Страница:
То ли на низкой скамеечке, то ли на чем ином сидела, широко расставив колени, странно вырядившаяся особа. На ней было шелковое платье прелестного персикового цвета, в котором впору придворный бал открывать, сильно вырезанное на груди, медальон с портретом, сверкающий золотом и драгоценными камнями, а голова повязана платком по-простому, узлом вперед, с бойко торчащими хвостиками. Молодежь, собственно, не столько покупала, сколько сверху вниз таращилась в декольте.
Торговка подняла голову, Устин увидел веселые раскосые глаза на круглом личике и ахнул.
– Так что, дядя, берешь? - спросила Дунька. - С тебя копейка!
Тут же она схватила ножик, задрала юбку и достала из-под себя, из какого-то хранилища, горячую пареную репку. Протянув ее на кончике ножа, Дунька стрельнула глазами в сторону, невольно поглядел туда и Устин. Он увидел стоящую карету с распахнутой дверцей. В карете сидел пожилой вельможа и очень неодобрительно глядел на Дунькину торговлю.
– Только ли репой торгуешь? - задирали Дуньку парни, приказчики и сидельцы из модных лавок. - Бабьим товаром не промышляешь?
– Всем промышляю! - бойко отвечала она. - А у тебя денег хватит ли?
– А почем товар?
– А выставь мне за мой бабий товар сорок шестов собачьих хвостов да сорок кадушек соленых лягушек! И по рукам!
– Потрогать надо, хорош ли товар! - не смутившись, отвечал красавец-приказчик.
– Товар добрый, первого разбору! - совсем раздухарилась Дунька. - Чего трогать? Бери, не глядя!
Все это прекрасно слышали и Устин, и вельможа в карете.
Вельможа с ловкостью молодого щеголя выскочил и подошел к ней.
– Фаншета, довольно дурачиться, - сказал негромко.
– Я не дурачусь! - обиженно отвечала она. - Ты, сударь, сам послал меня торговать пареной репой и тем на пропитание зарабатывать! Нешто я против твоего слова пойду? Эй, молодцы, налетай, разбирай пареную репу, мое прокормление! Копеечка к копеечке - глядишь, и не пропаду!
– Фаншета, коли ты немедленно не бросишь свои дурачества и не пойдешь в дом…
– И что? - спросила Дунька. - Отправишь меня поискать ветра в поле? Нет, голубчик, не давши слова - крепись, а давши - держись! Сам велел репой торговать, а теперь на попятный? Я твое слово полностью исполню! Я до той поры тут с пареной репой под юбками сидеть стану, пока не заработаю на пропитание не хуже твоего! Тут, сударь, Ильинка, тут моему товару цену знают!
Вельможа повернулся, сделал несколько шагов до кареты, оттолкнул желавшего ему помочь подняться лакея, сел и приказал себя везти прочь.
Дунька проводила карету взглядом.
– Ну, посмотрим, кто кого… - прошептала она.
Устин стоял в сторонке, ничего не понимая.
Дунька опять залезла к себе под юбки, добыла другую репу и откусила от нее хороший кус.
– Так срядились, что ли? - спросил приказчик.
– С другими сряжайся, мне недосуг. Видишь - ем, - с набитым ртом выговорила она.
Ела Дунька неторопливо, а Устин все стоял и глядел, не разумея, чем же этакая торговля может кончиться.
Наконец к церкви подъехала карета, оттуда выскочил пожилой вельможа и подошел к Дуньке.
– Весь твой товар беру, - сказал он, кинув ей на колени нечто блестящее. - Ну, теперь довольна?
Дунька выпростала из шелковых складок ожерелье с большим круглым фермуаром.
– Хоть и не парижская работа, однако камушки знатные, - заявила она. - Срядились! Мне - камушки, тебе - репа!
И, вскочив, подвинула к нему ногой корзину, в которой стоял укутанный в тряпки горшок. Затем она, не оборачиваясь и совершенно не беспокоясь, как вельможа будет разбираться с горшком, направилась к дому, на пороге которого ее ждала молодая горничная. На ходу Дунька стащила с головы простецкий платок, явив Ильинке хоть и помятую, однако ж модную прическу, отдала его горничной и вошла в дом.
За ней двинулась такая процессия: впереди - ничем не обремененный вельможа, за вельможей - лакей с корзиной, откуда торчали тряпки, а уж за лакеем - Устин с мешком денег.
– Diablesse… - бормотал вельможа, хотя невольно улыбался.
– Ишь, чертовка, - ворчал лакей.
– Господи, спаси и сохрани, - тихо твердил, собираясь с силами, Устин.
Народ, прекрасно разобравшись в смысле этой комедии, проводил Дуньку и ее свиту молчанием. Хохот раздался уже потом.
Устин уж совсем было вломился в дом, но был задержан горничной. Он попытался объяснить, что должен видеть хозяйку по важнейшему делу, но горничная была непреклонна: барыня с барином сейчас никого принимать не станут, так что извольте жаловать попозже.
К счастью, на Устина обратил внимание добродушный калмык-привратник Филимон. Старик скучал в этой должности изрядно, и потому стал расспрашивать Устина в надежде, что тот согласится посидеть с ним немного в его каморке. Устин и согласился, о чем вскоре несколько пожалел - Филимон, изругав тот способ заваривания чая, который принят в Москве, предложил свой, известный с далекого детства. Устин опрометчиво согласился и вынужден был употребить вовнутрь смесь горячей воды, чайной заварки, муки, соли и масла. Хорошо хоть, Филимон дал закусить баранку.
Некоторое время спустя вельможа быстро проследовал к дверям, и калмык еле успел выскочить, чтобы достойно их отворить и поклониться хозяйской спине.
Устин, быстро перекрестясь, чуть ли не бегом устремился в Дунькины хоромы.
И тут же раздался знаменитый перезвон - в Николаевском храме, что стоял неподалеку, в Юшковом переулке, были знатные колокола, в честь которых он и получил прозвание «Красного Звона». Кто их отливал, как они в храм попали - старожилы не помнили, но знали, что и деды их, и прадеды радовались тем колоколам, особливо на Святой неделе, когда вся Москва звенела и можно было, сравнив, убедиться: наши - лучше всех.
Устин принял это как знак, поданный свыше, и воспарил душой - до того воспарил, что чуть с лестницы, споткнувшись, не полетел.
Он вошел в ту самую гостиную, где обучал Дуньку игре в рулетку, и увидел эту самую рулетку на нарочно для нее купленном столе. Вот только она была прикрыта большим платком, чтобы не пылилась, но и под платком исправно обрисовывались очертания огромной деревянной чаши.
Дунька, выпроводив господина Захарова, которого ей удалось удержать при себе довольно рискованным способом, была неодета - в нижних юбках да шали поверх всего, и собиралась сесть к карточному столику, разложить пасьянс, когда услышала на лестнице шаги. Эти шаги остановились в гостиной.
