Трускиновская Далия. Кот и крысы

   – А денщика того?
   – Степаном звали, - опять подсказал Черепанов.
   – По прозванию?
   Тут все разом посмотрели на Марьюшку. Она пробормотала невнятицу. Переспросили и добились: вроде Канзафаров.
   – Из татар, что ли? - полюбопытствовал Матвей, но Архаров любопытства не одобрил и не поддержал.
   – Барин часто посылал его с письмами?
   – Часто, - подумав, отвечала Марфа.
   – К кому - денщик не сказывал?
   – К копыту… И вчера вот тоже к копыту, а потом еще одно письмо…
   – К кому?…
   Архаров недостаточно прожил на Москве, чтобы изучить все причудливые прозвища.
   – Не во гнев будь сказано, князь Горелов-копыто, - объяснил Черепанов.
   – Горелов? - переспросил Матвей. - Николаша, ты его должен помнить по шестьдесят второму. Серж Горелов, ну?
   Архаров задумался.
   – Тот, который барабан проколол?
   – Он самый.
   – Вон он где!
   – Кто это, Матвей Ильич? - спросил любознательный Левушка, а Федька хоть и молчал, однако все мотал на ус.
   – Офицер один, когда гвардия поднялась, не пускал солдат государыне Екатерине присягать, дрался, полковой барабан отнял и проколол. Тем его офицерская карьера и кончилась.
   – Так разве ж такие были?!
   Левушка имел в виду: неужто в июне шестьдесят второго, когда вся гвардия отвергла несуразного царя Петра Федоровича, дружно встала за Екатерину и возвела ее на престол, нашелся хоть один дурак, пытавшийся воспрепятствовать?
   – Еще и не такие были, - сказал Матвей. - Потом он сгоряча в отставку подал. Ну, конечно, куда ж ему еще деваться, как не в Москву? Тут всякого недовольного пригреют.
   Левушка задумался. Про Петра Федоровича он знал крайне мало - и из сведений образовался малоприятный образ государя-предателя, который в бытность великим князем военные секреты собственной страны пересылал обожаемому им прусскому королю Фридриху, с коим Россия как раз в те годы воевала. Став после смерти Елизаветы царем, Петр тут же с Фридрихом замирился, чем вызвал великое неудовольствие армии и гвардии - ведь победа уже была, почитай, в руках! Однако, выходит, были и у него свои поклонники…
   – А с чего копыто? - спросил Архаров. В Петербурге князь такой приставки к фамилии не имел.
   – Бог его знает. И дед, и дядя были копытами, - отвечал Черепанов и даже развел руками, показывая: он за странное прозвище не в ответе, с Москвы спрашивайте.
   – Устин, про копыто не пиши. Часто ли барин посылал к князю Горелову?
   – Не раз посылать изволили. Однажды деньги посылали.
   – Карточный долг! - воскликнул неуемный Левушка.
   – Может, так, а может, и нет. К кому еще?
   Марфа вспомнила про лавочника, который по записке продал каких-то нужных в хозяйстве мелочей, чулок и шнурков. И еще вспомнила: некоторые письма Степан доставлял в какую-то модную лавку на Ильинке…
   – Вот черт, все на Ильинке сходится, - буркнул Архаров. - Устин, ты пиши, пиши…
   – Немало мужей через ту Ильинку обзавелось преизрядными рогами, - заметил Матвей. - Может статься, наш Фомин с любовницей таким манером переписку имел.
   – Он к воспитаннице княжны Шестуновой сватался, - напомнил Левушка.
   – Одно другому не помеха.
   Федька невольно фыркнул.
   Потом Черепанов объяснил, где проживает князь Горелов-копыто. Архаров решил ехать к нему сразу же - может, там и удастся поймать беглого Степана. Левушку взял с собой. Как-никак, преображенец, гвардеец, СВОЙ. Глядишь, и пригодится.
