Уэллс Герберт Джордж. Киппс (История простой души)

   Вот бы старина Баггинс поглядел!
   Тут Киппс поймал на себе взгляд официанта и покраснел до корней волос. Некоторое время он не поворачивал голову в сторону того столика и безнадежно запутался с ножом и вилкой: как есть рыбу? Вскоре он заметил, что за столиком слева от него дама в розовом управляется с рыбой при помощи каких-то совсем других орудий.
   Потом подали волован [нечто вроде пудинга с мясом или рыбой, ломтиками, притом с соусом или гарниром (франц.)], а это было начало конца. Киппс взял было нож, но тут же увидел, что дама в розовом справляется одной только вилкой, и поспешно положил вымазанный в соусе нож прямо на скатерть. И очень скоро убедился, что при его неопытности с вилкой в руках можно долго охотиться и все равно ничего не поймаешь. У него пылали уши, он поднял глаза и встретился взглядом с дамой в розовом; она сейчас же отвела глаза и с улыбкой что-то сказала своему спутнику.
   Ох, как возненавидел Киппс эту розовую даму!
   Наконец он подцепил на вилку большой кусок волована и на радостях хотел разом сунуть его в рот. Но кусок был слишком велик, он разломился и шлепнулся обратно в тарелку. Бедная, бедная крахмальная сорочка!
   - А, черт! - сказал Киппс и схватился за ложку.
   Его официант отошел к двум другим официантам и что-то сказал им: ясно, насмехается! Киппс вдруг рассвирепел.
   - Эй, послушайте! - крикнул он и помахал официанту рукой. - Уберите это!
   Все, кто сидел за столиком справа - и обе дамы, те самые, с голыми плечами, - обернулись и посмотрели на него... Киппс чувствовал, что все смотрят на него и забавляются, и возмутился. Несправедливо это! В конце концов ведь им с детства даны блага и преимущества, которых он всегда был лишен. А теперь, когда он изо всех сил старается, они, конечно, глумятся над ним, и перемигиваются, и пересмеиваются! Он хотел поймать их на этом, но никто не пялил на него глаза и не подталкивал друг друга локтем, и в поисках утешения он налил себе еще бокал вина.
   Нежданно-негаданно он почувствовал себя социалистом. Да, да, пускай приходят худые времена, и пускай все это кончится!
   Подали баранину с горошком. Киппс придержал руку официанта.
   - Не надо горошка, - сказал он.
   Он уже знал, как трудно справляться с горошком и какие тут подстерегают опасности. Горошек унесли, а Киппс опять ожесточился. Он будто вновь услыхал зажигательные речи Мастермена. Ну и публика здесь, а еще поднимают человека на смех! Женщины чуть не нагишом... Потому-то он и растерялся. Поди-ка пообедай, когда кругом сидят в таком виде... Ну и публика! Нет, хорошо, что он не их роду-племени. Ладно, пускай смотрят. Вот что, если они опять станут пялить на него глаза, он возьмет да и спросит какого-нибудь мужчину: на кого, мол, уставился? Сердитое, взволнованное лицо Киппса не могло не привлечь внимания. На беду, оркестр исполнял что-то весьма воинственное. С Киппсом происходило то, что психологи называют обращением. В несколько минут переменились все его идеалы. Он, который еще недавно был "в сущности, джентльмен", прилежный ученик Филина, то и дело из учтивости снимавший шляпу, в мгновение ока обернулся бунтовщиком, отверженным, ненавистником всех, кто задирает нос, заклятым врагом высшего света и нынешнего общественного устройства. Вот они разряженные, сытые, они, эти люди, ограбили весь мир и вертят им как хотят...
   - Не желаю, - сказал он, когда ему принесли новое блюдо.
   С презрением оглядел он голые плечи дамы слева.
   Он отказался и от следующей перемены. Не нравится ему эта разукрашенная еда! Верно, у них тут иностранец какой-нибудь в поварах. Он допил вино и доел хлеб.
   - Не желаю.
