Уэллс Герберт Джордж. Киппс (История простой души)

   - Тысяча двести фунтов в год, - ответил Киппс. - Даже малость побольше...
   - Собираетесь поселиться в Фолкстоне?
   - Еще сам не знаю. Может, да, а может, и нет. У меня ведь тут дом, со всей обстановкой. Но его можно и сдать.
   - В общем, у вас еще ничего не решено?
   - То-то и оно, что нет, - ответил Киппс.
   - Необыкновенно красив был сегодня закат, - сказал Филин.
   - Ага, - отозвался Киппс.
   И они поговорили о красотах неба на закате. Киппс не рисует? Нет, с самого детства за это не брался. Сейчас, небось, ничего бы не смог. Филин сказал, что его сестра - художница, и Киппс выслушал это с должным почтением. Филину иногда так хотелось бы располагать временем, чтобы и самому рисовать, но жизнь наша коротка, всего не переделаешь, и Киппс ответил: "То-то и оно".
   Они вышли на набережную и теперь смотрели сверху на приземистые темные громады портовых сооружений в драгоценной россыпи крохотных огоньков, притаившихся у серого сумеречного моря.
   - Вот если б изобразить это, - сказал Филин.
   И Киппс, словно по вдохновению, откинул голову назад, склонил к плечу, прищурил один глаз и заявил, что - да, это не так-то просто. Тогда Филин произнес какое-то диковинное слово, абенд [abend - вечер (нем.)], что ли, видать, на каком-то чужом языке, - и Киппс, чтобы выиграть время и успеть что-нибудь сообразить, прикурил новую сигарету о вовсе еще не докуренную предыдущую.
   - Да, верно, - оказал он наконец, попыхивая сигаретой.
   Что ж, пока он не подкачал, вполне сносно поддерживает беседу, но надо держать ухо востро, чтоб не осрамиться.
   Они повернули в сторону от набережной. Филин заметил, что по такому морю приятно плыть, и спросил Киппса, много ли ему приходилось бывать за морем. Киппс ответил: нет, немного, но он подумывает в скором времени съездить в Булонь; тогда Филин заговорил о прелести заграничных путешествий; при этом он так и сыпал названиями всяких мест, о которых Киппс и слыхом не слыхал. А Филин всюду бывал! Киппс из осторожности по-прежнему больше помалкивал, но за его молчанием таился страх. Как ни притворяйся, а рано или поздно попадешься. Ведь он же ничего в этих вещах не смыслит...
   Наконец они подошли к дому. У порога своих владений Киппс страшно заволновался. Дверь была такая красивая, видная. Он постучал - не один раз и не два, а вроде полтора... словно заранее извинялся за беспокойство. Их впустила безукоризненная горничная с непреклонным взором, под которым Киппс весь внутренне съежился. Он пошел вешать шляпу, натыкаясь по дороге на все стулья и прочую мебель холла.
   - В кабинете камин затопили, Мэри? - спросил он, набравшись храбрости, хотя, конечно, и так это знал; и, отдуваясь, точно после тяжелой работы, первый пошел наверх.
   Войдя в кабинет, он хотел закрыть дверь, но оказалось, что следом за ним идет горничная - зажечь лампу. Тут Киппс совсем смешался. И пока она не вышла, не произнес ни слова. Но чтобы скрыть свое смущение, стал мурлыкать себе под нос, постоял у окна, прошелся по комнате.
   Филин подошел к камину, обернулся и внимательно посмотрел на хозяина. Потом поднял руку и похлопал себя по затылку - такая у него была привычка.
   - Ну вот и пришли, - сказал Киппс, засунув руки в карманы и поглядывая по сторонам.
