Уэллс Герберт Джордж. Киппс (История простой души)

   - Ну вот! - сказала мисс Уолшингем, и стекло со звоном упало во двор.
   Киппс хотел было вытащить руку, но в запястье вонзился острый край стекла. Он обернулся, виноватый и огорченный.
   - Простите великодушно, - сказал он, прочитав упрек в глазах мисс Уолшингем. - Кто его знал, что оно треснет этак. - Как будто он надеялся, что стекло треснет по-другому и гораздо удачнее.
   Одаренный мальчик глядел на Киппса и весь корчился, еле удерживаясь от смеха.
   - Вы порезались, - сказала одна из подружек и встала. У нее было милое лицо, усеянное веснушками, чувствовалось, что она доброжелательна и отзывчива, и слова ее прозвучали спокойно и бодро, как у заправской сестры милосердия.
   Киппс опустил глаза - по руке шла длинная алая полоса, молодой человек с бородкой смотрел на него круглыми испуганными глазами.
   - Да, вы порезались, - сказала мисс Уолшингем.
   И Киппс посмотрел на свою руку уже с гораздо большим интересом.
   - Он порезался, - сказала девица в летах. Она, видно, не знала, как следует в таких случаях поступать благовоспитанной особе. - Рана... э-э... - Слово "кровоточит" она была не в силах вымолвить и лишь беспомощно кивнула содержательнице меблированных комнат.
   - Это ужасно, - прибавила она; ей и хотелось поглядеть, и она не знала, прилично ли это.
   - Конечно же, он порезался, - сказала содержательница меблированных комнат, вдруг рассердившись на Киппса; а девица в летах, которая не могла снизойти до человека столь явно не аристократического происхождения, вновь принялась преспокойно резать по дереву с таким видом, словно только так сейчас и следует поступить, хотя никто, кроме нее, кажется, не был в этом уверен.
   - Вам надо перевязать руку, - сказала мисс Уолшингем.
   - Надо перевязать ему руку, - вторила ей ее веснушчатая подружка.
   - Кто ж его знал, что оно этак треснет, - простодушно повторил Киппс. Я и думать не думал...
   Он опять поглядел на руку, увидел, что кровь вот-вот капнет на пол этого святилища, и, другой рукой нащупывая носовой платок, аккуратно слизнул каплю.
   - Что вы делаете! - воскликнула мисс Уолшингем, а ее веснушчатая подружка вся сморщилась от ужаса.
   Одаренный мальчик, не в силах дольше сдерживаться, как-то визгливо захихикал, но все же Киппсу в ту минуту казалось, что поступок, вызвавший испуганное восклицание мисс Уолшингем, вполне похвальный: мужчине подобает стойко переносить боль, в особенности если он ранен при обстоятельствах, которые, что ни говори, делают ему честь.
   - Надо сделать перевязку, - сказала содержательница меблированных комнат, подняв резец. - Порез, наверно, глубокий, вон как кровь хлещет.
   - Надо перевязать руку, - сказала девица в веснушках и нерешительно остановилась перед Киппсом. - У вас есть носовой платок? - спросила она.
   - Нету, и как это я его позабыл? - ответил Киппс. - Я... Насморка-то у меня нет, вот, видать, я и не захватил...
   Он опять слизнул кровь.
   Девица с веснушками переглянулась с мисс Уолшингем. Потом обе взглянули на рану Киппса. Одаренный мальчик наконец не выдержал и отчаянно загоготал. Словно завороженная взглядом девицы с веснушками, мисс Уолшингем вынула свой носовой платок.
   - Я дважды слушала лекции по первой помощи на курсах сестер милосердия, - изрекла девица в летах, - и когда порезана вена, надо действовать по-одному, а когда артерия - по-другому... вот именно...
   - Дайте-ка вашу руку, - сказала девица в веснушках и с помощью мисс Уолшингем принялась деловито накладывать повязку. Да, они и в самом деле взялись его перевязывать. Отвернули манжеты - к счастью, он надел сегодня не очень обтрепанные - и, поддерживая его руку, обмотали ее мягким носовым платком, а концы стянули узлом. Совсем близко он видел лицо мисс Уолшингем, такое невообразимо прекрасное лицо.
   - Мы не делаем вам больно? - спросила она.
   - Ни капельки, - сказал Киппс. Да отпили они ему руку напрочь, он все равно ответил бы так же.
