Страница:
– Останови, – попросил Анри. – Мне надо купить газировки, запить чипсы. Тебе чего-нибудь захватить?..
...Эти люди мне непонятны. Так жить, как живут они – это просто. Никакой борьбы – ни с собой, ни за други своя... Иногда я изменяю своей толерантности и думаю всерьёз, что такая жизнь не должна иметь место. Все эти волосы, выкрашенные в салатовый... Декоративные металлические вставки под кожу лица... Более чем странная одежда, похожая на сон наркомана, получившего дозу после долгой ломки... По отдельности это может не раздражать, но взятое вместе – просто отвратительно! А ещё и мерзкая электронная музыка, под которую можно только дёргаться в припадке!.. Я люблю хорошую электронную музыку, интеллектуальную электронную музыку – а бесконечную долбёжку не переношу: она вызывает у меня неконтролируемые приступы агрессии и желание всех покрошить, чтобы потом усесться с кубком свежей крови и слушать что-нибудь величественное из классики...
– Скажи, Анри, ты никогда не терял чувства реальности? Не видел снов, когда не думаешь, что это сон? Не путал виртуальность с реальностью? – спросил я, пока мы стояли в одной из пробок.
Анри посмотрел на меня очень странно.
– Что с тобой? Ударился в мистику?
У Нейромантов никогда не пропадает чувство реальности. Это для нас так же естественно, как ощущать, где верх, а где низ. Мы можем управлять своими снами, мы не подпадаем под действие любых видов гипноза или машинок, влияющих на мозг, которые так любят наркоманы. Скорее мы разучимся дышать, чем перестанем чувствовать реальность.
Пауза. Похлопывание руки по рулю.
– Знаешь, иногда мне кажется, что я теряю это чувство. Не в том смысле, что попадаю под влияние виртуальности, как обычные люди. Просто перестаю воспринимать виртуальность тем, чем она действительно является – кучей байтов, совокупностью электрических импульсов... Я воспринимаю ее кажущуюся суть. Создавая свои миры, я замечаю, что почти не отдаю определённых команд программам. Хочу, например, чтобы по аллее катился оранжевый лист – и тут же он появляется... сам собой прилетает ветер нужной силы...
Анри глядел на меня глазами, в которых мудрость неземная и доброта вселенская. Поколебавшись, я продолжил:
– В реальности мне больно жить... Это не физическая боль– это нечто внутри мозга, щемящее и пронзительное... Я не могу ходить, я чувствую, как мне недостаёт чего-то неуловимого, чего не передать словами, тем более – цифрами... Я ощущаю себя персонажем книги, безликой личностью, порождением чужого сознания... Как будто я хожу по раз и навсегда начертанной ломаной линии, говорю придуманное творцом, делаю то, что предусмотрено сюжетом...
Анри кивает, в глазах его ни тени улыбки:
– Это значит, что ты достиг новой стадии в контроле над платой и в использовании её возможностей. Твой мозг преобразует образы в цифры так же автоматически, как компьютер переводит цифры в образы, показывая их на экране. Ты должен отдохнуть, вот и всё... Сегодня опять читал? Слишком перегружаешь свой мозг, постоянно самосовершенствуясь. Зачем? К какой цели ты стремишься? Ты мечешься, словно генератор музыки: снова и снова он смешивает файлы из указанного каталога, выстраивая изощрённую мелодию без конца... Но обычный слух предпочитает законченные фрагменты, которые можно прослушивать несколько раз, закрывая глаза и прищёлкивая пальцами в любимых местах... Тебе нужно действие. Тебе надо побывать на грани смерти... С момента приезда в этот полис ты старательно избегаешь дел и контактов с кланерами. Ведь ты даже не вспомнишь имена всех кланеров полиса навскидку. Зачем запоминать – они есть в твоей базе данных... Ты ни с кем не общаешься... Всегда один да один – в конце концов это даёт двух...
– Это не твоя мысль.
– Да, это Ниц Ше – китайский мыслитель. Мощный был старик. Что улыбаешься?
– Да вот пробка рассосалась, пора ехать. Действие, говоришь?
Машина взревела и рванулась с места...
Через 23 минуты в двери клуба «Сандрио» вошли двое людей, выглядевших несколько чужими на этом празднике жизни. Они были во всём чёрном и в кожаных куртках – а здесь в моде лёгкие яркие цвета...
Бесцеремонно расталкивая бесящуюся на дискотеке толпу, мы прошли к выходу из танцзала. Мой благородный нос был в высшей степени оскорблён букетом запахов сонма потных организмов, а цепкий глаз Анри – полнейшей нелепицей и безвкусицей нарядов.
У стойки бара Анри нашёл высокого стройного мужчину, который неторопливо пил виски, поглядывая краем глаза на танцующих. Здесь музыка из главного зала била по ушам немного меньше, но всё равно приходилось говорить громко. Общался с Монрозом Анри. Я стоял поодаль, наблюдая, чтобы кто из окружающих не всадил исподтишка по пуле в наши фаршированные головы. Прямо скажу: клуб вызвал к жизни давно забытые мною клетки мозга, кровь чуточку быстрее заструилась по жилам, а пальцы немного подрагивали, ощупывая рукоятки пистолетов.
Разговор с Монрозом, видимо, ни к чему не привёл. Он отмахнулся от Анри и пошёл по направлению к туалетам. Анри подождал, пока он войдет в двери, и двинулся следом, позвав жестом меня.
Быстрый удар в основание черепа, ещё пара коротких ударов – Анри на все сто использует накачанные мышцы нового физического носителя. Обмякшего Монроза я прислонил к стене.
– И куда его теперь?
– В туалет, – ни секунды не задумываясь, ответил Анри.
Я потащил Монроза, но туалет не пустовал.
– Анри, там полно молодёжи. Развратники...
Анри пожал плечами:
– Сейчас освобожу.
Дверь за ним закрылась на несколько секунд. Потом он приотворил её:
– Заноси.
За моей спиной он запер замок, а я в это время, присвистнув, пытался пройти к задней стене, не испачкав кровью ботинок. Не буду описывать, что творилось в туалетных кабинках. Мы с тобой, Митер, и так видели немало крови, чтобы упиваться представшим моим глазам зрелищем.
– Ты идиот, Анри. Неужели не было других способов выпроводить развлекающиеся парочки?
– На фига? Не переживай, их же всего ничего – два парня да две девки... Ты же не любишь кислотников? Наколются или наглотаются наркоты, потом их тянет на разврат и прочее непотребство. Они могли бы сказать: «Большое спасибо, Анри. Если бы не ты, то утром нам было бы мучительно стыдно за бесцельно прожитую ночь...»