Решив, что содержатель позабыл то ли сказать важное и неприятное, то ли сунуть в карман табакерку, она поспешила навстречу. И сильно удивилась, увидев незнакомое восторженное лицо.
Оказавшись не по своей воле на службе в полиции, Устин был вынужден обрить бороду, не пощадило начальство и усов. И открывшаяся физиономия его мало обрадовала - бело-розовое личико вечного мальчика, правда, хорошо выкормленного мальчика. Огорчило его и то, что мундир сидел на нем весьма неуклюже - не то что на стройном, широком в плечах, тонком в перехвате Федьке или на осанистом Тимофее. Еще доставили огорчение ноги - он привык к долгополой одежде, а тут, извольте радоваться, кафтанишко по колено, видны чулки, которые постоянно сползают.
Но всем этим Устин, собравшись с силами, решил пренебречь. И в чулках ли дело, когда Господь сподобил его послужить спасению грешной души?
– Сударыня! - воскликнул он. - Не пугайтесь, Христа ради! Я к вам с доброй вестью пришел!
Дунька всяких мужчин повидала. И тех, кто чересчур серьезно относился к жизни и всем ее проявлениям, побаивалась. Памятен был случай, когда одну из Марфиных подопечных, хорошо выданную замуж, зарезал бывший дружок. А ведь как завидовали девки когда она про того дружка рассказывала - и подарки-де носит, и в любви неутомим! Дозавидовались…
Поэтому Дунька близко подходить к визитеру не стала - вид шальной, глаза выпучены, а ну как накинется? Опять же - руками что-то за пазухой удерживает, а ну как топор? Она даже так шагнула, чтобы между ней и Устином оказалось кресло.
Устин и не задумался о причине такого маневра.
– Сударыня! - продолжал он. - Я всю ночь Бога молил, и он мне средство послал вас спасти!
– От чего спасти? - удивилась Дунька.
– От разврата! - покраснев не то что до ушей но и до затылка, объявил Устин. - Я вас видел, я понял - вы не по своей воле в грех впали, а вас злые и богатые люди на грех подбили! И теперь вы полагаете, будто вам иначе не прожить, как только во грехе. А можно жить иначе, право слово, можно!
– Ты откуда такой взялся? - уже начиная сердиться, спросила Дунька.
– С Лубянки! - честно отвечал Устин, и тут она признала полицейского, который заунывно бубнил с бумаги правила обращения с рулеткой.
– Тебя, сударь, кто прислал? - строго спросила она.
– Ангел ваш хранитель! Сударыня, не предавайтесь разврату! Вам нет более в нем нужды! - с тем Устин выложил на стол мешок с деньгами. - Вот - тут надолго хватит! Ни в чем не будете знать отказа - только прогоните соблазнителя, прогоните соблазн! Понадобится - милостыньку просить буду, лишь бы вам не пришлось более своим телом торговать!
Дунькин рот сам собой приоткрылся.
Устин же замолчал, ожидая ответа.
Ответ воспоследовал не сразу.
– Сам, стало быть, пришел? Никто не посылал? - уточнила Дунька. - А служишь в полиции?
– Да, именно так, по грехам моим… - признался Устин. Он и впрямь порой считал свою службу своеобразной епитимьей, наложенной на него графом Орловым за причастность к убийству митрополита.
– А денег-то сколько?
– Не ведаю, я не считал. Но много!
– Где ж ты их взял? Заработать не мог… наследство, что ли, получил?
Устин не ответил.
– Ну, соври хоть что-нибудь! - приказала Дунька. - Не клад же ты сыскал! Или клад?
– Господин Архаров вручил… - совсем смутившись, ответил Устин.
– Господин Архаров?! А что ты мне тут наговорил - тоже господин Архаров велел передать?! Отвечай, болван! - закричала до глубины души возмущенная Дунька.
Устин от крика этого вовсе лишился дара речи. А хуже всего - он напрочь позабыл одну важную вещь. По дороге к Дуньке он собирался рассказать ей про святого подвижника, который через то и сподобился святости, что давал гулящим девкам деньги, лишь бы они не ходили на свой промысел. А сейчас мало что рассказать позабыл - так еще и имя подвижника совершенно вылетело из головы.
– Забирай деньги, глаза б мои их не видали! - продолжала Дунька. - Пошел вон! И с деньгами проклятыми вместе! Не то сейчас же кучера кликну, он тя в тычки выставит!
И, чуть не плача от обиды, кинулась из гостиной прочь.
Это была смертельная обида на Архарова. Золотые браслеты, теперь вот мешок денег! Насчет разврата он вряд ли велел передать, настолько еще не сбрел с ума, это уж посланец сам сдуру или спьяну сочинил, но деньги!… Сказано же ему было!…
Дунька вошла в спальню, бросилась на постель и заплакала. Это случалось с ней редко - однако случалось, и слезы лились неудержимо.
Устин горестно вздохнул - такого афронта он не ожидал. И к чему прелестница вдруг приплела Архарова - тоже понять не мог.
– Эк ее нечистая сила корчит и ломает, - прошептал он. Конечно же, следовало предусмотреть, что грех в человеке силен, бесы сразу не отдадут жертву, и для того, кто вздумал затеять с ними брань, главное - терпение. Поэтому Устин, оставив на столе мешок, сел в уголке на стул и стал ждать, когда Дунька, остыв, выйдет из спальни. Для сокращения времени он повторял молитвы, а она все не выходила и не выходила.
За окном понемногу темнело. Вошла горничная Агаша; не заметив гостя, прошла в спальню и вышла оттуда на цыпочках. Опять вошла, неся на растопыренных руках что-то белое, воздушное, исчезла в спальне, вышла оттуда, потом ее каблучки простучали по лестнице. Устин все сидел да сидел, твердо решив не покидать притон разврата, пока Дунька не согласится взять деньги. Он утешался мыслью, что возвращение этой души на стезю добродетели станет его великим подвигом, и молитвенным, и духовным! Не менее великим, как если бы удалось возжечь ту всемирную свечу. Свеча-то что, прогорит и нет ее, а тут - живая душа человеческая от греха освободится!
Если бы он знал, что собрался спасать Дуньку на те деньги, которые, коли вдуматься, были собраны как раз на всемирную свечу, то и вовсе впал бы в восторг, увидев в этом несказанный промысел Божий. А так он еще побормотал немного, вычитывая наизусть вечернее правило, и прямо на стуле заснул.
Проснулся он даже не от стука шагов, шаги были беззвучны, и не от скрипа пола - скрип он уловил уж потом. Было какое-то дуновение воздуха, коснувшееся лица и глаз.