   Матвей и Федька остались в номерах, в горнице Черепанова. Пришла его жена, пришла теща, прослезились, стопочки как-то сами собой наполнились. И разговор зашел о деле малоприятном - о похоронах.
   Матвей был за то, чтобы дерзким образом солгать священнику. Самоубийцу могут даже отказаться отпеть, а уж о месте на кладбище и не мечтай - велят закопать за оградой да еще и присмотрят, точно ли тело закопано.
   Федька, осмелев от выпитого, стал противоречить. Ни один поп не поверит, что злоумышленники так метко выстрелили жертве в разинутый рот. Кабы хоть в сердце себе попал Фомин - еще можно было бы врать и выкручиваться. А тут - грех налицо.
   – А есть старцы, которые благословляют молиться за самоубийц келейно, - сказала теща. - Совсем не молиться тоже нельзя.
   Беседа зашла о всевозможных покойниках, Матвей пустился рассказывать случаи из своей докторской практики, а за ним уже числилось немалое кладбище. Наука наукой и знания знаниями, а не всех удавалось спасти.
   Тут Федька из-за стола удрал.
   Он стоял у окна, глядел на дождь и тосковал.
   Все-таки он был еще очень молод - правда, постарше Левушки, но изрядно моложе Архарова. Если бы не пьяная драка - жил бы себе в Твери, старшие женили бы его во благовременье, сейчас росло бы дитя, а то и двое. Но он неожиданно для себя стал архаровцем.
   – Я вас, дураков, в люди выведу, - сказал Архаров, когда в отчаянии представлял всю свою команду графу Орлову. Иного пути спасти своих людей от тюрьмы и каторги он не видел. Конечно, они получили бы какие-то послабления, но - в разумных пределах, он же хотел неразумного - чтобы служба в мортусах и охота на мародеров были им зачтены как искупление былых грехов. И ему это удалось.
   Федька знал, что его выводят в люди. Он боролся за свою ступеньку на человеческой лестнице со всем задором молодости, и радовался безмерно удачам, и горько страдал от неудач, потому что в нем не было любимого Архаровым качества - спокойствия.
   Даже в суматошном Левушке этого качества было поболее, чем в Федьке. Просто Левушка выкрикивал то, что сию секунду приходило в голову, и потом ему не было нужды суетиться. Федька же выкрикивать не мог - архаровский кулак очень способствовал тишине и деловитости на Лубянке. Но случалось… А вот сейчас и не заорешь благим матом - слов таких нет, чтобы их проорать.
   Милое грустное лицо выступало из туманного полумрака, обычного для портретистов полумрака, экономящего время художника и придающего всякому, изображенному на портрете, некое вечернее состояние души. Точно ли беглая Варвара была грустного нрава? Точно ли определил Матвей легочную болезнь? А коли так - она помчалась прочь из шестуновского дома, чтобы успеть вкусить хоть малость того меда, в котором ей так упорно отказывала старая княжна. Вырваться, примчаться к любимому, взять все, что успеешь, - и умереть! Не угаснуть, а разом! На вдохе, на взлете души!…
   Федька вдруг понял, каково это, и сам захотел себе такой же судьбы - не со ступеньки на ступеньку, потихоньку вверх, а взлететь в безумии - и, сгорев от счастья, рухнуть вниз.
   А дождь все никак не унимался, и его мерный шум еще больше способствовал зреющему беспокойству. Федька чувствовал: еще немного - и он полетит, помчится, чего-то такого натворит, что чертям в аду станет тошно.
   И кинет к ногам красавицы свою жизнь, и разделит с ней смерть… ох, как ему сейчас этого хотелось…
   Поэтому, когда подошел черепановский дворник в старой епанче с широкими рукавами и предложил сбегать за извозчиком, Федька глянул на него дико - как глядит человек, извлеченный из звездных миров, исполненных высокой страсти, на мир, куда поневоле падаешь, плохо понимая, зачем он такой нужен.