   Кабинет был длинной, мрачной комнатой в викторианском стиле с тяжелым потемневшим карнизом и лепным потолком, по которому лепка расходилась лучами от висевшей здесь раньше газовой люстры. Тут стояли два больших застекленных книжных шкафа, на одном - чучело терьера под стеклянным колпаком. Над камином висело зеркало, на окнах - великолепные узорчатые малиновые занавеси и портьеры. На каминной полке - массивные черные часы классической формы, веджвудские вазы в этрусском стиле, бумажные жгуты для зажигания трубки, зубочистки в бокалах резного камня, большие пепельницы из застывшей лавы и огромная коробка со спичками. Каминная решетка очень высокая, медная. У самого окна большой письменный стол палисандрового дерева; стулья и вся прочая мебель тоже палисандрового дерева и обиты красивой материей.
   - Это был кабинет старого джентльмена, - понизив голос, сказал Киппс, моего деда, стало быть. Он всегда сидел за этим столом и писал.
   - Писал книги?
   - Нет. Письма в "Таймс" и все такое. А потом он их вырезает... и вклеивает в тетрадь... То есть так он делал, покуда был жив. Тетрадка эта здесь, в книжном шкафу... Да вы присядьте.
   Филин сел, деликатно высморкавшись, а Киппс стал на его место на огромной черной шкуре перед камином. Он широко расставил ноги и постарался сделать вид, будто ничуть не смущен. Ковер, каминная решетка, полка и зеркало - все словно нарочно собралось здесь, чтобы на фоне их привычного высокомерия он выглядел жалким, ничтожным выскочкой, и даже его собственная тень на противоположной стене ехидно передразнивала каждое его движение и вовсю над ним потешалась...
   Некоторое время Киппс помалкивал, предоставляя Филину вести беседу. Они не касались перемены, происшедшей в судьбе Киппса, Филин делился с ним местными светскими и прочими новостями.
   - Вам теперь следует интересоваться всем этим. - Это был единственный личный намек.
   Но скоро стало ясно, что у Филина широкие знакомства среди людей высокопоставленных. По его словам выходило, что "общество" в Фолкстоне весьма разнородное и объединить всех на какое-нибудь совместное дело очень нелегко: каждый живет в своем узком кругу. Как бы вскользь Филин упомянул, что хорошо знаком с несколькими военными в чинах и даже с одной титулованной особой, леди Паннет. И заметьте, он называл такие имена без малейшего хвастовства, совершенно не предумышленно, а так, мимоходом. Похоже, что с леди Паннет он беседовал о любительских спектаклях! В пользу больницы для бедных. У нее здравый ум, и ему удалось направить ее по верному пути - он сделал это, разумеется, очень деликатно, но твердо.
   - Таким людям нравится, когда держишься с ними независимо. Чем независимей держишься с этими людьми, тем лучше они к вам относятся.
   И с лицами духовного звания он явно был на равной ноге.
   - Мой друг мистер Денсмор, он, знаете ли, священник, и вот что любопытно - из весьма родовитой семьи.
   После каждого такого замечания Филин сразу вырастал в глазах Киппса; оказывается, он не только знаток какого-то Вагнера или Варгнера, брат особы, представившей картину на выставку в Королевской академии художеств, для которого культура вовсе не книга за семью печатями, но человек, причастный к тем великолепным "высшим сферам", где держат мужскую прислугу, обладают громкими титулами, переодеваются к обеду, за каждой едой пьют вино - да не какое-нибудь, а по три шиллинга шесть пенсов бутылка, - и с легкостью следуют по лабиринту правил хорошего тона, а что может быть труднее?
   Филин откинулся в кресле и с наслаждением курил, распространяя вокруг себя восхитительную атмосферу savoir faire [светской и житейской искушенности (франц.)]; Киппс же сидел, напряженно выпрямившись, уставив локти на ручки кресла и слегка склонив голову набок. Маленький, жалкий, он чувствовал себя в этом доме еще меньше и ничтожней. Но беседа с Филином была чрезвычайно интересна и волновала его. И скоро, оставив самые общие темы, они перешли к более важным - личным. Филин говорил о людях, которые преуспели, и о тех, что не преуспели; о тех, кто живет разносторонней жизнью, и о тех, кто этого не делает; и тут он заговорил о самом Киппсе.
   - Вы теперь будете весело проводить время, - вдруг сказал он, выставив напоказ все зубы, как на рекламе дантиста.
