Страница:
Левушка прибыл как раз к фрыштику, который Архарову подали в кабинет. Уж где и с кем он провел ночь - Архаров не допытывался, видя, что приятель спит на ходу. Велев Никодимке присмотреть, чтобы господин Тучков не заснул на столе, рылом в недоеденную яичницу, он потребовал экипаж.
Ответ от Захарова был принесен уже на Лубянку, куда без особой охоты потащился сонный Архаров. Гаврила Павлович на словах передавал, что уговор помнит и новой игрушки ждет с нетерпением. А также - что отправляет гонцов к господам, вхожим в Дунькин дом, с приглашениями. Иначе говоря - все, чем мог бы быть полезен господину обер-полицмейстеру, осуществляет исправно!
Дом, где добрый содержатель поселил Дуньку, был невелик и избыточной роскошью не блистал, однако ж туда все охотно езжали - амурное гнездышко еще и тем было притягательно, что его можно было посещать не с венчанной супругой, за тридцать лет законного брака ставшей хуже горькой редьки, а с молоденькой дурочкой, которая за жемчужную нитку покажет чудеса страсти нежной. Опять же - коли в Париже принято, чтобы вельможи имели для утехи такие тайные домишки, то чем Москва хуже?
Архаров отправил туда ящик с рулеткой и Устина с описанием впридачу - чтобы, за неимением господина Захарова, растолковал хоть Дуньке, что это за диковина такая. Тем более, что уж Устин-то не вызвал бы у покровителя никаких амурных подозрений - достаточно было раз на бывшего дьячка взглянуть, чтобы навеки уразуметь: прелестницы ему совершенно не требуются, и он им - равным образом.
А послушать, как Устин читает описание игры, - это уже само по себе было ни с чем не сравнимое удовольствие. При всяком чтении, будь то хоть показания грабителя, полученные с применением Шварцевых средств дознания, хоть «явочная» бедной вдовы о том, что гарнизонный поручик соблазнил и обрюхатил дочку, Устин тут же настраивался на тот самый лад, каким дьячок читает псалмы у гроба новопреставленного. И переучить его не было никакой возможности.
Устин ушел и исчез на весь день. Вернулся чем-то сильно озадаченный и доложил: рулетка установлена в гостиной на большом овальном столе, который пришлось нарочно покупать, а когда Дунькин благодетель, прибыв ближе к вечеру, увидел все вкупе - новый стол, на нем деревянную чашу и расстеленную цифирную карту, то дара речи лишился и долго веселился, предвкушая прелестный вечер. Тут же он сам затеял игру с Дунькой, и ловкая девка прямо на глазах у потрясенного Устина, ставя все на красное да на красное, выиграла у сожителя его любимую табакерку.
После обеда прибыл Левушка. Все объяснялось просто - его наконец арестовала тетка, которой он все старался избегнуть, но она его перехватила у каких-то иных родственников, повезла к себе и полночи допытывалась про петербургскую жизнь в подробностях, особенно в подробностях неудобь сказуемых - с кем да как ныне делит ложе государыня-матушка, да надолго ли сие, да не показалась ли с прибылью, как будто поручик Преображенского полка лазил под юбки государыне и видел набухшее чрево!
Левушка, позавтракав, обнаружил в кабинете письмо из петербургской полицейской канцелярии про рулетку и пришел в неописуемый восторг. А восторги Левушкины были таковы, что от его молодого голоса стекла в оконных рамах трепетали и дребезжали.
И он сразу же взялся составлять план военной кампании, хотя ни разу в бой не ходил и ни одной диспозиции в глаза не видывал.
Левушка предполагал в первые же вечер окружить амурное гнездышко тройным строем вооруженных архаровцев, а в переулке поблизости держать оседланных лошадей на случай погони и карету с зарешеченными окнами - сажать захваченных мазуриков. Насилу Архаров ему втолковал, что в первый вечер, скорее всего, тех господ, что обеспечивают шулерам вид благородной компании, не будет - господин Захаров довольно строго отбирает гостей, вон и самому обер-полицмейстеру пришлось воспользоваться помощью его давнего приятеля, князя Волконского.
Однако мысль о тайном присутствии в амурном гнездышке людей из Рязанского подворья Левушка подал верную.
– Вряд ли старый проказник согласится, чтобы по дому рота чужого народу болталась. Пусть это будет один человек, и такой, что французскому обучен, - сказал Архаров Левушке. - Дай свой парижский кафтан Клаварошу, он тоже долговязый, ему будет впору.
– Я и сам могу.
Архаров, когда на него нападала подозрительность, и всех прочих людей полагал безмерно подозрительными.
– Нельзя, вся Москва знает, что ты у меня остановился. Тут же и свяжут вместе рулетку с архаровцами.
– Это - коли с одной стороны поглядеть, - возразил Левушка. - А с другой - там будут вельможные старцы, которые с человеком не дворянского звания играть не станут. Скажем, Клаварош маркиза изобразит - на Москве этих французских маркизов, которые в своем отечестве лакеями служили, что грязи, тут им на слово верят. А русского человека так просто не примут. Меня же все знают - кто таков, кто родители, рекомендаций не требуется.
Архаров задумался.
– Толку там от тебя… - буркнул он.
– А что?! Или я французского не знаю?! Николаша, все равно же Захарова просить! Так ты сразу за двоих проси! А, Николаша? Архаров, клянусь - не подведу! Слово гвардейского офицера! Оно что, уж для тебя более ничего не значит?
Смотреть на круглую рожицу, ставшую вдруг беспредельно жалобной, было смешно и невыносимо. Левушка рвался в бой, и левая рука уже придерживала эфес шпаги, облегчая задачу правой…
– Придется князя уломать, - сказал Архаров, имея в виду Волконского, - чтобы тебя с собой привез. Придумайте с ним, с чего у вас вдруг дружба такая горячая завелась.
– Тогда уж сразу меня и Демку пусть везет. Демка ловкий, всюду прошмыгнет и все углядит, - тут же на радостях обнаглев, потребовал Левушка.
– И ручонки у него ловкие. Не пришлось бы потом из его карманов серебряные ложечки вытряхать, - заметил Архаров, который прекрасно знал о прошлом своих архаровцев и по мере возможности старался не давать им повода к соблазну.
– Так на то нитки с иголками есть! Зашьем ему карманы потайным швом - и никаких забот!
– А как он табакерку или, скажем, платок из зашитого кармана доставать станет?
Архаров любил порой затевать такие умозрительные споры о вещах незначительных. И Левушка за ним это знал.