 

* * *

   Как разговаривать с Гореловым-копытом, Архаров не знал. Левушка тоже. Они просто рассчитывали, что он, хоть и в отставке, хоть и сбежавший дуться в Москву, все же СВОЙ. Опять же, это благородно - коли ты так был привержен покойному монарху, не признать нового двора, а сохранить верность сюзерену.
   – Кому? - спросил Архаров.
   – Государю, повелителю, - объяснил Левушка рыцарское слово.
   Этого безупречного вассала они по случаю дождя обнаружили дома.
   Князь оказался высоким статным мужчиной лет сорока - Архаров сообразил, что он мог бы быть ровесником покойного Петра Федоровича. Одет был не по моде, да и неряшливо, и явно не ждал гостей - не был причесан и напудрен. Левушка разлетелся было по-французски - князь с нехорошей важностью ответствовал по-немецки. Тогда Архаров кратко по-русски изложил цель визита.
   – Господин Фомин действительно проиграл мне в карты два империала и прислал деньги со своим человеком. Более переписки между нами не было, - сказал князь, даже не полюбопытствовав, с чего это обер-полицмейстер расспрашивает его о делах гвардейца Фомина.
   – А сдается, вы, сударь, запамятовали, - отвечал на это Архаров.
   Прежде, чем признаться в отсутствии переписки, князь сделал легонькую такую паузу и посмотрел на пряжки своих башмаков. Кабы так поступил, скажем, Левушка, Архаров бы поверил - сие означало бы поиски в глубинах памяти еще каких-то сношений с человеком, о коем спрошено. А у князя взгляд служил явственным признаком вранья.
   – Нет, не запамятовал, господин полицмейстер, - сказал князь. - А коли дворянин обвиняет другого дворянина в бесстыжем вранье, так на то у нас шпаги есть.
   И приосанился этак задиристо, глядя с вызовом. И точно - в шпажном бою Архаров был ему не соперник, князь прекрасно видел явную непригодность обер-полицмейстера к этому занятию.
   Возможно, Архарову все же удалось бы неторопливо и спокойно развязать язык этому наглецу и даже добыть от него важные сведения. По крайней мере, установить, сюда ли удрал денщик Степан с последним посланием своего горемычного барина.
   Но вмешался Левушка.
   Нельзя сказать, что у преображенцев была в обиходе трогательная забота друг о друге. Ни Архаров Левушку с ложечки кашкой кормил, ни Левушка ему в нежных чувствах изъяснялся. Но офицеры, которые вместе школят солдат на плацу, проводят стрельбы, ездят в манеже и машут шпагами у одного фехтмейстера, много друг про друга знают. Вот так и Левушка знал, что ноги у старшего товарища, может, и сильны, да коротковаты и неспособны к быстрым прыжкам, что и рука крепка, да кисть малоподвижна.
   А в князе он сразу увидел зловредного противника.
   Бойца, истосковавшегося по склоке и настоящему бою, фехтмейстер не в счет, ему за это деньги плачены…
   Он угадал - князь Горелов-копыто, сбежав в Москву и устав ждать за приверженность свою к покойному императору каких-то несусветных кар, возвращаться в Санкт-Петербург незваным посчитал ниже свого достоинства, а от скуки и от великого недовольства стал каждый день заниматься с французом, которого прихватил с собой из столицы. И ему безумно хотелось хоть как-то уязвить весь тот мир, что, будучи им брошен, и его, в свою очередь, беззаботно вычеркнул из списков.
   Архаров был человеком, который одним своим существованием, даже незримый, его безмерно раздражал. Вся Москва недоумевала - как лихо граф Орлов поставил на самые значительные должности своих людей. Человек, за чьей спиной стоят братья Орловы, главные затейщики переворота, виновники смерти императора Петра Федоровича, уже по одному этому был князю ненавистен. А тут и сам пожаловал.
   Всех этих умопостроений Левушка не совершал - а просто ощутил опасность для Архарова и сделал то единственное, что пришло на ум, - принял удар на себя.
