Страница:
– Ты полагаешь, Марфа, родители девицы этот брак затеяли? - Архаров призадумался. - А чем же им Петр Фомин был плох? Хорошего рода, гвардеец,и его жена не на последнем месте бы в столице оказалась…
– А не князь!
– Выходит, очень хотят дочку при дворе видеть?
– Выходит, и сами таковы. Разумеешь? И тогда лишь смогут ей каким-то хитрым способом передать то, что назначено в приданое. Помяни мое слово - окажется, что она на Москве - богатейшая невеста… А как старая дура тайно к Горелову-копыту на извозчике ездила, я тебе рассказать могу!
– Когда?!
– Не так уж и давно!
Марфа торжествовала. Жизнь ее всякий раз, как Архаров давал поручение, хоть на время лишалась скуки, и добывать нужные ему сведения ей безумно нравилось, особенно когда сведения его удивляли.
– Что, коли девица у князя? - спросил Архаров. - Сама она этому и способствовала… но для чего тогда Волконскому на пропажу жаловалась?…
– А может, князюшка жениться раздумал. Подержал у себя девку - да и раздумал, - неуверенно сказала Марфа. - Хотя не верится мне что-то…
И ее лицо вдруг помрачнело.
– Да и мне. Однако ж надо бы проверить…
Как проверить - Архаров понятия не имел. После Левушкиного поединка с князем обращаться к нему за содействием было бы нелепо. а вызнавать что-то через слуг - попросту опасно, такого дознателя могли и прибить.
Тут нужно было что-то изобрести…
– Гляди, сударь, не пришлось бы беглую девку на том свете искать, - вдруг предупредила Марфа. - Вон старая княжна шум подымает, без чувств валится, а сама ведь не больно-то и ищет пропажу.
– Ну-ка, говори! - приказал Архаров. - Что еще проведала?
– Ничего не проведала, а только не первый год на свете живу. Коли в дому блудный грех заводится, хозяева его порой так истребляют - кровь ручьями льется. Знаешь ли, как вышло, что мой Иван Иванович незабвенный к московской полиции прибился?
Очевидно, она и впрямь тосковала по Каину - иначе не потчевала бы всякий раз Архарова байками о его похождениях.
– Ты мне про девку говори, про твоего Ивана Иваныча - иным разом, - попытался было призвать сводню к порядку Архаров, но не тут-то было.
– А вот расскажу про Ивана Иваныча - поймешь и про девку. Он у меня смолоду у купца служил, потом сбежал, да и денег с собой унес немало. Жил весело, то гульба, то воровской промысел, но однажды купец его выследил, повязал и на двор к себе доставил. Ну, как быть? А наши купцы, сударь, за высокими заборами много чего творят, а дворня молчит. Иван Иванович был тогда совсем еще молод, двадцать три годочка исполнилось. Помирать в такие годы - неохота, а его на цепь посадили, голодом морить вздумали, ясное дело - забьют. И как-то приехали к купцу служилые люди. Ванюшку дворовая девка предупредила, он и заори: «Слово и дело государево»! Его и поволокли в Тайную канцелярию. А там ему уж было что сказать. Еще пока он у купца служил, повадился к купеческой дочке по ночам гость приходить. Она собак прикормила, сторожам денег давала, сама его принимала. Выследили, поймали, а он, сударь, из гвардейцев! Ну, как быть? Венцом он греха не прикроет, отпускать подобру-поздорову купец не пожелал. Забили насмерть - да и в старый колодец вниз головой. Вот про это Иван Иваныч и рассказал на допросе. Проверили - точно, в колодце давний труп. За что Ванюшка мой и получил денежную награду. Я к чему клоню - там, на Воздвиженке, у княжны заброшенных колодцев нет ли?
Архаров ничего не ответил. Поведение княжны Шестуновой и его самого порядком смущало.
На словах княжна только одного и желала - чтобы воспитанница сыскалась. На деле же…
Тут Архаров громко ахнул.
Было ли хоть единое доказательство тому, что Варвара Пухова вообще покинула пределы шестуновского дома? Она исчезла из своей комнаты - это все, что он знал доподлинно. Пропал лакей Павлушка, который мог ее тайно выпустить - но трудно ли княжне отправить его хотя бы в свою подмосковную с наказом сидеть тихо? Не появлялся и волосочес - а трудно ли отказать от дома приблудному французу? Московская барыня могла бы, коли ей бы на ум взбрело, выгнать французишку из дому в тычки, натравливая на него при сем своих мосек. И вся родня бы ее в этом бурно поддержала.
– Ну, Марфа, благодарствую, - сказал он внимательно на него глядевшей сводне.
– То-то, - вполне удовлетворенно отвечала она. - Коли девка себя не соблюла, старой дуре перед родителями за то ответ держать. А так - и концы в воду.
– Как будто ей за побег ответа держать не придется!
– Не найдется беглая девка - ничего не поделаешь, так Бог судил, а коли отдать девку замуж, а она порушенной окажется, позору будет много. Может, в Петербурге с этим делом и попроще, а у нас тут - и Боже упаси.
– Заморочила ты мне голову, - честно признался Архаров. - Ничего уже не понять, то она у тебя замуж за князя собирается, то в колодце…
– А вот был бы жив мой Иван Иванович, он бы живо сыскал. Не в упрек тебе, сударь, говорю, а только у него всюду свои люди были. У тебя их покамест не завелось, а у него были и много о чем предупреждали.
– То-то он на каторгу отправился, - поддел Архаров. - Да еще на вечную каторгу. Безвинного человека так не карают.
– Злодеем любого ославить можно. Вон Карл Иванович, как баб послушаешь, кровопийца и сущий аспид, - сравнила Марфа, обнаруживая знакомство с подлинным, а не созданным московским воображением Шварцем. - А про Ванюшку моего и хорошего можно рассказать немало. Вон ты, сударь, знаешь катальную гору за Мытным двором? Это у нас, в Зарядье. Зимой все на салазках катаются, а есть такие оглашенные, что на коньках по ней съезжают. Так только малые дети не знают, что ее Ванька Каин поставил. Так она втихомолку Каиновой и зовется. Сейчас-то все там простенько, а тогда в снег елок понатыкали, флагов, деревянных болванов понаставили, шутов и музыку завели, народ пряниками угощали, орехами, калачами, кавалерам брагу подносили - праздник был знатный! Я еще девкой-подростком была, туда бегала. Сказывали, горку он к своей свадьбе устроил, мне и невдомек было, как судьба-то повернется… Погоди, настанет зима - ты меня туда свозишь!
Архаров, вообразив, как он с Марфой в обнимку летит стремглав на детских салазках, звонко расхохотался. Засмеялась и она - довольная, что согнала угрюмство с лица обер-полицмейстера.
