряли времени даром
-- на наши сборы ушло не более десяти минут, так что, в общей
сложности, с момента их ухода и до начала нашей погони прошло
едва ли более часа. Передвигаться очень быстро они не могли,
так как за ними пешком шли негры. Это было видно по их широким
следам.
Вряд ли кто-нибудь из нас боялся индейцев. Все мы горели
жаждой мести, заглушавшей всякий страх. Кроме того, судя по
следам, индейцев было не так уж много -- человек пятьдесят. Без
сомнения, это были искусные и опытные воины, равные нам в
борьбе один на один. Но те, кто вызвался добровольно помогать
мне, тоже были люди настоящей закалки -- с твердым характером и
выдержкой. Это были самые лучшие люди в поселке, незаменимые
для такой цели. Никому даже и в голову не приходило вернуться:
все твердо решили идти вперед и найти убийц даже в самом сердце
индейской территории, в их собственном "гнезде".
Преданность этих людей вдохнула в меня новые силы. Я
поскакал вперед с более легким сердцем, чувствуя, что час
возмездия близок.
Однако моим желаниям не суждено было так скоро
осуществиться. Летя с быстротой, на которую только были
способны наши кони, мы мчались по следу целых десять миль, хотя
сначала предполагали, что настигнем индейцев уже на половине
этого пути.
Вероятно, индейцы сообразили, что за ними началась погоня.
И, подгоняемые страхом, они во весь опор неслись вперед. После
таких ужасных злодейств понятно было, что они ожидали
преследования. Но они ненамного опередили нас. Хотя солнце
сильно жгло, сок еще капал со сломанных ими ветвей, следы копыт
их лошадей были еще свежие. Так объяснили нам наши проводники.
Примятая трава еще была влажной от росы и стелилась по земле.
-- И получаса не прошло, как они тут проехали. Только
полчаса, черт их побери! -- воскликнул Хикмэн, после того как
он уже в двадцатый раз осмотрел следы. -- Никогда в жизни я не
видел, чтобы индейцы ехали так быстро! Они бегут, как стадо
испуганных быков... Вероятно, мерзавцы здорово вспотели. А
некоторые бездельники, как я полагаю, уже болтаются в седлах
под углом в сорок пять градусов...
Громкий взрыв смеха был ответом на это замечание нашего
проводника.
-- Не так громко, ребята, не так раскатисто! -- сказал он,
прерывая смех повелительным жестом. -- Клянусь Иерусалимом, они
услышат вас! А если так, некоторые из вас расстанутся со своими
скальпами еще до заката солнца. Ради спасения собственной шкуры
ведите себя тихо, как мышки. У них такой же острый слух, как у
наших волкодавов. Черт меня побери, если они больше чем на милю
впереди нас!
Он еще раз нагнулся к следу и повторил:
-- Будьте тихи, как опоссумы, и я обещаю вам, что не
пройдет и часа, как мы настигнем этих негодяев.
Повинуясь его приказу, мы ехали, стараясь соблюдать тишину
и держаться края дороги, поросшей травой, чтобы заглушить топот
копыт. Переговаривались только шепотом, да и то лишь в случае
крайней необходимости. Напряженно вглядываясь вперед, мы каждую
минуту ожидали увидеть перед собой бронзовые фигуры индейцев.
Так мы проехали около полумили. Враг не показывался, видны
были только его следы. Мелькнуло ясное небо, сиявшее голубизной
меж стволов. Это означало, что лес начал редеть. Многие из нас
обрадовались. Последние часы нам пришлось ехать по мрачному
лесу, переплетенному лианами и заваленному буреломом, так что
поневоле мы двигались очень медленно. Все надеялись, что теперь
дорога станет лучше и мы наконец увидим неприятеля. Но на
старых охотников, особенно на наших двух проводников, это
произвело совсем иное впечатление. Хикмэн сразу изъявил свое
полное неудовольствие.
-- Проклятая равнина! -- воскликнул он. -- Это саванна, и
притом огромная. Черт возьми, дело худо!
-- Почему? -- спросил я.