   – Коли вам длина моей шпаги любопытна, так я и обнажить могу! - объявил он быстро, пока Архаров еще только изобретал достойный ответ. И шагнул вперед, не то чтобы заслоняя собой приятеля, это было бы уж чересчур, а всем видом показывая: по части шпажного боя он тут главный.
   – А коли нет? - глумливо спросил князь.
   – Тучков, уймись, - безнадежно приказал Архаров.
   – Коли нет - так мне длина вашей, сударь, шпаги любопытна. А что до бесстыжего вранья, так я любого вруна берусь отучить! И не раз доводилось!
   Левушкин задор показался было князю забавным, но юноша действительно выхватил из ножен шпагу. И стоял, готовый в любой миг принять должную позитуру.
   – Да и мне доводилось хорошим манерам обучать! - с тем князь выхватил свой клинок.
   Тут оба противника сообразили, что комната, даже просторная, для таких стычек - не место.
   – За мной, живо! - велел князь и быстрым шагом понесся по коридору к бальной зальце, в которой был устроен фехтовальный зал. Левушка - следом.
   – Дурак! - бегом догоняя его, крикнул Архаров. - Кафтан сними!
   Он на ходу помог Левушке скинуть нарядный, вышитый букетами, кафтан, и преображенец остался в довольно длинном камзоле, не имевшем стесняющих движение рукавов. То же самое сделал в зале Горелов-копыто - и ждал Левушку, да еще скоренько расстегнув все пуговицы, ради пущей свободы фехтующей руки.
   Левушка прямо от дверей бросился в атаку.
   Глядя на долговязого, словно бы не знающего, куда девать длинные руки, Левушку, никто бы не подумал, что в полку поручик Тучков - один из лучших фехтовальщиков, что стальные пальцы музыканта, ложась на эфес, чувствуют клинок так, как если бы эволюции клинка были музыкальными фразами и разыгрывались по нотам.
   Он был силен и в нападении и в защите, а главное - уж коли чем увлекался, то доходил до крайности, и скрестил шпаги со многими офицерами, которых в Санкт-Петербурге считали мастерами шпажного боя. Это были учебные поединки, но они научили Левушку считаться со всяким противником. Князь же годами только своего фехтмейстера и знал.
   И сам не подозревал, насколько он отяжелел…
   – Штос! Укол! Штос! Еще укол! - кричал, разгорячившись, Левушка и бросился в последний выпад. - Третий укол, сударь! Довольно ли с вас?
   – Тучков, хватит! - безуспешно призывал Архаров. - Миритесь, господа!
   – Какого черта! - отвечал князь, продолжая бой. И даже распорол Левушке рукав рубахи. Делать этого не следовало - вложив душу в удар, он чересчур открылся и тут же ощутил на шее острие клинка.
   Левушка молча стоял перед ним, чуть приоткрыв рот, и его круглая мальчишеская рожица окаменела. Он был готов вонзить шпагу противнику в горло - и князь вдруг понял, что так оно и будет.
   Но сказать ничего не мог - от злости лишился употребления языка.
   Архаров тоже вытащил шпагу - для того, чтобы ударом снизу прервать это противостояние и заставить противников разойтись.
   – А ведь и всего-то просил вас, сударь, что два слова сказать, - скучным голосом произнес он. - Получали ли письма от господина Фомина и было ли в тех письмах что, связанное с его кончиной. Про полученные вами письма мы знаем. И нам остается думать, что и про кончину вам тоже немало известно.
   – На Лубянку меня свезете? - спросил князь. - Стыдно дворянину якшаться с кнутобойцами!
   – Стыдно дворянину лгать! - выпалил Левушка. И чуть было не затеял снова драться, но Архаров неожиданно переложил шпагу в левую руку и поднес к его груди плотно сбитый кулак. И глянул сердито.
   – Пошли отсюда, Тучков. Дури много, а толку мало.
   – Как скажешь, Архаров.
   Они неторопливо вдели шпаги в ножны, повернулись и пошли прочь, не озаботившись прощальными поклонами.
   – Кажись, врага нажили, - сказал Архаров уже в карете.