– И как это соотносится с твоими обычными словами о любви к людям? – саркастически спросил я.
– Так одно дело – люди, а другое – эти отморозки, – резко парировал Анри.
С этими словами он достал из кармана куртки чёрную пластиковую коробочку, откуда на свет появились две присоски необычного вида, соединённые проводами с цилиндрическим пультом управления. Смочив присоски водой, он ловко пристроил их на виски Монроза, потом включил устройство. Оно генерирует сконцентрированные пучки акустических волн высокой интенсивности – до 140 дБ в течение 1-2 секунд, в то время как болевой порог – 120 дБ. Монроз сразу пришёл в себя и задёргался.
– Эта штучка бьёт по мозгам гораздо сильнее любой дискотеки, – улыбнулся Анри. – Дорогой наш Монроз, бьюсь об заклад, ты ни разу в жизни не ощущал ничего неприятнее. Wat da kest da morgana, Monroz?
Ещё пара секунд болезненной процедуры... Монроз раскололся. Он выложил нам, что Моргана была нужна ему не для себя, её заказал мистер Стенс, потому что Монроз имеет широкие связи. Узнав сумму заказа, мы переглянулись: это явно не любительский интерес. Ситуация осложнилась. Стенс входит в регулярные рейтинги, которые обычно составляют люди в черно-синей форме, оформляющие стенды: «Самые Опасные Люди Полиса» или «С Ними Лучше Не Связываться».
– Давай уходить отсюда. У меня такое чувство, что через дверь соваться не стоит, – сказал я. За дверью слышались голоса и шаги.
– Как быстро они нас засекли. С чего бы это? – рассеянно спросил Анри, убирая коробочку в карман.
– Уж не по струйкам ли крови, которые вытекают в щель? Напомни мне дома поаплодировать тебе за прекрасную идею пристрелить этих перцев, – я не упустил случая подколоть приятеля.
– Не переживай, – Анри достал Phoenix, и я предусмотрительно отошёл, чтобы не забрызгало.
Выстрел в сердце заставил тело Монроза вздрогнуть, но я уже этого не видел – я вынимал раму, встав на унитаз.
– Не поскользнись, – усмехнулся Анри, прислушиваясь к голосам за дверью.
Что я мог ему ответить, всецело занятый сотворением надёжного пути отхода?.. Подтянувшись на руках, я вылез ногами вперёд, мягко спрыгнул на землю и отбежал влево. За спиной послышалось пыхтение, потом тихие шаги удостоверили, что Анри тоже поспешает. Мы остановились через пару кварталов, шумно дыша и глядя друг на друга.
– Моя машина! – вдруг осенила меня простая мысль. Анри улыбнулся:
– Я подумывал, не предложить ли парковку не перед клубом, а в переулке, но решил, что тебе лучше знать. Ладно, брось её.
– Мою лазурного цвета Ghyula 546?! Ни за что! Я в неё знаешь сколько денег вложил?! Там родного осталось – сиденья да форма корпуса!
– Лады. Заодно покажу тебе, как надо ездить по полису. Пошли! – ехидно ухмыльнулся Анри.
Мы понаблюдали за входом в клуб издалека, и успокоения нам это не принесло. Там уже стояла полицейская машина – обычный патрульный коробок, собралась толпа зевак. Неторопливой походкой, держа руки на рукоятках пистолетов под куртками, мы пересекли улицу, строя из себя обычных прохожих, которым не терпится посмотреть, что произошло. Анри щелкнул выключателем антиугонной системы. Машина мигнула фарами, но в бегающих бликах полицейских мигалок и реклам, отражаемых витринами, никто этого не заметил.
Анри встал с левой стороны, я – с правой. Мы переглянулись. Анри кивнул. Открыв рывками дверцы, мы сели внутрь и захлопнули их. Народ забеспокоился, поворачивая головы. Какой-то полицейский выбежал из клуба, передёргивая затвор автомата и делая нам знаки выйти из машины. Анри ткнул кнопку автоматического открывания окна, выстрелил из Феникса, мгновенно завёл машину и поехал. Броня не спасла полицейского: силой выстрела его швырнуло назад, на стеклянные двери клуба, которые вежливо разошлись перед падающим телом. Чёртова автоматика испортила всё впечатление от падения. «Headshot,» – удовлетворённо пробормотал Анри, выруливая на дорогу.
– Я уже думал, что придётся испытать прочность стёкол и корпуса.
– Не лучшее время для испытаний, – сказал Анри, давая задний ход. – Тем более что у его автомата был подствольный гранатомёт.
Огни клуба быстро удалялись. Анри, глядевший в зеркало заднего вида, присвистнул:
– Готовься к большим скоростям. Сзади пара машин – видимо, их вызвал тот патруль, как только обнаружил пять трупов.
С этими словами он утопил в пол педаль газа. Улица сразу превратилась в огненную змею. Потом Анри несколько раз продемонстрировал мне трюки высшего пилотажа, оставив за спиной всех полицейских.
Я сидел и смотрел в лобовое стекло, как в экран телевизора, транслирующего ужастик. Только здесь адреналин и опасность были настоящими. Скорость. Сливающиеся в одно цветовое пятно улицы, сделавшиеся внезапно острыми и резкими, опасно узкими и смертоносно извилистыми. Огни на далёком здании складываются в подобие гигантского злобного лица...
За время поездки я трижды успел пообещать себе никогда больше не доверять Анри руль своей тачки. Этот маньяк гнал так, будто решил ошеломить раззявивших рты прохожих и породить легенду о машине-призраке, проносящейся по полису в леденящей тишине и сметающей всё на своём пути. Свидетели-доброхоты потом будут клясться что за рулём сидел скелет, который им подмигивал. Как это получалось у скелета, учитывая его пустые глазницы, останется за кадром...
Через десять минут Анри остановился – на слайде с ручником, развернув машину на 360 градусов. Я с удивлением обнаружил, что мы находимся перед нашим домом – на скорости пространство имеет свойство искажаться, и знакомые места кажутся чужими.
– Всегда считал, что в заднеприводных автомобилях ручной тормоз нужен только для того, чтобы заруливать на стоянку! – попытался сострить я.
– Кто сказал тебе такую глупость? – удивился мой друг.
– Ты сошёл с ума, Анри! Зачем тебе надо было крошить клубных мозгляков? Теперь придётся взламывать базу данных полиции, чтобы подчистить наши следы. Самое плохое здесь то, что они в своих киборгов загружают сведения о всех преступниках в розыске. Если нас встретит один из этих сентинелов, то расстреляет на месте!