-- Очень просто! Если они проскочили через саванну, то,
наверно, оставили около леса одного или двух часовых. Теперь мы
уже не можем подъехать к ним незамеченными: нас будет так же
легко различить, как караван верблюдов. Что же из этого
следует? А вот что: если они заметят нас, то им легко будет
скрыться. Они рассеются во все стороны, и тогда ищи ветра в
поле!
-- Что же нам теперь делать?
-- Нам лучше держаться ближе к большому болоту. Вы
постойте здесь несколько минут, а мы с Джимом Уэзерфордом
подъедем к опушке леса и посмотрим, переехали ли они через
саванну. Если да, то и мы переберемся через нее, а потом снова
отыщем след. У нас нет другого выбора. Если они увидят, как мы
пересекаем саванну, мы можем показать им хвост и спокойно
поворачивать обратно.
Все согласились с этим и беспрекословно подчинились
приказу охотника за аллигаторами. Мы все хорошо знали,
насколько он опытен. Хикмэн и Уэзерфорд сошли с лошадей и стали
осторожно пробираться к деревьям на опушке леса.
Прошло довольно много времени, прежде чем они вернулись.
Кое-кто из нас уже начал выражать нетерпение. Послышались
разговоры о том, что, остановившись, мы только зря тратим время
и даем индейцам возможность уйти вперед еще дальше. Иные
предлагали продолжать погоню и, будь что будет, идти вперед
прямо по следу.
Как это ни согласовывалось с моими собственными чувствами,
как ни горел я желанием вступить в открытый бой с ненавистным
врагом, я знал, что при настоящих условиях погоня становилась
бессмысленной. Проводники были правы. Наконец охотники
вернулись и сообщили нам, что индейцы действительно пересекли
саванну и въехали в лес, который начинался за нею. Они еще не
успели скрыться, когда охотники дошли до опушки леса. Хикмэн
даже ухитрился заметить хвост лошади, исчезавшей за кустами. Но
зоркие следопыты выяснили еще один важный факт: дальше не было
никакого следа, по которому мы могли бы идти вперед.
Вступив в саванну, индейцы ехали, очевидно, врассыпную. Об
этом свидетельствовало множество следов, оставленных на траве
копытами лошадей. По выражению охотников, след "расщепился на
пятьдесят частей" и наконец совсем исчез в траве. Охотники
установили это, ползком пробираясь к высокой траве и замечая
отпечатки копыт. Оставался только один, очень странный след,
который привлек их внимание. Это был след человеческой босой
ноги. Поверхностный наблюдатель мог бы счесть его за отпечаток
ступни одного человека. Опытные же следопыты мгновенно
догадались, что это была уловка. След был широкий и
бесформенный, очень глубоко вдавленный в землю; вряд ли это мог
быть след одного человека. Длинная пятка, едва заметный подъем,
широкие отпечатки пальцев -- все это были знаки, которые
охотники сразу разгадали. Хикмэн тут же определил, что это был
след негра -- вернее, негров, которые прибегли к этой хитрости
по указанию того, кто их вел.
Эта неожиданная хитрость со стороны отступающих дикарей
нас и огорчила и удивила. В первую минуту мы решили, что дикари
перехитрили нас, что мы потеряли след врага и что нам не
суждено отомстить.
Одни стали говорить о бесполезности дальнейшего
преследования. Другие считали, что нужно вернуться. Пришлось
опять взывать к чувству ненависти, чтобы вновь разжечь жажду
мщения. В этот критический момент вмешался старый Хикмэн и,
оживив наши гаснущие надежды, поднял у всех настроение. Я
обрадовался, когда он заговорил.
-- Сегодня вечером, ребята, нам их не догнать... (Он взял
слово последним, когда все остальные уже высказались.) Засветло
нам нельзя перебраться через эту равнину. Она слишком велика. Я
бы лучше сделал крюк в двадцать миль, чем пересекать эту
проклятую саванну. Но ничего, ребята, не унывайте! Подождем
здесь до наступления темноты, а затем мы сможем тихонько
прокрасться через саванну. И если мы с Джимом Уэзерфордом не
найдем на другой стороне их следа, то, значит, я никогда в
жизни не едал мяса аллигаторов. Проклятые индейцы наверняка
раскинут свой лагерь где-нибудь под деревьями. Не видя нас, они
будут чувствовать себя в безопасности, как медведь у дупла с
медом. Вот тут-то мы и нагрянем на них!