   – Дурак он, - отвечал Левушка, - а не враг. Засел на Знаменке, как сыч в дупле, одна злость в нем осталась.
   – Почуял?
   – А то…
   Какое-то время ехали молча. Левушка все не мог понять, что мешает князю Горелову вернуться в Санкт-Петербург. Кроме всего прочего, московское прозвище «копыто» там уж не будет в употреблении. Наконец спросил.
   – Полагает себя особой столь высокого ранга, что его явление переполошит весь двор, и тут же ему припомнят приверженность к покойному государю, - объяснил Архаров. - А десять… больше, двенадцать лет прошло! Для государыни он - все равно как если бы из Америки приехал. Ну, князь, эко дело, мало ли при дворе князей.
   – Может, он как раз этого боится? Не того, что переполошатся, а того, что не заметят? - разумно предположил Левушка.
   – И то верно. Только сам себе в этом признаваться не желает. Князь!
   – Дурак, - подтвердил прежнюю свою оценку Левушка.
   – Но сей дурак что-то знает про Петрушу Фомина, царствие ему небесное… - тут Архаров осекся. Коли верить попам, самоубийцу на том свете ждало отнюдь не царствие небесное, а вечные муки.
   Однако ж Фомин попал в беду не только по своей глупости и доверчивости. А еще и потому, что некий преображенский капитан-поручик, оказавшись на обер-полицмейстерском посту, проворонил появление в Москве шулерской шайки, которая совсем уж нагло орудует, пускаясь во всякие маскарады и не смущаясь убийствами.
   Несколько поразмыслив, Архаров решил, что он имеет право просить для Фомина царствия небесного. Имеет - и все тут…
   – А это, Николаша, Москва, - отвечал, не заметив богословской ошибки, Левушка. - Вот и старая дура знает что-то, хочет найти Варвару, а молчит. Вроде как ты правильно сделал, что меня послал, я тут не чужой, родни - хоть ее на плац выводи, рота образуется, а молчат! И косточки за спиной перемывают. Что в Петербурге - то сплошной разврат, а они тут - ангелы небесные!
   – Все Гришке Орлову с братцами их богатства простить не могут, - по-простому добавил Архаров. - Кто ж вашим-то детям мешал впутаться в революцию?
   Считалось хорошим тоном именовать июньские события 1762 года именно так, не бунтом, не государственным переворотом, - революцией, а совсем уж утонченно - шелковой революцией, потому что при смене царствующей особы крови почти не пролилось - разве что из разбитых в драках носов. А что касается загадочной смерти Петра Федоровича - так тут один только Алехан Орлов и знает правду. Может, и впрямь, как было объявлено, геммороидальные колики, геморрой - не та хвороба, которой хвастаются, как знать, возможно, государь ею и страдал. А может, и что иное…
   – Им до князя Орлова тянуться - не дотянуться! - убежденно сказал Левушка. - Что он от государыни на прощание получил, это их с государыней дело. А отдарит по-царски! Им так не отдарить - кишка тонка!
   – А что?
   – Ты Ивана Лазарева помнишь?
   Архаров задумался - вроде бы, так звали придворного ювелира. Оказалось - да.
   – Ему его жены дядя камушек продал. А камушек - что грецкий орех, вот такой. Вывезен с востока. Чистейшей воды армаз, чуть в голубизну отдает. Сказывали - двести каратов! Цена ему - не выговорить, и потому Лазарев даже не всякому такой товар показывает. Князю Орлову показал. И вот теперь переговоры о продаже ведутся. Лазарев пятьсот тысяч просит…
   – Ого!
   – Ну, столько князь не даст, - уверенно заявил Левушка. - А если цену чуть спустят, он камень выкупит. Он знаешь что сказал? Второго такого алмаза в России нет, так я этот государыне подарю на именины, и пусть его вправит в навершие скипетра. Будет в российском скипетре доля и от нас, Орловых. Вот как он мыслит! Никто из москвичей до такого бы не додумался - отдать полмиллиона за красивый жест!