– А он и театральное позорище как-то на Масленицу устроил! По всей Москве охочих людей собрал - до тридцати человек комедиантов вышло, а выучили о царе Соломоне премудром игрище. Так я с ног сбилась, наряды собирая. Молоденькая совсем была, а он на то не посмотрел, велел мне наряды всем устроить. Уж все бы образовалось, уж народ собрался, публика, представление глядеть, и тут мой Ванюша ко мне врывается: Марфушка, кричит, метлы забыли, дуй на торг, скупай все метлы! А сколько тебе, спрашиваю, надобно? Двести штук! Ахти мне! Я подхватилась и понеслась! В котором месте два десятка, в котором - три… Скачу по Москве, за мной сани с метлами, одни, другие!… А там Соломон вора судил, приговорил сквозь метельный строй провести, а строй - двести человек! А он судит, судит, а метелок-то и нет! А он время тянет, тянет, ну хоть оправдывай вора подчистую! И тут я прикатила!… Мне Ванюша за это знатный фермуар подарил, уж не знаю, кто ему поднес, с изумрудами и алмазами. Он ведь меня как царицу наряжал. Будет случай - покажу. Из всего, что он оставил, фермуар мне всего дороже. Как погляжу - сразу ту зиму вспоминаю и Ванюшеньку, как он меня за те метелки обнимал и целовал…
И она вздохнула - радостно, однако не без печали о былых своих поцелуях.
– Тебе бы на театре служить, Марфа Ивановна, - сказал Архаров. - Ишь как все живо представляешь.
– А я бы пошла, - и тут Марфа снова вздохнула, но на иной лад. - Это теперь в воронцовском доме настоящий театр, раньше-то лишь масленичные балаганы были да в частных домах господичи с барышнями баловались, по-французски представляли. Ты, сударь, на ус-то мотай. Поставил бы зимой катальную горку, народ прозвал бы архаровской, и людям радость, и о тебе бы доброе слово молвили, по-хорошему помянули.
– Да уж поминают. Как где переполох - так и крик: «Архаровцы воюют!»
– А может, оно и неплохо. Что по фамилии полковника полк прозвание получает - так раньше делалось, помню, а чтобы полицейские по полицмейстеру - так ты, сударь, первый, - заметила Марфа.
– Ты куда собираешься? - спросил Архаров. - Я пока еще не одет, могу дать карету, подвезти.
– А дай! Я к Дуньке поеду, помнишь Дуньку? Она теперь такая знатная мартонка - не подступись!
Оказалось, что и Марфа знает новомодное слово. Поди, и книжки читает, неодобрительно подумал про сводню Архаров.
– Покровителем обзавелась? - спросил он, как ежели б не знал.
– И каким еще! Отставной сенатор Захаров, я его знаю, я к нему девок водила, большой проказник Гаврила Павлович. Дунька умница, умеет его удержать, он на нее денег не жалеет. Обещалась мне дом показать.
Поблагодарив Марфу, дав ей денег на извозчика и отпустив ее восвояси, Архаров крепко задумался. Был бы жив Фомин… Фомин, возможно, знал, кто родители Варвары, иначе с чего бы ему, блестящему гвардейцу, высматривать себе невесту не в Петербурге, а в Москве? Да и много иного он, похоже, знал. И про соперника тоже…
– Вот, выходит, что скрывала княжна Шестунова. Но коли она предполагает, будто Варвара к Горелову сбежала - чего ж князя Волконского тормошит? - разумно поставил вопрос Архаров.
Ответа на вопрос не имелось.
Марфа меж тем отправилась домой - и велела извозчику не спешить, чтобы получить все возможное удовольствие от поездки с Пречистенки в Зарядье…
Дома же инвалид Тетеркин сообщил ей, что ее ожидает некая девка, подлого звания, в горницу он ту девку не пустил, а велел сидеть на заднем дворе, на лавочке. Марфа гостей в такое время не ждала и пошла на задний двор, несколько насторожившись: поди, опять принесли грошовый заклад, а будут слезно вымаливать под него пять, а то и десять рублей.
Девка в синем крашениновом сарафане сидела, до такой степени задумавшись, что не сразу повернулась на оклик.
Это была Дунька.
– Что ты, мать моя, среди бела дня маскарады затеваешь? - спросила недовольная Марфа. - Прознает твой - куда денешься?
Дунька только рукой махнула.
Чутья Марфе было не занимать.
– К полицмейстеру, что ли, опять бегала?
– Да нет, он сам к нам приезжал…
– Как это приезжал?
– Его князь Волконский с собой брал. Посидели немного, в ломбер поиграли, в мушку, потом уехали.
– Ему что, больше негде в мушку играть?
– Да нашлось бы где…
Дунька отчетливо давала понять, что Архаров приехал в дом у Ильинских ворот ради нее, Дуньки-Фаншеты, и в то же время отнюдь не хвасталась своим успехом, нет - она была сильно чем-то огорчена и озадачена.
Марфа хорошо знала подопечную. В Дунькиной жизни немало всяких глупостей набралось, немало амантов, галантонщиков, амурщиков и просто хахалей приняла она в силу своего ремесла, не делая из этого великой беды, а только до сих пор не случилось ей повстречать мужчину, как случилось Марфе, которой Бог послал Ивана Ивановича Осипова, он же - Ванька Каин.
– Ну так в чем же дело-то? - сердито спросила Марфа. - Для чего ты ко мне притащилась? Какого совета хочешь?
В глубине души она понимала, что не может тут быть никаких советов. Дунька что-то уже решила для себя и хочет подтвердить свое решение.
– Не знаю, как быть, ходить к нему, не ходить…
Дунька была уверена - Марфа поймет, о ком речь.
– Коли деньгами дарит или, скажем, золотишком - чего ж не ходить? - грубовато выразилась сводня.
– Не-ет, денег я у него не взяла… - отвечала Дунька, да так, что видавшей виды Марфе сделалось страшновато.
– А сулил?
– Браслеты золотые давал, вернула.
– А он?
– Уговаривал.
– А ты?
Дунька помотала головой.
– Ничего же он, дурак, не понял, обиделся, надулся! - воскликнула она. - Неправильно, твердит, не положено! Мало ли что не положено? А коли я не могу?!.
– Ну так и скажи - не могу, мол, соври чего-нибудь.
– А что тут соврешь?
– Ну, правду бы сказала, - наугад брякнула Марфа.
– Так как же бы я сказала бы ему, что я его пожалела?! - в отчаянии воскликнула Дунька.
– Пожалела? - повторила Марфа. - Ох!… Ну, коли так - дело худо. Это для нас, баб, беда… Это, Дунька, плохо. Твоя жалость для его гордости - как масло в огонь. Пуще вспыхнет.
И тут Дунька наконец заревела.