   - Не желаю.
   Какой-то человек, обедавший за столиком неподалеку, с любопытством смотрел на его пылающее лицо. Киппс отвечал свирепым взглядом. "Не хочу и не ем, а вам какое дело?"
   - Это чего? - спросил Киппс, когда ему подали какую-то зеленую пирамиду.
   - Мороженое, - ответил официант.
   - Ладно, я попробую, - сказал Киппс.
   Он схватил вилку и ложку и накинулся на нового врага. Пирамида поддавалась с трудом.
   - Ну же! - с ожесточением сказал Киппс, и тут срезанная вершина пирамиды вдруг с удивительной легкостью взлетела и шлепнулась на пол в двух шагах от его столика. Киппс на минуту замер, время словно застыло, он словно провалился куда-то в пустоту.
   За соседним столиком дружно засмеялись.
   Запустить в них остатками мороженого?
   Сбежать?
   Во всяком случае, если уж уходить, то с достоинством.
   - Нет, больше не надо, - сказал Киппс официанту, который любезно попытался положить ему еще мороженого.
   Может, сделать вид, будто он нарочно бросил мороженое на пол - будто оно ему не понравилось и вообще здешний обед ему не по вкусу? Киппс оперся обеими руками на стол, отставил подальше стул, отбросил с темно-красной туфли упавшую салфетку и поднялся. Осторожно переступил через мороженое, загнал ногой салфетку под стол, засунул руки глубоко в карманы и зашагал прочь, отрясая, так сказать, прах дома сего с ног своих. Позади остались тающее на полу мороженое, теплый, вдавленный в сиденье стула шапокляк и в придачу все его мечты и надежды сделаться светским человеком.
   Киппс вернулся в Фолкстон как раз вовремя, чтобы поспеть на чай с анаграммами. Но, пожалуйста, не воображайте, будто после душевного переворота, который он пережил, обедая в Гранд-отеле, Киппс стал по-другому относиться к этому светскому и умственному развлечению. Он вернулся просто потому, что Гранд-отель оказался ему не по плечу.
   Три дня длилось его молчаливое отчаянное единоборство с огромным отелем, и все это время внешне он был спокоен, разве что, может быть, минутами краснел и немного ощетинивался, но в душе его шла мучительная, непрестанная, ожесточенная борьба, все перемешалось: угрызения совести, сомнения, стыд, самолюбие, стремление утвердить себя. Он не желал сдаться этому чудовищу без боя, но в конце концов пришлось признать себя побежденным. Слишком неравны были силы. По одну сторону он сам - всего с одной парой башмаков, не говоря уже ни о чем другом; а по другую настоящие джунгли бесчисленных комнат и коридоров - лабиринт, раскинувшийся на несколько акров, и в дебрях его тысяча с лишним человек постояльцев и прислуги, и все только тем и заняты, что подозрительно поглядывают на него, исподтишка над ним смеются, нарочно поджидают его в самых неожиданных местах, чтобы столкнуться с ним нос к носу в самую неподходящую минуту, сбить его с толку и унизить. К примеру, отель взял над ним верх в схватке из-за электричества. После обеда Киппс нажал кнопку, думая, что это выключатель, а оказалось, это электрический звонок, и тотчас явилась горничная - угрюмая, несимпатичная молодая женщина, которая глядела на него свысока.
   - Послушайте, - обратился к ней Киппс, потирая ногу, которую ушиб, пока в темноте шарил по стенам в поисках выключателя, - почему у вас тут нет свечей и спичек?
   Последовало объяснение, и тем самым отель взял верх.
   - Не всякий умеет обращаться с этими штучками, - сказал Киппс.
   - Да, не всякий, - ответила горничная с плохо скрытым презрением и захлопнула за собой дверь.
   - Эх, надо было дать ей на чай, - спохватился Киппс.