   - Мы ведь не очень умелые сестры милосердия, - сказала девица в веснушках.
   - Ужасно глубокий порез, - сказала мисс Уолшингем.
   - Пустяковина, - возразил Киппс, - а вам вон какое беспокойство. И окно я разбил, вот что нехорошо. Кто ж его знал.
   - Опасна не сама рана, опасно последующее заражение, - произнесла девица в летах.
   - За стекло я заплачу, вы не сомневайтесь, - важно изрек Киппс.
   - Надо затянуть как можно туже, чтобы остановить кровотечение, сказала девица с веснушками.
   - Да чепуховина это, - сказал Киппс. - Вот что окно я разбил, это нехорошо.
   - Прижми узел покрепче, душенька, - сказала девица в веснушках.
   - А? - не понял Киппс. - Я хотел сказать...
   Обе девицы были поглощены узлом, а мистер Киппс, весь пунцовый, всецело поглощен ими обеими.
   - Начинается омертвение, и тогда неизбежна ампутация, - продолжала девица в летах.
   - Ампутация, - эхом отозвалась содержательница меблированных комнат.
   - Да-с, ампутация, - сказала девица в летах и вонзила резец в свой искромсанный орнамент.
   - Ну вот, - сказала девица в веснушках. - По-моему, хорошо. Не слишком туго, вы уверены?
   - Ни капельки, - сказал Киппс.
   Он встретился взглядом с мисс Уолшингем и улыбнулся: вот видите, раны, боль - мне все нипочем.
   - Это ж просто царапина, - прибавил он.
   Тут возле них очутилась девица в летах.
   - Надо было промыть рану, милочка, - сказала она. - Я как раз говорила мисс Коллис... - Она сквозь очки уставилась на повязку. - Вы перевязали не по правилам, - заметила она неодобрительно. - Вам следовало бы прослушать курс первой помощи. Но, видно, Придется обойтись этим. Вам очень больно?
   - Ни капельки, - ответил Киппс и улыбнулся им всем, точно бывалый солдат в госпитале.
   - Ну, конечно, это очень больно, - сказала мисс Уолшингем.
   - Во всяком случае, вы очень терпеливый пациент, - сказала девица в веснушках.
   Мистер Киппс зарделся.
   - Одно нехорошо - окно я разбил, - сказал он. - Да кто ж его знал, что оно так разобьется!
   Наступило молчание.
   - Боюсь, вы сегодня уже не сможете резать, - нарушила его мисс Уолшингем.
   - Я попробую, - сказал Киппс. - Мне правда не больно, тут и толковать не о чем.
   Рукой, перевязанной платком мисс Уолшингем, Киппс героически резал по дереву. Немного погодя она подошла к нему. Впервые она смотрела на него с интересом.
   - Боюсь, сегодня дело у вас подвигается медленно, - сказала она.
   Девица в веснушках подняла глаза от своей работы и внимательно посмотрела на мисс Уолшингем.
   - А все-таки помаленьку движется, - сказал Киппс. - Мне нельзя терять время. У нашего брата свободного времени в обрез.
   В этом "у нашего брата" молодые особы почувствовали истинную скромность. Им открылось что-то новое и неожиданное в этом тихом пареньке; мисс Уолшингем рискнула похвалить его работу и спросила, думает ли он продолжать занятия в дальнейшем. Киппс сам еще толком не знал, мало ли как все обернется, но если на будущую зиму он останется в Фолкстоне, он непременно будет продолжать. В ту минуту мисс Уолшингем не пришло в голову спросить, почему его занятия искусством зависят от пребывания в Фолкстоне. Так они говорили, и беседа оборвалась не сразу, даже когда в класс вошел мистер Честер Филин. И лишь когда она наконец иссякла, Киппс понял, какую неоценимую услугу оказала ему порезанная рука...
   В ту ночь он снова и снова перебирал в уме весь разговор, смаковал одни слова, по двадцать раз мысленно возвращался к другим, сочинял фразы, которые мог бы сказать мисс Уолшингем, фразы, в которых более или менее ясно мог бы выразить, как он ею восхищается. Пожалуй, пусть бы даже его рука немножко омертвела - может быть, тогда мисс Уолшингем им заинтересуется, или уж пускай рана поскорей заживет - тогда сразу станет видно, какое у него отличное здоровье...