Она плакала взахлеб на широкой Марфиной груди, а Марфа гладила ее по голове, по плечам, по длинной русой косе, и шептала что-то бессвязное, и называла голубкой, жизненочком, цветиком, сиротинушкой, и целовала в висок, и у самой вдруг полились какие-то удивительные слезы - не горохом, а одна за другой, ровненько, не кривя лица, не порождая смятения в носу.
Инвалид Тетеркин заглянул - у него там в сарайчике игрушечная мастерская была налажена, - да и встал в пень, присвистнув. Чего-чего, а рыдающей Марфы он еще не видывал.
– А тут еще эта полымянка с Ильинки, ее мне только еще недоставало! - сквозь слезы говорила Дунька. - Она ему, вишь, теперь не по зубам, вот он и кобенится, дурак!…
– Да она против тебя - что индюшка против голубушки, - утешала Марфа. - Мало ли что у них там было? Было, да прошло!
– Так не прошло же!…
Инвалид Тетеркин понял, что поработать сегодня не выйдет - лавочка, на которой рыдали сводня с подопечной, стояла впритык к сарайчику. И он молча, совершенно не замеченный, покинул задний двор.
* * *
– А не князь!
– Выходит, очень хотят дочку при дворе видеть?
– Выходит, и сами таковы. Разумеешь? И тогда лишь смогут ей каким-то хитрым способом передать то, что назначено в приданое. Помяни мое слово - окажется, что она на Москве - богатейшая невеста… А как старая дура тайно к Горелову-копыту на извозчике ездила, я тебе рассказать могу!
– Когда?!
– Не так уж и давно!
Марфа торжествовала. Жизнь ее всякий раз, как Архаров давал поручение, хоть на время лишалась скуки, и добывать нужные ему сведения ей безумно нравилось, особенно когда сведения его удивляли.
– Что, коли девица у князя? - спросил Архаров. - Сама она этому и способствовала… но для чего тогда Волконскому на пропажу жаловалась?…
– А может, князюшка жениться раздумал. Подержал у себя девку - да и раздумал, - неуверенно сказала Марфа. - Хотя не верится мне что-то…
И ее лицо вдруг помрачнело.
– Да и мне. Однако ж надо бы проверить…
Как проверить - Архаров понятия не имел. После Левушкиного поединка с князем обращаться к нему за содействием было бы нелепо. а вызнавать что-то через слуг - попросту опасно, такого дознателя могли и прибить.
Тут нужно было что-то изобрести…
– Гляди, сударь, не пришлось бы беглую девку на том свете искать, - вдруг предупредила Марфа. - Вон старая княжна шум подымает, без чувств валится, а сама ведь не больно-то и ищет пропажу.
– Ну-ка, говори! - приказал Архаров. - Что еще проведала?
– Ничего не проведала, а только не первый год на свете живу. Коли в дому блудный грех заводится, хозяева его порой так истребляют - кровь ручьями льется. Знаешь ли, как вышло, что мой Иван Иванович незабвенный к московской полиции прибился?
Очевидно, она и впрямь тосковала по Каину - иначе не потчевала бы всякий раз Архарова байками о его похождениях.
– Ты мне про девку говори, про твоего Ивана Иваныча - иным разом, - попытался было призвать сводню к порядку Архаров, но не тут-то было.
– А вот расскажу про Ивана Иваныча - поймешь и про девку. Он у меня смолоду у купца служил, потом сбежал, да и денег с собой унес немало. Жил весело, то гульба, то воровской промысел, но однажды купец его выследил, повязал и на двор к себе доставил. Ну, как быть? А наши купцы, сударь, за высокими заборами много чего творят, а дворня молчит. Иван Иванович был тогда совсем еще молод, двадцать три годочка исполнилось. Помирать в такие годы - неохота, а его на цепь посадили, голодом морить вздумали, ясное дело - забьют. И как-то приехали к купцу служилые люди. Ванюшку дворовая девка предупредила, он и заори: «Слово и дело государево»! Его и поволокли в Тайную канцелярию. А там ему уж было что сказать. Еще пока он у купца служил, повадился к купеческой дочке по ночам гость приходить. Она собак прикормила, сторожам денег давала, сама его принимала. Выследили, поймали, а он, сударь, из гвардейцев! Ну, как быть? Венцом он греха не прикроет, отпускать подобру-поздорову купец не пожелал. Забили насмерть - да и в старый колодец вниз головой. Вот про это Иван Иваныч и рассказал на допросе. Проверили - точно, в колодце давний труп. За что Ванюшка мой и получил денежную награду. Я к чему клоню - там, на Воздвиженке, у княжны заброшенных колодцев нет ли?
Архаров ничего не ответил. Поведение княжны Шестуновой и его самого порядком смущало.
На словах княжна только одного и желала - чтобы воспитанница сыскалась. На деле же…
Тут Архаров громко ахнул.
Было ли хоть единое доказательство тому, что Варвара Пухова вообще покинула пределы шестуновского дома? Она исчезла из своей комнаты - это все, что он знал доподлинно. Пропал лакей Павлушка, который мог ее тайно выпустить - но трудно ли княжне отправить его хотя бы в свою подмосковную с наказом сидеть тихо? Не появлялся и волосочес - а трудно ли отказать от дома приблудному французу? Московская барыня могла бы, коли ей бы на ум взбрело, выгнать французишку из дому в тычки, натравливая на него при сем своих мосек. И вся родня бы ее в этом бурно поддержала.
– Ну, Марфа, благодарствую, - сказал он внимательно на него глядевшей сводне.
– То-то, - вполне удовлетворенно отвечала она. - Коли девка себя не соблюла, старой дуре перед родителями за то ответ держать. А так - и концы в воду.
– Как будто ей за побег ответа держать не придется!
– Не найдется беглая девка - ничего не поделаешь, так Бог судил, а коли отдать девку замуж, а она порушенной окажется, позору будет много. Может, в Петербурге с этим делом и попроще, а у нас тут - и Боже упаси.
– Заморочила ты мне голову, - честно признался Архаров. - Ничего уже не понять, то она у тебя замуж за князя собирается, то в колодце…
– А вот был бы жив мой Иван Иванович, он бы живо сыскал. Не в упрек тебе, сударь, говорю, а только у него всюду свои люди были. У тебя их покамест не завелось, а у него были и много о чем предупреждали.
– То-то он на каторгу отправился, - поддел Архаров. - Да еще на вечную каторгу. Безвинного человека так не карают.
– Злодеем любого ославить можно. Вон Карл Иванович, как баб послушаешь, кровопийца и сущий аспид, - сравнила Марфа, обнаруживая знакомство с подлинным, а не созданным московским воображением Шварцем. - А про Ванюшку моего и хорошего можно рассказать немало. Вон ты, сударь, знаешь катальную гору за Мытным двором? Это у нас, в Зарядье. Зимой все на салазках катаются, а есть такие оглашенные, что на коньках по ней съезжают. Так только малые дети не знают, что ее Ванька Каин поставил. Так она втихомолку Каиновой и зовется. Сейчас-то все там простенько, а тогда в снег елок понатыкали, флагов, деревянных болванов понаставили, шутов и музыку завели, народ пряниками угощали, орехами, калачами, кавалерам брагу подносили - праздник был знатный! Я еще девкой-подростком была, туда бегала. Сказывали, горку он к своей свадьбе устроил, мне и невдомек было, как судьба-то повернется… Погоди, настанет зима - ты меня туда свозишь!
