Страница:
Вспышка молнии высветила её печальные глаза, устремлённые на меня. Такое чувство, будто этот парень был для неё больше, чем соклановцем.
– Крис повёл себя опрометчиво. Он вступил в открытую драку с Бионами и был растерзан прямо в здании корпорации. Никто не узнал, откуда они взялись там, потом их так и не нашли. Я должна была контролировать операцию. Мне строжайше запретили любые боевые действия, которые могли поставить под угрозу результаты многолетней работы. После гибели Криса я автоматически приняла на себя командование и всю ответственность. Но тоже поступила не лучшим образом – была ослеплена жаждой мести. Я вычислила Бионов среди сотрудников фирмы, и мы атаковали их. Трое наших погибли, я чудом выжила. Враг понес потери посущественнее. Крис был отомщён... Клан Бионов заинтересовался, было ли нападение случайным или ставило своей целью прикрыть другие намерения. И вскоре они узнали о наших планах, что сделало невозможным использование"MetalUnion"в качестве прикрытия... Теперь мы ищем новые пути. Именно я должна найти их – иначе буду виновна в провале операции. Ведь это из-за меня погибли люди и сорвалась установка связи с Диаполисом. Высший совет Клана я не хочу ставить в известность, не загладив последствия своей вины. Все ресурсы, которыми я обладала, уже исчерпаны, время поджимает, и обратиться мне больше не к кому. Мы пытались внедриться в компьютерную сеть твоей корпорации, но натолкнулись на прочную защиту внутренних файлов. Также мы получили туманные сведения о каких-то регулярных рейсах и о поставке штурмового фургона. Мне нужны более точные данные, чтобы спланировать операцию.
Она подходит и кладёт руки на мои плечи:
– Пожалуйста, помоги! Прошу тебя как союзника! Будь уверен: мы этого не забудем, и в будущем ты можешь рассчитывать на любую поддержку с нашей стороны. С моей стороны.
Я осторожно сжимаю её кисти и отвечаю:
– Я помогу тебе. Если Элис будет рядом и подстрахует меня. Но я не обещаю быстрых результатов. Сколько времени у нас есть?
– Максимум месяц. Когда сюда приедет эмиссар Клана, меня отстранят и отправят отчитываться за неудачи. За нами нет жёсткого контроля, но свои задания мы должны выполнять чётко.
– Что ж, я сделаю всё так быстро, как только смогу. Ситуация в фирме мне пока не ясна, к тому же трудно предугадать настроение начальства. Наверняка будут какие-то проверки. Но будь уверена: лазейку мы с Элис найдём.
Я поворачиваюсь, чтобы уйти, однако Изабель, похоже, не спешит расстаться:
– Скажи, Нейромант, правда ли, что в вашем Клане каждый нашпигован железом изнутри – проводами, перетяжками, электролампами?
Даже во вспышках молнии ей не разглядеть мою улыбку. И этот вопрос я слышал сотни раз.
– Нет. Мы из плоти и крови. Прощай...
...Я открыл глаза и посмотрел на пустой экран, где работала программа навигации в Сети. Протянул руку и допил остатки воды из бутылки, которая затем полетела в угол, в корзину для мусора. А я следил за её падением и думал: выключать мне ноут или нет? В принципе сегодня совсем не хотелось работать, но, с другой стороны, что делать-то, ведь ещё только 19 часов?
В конце концов остановился на ознакомительной прогулке по городу. Надо бы поскорее освоиться в этом полисе.
Прежде чем идти к остановке автобуса, я зашёл в магазинчик на углу дома купить орехов. Очень ловкий парень с короткой модной стрижкой на голове споро обслуживал немногочисленных покупателей. В основном здесь затаривались продуктами третьего-второго класса. Всё верно: те, кто может позволить себе еду первого класса, обедают в ресторанах. Пока до меня дошла очередь, я успел вдоволь наглядеться на таблички цен, наскоро выведенные маркером, на неубранный пол и трещину в витрине, залепленную скотчем.
Парень удивлённо посмотрел на меня – он думал, что я наберу целый пакет продуктов, как другие покупатели – и бросил на прилавок пачку солёных орешков.
Коротать время на остановке, пережёвывая плоды подземных плантаций, было куда приятнее и веселее. Сам автобус был то ли тем же самым, что вёз меня в прошлый раз, то ли они все были друг на друга похожи – водители и автобусы.
Добираясь до подземки, я съел немало орешков, размышляя над схемой линий, куда бы отправиться. В конце концов решил заглянуть в разрекламированный Риеном книжный магазин.
Люди целеустремлёнными муравьями ползли по улицам – каждый в свой муравейник. Пару раз меня толкали, чуть не выбив пакетик с моим лакомством! Странный народ, не понимающий, какое это удовольствие – вот так идти по улице, грызть солёные орешки, быть среди всех, но в одиночестве, просто неторопливо брести, не имея никакого плана, не замечая убегающего времени.
С одной стороны – сверкающие витрины магазинов и развлекательных центров, с другой – нескончаемый поток машин с зажжёнными фарами.
Небо, серое по утрам, теперь тёмное, почти чёрное. В полисах не бывает дождя. Энергощит охраняет нас не только от радиации.
Пока я рассматривал небо, произошло ещё несколько столкновений. Так и случаются катастрофы на уровне индивидов: одни пялятся вверх, другие под ноги... Никакой гармонии в обществе.
Магазин, о котором говорил Риен, был огромен – возможно, самый большой в полисе. Здесь постоянно толпились люди: одни покупали примитивные книжонки, другие пытались найти что-нибудь доапокалиптическое. Последние – чаше всего из тех «интеллектуалов», которые, перевернув несколько страниц, потом зевают, ставят книгу нарочито небрежно на видное место и говорят скучающим тоном своему спутнику (спутнице), что сейчас так не пишут, сейчас пишут ширпотреб, а настоящее искусство никому не нужно.
Моё последнее наблюдение – не более чем шарж. Если классику переиздают, значит, это кому-нибудь нужно. Опять же проблем у издателей и продавцов куда меньше, чем когда они имеют дело с нынешними «гениями». Во-первых, на классику давно нет авторских прав. Во-вторых, стоит она прилично и пользуется тем не менее устойчивым спросом. Кто-то просто коллекционирует, кто-то на самом деле ищет сокровенные смыслы, как чёрную кошку в тёмной комнате... В общем, интеллектуальная элита – эта немногочисленная в процентном отношении часть общества – имеет возможность покупать такие книги, изучать и сохранять языки, на которых они написаны, извлекать и пропагандировать вечные, как принято выражаться, ценности. Когда-то считали, что гениальные творения мастеров могут возвысить людей, научить их чему-то. Но жизнь показала ошибочность этой гипотезы.