Все согласились с предложением охотника. Оно было принято
как дальнейший план действий. Мы сошли с лошадей и стали
дожидаться заката солнца.
Мои страдания достигли наивысшего предела. Во время погони
волнение не давало мне возможности углубиться в размышления о
несчастье, которое обрушилось на меня. Мысль о скором возмездии
как бы заглушала скорбь, и самое движение действовало
успокоительно на мою взволнованную душу. Теперь же, когда
погоня была приостановлена, я мог на досуге предаться
воспоминаниям о событиях сегодняшнего утра, и горе с новой
силой овладело мной. Я видел вновь тело убитой матери, лежащей
с раскинутыми, как бы призывающими к отмщению руками. Я видел
свою сестру, бледную, в слезах, с разметавшимися волосами,
полную отчаяния.
Неудивительно, что, испытывая столь мучительное
нетерпение, я никак не мог дождаться заката солнца. Мне
казалось, что никогда еще огромный огненный шар не спускался к
горизонту так медленно. Бездействие терзало меня до безумия.
Диск солнца был кроваво-красным от густого тумана, который
висел над лесом. Небо казалось низким и грозным. Оно как бы
отражало мои собственные мысли и чувства.
Наконец наступили сумерки. Они продолжались недолго, как
обычно в южных широтах, хотя в этот вечер они казались мне
долгими и медлительными. За ними наступила полная тьма. Мы
снова вскочили в седла и поехали. И в движении мне как будто
стало легче.
Выбравшись из леса, мы поехали через саванну. Два охотника
вели нас по прямой линии. Двигаться по какому-нибудь из
многочисленных следов не было смысла, так как все они
расходились в разные стороны. Хикмэн предполагал, что все следы
в конце концов сойдутся в одном заранее условленном месте.
Поэтому нам годился любой след. Несомненно, он должен был
привести нас в индейский лагерь. Самое важное для нас в
настоящий момент было проехать равнину незамеченными.
Наступившая тьма благоприятствовала нам. Мы двигались вперед по
открытому пространству безмолвно, как призраки; ехали шагом,
чтобы не слышно было топота лошадей. Наши усталые кони плохо
слушались поводьев. Почва тоже благоприятствовала нам: это была
мягкая трава, по которой лошади шли бесшумно. Мы боялись
только, чтобы они не почуяли индейских коней и не вздумали
приветствовать их ржаньем.
К счастью, наши опасения не оправдались. Через полчаса в
полном молчании мы въехали под темные своды леса на другой
стороне саванны. Нас вряд ли могли заметить. Если индейцы и
оставили в арьергарде разведчиков, то темнота скрыла нас от их
взоров. Нас можно было бы обнаружить лишь в том случае, если бы
часовые стояли как раз в том месте, где мы въезжали в лес. Но
никаких следов индейцев не было, и мы решили, что за нами никто
не следит.
Мы шепотом поздравили друг друга и так же тихо попытались
обсудить дальнейший план действий. Мы собирались ехать дальше.
Надо было снова отыскать след индейцев, но раньше рассвета
этого нельзя было сделать. Мы, возможно, остались бы на месте
до утра, если бы не одно обстоятельство. Лошади очень страдали
от жажды, да и всадники были не в лучшем состоянии. Уже с
полудня мы не встречали воды, а нескольких часов, проведенных
под знойным небом Флориды, вполне достаточно, чтобы сделать
жажду невыносимой. В более прохладном климате можно провести
даже несколько дней без воды.
И лошади и люди очень страдали. Мы не могли ни заснуть, ни
просто отдохнуть. Необходимо было найти воду до того, как будет
привал. Мы страдали также и от голода, ибо для столь долгого
путешествия не запаслись провизией. Но муки голода переносить
было легче, на эту ночь мы могли обойтись одной водой. Поэтому
мы решили ехать вперед и найти воду во что бы то ни стало.