Архаров, вообразив, как он с Марфой в обнимку летит стремглав на детских салазках, звонко расхохотался. Засмеялась и она - довольная, что согнала угрюмство с лица обер-полицмейстера.
– А он и театральное позорище как-то на Масленицу устроил! По всей Москве охочих людей собрал - до тридцати человек комедиантов вышло, а выучили о царе Соломоне премудром игрище. Так я с ног сбилась, наряды собирая. Молоденькая совсем была, а он на то не посмотрел, велел мне наряды всем устроить. Уж все бы образовалось, уж народ собрался, публика, представление глядеть, и тут мой Ванюша ко мне врывается: Марфушка, кричит, метлы забыли, дуй на торг, скупай все метлы! А сколько тебе, спрашиваю, надобно? Двести штук! Ахти мне! Я подхватилась и понеслась! В котором месте два десятка, в котором - три… Скачу по Москве, за мной сани с метлами, одни, другие!… А там Соломон вора судил, приговорил сквозь метельный строй провести, а строй - двести человек! А он судит, судит, а метелок-то и нет! А он время тянет, тянет, ну хоть оправдывай вора подчистую! И тут я прикатила!… Мне Ванюша за это знатный фермуар подарил, уж не знаю, кто ему поднес, с изумрудами и алмазами. Он ведь меня как царицу наряжал. Будет случай - покажу. Из всего, что он оставил, фермуар мне всего дороже. Как погляжу - сразу ту зиму вспоминаю и Ванюшеньку, как он меня за те метелки обнимал и целовал…
И она вздохнула - радостно, однако не без печали о былых своих поцелуях.
– Тебе бы на театре служить, Марфа Ивановна, - сказал Архаров. - Ишь как все живо представляешь.
– А я бы пошла, - и тут Марфа снова вздохнула, но на иной лад. - Это теперь в воронцовском доме настоящий театр, раньше-то лишь масленичные балаганы были да в частных домах господичи с барышнями баловались, по-французски представляли. Ты, сударь, на ус-то мотай. Поставил бы зимой катальную горку, народ прозвал бы архаровской, и людям радость, и о тебе бы доброе слово молвили, по-хорошему помянули.
– Да уж поминают. Как где переполох - так и крик: «Архаровцы воюют!»
– А может, оно и неплохо. Что по фамилии полковника полк прозвание получает - так раньше делалось, помню, а чтобы полицейские по полицмейстеру - так ты, сударь, первый, - заметила Марфа.
– Ты куда собираешься? - спросил Архаров. - Я пока еще не одет, могу дать карету, подвезти.
– А дай! Я к Дуньке поеду, помнишь Дуньку? Она теперь такая знатная мартонка - не подступись!
Оказалось, что и Марфа знает новомодное слово. Поди, и книжки читает, неодобрительно подумал про сводню Архаров.
– Покровителем обзавелась? - спросил он, как ежели б не знал.
– И каким еще! Отставной сенатор Захаров, я его знаю, я к нему девок водила, большой проказник Гаврила Павлович. Дунька умница, умеет его удержать, он на нее денег не жалеет. Обещалась мне дом показать.
Поблагодарив Марфу, дав ей денег на извозчика и отпустив ее восвояси, Архаров крепко задумался. Был бы жив Фомин… Фомин, возможно, знал, кто родители Варвары, иначе с чего бы ему, блестящему гвардейцу, высматривать себе невесту не в Петербурге, а в Москве? Да и много иного он, похоже, знал. И про соперника тоже…
– Вот, выходит, что скрывала княжна Шестунова. Но коли она предполагает, будто Варвара к Горелову сбежала - чего ж князя Волконского тормошит? - разумно поставил вопрос Архаров.
Ответа на вопрос не имелось.
Марфа меж тем отправилась домой - и велела извозчику не спешить, чтобы получить все возможное удовольствие от поездки с Пречистенки в Зарядье…
Дома же инвалид Тетеркин сообщил ей, что ее ожидает некая девка, подлого звания, в горницу он ту девку не пустил, а велел сидеть на заднем дворе, на лавочке. Марфа гостей в такое время не ждала и пошла на задний двор, несколько насторожившись: поди, опять принесли грошовый заклад, а будут слезно вымаливать под него пять, а то и десять рублей.
Девка в синем крашениновом сарафане сидела, до такой степени задумавшись, что не сразу повернулась на оклик.
Это была Дунька.
– Что ты, мать моя, среди бела дня маскарады затеваешь? - спросила недовольная Марфа. - Прознает твой - куда денешься?
Дунька только рукой махнула.
Чутья Марфе было не занимать.
– К полицмейстеру, что ли, опять бегала?
– Да нет, он сам к нам приезжал…
– Как это приезжал?
– Его князь Волконский с собой брал. Посидели немного, в ломбер поиграли, в мушку, потом уехали.
– Ему что, больше негде в мушку играть?
– Да нашлось бы где…
Дунька отчетливо давала понять, что Архаров приехал в дом у Ильинских ворот ради нее, Дуньки-Фаншеты, и в то же время отнюдь не хвасталась своим успехом, нет - она была сильно чем-то огорчена и озадачена.
Марфа хорошо знала подопечную. В Дунькиной жизни немало всяких глупостей набралось, немало амантов, галантонщиков, амурщиков и просто хахалей приняла она в силу своего ремесла, не делая из этого великой беды, а только до сих пор не случилось ей повстречать мужчину, как случилось Марфе, которой Бог послал Ивана Ивановича Осипова, он же - Ванька Каин.
– Ну так в чем же дело-то? - сердито спросила Марфа. - Для чего ты ко мне притащилась? Какого совета хочешь?
В глубине души она понимала, что не может тут быть никаких советов. Дунька что-то уже решила для себя и хочет подтвердить свое решение.
– Не знаю, как быть, ходить к нему, не ходить…
Дунька была уверена - Марфа поймет, о ком речь.
– Коли деньгами дарит или, скажем, золотишком - чего ж не ходить? - грубовато выразилась сводня.
– Не-ет, денег я у него не взяла… - отвечала Дунька, да так, что видавшей виды Марфе сделалось страшновато.
– А сулил?
– Браслеты золотые давал, вернула.
– А он?
– Уговаривал.
– А ты?
Дунька помотала головой.
– Ничего же он, дурак, не понял, обиделся, надулся! - воскликнула она. - Неправильно, твердит, не положено! Мало ли что не положено? А коли я не могу?!.