Кланерам классику преподают обязательно. В том числе – и с практическими целями. Например, наши аналитики изучают отдельные книги в качестве пособия по человеческой психологии. К сожалению, из того, что было написано после Апокалипсиса, можно разве что бумажных голубей сворачивать.
Оглядываюсь по сторонам и убеждаюсь в справедливости нарисованной Риеном картины. Кто-то роется в развалах с яркими современными изданиями в поисках чтива на вечер, много людей толпится у стеллажей с учебными пособиями, ищут и справочные материалы для работы. Нет, никто не пришёл сюда, как Риен, просто так. Чтобы спастись от себя.
На моём ноуте огромное количество книг в электронном виде, но я никогда не любил читать с экрана: если в тексте больше двух страниц, меня сразу ломит и клонит в сон. То ли дело – пропускать книги через плату! Сидишь себе, закрыв глаза, а в мозгу возникают строчки. Не надо ни переворачивать страницы, ни искать удобное положение. С традиционными же книгами у меня очень непростые отношения. Стоит мне взять какую-нибудь из них в руки, через десять минут я ощущаю неудобство стула или дивана, долго хожу туда-сюда, пытаясь найти уютное местечко для чтения, и в конце концов устраиваюсь на скользком подоконнике. Ума не приложу – почему мне нравится именно подоконник? Это патологическое.
Люди питают необъяснимую любовь к печатному слову. Дешевле и проще иметь под рукой электронную библиотеку и читать себе в удовольствие, не засоряя лёгкие пылью. Однако из года в год упорно изводятся тонны бумаги и красок – на книги, блокноты, всякие ежедневники и т.п. Консервативность мышления – потрясающая!
Я прошёл в дальний коней магазина, где содержатся коллекционные и редкие издания. В первую очередь меня интересует размер книги, потому что если она не способна разместиться во внешнем или внутреннем кармане плаща, то наше знакомство будет коротким.
Особенно приятны мне обложки, сделанные «под кожу». Они практичны и приятны на ощупь, не имеют острых углов, которые за всё цепляются.
Пока ещё всегда можно подобрать себе что-нибудь маленькое, лёгкое, не слишком оттопыривающее карман. Ноут слишком тяжёлый, иначе можно было бы носить его и не отрываться от чтения. Решено: когда вернусь в Клан, предложу изобрести книжный плеер – по аналогии с музыкальным. Вместо наушников – беспроводная связь с платой-имплантантом.
Больше всего полок занимали произведения реалистов. Так обычно называют авторов, которые писали о своём времени, так сказать, «на злобу дня», хотя один очень знающий человек уверял меня, что до Апокалипсиса реализм имел другое определение. Ну да не в терминах же дело! Важно то, что реалистическую литературу любят покупать интересующиеся историей мира до Апокалипсиса. Они черпают из неё сведения о культуре, быте и привычках проживавших на планете людей и целых народов. Естественно, в подобных трактатах обычно самые толстые комментарии – ведь надо объяснять современному человеку, что такое, например, «сабля» или «колодец»... Не люблю реалистов. Ещё со школы. Их писания обязательно включались в программу. Может быть, если б нас не заставляли всё это читать, я бы полюбил реализм, но увы.
Достаточно открыть наугад любую такую книгу – и сразу наткнёшься на труднопонимаемые и сложные для современных читателей фразы, вроде:
«Лера умерла. Я ещё посетил её могилу, но с тех пор покинул всё и поселился здесь навсегда. Я советую вам подумать о ней, об этом существе, о котором я вам рассказал со всей искренностью, на которую ещё способны зачерствевшие остатки моей разбитой души, подумать об этом так рано ушедшем из жизни тщедушном существе, в котором билось .большое и сильное сердце, какого – да чего уж там! – нет ни в моей, ни в вашей груди. Как получилось, как вообще было возможным такое влияние мёртвого на живых, я не знаю, знать не хочу и не собираюсь более тревожить и без того недостаточно зажившую рану. Я не тот, что был раньше: я теперь верю многому из того, над чем прежде так беспечно смеялся. Кто знает, сколько каждый из нас оставляет семян, которым суждено взрасти лишь после нашей смерти? Кто скажет, какими таинственными цепями связаны наши судьбы? Прощайте и старайтесь жить, потому что это иногда трудновато, но вспоминайте меня не в часы печали, а в часы раздумья...»
Франц Гельвинг, «Час печали», 1993 год. Может быть, эту книгу читал в своё время мой дедушка?.. Правда, когда она вышла в свет, он ещё был 8-летним сопляком... Я поставил книгу на полку, испытывая странное чувство. С одной стороны, написано действительно мастерски, но почему же так невыносимо скучно? Наверное, потому, что автор писал каждую фразу, думая не о том, чтобы выплеснуть на бумагу свои мысли, а о том, какое впечатление он произведёт на слушателей, какой эффект создаст.
Нет, я предпочитаю фантастику. Причём не ту, которой завалены лотки второсортных киосков и которая различается лишь именами героев да последовательностью тысячу раз использовавшихся приёмов. Мне больше нравятся авторы, рисующие свободные декорации, не зависимые от переживаемой писателем жизни. Их труд направлен лишь на то, чтобы сконцентрировать внимание читателя на психологической либо философской антиномии бытия. Если книга теряет свою тайну после прочтения, то к чему тратить на неё время? Достаточно прочитать название, последний абзац и со спокойным сердцем положить её обратно на полку. Буковки и циферки на бумаге создают иллюзию непреходящей ценности написанного, а на самом деле чаше всего ими маскируется пустота. Крайне мало авторов, которые действительно создают «фантастические сюжеты», увлекают полётом своего воображения.
Книги, на которые мне не жалко потратить своё свободное время, я делю на два вида. Первые – интересны мыслями автора, которые тот хотел донести до читателя. Это возможно только тогда, когда автору есть что сказать людям.