– Успокойся. Это работа на пять минут. Просто постарайся не выходить на улицу следующие два дня... Лучше давай подумаем, как бы нам выйти на Стенса. Всё становится неприятным. У него есть где-то незаконно функционирующий оружейный завод, заодно являющийся базой его банды. Но туда полезет только безумец. А время-то идёт. Если изобретение распространится, уничтожить его будет исключительно сложно. Ты ничего не нашёл?
– Нет пока. Но я ещё не все каналы задействовал.
– Ладно. Всего хорошего, заходи в гости...
Анри вышел из машины и направился к себе. А я, поставив тачку в гараж, решил позавтракать. На ноуте обнаружилось пришедшее за время моего отсутствия сообщение – ещё одного Нейроманта нашли мёртвым. Его отрубленная голова откатилась на десяток метров от туловища. Удар скорее всего был нанесён тонким и гибким клинком. Такие носят только Хранители, маскируя их под трости. Как мой добрый приятель Эдгар.
Совсем нехорошо, что уже второй кланер погибает от рук Хранителей. А то, что это их работа, доказывает удар: ни один обычный человек не сможет отрубить голову столь искусно, да и клинков простые граждане не носят.
Вопреки уверениям Анри, действие меня «не встряхнуло» и лучше не стало. Наоборот, навалилась глубокая хандра. Этот недуг тревожит меня периодически: месяцы хорошего настроения и бодрого духа чередуются неделями депрессии. Я не принимаю антидепрессанты – и вообще никогда не принимаю препараты и лекарства за редким исключением. Я даже научился наслаждаться своей депрессией. У меня она выражается в стремлении к тишине и неподвижности: я просто лежу и смотрю в потолок, либо сижу перед окном, следя за бесконечным потоком машин. В такие периоды нет сил ни работать, ни читать. Даже музыка раздражает. Успокаивают только леденцы в больших количествах. Чтобы уж совсем не раскисать, иногда я включаю весело бормочущее радио, занимаюсь медитативными занятиями – вроде вращения в руке пары зелёных керамических шариков с изображениями инь и ян. В них спрятаны то ли колокольчики, то ли что-то похожее: они издают приятный звон, успокаивающий нервы.
Позвонил Анри, сказал, что уже подчистил всё, и мы опять невинны перед законом. Как только пришел, сразу засел за работу и взломал через час базу данных полицейского управления – всё-таки в Клане нас научили кое-чему полезному. В базе, кстати, имелись точные наши фотороботы и описание машины. На всех новостных сайтах появились сообщения о том, что неизвестные проникли в клуб и пристрелили Монроза, а заодно и ещё нескольких посетителей туалета. Поняв по моему голосу, что у меня хандра, проницательный Анри не стал меня тревожить и отключился. Одно из главных качеств моих друзей – умение уважать мои чувства. Я вдруг решил не выключать ноут, закрыл глаза и снова погрузился в свой мир...
...Небо кажется низким, словно это стеклянный купол, на котором нарисованы луна и звёзды. Его цвет – чёрный бархат. Было очень трудно подобрать именно такой оттенок чёрного – печальный и спокойный.
Ветер носится по бескрайней ледяной пустыне – счастливый и свободный. Он щедро осыпает свой путь настоящим снегом – белым и пушистым, колючим и искрящимся в ярком свете луны.
Я один илу по снегу, слушая скрип пол сапогами. Никто не имеет права доступа в мой рай – лишь я его король, лорд снега и льда. Я зачерпываю ладонью снег, снова медленно илу, следя, как он тает в горсти, стекая холодными режущими струйками.
Я свернул к чёрному лесу. Он был всего лишь картинкой, но, по мере моего приближения, делается всё реальнее. Наконец я останавливаюсь, сбрасываю остатки снега с ладони, натягиваю перчатки из оленьей кожи, зачем-то провожу рукой по чёрному высохшему стволу дерева, поднимаю голову и смотрю на уродливо сплетающиеся голые ветки.
Самая большая неприятность для творца – это то, что в его мире нет ничего неизвестного, неподвластного ему: он ведь сам создавал мир любовно и тщательно. Скучно, когда всё знаешь наперёд...
Небо перечёркивает комета – единственное событие, которое происходит в этом мире случайно. А ещё случайны падающие звёзды...
Из дома я выбрался вечером. В этот день мне почему-то расхотелось бродить по улицам. Я просто купил себе пакет чипсов, бутылку газировки и отправился в кинотеатр смотреть самый последний фильм, который потрясает спецэффектами и неожиданными операторскими решениями. Он с драйвом идёт под чипсы и газировку, но уже на следующий день попытка вспомнить сюжет закончится скорее всего безоговорочным провалом.
Читая моё письмо, ты можешь подумать, Митер, что у нас тут всё такое светлое и стерильное... Это не так. Ты смотришь на Мидиаполис моими глазами, а я не замечаю многих вещей. Анри упрекает меня, говорит, что я живу так, словно и не было Апокалипсиса. Чтобы ты понял, какова здешняя реальность, опишу тебе обычный кинотеатр.
Билеты продают в помещении, где слишком яркие лампы режут глаза. В баре половина стульев изломана и изувечена. Пол усыпан хрустящими осколками бутылок, пластиковыми стаканчиками, рваными пакетами. Местами виднеются бурые лужи странного происхождения, в создании которых приняли участие напитки из бара и их переработка организмами людей. Сами люди там производят отвратительные звуки, облизывают пальцы после жирных продуктов, икают, обливаются пивом и другим пойлом, засыпают прямо на полу. Повсюду неприятный запах дрянной еды: большая часть посетителей питается вместо дорогих настоящих продуктов таблетками и капсулами – надо же иногда что-нибудь пожевать...
Нравится? Так живёт большая часть населения.
К счастью, я могу заплатить за билет в элитном кинотеатре, где всего этого нет. Верхушка полиса выстроила для себя всё необходимое, назначив за удовольствия высокую цену, чтобы очистить приличные места от уличного сброда, от неудачников и пьяниц. Здесь действительно можно жить так, словно не было Апокалипсиса. Я надел маску обычного человека и отличался от остальных в зале только тем, что газировку пил не из горлышка, а через соломинку.
Потом я внезапно подумал, что неплохо бы после фильма пройтись по улицам, освежиться. Тем более что начал падать снег. Снегу всё равно – он всегда падает вечером. Он падает на живых и на мёртвых, на дома и на людей, на машины и на дорогу. Он справедлив – каждый имеет право на свою горсть снежинок.