Они начали было поспешно обсуждать подробности вылазки, невольно увлеклись - и стали хором напоминать друг другу: несколько дней пройдет-де, прежде, чем шулера узнают о рулетке и пришлют лазутчиков. Стало быть, можно в первый вечер, когда Дунька предъявит эту затею веселому обществу, и не беспокоиться, однако беспокоиться хотелось!
Ведь наконец-то удалось наладить ту самую ловушку, о коей мечтал Архаров. Ловушки ставить Архаров любил, вот только не часто доводилось ему это проделывать. И он, понимая всю остроту положения, все же исподтишка наслаждался работой мысли и ее неожиданными поворотами.
Так его и осенило: ведь один из тех, кто будет приглашен на испытание игровых качеств рулетки, и станет источником сведений для шулеров, но - кто? Тоже ведь ниточка.
– Тучков, я придумал. Список знатных гостей вместе с их девками потом продиктует князь, а нам надобно иметь своего человека в прислуге. Прислуга тоже может не вовремя разболтаться. Особенно коли покажут серебряную полтину.
– Тогда следует этого человека уже сейчас в Дунькин вертеп разврата определить, - сказал Левушка. - Можно Демку, он проворный, все углядит.
Архаров хотел было напомнить, что Демка на руку нечист, но пришло иное соображение.
– Дунькин хозяин не позволит, чтобы она молодого человека в дом приняла, все равно, лакея ли, кучера ли. Он-то не каждый день, поди, там ночует, а девка молодая, сплошной соблазн…
Тут он вовремя вспомнил про неожиданный Дунькин соблазн, однако промолчал.
– Так у нас же Марфа есть! Пускай посидит там вечерок-другой на кухне! - вдруг сообразил Левушка. - И нам польза, и ей веселее!
Архаров невольно засмеялся - Марфина скука становилась чем-то вроде притчи во языцех.
– Опять же, ей способно будет Дуньке от нас указания передавать. Хорошо, Тучков, ты придумал - тебе и исполнять. Бери мою карету, дуй за Марфой!
– Как же ты без кареты?
– Я до князя верхом доеду. Надо ж иногда размять старые кости.
– Да, оно тебе полезно.
Князь Волконский уже ждал новостей с Лубянки.
– Список гостей с их мартонками я тебе предоставлю, - пообещал. - Только ты так явственно мне об этих делах дома не докладывай. Прознает супруга, куда я ездить повадился, - вздумает, будто и я метреску завел А мне оно уж не по годам, мне бы в картишки в приятном обществе. А что, верно ли, что в рулетку нельзя сжульничать?
– Мне из Главной полиции целый том объяснений прислали, так одно жульничество уже выявлено - кладут костяную фишку не на серединку черного или красного поля на цифирной карте, а совсем сбоку, и как шарик в лунке успокаиваться начнет, под шумок сдвигают. Особливо для тех удобно, кто ставит на «rouge et noir», - Архаров как можно точнее скопировал Клавароша, после знаменательной ночи, когда дворня в кабинете разыгрывала показательные рулеточные сражения, учившего архаровцев французским названиям игровых затей.
– Стало быть, тебе нужен человек, который будет заведовать той рулеткой и выкликать цифры, а также следить за фишками, - решил князь. Архаров хмыкнул - об этом-то он и не подумал. Ночью таким человеком, рулеточным главнокомандующим, был он сам, при подсказках Клавароша.
– Человек такой будет, - пообещал он.
И за полчаса до того, как к Дуньке съезжаться гостям, окончательно решено было, что рулеточным заправилой станет именно Клаварош.
К счастью, он вместе с Демкой, Тимофеем и обоими Ивановыми сидел в полицейской конторе, ожидая приказаний. Архаров взял его в карету и повез на Пречистенку - переодевать.
Клаварош возражал - в бытность свою гувернером он встречал немало знатных московских особ, и вряд ли все его запомнили, но, как назло, кому-то одному его личность непременно в память врезалась, и будет нехорошо, коли в галантном маркизе опознают домашнего учителя.
– Так я тебе свой кафтан дам, камзол, Никодимка причешет, напудрит, - уговаривал Левушка, Архаров же смотрел на подчиненного с неудовольствием, понимая его правоту, но не желая ее признавать.
Лицо Клавароша, живое и деятельное лицо, врать умело неплохо, однако ж надо бы ему подсобить.
– Тучков! - прервал Левушкину речь Архаров. - Помнишь, ты с Ильинки дрянь приволок? В рот вставлять?
– Приволок, точно.
– Куда ты ее сунул?
– Это у моего Спирьки спрашивать надо, он за порядком в баулах следит.
– Вели, чтобы приволок. Эта дрянь рожу меняет до полной неузнаваемости.
Левушка выглянул из кабинета и потребовал, чтобы сыскали денщика и передали ему поручение.
Вскоре ворвался Спирька, достал из кармана узелок. Это была пара пламперов. Архаров показал их Клаварошу.
– Сунешь за щеки, вмиг помолодеешь!
– Я на преклонные годы не жалуюсь! - обиделся француз.
– Потом не забудь сдать Шварцу, пусть лежит у него в чуланчике, - додумался Левушка, и тут же стал по-французски командовать, как Клаварошу сесть и как встать, чтобы его удобно было причесать и обрядить в изумительный нарядный кафтан наимоднейшего пюсового цвета. Цвет этот, попросту «блошиный» имел превеликое множество оттенков - и в честь спинки, и в честь брюшка, и оттенок «мечтательной блохи», и даже «блохи в обмороке». Левушка, как человек молодой, мог одеваться в светлое и выбрал именно мечтательную блоху, а особенно гордился пуговицами - из розоватого перламутра в золотой оправке, а по перламутру рисуночки - крошечные букетики.
Под кафтан Клаварош надел камзол того же цвета, с вышивкой, довольно длинный, а потом вышла заминка с чулками - денщик Спирька, следивший за Левушкиным имуществом, не заметил, что на свежевыстиранных в области пяток образовались дыры. Пришлось Архарову приказывать Никодимке, чтобы выдал из своих запасов наилучшие чулки.
В конце концов полностью одетый и с пламперами во рту Клаварош с письмом для господина Захарова был отправлен на извозчике, и когда Левушка с Архаровым, стоя у раскрытого окна, того извозчика проводили взглядом, то оба разом, не сговариваясь, выдохнули:
– Ф-фух!…
Ловушка была налажена - оставалось ждать, кто туда попадется.
– Сашка не объявлялся? - спросил Левушка.
– Как сквозь землю провалился. Может, права черная душа?
– Ты насчет панихиды? - догадался Левушка.
Архаров со вздохом кивнул.
– Ничего, Николаша, ничего… Может, мы как раз в амурном гнездышке на его след и нападем?