В книгах второго типа самоценна вязь слов: наслаждение получаешь не от содержания, а от самого процесса чтения, когда отдельные фразы вертишь на языке, наслаждаясь их вкусом. Авторов, способных на такое чудо, – единицы: Экзюпери, Иверман, Хатчетт, Ницше, Лон... Возможно, есть кто-то ещё, но я их не знаю.
Что касается стихов – я их не переношу! Кто-то считает притягательной ритмику рифмованных фраз, но я не вижу в этом ничего особенного. Более того, жертвовать живостью языка и художественной убедительностью ради соблюдения искусственных ограничений – бред.
Меня случайно толкнул бледный молодой человек в отвратительном коричневом пиджаке, застёгнутом на все пуговицы, из-под которого виднелась сине-белая рубашка. Глаза его имели такой странный блеск, что было очевидно – парень пользуется зрительными линзами, причём очень сильными. Но и линзы не могли скрыть огонёк, который разгорался в его глазах, когда он, выудив с полки очередную книгу, лихорадочно листал и читал её, постигая неизвестного автора. За причёской парень явно не следил, и волосы на его голове торчали во все стороны, ничуть не пряча похожие на чудовищные лопасти уши. Облик этого книжного фаната свидетельствовал о крайней рассеянности в повседневной жизни – развязавшийся шнурок нечищеного ботинка, вылезший из бокового кармана пиджака уголок серого носового платка, в то время как второй карман оттопыривался чем-то круглым и, наверное, тяжёлым... В придачу ко всему – то ли из-за насморка, то ли по отвратительной привычке – рот его был приоткрыт, что всегда раздражает меня в людях до крайности.
Молодой человек с такой страстью хватал книги, как будто они были для него всем в этой жизни. Кто знает, почему он стал именно таким вот книжным червем... Может быть, так выражается его слабость и страх? Мне знаком этот распространенный тип людей, абсолютно неприспособленный к жизни. «Не от мира сего» – говорила о них моя мать. Они пугливо прячутся от действительности, что многих раздражает – естественно, слабость и вечный страх присущи вымирающим, бесполезным организмам.
Большинство людей обычно довольствуются ограниченным кругом знакомых, с которыми они делят работу или досуг. Так возникают социальные группы – со своими лидерами и аутсайдерами, со своими законами и обычаями, которых свято придерживаются все члены объединения. Практически всегда психологический уровень группы выше индивидуальных психологических уровней рядовых членов. Это интересно проявляется даже в быту. Тот, кто знает лишь пару-тройку коллег по работе, жену да продавщицу в магазине, когда выбирает одежду, обычно как бы убеждает себя словами «мне это пойдёт», имея в виду, что одежда понравится той пятерке, которая составляет его окружение (группу). Остальные люди для подобных личностей не существуют, они – часть декорации, не влияющая на сюжет спектакля.
Некоторые индивиды время от времени любят менять состав своей группы, включая в неё, к примеру, вместо сослуживцев – реальных или мнимых конкурентов на административный пост, вместо продавщицы – знакомого официанта или швейцара. Тем самым их личный статус как бы имеет стойкую тенденцию к повышению.
Есть и такие, кто постоянно видоизменяет свой социальный облик, находя в этом наслаждение и удовлетворение. Утром он – заботливый отец и муж, днём – злой и жёсткий сухарь-начальник, вечером – первый заводила и весельчак в дружной компании, собирающейся за кружкой пива в любимом баре. Причём его семья, его сослуживцы и его друзья друг с другом не знакомы, поэтому искренне верят, что он – один и тот же в любой ипостаси. И того, кто попробует изменить их представление об этом человеке, неминуемо воспримут, как сумасшедшего. Потому что мало кто всерьёз способен воспринять мысль, что жизнь часто тождественна трагикомедии масок и положений...
Я отошёл от молодого человека, дабы он, рассеянно толкнувший меня и даже не подумавший извиниться, не повторил свою оплошность. Мне слишком хорошо здесь сегодня, чтобы злиться по столь мелкому поводу. А ведь бывают дни, когда я взбешён и взвинчен до такой степени, что запросто могу всадить пулю не то что за толчок – за грубое слово! Наблюдая за чудаком, я ещё раз подивился, как в общем-то невзрачного и заурядного на вид человека преображает любимое дело. Вспомнился Дампи, мой новый сослуживец – за компьютером он вовсе не кажется замухрышкой! Наверняка и этот грубиян, если завести с ним спор о литературе, будет говорить с такой образностью и горячностью, которых вряд ли дождёшься от него в любом ином случае – вплоть до признания в любви какой-нибудь его подружке. Всё просто – этот человек так же ограничен, как какой-нибудь любитель бульварного чтива.
Каждый сам выбирает свою группу, свою маску... и свою судьбу тоже.
Наконец человек в коричневом пиджаке ушёл, прихватив три громадных тома, и я мог теперь спокойно постоять перед полкой и выбрать что-нибудь. Под руку попалась книга в приятном на ощупь шершавом чёрном переплёте. Это был роман Эриха Гуттена «Мгновение жизни» – философско-фантастическое повествование о людях, получивших возможность предвидеть момент собственной смерти. Автор оставил героям три дня жизни и показал, как в этой драматической ситуации изменялись их характеры и привычки. Ничего не скажешь – оригинал... В приложении к роману обнаружились ещё и стихи того же Гуттена, от которых я многого не ждал, но был приятно удивлён их образной мощью – в воображении, пусть даже воспалённом, автору явно не откажешь... Пусть будет Эрих Гуттен. Он поможет мне скоротать долгие вечера и скучные поездки в подземке. Я что-то устал от сюжетов: надоедает следить за тем, как незнакомые мне личности вступают в непонятные коллизии, ведут невнятные диалоги, совершают маловразумительные поступки... Хочется иногда чего-то более сложного, чем заурядные и насквозь искусственные авантюры. Гуттен в этом смысле будет хорошим раздражителем для обленившегося сознания.
Я выбрался из магазина и не торопясь пошёл по улице. Высоченные многоэтажки создавали иллюзию путешествия по дну глубокого ущелья. Переливались разными цветами тысячи огней. Угрюмое черное небо неодобрительно взирало на их буйство. Свет ограничивал мрак и высоту, радостно утверждая своё превосходство. Казалось, весь мир с удовольствием подчиняется ему. Если бы это было действительно так...