В других полисах вместо снега иногда для очистки атмосферы пускают дождь. Ненавижу дождь. Дождь – это лужи на асфальте, промокшие ноги и насморк. В дождь даже ежечасное протирание специальным раствором не спасает обувь от грязи. Единственное, чем хорош дождь – это стук капель о подоконник, но только в том случае, если подоконник находится по другую сторону стекла.
А снег – он прекрасен. Нет никого, кто любил бы его больше меня. Не тот грязный снег, который под утро вычищают с улиц, а летящие, кружащие, парящие, порхающие снежинки, чёткие отпечатки обуви на земле, облачка пара изо рта и ноздрей... Можно продолжить ассоциативный ряд, уведя разговор в область поднятых воротников, колючих шерстяных шарфов и тёплых перчаток. Но я лучше просто пойду дальше по улице, борясь с желанием нажать на паузу, как в виртуальности, чтобы повертеть кадр со всех сторон, заставляя застывшие в воздухе снежинки описывать завораживающе правильные круги...
На следующий день я провалялся на диване до обеда, слушая бессмысленно весёлые трансляции по радио, поглощая шоколадные конфеты и свои запасы руалы. Просветления сознания и в этот день не достиг.
Около 15 часов прислал сообщение Эванс – ещё один Нейромант. Я уже говорил тебе, Митер, что стараюсь отделиться от остальных, избегая всяких дел. Я не поддерживаю контакты ни с кем из кланеров, кроме Анри. Но призыв Эванса не из тех, которые можно проигнорировать: он в больнице и при смерти.
С негодованием я вновь вернулся в реальный мир, отложив на полку свои шарики. Нет никакого желания слушать музыку, но лучше она, чем пыхтение окружающих людей...
Город вокруг в часы депрессии кажется мне человеком с больными зубами, вдруг случайно улыбнувшимся. Только что его лицо казалось приятным, но гнилые чёрные пеньки зубов и зловоние изо рта уничтожают симпатию в мгновение ока. Вокруг движутся толпы людей, с целеустремлённостью паразитов загрязняя окружающую среду продуктами жизнедеятельности.
В каждом из людей есть свой внутренний мир, У единиц он большой и неповторимый. У большинства – маленький и стандартный: банальные мысли, идеалы, понятия красоты и морали...
Два главных противоречия раздирают плоть ничтожных обывателей. Во-первых, чтобы остальные были такими же, как данный индивид: раздражает разнообразие человеческих красок! Никаких других точек зрения, кроме своей – единственно, как они полагают, правильной.
Вторая тайная доминанта – серость всегда стремится выделиться из толпы, стать чем-то исключительным, из ряда ВОН ВЫХОДЯЩИМ.
Эти два стремления – всех сделать одинаковыми, а самому обрести статус особенного – направляют, обусловливают низменную природу среднестатистического гражданина. И это обязательно следует иметь в виду, когда имеешь с ним дело.
Я жесток. Моя философия – философия сильных. Не терплю слабости и считаю, что каждый должен винить только себя во всех своих неудачах. Слабовольный человек склонен случайности считать ответственными за то, что свалилось на его голову, забывая о собственных непредусмотрительности, нерасторопности, недостатке ума или решимости и т.д. При удаче он забывает благодарить тех, кто ему помогал, зато в несчастье весь мир виноват перед ним.
Любой человек может достичь того, чего хочет, если воспитал в себе внутреннюю силу. Я убеждён в этом!
Поэтому не жалею обитателей трущоб, бедняков и нищих – они могут работать, им есть где работать! Вопрос в другом: хотят ли они работать? Никогда не поверю, что им хватает ума только на прозябание...
Да, мне неприятны эти организмы, которые могут запросто всадить тебе нож в спину, если им понравились твои часы; которые с радостью продают органы своих детей ради денег, предлагаемых в трансплантационных клиниках...
Как их жалеть? К ним можно испытывать только отвращение, потому что это уже не люди, а живое мясо, второсортный материал, наличие которого мы вынуждены терпеть...
Иногда полиция устраивает облавы и вычищает целые районы трущоб, отправляя всех их обитателей в подземные фабрики и заводы, в лаборатории и на другие опасные виды производств. Полиция делает то, что требуют работодатели, одновременно подчищая авгиевы конюшни общества.
А некоторые мыслители лелеют мысль о «всенародном бунте»... Наивные чудаки! Дно полиса никогда не восстанет против элиты, хотя бы уже потому, что за деньги можно нанять половину люмпенов, и она с удовольствием будет убивать другую половину. И полис станет только чище от такой операции. Даже ничью вину не надо доказывать – каждый представитель дна, по определению, либо наркоман, либо вор, либо убийца, либо каннибал. У них нет даже права сгореть в крематории – ведь каждую часть тела можно использовать и получить прибыль.
Нет, право на жизнь имеет лишь тот, кто приносит пользу людям – материальную или духовную – всё равно. Жизнь для собственного удовольствия доступна только элите...
Мне смешны поступки людей, но это горький смех. Я в каждом вижу нечто необъяснимое с точки зрения здравого смысла.
Например, ты, Митер.
Я всегда считал, что знаю тебя даже лучше, чем самого себя, но ты разуверил меня в этом. Сейчас ты бешено ищешь способ перевести сознание Наты из ноута на плату. Если найдёшь, это будет величайшим открытием со времени изобретения способа копирования отпечатка сознания в компьютер.
Но ведь ты ищешь решение не ради науки? Ты проявляешь одно из встречающихся у людей свойств, которому я ещё не придумал названия. Ты сконцентрировался на Нате, всё остальное для тебя потеряло краски, даже голоса друзей теперь для тебя звучат, как голоса призраков сна, о которых забываешь на утро. Вместо здорового, живительного эгоизма ты ударился в нечто иное. Будь это хотя бы альтруизм – я бы ещё смог понять тебя. Но альтруизм направлен на всех окружающих. То чувство, которое ты испытываешь, безраздельно принадлежит... одной Нате. Ты бы отдал жизнь за то, чтобы оживить её, ведь так? Это мне и непонятно.
Риен писал, что опасается за твоё психическое здоровье. Он говорит, что ты стал рассеянным, плохо следишь за своей внешностью... Очнись, Митер! Стань прежним, развей туман в своём разуме. Вспомни, что ты должен всегда выглядеть прилично! Не для других должен – для себя! Если ты ещё помнишь, конечно, что такое самоуважение. Никогда не позволяй себе опускаться!
...Больница, в которую отправили Эванса, не самая престижная, но довольно чистая, в палатах светло и приятно пахнет свежестью. Если бы ещё не люди...
Пока двигалась очередь, пока вежливая и улыбчивая девушка в регистрационном окошке искала для меня номер палаты Эванса, я стал свидетелем неприятнейшего события, которое в очередной раз заставило моё сердце заныть от глухой тоски и безысходности.