Устин вдруг осознал, что в гостиной происходит некое движение. А когда приоткрыл глаза - то увидел свет.
Это была та полоса света, которую кидает на пол потайной фонарь, длинная и очень узкая.
Кто-то передвигался по гостиной, шаря этой полосой и что-то выискивая.
Устин подался вперед.
Полоса сделалась неподвижна - она лежала поперек нового большого овального стола, угловато вскарабкиваясь на покрывающий рулетку платок. Потом чья-то незримая рука платок сдернула.
– Ха! - услышал Устин. И следом - короткий смешок.
К этому мигу он уже освоился настолько, что выделил во мраке более черную, чем прочие предметы, человеческую фигуру. Фигура двигалась вдоль стола, словно бы примериваясь к нему. При этом она была спиной к Устину.
Вдруг над ее правым плечом вознесся к потолку некий предмет, такой же черный, как если бы она высоко подняла его. Предмет несколько подвигался в воздухе, фигура переместилась опять. Затевалось что-то нехорошее и явно связанное с казенной рулеткой…
А защищать казенное имущество необходимо - не то потом будут большие неприятности.
– Караул! - закричал неожиданно тонким голосом Устин, бросаясь на незнакомца. Тот как раз успел повернуться на голос, и Устин не в плечо ему сзади вцепился, не на спине повис, а нечаянно ухватился за правую руку, сжимавшую что-то округлое и холодное.
– Караул! - опять завопил он, не выпуская этой руки, хотя ее хозяин пытался стряхнуть с себя обезумевшую ночную тень. - - Грабят! Караул!
Тут Устин был впечатан спиной в стенку, прямо в резную деревянную панель. И левая рука незнакомца нашла его горло. Одновременно незнакомец выронил то, что было в правой руке и мешало расправиться с Устином. Оно грохнулось о паркет.
– Агашка! - раздался Дунькин заполошный крик. - Агашка, дура! Филимонка! Огня! Саввишна! К нам воры забрались! Фаддея будите!
Устин забился в сильных руках, отдирая пальцы от своего горла.
Мир исказился, начался полет, Устин ощутил его, как невесомость тела, и это была даже приятная невесомость, мрак перед закрывшимися глазами был звездный, коли смерть такова - отчего бы и нет, такая странная мысль возникла вдруг, овеяла душу прохладой…
Распахнулась дверь, широкая полоса тусклого света пересекла гостиную. По лестнице кто-то затопотал.
Незнакомец выпустил Устина, не сумев придушить, но на прощание от души заехал в зубы. Устин свалился, а незнакомец кинулся прочь. На лестнице раздался грохот, ругань, визг. Тут же завизжала выскочившая из спальни Дунька.
Сидя на полу, Устин видел Дунькино лицо, слышал шум и, держась за подбородок, невольно его ощупывая, жадно дышал.
Он возвращался в мир с трудом, и мир был малоприятен.
К нему подбежал крупный мужик, наклонился, встряхнул за плечи и крикнул:
– Барыня, вот один, не ушел!
– Барыня, душенька, он на вас топор припас! - вдруг заголосила незримая девка. - Вон, вон топор, на полу лежит!
Дунька подошла к кучеру Фаддею, не выпускавшему Устина, и осветила лицо добычи свечкой.
– Пусти его, - приказала. - Это полицейский.
– Господь с вами, барыня, - отвечал Фаддей. - Что тут ночью делать полицейскому? Вор это! Мундиром разжился - вот и весь полицейский! Агашка, веревки тащи! Сейчас мы его!
– Да полицейский, ты что, не помнишь? Архаровец! Который с рулеткой прислан был!
– Точно ли? - усомнился Фаддей. - Ну-кась, вставай, архаровец! Поглядим на тебя! Да где ж Филимонка?
Устин кое-как встал, одернул на себе мундир и покраснел, всей кожей ощущая, что проклятые чулки опять спустились.
– А ну, говори! - приказала Дунька. - Как ты здесь, ирод, оказался?!
– Я вас, сударыня, ждал… вы кричать изволили и ушли… я не мог уйти, коли мне Господь деньги в ответ на молитву послал, а я же о вас молился, чтобы Он мне средство дал вам из беды выручить! - вдруг, неожиданно для себя, пылко и звонко заговорил Устин. - Я не уйду отсюда, покуда вы меня не услышите и денег не возьмете! Там много, надолго хватит!
– Молчи, дурень! - приказала Дунька. - Агаша, взгляди, что там у него в мешке.
И показала рукой на столик.
Агашка высыпала содержимое и ахнула.
– Барыня, голубушка, точно - золото и серебро! Берите, коли дают!
Дунька подошла к столу и осветила свечкой монеты.
– Собери их, Агашенька, - ласково сказала она. - А потом… потом вот что! У меня в спальне рабочая корзинка есть! Найди там иголку, вдень нитку и неси сюда.
Как всякая москвичка, Дунька умела и шить, и вышивать, и даже кружево на коклюшках плести, хотя не слишком сложное. В соответствии с правилами светского обхождения она, отправляясь в гости туда, где ожидала увидеть женское общество, непременно брала с собой рукоделье. Тут хороший пример показывала сама императрица - она могла, принимая даже наиважнейших министров, сидеть в это время за пяльцами, вышивая шерстью. А уж в богатых купеческих домах, подражая тому, как было заведено сто лет назад в домах боярских, держали полную светлицу мастериц, и не столько для домашнего обихода, сколько чтобы расшивали для дарения в храмы покровы и воздухи.
Агашка принесла иголку с ниткой, и Дунька быстро зашила мешок с деньгами потайным швом: мужчине хоть час приглядывайся, а все равно нитку не углядеть.
– С утра пораньше ты, Фаддей, отвезешь это на Лубянку, отдашь в собственные руки господину Архарову, на словах добавишь: у барыни-де всего довольно, в подарках не нуждается! - объявила она. - Только чтоб спозаранку! И расскажи там, что ночью к нам воры забрались. Стой! Уж не за тобой ли с твоим мешком воры-то пришли?
Это относилось к Устину.
– За мной? - переспросил он. - Да Бог с вами! Никто и не знал, что я вам деньги несу!…
Тут в Устиновой голове наступило просветление. Он вспомнил, как вышло, что он бросился на незнакомца, чтобы повиснуть у него на плече и исказить направление удара.
Устин сделал шаг, опустился на корточки и поднял топор.
Это был здоровенный колун, им колоду мясника развалить - и то было бы нетрудно. И не лень же было тащить, подумал Устин, выпрямляясь, и тут же понял: а чем бы иным можно с одного удара располовинить деревянную чашу рулетки?
– Ахти мне! - воскликнул он, кидаясь с топором к дверям, да так прытко, что Фаддей шарахнулся. В голове же у Устина была одна мысль: на Лубянку! Доложить господину Архарову, что ловушка сработала! И вот же оно, доказательство - фунтов на десять, поди, потянет!