– Может, и нападем, - Архаров настолько устал, что уже не мог возражать.
– Так я поеду к князю?
– Поезжай…
Левушка направился к двери, которая вдруг сама приоткрылась навстречу. Архаров, провожая его, вышел следом и обнаружил за дверью Никодимку.
– Чего тебе? - тихо спросил он.
– Я вашей милости приказание исполнил! - гордо сообщил Никодимка.
– Какое еще приказание?
– Книжку приобрел, - и Никодимка добыл из кармана небольшой, как раз карману и соответствующий, пухленький томик.
– На кой мне еще книжка? В кабинете полны шкафы.
– Так велели ж! - Никодимка показал обложку.
Это была «Пригожая повариха» господина Чулкова.
Архаров замахнулся было, но, как мгновенно пришел в ярость, так мгновенно же и остыл.
Как будто ему только и осталось счастья в жизни, что читать про похождения чужих мартон…
* * *
Ответ от Захарова был принесен уже на Лубянку, куда без особой охоты потащился сонный Архаров. Гаврила Павлович на словах передавал, что уговор помнит и новой игрушки ждет с нетерпением. А также - что отправляет гонцов к господам, вхожим в Дунькин дом, с приглашениями. Иначе говоря - все, чем мог бы быть полезен господину обер-полицмейстеру, осуществляет исправно!
Дом, где добрый содержатель поселил Дуньку, был невелик и избыточной роскошью не блистал, однако ж туда все охотно езжали - амурное гнездышко еще и тем было притягательно, что его можно было посещать не с венчанной супругой, за тридцать лет законного брака ставшей хуже горькой редьки, а с молоденькой дурочкой, которая за жемчужную нитку покажет чудеса страсти нежной. Опять же - коли в Париже принято, чтобы вельможи имели для утехи такие тайные домишки, то чем Москва хуже?
Архаров отправил туда ящик с рулеткой и Устина с описанием впридачу - чтобы, за неимением господина Захарова, растолковал хоть Дуньке, что это за диковина такая. Тем более, что уж Устин-то не вызвал бы у покровителя никаких амурных подозрений - достаточно было раз на бывшего дьячка взглянуть, чтобы навеки уразуметь: прелестницы ему совершенно не требуются, и он им - равным образом.
А послушать, как Устин читает описание игры, - это уже само по себе было ни с чем не сравнимое удовольствие. При всяком чтении, будь то хоть показания грабителя, полученные с применением Шварцевых средств дознания, хоть «явочная» бедной вдовы о том, что гарнизонный поручик соблазнил и обрюхатил дочку, Устин тут же настраивался на тот самый лад, каким дьячок читает псалмы у гроба новопреставленного. И переучить его не было никакой возможности.
Устин ушел и исчез на весь день. Вернулся чем-то сильно озадаченный и доложил: рулетка установлена в гостиной на большом овальном столе, который пришлось нарочно покупать, а когда Дунькин благодетель, прибыв ближе к вечеру, увидел все вкупе - новый стол, на нем деревянную чашу и расстеленную цифирную карту, то дара речи лишился и долго веселился, предвкушая прелестный вечер. Тут же он сам затеял игру с Дунькой, и ловкая девка прямо на глазах у потрясенного Устина, ставя все на красное да на красное, выиграла у сожителя его любимую табакерку.
После обеда прибыл Левушка. Все объяснялось просто - его наконец арестовала тетка, которой он все старался избегнуть, но она его перехватила у каких-то иных родственников, повезла к себе и полночи допытывалась про петербургскую жизнь в подробностях, особенно в подробностях неудобь сказуемых - с кем да как ныне делит ложе государыня-матушка, да надолго ли сие, да не показалась ли с прибылью, как будто поручик Преображенского полка лазил под юбки государыне и видел набухшее чрево!
Левушка, позавтракав, обнаружил в кабинете письмо из петербургской полицейской канцелярии про рулетку и пришел в неописуемый восторг. А восторги Левушкины были таковы, что от его молодого голоса стекла в оконных рамах трепетали и дребезжали.
И он сразу же взялся составлять план военной кампании, хотя ни разу в бой не ходил и ни одной диспозиции в глаза не видывал.
Левушка предполагал в первые же вечер окружить амурное гнездышко тройным строем вооруженных архаровцев, а в переулке поблизости держать оседланных лошадей на случай погони и карету с зарешеченными окнами - сажать захваченных мазуриков. Насилу Архаров ему втолковал, что в первый вечер, скорее всего, тех господ, что обеспечивают шулерам вид благородной компании, не будет - господин Захаров довольно строго отбирает гостей, вон и самому обер-полицмейстеру пришлось воспользоваться помощью его давнего приятеля, князя Волконского.
Однако мысль о тайном присутствии в амурном гнездышке людей из Рязанского подворья Левушка подал верную.
– Вряд ли старый проказник согласится, чтобы по дому рота чужого народу болталась. Пусть это будет один человек, и такой, что французскому обучен, - сказал Архаров Левушке. - Дай свой парижский кафтан Клаварошу, он тоже долговязый, ему будет впору.
– Я и сам могу.
Архаров, когда на него нападала подозрительность, и всех прочих людей полагал безмерно подозрительными.
– Нельзя, вся Москва знает, что ты у меня остановился. Тут же и свяжут вместе рулетку с архаровцами.
– Это - коли с одной стороны поглядеть, - возразил Левушка. - А с другой - там будут вельможные старцы, которые с человеком не дворянского звания играть не станут. Скажем, Клаварош маркиза изобразит - на Москве этих французских маркизов, которые в своем отечестве лакеями служили, что грязи, тут им на слово верят. А русского человека так просто не примут. Меня же все знают - кто таков, кто родители, рекомендаций не требуется.
Архаров задумался.
– Толку там от тебя… - буркнул он.
– А что?! Или я французского не знаю?! Николаша, все равно же Захарова просить! Так ты сразу за двоих проси! А, Николаша? Архаров, клянусь - не подведу! Слово гвардейского офицера! Оно что, уж для тебя более ничего не значит?
Смотреть на круглую рожицу, ставшую вдруг беспредельно жалобной, было смешно и невыносимо. Левушка рвался в бой, и левая рука уже придерживала эфес шпаги, облегчая задачу правой…
– Придется князя уломать, - сказал Архаров, имея в виду Волконского, - чтобы тебя с собой привез. Придумайте с ним, с чего у вас вдруг дружба такая горячая завелась.
– Тогда уж сразу меня и Демку пусть везет. Демка ловкий, всюду прошмыгнет и все углядит, - тут же на радостях обнаглев, потребовал Левушка.