   - Кто его знает, - ответил Киппс.
   - Конечно, поначалу и промахов не избежать.
   - То-то и оно.
   Филин закурил новую сигарету.
   - Поневоле, знаете, любопытствуешь, чем же вы намерены заняться, заметил он. - Естественно... Молодой человек с характером... неожиданно разбогател... конечно, его подстерегают разные соблазны.
   - Да, мне надо быть поосторожнее, - сказал Киппс. - Старина Бин меня с самого начала предупреждал.
   Филин заговорил о всяческих ловушках - как опасно держать пари, попасть в дурную компанию...
   - Да-да, - соглашался Киппс, - знаю.
   - А возьмите Сомнение, - продолжал Филин. - Я знаю одного юношу... он адвокат... приятной наружности, очень способный. И однако, представьте, настроен весьма скептически... Самый настоящий скептик.
   - Господи! - воскликнул Киппс. - Неужто безбожник?
   - Боюсь, что да, - сказал Филин. - Но, право же, вы знаете, на редкость приятный юноша... такой способный! Но весь проникнут этими ужасающими новыми веяниями. Так циничен! Весь этот вздор насчет сверхчеловека... Ницше и тому подобное... Хотел бы я ему помочь.
   - Да-а, - протянул Киппс и стряхнул пепел с сигареты. - Я знаю одного малого... он раньше служил у нас в магазине... Все-то у него насмешки... А потом бросил место.
   Он помолчал.
   - И рекомендации у хозяина не взял... - скорбно прибавил Киппс, словно повествуя о величайшей нравственной трагедии. И, немного помолчав, докончил; - Вступил в армию.
   - Да-а! - протянул Филин и задумался. Потом прибавил: - И ведь обычно на дурной путь вступают как раз самые решительные юноши, самые симпатичные.
   - А все соблазн, - заметил Киппс. Он взглянул на Филина, нагнулся вперед и стряхнул пепел за внушительную каминную решетку. - То-то и оно, оказал он, - оглянуться не успеешь, хвать - и поддался соблазну.
   - Современная жизнь... как бы это определить... так сложна, - сказал Филин. - Не у всякого хватает силы устоять. Половина юношей, которые вступают на дурной путь, по натуре совсем не так плохи.
   - То-то и оно, - подтвердил Киппс.
   - Все зависит от того, с кем человек общается.
   - Вот-вот, - соглашался Киппс.
   Он задумался.
   - Я познакомился тут с одним, - сказал он. - Он артист. Пьески сочиняет. Умный парень. Но... - Киппс покачал головой, что должно было означать суровое осуждение нравственной позиции нового знакомца. Конечно, зато он много чего повидал в жизни, - прибавил он.
   Филин сделал вид, что понял все тонкие намеки собеседника.
   - А стоит ли оно того? - спросил он.
   - Вот то-то и есть, - ответил Киппс.
   И решил высказаться определеннее.
   - Сперва болтаешь о том о сем. Потом начинается: "Выпейте рюмочку!" Старик Мафусаил, три звездочки... И оглянуться не успеешь - готово дело. Я напивался, - сказал он тоном глубочайшего смирения и прибавил: - Да еще сколько раз!
   - Ай-я-яй, - сказал Филин.
   - Десятки раз, - сказал Киппс с печальной улыбкой и прибавил: - В последнее время.
   У него разыгралось воображение.
   - Одно за другое цепляется. Глядишь, карты, женщины...
   - Да-да, - сказал Филин. - Понимаю.
   Киппс уставился в камин и слегка покраснел. И вспомнил фразу, недавно услышанную от Читтерлоу.
   - Не годится болтать лишнее, - сказал он.
   - Ну, понятно, - согласился Филин.
   Киппс доверительно заглянул ему в лицо.
   - Когда денег в обрез - и то опасно идти по этой дорожке, - сказал он. - А уж при больших деньгах... - И он поднял брови. - Видать, надо мне остепениться, иначе в разврате погрязнешь и без гроша останешься.
   - Иначе вам нельзя, - сказал Филин и от озабоченности даже вытянул губы, точно свистнуть собрался.