   Окно было разбито в конце апреля, а занятия кончались в мае. За этот короткий срок ничего существенного не произошло, зато бурно расцветали чувства. Будет несправедливо, если я позволю читателю думать, что лицо Киппса лишено приятности. Как выразилась веснушчатая подружка Элен Уолшингем, он был "интересный" юноша - теперь его нелепая прическа и красные уши почему-то уже не так бросались в глаза.
   Подружки обсудили его со всех сторон, и девица в веснушках обнаружила в нем какую-то особую задумчивость. Они нашли в нем "прирожденную деликатность", и девица в веснушках решила его опекать. Эта девятнадцатилетняя, умненькая, доброжелательная особа, движимая материнским инстинктом, опекала Киппса с куда большей охотой, нежели резала по дереву. От нее не укрылось, что Киппс влюблен в Элен Уолшингем, и эта любовь показалась ей необыкновенно романтичной и трогательной, и ведь подумайте, как интересно! Элен просто прелесть, ну можно ли не посодействовать Киппсу, который готов беззаветно предаться ей во власть!
   Она разговаривала с Киппсом, расспрашивала его и вскоре уяснила и себе и ему, как обстоит дело. Он тяготится своим положением, его не понимают. Он признался ей, что "не больно умеет приноравливаться" к покупателям, она же сразу поняла, что он "слишком щепетилен для своей профессии". Недовольство своим местом в жизни, мучительное ощущение, что образование от него ускользает, боль, которая уже стала привычной и немного притупилась, - теперь он вновь ощутил все это с прежней остротой, но уже без прежней безнадежности. Теперь все это стало отчасти даже приятно: ведь ему сочувствуют.
   Однажды за обедом Каршот и Баггинс затеяли разговор про "этих самых писателей": Диккенс - да он наклеивал этикетки на банки с ваксой, а Теккерей - тот картины рисовал, и никто не желал покупать его "мазню", а Сэмюэл Джонсон пришел в Лондон без сапог, "из гордости" выбросил свою единственную пару.
   - Тут главное - удача, - сказал Баггинс. - Вытащил счастливый билет вот ты и на коне!
   - И ведь не жизнь - малина, - сказала мисс Мергл. - Попишут час-другой в день - и гуляй себе. Ни дать ни взять аристократы.
   - Не такое уж это легкое дело, как вам кажется, - сказал Каршот, наклоняясь за очередным куском.
   - Хорошо бы с ними сменяться, - сказал Баггинс. - Вот бы поглядеть, как какой-нибудь писака станет сортировать с Джимми.
   - Небось, они все списывают друг у дружки без зазрения совести, сказала мисс Мергл.
   - А хоть бы и так, - громко чавкая, сказал Каршот. - Переписать-то все своей рукой тоже не шутка.
   Они продолжали рассуждать о жизни писателей - какая она легкая да почетная, и все тебя уважают.
   - Всюду их портреты да фотографии... Только наденет новый костюм, и уже: щелк! Прямо как коронованные особы, - сказала мисс Мергл.
   Все эти разговоры воспламенили воображение Киппса. Вот мост через пропасть. Люди из самых низов, а вступили на это чудесное поприще - и возвысились в обществе до степеней, к которым стремится каждый истый англичанин; достигнув этих высот, можно давать чаевые лакею, презирать портного и даже общаться с полководцами.
   "Вот это жизнь! Ни дать ни взять аристократы". Весь день этот разговор не шел у Киппса из головы, он стал грезить наяву. А вдруг он возьмет да и напишет книгу под вымышленным именем, и она наделает шуму, а он пока что будет все равно продавать мануфактуру... Нет, это невозможно. Ну, а вдруг все-таки?.. Прекрасная мечта, он никак не мог с ней расстаться.
   И в следующий же раз на уроке резьбы он не скрыл, признался, что хотел бы стать сочинителем, "только ведь не каждому такая удача".
   С этих пор Киппс время от времени испытывал приятное ощущение человека, на которого смотрят с интересом. Он молчаливый, никому не ведомый Диккенс или на крайний случай что-то в этом роде; все окружающие так и думают. В нем что-то есть, но только жестокая судьба не дала ему расцвести. И вот это-то таинственное нечто помогло перекинуть мост через пропасть, отделявшую его от мисс Уолшингем. Он, конечно, неудачник, серый и необразованный, но в нем что-то есть. И, быть может, если ему помочь?.. Обе девушки, в особенности обладательница веснушек, старались подбодрить его, может, он еще сделает героическое усилие и не даст пропасть втуне своим талантам (а что талант есть, эти добрые души не сомневались). Они были еще очень молоды и верили, что для милых и премилых молодых людей, особенно под женским влиянием, нет ничего невозможного.