...Эти люди мне непонятны. Так жить, как живут они – это просто. Никакой борьбы – ни с собой, ни за други своя... Иногда я изменяю своей толерантности и думаю всерьёз, что такая жизнь не должна иметь место. Все эти волосы, выкрашенные в салатовый... Декоративные металлические вставки под кожу лица... Более чем странная одежда, похожая на сон наркомана, получившего дозу после долгой ломки... По отдельности это может не раздражать, но взятое вместе – просто отвратительно! А ещё и мерзкая электронная музыка, под которую можно только дёргаться в припадке!.. Я люблю хорошую электронную музыку, интеллектуальную электронную музыку – а бесконечную долбёжку не переношу: она вызывает у меня неконтролируемые приступы агрессии и желание всех покрошить, чтобы потом усесться с кубком свежей крови и слушать что-нибудь величественное из классики...
– Скажи, Анри, ты никогда не терял чувства реальности? Не видел снов, когда не думаешь, что это сон? Не путал виртуальность с реальностью? – спросил я, пока мы стояли в одной из пробок.
Анри посмотрел на меня очень странно.
– Что с тобой? Ударился в мистику?
У Нейромантов никогда не пропадает чувство реальности. Это для нас так же естественно, как ощущать, где верх, а где низ. Мы можем управлять своими снами, мы не подпадаем под действие любых видов гипноза или машинок, влияющих на мозг, которые так любят наркоманы. Скорее мы разучимся дышать, чем перестанем чувствовать реальность.
Пауза. Похлопывание руки по рулю.
– Знаешь, иногда мне кажется, что я теряю это чувство. Не в том смысле, что попадаю под влияние виртуальности, как обычные люди. Просто перестаю воспринимать виртуальность тем, чем она действительно является – кучей байтов, совокупностью электрических импульсов... Я воспринимаю ее кажущуюся суть. Создавая свои миры, я замечаю, что почти не отдаю определённых команд программам. Хочу, например, чтобы по аллее катился оранжевый лист – и тут же он появляется... сам собой прилетает ветер нужной силы...
Анри глядел на меня глазами, в которых мудрость неземная и доброта вселенская. Поколебавшись, я продолжил:
– В реальности мне больно жить... Это не физическая боль– это нечто внутри мозга, щемящее и пронзительное... Я не могу ходить, я чувствую, как мне недостаёт чего-то неуловимого, чего не передать словами, тем более – цифрами... Я ощущаю себя персонажем книги, безликой личностью, порождением чужого сознания... Как будто я хожу по раз и навсегда начертанной ломаной линии, говорю придуманное творцом, делаю то, что предусмотрено сюжетом...
Анри кивает, в глазах его ни тени улыбки:
– Это значит, что ты достиг новой стадии в контроле над платой и в использовании её возможностей. Твой мозг преобразует образы в цифры так же автоматически, как компьютер переводит цифры в образы, показывая их на экране. Ты должен отдохнуть, вот и всё... Сегодня опять читал? Слишком перегружаешь свой мозг, постоянно самосовершенствуясь. Зачем? К какой цели ты стремишься? Ты мечешься, словно генератор музыки: снова и снова он смешивает файлы из указанного каталога, выстраивая изощрённую мелодию без конца... Но обычный слух предпочитает законченные фрагменты, которые можно прослушивать несколько раз, закрывая глаза и прищёлкивая пальцами в любимых местах... Тебе нужно действие. Тебе надо побывать на грани смерти... С момента приезда в этот полис ты старательно избегаешь дел и контактов с кланерами. Ведь ты даже не вспомнишь имена всех кланеров полиса навскидку. Зачем запоминать – они есть в твоей базе данных... Ты ни с кем не общаешься... Всегда один да один – в конце концов это даёт двух...
– Это не твоя мысль.
– Да, это Ниц Ше – китайский мыслитель. Мощный был старик. Что улыбаешься?
– Да вот пробка рассосалась, пора ехать. Действие, говоришь?
Машина взревела и рванулась с места...
Через 23 минуты в двери клуба «Сандрио» вошли двое людей, выглядевших несколько чужими на этом празднике жизни. Они были во всём чёрном и в кожаных куртках – а здесь в моде лёгкие яркие цвета...
Бесцеремонно расталкивая бесящуюся на дискотеке толпу, мы прошли к выходу из танцзала. Мой благородный нос был в высшей степени оскорблён букетом запахов сонма потных организмов, а цепкий глаз Анри – полнейшей нелепицей и безвкусицей нарядов.
У стойки бара Анри нашёл высокого стройного мужчину, который неторопливо пил виски, поглядывая краем глаза на танцующих. Здесь музыка из главного зала била по ушам немного меньше, но всё равно приходилось говорить громко. Общался с Монрозом Анри. Я стоял поодаль, наблюдая, чтобы кто из окружающих не всадил исподтишка по пуле в наши фаршированные головы. Прямо скажу: клуб вызвал к жизни давно забытые мною клетки мозга, кровь чуточку быстрее заструилась по жилам, а пальцы немного подрагивали, ощупывая рукоятки пистолетов.
Разговор с Монрозом, видимо, ни к чему не привёл. Он отмахнулся от Анри и пошёл по направлению к туалетам. Анри подождал, пока он войдет в двери, и двинулся следом, позвав жестом меня.
Быстрый удар в основание черепа, ещё пара коротких ударов – Анри на все сто использует накачанные мышцы нового физического носителя. Обмякшего Монроза я прислонил к стене.
– И куда его теперь?
– В туалет, – ни секунды не задумываясь, ответил Анри.
Я потащил Монроза, но туалет не пустовал.
– Анри, там полно молодёжи. Развратники...
Анри пожал плечами:
– Сейчас освобожу.
Дверь за ним закрылась на несколько секунд. Потом он приотворил её:
– Заноси.
За моей спиной он запер замок, а я в это время, присвистнув, пытался пройти к задней стене, не испачкав кровью ботинок. Не буду описывать, что творилось в туалетных кабинках. Мы с тобой, Митер, и так видели немало крови, чтобы упиваться представшим моим глазам зрелищем.
– Ты идиот, Анри. Неужели не было других способов выпроводить развлекающиеся парочки?
– На фига? Не переживай, их же всего ничего – два парня да две девки... Ты же не любишь кислотников? Наколются или наглотаются наркоты, потом их тянет на разврат и прочее непотребство. Они могли бы сказать: «Большое спасибо, Анри. Если бы не ты, то утром нам было бы мучительно стыдно за бесцельно прожитую ночь...»