   - Иначе нельзя, - повторил Киппс и снопа, подняв брови, медленно покачал головой. Потом посмотрел на свою сигарету и бросил ее в камин. Что ж, вот он и ведет светскую беседу и не ударил лицом в грязь.
   Киппс никогда не умел лгать. И он первый нарушил молчание.
   - Не то чтоб я уж совсем отпетый или уж вовсе пьяница. Ну, голова поболела, и всего-то раза три-четыре. Но все-таки...
   - А вот я в жизни не пробовал спиртного, - не моргнув глазом, заявил Филин. - Даже не пробовал!
   - Ни разу?
   - Ни разу. И не в том дело, что я боюсь опьянеть. И я вовсе не хочу сказать, что выпить рюмочку-другую за ужином уж так опасно. Но ведь если я выпью, глядя на меня, выпьет и кто-нибудь другой, кто не знает меры... Понимаете?
   - То-то и оно, - сказал Киппс, с восхищением глядя на Филина.
   - Правда, я курю, - признался Филин. - Я вовсе не фарисей.
   И тут Киппса осенило; да он же замечательный человек, этот Филин! Необыкновенный! Не только необыкновенно умный, образованный, настоящий джентльмен, знакомый с самой леди Паннет, но еще и очень хороший. Видно, он только о том и старается, как бы сделать людям побольше добра. Вот бы довериться ему, рассказать о своих тревогах и сомнениях! Да только неизвестно, в чем признаться, чего больше хочется: то ли заняться благотворительностью, то ли предаться разврату? Все-таки, пожалуй, благотворительность. Но вдруг мысли его приняли совсем иное направление, куда более серьезное. Ведь, наверно. Филин может помочь ему в том, чего он сейчас жаждет больше всего на свете.
   - Многое зависит от того, с кем человек сводит знакомство, - сказал Филин.
   - То-то и оно, - подхватил Киппс. - Конечно, сами понимаете, при моем нынешнем положении... в том-то и загвоздка.
   И он храбро пустился рассуждать о самой сокровенной своей тревоге. Вот чего ему не хватает: лоска... культуры... Богатство - это очень хорошо... но культуры маловато... и как ее приобрести? Он никого не знает, не знает людей, которые... Эту фразу он так и не закончил. Его приятели из магазина все очень хорошие, очень славные и все такое, но ведь ему другое нужно.
   - Я ж чувствую, необразованность меня заедает, - сказал Киппс. Невежество. Не годится так, я ж чувствую. Да еще если впадешь в соблазн...
   - Вот именно, - сказал Филин.
   И Киппс поведал, как он уважает мисс Уолшингем и ее веснушчатую подружку. Ему даже кое-как удалось одолеть свою застенчивость.
   - Понимаете, очень хочется потолковать с такими вот людьми, а боязно. Кому ж охота срамиться!
   - Да-да, - согласился Филин, - разумеется.
   - Я ведь, знаете, учился не в обыкновенной городской школе. Это, знаете, было частное заведение, да только, видать, не больно хорошее. Наш мистер Вудро во всяком случае не больно старался. Кто не хотел учиться, тот и не учился. По-моему, наша школа была немногим лучше обычной городской. Шапочки форменные у нас были, это верно. А что толку-то?
   С этими деньгами я сейчас ну прямо сам не свой. Как я их получил - с неделю уж, - ну, думаю, теперь больше ничего на свете и не надо, чего ни пожелаю - все мое. А сейчас прямо и не знаю, что делать. - Последние слова прозвучали совсем жалобно.
   - По правде сказать, - прибавил Киппс, - ну, чего уж закрывать глаза на правду: я ведь джентльмен.
   Филин пресерьезно наклонил голову в знак согласия.
   - И у джентльмена есть известные обязанности перед обществом, - заметил он.
   - То-то и оно, - подхватил Киппс. - Взять хотя бы визиты. К примеру, если хочешь продолжать знакомство с кем-нибудь, кого знал прежде. С людьми благородными. - Он смущенно засмеялся. - Ну, я прямо сам не свой, - сказал он, с надеждой глядя на Филина.