   Как я уже сказал, дирижировала всем этим девица в веснушках, но божеством была мисс Уолшингем. Иной раз, когда она глядела на Киппса, в ее глазах загорался огонек собственницы. Сомнений нет - он принадлежит ей безраздельно.
   С ней самой Киппс почти не разговаривал. Все те смелые речи, которые он постоянно сочинял для нее, либо оставались невысказанными, либо в измененном виде обращались к девице с веснушками. А она однажды поразила его до глубины души. Глядя в другой конец класса, где ее подружка доставала с полки какой-то слепок, она сказала ему:
   - По-моему, в иные минуты Элен Уолшингем красивее всех красавиц на свете. Смотрите, до чего она сейчас хороша!
   Киппс задохнулся и не мог перевести дух, а она смотрела на него, точно подающий надежды молодой хирург на больного, оперируемого без наркоза.
   - Да, верно, - сказал наконец Киппс и поднял на нее глаза, в которых можно было прочесть все его чувства.
   Его молчаливое признание заставило девушку с веснушками покраснеть, и сам он тоже весь залился краской.
   - Я с вами согласен, - хрипло прибавил он, кашлянул, задумался было, потом продолжал священнодействовать - резать по дереву.
   - Ты прелесть, - ни с того ни с сего сказала девица с веснушками, когда они с мисс Уолшингем возвращались в этот день домой. - Он тебя просто обожает.
   - Но, дорогая, чем же я виновата? - спросила Элен.
   - Так в этом же вся соль, - сказала девица в веснушках. - Чем же ты виновата?
   А потом - Киппс оглянуться не успел - настал последний день занятий, день, который должен был оборвать их знакомство. Киппс совсем забыл о времени, и роковая дата застала его врасплох. Только-только он начал делать успехи и вырезать лепестки покрасивее - и вдруг все кончилось.
   Но лишь возвратясь в магазин, он по-настоящему понял, что это и в самом деле конец, конец окончательный и бесповоротный.
   В сущности, это началось на последнем уроке, когда о конце заговорила девица в веснушках. Она спросила, что станет делать Киппс, когда курсы закроются на каникулы. И высказала надежду, что он, как и собирался, займется самообразованием. Она честно и прямо сказала, что его долг перед самим собой - развить свой талант. Да, непременно, сказал Киппс, но на пути встает немало препятствий. У него нет книг. Она объяснила ему, как записаться в городскую библиотеку. Чтобы получить библиотечную карточку, нужно подать заявление и чтоб за вас поручился какой-нибудь состоятельный человек, сказала она, ваш мистер Шелфорд, конечно же, не откажется подписать... И Киппс поддакнул, хотя прекрасно понимал, что обращаться к мистеру Шелфорду с подобной просьбой нечего и думать. Потом она сказала, что уезжает на лето в Северный Уэллс, - это ничуть не огорчило Киппса. Он, в свою очередь, сообщил, что после каникул непременно хочет продолжать заниматься резанием по дереву и прибавил: "...если только...".
   Она проявила величайшую, на ее взгляд, деликатность - не стала спрашивать, что скрывается за этим "...если только...".
   Потом он некоторое время молча работал резцом, то и дело поглядывая на мисс Уолшингем.
   А потом поднялась суматоха с упаковкой, начали прощаться - мисс Коллис и девица в летах жали руки всем подряд, и вдруг Киппс очутился на площадке лестницы и с ним - обе его приятельницы. Кажется, только тут он понял, что это кончился самый последний урок. Все трое молчали, - и неожиданно девица в веснушках ушла обратно в класс, и Киппс впервые за все время остался наедине с мисс Уолшингем. У него тотчас захватило дух. Она поглядела на него в упор то ли сочувственно, то ли с любопытством и протянула руку.
   - Ну что ж, до свидания, мистер Киппс, - сказала она.
   Он держал эту беленькую ручку в своей и никак не мог выпустить.