   Потом он обтер башмаки носовым платком и отправился гулять; гулял долго и вернулся в кэбе; но отель побил его в следующем раунде: Киппс не выставил с вечера башмаки за дверь и утром снова должен был чистить их сам. Отель унизил его утром и еще раз: ему принесли горячей воды для бритья, застали его уже совсем одетым и с удивлением оглядели его воротничок и галстук; но не могу не отметить, что зато с завтраком он справлялся почти без осложнений.
   Потом отель опять взял над ним верх, ибо в сутках было двадцать четыре часа, а Киппсу решительно нечем было заняться. В первый же день, пока он скитался по Лондону, не зная, где бы утолить голод, он натер ногу и теперь не отваживался на долгие прогулки. Несколько раз на дню он выходил из отеля и очень скоро возвращался обратно, и вежливый швейцар, который при этом неизменно прикасался к фуражке, первый вынудил Киппса дать ему на чай.
   Это ом чаевые зарабатывает, догадался Киппс.
   И в следующий же раз, к удивлению швейцара, отвалил ему шиллинг; а тут ведь лиха беда - начало... Он купил в киоске газету и сдачу с шиллинга отдал газетчику; потом поднялся в лифте и дал мальчику-лифтеру шестипенсовик, а газету, так и не развернув, забыл в лифте.
   В коридоре он встретил ту самую горничную и дал ей полкроны. Теперь он покажет этому заведению, кто он такой! Он невзлюбил этот отель; он не одобрял его с точки зрения политической, общественной и нравственной, но пусть на его пребывание в этих роскошных палатах не ляжет тенью подозрение, что он скряга! Он спустился на лифте в холл (и опять дал лифтеру на чай), тут его перехватил вчерашний официант и вручил забытый на стуле складной цилиндр, за что тотчас получил полкроны. У Киппса было смутное ощущение, что он обходит своего врага с фланга и переманивает его служащих на свою сторону. Они станут считать его оригиналом и поневоле начнут к нему хорошо относиться. Оказалось, мелкая серебряная монета у него на исходе, и он пополнил запас, разменяв деньги у портье в холле. Потом дал на чай служащему в бутылочно-зеленой ливрее только потому, что он походил на того, который накануне помог ему отыскать его номер; тут он заметил, что один из постояльцев смотрит на него во все глаза, и усомнился, правильно ли он поступил в данном случае. В конце концов он вышел на улицу, сел в первый попавшийся омнибус, доехал до конечной остановки, побродил немного по удивительно красивому предместью и вернулся в город. Закусил он в дешевом ресторанчике в Ислингтоне и сам не заметил, как около трех часов пополудни вновь оказался в Гранд-отеле; во время этой прогулки он опять, и на сей раз основательно, натер ногу и притом почувствовал, что сыт Лондоном по горло. В холле он заметил аккуратную афишку, которая приглашала постояльцев в пять часов в гостиную на чаепитие.
   Пожалуй, все-таки напрасно он начал раздавать подачки. Он убедился, что сделал неверный шаг, когда заметил, что служащие отеля глядят на него вовсе не с уважением, как следовало бы ожидать, а с веселым любопытством, словно гадают, кого же следующего он осчастливит чаевыми. Но если он теперь пойдет на попятный, они сочтут его уж совсем распоследним дураком. Нет, пускай знают, с кем имеют дело, такого богача не каждый день встретишь. И такая у него прихоть - налево и направо раздавать чаевые. А все-таки...
   А все-таки, видно, этот отель снова взял над ним верх.
   Киппс сделал вид, будто задумался, и так прошел через холл, оставил в гардеробной зонтик и шляпу и отправился в гостиную пить чай.
   Сперва ему показалось, что в этом раунде победа за ним. Поначалу в большой комнате было тихо и покойно, и он с облегчением откинулся в кресле и вытянул ноги, но скоро сообразил, что выставил на всеобщее обозрение свои запыленные башмаки; он выпрямился и подобрал ноги, и тут в гостиную стали стекаться леди и джентльмены; они рассаживались вокруг него и тоже пили чай, и вновь пробудили в нем враждебное чувство к высшим сословиям, вспыхнувшее накануне в его душе.