   Но Филин только кивнул, давая понять, чтобы он продолжал.
   - Вот этот артист, - вслух размышлял Киппс, - он хороший малый. Но джентльменом его не назовешь. С ним знай держи ухо востро. А то и оглянуться не успеешь, как потеряешь голову. А больше я вроде никого и не знаю. Ну, кроме приказчиков из магазина. Они уже у меня побывали поужинали, а потом стали петь. И я тоже пел. У меня ведь есть банджо, и я немного бренчу. Подыгрываю. Купил книжку "Как играть на банджо", прочитал покамест немного, но кое-что получается. Приятно, конечно, но ведь на одном банджо далеко не уедешь?.. Ну, потом есть у меня еще дядя с тетей. Очень хорошие старики... очень... Правда, малость надоедают, думают, я еще маленький, но славные старики. Только... Понимаете, это не то, что мне нужно. Ведь я же полный невежа. Вот и хочу все наверстать. Хочу водить компанию с образованными людьми, которые знают, что да как надо делать... как полагается себя вести.
   Его милая скромность пробудила в душе Филина одну только благожелательность.
   - Вот был бы у меня кто-нибудь вроде вас, - сказал Киппс, - добрый знакомый...
   С этой минуты все пошло как по маслу.
   - Если только я могу быть вам полезен, - сказал Филин.
   - Да ведь вы человек занятой...
   - Не так уж я занят. И знаете, с вами - это ведь очень интересный случаи. Я отчасти поэтому и заговорил и вызвал вас на откровенность. Молодой человек, с живым нравом, с деньгами и без всякого жизненного опыта.
   - То-то и оно, - подтвердил Киппс.
   - Я и подумал: дай-ка я погляжу, из какого он теста сделан, и, должен признаться, мне редко с кем доводилось беседовать с таким интересом...
   - Я вроде с вами не так стесняюсь, не боюсь говорить, - сказал Киппс.
   - Рад. Весьма рад.
   - Мне нужен настоящий друг. Вот что... если говорить начистоту.
   - Дорогой мой, если я...
   - Да. Но только...
   - Я тоже нуждаюсь в друге.
   - Право слово?
   - Да. Знаете, дорогой мой Киппс... вы позволите называть вас так?
   - Ну ясно!
   - Я и сам довольно одинок. Вот хотя бы сегодняшний наш разговор... Я уже давным-давно ни с кем не говорил так свободно о своей деятельности.
   - Да неужто?
   - Представьте. И, дорогой мой, если я могу как-то направить вас, помочь...
   Филин широко улыбнулся доброй, прочувствованной улыбкой, глаза его заблестели.
   - Дайте руку, - сказал глубоко взволнованный Киппс, и оба они поднялись и обменялись крепким, сердечным рукопожатием.
   - Какой же вы добрый! - сказал Киппс.
   - Я сделаю для вас все, что только в моих силах, - сказал Филин.
   Так был скреплен этот союз. Отныне они друзья - близкие, исполненные доверия друг к другу и высоких помыслов, sotto-voce [сдержанные в проявлении чувств (итал.)] друзья. Вся дальнейшая беседа (а ей, казалось, не будет конца) развивала и углубляла все ту же тему. В этот вечер Киппс наслаждался, самозабвенно изливая душу, а мистер Филин вел себя как человек, облеченный величайшим доверием. Им овладела опасная страсть воспитывать себе подобных - страсть, которой роковым образом поддаются люди благонамеренные и которая делает человека столь безмерно самонадеянным, что он осмеливается вершить судьбу другого, хотя и сам он всего лишь игрушка судьбы. Филину предстояло стать своего рода светским духовником, наставлять и направлять Киппса; ему предстояло помогать Киппсу во всем, в большом и в малом; ему предстояло стать наставником Киппса при его знакомстве с иными, лучшими и высшими, сферами английского общества. Ему предстояло указывать Киппсу на его промахи и ошибки, советовать, как поступить в том или ином случае...