Не слыша, что его зовут Дунька и Агаша, напрочь забыв про деньги, не послужившие великой цели, Устин сбежал по темной лестнице, освещенной лишь из раскрытой наверху двери, в сени, но, забыв, как из этого дома выходят на улицу, сунулся не туда. И споткнулся о мягкое.
На колени упал опять же в мягкое.
Потрогав свободной от топора рукой, понял - вроде человек.
По лестнице уже спускалась Агаша с подсвечником.
– Ты куда подевался? - негромко спросила она.
Устин молчал - ему вдруг стало страшно. Человек, с которого он никак не мог подняться, был недвижен. Агаша тоже испугалась - замедлила шаг, позвала Фаддея. И лишь когда он спустился и, взяв у нее подсвечник, осветил сени, Устин, успевший встать на ноги, увидел лежащего.
Это был старый калмык Филимонка, уже неживой.
* * *
Торговка подняла голову, Устин увидел веселые раскосые глаза на круглом личике и ахнул.
– Так что, дядя, берешь? - спросила Дунька. - С тебя копейка!
Тут же она схватила ножик, задрала юбку и достала из-под себя, из какого-то хранилища, горячую пареную репку. Протянув ее на кончике ножа, Дунька стрельнула глазами в сторону, невольно поглядел туда и Устин. Он увидел стоящую карету с распахнутой дверцей. В карете сидел пожилой вельможа и очень неодобрительно глядел на Дунькину торговлю.
– Только ли репой торгуешь? - задирали Дуньку парни, приказчики и сидельцы из модных лавок. - Бабьим товаром не промышляешь?
– Всем промышляю! - бойко отвечала она. - А у тебя денег хватит ли?
– А почем товар?
– А выставь мне за мой бабий товар сорок шестов собачьих хвостов да сорок кадушек соленых лягушек! И по рукам!
– Потрогать надо, хорош ли товар! - не смутившись, отвечал красавец-приказчик.
– Товар добрый, первого разбору! - совсем раздухарилась Дунька. - Чего трогать? Бери, не глядя!
Все это прекрасно слышали и Устин, и вельможа в карете.
Вельможа с ловкостью молодого щеголя выскочил и подошел к ней.
– Фаншета, довольно дурачиться, - сказал негромко.
– Я не дурачусь! - обиженно отвечала она. - Ты, сударь, сам послал меня торговать пареной репой и тем на пропитание зарабатывать! Нешто я против твоего слова пойду? Эй, молодцы, налетай, разбирай пареную репу, мое прокормление! Копеечка к копеечке - глядишь, и не пропаду!
– Фаншета, коли ты немедленно не бросишь свои дурачества и не пойдешь в дом…
– И что? - спросила Дунька. - Отправишь меня поискать ветра в поле? Нет, голубчик, не давши слова - крепись, а давши - держись! Сам велел репой торговать, а теперь на попятный? Я твое слово полностью исполню! Я до той поры тут с пареной репой под юбками сидеть стану, пока не заработаю на пропитание не хуже твоего! Тут, сударь, Ильинка, тут моему товару цену знают!
Вельможа повернулся, сделал несколько шагов до кареты, оттолкнул желавшего ему помочь подняться лакея, сел и приказал себя везти прочь.
Дунька проводила карету взглядом.
– Ну, посмотрим, кто кого… - прошептала она.
Устин стоял в сторонке, ничего не понимая.
Дунька опять залезла к себе под юбки, добыла другую репу и откусила от нее хороший кус.
– Так срядились, что ли? - спросил приказчик.
– С другими сряжайся, мне недосуг. Видишь - ем, - с набитым ртом выговорила она.
Ела Дунька неторопливо, а Устин все стоял и глядел, не разумея, чем же этакая торговля может кончиться.
Наконец к церкви подъехала карета, оттуда выскочил пожилой вельможа и подошел к Дуньке.
– Весь твой товар беру, - сказал он, кинув ей на колени нечто блестящее. - Ну, теперь довольна?
Дунька выпростала из шелковых складок ожерелье с большим круглым фермуаром.
– Хоть и не парижская работа, однако камушки знатные, - заявила она. - Срядились! Мне - камушки, тебе - репа!
И, вскочив, подвинула к нему ногой корзину, в которой стоял укутанный в тряпки горшок. Затем она, не оборачиваясь и совершенно не беспокоясь, как вельможа будет разбираться с горшком, направилась к дому, на пороге которого ее ждала молодая горничная. На ходу Дунька стащила с головы простецкий платок, явив Ильинке хоть и помятую, однако ж модную прическу, отдала его горничной и вошла в дом.
За ней двинулась такая процессия: впереди - ничем не обремененный вельможа, за вельможей - лакей с корзиной, откуда торчали тряпки, а уж за лакеем - Устин с мешком денег.
– Diablesse… - бормотал вельможа, хотя невольно улыбался.
– Ишь, чертовка, - ворчал лакей.
– Господи, спаси и сохрани, - тихо твердил, собираясь с силами, Устин.
Народ, прекрасно разобравшись в смысле этой комедии, проводил Дуньку и ее свиту молчанием. Хохот раздался уже потом.
Устин уж совсем было вломился в дом, но был задержан горничной. Он попытался объяснить, что должен видеть хозяйку по важнейшему делу, но горничная была непреклонна: барыня с барином сейчас никого принимать не станут, так что извольте жаловать попозже.
К счастью, на Устина обратил внимание добродушный калмык-привратник Филимон. Старик скучал в этой должности изрядно, и потому стал расспрашивать Устина в надежде, что тот согласится посидеть с ним немного в его каморке. Устин и согласился, о чем вскоре несколько пожалел - Филимон, изругав тот способ заваривания чая, который принят в Москве, предложил свой, известный с далекого детства. Устин опрометчиво согласился и вынужден был употребить вовнутрь смесь горячей воды, чайной заварки, муки, соли и масла. Хорошо хоть, Филимон дал закусить баранку.
Некоторое время спустя вельможа быстро проследовал к дверям, и калмык еле успел выскочить, чтобы достойно их отворить и поклониться хозяйской спине.
Устин, быстро перекрестясь, чуть ли не бегом устремился в Дунькины хоромы.
И тут же раздался знаменитый перезвон - в Николаевском храме, что стоял неподалеку, в Юшковом переулке, были знатные колокола, в честь которых он и получил прозвание «Красного Звона». Кто их отливал, как они в храм попали - старожилы не помнили, но знали, что и деды их, и прадеды радовались тем колоколам, особливо на Святой неделе, когда вся Москва звенела и можно было, сравнив, убедиться: наши - лучше всех.
Устин принял это как знак, поданный свыше, и воспарил душой - до того воспарил, что чуть с лестницы, споткнувшись, не полетел.