   Вскоре Киппс заметил неподалеку даму с пышными белокурыми волосами. Она разговаривала со священником, который, видимо, был ее гостем и отвечал ей вполголоса и очень почтительно.
   - Нет, - говорила она, - наша дорогая леди Джейн так бы не поступила!
   Священник что-то пробормотал в ответ, голоса его почти не было слышно.
   - Бедняжка леди Джейн, она такая чувствительная! - громко, с выражением произнесла белокурая.
   Подошел важный лысый толстяк и подсел к этим двоим, самым оскорбительным образом поставив свой стул так, что спинка торчала прямо перед носом Киппса.
   - Вы рассказываете о несчастье нашей дорогой леди Джейн? - прожурчал лысый толстяк.
   Молодая пара - она в роскошном туалете, он во фраке, наверно, от самого лучшего портного - расположилась по правую руку от Киппса, тоже не обращая на него никакого внимания, словно его тут и нет.
   - Я ему так и сказал, - прогудел молодой джентльмен глухим басом.
   - Да что вы! - воскликнула его спутница и ослепительно улыбнулась, точно красотка с американской рекламы.
   Все они, конечно, считают его чужаком. И Киппсу отчаянно захотелось как-то утвердить себя. Хорошо бы вдруг вмешаться в разговор, поразить их, ошеломить. Может, произнести речь в духе Мастермена? Нет, невозможно... А все-таки хорошо бы доказать им, что он чувствует себя здесь легко, как дома.
   Озираясь по сторонам, он заметил какое-то строгого вида сооружение с черными гладкими стенками, а на нем прорезь и эмалированную табличку-указатель.
   А что, если завести музыку - тогда все сразу признают в нем человека со вкусом и увидят, что он чувствует себя вполне непринужденно. Киппс встал, прочел несколько названий, наудачу выбрал одно, опустил шестипенсовик в прорезь - да, целый шестипенсовик! - и приготовился услышать что-нибудь утонченное я нежное.
   Для столь изысканного заведения, как Гранд-отель, сей инструмент поистине оказался чересчур громогласен. Вначале он трижды взревел, точно осел, и тем прорвал плотину издавна царившей здесь тишины. Казалось, это подают голос пращуры труб, допотопные медные тромбоны-великаны и железнодорожные тормоза. Ясно слышалось, как гремят колеса на стрелках. Это было не столько вступление к музыкальному опусу, как рывок из окопов и стремительная атака под аккомпанемент шрапнели. Не столько мотив, сколько рикошет. Короче говоря, это неистовствовал несравненный саксофон. Музыка эта ураганом обрушилась на приятельницу леди Джейн и унесла в небытие светскую новость, которой она так и не успела никого поразить; юная американка слева от инструмента взвизгнула и отшатнулась от него.
   Фью-ить!.. Ку-ка-реку!.. Тру-ту-ту. Фью-ить!.. Кука-ре-ку... Тра-ла-ла. Бам! Бам, бам, трах! Чисто американская музыка, полная чисто американских звуков, проникнутая духом западных колледжей с их одобрительными воплями, предвыборных кампаний с их завываниями и улюлюканьем, развеселая, неуемная музыка, достойная этой огромной детской человечества.
   Этот бурный, стремительный поток звуков подхватывал слушателя - и тот чувствовал себя так, словно его посадили в бочку и швырнули в Ниагару. Уау-у! Эх! Так его! Давай! И-эх!.. Стоп!.. Пощады! Пощады? Нет! Бум! Трах!
   Все оглядывались, разговоры оборвались и уступили место жестам.
   Приятельница леди Джейн ужасно разволновалась.
   - Неужели нельзя это прекратить? - прокричала она официанту, указывая рукой в перчатке на инструмент, и что-то прибавила насчет "этого ужасного молодого человека".
   - Этот инструмент вообще не следует пускать в ход, - сказал священник.
   Лысый толстяк, видно, тоже что-то сказал, официант в ответ покачал головой.