– Ну так и скажи - не могу, мол, соври чего-нибудь.
– А что тут соврешь?
– Ну, правду бы сказала, - наугад брякнула Марфа.
– Так как же бы я сказала бы ему, что я его пожалела?! - в отчаянии воскликнула Дунька.
– Пожалела? - повторила Марфа. - Ох!… Ну, коли так - дело худо. Это для нас, баб, беда… Это, Дунька, плохо. Твоя жалость для его гордости - как масло в огонь. Пуще вспыхнет.
И тут Дунька наконец заревела.
Она плакала взахлеб на широкой Марфиной груди, а Марфа гладила ее по голове, по плечам, по длинной русой косе, и шептала что-то бессвязное, и называла голубкой, жизненочком, цветиком, сиротинушкой, и целовала в висок, и у самой вдруг полились какие-то удивительные слезы - не горохом, а одна за другой, ровненько, не кривя лица, не порождая смятения в носу.
Инвалид Тетеркин заглянул - у него там в сарайчике игрушечная мастерская была налажена, - да и встал в пень, присвистнув. Чего-чего, а рыдающей Марфы он еще не видывал.
– А тут еще эта полымянка с Ильинки, ее мне только еще недоставало! - сквозь слезы говорила Дунька. - Она ему, вишь, теперь не по зубам, вот он и кобенится, дурак!…
– Да она против тебя - что индюшка против голубушки, - утешала Марфа. - Мало ли что у них там было? Было, да прошло!
– Так не прошло же!…
Инвалид Тетеркин понял, что поработать сегодня не выйдет - лавочка, на которой рыдали сводня с подопечной, стояла впритык к сарайчику. И он молча, совершенно не замеченный, покинул задний двор.
* * *
Прибыв на Лубянку, Архаров тут же занялся обычными своими делами - выслушивал доклады, следил за розыском наиболее важных дел - об убийствах и грабежах. Сообщили ему также, что князь Горелов-копыто ночью выезжал верхом. Поскольку парнишки из наружного наблюдения безлошадные, а улицы в такое время пусты, князь в сопровождении одного только человека ускакал галопом и умчался, надо полагать, по Каменному мосту в Замоскворечье.
– Ох, мать честная, Богородица лесная… - пробормотал удрученный Архаров. - Опять это Замоскворечье! Не возвращался?
– Нет, государь Николай Петрович… - растерянно сказал Макарка.
Демка доложил, что беглый лакей Павлушка, скорее всего, доподлинно беглый - удалось потолковать с дворником старой княжны Шестуновой, и все попытки передать через него фунтик табака, который Демка якобы задолжал Павлушке, оказались тщетны.
– А коли бы взял? - спросил Архаров.
– А вот тогда бы другой разговор вышел, - отвечал Демка, сразу поняв, к чему клонит начальство. - Тогда б я его и стал выслеживать. За вранье он бы мне в тот же день ответил!
– Федьку позови, - велел Архаров.
– Федька с утра в Замоскворечье, след господина Коробова ищет.
– Это он правильно… Ступай, попробуй еще кого из шестуновской дворни расспросить, девок, что ли, не мне тебя учить. И вот что мне сделай - попробуй проберись в усадьбу. Марфа тут мысль подала - а жива ли вообще та беглая девка? Может, не уберегли, померла, а теперь все на покойницу валят - сбежала-де безвестно.
Выпроводив всех, он тяжко задумался.
Дела не ладились.
И мало того, что беглая девка как в воду канула, что Саша совсем сгинул, что шулера неуловимы, так еще и Дунькино сообщение…
Ну, какое, ко всем чертям, дело московскому обер-полицмейстеру до какой-то приблудной Жанетки? Лизетки? Анетки?!. Гори она синим пламенем, эта Ильинка!
Конечно же, Архаров ничего такого вовеки не произнес бы вслух. Он просто насупился и, сам того не замечая, ломал в руках лепешку красного сургуча в мелкую пыль.
Потом понял, что так нельзя. Встал. Знал, что придумал плохо, да только лучше не придумывалось.
– Захар! - позвал Архаров подчиненного, заведомо сидевшего снаружи у дверей.
Захар Иванов тут же оказался перед ним.
– Зайди-ка, дельце есть.
И уже в кабинете Архаров сказал так:
– На Ильинке есть лавка Терезы Виллье. Сдается, что туда захаживают наши голубчики и оставляют друг для друга записки или что на словах передать. Тучков там был, но побоялся чересчур решительно приступать. Отправляйся, погляди, кто ту лавку навещает, да товара не берет…
Архарову в жизни приходилось врать, без этого нельзя. Но никогда еще вранье не давалось ему столь тяжко.
– Я по-французски не знаю.
– И не надо. Ты только проследи, кто таковы, куда уходят, приметы запомни. Как тебя Шварц учил.
– Больше приказаний не будет?
– Пока не будет, ступай с Богом. Да! Спустись к Шварцу, он тебя переоденет ну хоть разносчиком.
Оказалось - Шварца нет, куда подался - неведомо. Но никому ничего не сказал, выходит - немец где-то неподалеку. Если вспомнить, что он с рассвета до заката пропадает в подвалах, то и ругаться грешно - имеет право подышать после сырости свежим воздухом. Неподалеку? Что ж у нас тут достойного неподалеку? Ага…
Архаров вспомнил Ивановский монастырь и Шварца с нелепым узелком, откуда торчало бутылочное горлышко.
Людоедка все еще была жива, сидела под строгим солдатским караулом и не являла ни малейшего раскаяния. Она смирилась с волей государыни, которая выставила ее на позорище в саване, с табличкой на груди, и ввергла в узилище. Но почему государыня поступила так, а не иначе, Людоедка не ведала и вины своей никак осознать не могла - следовательно, и раскаяние ей не давалось.
И Архаров подумал, что воля Божья иной раз свершается через совершенно неожиданных людей. Черная душа совершила то, что и на ум бы не пришло куда более светлым душам. Шварц уберег жизнь Людоедки - а точнее, продлил ее бессмысленное существование во имя всемогущего порядка, хотя за порядком земным, вероятно, угадывал порядок небесный. Руками Шварца Бог послал Людоедке возможность и время для осознания своих грехов. А уж на какие мысли она это время употребила - другой вопрос, вне компетенции и Шварца, и самого Архарова.
Сказывали, кто-то совсем отчаянный к ней туда забрался и обрюхатил. И ведь не побоялся же многолетней грязи! Архарова даже передернуло, хотя он сроду не был брезглив.
И вот теперь Шварц - очевидно, в чем-то усомнившись, или же просто устав считать себя необходимым для Москвы пугалом, - пошел пешочком постоять у стен Ивановской обители. Убедиться, что справедливость все же есть. Ну, сие ненадолго, скоро вернется.