Я купил по дороге новый пакетик с солёными орешками и свернул с главной улицы, чтобы коротким путём пройти к центру полиса. Хотелось отдохнуть от постоянного гудения машин на двенадцатирядном автобане.
Всего два поворота – и я уже на шестирядной магистрали, движение по которой гораздо меньше. Иду, неторопливо поедая орехи и наслаждаясь даже одними только прикосновениями к их легко рассыпающейся под моими пальцами скорлупе. Вскоре сворачиваю налево – мне показалось, что так я смогу ещё подсократить путь. Здесь автобан отсутствовал – обычная двусторонняя дорога, на которой почти никого не было. Вокруг меня высились коробки домов – возможно, какие-то предприятия, а может быть и жилые строения, напоминающие гигантские бараки.
Чтобы выйти на параллельную улицу, мне требовалось миновать проход между двумя домами, где не было фонаря. Свет лежал урывками, практически ничего не освещая.
Я разжёвывал очередной орех, когда загорелось до того момента тёмное окно, и в квадратике света обнаружился прижавшийся к стене человек. Первое, что бросилось мне в глаза, – железный штырь, который он сжимал в руке...
...Плата, получив мысленный приказ, ожила и погрузила меня в состояние, близкое тому, в которое я вхожу при работе с ноутом. Все движения вокруг замедлились. Мозг начал работать очень быстро, поэтому и возник эффект замедления – как в компьютерной игре. В соответствии с информацией об окружающей обстановке плата стала дополнять силуэты предметов, не различимых из-за плохого освещения. Я получил возможность видеть даже то, на что не смотрел в настоящий момент. Воины в подобных ситуациях действуют ещё эффективнее: платы позволяют им даже наблюдать себя со стороны, «в третьем лице», причём точка обзора выбирается по желанию. Это дает возможность лучше оценивать ситуацию и совершать такие трюки, на которые мы, простые адепты, не говоря уже об аналитиках, совершенно неспособны. Мы можем только регулировать скорость своей мысли. При самой большой всё вокруг значительно замедляется, звуки и цвета искажаются. В таком режиме можно отследить даже полёт пули. Но это достигается путём длительных тренировок и огромного напряжения сил, так что мы предпочитаем действовать в менее активном режиме. В столкновениях с обычными людьми хватает и средних способностей.
Плата тем временем предупредила, что сзади ко мне подкрадывается ещё один человек – я услышал шуршание его кроссовок.
Первый нападающий, очевидно, понимает, что его обнаружили, и делает шаг вперёд, занося над головой своё оружие. Не знаю, кто там сзади – возможно, у него есть нечто огнестрельное, но этот «копьеносец» мне особенно не опасен.
Моя правая рука бросает в рот очередной орех и опускается вниз, но не за следующим плодом, а за пистолетом, который висит в кобуре под плащом, не видимый посторонним. Достать его в случае необходимости – секундное дело.
Рука опускается медленно – несмотря на увеличенную скорость работы мозга, сигналы к нервным окончаниям перелаются в обычном режиме. Потому-то так мучительно долго ползёт рука к рукояти пистолета...
Всё же я имею то преимущество, что скорость моей реакции зависит лишь от скорости передачи импульсов по нервам. У людей же сначала идёт обработка информации, поступившей от всех пяти чувств, а потом только посылается приказ конечностям. Если годами тренироваться, можно соперничать со мной – у подготовленных и опытных воинов рефлексы и инстинкты не нуждаются в одобрении мозга, и моё преимущество в скорости потеряется.
Но сейчас мне противостоят обычные люли. И когда я, вырвав пистолет из кобуры, резко разворачиваюсь и пускаю пулю в лоб кравшемуся со спины, он даже не успевает прицелиться из дробовика, который держит в руках.
Мои глаза запечатлевают полёт пули, появившейся из вспышки пламени на конце ствола и молниеносно взвихрившей воздух. Неудачник осознает, что я уже выстрелил, лишь когда пуля раздробит его лобную кость, чтобы, немного сплющившись при уларе, пройти через мозг, разрывая ткани, и выйти из затылка, оставив за собой кровавое месиво.
Еще не успевает опуститься на землю тот, отброшенный выстрелом, как я направляю пистолет на другого, торопящегося ко мне со штырём. В принципе можно и не убивать его – фактически угроза моей жизни ликвидирована. Но тут приходит следующая мысль: будь я обычным человеком, пусть даже и с пистолетом, мой холодный труп валялся бы сейчас на тротуаре. Любого другого прохожего эти ребята жестоко избили бы, поиздевались над ним всласть, а под конец убили. Не ради денег – никто не носит с собой крупные суммы наличных, а с кредитки чужаку ничего не снять; просто из чисто человеческого наслаждения собственной силой и слабостью незнакомца, а также ради удовольствия от причинения страданий.
Я оказался быстрее. Не моя вина, что один уже мёртв, а второй на прицеле. Если я отпущу его, он совершит то же самое где-нибудь ещё. Можно, конечно, отвести его в полицию, но придётся предъявлять доказательства, начнётся разбирательство с обязательным допросом и составлением протокола... Жизнь этого негодяя не стоит того, чтобы я претерпел упомянутые процедуры. Тем более что он осмелился напасть на меня, а нормальный человек на удар всегда отвечает ударом!
Палец плавно нажимает на спусковой крючок, пистолет рявкает и плюётся кусочком металла, который прочерчивает в воздухе серую линию, заканчивающуюся в правом глазу нападавшего. Мышцы его лица не успевают изобразить страх...
Я вижу, чувствую всем телом, как на землю опускаются четыре предмета: первая гильза, первый человек, вторая гильза и второй человек. Только после их падения я отключаю имплантант...
...В ушах, как и всегда после выключения платы, словно вода бурлит, но это неприятное ощущение проходит через несколько мгновений. Рука отправила пистолет в кобуру и захватила попутно орешек из пачки. Я поднял гильзы, сунул их в карман и быстро пошёл прочь – пока сюда не явился патруль, привлеченный звуками выстрелов. Остальных людей я не боялся. Заслышав выстрелы, они стараются убраться как можно дальше от заварушки. Если б меня избивали железными арматуринами, а мимо шёл человек, то он лишь натянул бы повыше воротник куртки, вжал голову в плечи и ускорил шаг. Таковы люди.