   Люди начали расходиться. Киппс с шиком развалился в кресле, потом постучал монетой, подзывая официанта.
   Он расплатился, щедро, как и положено джентльмену, оставил на чай и не торопясь зашагал к двери. Его уход, видно, окончательно возмутил приятельницу леди Джейн, и, выходя, он все еще видел, как она потрясала рукой в перчатке - должно быть, все допытывалась: "Неужели нельзя это прекратить?" Музыка неслась за ним по коридору до самого лифта и смолкла, лишь когда он затворился в тиши своей комнаты; немного погодя он увидел из окна, что приятельница леди Джейн и ее гости пьют чай за столиком во дворе.
   Это уж, надо думать, было очко в его пользу. Но только оно одно и было у него на счету, все прочие достались дамам и господам из высшего сословия и самому Гранд-отелю. А вскоре он стал сомневаться: может быть, и это очко не в его пользу? Если разобраться, так это, пожалуй, просто грубость помешать людям, когда они сидят и беседуют.
   Он заметил, что из-за конторки на него уставился портье, и вдруг подумал, что отель, пожалуй, сквитается с ним, да еще как - на обе лопатки положит! - когда придет время платить по счету.
   Они могут взять свое, представив ему чудовищный, непомерный счет.
   А вдруг они потребуют больше, чем у него есть при себе?
   У клерка физиономия премерзкая, такому обмануть нерешительного человека - одно удовольствие.
   Тут он заметил какого-то служащего, который приложил к форменной фуражке два пальца, и машинально протянул ему шиллинг, но его уже брала досада. Нешуточный расход эти чаевые!
   Если отель и вправду представит непомерный счет, что тогда делать? Отказаться платить? Устроить скандал?
   Но где ж ему справиться со всеми этими толпами в ливреях бутылочного цвета?..
   Около семи Киппс вышел из отеля, долго гулял и наконец поужинал в дешевом ресторанчике на Юстон-роуд; потом дошел до Эджуэр-роуд, заглянул в "Метрополитен Мюзик-холл", да так и остался там сидеть, пока не начались упражнения на трапеции, - от этого зрелища он совсем пал духом и отправился в отель спать. Он дал лифтеру на чай шестипенсовик и пожелал ему спокойной ночи, но сам долго не мог уснуть и перебирал в уме историю с чаевыми, вспоминал все ужасы вчерашнего обеда в ресторане отеля, и в его ушах вновь звучал торжествующий рев дьявола, что издавна был заточен в гармоникой и наконец по его, Киппса, милости вырвался на свободу. Завтра он станет притчей во языцех для всего отеля. Нет, хватит с него. Надо смотреть правде в глаза - он разбит наголову. Конечно же, тут никто отродясь не видал такого дурака. Бр-р!..
   Когда Киппс объявил портье, что уезжает, в его голосе звучала горечь.
   - Я желаю съехать, - сказал Киппс и со страхом перевел дух. Покажите-ка, чего там в моем счете.
   - Завтрак один? - осведомился клерк.
   - А по-вашему, я что, по два завтрака съедаю?
   Отъезжая, Киппс с горящим лицом и обидой в душе лихорадочно раздавал чаевые всем встречным и поперечным, оделил и рассеянного торговца бриллиантами из Южной Африки, который ожидал в вестибюле свою супругу. Извозчику, отвезшему его на вокзал Черинг-Кросс, Киппс дал четыре шиллинга - никакой мелочи у него уже не осталось, - хотя предпочел бы удавить его. И тут же, экономии ради, отказался от услуг носильщика и ожесточенно потащил по перрону свой чемодан.
   8. КИППС ВСТУПАЕТ В СВЕТ
   Киппс покорился неумолимой судьбе и решил явиться на чай с анаграммами.