До вечера дел хватило - и пожары, и воровство. Москва знать не желала, что обер-полицмейстеру охота бросить все силы на поимку шулерской шайки. Она все преподносила да преподносила свои подарочки.
Поздно вечером он, вымотавшись беспредельно, прибыл домой, прихватив с собой Тимофея и Клавароша, и тут же Никодимка, видя его состояние, засуетился, чуть ли не в сенях принялся его раздевать. Поднял гвалт, всполошил весь дом, крикнул, чтобы подавали горячий самовар, и сам за ним помчался. Наконец он уложил хозяина в постель и сам заботливо подоткнул одеяло.
– Спокойной ночки, ваши милости Николаи Петровичи! Вы господина Тучкова не ждите, они в гостях, а ложитесь и спите, спите, я сам за вас Богу помолюсь!
Лицо не врало - Никодимка действительно был намерен вычитать вечерние молитвы и за себя, и за Архарова.
Может, и вычитал - Архаров так никогда этого и не узнал. Утром не до того было.
Равным образом он не узнал, в котором часу ночи разбудил его преданный камердинер. Были у него часы стеновые большие, боевые, немецкие, в китайском корпусе с картинками, но врали немилосердно, и за то были сосланы в пустую комнату третьего жилья. Хорошие стоячие часы обер-полицмейстер так и не удосужился приобрести, ни в спальню, ни в кабинет, а малые карманные остались в кармане кафтана - кстати, незаведенные. В таких случаях он рассчитывал на часы Меркурия Ивановича, который ухаживал за ними со всем тщанием старого холостяка и даже никогда не терял ключика.
Возможно, это было уже раннее утро. По крайней мере, мрак за окном несколько поредел.
Коли судить по шуму - архаровский особняк брали штурмом турки. Среди голосов особенно звонок был Никодимкин. Архаров резко приподнялся на локте и тут же спустил ноги на пол, зашарил в поисках пантуфлей.
– Батюшка Николай Петрович! - возопил, влетая в спальню, заполошный Никодимка. - Привезли! С курьерами! Денег дать надо! Умаялись! Уж заносят! Михайлы Никитичи велели сразу сюда тащить!
– Какие курьеры, чего тащить? - спокойно спросил Архаров.
– Из Санкт-Петербурга вашим милостям посталь!
– Посталь? У Клавароша нахватался? Переимчивый какой… - запахнув шлафрок и перетянувшись золотым шнуром, Архаров пошлепал в пантуфлях вниз - разбираться.
В сенях уже стоял ящик, привезенный из Санкт-Петербурга. Возле него обер-полицмейстер обнаружил архаровцев - Клаварош и Тимофей первыми прибежали на подозрительный шум, Клаварош - с пистолетом, Тимофей - с кистенем, который он в сложных обстоятельствах обычно имел при себе, но начальству старался лишний раз не показывать.
– И это чудище на верховой лошади доставили? - глядя на ящик даже с некоторым уважением, недоверчиво спросил Архаров.
– Пробовали поперек седла везти, одна морока, ваша милость, - доложил измотанный курьер. - Тут же поняли, что понапрасну лошади спину собьем. А велено спешно, без замедления. Ну, как быть? Догнали карету, офицер барышню увез, скакали в Москву венчаться, очень спешили. Мы сговорились - офицер армейский, лишних денег у него нет, так что будьте любезны… А мы ему со сменными лошадьми помогли, сами рядом скакали, оберегали…
– Из казенных можно, - подсказал ошалевший от события Никодимка.
– Пошел к черту. Сколько вы там офицеру пообещали?
– Тридцать рублей! - выпалил курьер.
Честные круглые глаза, вытаращившись от усердия, меж тем сообщили Архарову: вдвое меньше! Однако надо же и курьерам что-то с этого дела поиметь?
– Тридцать, говоришь? Ладно, быстрота того стоит. Никодимка, тащи из кабинета черную шкатулку. Стой, дурак! И в спальне часы мои возьми! В кармане!
Ключ от шкатулки с деньгами висел на часовой цепочке вместе с золотым часовым ключиком.
Пока Никодимка бегал, Архаров велел истопнику Михею вскрыть ящик. Внутри оказалось нечто, завернутое в рогожу. Михей с Сенькой извлекли это вместе с рогожей, и тогда обнаружился второй слой - мягкая байка в четыре сложения. Отмотали и байку, вынули прилагаемый к «посталю» мешок - и московский обер-полицмейстер Николай Архаров впервые в жизни увидел изобретение парижского обер-полицмейстера Габриэля де Сартина.
Перед ним стояла на полу большая чаша из отполированного красного дерева, изнутри по ее стенке шел круг из черно-красных кусочков, по наружному краю круга были вразнобой вставлены цифры.
– Сколько ж тянет? - спросил Архаров курьера.
– Вместе с ящиком - пуда три! - доложил тот. - Умаялись! Но доставили!
– Ну, Бог с тобой, ступай. Стало быть, это она и есть… Ля рулет! Ну-ка, тащите в кабинет! - велел Архаров. - Никодимка, придумай там, на что ее взгромоздить!
А сам взял мешок и распустил шнур.
Внутри обнаружились запечатанный конверт, плотный свиток и другие мешочки, в них - что-то мелкое. Замыкая процессию носильщиков рулетки, Архаров, Тимофей и Клаварош поднялись в кабинет.
Дворня чуть ли не вся, невзирая на поздний час, набилась в прилегающую к кабинету пустую комнату - хоть в щелочку поглядеть на диво.
Архаров вскрыл конверт.
– «Милостивый государь Николай Петрович! - прочитал он. - Выполняя ваше требование, при сем препровождаем описание игры и также несколько систем, кои почитаются выигрышными…»
– Сашка! - крикнул было он по привычке доверять секретарю чтение всяких невразумительных бумаг. И осекся.
Сашки не было.
Он оглядел торчащие в дверях головы - все были безграмотны!
– Меркурия Ивановича сюда тащите!
Привели пожилого дворецкого, всучили ему описание, и он забубнил, да так, что вскоре Архаров утратил логическую нить повествования. Однако он был обязан разобраться.
– Никодимка, расстилай цифирную карту!
Никодимка размотал свиток и завертелся, ища, на что бы его уложить. Подходящей мебели, разумеется, не нашлось, и не посылать же за ней среди ночи…
Ежели бы бы кто вздумал заглянуть в кабинет московского обер-полицмейстера примерно ко времени пения третьих петухов, то обнаружил бы такую картину. Посреди помещения образовано на полу пустое пространство этак в две квадратные сажени. На паркете установлена деревянная чаша и разложена цифирная карта, поверх которой выложены разноцветные костяные фишки. Никодимка, заведующий чашей, запускает бегать по ней костяной же шарик, а кучер Сенька, истопник Михей, выездной лакей Иван, повар Потап, архаровец Тимофей и даже дворецкий Меркурий Иванович сидят вокруг на полу, кто на пятках, кто по-турецки. Сам же хозяин кабинета устроился так, как ему удобнее, - на корточках, и, с описанием в руке, руководит игрой, преодолевая восторженную бестолковость домочадцев. Над ним же возвышается, согнувшись пополам, долговязый Клаварош и изрекает все потребные по ходу игры словечко по-французски. Странное и дикое зрелище, надо сознаться, но иного пути быстро освоить рулеточную науку Архаров просто не сыскал.