Он вошел в ту самую гостиную, где обучал Дуньку игре в рулетку, и увидел эту самую рулетку на нарочно для нее купленном столе. Вот только она была прикрыта большим платком, чтобы не пылилась, но и под платком исправно обрисовывались очертания огромной деревянной чаши.
Дунька, выпроводив господина Захарова, которого ей удалось удержать при себе довольно рискованным способом, была неодета - в нижних юбках да шали поверх всего, и собиралась сесть к карточному столику, разложить пасьянс, когда услышала на лестнице шаги. Эти шаги остановились в гостиной.
Решив, что содержатель позабыл то ли сказать важное и неприятное, то ли сунуть в карман табакерку, она поспешила навстречу. И сильно удивилась, увидев незнакомое восторженное лицо.
Оказавшись не по своей воле на службе в полиции, Устин был вынужден обрить бороду, не пощадило начальство и усов. И открывшаяся физиономия его мало обрадовала - бело-розовое личико вечного мальчика, правда, хорошо выкормленного мальчика. Огорчило его и то, что мундир сидел на нем весьма неуклюже - не то что на стройном, широком в плечах, тонком в перехвате Федьке или на осанистом Тимофее. Еще доставили огорчение ноги - он привык к долгополой одежде, а тут, извольте радоваться, кафтанишко по колено, видны чулки, которые постоянно сползают.
Но всем этим Устин, собравшись с силами, решил пренебречь. И в чулках ли дело, когда Господь сподобил его послужить спасению грешной души?
– Сударыня! - воскликнул он. - Не пугайтесь, Христа ради! Я к вам с доброй вестью пришел!
Дунька всяких мужчин повидала. И тех, кто чересчур серьезно относился к жизни и всем ее проявлениям, побаивалась. Памятен был случай, когда одну из Марфиных подопечных, хорошо выданную замуж, зарезал бывший дружок. А ведь как завидовали девки когда она про того дружка рассказывала - и подарки-де носит, и в любви неутомим! Дозавидовались…
Поэтому Дунька близко подходить к визитеру не стала - вид шальной, глаза выпучены, а ну как накинется? Опять же - руками что-то за пазухой удерживает, а ну как топор? Она даже так шагнула, чтобы между ней и Устином оказалось кресло.
Устин и не задумался о причине такого маневра.
– Сударыня! - продолжал он. - Я всю ночь Бога молил, и он мне средство послал вас спасти!
– От чего спасти? - удивилась Дунька.
– От разврата! - покраснев не то что до ушей но и до затылка, объявил Устин. - Я вас видел, я понял - вы не по своей воле в грех впали, а вас злые и богатые люди на грех подбили! И теперь вы полагаете, будто вам иначе не прожить, как только во грехе. А можно жить иначе, право слово, можно!
– Ты откуда такой взялся? - уже начиная сердиться, спросила Дунька.
– С Лубянки! - честно отвечал Устин, и тут она признала полицейского, который заунывно бубнил с бумаги правила обращения с рулеткой.
– Тебя, сударь, кто прислал? - строго спросила она.
– Ангел ваш хранитель! Сударыня, не предавайтесь разврату! Вам нет более в нем нужды! - с тем Устин выложил на стол мешок с деньгами. - Вот - тут надолго хватит! Ни в чем не будете знать отказа - только прогоните соблазнителя, прогоните соблазн! Понадобится - милостыньку просить буду, лишь бы вам не пришлось более своим телом торговать!
Дунькин рот сам собой приоткрылся.
Устин же замолчал, ожидая ответа.
Ответ воспоследовал не сразу.
– Сам, стало быть, пришел? Никто не посылал? - уточнила Дунька. - А служишь в полиции?
– Да, именно так, по грехам моим… - признался Устин. Он и впрямь порой считал свою службу своеобразной епитимьей, наложенной на него графом Орловым за причастность к убийству митрополита.
– А денег-то сколько?
– Не ведаю, я не считал. Но много!
– Где ж ты их взял? Заработать не мог… наследство, что ли, получил?
Устин не ответил.
– Ну, соври хоть что-нибудь! - приказала Дунька. - Не клад же ты сыскал! Или клад?
– Господин Архаров вручил… - совсем смутившись, ответил Устин.
– Господин Архаров?! А что ты мне тут наговорил - тоже господин Архаров велел передать?! Отвечай, болван! - закричала до глубины души возмущенная Дунька.
Устин от крика этого вовсе лишился дара речи. А хуже всего - он напрочь позабыл одну важную вещь. По дороге к Дуньке он собирался рассказать ей про святого подвижника, который через то и сподобился святости, что давал гулящим девкам деньги, лишь бы они не ходили на свой промысел. А сейчас мало что рассказать позабыл - так еще и имя подвижника совершенно вылетело из головы.
– Забирай деньги, глаза б мои их не видали! - продолжала Дунька. - Пошел вон! И с деньгами проклятыми вместе! Не то сейчас же кучера кликну, он тя в тычки выставит!
И, чуть не плача от обиды, кинулась из гостиной прочь.
Это была смертельная обида на Архарова. Золотые браслеты, теперь вот мешок денег! Насчет разврата он вряд ли велел передать, настолько еще не сбрел с ума, это уж посланец сам сдуру или спьяну сочинил, но деньги!… Сказано же ему было!…
Дунька вошла в спальню, бросилась на постель и заплакала. Это случалось с ней редко - однако случалось, и слезы лились неудержимо.
Устин горестно вздохнул - такого афронта он не ожидал. И к чему прелестница вдруг приплела Архарова - тоже понять не мог.
– Эк ее нечистая сила корчит и ломает, - прошептал он. Конечно же, следовало предусмотреть, что грех в человеке силен, бесы сразу не отдадут жертву, и для того, кто вздумал затеять с ними брань, главное - терпение. Поэтому Устин, оставив на столе мешок, сел в уголке на стул и стал ждать, когда Дунька, остыв, выйдет из спальни. Для сокращения времени он повторял молитвы, а она все не выходила и не выходила.
За окном понемногу темнело. Вошла горничная Агаша; не заметив гостя, прошла в спальню и вышла оттуда на цыпочках. Опять вошла, неся на растопыренных руках что-то белое, воздушное, исчезла в спальне, вышла оттуда, потом ее каблучки простучали по лестнице. Устин все сидел да сидел, твердо решив не покидать притон разврата, пока Дунька не согласится взять деньги. Он утешался мыслью, что возвращение этой души на стезю добродетели станет его великим подвигом, и молитвенным, и духовным! Не менее великим, как если бы удалось возжечь ту всемирную свечу. Свеча-то что, прогорит и нет ее, а тут - живая душа человеческая от греха освободится!