– И как это соотносится с твоими обычными словами о любви к людям? – саркастически спросил я.
– Так одно дело – люди, а другое – эти отморозки, – резко парировал Анри.
С этими словами он достал из кармана куртки чёрную пластиковую коробочку, откуда на свет появились две присоски необычного вида, соединённые проводами с цилиндрическим пультом управления. Смочив присоски водой, он ловко пристроил их на виски Монроза, потом включил устройство. Оно генерирует сконцентрированные пучки акустических волн высокой интенсивности – до 140 дБ в течение 1-2 секунд, в то время как болевой порог – 120 дБ. Монроз сразу пришёл в себя и задёргался.
– Эта штучка бьёт по мозгам гораздо сильнее любой дискотеки, – улыбнулся Анри. – Дорогой наш Монроз, бьюсь об заклад, ты ни разу в жизни не ощущал ничего неприятнее. Wat da kest da morgana, Monroz?
Ещё пара секунд болезненной процедуры... Монроз раскололся. Он выложил нам, что Моргана была нужна ему не для себя, её заказал мистер Стенс, потому что Монроз имеет широкие связи. Узнав сумму заказа, мы переглянулись: это явно не любительский интерес. Ситуация осложнилась. Стенс входит в регулярные рейтинги, которые обычно составляют люди в черно-синей форме, оформляющие стенды: «Самые Опасные Люди Полиса» или «С Ними Лучше Не Связываться».
– Давай уходить отсюда. У меня такое чувство, что через дверь соваться не стоит, – сказал я. За дверью слышались голоса и шаги.
– Как быстро они нас засекли. С чего бы это? – рассеянно спросил Анри, убирая коробочку в карман.
– Уж не по струйкам ли крови, которые вытекают в щель? Напомни мне дома поаплодировать тебе за прекрасную идею пристрелить этих перцев, – я не упустил случая подколоть приятеля.
– Не переживай, – Анри достал Phoenix, и я предусмотрительно отошёл, чтобы не забрызгало.
Выстрел в сердце заставил тело Монроза вздрогнуть, но я уже этого не видел – я вынимал раму, встав на унитаз.
– Не поскользнись, – усмехнулся Анри, прислушиваясь к голосам за дверью.
Что я мог ему ответить, всецело занятый сотворением надёжного пути отхода?.. Подтянувшись на руках, я вылез ногами вперёд, мягко спрыгнул на землю и отбежал влево. За спиной послышалось пыхтение, потом тихие шаги удостоверили, что Анри тоже поспешает. Мы остановились через пару кварталов, шумно дыша и глядя друг на друга.
– Моя машина! – вдруг осенила меня простая мысль. Анри улыбнулся:
– Я подумывал, не предложить ли парковку не перед клубом, а в переулке, но решил, что тебе лучше знать. Ладно, брось её.
– Мою лазурного цвета Ghyula 546?! Ни за что! Я в неё знаешь сколько денег вложил?! Там родного осталось – сиденья да форма корпуса!
– Лады. Заодно покажу тебе, как надо ездить по полису. Пошли! – ехидно ухмыльнулся Анри.
Мы понаблюдали за входом в клуб издалека, и успокоения нам это не принесло. Там уже стояла полицейская машина – обычный патрульный коробок, собралась толпа зевак. Неторопливой походкой, держа руки на рукоятках пистолетов под куртками, мы пересекли улицу, строя из себя обычных прохожих, которым не терпится посмотреть, что произошло. Анри щелкнул выключателем антиугонной системы. Машина мигнула фарами, но в бегающих бликах полицейских мигалок и реклам, отражаемых витринами, никто этого не заметил.
Анри встал с левой стороны, я – с правой. Мы переглянулись. Анри кивнул. Открыв рывками дверцы, мы сели внутрь и захлопнули их. Народ забеспокоился, поворачивая головы. Какой-то полицейский выбежал из клуба, передёргивая затвор автомата и делая нам знаки выйти из машины. Анри ткнул кнопку автоматического открывания окна, выстрелил из Феникса, мгновенно завёл машину и поехал. Броня не спасла полицейского: силой выстрела его швырнуло назад, на стеклянные двери клуба, которые вежливо разошлись перед падающим телом. Чёртова автоматика испортила всё впечатление от падения. «Headshot,» – удовлетворённо пробормотал Анри, выруливая на дорогу.
– Я уже думал, что придётся испытать прочность стёкол и корпуса.
– Не лучшее время для испытаний, – сказал Анри, давая задний ход. – Тем более что у его автомата был подствольный гранатомёт.
Огни клуба быстро удалялись. Анри, глядевший в зеркало заднего вида, присвистнул:
– Готовься к большим скоростям. Сзади пара машин – видимо, их вызвал тот патруль, как только обнаружил пять трупов.
С этими словами он утопил в пол педаль газа. Улица сразу превратилась в огненную змею. Потом Анри несколько раз продемонстрировал мне трюки высшего пилотажа, оставив за спиной всех полицейских.
Я сидел и смотрел в лобовое стекло, как в экран телевизора, транслирующего ужастик. Только здесь адреналин и опасность были настоящими. Скорость. Сливающиеся в одно цветовое пятно улицы, сделавшиеся внезапно острыми и резкими, опасно узкими и смертоносно извилистыми. Огни на далёком здании складываются в подобие гигантского злобного лица...
За время поездки я трижды успел пообещать себе никогда больше не доверять Анри руль своей тачки. Этот маньяк гнал так, будто решил ошеломить раззявивших рты прохожих и породить легенду о машине-призраке, проносящейся по полису в леденящей тишине и сметающей всё на своём пути. Свидетели-доброхоты потом будут клясться что за рулём сидел скелет, который им подмигивал. Как это получалось у скелета, учитывая его пустые глазницы, останется за кадром...
Через десять минут Анри остановился – на слайде с ручником, развернув машину на 360 градусов. Я с удивлением обнаружил, что мы находимся перед нашим домом – на скорости пространство имеет свойство искажаться, и знакомые места кажутся чужими.
– Всегда считал, что в заднеприводных автомобилях ручной тормоз нужен только для того, чтобы заруливать на стоянку! – попытался сострить я.
– Кто сказал тебе такую глупость? – удивился мой друг.
– Ты сошёл с ума, Анри! Зачем тебе надо было крошить клубных мозгляков? Теперь придётся взламывать базу данных полиции, чтобы подчистить наши следы. Самое плохое здесь то, что они в своих киборгов загружают сведения о всех преступниках в розыске. Если нас встретит один из этих сентинелов, то расстреляет на месте!