   - Ведь я ничего этого не знаю, - говорил Киппс. - Я вот даже не знаю, как надо одеваться... Даже не знаю, так я сейчас одет, как надо, или не так...
   Филин выпятил губы и поспешно кивнул (да-да, он прекрасно понял).
   - Во всем этом доверьтесь мне, - сказал он, - полностью доверьтесь мне.
   Дело шло к ночи, и чем дальше, тем разительнее менялись манеры Филина: он все больше походил не на гостя, а на хозяина. Он входил в роль, посматривал на Киппса уже иным, критическим и любовным взором. Новая роль явно пришлась ему по вкусу.
   - Это будет ужасно интересно, - говорил он. - Вы знаете, Киппс, вы представляете собой отличный материал для лепки.
   (Он теперь говорил просто "Киппс" или "Мой дорогой Киппс", опуская "мистер", и звучало это у него на редкость покровительственно.)
   - Ну да, - отвечал Киппс. - Да ведь на свете столько всего, а я ни о чем и понятия-то не имею. Вот в чем беда!
   Они говорили, говорили, и теперь Киппс уже не чувствовал никакого стеснения. Они без конца перескакивали с одного на другое. Среди прочего они подробно обсудили характер Киппса. Тут помогли ценные признания самого Киппса.
   - Сгоряча я что хочешь могу натворить, уж и сам не знаю, что делаю. Я такой, - сказал он. И прибавил: - Не люблю я действовать исподтишка. Лучше все выложу начистоту...
   Он наклонился и снял с колена какую-то нитку, а огонь плясал у него за спиной, и его тень на стене и на потолке непочтительно кривлялась.
   Киппс улегся в постель с ощущением, что вот теперь улажено нечто важное, и долго не мог уснуть. Да, ему повезло. Баггинс, Каршот и Пирс растолковали ему, что, раз его положение в обществе так круто изменилось, ему теперь надо изменить и всю свою жизнь; но как, что надо для этого сделать, он понятия не имел. И вдруг так просто, так легко отыскался человек, который поведет его по этому неизведанному пути. Значит, он и в самом деле сможет изменить свою жизнь. Это будет нелегко, но все-таки возможно.
   Немало предстоит потрудиться и поломать голову, чтобы запомнить, как к кому обращаться, как кланяться, - ведь на все есть свои непостижимо сложные законы. Стоит нарушить хотя бы один - и вот ты отверженный. Ну как, например, себя вести, если вдруг столкнешься с леди Паннет? А ведь в один прекрасный день это вполне может случиться. Филин возьмет да и представит его. "Господи!" - воскликнул он то ли с восторгом, то ли с отчаянием. Потом ему представилось: вот он приходит в магазин, скажем, покупать галстук - и там на виду у Баггинса, Каршота, Пирса и всех прочих встречает "своего друга леди Паннет!" Да что там леди Паннет! Его воображение взыграло, понесло, пустилось галопом, полетело, как на крыльях, воспарило в романтические, поэтические выси...
   А вдруг в один прекрасный день он встретится с кем-нибудь из королевской семьи! Ну, предположим, случайно. Вот куда он занесся в своих мечтах! Но в конце концов тысяча двести фунтов в год - не шутка, они вознесли его очень высоко. Как обращаться к августейшей особе? Наверное, "Ваша королевская милость?"... что-нибудь вроде этого... И, конечно, на коленях. Он постарался взглянуть на себя со стороны. Раз у него больше тысячи в год, значит, он эсквайр. Видать, так. А стало быть, его должны представить ко двору? Бархатные штаны, как для катания на велосипеде, и шпага! Вот уж, небось, диковинное место - королевский дворец! Только успевай кланяться да преклонять колени... и как это рассказывала мисс Мергл? А, да!.. У всех дам длинные шлейфы, и все пятятся задом. Во дворце все или стоят на коленях, или пятятся задом, это уж дело известное. Хотя, может, некоторые даже стоят перед королем. И даже разговаривают с ним, ну, вот прямо как разговариваешь с Баггинсом. Надо же набраться нахальства. Это, наверное, герцоги... по особенному разрешению, что ли? Или миллионеры?..