Если бы он знал, что собрался спасать Дуньку на те деньги, которые, коли вдуматься, были собраны как раз на всемирную свечу, то и вовсе впал бы в восторг, увидев в этом несказанный промысел Божий. А так он еще побормотал немного, вычитывая наизусть вечернее правило, и прямо на стуле заснул.
Проснулся он даже не от стука шагов, шаги были беззвучны, и не от скрипа пола - скрип он уловил уж потом. Было какое-то дуновение воздуха, коснувшееся лица и глаз.
Устин вдруг осознал, что в гостиной происходит некое движение. А когда приоткрыл глаза - то увидел свет.
Это была та полоса света, которую кидает на пол потайной фонарь, длинная и очень узкая.
Кто-то передвигался по гостиной, шаря этой полосой и что-то выискивая.
Устин подался вперед.
Полоса сделалась неподвижна - она лежала поперек нового большого овального стола, угловато вскарабкиваясь на покрывающий рулетку платок. Потом чья-то незримая рука платок сдернула.
– Ха! - услышал Устин. И следом - короткий смешок.
К этому мигу он уже освоился настолько, что выделил во мраке более черную, чем прочие предметы, человеческую фигуру. Фигура двигалась вдоль стола, словно бы примериваясь к нему. При этом она была спиной к Устину.
Вдруг над ее правым плечом вознесся к потолку некий предмет, такой же черный, как если бы она высоко подняла его. Предмет несколько подвигался в воздухе, фигура переместилась опять. Затевалось что-то нехорошее и явно связанное с казенной рулеткой…
А защищать казенное имущество необходимо - не то потом будут большие неприятности.
– Караул! - закричал неожиданно тонким голосом Устин, бросаясь на незнакомца. Тот как раз успел повернуться на голос, и Устин не в плечо ему сзади вцепился, не на спине повис, а нечаянно ухватился за правую руку, сжимавшую что-то округлое и холодное.
– Караул! - опять завопил он, не выпуская этой руки, хотя ее хозяин пытался стряхнуть с себя обезумевшую ночную тень. - - Грабят! Караул!
Тут Устин был впечатан спиной в стенку, прямо в резную деревянную панель. И левая рука незнакомца нашла его горло. Одновременно незнакомец выронил то, что было в правой руке и мешало расправиться с Устином. Оно грохнулось о паркет.
– Агашка! - раздался Дунькин заполошный крик. - Агашка, дура! Филимонка! Огня! Саввишна! К нам воры забрались! Фаддея будите!
Устин забился в сильных руках, отдирая пальцы от своего горла.
Мир исказился, начался полет, Устин ощутил его, как невесомость тела, и это была даже приятная невесомость, мрак перед закрывшимися глазами был звездный, коли смерть такова - отчего бы и нет, такая странная мысль возникла вдруг, овеяла душу прохладой…
Распахнулась дверь, широкая полоса тусклого света пересекла гостиную. По лестнице кто-то затопотал.
Незнакомец выпустил Устина, не сумев придушить, но на прощание от души заехал в зубы. Устин свалился, а незнакомец кинулся прочь. На лестнице раздался грохот, ругань, визг. Тут же завизжала выскочившая из спальни Дунька.
Сидя на полу, Устин видел Дунькино лицо, слышал шум и, держась за подбородок, невольно его ощупывая, жадно дышал.
Он возвращался в мир с трудом, и мир был малоприятен.
К нему подбежал крупный мужик, наклонился, встряхнул за плечи и крикнул:
– Барыня, вот один, не ушел!
– Барыня, душенька, он на вас топор припас! - вдруг заголосила незримая девка. - Вон, вон топор, на полу лежит!
Дунька подошла к кучеру Фаддею, не выпускавшему Устина, и осветила лицо добычи свечкой.
– Пусти его, - приказала. - Это полицейский.
– Господь с вами, барыня, - отвечал Фаддей. - Что тут ночью делать полицейскому? Вор это! Мундиром разжился - вот и весь полицейский! Агашка, веревки тащи! Сейчас мы его!
– Да полицейский, ты что, не помнишь? Архаровец! Который с рулеткой прислан был!
– Точно ли? - усомнился Фаддей. - Ну-кась, вставай, архаровец! Поглядим на тебя! Да где ж Филимонка?
Устин кое-как встал, одернул на себе мундир и покраснел, всей кожей ощущая, что проклятые чулки опять спустились.
– А ну, говори! - приказала Дунька. - Как ты здесь, ирод, оказался?!
– Я вас, сударыня, ждал… вы кричать изволили и ушли… я не мог уйти, коли мне Господь деньги в ответ на молитву послал, а я же о вас молился, чтобы Он мне средство дал вам из беды выручить! - вдруг, неожиданно для себя, пылко и звонко заговорил Устин. - Я не уйду отсюда, покуда вы меня не услышите и денег не возьмете! Там много, надолго хватит!
– Молчи, дурень! - приказала Дунька. - Агаша, взгляди, что там у него в мешке.
И показала рукой на столик.
Агашка высыпала содержимое и ахнула.
– Барыня, голубушка, точно - золото и серебро! Берите, коли дают!
Дунька подошла к столу и осветила свечкой монеты.
– Собери их, Агашенька, - ласково сказала она. - А потом… потом вот что! У меня в спальне рабочая корзинка есть! Найди там иголку, вдень нитку и неси сюда.
Как всякая москвичка, Дунька умела и шить, и вышивать, и даже кружево на коклюшках плести, хотя не слишком сложное. В соответствии с правилами светского обхождения она, отправляясь в гости туда, где ожидала увидеть женское общество, непременно брала с собой рукоделье. Тут хороший пример показывала сама императрица - она могла, принимая даже наиважнейших министров, сидеть в это время за пяльцами, вышивая шерстью. А уж в богатых купеческих домах, подражая тому, как было заведено сто лет назад в домах боярских, держали полную светлицу мастериц, и не столько для домашнего обихода, сколько чтобы расшивали для дарения в храмы покровы и воздухи.
Агашка принесла иголку с ниткой, и Дунька быстро зашила мешок с деньгами потайным швом: мужчине хоть час приглядывайся, а все равно нитку не углядеть.
– С утра пораньше ты, Фаддей, отвезешь это на Лубянку, отдашь в собственные руки господину Архарову, на словах добавишь: у барыни-де всего довольно, в подарках не нуждается! - объявила она. - Только чтоб спозаранку! И расскажи там, что ночью к нам воры забрались. Стой! Уж не за тобой ли с твоим мешком воры-то пришли?
Это относилось к Устину.
– За мной? - переспросил он. - Да Бог с вами! Никто и не знал, что я вам деньги несу!…
Тут в Устиновой голове наступило просветление. Он вспомнил, как вышло, что он бросился на незнакомца, чтобы повиснуть у него на плече и исказить направление удара.