– И ручонки у него ловкие. Не пришлось бы потом из его карманов серебряные ложечки вытряхать, - заметил Архаров, который прекрасно знал о прошлом своих архаровцев и по мере возможности старался не давать им повода к соблазну.
– Так на то нитки с иголками есть! Зашьем ему карманы потайным швом - и никаких забот!
– А как он табакерку или, скажем, платок из зашитого кармана доставать станет?
Архаров любил порой затевать такие умозрительные споры о вещах незначительных. И Левушка за ним это знал.
Они начали было поспешно обсуждать подробности вылазки, невольно увлеклись - и стали хором напоминать друг другу: несколько дней пройдет-де, прежде, чем шулера узнают о рулетке и пришлют лазутчиков. Стало быть, можно в первый вечер, когда Дунька предъявит эту затею веселому обществу, и не беспокоиться, однако беспокоиться хотелось!
Ведь наконец-то удалось наладить ту самую ловушку, о коей мечтал Архаров. Ловушки ставить Архаров любил, вот только не часто доводилось ему это проделывать. И он, понимая всю остроту положения, все же исподтишка наслаждался работой мысли и ее неожиданными поворотами.
Так его и осенило: ведь один из тех, кто будет приглашен на испытание игровых качеств рулетки, и станет источником сведений для шулеров, но - кто? Тоже ведь ниточка.
– Тучков, я придумал. Список знатных гостей вместе с их девками потом продиктует князь, а нам надобно иметь своего человека в прислуге. Прислуга тоже может не вовремя разболтаться. Особенно коли покажут серебряную полтину.
– Тогда следует этого человека уже сейчас в Дунькин вертеп разврата определить, - сказал Левушка. - Можно Демку, он проворный, все углядит.
Архаров хотел было напомнить, что Демка на руку нечист, но пришло иное соображение.
– Дунькин хозяин не позволит, чтобы она молодого человека в дом приняла, все равно, лакея ли, кучера ли. Он-то не каждый день, поди, там ночует, а девка молодая, сплошной соблазн…
Тут он вовремя вспомнил про неожиданный Дунькин соблазн, однако промолчал.
– Так у нас же Марфа есть! Пускай посидит там вечерок-другой на кухне! - вдруг сообразил Левушка. - И нам польза, и ей веселее!
Архаров невольно засмеялся - Марфина скука становилась чем-то вроде притчи во языцех.
– Опять же, ей способно будет Дуньке от нас указания передавать. Хорошо, Тучков, ты придумал - тебе и исполнять. Бери мою карету, дуй за Марфой!
– Как же ты без кареты?
– Я до князя верхом доеду. Надо ж иногда размять старые кости.
– Да, оно тебе полезно.
Князь Волконский уже ждал новостей с Лубянки.
– Список гостей с их мартонками я тебе предоставлю, - пообещал. - Только ты так явственно мне об этих делах дома не докладывай. Прознает супруга, куда я ездить повадился, - вздумает, будто и я метреску завел А мне оно уж не по годам, мне бы в картишки в приятном обществе. А что, верно ли, что в рулетку нельзя сжульничать?
– Мне из Главной полиции целый том объяснений прислали, так одно жульничество уже выявлено - кладут костяную фишку не на серединку черного или красного поля на цифирной карте, а совсем сбоку, и как шарик в лунке успокаиваться начнет, под шумок сдвигают. Особливо для тех удобно, кто ставит на «rouge et noir», - Архаров как можно точнее скопировал Клавароша, после знаменательной ночи, когда дворня в кабинете разыгрывала показательные рулеточные сражения, учившего архаровцев французским названиям игровых затей.
– Стало быть, тебе нужен человек, который будет заведовать той рулеткой и выкликать цифры, а также следить за фишками, - решил князь. Архаров хмыкнул - об этом-то он и не подумал. Ночью таким человеком, рулеточным главнокомандующим, был он сам, при подсказках Клавароша.
– Человек такой будет, - пообещал он.
И за полчаса до того, как к Дуньке съезжаться гостям, окончательно решено было, что рулеточным заправилой станет именно Клаварош.
К счастью, он вместе с Демкой, Тимофеем и обоими Ивановыми сидел в полицейской конторе, ожидая приказаний. Архаров взял его в карету и повез на Пречистенку - переодевать.
Клаварош возражал - в бытность свою гувернером он встречал немало знатных московских особ, и вряд ли все его запомнили, но, как назло, кому-то одному его личность непременно в память врезалась, и будет нехорошо, коли в галантном маркизе опознают домашнего учителя.
– Так я тебе свой кафтан дам, камзол, Никодимка причешет, напудрит, - уговаривал Левушка, Архаров же смотрел на подчиненного с неудовольствием, понимая его правоту, но не желая ее признавать.
Лицо Клавароша, живое и деятельное лицо, врать умело неплохо, однако ж надо бы ему подсобить.
– Тучков! - прервал Левушкину речь Архаров. - Помнишь, ты с Ильинки дрянь приволок? В рот вставлять?
– Приволок, точно.
– Куда ты ее сунул?
– Это у моего Спирьки спрашивать надо, он за порядком в баулах следит.
– Вели, чтобы приволок. Эта дрянь рожу меняет до полной неузнаваемости.
Левушка выглянул из кабинета и потребовал, чтобы сыскали денщика и передали ему поручение.
Вскоре ворвался Спирька, достал из кармана узелок. Это была пара пламперов. Архаров показал их Клаварошу.
– Сунешь за щеки, вмиг помолодеешь!
– Я на преклонные годы не жалуюсь! - обиделся француз.
– Потом не забудь сдать Шварцу, пусть лежит у него в чуланчике, - додумался Левушка, и тут же стал по-французски командовать, как Клаварошу сесть и как встать, чтобы его удобно было причесать и обрядить в изумительный нарядный кафтан наимоднейшего пюсового цвета. Цвет этот, попросту «блошиный» имел превеликое множество оттенков - и в честь спинки, и в честь брюшка, и оттенок «мечтательной блохи», и даже «блохи в обмороке». Левушка, как человек молодой, мог одеваться в светлое и выбрал именно мечтательную блоху, а особенно гордился пуговицами - из розоватого перламутра в золотой оправке, а по перламутру рисуночки - крошечные букетики.
Под кафтан Клаварош надел камзол того же цвета, с вышивкой, довольно длинный, а потом вышла заминка с чулками - денщик Спирька, следивший за Левушкиным имуществом, не заметил, что на свежевыстиранных в области пяток образовались дыры. Пришлось Архарову приказывать Никодимке, чтобы выдал из своих запасов наилучшие чулки.