– Успокойся. Это работа на пять минут. Просто постарайся не выходить на улицу следующие два дня... Лучше давай подумаем, как бы нам выйти на Стенса. Всё становится неприятным. У него есть где-то незаконно функционирующий оружейный завод, заодно являющийся базой его банды. Но туда полезет только безумец. А время-то идёт. Если изобретение распространится, уничтожить его будет исключительно сложно. Ты ничего не нашёл?
– Нет пока. Но я ещё не все каналы задействовал.
– Ладно. Всего хорошего, заходи в гости...
Анри вышел из машины и направился к себе. А я, поставив тачку в гараж, решил позавтракать. На ноуте обнаружилось пришедшее за время моего отсутствия сообщение – ещё одного Нейроманта нашли мёртвым. Его отрубленная голова откатилась на десяток метров от туловища. Удар скорее всего был нанесён тонким и гибким клинком. Такие носят только Хранители, маскируя их под трости. Как мой добрый приятель Эдгар.
Совсем нехорошо, что уже второй кланер погибает от рук Хранителей. А то, что это их работа, доказывает удар: ни один обычный человек не сможет отрубить голову столь искусно, да и клинков простые граждане не носят.
Вопреки уверениям Анри, действие меня «не встряхнуло» и лучше не стало. Наоборот, навалилась глубокая хандра. Этот недуг тревожит меня периодически: месяцы хорошего настроения и бодрого духа чередуются неделями депрессии. Я не принимаю антидепрессанты – и вообще никогда не принимаю препараты и лекарства за редким исключением. Я даже научился наслаждаться своей депрессией. У меня она выражается в стремлении к тишине и неподвижности: я просто лежу и смотрю в потолок, либо сижу перед окном, следя за бесконечным потоком машин. В такие периоды нет сил ни работать, ни читать. Даже музыка раздражает. Успокаивают только леденцы в больших количествах. Чтобы уж совсем не раскисать, иногда я включаю весело бормочущее радио, занимаюсь медитативными занятиями – вроде вращения в руке пары зелёных керамических шариков с изображениями инь и ян. В них спрятаны то ли колокольчики, то ли что-то похожее: они издают приятный звон, успокаивающий нервы.
Позвонил Анри, сказал, что уже подчистил всё, и мы опять невинны перед законом. Как только пришел, сразу засел за работу и взломал через час базу данных полицейского управления – всё-таки в Клане нас научили кое-чему полезному. В базе, кстати, имелись точные наши фотороботы и описание машины. На всех новостных сайтах появились сообщения о том, что неизвестные проникли в клуб и пристрелили Монроза, а заодно и ещё нескольких посетителей туалета. Поняв по моему голосу, что у меня хандра, проницательный Анри не стал меня тревожить и отключился. Одно из главных качеств моих друзей – умение уважать мои чувства. Я вдруг решил не выключать ноут, закрыл глаза и снова погрузился в свой мир...
...Небо кажется низким, словно это стеклянный купол, на котором нарисованы луна и звёзды. Его цвет – чёрный бархат. Было очень трудно подобрать именно такой оттенок чёрного – печальный и спокойный.
Ветер носится по бескрайней ледяной пустыне – счастливый и свободный. Он щедро осыпает свой путь настоящим снегом – белым и пушистым, колючим и искрящимся в ярком свете луны.
Я один илу по снегу, слушая скрип пол сапогами. Никто не имеет права доступа в мой рай – лишь я его король, лорд снега и льда. Я зачерпываю ладонью снег, снова медленно илу, следя, как он тает в горсти, стекая холодными режущими струйками.
Я свернул к чёрному лесу. Он был всего лишь картинкой, но, по мере моего приближения, делается всё реальнее. Наконец я останавливаюсь, сбрасываю остатки снега с ладони, натягиваю перчатки из оленьей кожи, зачем-то провожу рукой по чёрному высохшему стволу дерева, поднимаю голову и смотрю на уродливо сплетающиеся голые ветки.
Самая большая неприятность для творца – это то, что в его мире нет ничего неизвестного, неподвластного ему: он ведь сам создавал мир любовно и тщательно. Скучно, когда всё знаешь наперёд...
Небо перечёркивает комета – единственное событие, которое происходит в этом мире случайно. А ещё случайны падающие звёзды...
Из дома я выбрался вечером. В этот день мне почему-то расхотелось бродить по улицам. Я просто купил себе пакет чипсов, бутылку газировки и отправился в кинотеатр смотреть самый последний фильм, который потрясает спецэффектами и неожиданными операторскими решениями. Он с драйвом идёт под чипсы и газировку, но уже на следующий день попытка вспомнить сюжет закончится скорее всего безоговорочным провалом.
Читая моё письмо, ты можешь подумать, Митер, что у нас тут всё такое светлое и стерильное... Это не так. Ты смотришь на Мидиаполис моими глазами, а я не замечаю многих вещей. Анри упрекает меня, говорит, что я живу так, словно и не было Апокалипсиса. Чтобы ты понял, какова здешняя реальность, опишу тебе обычный кинотеатр.
Билеты продают в помещении, где слишком яркие лампы режут глаза. В баре половина стульев изломана и изувечена. Пол усыпан хрустящими осколками бутылок, пластиковыми стаканчиками, рваными пакетами. Местами виднеются бурые лужи странного происхождения, в создании которых приняли участие напитки из бара и их переработка организмами людей. Сами люди там производят отвратительные звуки, облизывают пальцы после жирных продуктов, икают, обливаются пивом и другим пойлом, засыпают прямо на полу. Повсюду неприятный запах дрянной еды: большая часть посетителей питается вместо дорогих настоящих продуктов таблетками и капсулами – надо же иногда что-нибудь пожевать...
Нравится? Так живёт большая часть населения.
К счастью, я могу заплатить за билет в элитном кинотеатре, где всего этого нет. Верхушка полиса выстроила для себя всё необходимое, назначив за удовольствия высокую цену, чтобы очистить приличные места от уличного сброда, от неудачников и пьяниц. Здесь действительно можно жить так, словно не было Апокалипсиса. Я надел маску обычного человека и отличался от остальных в зале только тем, что газировку пил не из горлышка, а через соломинку.
Потом я внезапно подумал, что неплохо бы после фильма пройтись по улицам, освежиться. Тем более что начал падать снег. Снегу всё равно – он всегда падает вечером. Он падает на живых и на мёртвых, на дома и на людей, на машины и на дорогу. Он справедлив – каждый имеет право на свою горсть снежинок.
В других полисах вместо снега иногда для очистки атмосферы пускают дождь. Ненавижу дождь. Дождь – это лужи на асфальте, промокшие ноги и насморк. В дождь даже ежечасное протирание специальным раствором не спасает обувь от грязи. Единственное, чем хорош дождь – это стук капель о подоконник, но только в том случае, если подоконник находится по другую сторону стекла.