Устин сделал шаг, опустился на корточки и поднял топор.
Это был здоровенный колун, им колоду мясника развалить - и то было бы нетрудно. И не лень же было тащить, подумал Устин, выпрямляясь, и тут же понял: а чем бы иным можно с одного удара располовинить деревянную чашу рулетки?
– Ахти мне! - воскликнул он, кидаясь с топором к дверям, да так прытко, что Фаддей шарахнулся. В голове же у Устина была одна мысль: на Лубянку! Доложить господину Архарову, что ловушка сработала! И вот же оно, доказательство - фунтов на десять, поди, потянет!
Не слыша, что его зовут Дунька и Агаша, напрочь забыв про деньги, не послужившие великой цели, Устин сбежал по темной лестнице, освещенной лишь из раскрытой наверху двери, в сени, но, забыв, как из этого дома выходят на улицу, сунулся не туда. И споткнулся о мягкое.
На колени упал опять же в мягкое.
Потрогав свободной от топора рукой, понял - вроде человек.
По лестнице уже спускалась Агаша с подсвечником.
– Ты куда подевался? - негромко спросила она.
Устин молчал - ему вдруг стало страшно. Человек, с которого он никак не мог подняться, был недвижен. Агаша тоже испугалась - замедлила шаг, позвала Фаддея. И лишь когда он спустился и, взяв у нее подсвечник, осветил сени, Устин, успевший встать на ноги, увидел лежащего.
Это был старый калмык Филимонка, уже неживой.
* * *
Тереза сидела перед клавикордами, опустив руки на колени.
Все был скверно, сквернее некуда. Она не понимала, что творится вокруг, чего от нее хочет Мишель, в чем ее упрекают, чувствовала только, что вокруг - непонятная опасность, примерно такого свойства, как сырость в подвале - все насквозь пронизывает.
И настолько, что она плотнее завернулась в свою темную шелковую накидку.
Дом, куда ее привезли, но привезли с заднего двора, был убран кое-как, рядом с дорогими вещами стояли чуть ли не подобранные на пожарище. Однако две гостиные и бильярдная оказались обставлены хорошей мебелью. Сперва Терезу отвели в комнатенку, где только дворовым девкам спать, там даже стула не было, и она сидела на топчане. Потом за ней пришел мужчина, для которого французский язык был родным, предложил перейти в гостиную. Там стояли клавикорды, и она подошла, откинула крышку, больше-то все равно нечем было себя занять, но музыка, порой переполнявшая душу, очевидно, вся иссякла.
Дверь отворилась, быстро вошел Мишель. Увидел ее, улыбнулся, устремился к ней с обычным своим нетерпением, но сейчас оно не радовало Терезу - оно было некстати. Тереза полагала, что без тяжкого для обоих и откровенного разговора не обойтись, и не хотела топить этот разговор в море страстных поцелуев.
– Любовь моя, прости - раньше не мог, - сказал Мишель по-французски. - Ну, как ты выполнила мою просьбу?
– Это была не просьба, а приказ, - отвечала она. - И, любовь моя, даже не твой приказ, а того толстого носатого господина! Кто он такой?
– Тереза, не говори, умоляю тебя, о том, чего ты не понимаешь, - тихо, проникновенным голосом, попросил Мишель.
Она резко встала - и тут же угодила в его объятия.
– Почему этот человек приказывает тебе, графу Ховрину? - спросила она. - Почему ты ему подчиняешься?
– Любовь моя, тебе показалось. Ты выполняла не его приказание, а мою просьбу. Он только напомнил о том, что я позабыл. И я полагаю, что любой мужчина, попав в мое положение, поступил бы точно так же, как я, - продолжал настаивать на своем Мишель.
– Хороша просьба! Сперва ты врываешься ко мне, кричишь на всю Ильинку, что я любовница обер-полицмейстера! Потом ты устраиваешь мне унизительный допрос в присутствии того господина, зовешь Катиш, зовешь приказчиков из соседних лавок, чтобы убедиться, что я тебе не вру и что весь день, весь вечер была у себя, занималась торговлей, потом занималась хозяйством! Мне стыдно смотреть людям в глаза - что они обо мне подумали?!
– Подумали, что у тебя ревнивый и страстный любовник! - не давая ей вырваться из объятий, отвечал Мишель. - И разве это не так? Я не собираюсь делить тебя ни с кем, а менее всего - с московским обер-полицмейстером! Одна мысль о том, что в твоей жизни может быть другой мужчина, для меня невыносима! Я, кажется, охотнее убил бы тебя, чем допустил, что ты однажды подумаешь о другом! Я душу дьяволу бы заложил, лишь бы этого не случилось!
– Мне кажется, ты так и сделал! - крикнула Тереза. - Откуда у тебя взялись эти деньги? Там же не менее восьмисот рублей, а скорее целая тысяча! Еще неделю назад у тебя не было пятидесяти рублей, чтобы купить кружева на манжеты!
– У меня их при себе не было. И давай забудем об этом. Обо всем забудем! Я клянусь никогда больше не расспрашивать тебя о том, как вышло, что господин Архаров прислал тебе деньги…
– Когда-нибудь я убью тебя, - перебила любовника Тереза. - Но вернемся к нашим баранам! Ты слушать больше не желаешь об Архарове! Чудесно! А как же понимать приказ того носатого господина?
– Тереза, это была шутка, обычная галантная шутка, - успокаивая ее словами, пылкий Мишель запустил руки под накидку. - Так сказал бы каждый благовоспитанный мужчина… Тереза, тебе эта шутка показалась фривольной, но лишь показалась! Ты отвыкла от светского обхождения…
– Мишель, это была не шутка. Когда ты в его присутствии дал мне деньги и приказал…
– Я попросил тебя…
– Приказал, чтобы я вернула обер-полицмейстеру свой долг, этот господин тут же добавил, что я не должна быть с ним слишком строга, что я должна изъявить свою благодарность, быть с ним ласкова…
– И что же тут такого? Тереза, я верю тебе, я верю, что он помог тебе совершенно бескорыстно! Тогда тем более ты должна была поблагодарить его наконец, высказать ему, как много для тебя значила его помощь… да и даже если бы ты с ним пококетничала немного - что за беда? Ты красивая женщина, ты имеешь право…
– А для чего? Вы оба врываетесь ко мне, вручаете деньги для обер-полицмейстера, он приказывает, чтобы я сделала обер-полицмейстеру авансы, как если бы я была дорогой шлюхой, приглашающей к себе в постель богатого поклонника!…
– Тереза! Все было не так! Ты не поняла обыкновенной шутки, - твердил Мишель. - Я не хотел, чтобы ты оставалась в долгу перед этим человеком, тем более, что деньги он дал тебе не в награждение…
– Но я не желаю понимать таких шуток. Мишель, скажи мне правду - эти деньги дал тебе господин…
– Господин Перрен, к вашим услугам, - услышали они, и в гостиную вошел тот самый высокий носатый кавалер в черном кафтане. - Простите, мне только что сказали, что вы дожидаетесь меня, сударыня.