В конце концов полностью одетый и с пламперами во рту Клаварош с письмом для господина Захарова был отправлен на извозчике, и когда Левушка с Архаровым, стоя у раскрытого окна, того извозчика проводили взглядом, то оба разом, не сговариваясь, выдохнули:
– Ф-фух!…
Ловушка была налажена - оставалось ждать, кто туда попадется.
– Сашка не объявлялся? - спросил Левушка.
– Как сквозь землю провалился. Может, права черная душа?
– Ты насчет панихиды? - догадался Левушка.
Архаров со вздохом кивнул.
– Ничего, Николаша, ничего… Может, мы как раз в амурном гнездышке на его след и нападем?
– Может, и нападем, - Архаров настолько устал, что уже не мог возражать.
– Так я поеду к князю?
– Поезжай…
Левушка направился к двери, которая вдруг сама приоткрылась навстречу. Архаров, провожая его, вышел следом и обнаружил за дверью Никодимку.
– Чего тебе? - тихо спросил он.
– Я вашей милости приказание исполнил! - гордо сообщил Никодимка.
– Какое еще приказание?
– Книжку приобрел, - и Никодимка добыл из кармана небольшой, как раз карману и соответствующий, пухленький томик.
– На кой мне еще книжка? В кабинете полны шкафы.
– Так велели ж! - Никодимка показал обложку.
Это была «Пригожая повариха» господина Чулкова.
Архаров замахнулся было, но, как мгновенно пришел в ярость, так мгновенно же и остыл.
Как будто ему только и осталось счастья в жизни, что читать про похождения чужих мартон…
* * *
Тереза полагала, что Мишель объявится сразу же после того, как воистину по капризу Фортуны заскочил в ее лавку за башмачными пряжками. Хотя она и выставила бывшего любовника чуть ли не в тычки, но в глубине души часа два спустя уже хотела бы, чтобы он повторил попытку примирения. Хотя бы для того, чтобы быть вторично отвергнутым!
В ее жизни, как ни странно, было не так уж много мужского внимания. Из Франции она уехала еще девочкой - ее увезла с собой сестра. Затем она жила при сестре. Ее мало кто видел и мало кто мог на нее посягнуть, пока она со всем пылом отдавалась музыке. Затем нашли ей место в доме чиновника Литвинова. Она, восемнадцатилетняя, обучала клавикордной игре и пению двух его внучек от вдовой старшей дочери, живущей ныне с родителями. Дом был бабьим царством, хозяина Тереза видела не часто, а интерес к себе со стороны прислуги тут же гордо пресекла.
В двадцать лет сестра нашла ей место в доме графов Ховриных. Там тоже жили две девочки, нуждавшиеся в наставнице. Но там же подрастал и недоросль - Мишель. Ему было шестнадцать, и домашние девки уже успели явить пред ним полную покорность. И он не сразу догадался, что молодой учительницы музыки можно и нужно домогаться. Может, и вовсе не догадался бы, кабы она сама не обратила внимания на высокого статного юношу.
И вспыхнуло…
Таким образом Мишель оказался первым и единственным мужчиной в ее жизни - потому что сразу после него случилась чума и было уж не до амуров. И знала она лишь характер и особенности этого мужчины - его юную пылкость, его настойчивость. Правда, сидя в покинутом ховринском особняке, додумалась она и до таящейся под бойкостью и задором пугливости своего друга - мог же, не послушав маменьки, вернуться за ней, за своей возлюбленной, вывезти ее из Москвы, где-то спрятать! И тут же Тереза возражала себе - да как?… И клеймила отступника, и тут же его оправдывала, и запуталась вконец.
Мишель же явился отнюдь не так, как было бы удобно для сцены с громами и молниями. Он проскользнул вслед за парой пожилых покупательниц и тихонько пристроился в уголке, перебирая висящие на стене и разобранные по оттенкам ленты. Тереза попыталась было его выпроводить - да старухи вступились, очень он им понравился своей кротостью и огромными голубыми глазами.
Наконец, они, набрав белил и румян, бархатных и тафтяных мушек, ушли, а он остался.
И таким растерянным гляделся, что Тереза позволила ему говорить…
– Я жить без тебя не могу, - сказал Мишель. - Ты одна моя утеха! Когда я проведал, что тебя оставили в Москве, едва руки на себя не наложил! Тереза, радость моя, жизненочек! Кабы ты знала, как я пор тебе тосковал! Мне ведь знатных невест сватали - всех послал к чертям! Матушка ко мне уж подступиться боится! Тереза! Я ведь, как батюшка помрет, сам себе хозяин буду!
– Все сие я не раз слышала! - воскликнула Тереза. - Еще тогда, тогда… Уйдите, умоляю, не травите мне душу! Иначе я вас убью и себя не пощажу!
Мишель отошел к окну. Постоял, помолчал…
– Путь будет так, как ты захочешь, - тихо сказал он. - Только об одном прошу, об одном, тебе это ничего не будет стоить. Мелочь, безделица, четверть часика…
– Что?…
Тереза зашарила в складках платья.
После встречи с Мишелем в лавке она стала носить с собой нож. Оружие это ей по ее просьбе принес Клаварош. Он знал, для кого предназначается клинок, но возражений не имел. Просил только пустить в ход лишь в самую опасную минуту, не ранее. И показал ухватку - как внезапно бить противника в живот, повернувшись к нему на мгновение спиной.
Разумеется, Клаварош никому об этом ноже не докладывал, равным обюразом и о том, что изредка навещет Терезу. Он полагал, что полуродственные отношения двух иноземцев, оказавшихся в России, никого не касаются - в том числе и полиции. Архаров же догадывался об этих визитах - но никогда не задал ни единого вопроса.
– Тереза, я пальцем к тебе не прикоснусь, слово чести. Четверть часа, не более. Пойдем со мной.
– Куда?
– В дом почтенного человека. Там будет он сам, будет его жена. Будут слуги. Это тут неподалеку,… Мы даже не сядем в карету, тебе ничто не угрожает. Четверть часа, не более. Или ты настолько боишься меня?
Его прозрачные голубые глаза вдруг оказались совсем близко.
– Я не боюсь вас, сударь.
– Пойдем, умоляю. Это будет наше прощание.
– Нет! - вскрикнула Тереза.
– Ты боишься меня? - взволнованно и горестно спросил Мишель.
– Я не боюсь вас, но никуда с вами не пойду.
– Тогда я останусь тут и не уйду ни за что! - воскликнул Мишель и бросился в кресло. - Выноси меня вместе с мебелью, коли угодно!
– Я велю Катиш кликнуть соседских приказчиков! Они смогут…
– А я буду кричать, что ты жестокостью своей убиваешь меня!
– По-французски? - не удержалась от ехидства Тереза.