Когда ему показалось, будто он уже начал нечто понимать, Архаров разогнал дворню и отправился спать, наказав Никодимке, чтобы с самого раннего утра было послано за Устином.
Устину предстояло написать под диктовку письмо господину Захарову с просьбой приготовиться содействовать в известном деле, о коем говорено совместно с господином князем Волконским, и доставить по его общеизвестному, а не амурному местожительству. А также ждать ответа старого проказника. Для такого случая Устину велели надеть мундир - проказник как-никак был женат, так пусть бы жена видела, что тут - без галантной подоплеки, а доподлинно полиция супруга беспокоит.
– Ох, мать честная, Богородица лесная… - пробормотал удрученный Архаров. - Опять это Замоскворечье! Не возвращался?
– Нет, государь Николай Петрович… - растерянно сказал Макарка.
Демка доложил, что беглый лакей Павлушка, скорее всего, доподлинно беглый - удалось потолковать с дворником старой княжны Шестуновой, и все попытки передать через него фунтик табака, который Демка якобы задолжал Павлушке, оказались тщетны.
– А коли бы взял? - спросил Архаров.
– А вот тогда бы другой разговор вышел, - отвечал Демка, сразу поняв, к чему клонит начальство. - Тогда б я его и стал выслеживать. За вранье он бы мне в тот же день ответил!
– Федьку позови, - велел Архаров.
– Федька с утра в Замоскворечье, след господина Коробова ищет.
– Это он правильно… Ступай, попробуй еще кого из шестуновской дворни расспросить, девок, что ли, не мне тебя учить. И вот что мне сделай - попробуй проберись в усадьбу. Марфа тут мысль подала - а жива ли вообще та беглая девка? Может, не уберегли, померла, а теперь все на покойницу валят - сбежала-де безвестно.
Выпроводив всех, он тяжко задумался.
Дела не ладились.
И мало того, что беглая девка как в воду канула, что Саша совсем сгинул, что шулера неуловимы, так еще и Дунькино сообщение…
Ну, какое, ко всем чертям, дело московскому обер-полицмейстеру до какой-то приблудной Жанетки? Лизетки? Анетки?!. Гори она синим пламенем, эта Ильинка!
Конечно же, Архаров ничего такого вовеки не произнес бы вслух. Он просто насупился и, сам того не замечая, ломал в руках лепешку красного сургуча в мелкую пыль.
Потом понял, что так нельзя. Встал. Знал, что придумал плохо, да только лучше не придумывалось.
– Захар! - позвал Архаров подчиненного, заведомо сидевшего снаружи у дверей.
Захар Иванов тут же оказался перед ним.
– Зайди-ка, дельце есть.
И уже в кабинете Архаров сказал так:
– На Ильинке есть лавка Терезы Виллье. Сдается, что туда захаживают наши голубчики и оставляют друг для друга записки или что на словах передать. Тучков там был, но побоялся чересчур решительно приступать. Отправляйся, погляди, кто ту лавку навещает, да товара не берет…
Архарову в жизни приходилось врать, без этого нельзя. Но никогда еще вранье не давалось ему столь тяжко.
– Я по-французски не знаю.
– И не надо. Ты только проследи, кто таковы, куда уходят, приметы запомни. Как тебя Шварц учил.
– Больше приказаний не будет?
– Пока не будет, ступай с Богом. Да! Спустись к Шварцу, он тебя переоденет ну хоть разносчиком.
Оказалось - Шварца нет, куда подался - неведомо. Но никому ничего не сказал, выходит - немец где-то неподалеку. Если вспомнить, что он с рассвета до заката пропадает в подвалах, то и ругаться грешно - имеет право подышать после сырости свежим воздухом. Неподалеку? Что ж у нас тут достойного неподалеку? Ага…
Архаров вспомнил Ивановский монастырь и Шварца с нелепым узелком, откуда торчало бутылочное горлышко.
Людоедка все еще была жива, сидела под строгим солдатским караулом и не являла ни малейшего раскаяния. Она смирилась с волей государыни, которая выставила ее на позорище в саване, с табличкой на груди, и ввергла в узилище. Но почему государыня поступила так, а не иначе, Людоедка не ведала и вины своей никак осознать не могла - следовательно, и раскаяние ей не давалось.
И Архаров подумал, что воля Божья иной раз свершается через совершенно неожиданных людей. Черная душа совершила то, что и на ум бы не пришло куда более светлым душам. Шварц уберег жизнь Людоедки - а точнее, продлил ее бессмысленное существование во имя всемогущего порядка, хотя за порядком земным, вероятно, угадывал порядок небесный. Руками Шварца Бог послал Людоедке возможность и время для осознания своих грехов. А уж на какие мысли она это время употребила - другой вопрос, вне компетенции и Шварца, и самого Архарова.
Сказывали, кто-то совсем отчаянный к ней туда забрался и обрюхатил. И ведь не побоялся же многолетней грязи! Архарова даже передернуло, хотя он сроду не был брезглив.
И вот теперь Шварц - очевидно, в чем-то усомнившись, или же просто устав считать себя необходимым для Москвы пугалом, - пошел пешочком постоять у стен Ивановской обители. Убедиться, что справедливость все же есть. Ну, сие ненадолго, скоро вернется.
До вечера дел хватило - и пожары, и воровство. Москва знать не желала, что обер-полицмейстеру охота бросить все силы на поимку шулерской шайки. Она все преподносила да преподносила свои подарочки.
Поздно вечером он, вымотавшись беспредельно, прибыл домой, прихватив с собой Тимофея и Клавароша, и тут же Никодимка, видя его состояние, засуетился, чуть ли не в сенях принялся его раздевать. Поднял гвалт, всполошил весь дом, крикнул, чтобы подавали горячий самовар, и сам за ним помчался. Наконец он уложил хозяина в постель и сам заботливо подоткнул одеяло.
– Спокойной ночки, ваши милости Николаи Петровичи! Вы господина Тучкова не ждите, они в гостях, а ложитесь и спите, спите, я сам за вас Богу помолюсь!
Лицо не врало - Никодимка действительно был намерен вычитать вечерние молитвы и за себя, и за Архарова.
Может, и вычитал - Архаров так никогда этого и не узнал. Утром не до того было.