– Крис повёл себя опрометчиво. Он вступил в открытую драку с Бионами и был растерзан прямо в здании корпорации. Никто не узнал, откуда они взялись там, потом их так и не нашли. Я должна была контролировать операцию. Мне строжайше запретили любые боевые действия, которые могли поставить под угрозу результаты многолетней работы. После гибели Криса я автоматически приняла на себя командование и всю ответственность. Но тоже поступила не лучшим образом – была ослеплена жаждой мести. Я вычислила Бионов среди сотрудников фирмы, и мы атаковали их. Трое наших погибли, я чудом выжила. Враг понес потери посущественнее. Крис был отомщён... Клан Бионов заинтересовался, было ли нападение случайным или ставило своей целью прикрыть другие намерения. И вскоре они узнали о наших планах, что сделало невозможным использование"MetalUnion"в качестве прикрытия... Теперь мы ищем новые пути. Именно я должна найти их – иначе буду виновна в провале операции. Ведь это из-за меня погибли люди и сорвалась установка связи с Диаполисом. Высший совет Клана я не хочу ставить в известность, не загладив последствия своей вины. Все ресурсы, которыми я обладала, уже исчерпаны, время поджимает, и обратиться мне больше не к кому. Мы пытались внедриться в компьютерную сеть твоей корпорации, но натолкнулись на прочную защиту внутренних файлов. Также мы получили туманные сведения о каких-то регулярных рейсах и о поставке штурмового фургона. Мне нужны более точные данные, чтобы спланировать операцию.
Она подходит и кладёт руки на мои плечи:
– Пожалуйста, помоги! Прошу тебя как союзника! Будь уверен: мы этого не забудем, и в будущем ты можешь рассчитывать на любую поддержку с нашей стороны. С моей стороны.
Я осторожно сжимаю её кисти и отвечаю:
– Я помогу тебе. Если Элис будет рядом и подстрахует меня. Но я не обещаю быстрых результатов. Сколько времени у нас есть?
– Максимум месяц. Когда сюда приедет эмиссар Клана, меня отстранят и отправят отчитываться за неудачи. За нами нет жёсткого контроля, но свои задания мы должны выполнять чётко.
– Что ж, я сделаю всё так быстро, как только смогу. Ситуация в фирме мне пока не ясна, к тому же трудно предугадать настроение начальства. Наверняка будут какие-то проверки. Но будь уверена: лазейку мы с Элис найдём.
Я поворачиваюсь, чтобы уйти, однако Изабель, похоже, не спешит расстаться:
– Скажи, Нейромант, правда ли, что в вашем Клане каждый нашпигован железом изнутри – проводами, перетяжками, электролампами?
Даже во вспышках молнии ей не разглядеть мою улыбку. И этот вопрос я слышал сотни раз.
– Нет. Мы из плоти и крови. Прощай...
...Я открыл глаза и посмотрел на пустой экран, где работала программа навигации в Сети. Протянул руку и допил остатки воды из бутылки, которая затем полетела в угол, в корзину для мусора. А я следил за её падением и думал: выключать мне ноут или нет? В принципе сегодня совсем не хотелось работать, но, с другой стороны, что делать-то, ведь ещё только 19 часов?
В конце концов остановился на ознакомительной прогулке по городу. Надо бы поскорее освоиться в этом полисе.
* * *
На выходе из подъезда я наткнулся на возвращающуюся домой семью – папа, мама и дочка лет семи, гордо тащившая в руках громадный пакет с покупками. Странно, лишь сегодня я впервые увидел соседей по дому, хотя сооружение монументальное, квартир тут много.Прежде чем идти к остановке автобуса, я зашёл в магазинчик на углу дома купить орехов. Очень ловкий парень с короткой модной стрижкой на голове споро обслуживал немногочисленных покупателей. В основном здесь затаривались продуктами третьего-второго класса. Всё верно: те, кто может позволить себе еду первого класса, обедают в ресторанах. Пока до меня дошла очередь, я успел вдоволь наглядеться на таблички цен, наскоро выведенные маркером, на неубранный пол и трещину в витрине, залепленную скотчем.
Парень удивлённо посмотрел на меня – он думал, что я наберу целый пакет продуктов, как другие покупатели – и бросил на прилавок пачку солёных орешков.
Коротать время на остановке, пережёвывая плоды подземных плантаций, было куда приятнее и веселее. Сам автобус был то ли тем же самым, что вёз меня в прошлый раз, то ли они все были друг на друга похожи – водители и автобусы.
Добираясь до подземки, я съел немало орешков, размышляя над схемой линий, куда бы отправиться. В конце концов решил заглянуть в разрекламированный Риеном книжный магазин.
Люди целеустремлёнными муравьями ползли по улицам – каждый в свой муравейник. Пару раз меня толкали, чуть не выбив пакетик с моим лакомством! Странный народ, не понимающий, какое это удовольствие – вот так идти по улице, грызть солёные орешки, быть среди всех, но в одиночестве, просто неторопливо брести, не имея никакого плана, не замечая убегающего времени.
С одной стороны – сверкающие витрины магазинов и развлекательных центров, с другой – нескончаемый поток машин с зажжёнными фарами.
Небо, серое по утрам, теперь тёмное, почти чёрное. В полисах не бывает дождя. Энергощит охраняет нас не только от радиации.
Пока я рассматривал небо, произошло ещё несколько столкновений. Так и случаются катастрофы на уровне индивидов: одни пялятся вверх, другие под ноги... Никакой гармонии в обществе.
Магазин, о котором говорил Риен, был огромен – возможно, самый большой в полисе. Здесь постоянно толпились люди: одни покупали примитивные книжонки, другие пытались найти что-нибудь доапокалиптическое. Последние – чаше всего из тех «интеллектуалов», которые, перевернув несколько страниц, потом зевают, ставят книгу нарочито небрежно на видное место и говорят скучающим тоном своему спутнику (спутнице), что сейчас так не пишут, сейчас пишут ширпотреб, а настоящее искусство никому не нужно.