– Нет, по-русски! Вся Ильинка сбежится, - предупредил Мишель. - Все узнают, что граф Ховрин твой любовник!
Тереза не слишком беспокоилась о своей репутации, а как-то само вышло, что ее репутация на Ильинке до сих пор оставалась безупречной. Но Мишель мог основательно навредить - товарки-соперницы тут же присочинят того, чего и на свете не было, дюжину младенцев, коих растят в ховринских деревнях, или, чего доброго, изгнание Терезы из графского особняка за кражу. С них станется.
– Если я пойду с вами - вы клянетесь сразу же после этого оставить меня навеки? - строптиво спросила Тереза.
– Клянусь, коли ты того желаешь!
– Тогда идем.
Дом, куда Мишель привел Терезу, и впрямь был совсем рядом. Однако на жилище вельможи, пусть и удалившегося в отставку, он не походил. Прежде всего, при вельможе обычно состоит многочисленная дворня. Тут же для нее просто не было места. Затем - престарелый вельможа под конец дней своих скапливает немало портретов высокопоставленной родни, почтенных портретов в полный человеческий рост, при всех регалиях и желательно в придворных туалетах. Тут же не было ни единого, а только сплошное легкомыслие, вроде модных картинок с девицами на качелях. Юбки у тех девиц вздымались так высоко, что делались видны ножки - и гораздо выше алых подвязок.
Тереза, взволнованная церемонией прощания навеки, не обратила внимания еще на одну мелочь. Мишель не велел привратнику, пожилому калмыку в весьма скромной ливрее, доложить о себе хозяевам, напротив - всего лишь поздоровался с калмыком, как с родным дядюшкой, да и тот разулыбался - видать, они были хорошо знакомы.
– Мы подождем в малой гостиной, - сказал ему Мишель.
– Как вашей милости угодно.
И тут Тереза не насторожилась - ни одно женское лицо не возникло в дверной щелке, хотя дом, где проживают пожилой вельможа с супругой должен кишьмя кишеть разнообразными особами женского пола, как правило - весьма любопытными ровесницами супруги.
Так нет же - казалось, он был совершенно пуст.
– Сюда, сюда, сударыня, - галантно говорил Мишель, указывая направление.
Малая гостиная была скорее уж диванной - вдоль стен стояли диванчики и канапе, обтянутые узорным шерстяным штофом; в таких диванных приятно посидеть после сытного обеда в мужской или же в дамской компании, с чубуками, коли мужская, с конфектами, коли дамская. Для того, чтобы еще более скрасить послеобеденный досуг, у окна стояли клавикорды.
– Тереза, - жалобно сказал Мишель. - Я прошу тебя, сыграй что-нибудь, пусть будет, как тогда, хоть минуту, хоть миг…
– Я разучилась, - холодно отвечала Тереза. - Я дала слово, что больше никогда не прикоснусь к клавикордам.
– Кому ты дала это слово? - ревниво спросил он.
Эта ревность неожиданно оказалась ей приятна.
Однако вопрос требовал хоть какого ответа, а правда вдруг показалась ей смешна, и она невольно улыбнулась.
– Кто он, я знаю его? - не унимался Мишель.
– Я сама его не знаю.
– И дала ему слово?
– Да, сударь, дала ему слово, что более вовеки не прикоснусь к клавикордам. Это было той осенью, когда я чуть не умерла от голода в вашем особняке.
Мишель вздохнул.
– Прости меня, Тереза. Прости… ты просто не знаешь, что я, узнав о твоей смерти, едва сам не умер…
– Мне до вас, сударь, дела нет, живы вы или умерли. Вот мы пришли сюда - что еще требуется, чтобы вы навеки оставили меня в покое?
– Сыграй что-нибудь… безделицу, этюд… Прошу тебя! Ну хоть из «Нотной тетради»!
Тереза так и вскинулась, резко повернулась к Мишелю - да как он смеет напоминать?!
Эту «Нотную тетрадь», которую австриец Леопольд Моцарт весьма удачно сочинил для обучения своих детей, она сама, своими руками, тщательно переписала, готовясь сделаться настоящей учительницей музыки. Коли по ней Моцарт сумел обучить гениального младенца, покорившего Брюссель, Париж и Лондон, так, видно, в них в самих заложено нечто гениальное. Незамысловатые пьески оттуда играли сестрицы Мишеля, а Тереза поправляла их, потом же сама садилась к клавикордам и исполняла с блеском, это был знак, что урок вот-вот окончится, девочки уйдут, но придет тот, кто ждет за дверью…
– Я же сказала - дала слово, что в моей жизни больше не будет этой нелепой музыки! - воскликнула Тереза и устремилась прочь из гостиной. Мишель перехватил ее, прижал к груди, и она, вырываясь, невольно отметила: восемнадцатилетний мальчик вырос сильным мужчиной, и сердце его стучит так, что закладывает уши…
– Кто он? Кто этот человек?!
– Я не знаю! Я видела его лишь раз в жизни, если это был он!
– И с какой стати ты дала ему такое слово? Тереза, кто он тебе?
– Никто! Он дал мне денег, чтобы я открыла модную лавку! А взамен потребовал, чтобы я не прикасалась более к клавикордам!
– Так и сказал? - не поверил Мишель.
– Так и сказал! Велел оставить навеки музыкальные занятия и открыть лавку!
– А для чего?
– Я не знаю, сударь, но это было единственным условием, я согласилась и взяла деньги. Поэтому прошу - оставьте меня в покое!
– Кто он?
– Я не знаю!
– С чего он вздумал, будто ты должна держать модную лавку?
– Не знаю!
– Он твой любовник?
– Да говорю же вам - я его видела только раз в жизни! Когда из вашего, сударь, дома его солдаты вывели целую шайку мародеров! Он старый толстый офицер, более неприятного человека даже вообразить невозможно.
– Ах, неприятный старый офицер? И за какие заслуги он вас столь знатно наградил, сударыня?
– Я не знаю, пустите!
Терезе удалось вырваться и отскочить.
– Выходит, любовник. Недолго же ты была мне верна…
– А какой верности вы от меня ожидали, бросив меня одну в чумном городе? Вы бросили меня - он меня спас, спас от голодной смерти, спас от нищеты!
Тереза в тот миг напрочь забыла, что как раз от голодной смерти ее спас Клаварош.
– И вы ему за это по-королевски заплатили!
– А ежели даже так? Разве я должна держать перед вами отчет? Разве я…
– Будет об этом, - прервал ее Мишель. - Я узнаю, кто этот человек, и верну ему деньги.
– Воля ваша, возвращайте!