Тут только Тереза вспомнила, что он, приехав с Мишелем на Ильинку, сразу ей представился. Но их совместная затея, подкрепленная мешком денег и обильно сдобренная Мишелевой ревностью, так ее взбудоражила, что было уже не до имен.
Мужчина по имени Перрен не понравился ей тем, что во время ее с Мишелем перепалки словно бы сидел в засаде, давая им обоим выкричаться и устать душевно, а потом говорил свои веские слова, имеющие вид совета старшего младшим, а на деле - почти приказ.
Все был скверно, сквернее некуда. Она не понимала, что творится вокруг, чего от нее хочет Мишель, в чем ее упрекают, чувствовала только, что вокруг - непонятная опасность, примерно такого свойства, как сырость в подвале - все насквозь пронизывает.
И настолько, что она плотнее завернулась в свою темную шелковую накидку.
Дом, куда ее привезли, но привезли с заднего двора, был убран кое-как, рядом с дорогими вещами стояли чуть ли не подобранные на пожарище. Однако две гостиные и бильярдная оказались обставлены хорошей мебелью. Сперва Терезу отвели в комнатенку, где только дворовым девкам спать, там даже стула не было, и она сидела на топчане. Потом за ней пришел мужчина, для которого французский язык был родным, предложил перейти в гостиную. Там стояли клавикорды, и она подошла, откинула крышку, больше-то все равно нечем было себя занять, но музыка, порой переполнявшая душу, очевидно, вся иссякла.
Дверь отворилась, быстро вошел Мишель. Увидел ее, улыбнулся, устремился к ней с обычным своим нетерпением, но сейчас оно не радовало Терезу - оно было некстати. Тереза полагала, что без тяжкого для обоих и откровенного разговора не обойтись, и не хотела топить этот разговор в море страстных поцелуев.
– Любовь моя, прости - раньше не мог, - сказал Мишель по-французски. - Ну, как ты выполнила мою просьбу?
– Это была не просьба, а приказ, - отвечала она. - И, любовь моя, даже не твой приказ, а того толстого носатого господина! Кто он такой?
– Тереза, не говори, умоляю тебя, о том, чего ты не понимаешь, - тихо, проникновенным голосом, попросил Мишель.
Она резко встала - и тут же угодила в его объятия.
– Почему этот человек приказывает тебе, графу Ховрину? - спросила она. - Почему ты ему подчиняешься?
– Любовь моя, тебе показалось. Ты выполняла не его приказание, а мою просьбу. Он только напомнил о том, что я позабыл. И я полагаю, что любой мужчина, попав в мое положение, поступил бы точно так же, как я, - продолжал настаивать на своем Мишель.
– Хороша просьба! Сперва ты врываешься ко мне, кричишь на всю Ильинку, что я любовница обер-полицмейстера! Потом ты устраиваешь мне унизительный допрос в присутствии того господина, зовешь Катиш, зовешь приказчиков из соседних лавок, чтобы убедиться, что я тебе не вру и что весь день, весь вечер была у себя, занималась торговлей, потом занималась хозяйством! Мне стыдно смотреть людям в глаза - что они обо мне подумали?!
– Подумали, что у тебя ревнивый и страстный любовник! - не давая ей вырваться из объятий, отвечал Мишель. - И разве это не так? Я не собираюсь делить тебя ни с кем, а менее всего - с московским обер-полицмейстером! Одна мысль о том, что в твоей жизни может быть другой мужчина, для меня невыносима! Я, кажется, охотнее убил бы тебя, чем допустил, что ты однажды подумаешь о другом! Я душу дьяволу бы заложил, лишь бы этого не случилось!
– Мне кажется, ты так и сделал! - крикнула Тереза. - Откуда у тебя взялись эти деньги? Там же не менее восьмисот рублей, а скорее целая тысяча! Еще неделю назад у тебя не было пятидесяти рублей, чтобы купить кружева на манжеты!
– У меня их при себе не было. И давай забудем об этом. Обо всем забудем! Я клянусь никогда больше не расспрашивать тебя о том, как вышло, что господин Архаров прислал тебе деньги…
– Когда-нибудь я убью тебя, - перебила любовника Тереза. - Но вернемся к нашим баранам! Ты слушать больше не желаешь об Архарове! Чудесно! А как же понимать приказ того носатого господина?
– Тереза, это была шутка, обычная галантная шутка, - успокаивая ее словами, пылкий Мишель запустил руки под накидку. - Так сказал бы каждый благовоспитанный мужчина… Тереза, тебе эта шутка показалась фривольной, но лишь показалась! Ты отвыкла от светского обхождения…
– Мишель, это была не шутка. Когда ты в его присутствии дал мне деньги и приказал…
– Я попросил тебя…
– Приказал, чтобы я вернула обер-полицмейстеру свой долг, этот господин тут же добавил, что я не должна быть с ним слишком строга, что я должна изъявить свою благодарность, быть с ним ласкова…
– И что же тут такого? Тереза, я верю тебе, я верю, что он помог тебе совершенно бескорыстно! Тогда тем более ты должна была поблагодарить его наконец, высказать ему, как много для тебя значила его помощь… да и даже если бы ты с ним пококетничала немного - что за беда? Ты красивая женщина, ты имеешь право…
– А для чего? Вы оба врываетесь ко мне, вручаете деньги для обер-полицмейстера, он приказывает, чтобы я сделала обер-полицмейстеру авансы, как если бы я была дорогой шлюхой, приглашающей к себе в постель богатого поклонника!…
– Тереза! Все было не так! Ты не поняла обыкновенной шутки, - твердил Мишель. - Я не хотел, чтобы ты оставалась в долгу перед этим человеком, тем более, что деньги он дал тебе не в награждение…
– Но я не желаю понимать таких шуток. Мишель, скажи мне правду - эти деньги дал тебе господин…
– Господин Перрен, к вашим услугам, - услышали они, и в гостиную вошел тот самый высокий носатый кавалер в черном кафтане. - Простите, мне только что сказали, что вы дожидаетесь меня, сударыня.
Тут только Тереза вспомнила, что он, приехав с Мишелем на Ильинку, сразу ей представился. Но их совместная затея, подкрепленная мешком денег и обильно сдобренная Мишелевой ревностью, так ее взбудоражила, что было уже не до имен.
Мужчина по имени Перрен не понравился ей тем, что во время ее с Мишелем перепалки словно бы сидел в засаде, давая им обоим выкричаться и устать душевно, а потом говорил свои веские слова, имеющие вид совета старшего младшим, а на деле - почти приказ.