Моё последнее наблюдение – не более чем шарж. Если классику переиздают, значит, это кому-нибудь нужно. Опять же проблем у издателей и продавцов куда меньше, чем когда они имеют дело с нынешними «гениями». Во-первых, на классику давно нет авторских прав. Во-вторых, стоит она прилично и пользуется тем не менее устойчивым спросом. Кто-то просто коллекционирует, кто-то на самом деле ищет сокровенные смыслы, как чёрную кошку в тёмной комнате... В общем, интеллектуальная элита – эта немногочисленная в процентном отношении часть общества – имеет возможность покупать такие книги, изучать и сохранять языки, на которых они написаны, извлекать и пропагандировать вечные, как принято выражаться, ценности. Когда-то считали, что гениальные творения мастеров могут возвысить людей, научить их чему-то. Но жизнь показала ошибочность этой гипотезы.
Кланерам классику преподают обязательно. В том числе – и с практическими целями. Например, наши аналитики изучают отдельные книги в качестве пособия по человеческой психологии. К сожалению, из того, что было написано после Апокалипсиса, можно разве что бумажных голубей сворачивать.
Оглядываюсь по сторонам и убеждаюсь в справедливости нарисованной Риеном картины. Кто-то роется в развалах с яркими современными изданиями в поисках чтива на вечер, много людей толпится у стеллажей с учебными пособиями, ищут и справочные материалы для работы. Нет, никто не пришёл сюда, как Риен, просто так. Чтобы спастись от себя.
На моём ноуте огромное количество книг в электронном виде, но я никогда не любил читать с экрана: если в тексте больше двух страниц, меня сразу ломит и клонит в сон. То ли дело – пропускать книги через плату! Сидишь себе, закрыв глаза, а в мозгу возникают строчки. Не надо ни переворачивать страницы, ни искать удобное положение. С традиционными же книгами у меня очень непростые отношения. Стоит мне взять какую-нибудь из них в руки, через десять минут я ощущаю неудобство стула или дивана, долго хожу туда-сюда, пытаясь найти уютное местечко для чтения, и в конце концов устраиваюсь на скользком подоконнике. Ума не приложу – почему мне нравится именно подоконник? Это патологическое.
Люди питают необъяснимую любовь к печатному слову. Дешевле и проще иметь под рукой электронную библиотеку и читать себе в удовольствие, не засоряя лёгкие пылью. Однако из года в год упорно изводятся тонны бумаги и красок – на книги, блокноты, всякие ежедневники и т.п. Консервативность мышления – потрясающая!
Я прошёл в дальний коней магазина, где содержатся коллекционные и редкие издания. В первую очередь меня интересует размер книги, потому что если она не способна разместиться во внешнем или внутреннем кармане плаща, то наше знакомство будет коротким.
Особенно приятны мне обложки, сделанные «под кожу». Они практичны и приятны на ощупь, не имеют острых углов, которые за всё цепляются.
Пока ещё всегда можно подобрать себе что-нибудь маленькое, лёгкое, не слишком оттопыривающее карман. Ноут слишком тяжёлый, иначе можно было бы носить его и не отрываться от чтения. Решено: когда вернусь в Клан, предложу изобрести книжный плеер – по аналогии с музыкальным. Вместо наушников – беспроводная связь с платой-имплантантом.
Больше всего полок занимали произведения реалистов. Так обычно называют авторов, которые писали о своём времени, так сказать, «на злобу дня», хотя один очень знающий человек уверял меня, что до Апокалипсиса реализм имел другое определение. Ну да не в терминах же дело! Важно то, что реалистическую литературу любят покупать интересующиеся историей мира до Апокалипсиса. Они черпают из неё сведения о культуре, быте и привычках проживавших на планете людей и целых народов. Естественно, в подобных трактатах обычно самые толстые комментарии – ведь надо объяснять современному человеку, что такое, например, «сабля» или «колодец»... Не люблю реалистов. Ещё со школы. Их писания обязательно включались в программу. Может быть, если б нас не заставляли всё это читать, я бы полюбил реализм, но увы.
Достаточно открыть наугад любую такую книгу – и сразу наткнёшься на труднопонимаемые и сложные для современных читателей фразы, вроде:
«Лера умерла. Я ещё посетил её могилу, но с тех пор покинул всё и поселился здесь навсегда. Я советую вам подумать о ней, об этом существе, о котором я вам рассказал со всей искренностью, на которую ещё способны зачерствевшие остатки моей разбитой души, подумать об этом так рано ушедшем из жизни тщедушном существе, в котором билось .большое и сильное сердце, какого – да чего уж там! – нет ни в моей, ни в вашей груди. Как получилось, как вообще было возможным такое влияние мёртвого на живых, я не знаю, знать не хочу и не собираюсь более тревожить и без того недостаточно зажившую рану. Я не тот, что был раньше: я теперь верю многому из того, над чем прежде так беспечно смеялся. Кто знает, сколько каждый из нас оставляет семян, которым суждено взрасти лишь после нашей смерти? Кто скажет, какими таинственными цепями связаны наши судьбы? Прощайте и старайтесь жить, потому что это иногда трудновато, но вспоминайте меня не в часы печали, а в часы раздумья...»
Франц Гельвинг, «Час печали», 1993 год. Может быть, эту книгу читал в своё время мой дедушка?.. Правда, когда она вышла в свет, он ещё был 8-летним сопляком... Я поставил книгу на полку, испытывая странное чувство. С одной стороны, написано действительно мастерски, но почему же так невыносимо скучно? Наверное, потому, что автор писал каждую фразу, думая не о том, чтобы выплеснуть на бумагу свои мысли, а о том, какое впечатление он произведёт на слушателей, какой эффект создаст.
Нет, я предпочитаю фантастику. Причём не ту, которой завалены лотки второсортных киосков и которая различается лишь именами героев да последовательностью тысячу раз использовавшихся приёмов. Мне больше нравятся авторы, рисующие свободные декорации, не зависимые от переживаемой писателем жизни. Их труд направлен лишь на то, чтобы сконцентрировать внимание читателя на психологической либо философской антиномии бытия. Если книга теряет свою тайну после прочтения, то к чему тратить на неё время? Достаточно прочитать название, последний абзац и со спокойным сердцем положить её обратно на полку. Буковки и циферки на бумаге создают иллюзию непреходящей ценности написанного, а на самом деле чаше всего ими маскируется пустота. Крайне мало авторов, которые действительно создают «фантастические сюжеты», увлекают полётом своего воображения.
Книги, на которые мне не жалко потратить своё свободное время, я делю на два вида. Первые – интересны мыслями автора, которые тот хотел донести до читателя. Это возможно только тогда, когда автору есть что сказать людям.