Он заступил дорогу - пробиваться к дверям, выставив перед собой Клаварошев нож, Тереза не могла, хотя нож был тут же, в складках юбки, на самый крайний случай, на случай неприкрытого насилия. Но ей хотелось одолеть Мишеля Ховрина не оружием, а гордостью и презрением - насколько это вообще в сей жизни возможно.
Тереза не сообразила только, что перед ней - пылкий и за время их разлуки сильно избалованный дамами мальчик, для которого все на свете женские маневры - блажь по сравнению с его собственным капризом. Сейчас каприз, очевидно, был таков: одолеть похорошевшую за время разлуки и злую, как ведьма, француженку. Сопротивление только горячило кровь, и чувство, которое испытывал, глядя на Терезу, Мишель, было ему внове - до сей поры никто ему, утонченному красавцу, не отказывал, и он даже подумал, что хорошо было бы развернуться и выйти вон, оставив гордячку навеки сожалеть о ее непостижимом упрямстве.
В ее жизни, как ни странно, было не так уж много мужского внимания. Из Франции она уехала еще девочкой - ее увезла с собой сестра. Затем она жила при сестре. Ее мало кто видел и мало кто мог на нее посягнуть, пока она со всем пылом отдавалась музыке. Затем нашли ей место в доме чиновника Литвинова. Она, восемнадцатилетняя, обучала клавикордной игре и пению двух его внучек от вдовой старшей дочери, живущей ныне с родителями. Дом был бабьим царством, хозяина Тереза видела не часто, а интерес к себе со стороны прислуги тут же гордо пресекла.
В двадцать лет сестра нашла ей место в доме графов Ховриных. Там тоже жили две девочки, нуждавшиеся в наставнице. Но там же подрастал и недоросль - Мишель. Ему было шестнадцать, и домашние девки уже успели явить пред ним полную покорность. И он не сразу догадался, что молодой учительницы музыки можно и нужно домогаться. Может, и вовсе не догадался бы, кабы она сама не обратила внимания на высокого статного юношу.
И вспыхнуло…
Таким образом Мишель оказался первым и единственным мужчиной в ее жизни - потому что сразу после него случилась чума и было уж не до амуров. И знала она лишь характер и особенности этого мужчины - его юную пылкость, его настойчивость. Правда, сидя в покинутом ховринском особняке, додумалась она и до таящейся под бойкостью и задором пугливости своего друга - мог же, не послушав маменьки, вернуться за ней, за своей возлюбленной, вывезти ее из Москвы, где-то спрятать! И тут же Тереза возражала себе - да как?… И клеймила отступника, и тут же его оправдывала, и запуталась вконец.
Мишель же явился отнюдь не так, как было бы удобно для сцены с громами и молниями. Он проскользнул вслед за парой пожилых покупательниц и тихонько пристроился в уголке, перебирая висящие на стене и разобранные по оттенкам ленты. Тереза попыталась было его выпроводить - да старухи вступились, очень он им понравился своей кротостью и огромными голубыми глазами.
Наконец, они, набрав белил и румян, бархатных и тафтяных мушек, ушли, а он остался.
И таким растерянным гляделся, что Тереза позволила ему говорить…
– Я жить без тебя не могу, - сказал Мишель. - Ты одна моя утеха! Когда я проведал, что тебя оставили в Москве, едва руки на себя не наложил! Тереза, радость моя, жизненочек! Кабы ты знала, как я пор тебе тосковал! Мне ведь знатных невест сватали - всех послал к чертям! Матушка ко мне уж подступиться боится! Тереза! Я ведь, как батюшка помрет, сам себе хозяин буду!
– Все сие я не раз слышала! - воскликнула Тереза. - Еще тогда, тогда… Уйдите, умоляю, не травите мне душу! Иначе я вас убью и себя не пощажу!
Мишель отошел к окну. Постоял, помолчал…
– Путь будет так, как ты захочешь, - тихо сказал он. - Только об одном прошу, об одном, тебе это ничего не будет стоить. Мелочь, безделица, четверть часика…
– Что?…
Тереза зашарила в складках платья.
После встречи с Мишелем в лавке она стала носить с собой нож. Оружие это ей по ее просьбе принес Клаварош. Он знал, для кого предназначается клинок, но возражений не имел. Просил только пустить в ход лишь в самую опасную минуту, не ранее. И показал ухватку - как внезапно бить противника в живот, повернувшись к нему на мгновение спиной.
Разумеется, Клаварош никому об этом ноже не докладывал, равным обюразом и о том, что изредка навещет Терезу. Он полагал, что полуродственные отношения двух иноземцев, оказавшихся в России, никого не касаются - в том числе и полиции. Архаров же догадывался об этих визитах - но никогда не задал ни единого вопроса.
– Тереза, я пальцем к тебе не прикоснусь, слово чести. Четверть часа, не более. Пойдем со мной.
– Куда?
– В дом почтенного человека. Там будет он сам, будет его жена. Будут слуги. Это тут неподалеку,… Мы даже не сядем в карету, тебе ничто не угрожает. Четверть часа, не более. Или ты настолько боишься меня?
Его прозрачные голубые глаза вдруг оказались совсем близко.
– Я не боюсь вас, сударь.
– Пойдем, умоляю. Это будет наше прощание.
– Нет! - вскрикнула Тереза.
– Ты боишься меня? - взволнованно и горестно спросил Мишель.
– Я не боюсь вас, но никуда с вами не пойду.
– Тогда я останусь тут и не уйду ни за что! - воскликнул Мишель и бросился в кресло. - Выноси меня вместе с мебелью, коли угодно!
– Я велю Катиш кликнуть соседских приказчиков! Они смогут…
– А я буду кричать, что ты жестокостью своей убиваешь меня!
– По-французски? - не удержалась от ехидства Тереза.
– Нет, по-русски! Вся Ильинка сбежится, - предупредил Мишель. - Все узнают, что граф Ховрин твой любовник!
Тереза не слишком беспокоилась о своей репутации, а как-то само вышло, что ее репутация на Ильинке до сих пор оставалась безупречной. Но Мишель мог основательно навредить - товарки-соперницы тут же присочинят того, чего и на свете не было, дюжину младенцев, коих растят в ховринских деревнях, или, чего доброго, изгнание Терезы из графского особняка за кражу. С них станется.
– Если я пойду с вами - вы клянетесь сразу же после этого оставить меня навеки? - строптиво спросила Тереза.
– Клянусь, коли ты того желаешь!
– Тогда идем.