   По крайней мере он встретится с Элен на людях, так будет легче выдержать трудную минуту объяснений насчет его неожиданной прогулки в Лондон. Они не виделись со дня его злополучной поездки в Нью-Ромней. Он обручен с Элен, он должен будет жениться на ней - и чем скорее они увидятся, тем лучше. Когда он как следует поразмыслил, все его головокружительные планы - заделаться социалистом, бросить вызов всему миру и навсегда махнуть рукой на всякие визиты - рассыпались в прах. Нет, Элен ничего подобного не допустит. Что же касается анаграмм, - выше головы все равно не прыгнешь, но стараться он будет изо всех сил. Все, что произошло в Королевском Гранд-отеле, все, что произошло в Нью-Ромней, он похоронит в своей памяти и примется сызнова налаживать свое положение в обществе. Энн, Баггинс, Читтерлоу - все они в трезвом свете дня, проникавшем в поезд, увозивший его из Лондона в Фолкстон, снова стали на свое место, все они теперь не ровня ему и должны навсегда уйти из его мира. Вот только с Энн очень неловко вышло, неловко и жалко. Киппс задумался об Энн, но потом вспомнил про чай с анаграммами. Если посчастливится увидеть сегодня вечером Филина, может, удастся уговорить его, и он как-нибудь выручит, что-нибудь присоветует. И Киппс принялся думать, как бы это устроить. Речь идет, конечно, не о недостойном джентльмена обмане, а только о небольшой мистификации. Филину ведь ничего не стоит намекнуть ему, как решить одну или две анаграммы, - этого, конечно, мало, чтобы выиграть приз, но вполне достаточно, чтобы не опозориться. А если это не удастся, можно прикинуться шутником и сделать вид, будто он нарочно разыгрывает тупицу. Если быть настороже, уж как-нибудь можно вывернуться, не так, так эдак...
   Наряд, в котором Киппс явился на чаепитие с анаграммами, сочетал в себе строгость вечернего костюма с некоторой небрежностью в духе приморского курорта - не самый парадный костюм, но и не будничный. Первый упрек Элен прочно засел у него в памяти. Он надел сюртук, но смягчил его строгость панамой романтической формы с черной лентой; выбрал серые перчатки, но для смягчения - коричневые башмаки на пуговицах. Единственный мужчина, кроме него и особ духовного звания, - новый доктор, с очень хорошенькой женой, явился в полном параде. Филина не было.
   Подходя к двери миссис Биндон Боттинг, Киппс был слегка бледен, но вполне владел собой. Он переждал других, а потом и сам вошел храбро - как подобает мужчине. Дверь отворилась, и перед ним предстала... Энн!
   В глубине, за дверью с портьерой, отделявшей прихожую от комнат, скрытая огромным папоротником в искусно разрисованном вазоне, мисс Боттинг-старшая беседовала с двумя гостями; и оттуда же, из глубины, доносилось дамское щебетанье...
   И Энн и Киппс были так поражены, что даже не поздоровались, хотя расстались они в прошлый раз очень сердечно. Но сейчас у обоих нервы и без того были до крайности напряжены: оба опасались, что им не по силам окажется эта задача - чай с анаграммами.
   - Господи! - только и воскликнула Энн; однако тут же вспомнила о всевидящем оке мисс Боттинг и овладела собой. Она отчаянно побледнела, но машинально приняла шляпу Киппса, а он уже тем временем снимал перчатки.
   - Энн, - прошептал он и прибавил: - Это ж надо!
   Мисс Боттинг-старшая помнила, что Киппс из тех гостей, которых хозяйке дома следует опекать, и пошла ему навстречу, готовясь пустить в ход все свое обаяние.
   - Как мило, что вы пришли, ах, как мило, - говорила она. - Ужасно трудно зазвать в гости интересных мужчин!
   Она поволокла ошеломленного, что-то бормочущего Киппса в гостиную, и там он столкнулся с Элен - она была в какой-то незнакомой шляпке и сама показалась ему какой-то незнакомой, словно он не видел ее тысячу лет.
   К изумлению Киппса, Элен словно бы нисколько не сердилась за его поездку в Лондон. Она протянула ему свою красивую руку и ободряюще улыбнулась.