   – За что?
   Левушка вздохнул - незнание Архаровым языков его порой угнетало.
   Они заговорили о деле. Как-то само собой получилось, что Левушка принял участие в охоте на шулеров, и Архаров даже не задавался вопросом, насколько он, московский обер-полицмейстер, правомочен давать поручения петербургскому гвардейцу. И более того - он был уверен, что и Левушка таким вопросом не задается. Тем более - речь шла о людях, которые едва не довели до самоубийства недоросля Вельяминова и погубили-таки измайловца Фомина.
   Вдобавок - смерть доктора Ремизова.
   Связана ли она каким-то образом с французскими шулерами? Пока ниточка одна - католический патер-убийца со вставными зубами и грязными ногтями. Ниточка ли - Бог весть, а потянуть надобно.
   – Ну-ка, сведем все вместе, - решил Архаров. - Доктора убили потому, что он мог разболтать мне и тебе нечто, связанное с побегом. Побег девицы сам по себе - не такое событие, чтобы из-за него людей губить. Оная девица прихватила с собой драгоценности, и драгоценности приметные, напомни-ка…
   – Брошь, в которой редчайший жемчуг, и табакерку, где под эмалевой картинкой вправлен немалый солитер. И еще всякие безделушки.
   – Так. Нужно будет послать людей по ювелирам и по скупщикам - не вынырнули ли где эти жемчуг и солитер. По внешней видимости, эта история отношения к шайке и игральному притону, где Вельяминов дурью маялся, не имеет, но сейчас у нас пусть будет всякое лыко в строку… Марфа!
   – Что - Марфа?
   – Она всегда под ручной заклад деньги дает.
   – Николаша, да коли все Зарядье, и вместе с Марфой, с торгов продать - вряд ли столько денег наберется, сколько эти вещицы стоят.
   – Ты не понял. Она и других, кто деньги под заклад дает, по Москве знает, и скупщиков краденого - по старой памяти…
   – А что, разве раньше твои архаровцы к ней с такими вопросами не бегали? - удивился Левушка.
   – Бегали, сам посылал, так ведь о мелочах речь шла, ложки там серебряные или шуба какая-нибудь на чернобурках… Она и выдала тех, кто по мелочи промышляет. А тут нам нужен человек, который в состоянии за табакерку хотя бы четверть ее настоящей цены дать. Но, знаешь, сдается мне, это выйдет напрасный труд.
   – Мне тоже, но проверить не мешает, - задумчиво сказал Левушка. - Но тогда уж и петербургских ювелиров со скупщиками тоже. Напиши в петербургскую полицию. Сдается, эта Варвара Пухова с любовником своим в Петербург укатила. Не в деревню же!
   – Коли в деревню, чтобы там отсидеться, пока старая княжна не подобреет, то драгоценности должна была продать в Москве, там их и подавно покупать некому… Нет, не с того конца мы за дело беремся. Ей, чтобы убежать и затаиться, проще всего было взять деньги, и такая возможность у нее имелась. А она унесла приметные вещицы… Понять бы, какого черта! Ладно, Марфа подскажет, где ее женихов искать…
   Тут он вспомнил, что один из четверых - уже на том свете.
   – Федька докопался, что в побеге замешан француз-волосочес вместе с лакеем, - напомнил Левушка. - Надобно за тем французом послать и побеседовать с ним при любезном содействии герра Шварца…
   Тут Архаров шлепнул себя по лбу.
   – Дурак, вертопрах!
   – Ты, что ли?
   – А то кто же! Заболтался тут с тобой о беглых девицах!
   Архаров тут же велел Сеньке гнать на Лубянку, благо было недалеко. По дороге растолковал Левушке, что к особняку князя Горелова нужно приставить наблюдение. Наружное наблюдение, как называл его Шварц. А именно - уже имеющего некоторый навык Макарку и кого-нибудь еще из молодых архаровцев. И чтобы друг дружку сменяли.