А снег – он прекрасен. Нет никого, кто любил бы его больше меня. Не тот грязный снег, который под утро вычищают с улиц, а летящие, кружащие, парящие, порхающие снежинки, чёткие отпечатки обуви на земле, облачка пара изо рта и ноздрей... Можно продолжить ассоциативный ряд, уведя разговор в область поднятых воротников, колючих шерстяных шарфов и тёплых перчаток. Но я лучше просто пойду дальше по улице, борясь с желанием нажать на паузу, как в виртуальности, чтобы повертеть кадр со всех сторон, заставляя застывшие в воздухе снежинки описывать завораживающе правильные круги...
На следующий день я провалялся на диване до обеда, слушая бессмысленно весёлые трансляции по радио, поглощая шоколадные конфеты и свои запасы руалы. Просветления сознания и в этот день не достиг.
Около 15 часов прислал сообщение Эванс – ещё один Нейромант. Я уже говорил тебе, Митер, что стараюсь отделиться от остальных, избегая всяких дел. Я не поддерживаю контакты ни с кем из кланеров, кроме Анри. Но призыв Эванса не из тех, которые можно проигнорировать: он в больнице и при смерти.
С негодованием я вновь вернулся в реальный мир, отложив на полку свои шарики. Нет никакого желания слушать музыку, но лучше она, чем пыхтение окружающих людей...
Город вокруг в часы депрессии кажется мне человеком с больными зубами, вдруг случайно улыбнувшимся. Только что его лицо казалось приятным, но гнилые чёрные пеньки зубов и зловоние изо рта уничтожают симпатию в мгновение ока. Вокруг движутся толпы людей, с целеустремлённостью паразитов загрязняя окружающую среду продуктами жизнедеятельности.
В каждом из людей есть свой внутренний мир, У единиц он большой и неповторимый. У большинства – маленький и стандартный: банальные мысли, идеалы, понятия красоты и морали...
Два главных противоречия раздирают плоть ничтожных обывателей. Во-первых, чтобы остальные были такими же, как данный индивид: раздражает разнообразие человеческих красок! Никаких других точек зрения, кроме своей – единственно, как они полагают, правильной.
Вторая тайная доминанта – серость всегда стремится выделиться из толпы, стать чем-то исключительным, из ряда ВОН ВЫХОДЯЩИМ.
Эти два стремления – всех сделать одинаковыми, а самому обрести статус особенного – направляют, обусловливают низменную природу среднестатистического гражданина. И это обязательно следует иметь в виду, когда имеешь с ним дело.
Я жесток. Моя философия – философия сильных. Не терплю слабости и считаю, что каждый должен винить только себя во всех своих неудачах. Слабовольный человек склонен случайности считать ответственными за то, что свалилось на его голову, забывая о собственных непредусмотрительности, нерасторопности, недостатке ума или решимости и т.д. При удаче он забывает благодарить тех, кто ему помогал, зато в несчастье весь мир виноват перед ним.
Любой человек может достичь того, чего хочет, если воспитал в себе внутреннюю силу. Я убеждён в этом!
Поэтому не жалею обитателей трущоб, бедняков и нищих – они могут работать, им есть где работать! Вопрос в другом: хотят ли они работать? Никогда не поверю, что им хватает ума только на прозябание...
Да, мне неприятны эти организмы, которые могут запросто всадить тебе нож в спину, если им понравились твои часы; которые с радостью продают органы своих детей ради денег, предлагаемых в трансплантационных клиниках...
Как их жалеть? К ним можно испытывать только отвращение, потому что это уже не люди, а живое мясо, второсортный материал, наличие которого мы вынуждены терпеть...
Иногда полиция устраивает облавы и вычищает целые районы трущоб, отправляя всех их обитателей в подземные фабрики и заводы, в лаборатории и на другие опасные виды производств. Полиция делает то, что требуют работодатели, одновременно подчищая авгиевы конюшни общества.
А некоторые мыслители лелеют мысль о «всенародном бунте»... Наивные чудаки! Дно полиса никогда не восстанет против элиты, хотя бы уже потому, что за деньги можно нанять половину люмпенов, и она с удовольствием будет убивать другую половину. И полис станет только чище от такой операции. Даже ничью вину не надо доказывать – каждый представитель дна, по определению, либо наркоман, либо вор, либо убийца, либо каннибал. У них нет даже права сгореть в крематории – ведь каждую часть тела можно использовать и получить прибыль.
Нет, право на жизнь имеет лишь тот, кто приносит пользу людям – материальную или духовную – всё равно. Жизнь для собственного удовольствия доступна только элите...
Мне смешны поступки людей, но это горький смех. Я в каждом вижу нечто необъяснимое с точки зрения здравого смысла.
Например, ты, Митер.
Я всегда считал, что знаю тебя даже лучше, чем самого себя, но ты разуверил меня в этом. Сейчас ты бешено ищешь способ перевести сознание Наты из ноута на плату. Если найдёшь, это будет величайшим открытием со времени изобретения способа копирования отпечатка сознания в компьютер.
Но ведь ты ищешь решение не ради науки? Ты проявляешь одно из встречающихся у людей свойств, которому я ещё не придумал названия. Ты сконцентрировался на Нате, всё остальное для тебя потеряло краски, даже голоса друзей теперь для тебя звучат, как голоса призраков сна, о которых забываешь на утро. Вместо здорового, живительного эгоизма ты ударился в нечто иное. Будь это хотя бы альтруизм – я бы ещё смог понять тебя. Но альтруизм направлен на всех окружающих. То чувство, которое ты испытываешь, безраздельно принадлежит... одной Нате. Ты бы отдал жизнь за то, чтобы оживить её, ведь так? Это мне и непонятно.
Риен писал, что опасается за твоё психическое здоровье. Он говорит, что ты стал рассеянным, плохо следишь за своей внешностью... Очнись, Митер! Стань прежним, развей туман в своём разуме. Вспомни, что ты должен всегда выглядеть прилично! Не для других должен – для себя! Если ты ещё помнишь, конечно, что такое самоуважение. Никогда не позволяй себе опускаться!
...Больница, в которую отправили Эванса, не самая престижная, но довольно чистая, в палатах светло и приятно пахнет свежестью. Если бы ещё не люди...
Пока двигалась очередь, пока вежливая и улыбчивая девушка в регистрационном окошке искала для меня номер палаты Эванса, я стал свидетелем неприятнейшего события, которое в очередной раз заставило моё сердце заныть от глухой тоски и безысходности.