   - Все-таки не убоялись анаграмм? - сказала она.
   К ним подошла вторая мисс Боттинг, держа в руках листки с какими-то таинственными надписями.
   - Возьмите анаграмму, - сказала она, - возьмите анаграмму. - И смело приколола один листок к лацкану Киппсова сюртука.
   На листке было выведено "Ксивп", и Киппс с самого начала заподозрил, что это анаграмма - "Квипс". Кроме того, мисс Боттинг вручила ему карточку, похожую на театральную программу, с которой свисал карандашик. Киппс и оглянуться не успел, как его представили нескольким гостям, и вдруг очутился в углу, рядом с низенькой особой в огромной шляпе, причем сия леди, точно мелкими камушками, забрасывала его пустопорожними светскими фразами, - он не успевал ни ловить их, ни отвечать.
   - Ужасная жара, - говорила дама. - Просто ужасная... Все лето жара... Поразительный год... Теперь все годы поразительные... право, не знаю, что же это будет дальше. Вы согласны, мистер Киппс?
   - Оно, конечно, - ответил Киппс и подумал: "Где-то сейчас Энн? Все еще в прихожей? Энн!"
   Нечего было глазеть на нее, как баран на новые ворота, и делать вид, будто он с ней незнаком. Это неправильно. Да, но что же правильно?
   Маленькая леди в огромной шляпе швырнула новую пригоршню камушков.
   - Надеюсь, вы любите анаграммы, мистер Киппс... трудная игра... но надо же как-то объединять людей... это по крайней мере лучше, чем трик-трак. Вы согласны, мистер Киппс?
   За растворенной дверью порхнула Энн. Взгляды их встретились, и в ее глазах Киппс прочел недоумение и вопрос. Что-то сместилось в мире - и они оба запутались...
   Надо было тогда в Нью-Ромней сказать ей, что он помолвлен. Надо было все ей объяснить. Может, еще и сейчас удастся ей намекнуть.
   - Вы согласны со мной, мистер Киппс?
   - Оно, конечно, - в третий раз ответил Киппс.
   Какая-то дама с усталой улыбкой, на платье которой красовался листок с надписью "Жадобар", подплыла к собеседнице Киппса, и они о чем-то заговорили. Киппс оказался в полном одиночестве. Он огляделся по сторонам. Элен беседовала с помощником приходского священника и смеялась. Хорошо бы перемолвиться словечком с Энн, подумал Киппс и стал бочком пробираться к двери.
   - А вы что такое? - вдруг остановила его высокая, на редкость самоуверенная девица и стала разглядывать надпись на его лацкане "Ксивп".
   - Понятия не имею, что это такое, - сказала она. - А я - Сэр Нессе. Ужасное мучение эти анаграммы, правда?
   Киппс что-то промычал в ответ, и вдруг эту девицу окружила стайка шумливых подружек, они принялись отгадывать все вместе и преградили Киппсу путь к двери. Самоуверенная девица больше не обращала на Киппса внимания. Его прижали к какому-то столику, и он стал невольно прислушиваться к разговору миссис "Жадобар" с маленькой леди в огромной шляпе.
   - Она уволила обеих своих красоток, - сказала леди в огромной шляпе. И давно пора. Но эта ее новая горничная тоже не находка. Смазливенькая, правда, но для горничной это вовсе не обязательно, скорее напротив. Да и навряд ли она справится со своей работой. Слишком уж у нее удивленное лицо.
   - Кто знает, - сказала леди под названием "Жадобар", - кто знает. Моих негодниц ничем не удивишь, а вы думаете, они дело делают? Ничуть не бывало.
   Нет, он всей душой против этих людей, всей душой на стороне Энн!
   Киппс оценивающим взглядом уставился сзади на огромную шляпу отвратительная, безобразная шляпа! Она судорожно подскакивала и подавалась вперед всякий раз, как ее хозяйка словно откусывала короткую бездушную фразу, и при этом султан из перьев цапли, украшавший шляпу, тоже судорожно вздрагивал.