   На Лубянке обнаружился приехавший из деревни и посвежевший секретарь Саша Коробов. Он сидел с теми архаровцами, что были на тот момент свободны от дел, и рассказывал про непостижимые разуму лекарские затеи деревенского знахаря.
   – Вот объясните мне, почему, коли больное место он непременно красной шерстинкой обвяжет, а не зеленой, почему именно красная шерсть лечит? - спрашивал он. - Или те же травы. Почему настойка на двадцати трех разных корешках? А если взять двадцать два - то уже не то? Откуда это все берется?
   Архаров не стал слушать рассуждения, тут же послал Демку за Макаркой и еще одним пареньком, которого подобрал и привел Устин. Тот был из поповичей, сынок какого-то давнего знакомца, и умел красиво писать. По отцовской линии идти решительно не желал, а желал учиться в университете. Нашла коса на камень, в поповском доме разразилась гроза, и вольнолюбивый сынок скрылся на время, надеясь, что родители когда-либо поумнеют. Звали его Максимкой, а фамилия самая что ни на есть иерейская - Крестовоздвиженский.
   Архаров и без отца Никона вспомнил, что «Максим» означает «величайший». Парень действительно был довольно высок и крепок для пятнадцати лет, грамотен, и Архаров подумал, что это было бы неплохое приобретение для Лубянки.
   Макарка с Максимкой оказались поблизости. Тут же, на Лубянской площади, стоял дом Новикова - того, что издавал небезызвестный журнал «Трутень». Новиков прославился тем, что не побоялся сцепиться с другим журналом, «Всякая всячина», который издавала не более не менее как государыня Екатерина. Споры шли о каждом слове, и в конце концов оба журнала были закрыты - породив, тем не менее, всевозможных последователей. И сам Новиков, затеяв издавать «Живописца», впредь был умнее - да и нелепо было бы ругать комедию неизвестного автора «О, время!», написанную, право, весьма забавно и с просвещенным взглядом на вещи. Вот он и похвалил, как бы не ведая, что это - творчество государыни, развлекавшее ее чумным летом семьдесят первого года.
   Дом был интересен архаровцам потому, что, по слухам, там время от времени собирались московские масоны. Что такое «масон» - архаровцы имели темное понятие, а Тимофей - тот убеждал всех, будто так на французский лад стали звать себя мазурики. Нелепо было бы, если бы под боком у полицмейстера и впрямь завелся притон, поэтому за домом приглядывали. Оттуда и привел Демка мальчишек.
   Случайно вышло, что они встали перед Архаровым возле Саши Коробова, который докладывал о своем лечении, но уже без красных шерстинок.
   Архаров хмыкнул: Макарке было, по его словам, четырнадцать, Максиму Крестовоздвиженскому - пятнадцать, а нельзя сказать, что Саша выглядел старше их обоих. Ростом - так Макарка был самый длинный, но у Максимки уже пробивались черные усы. Саша же, беловолосый и маленький, худенький - хоть в обручальное кольцо его продевай, бриться - брился, но об этом догадаться было мудрено, такой нежной кожей наделил его Боженька. А двадцать шесть лет парню. Никодимка с Потапом извелись, пытаясь его откормить.
   – Вот что, братцы, - сказал Архаров. - Нужно за одним домом присмотр наладить. Демьян, ты за главного. Парнишки - тебе в подмогу. Спросите на Знаменке дом Горелова. Покрутитесь вокруг него, только осторожно. Хозяина непременно должны навещать всякие сомнительные людишки. Докопаться! Кто таковы, где проживают… Устин!
   – Чего угодно? - бодро спросил Устин.
   Архаров посмотрел на него с удовольствием - бывший дьячок иногда, сам того не замечая, выглядел бойко и молодцевато, невзирая на малый рост и плотненькое сложение. Должно быть, выходило по пословице: с кем поведешься, от того и наберешься. И не поверишь, что этот архаровец совсем недавно, рыдая в три ручья, просился на эшафот…