В книгах второго типа самоценна вязь слов: наслаждение получаешь не от содержания, а от самого процесса чтения, когда отдельные фразы вертишь на языке, наслаждаясь их вкусом. Авторов, способных на такое чудо, – единицы: Экзюпери, Иверман, Хатчетт, Ницше, Лон... Возможно, есть кто-то ещё, но я их не знаю.
Что касается стихов – я их не переношу! Кто-то считает притягательной ритмику рифмованных фраз, но я не вижу в этом ничего особенного. Более того, жертвовать живостью языка и художественной убедительностью ради соблюдения искусственных ограничений – бред.
Меня случайно толкнул бледный молодой человек в отвратительном коричневом пиджаке, застёгнутом на все пуговицы, из-под которого виднелась сине-белая рубашка. Глаза его имели такой странный блеск, что было очевидно – парень пользуется зрительными линзами, причём очень сильными. Но и линзы не могли скрыть огонёк, который разгорался в его глазах, когда он, выудив с полки очередную книгу, лихорадочно листал и читал её, постигая неизвестного автора. За причёской парень явно не следил, и волосы на его голове торчали во все стороны, ничуть не пряча похожие на чудовищные лопасти уши. Облик этого книжного фаната свидетельствовал о крайней рассеянности в повседневной жизни – развязавшийся шнурок нечищеного ботинка, вылезший из бокового кармана пиджака уголок серого носового платка, в то время как второй карман оттопыривался чем-то круглым и, наверное, тяжёлым... В придачу ко всему – то ли из-за насморка, то ли по отвратительной привычке – рот его был приоткрыт, что всегда раздражает меня в людях до крайности.
Молодой человек с такой страстью хватал книги, как будто они были для него всем в этой жизни. Кто знает, почему он стал именно таким вот книжным червем... Может быть, так выражается его слабость и страх? Мне знаком этот распространенный тип людей, абсолютно неприспособленный к жизни. «Не от мира сего» – говорила о них моя мать. Они пугливо прячутся от действительности, что многих раздражает – естественно, слабость и вечный страх присущи вымирающим, бесполезным организмам.
Большинство людей обычно довольствуются ограниченным кругом знакомых, с которыми они делят работу или досуг. Так возникают социальные группы – со своими лидерами и аутсайдерами, со своими законами и обычаями, которых свято придерживаются все члены объединения. Практически всегда психологический уровень группы выше индивидуальных психологических уровней рядовых членов. Это интересно проявляется даже в быту. Тот, кто знает лишь пару-тройку коллег по работе, жену да продавщицу в магазине, когда выбирает одежду, обычно как бы убеждает себя словами «мне это пойдёт», имея в виду, что одежда понравится той пятерке, которая составляет его окружение (группу). Остальные люди для подобных личностей не существуют, они – часть декорации, не влияющая на сюжет спектакля.
Некоторые индивиды время от времени любят менять состав своей группы, включая в неё, к примеру, вместо сослуживцев – реальных или мнимых конкурентов на административный пост, вместо продавщицы – знакомого официанта или швейцара. Тем самым их личный статус как бы имеет стойкую тенденцию к повышению.
Есть и такие, кто постоянно видоизменяет свой социальный облик, находя в этом наслаждение и удовлетворение. Утром он – заботливый отец и муж, днём – злой и жёсткий сухарь-начальник, вечером – первый заводила и весельчак в дружной компании, собирающейся за кружкой пива в любимом баре. Причём его семья, его сослуживцы и его друзья друг с другом не знакомы, поэтому искренне верят, что он – один и тот же в любой ипостаси. И того, кто попробует изменить их представление об этом человеке, неминуемо воспримут, как сумасшедшего. Потому что мало кто всерьёз способен воспринять мысль, что жизнь часто тождественна трагикомедии масок и положений...
Я отошёл от молодого человека, дабы он, рассеянно толкнувший меня и даже не подумавший извиниться, не повторил свою оплошность. Мне слишком хорошо здесь сегодня, чтобы злиться по столь мелкому поводу. А ведь бывают дни, когда я взбешён и взвинчен до такой степени, что запросто могу всадить пулю не то что за толчок – за грубое слово! Наблюдая за чудаком, я ещё раз подивился, как в общем-то невзрачного и заурядного на вид человека преображает любимое дело. Вспомнился Дампи, мой новый сослуживец – за компьютером он вовсе не кажется замухрышкой! Наверняка и этот грубиян, если завести с ним спор о литературе, будет говорить с такой образностью и горячностью, которых вряд ли дождёшься от него в любом ином случае – вплоть до признания в любви какой-нибудь его подружке. Всё просто – этот человек так же ограничен, как какой-нибудь любитель бульварного чтива.
Каждый сам выбирает свою группу, свою маску... и свою судьбу тоже.
Наконец человек в коричневом пиджаке ушёл, прихватив три громадных тома, и я мог теперь спокойно постоять перед полкой и выбрать что-нибудь. Под руку попалась книга в приятном на ощупь шершавом чёрном переплёте. Это был роман Эриха Гуттена «Мгновение жизни» – философско-фантастическое повествование о людях, получивших возможность предвидеть момент собственной смерти. Автор оставил героям три дня жизни и показал, как в этой драматической ситуации изменялись их характеры и привычки. Ничего не скажешь – оригинал... В приложении к роману обнаружились ещё и стихи того же Гуттена, от которых я многого не ждал, но был приятно удивлён их образной мощью – в воображении, пусть даже воспалённом, автору явно не откажешь... Пусть будет Эрих Гуттен. Он поможет мне скоротать долгие вечера и скучные поездки в подземке. Я что-то устал от сюжетов: надоедает следить за тем, как незнакомые мне личности вступают в непонятные коллизии, ведут невнятные диалоги, совершают маловразумительные поступки... Хочется иногда чего-то более сложного, чем заурядные и насквозь искусственные авантюры. Гуттен в этом смысле будет хорошим раздражителем для обленившегося сознания.
Я выбрался из магазина и не торопясь пошёл по улице. Высоченные многоэтажки создавали иллюзию путешествия по дну глубокого ущелья. Переливались разными цветами тысячи огней. Угрюмое черное небо неодобрительно взирало на их буйство. Свет ограничивал мрак и высоту, радостно утверждая своё превосходство. Казалось, весь мир с удовольствием подчиняется ему. Если бы это было действительно так...