В этом затруднительном положении опыт наших двух
проводников оказал нам неоценимую услугу. Им уже приходилось
охотиться в саванне. Это было еще тогда, когда индейские
племена были в дружбе с нами и белые свободно могли разъезжать
по их территории. Охотники помнили, что где-то недалеко был
пруд, около которого они отдыхали. Несмотря на темноту, они
надеялись найти его.
Мы двинулись вперед цепью по одному в ряд, каждый вел за
собой свою лошадь. Только так можно было двигаться в темноте.
Наш отряд растянулся в длинную линию, которая, как огромная,
чудовищная змея, извивалась по тропинке между деревьями.
По временам наши проводники начинали сомневаться, верно ли
мы едем, и тогда все мы останавливались и ждали, пока они
тронутся дальше.
Несколько раз Хикмэн и Уэзерфорд сбивались с пути, не
зная, куда ехать дальше. Они теряли направление и были в полном
недоумении.
Днем в лесу всегда можно определить направление по коре
деревьев. Этот прием хорошо известен лесным охотникам. Но
сейчас было слишком темно, чтобы производить такие подробные
наблюдения. Впрочем, Хикмэн утверждал, что даже и теперь,
ночью, он безошибочно может определить, где юг и где север, и я
заметил, что он ощупывает древесные стволы. Он переходил от
одного дерева к другому, словно для того, чтобы подтвердить
свои наблюдения, но через некоторое время вполголоса обратился
к своему товарищу, и в тоне его явно звучало изумление:
-- Что за чудеса, Джим? Деревья стали совсем другие с тех
пор, как мы с тобой здесь были в последний раз. На них нет
коры, они как будто совсем ободраны.
-- Да и мне они показались странными. Но я думал, что это
мне так в темноте почудилось.
-- Да нет, это не то! С ними что-то случилось. Я помню эти
ели. Деревья все сухие, как трут. Дай-ка я посмотрю на их иглы.
Говоря это, Хикмэн поднял руку и сорвал одну из длинных
ветвей, которые нависали над нами.
-- Ах, вот оно что! -- воскликнул он, обламывая иглы. --
Теперь я понимаю, в чем дело. Это все проклятый червяк виноват.
Деревья погибли. Что теперь делать? Теперь я так же сумею найти
пруд, как и любой из этих зеленых юнцов.
Это признание произвело на нас не очень приятное
впечатление. Жажда все сильнее томила нас. Она казалась еще
мучительнее потому, что исчезла всякая надежда утолить ее.
-- Стойте! -- сказал через минуту Хикмэн, ткнув свою
лошадку каблуком в ребра. -- Еще не все потеряно. Если уж я не
могу довести вас до пруда, то нас приведет туда моя умная
скотинка... Эй ты, старуха, -- обратился он к своей старой
кобыле, -- найди-ка нам воду! Марш вперед, да постарайся для
нас!
Сжав коленями бока своей "скотинке", Хикмэн отпустил
поводья, и мы снова тронулись вперед, смутно надеясь на
инстинкт бессловесного создания.
Скоро стало ясно, что лошадь почуяла воду. Хикмэн заявил,
что она "чует водичку", а он знал это так же хорошо, как будто
она была его собакой, напавшей на след оленя. Она вытянула
морду и время от времени нюхала воздух. При этом она шла все
прямо, как будто к определенной цели.
Все мы оживились, но вдруг Хикмэн остановил свою лошадь. Я
подъехал к нему узнать, в чем дело. Он молчал, видимо глубоко
задумавшись.
-- Почему вы остановились? -- спросил я.
-- Всем нам надо подождать здесь.
-- Зачем? -- спрашивали другие добровольцы, подъехавшие к
нам.
-- Ехать вперед этим путем опасно. Быть может, эти злодеи
у колодца. Здесь нет другой воды, а им ведь тоже пить
захотелось. Если они услышат, что мы подъехали, то опять махнут
в кусты, и поминай как звали! Так вот, вы стойте здесь, а мы с
Джимом прокрадемся вперед и посмотрим, что и как. Я теперь