   От этих мыслей сей свободный гражданин нашей венценосной республики незаметно уснул, и на смену мыслям пришли сны о восхождении по бесчисленным ступеням лестницы, в виде каковой и представляет себе современное общество истый британец: достигнув ее вершины, надо ходить задом и согнув спину.
   Наутро Киппс спустился к завтраку с чрезвычайно важным видом - с видом человека, которому предстоит многое совершить.
   Завтракал Киппс не кое-как, тут все было продумано. То, о чем еще так недавно он мог только мечтать, стало явью. У них в магазине так было заведено: к тому поистине неограниченному количеству хлеба и маргарина, которые уделял им от щедрот своих Шелфорд, они обычно что-нибудь прикупали и за свой счет, так что воображение Киппса могло нарисовать яркими красками самые пышные трапезы. Можно съесть баранью котлету и даже баранью отбивную - эту роскошь, по словам Баггинса, подают в лучших лондонских клубах, - потом пикшу, копченую селедочку, мерлана или расстегаи с рыбкой, яйца всмятку или яичницу-болтунью, или яичницу с ветчиной, нередко почки, иногда печенку. Среди всего этого великолепия мелькали сосиски, всевозможные пудинги, жаркое с овощами, жареная капуста, морские гребешки. Вдогонку неизменно следовали всевозможные мясные консервы, холодный бекон, немецкая колбаса, консервированная свинина, варенье и два сорта джема; а разделавшись со всем этим, Киппс закуривал и с блаженным удовлетворением взирал на громоздящиеся перед ним блюда. Завтрак был его главной трапезой. Он курил и с благодушием, какое порождает широко задуманный и успешно осуществленный пир, поглядывал по сторонам, и в это время ему принесли газеты и письма.
   Среди почты оказалось несколько рекламных торговых проспектов фирм, два трогательных письма от просителей - история с наследством Киппса попала в газеты, - письмо от какого-то литератора с просьбой ссудить ему десять шиллингов, дабы он мог раз и навсегда разгромить социализм, а для вящей убедительности приложена книга. Из книги явствовало, что собственникам надлежит действовать немедленно, ибо иначе в ближайший же год частная собственность перестанет существовать. Киппс принялся читать и не на шутку встревожился. А кроме того, пришло письмо от Киппса-старшего. Он сообщал, что покуда ему трудно оставить лавку и навестить племянника, но накануне он был на аукционе в Лидде и купил несколько отличных старых книг и кое-что из вещей - в Фолкстоне таких не сыщешь. "В наших местах не знают цену таким вещам, - писал Киппс-старший, - но, уж можешь мне поверить, все ценное и добротное, первый сорт". После чего следовал краткий финансовый отчет. "Тут есть одна гравюра, за нее тебе вскорости дадут огромные деньги. Ты не сомневайся, в старые вещи поместить капитал - самое верное дело".
   Киппс-старший издавна питал страсть к аукционам; в былые времена ему только и оставалось, что пожирать глазами недоступные сокровища и лишь изредка случалось перехватить на распродаже что-нибудь из садовых инструментов или кухонной утвари и прочих пустяков, которые идут за шесть пенсов и потом верой и правдой служат в хозяйстве. Зато теперь, когда племянник разбогател, старик наконец смог дать волю этой страсти. С непроницаемым лицом осмотреть, умело и рассчитанно набавлять цену и купить, купить!.. Старик был на верху блаженства.
   Пока Киппс перечитывал письма просителей и огорчался, что ему не хватает здравомыслия, каким в избытке наделен Баггинс, чтобы не попасть впросак, с почты доставили посылку от дяди: большой, непрочный на вид ящик, сбитый несколькими старыми гвоздями и перевязанный обрывками веревок, в которых военное министерство без труда признало бы свое давнишнее имущество. Киппс вскрыл посылку столовым ножом, в решающую минуту прибегнув еще и к помощи кочерги, и увидел пространное собрание книг и разных старинных предметов.