Равным образом он не узнал, в котором часу ночи разбудил его преданный камердинер. Были у него часы стеновые большие, боевые, немецкие, в китайском корпусе с картинками, но врали немилосердно, и за то были сосланы в пустую комнату третьего жилья. Хорошие стоячие часы обер-полицмейстер так и не удосужился приобрести, ни в спальню, ни в кабинет, а малые карманные остались в кармане кафтана - кстати, незаведенные. В таких случаях он рассчитывал на часы Меркурия Ивановича, который ухаживал за ними со всем тщанием старого холостяка и даже никогда не терял ключика.
Возможно, это было уже раннее утро. По крайней мере, мрак за окном несколько поредел.
Коли судить по шуму - архаровский особняк брали штурмом турки. Среди голосов особенно звонок был Никодимкин. Архаров резко приподнялся на локте и тут же спустил ноги на пол, зашарил в поисках пантуфлей.
– Батюшка Николай Петрович! - возопил, влетая в спальню, заполошный Никодимка. - Привезли! С курьерами! Денег дать надо! Умаялись! Уж заносят! Михайлы Никитичи велели сразу сюда тащить!
– Какие курьеры, чего тащить? - спокойно спросил Архаров.
– Из Санкт-Петербурга вашим милостям посталь!
– Посталь? У Клавароша нахватался? Переимчивый какой… - запахнув шлафрок и перетянувшись золотым шнуром, Архаров пошлепал в пантуфлях вниз - разбираться.
В сенях уже стоял ящик, привезенный из Санкт-Петербурга. Возле него обер-полицмейстер обнаружил архаровцев - Клаварош и Тимофей первыми прибежали на подозрительный шум, Клаварош - с пистолетом, Тимофей - с кистенем, который он в сложных обстоятельствах обычно имел при себе, но начальству старался лишний раз не показывать.
– И это чудище на верховой лошади доставили? - глядя на ящик даже с некоторым уважением, недоверчиво спросил Архаров.
– Пробовали поперек седла везти, одна морока, ваша милость, - доложил измотанный курьер. - Тут же поняли, что понапрасну лошади спину собьем. А велено спешно, без замедления. Ну, как быть? Догнали карету, офицер барышню увез, скакали в Москву венчаться, очень спешили. Мы сговорились - офицер армейский, лишних денег у него нет, так что будьте любезны… А мы ему со сменными лошадьми помогли, сами рядом скакали, оберегали…
– Из казенных можно, - подсказал ошалевший от события Никодимка.
– Пошел к черту. Сколько вы там офицеру пообещали?
– Тридцать рублей! - выпалил курьер.
Честные круглые глаза, вытаращившись от усердия, меж тем сообщили Архарову: вдвое меньше! Однако надо же и курьерам что-то с этого дела поиметь?
– Тридцать, говоришь? Ладно, быстрота того стоит. Никодимка, тащи из кабинета черную шкатулку. Стой, дурак! И в спальне часы мои возьми! В кармане!
Ключ от шкатулки с деньгами висел на часовой цепочке вместе с золотым часовым ключиком.
Пока Никодимка бегал, Архаров велел истопнику Михею вскрыть ящик. Внутри оказалось нечто, завернутое в рогожу. Михей с Сенькой извлекли это вместе с рогожей, и тогда обнаружился второй слой - мягкая байка в четыре сложения. Отмотали и байку, вынули прилагаемый к «посталю» мешок - и московский обер-полицмейстер Николай Архаров впервые в жизни увидел изобретение парижского обер-полицмейстера Габриэля де Сартина.
Перед ним стояла на полу большая чаша из отполированного красного дерева, изнутри по ее стенке шел круг из черно-красных кусочков, по наружному краю круга были вразнобой вставлены цифры.
– Сколько ж тянет? - спросил Архаров курьера.
– Вместе с ящиком - пуда три! - доложил тот. - Умаялись! Но доставили!
– Ну, Бог с тобой, ступай. Стало быть, это она и есть… Ля рулет! Ну-ка, тащите в кабинет! - велел Архаров. - Никодимка, придумай там, на что ее взгромоздить!
А сам взял мешок и распустил шнур.
Внутри обнаружились запечатанный конверт, плотный свиток и другие мешочки, в них - что-то мелкое. Замыкая процессию носильщиков рулетки, Архаров, Тимофей и Клаварош поднялись в кабинет.
Дворня чуть ли не вся, невзирая на поздний час, набилась в прилегающую к кабинету пустую комнату - хоть в щелочку поглядеть на диво.
Архаров вскрыл конверт.
– «Милостивый государь Николай Петрович! - прочитал он. - Выполняя ваше требование, при сем препровождаем описание игры и также несколько систем, кои почитаются выигрышными…»
– Сашка! - крикнул было он по привычке доверять секретарю чтение всяких невразумительных бумаг. И осекся.
Сашки не было.
Он оглядел торчащие в дверях головы - все были безграмотны!
– Меркурия Ивановича сюда тащите!
Привели пожилого дворецкого, всучили ему описание, и он забубнил, да так, что вскоре Архаров утратил логическую нить повествования. Однако он был обязан разобраться.
– Никодимка, расстилай цифирную карту!
Никодимка размотал свиток и завертелся, ища, на что бы его уложить. Подходящей мебели, разумеется, не нашлось, и не посылать же за ней среди ночи…
Ежели бы бы кто вздумал заглянуть в кабинет московского обер-полицмейстера примерно ко времени пения третьих петухов, то обнаружил бы такую картину. Посреди помещения образовано на полу пустое пространство этак в две квадратные сажени. На паркете установлена деревянная чаша и разложена цифирная карта, поверх которой выложены разноцветные костяные фишки. Никодимка, заведующий чашей, запускает бегать по ней костяной же шарик, а кучер Сенька, истопник Михей, выездной лакей Иван, повар Потап, архаровец Тимофей и даже дворецкий Меркурий Иванович сидят вокруг на полу, кто на пятках, кто по-турецки. Сам же хозяин кабинета устроился так, как ему удобнее, - на корточках, и, с описанием в руке, руководит игрой, преодолевая восторженную бестолковость домочадцев. Над ним же возвышается, согнувшись пополам, долговязый Клаварош и изрекает все потребные по ходу игры словечко по-французски. Странное и дикое зрелище, надо сознаться, но иного пути быстро освоить рулеточную науку Архаров просто не сыскал.
Когда ему показалось, будто он уже начал нечто понимать, Архаров разогнал дворню и отправился спать, наказав Никодимке, чтобы с самого раннего утра было послано за Устином.
Устину предстояло написать под диктовку письмо господину Захарову с просьбой приготовиться содействовать в известном деле, о коем говорено совместно с господином князем Волконским, и доставить по его общеизвестному, а не амурному местожительству. А также ждать ответа старого проказника. Для такого случая Устину велели надеть мундир - проказник как-никак был женат, так пусть бы жена видела, что тут - без галантной подоплеки, а доподлинно полиция супруга беспокоит.