Я купил по дороге новый пакетик с солёными орешками и свернул с главной улицы, чтобы коротким путём пройти к центру полиса. Хотелось отдохнуть от постоянного гудения машин на двенадцатирядном автобане.
Всего два поворота – и я уже на шестирядной магистрали, движение по которой гораздо меньше. Иду, неторопливо поедая орехи и наслаждаясь даже одними только прикосновениями к их легко рассыпающейся под моими пальцами скорлупе. Вскоре сворачиваю налево – мне показалось, что так я смогу ещё подсократить путь. Здесь автобан отсутствовал – обычная двусторонняя дорога, на которой почти никого не было. Вокруг меня высились коробки домов – возможно, какие-то предприятия, а может быть и жилые строения, напоминающие гигантские бараки.
Чтобы выйти на параллельную улицу, мне требовалось миновать проход между двумя домами, где не было фонаря. Свет лежал урывками, практически ничего не освещая.
Я разжёвывал очередной орех, когда загорелось до того момента тёмное окно, и в квадратике света обнаружился прижавшийся к стене человек. Первое, что бросилось мне в глаза, – железный штырь, который он сжимал в руке...
...Плата, получив мысленный приказ, ожила и погрузила меня в состояние, близкое тому, в которое я вхожу при работе с ноутом. Все движения вокруг замедлились. Мозг начал работать очень быстро, поэтому и возник эффект замедления – как в компьютерной игре. В соответствии с информацией об окружающей обстановке плата стала дополнять силуэты предметов, не различимых из-за плохого освещения. Я получил возможность видеть даже то, на что не смотрел в настоящий момент. Воины в подобных ситуациях действуют ещё эффективнее: платы позволяют им даже наблюдать себя со стороны, «в третьем лице», причём точка обзора выбирается по желанию. Это дает возможность лучше оценивать ситуацию и совершать такие трюки, на которые мы, простые адепты, не говоря уже об аналитиках, совершенно неспособны. Мы можем только регулировать скорость своей мысли. При самой большой всё вокруг значительно замедляется, звуки и цвета искажаются. В таком режиме можно отследить даже полёт пули. Но это достигается путём длительных тренировок и огромного напряжения сил, так что мы предпочитаем действовать в менее активном режиме. В столкновениях с обычными людьми хватает и средних способностей.
Плата тем временем предупредила, что сзади ко мне подкрадывается ещё один человек – я услышал шуршание его кроссовок.
Первый нападающий, очевидно, понимает, что его обнаружили, и делает шаг вперёд, занося над головой своё оружие. Не знаю, кто там сзади – возможно, у него есть нечто огнестрельное, но этот «копьеносец» мне особенно не опасен.
Моя правая рука бросает в рот очередной орех и опускается вниз, но не за следующим плодом, а за пистолетом, который висит в кобуре под плащом, не видимый посторонним. Достать его в случае необходимости – секундное дело.
Рука опускается медленно – несмотря на увеличенную скорость работы мозга, сигналы к нервным окончаниям перелаются в обычном режиме. Потому-то так мучительно долго ползёт рука к рукояти пистолета...
Всё же я имею то преимущество, что скорость моей реакции зависит лишь от скорости передачи импульсов по нервам. У людей же сначала идёт обработка информации, поступившей от всех пяти чувств, а потом только посылается приказ конечностям. Если годами тренироваться, можно соперничать со мной – у подготовленных и опытных воинов рефлексы и инстинкты не нуждаются в одобрении мозга, и моё преимущество в скорости потеряется.
Но сейчас мне противостоят обычные люли. И когда я, вырвав пистолет из кобуры, резко разворачиваюсь и пускаю пулю в лоб кравшемуся со спины, он даже не успевает прицелиться из дробовика, который держит в руках.
Мои глаза запечатлевают полёт пули, появившейся из вспышки пламени на конце ствола и молниеносно взвихрившей воздух. Неудачник осознает, что я уже выстрелил, лишь когда пуля раздробит его лобную кость, чтобы, немного сплющившись при уларе, пройти через мозг, разрывая ткани, и выйти из затылка, оставив за собой кровавое месиво.
Еще не успевает опуститься на землю тот, отброшенный выстрелом, как я направляю пистолет на другого, торопящегося ко мне со штырём. В принципе можно и не убивать его – фактически угроза моей жизни ликвидирована. Но тут приходит следующая мысль: будь я обычным человеком, пусть даже и с пистолетом, мой холодный труп валялся бы сейчас на тротуаре. Любого другого прохожего эти ребята жестоко избили бы, поиздевались над ним всласть, а под конец убили. Не ради денег – никто не носит с собой крупные суммы наличных, а с кредитки чужаку ничего не снять; просто из чисто человеческого наслаждения собственной силой и слабостью незнакомца, а также ради удовольствия от причинения страданий.
Я оказался быстрее. Не моя вина, что один уже мёртв, а второй на прицеле. Если я отпущу его, он совершит то же самое где-нибудь ещё. Можно, конечно, отвести его в полицию, но придётся предъявлять доказательства, начнётся разбирательство с обязательным допросом и составлением протокола... Жизнь этого негодяя не стоит того, чтобы я претерпел упомянутые процедуры. Тем более что он осмелился напасть на меня, а нормальный человек на удар всегда отвечает ударом!
Палец плавно нажимает на спусковой крючок, пистолет рявкает и плюётся кусочком металла, который прочерчивает в воздухе серую линию, заканчивающуюся в правом глазу нападавшего. Мышцы его лица не успевают изобразить страх...
Я вижу, чувствую всем телом, как на землю опускаются четыре предмета: первая гильза, первый человек, вторая гильза и второй человек. Только после их падения я отключаю имплантант...
...В ушах, как и всегда после выключения платы, словно вода бурлит, но это неприятное ощущение проходит через несколько мгновений. Рука отправила пистолет в кобуру и захватила попутно орешек из пачки. Я поднял гильзы, сунул их в карман и быстро пошёл прочь – пока сюда не явился патруль, привлеченный звуками выстрелов. Остальных людей я не боялся. Заслышав выстрелы, они стараются убраться как можно дальше от заварушки. Если б меня избивали железными арматуринами, а мимо шёл человек, то он лишь натянул бы повыше воротник куртки, вжал голову в плечи и ускорил шаг. Таковы люди.