Дом, куда Мишель привел Терезу, и впрямь был совсем рядом. Однако на жилище вельможи, пусть и удалившегося в отставку, он не походил. Прежде всего, при вельможе обычно состоит многочисленная дворня. Тут же для нее просто не было места. Затем - престарелый вельможа под конец дней своих скапливает немало портретов высокопоставленной родни, почтенных портретов в полный человеческий рост, при всех регалиях и желательно в придворных туалетах. Тут же не было ни единого, а только сплошное легкомыслие, вроде модных картинок с девицами на качелях. Юбки у тех девиц вздымались так высоко, что делались видны ножки - и гораздо выше алых подвязок.
Тереза, взволнованная церемонией прощания навеки, не обратила внимания еще на одну мелочь. Мишель не велел привратнику, пожилому калмыку в весьма скромной ливрее, доложить о себе хозяевам, напротив - всего лишь поздоровался с калмыком, как с родным дядюшкой, да и тот разулыбался - видать, они были хорошо знакомы.
– Мы подождем в малой гостиной, - сказал ему Мишель.
– Как вашей милости угодно.
И тут Тереза не насторожилась - ни одно женское лицо не возникло в дверной щелке, хотя дом, где проживают пожилой вельможа с супругой должен кишьмя кишеть разнообразными особами женского пола, как правило - весьма любопытными ровесницами супруги.
Так нет же - казалось, он был совершенно пуст.
– Сюда, сюда, сударыня, - галантно говорил Мишель, указывая направление.
Малая гостиная была скорее уж диванной - вдоль стен стояли диванчики и канапе, обтянутые узорным шерстяным штофом; в таких диванных приятно посидеть после сытного обеда в мужской или же в дамской компании, с чубуками, коли мужская, с конфектами, коли дамская. Для того, чтобы еще более скрасить послеобеденный досуг, у окна стояли клавикорды.
– Тереза, - жалобно сказал Мишель. - Я прошу тебя, сыграй что-нибудь, пусть будет, как тогда, хоть минуту, хоть миг…
– Я разучилась, - холодно отвечала Тереза. - Я дала слово, что больше никогда не прикоснусь к клавикордам.
– Кому ты дала это слово? - ревниво спросил он.
Эта ревность неожиданно оказалась ей приятна.
Однако вопрос требовал хоть какого ответа, а правда вдруг показалась ей смешна, и она невольно улыбнулась.
– Кто он, я знаю его? - не унимался Мишель.
– Я сама его не знаю.
– И дала ему слово?
– Да, сударь, дала ему слово, что более вовеки не прикоснусь к клавикордам. Это было той осенью, когда я чуть не умерла от голода в вашем особняке.
Мишель вздохнул.
– Прости меня, Тереза. Прости… ты просто не знаешь, что я, узнав о твоей смерти, едва сам не умер…
– Мне до вас, сударь, дела нет, живы вы или умерли. Вот мы пришли сюда - что еще требуется, чтобы вы навеки оставили меня в покое?
– Сыграй что-нибудь… безделицу, этюд… Прошу тебя! Ну хоть из «Нотной тетради»!
Тереза так и вскинулась, резко повернулась к Мишелю - да как он смеет напоминать?!
Эту «Нотную тетрадь», которую австриец Леопольд Моцарт весьма удачно сочинил для обучения своих детей, она сама, своими руками, тщательно переписала, готовясь сделаться настоящей учительницей музыки. Коли по ней Моцарт сумел обучить гениального младенца, покорившего Брюссель, Париж и Лондон, так, видно, в них в самих заложено нечто гениальное. Незамысловатые пьески оттуда играли сестрицы Мишеля, а Тереза поправляла их, потом же сама садилась к клавикордам и исполняла с блеском, это был знак, что урок вот-вот окончится, девочки уйдут, но придет тот, кто ждет за дверью…
– Я же сказала - дала слово, что в моей жизни больше не будет этой нелепой музыки! - воскликнула Тереза и устремилась прочь из гостиной. Мишель перехватил ее, прижал к груди, и она, вырываясь, невольно отметила: восемнадцатилетний мальчик вырос сильным мужчиной, и сердце его стучит так, что закладывает уши…
– Кто он? Кто этот человек?!
– Я не знаю! Я видела его лишь раз в жизни, если это был он!
– И с какой стати ты дала ему такое слово? Тереза, кто он тебе?
– Никто! Он дал мне денег, чтобы я открыла модную лавку! А взамен потребовал, чтобы я не прикасалась более к клавикордам!
– Так и сказал? - не поверил Мишель.
– Так и сказал! Велел оставить навеки музыкальные занятия и открыть лавку!
– А для чего?
– Я не знаю, сударь, но это было единственным условием, я согласилась и взяла деньги. Поэтому прошу - оставьте меня в покое!
– Кто он?
– Я не знаю!
– С чего он вздумал, будто ты должна держать модную лавку?
– Не знаю!
– Он твой любовник?
– Да говорю же вам - я его видела только раз в жизни! Когда из вашего, сударь, дома его солдаты вывели целую шайку мародеров! Он старый толстый офицер, более неприятного человека даже вообразить невозможно.
– Ах, неприятный старый офицер? И за какие заслуги он вас столь знатно наградил, сударыня?
– Я не знаю, пустите!
Терезе удалось вырваться и отскочить.
– Выходит, любовник. Недолго же ты была мне верна…
– А какой верности вы от меня ожидали, бросив меня одну в чумном городе? Вы бросили меня - он меня спас, спас от голодной смерти, спас от нищеты!
Тереза в тот миг напрочь забыла, что как раз от голодной смерти ее спас Клаварош.
– И вы ему за это по-королевски заплатили!
– А ежели даже так? Разве я должна держать перед вами отчет? Разве я…
– Будет об этом, - прервал ее Мишель. - Я узнаю, кто этот человек, и верну ему деньги.
– Воля ваша, возвращайте!
Он заступил дорогу - пробиваться к дверям, выставив перед собой Клаварошев нож, Тереза не могла, хотя нож был тут же, в складках юбки, на самый крайний случай, на случай неприкрытого насилия. Но ей хотелось одолеть Мишеля Ховрина не оружием, а гордостью и презрением - насколько это вообще в сей жизни возможно.
Тереза не сообразила только, что перед ней - пылкий и за время их разлуки сильно избалованный дамами мальчик, для которого все на свете женские маневры - блажь по сравнению с его собственным капризом. Сейчас каприз, очевидно, был таков: одолеть похорошевшую за время разлуки и злую, как ведьма, француженку. Сопротивление только горячило кровь, и чувство, которое испытывал, глядя на Терезу, Мишель, было ему внове - до сей поры никто ему, утонченному красавцу, не отказывал, и он даже подумал, что хорошо было бы развернуться и выйти вон, оставив гордячку навеки сожалеть о ее непостижимом упрямстве.