   - Я бы все-все сделал... - он хотел прибавить "ради вас", да смелости не хватило. И он не договорил, только пожал ей руку и прибавил:
   - До свидания.
   Помолчали.
   - Желаю вам приятно отдыхать, - сказала Элен.
   - Я на тот год опять стану ходить сюда на курсы, уж это точно, расхрабрившись, выпалил Киппс и шагнул к лестнице.
   - Надеюсь, - сказала мисс Уолшингем.
   Он быстро обернулся.
   - Правда?
   - Надеюсь, все мои ученики вернутся.
   - Я-то вернусь... уж будьте в надежде, - сказал Киппс. - Уж не сомневайтесь, - произнес он насколько мог значительнее.
   С минуту они молча смотрели друг на друга.
   - До свидания, - повторила она.
   Киппс приподнял шляпу.
   И мисс Уолшингем пошла в класс.
   - Ну? - кинулась к ней веснушчатая подружка.
   - Ничего, - ответила Элен. - Пока - ничего.
   И она стала деловито собирать разбросанные по столу инструменты. Девица в веснушках вышла на лестницу и немного постояла там. А возвратясь, поглядела на подругу строгими глазами. Ведь случилось нечто важное, очень важное. Все это, конечно, ни на что не похоже, нелепо, и все же вот оно, самое, самое главное для всякой девушки - любовь, поклонение, все то, ради чего существует женщина. Да, пожалуй, все-таки Элен приняла это слишком холодно и спокойно.
   4. ЧИТТЕРЛОУ
   В следующий четверг, в час, когда обычно начинались занятия на курсах, Киппсом овладело глубочайшее уныние. Облокотясь на груду юмористических листков, подперев ладонями подбородок, сидел он в читальне и смотрел на часы - сегодня ему было не до смеха. Человечек в очках, которому не терпелось перехватить у него номер журнала "Забавы", бросал на него яростные взгляды, но Киппс ничего не замечал. Здесь, в этом самом зале, он сидел, бывало, вечер за вечером, дожидаясь часа, когда можно будет идти к Ней - и раз от разу все праздничней становилось у него на душе. И наконец наступал счастливый час! Вот и сегодня этот час наступил, а идти некуда, занятий не будет до самого октября. А для него, может, и вовсе никогда не будет.
   Может, и вовсе не будет этих занятий, ибо Киппс стал рассеянным, а рассеянность ведет к ошибкам, и на днях несколько ярлыков в витрине хлопчатобумажных тканей оказались приколотыми вверх ногами. Шелфорд это заметил, взбеленился и теперь придирается как только может...
   Киппс глубоко вздохнул, отодвинул юмористические листки - за них тотчас ухватился человечек в очках - и принялся разглядывать развешанные на стенах старинные гравюры с видами Фолкстона. Но и это не принесло ему утешения. Он побродил по коридорам, порылся в каталоге. Здорово придумано! Однако и каталога хватило ненадолго. Вокруг сновали люди, смеялись, и от этого ему становилось еще тяжелее. Киппс вышел на улицу, и на него, точно в насмешку, обрушилась развеселая песенка шарманщика. Нет, надо идти к морю. Может, хоть там он останется наедине с собой. Может, море шумит и бушует - под стать его настроению. И там по крайней мере темно.
   "Будь у меня пенни, вот, ей-богу, пошел бы да и кинулся с мола... А она обо мне и не вспомнит..."
   И он опять задумался.
   - Пенни! Не пенни, а два, - буркнул он немного погодя.
   Медленно, с таким похоронным видом, будто шел за своим собственным гробом, шагал он по Дувр-стрит, равнодушный ко всему на свете. Ни на что не обращая внимания, стал переходить улицу, и тут, в странном обличье и громко возвестив о себе, на него натолкнулась сама Судьба; кто-то оглушительно крикнул над самым ухом, и Киппса сильно ударило в спину. Шляпа съехала на глаза, на плечи навалилось что-то очень тяжелое, и что-то больно наподдало под коленку.
   Мгновение - и Киппс оказался на четвереньках в куче грязи, которую Судьба вкупе с фолкстонским муниципалитетом бог весть из каких высших соображений приготовила в этом месте будто нарочно для него.
   Он помедлил немного, ожидая продолжения, уверенный в душе, что у него не осталось ни единой целой косточки. Наконец сообразил, что продолжения, видно, не будет, поднялся, опираясь на чью-то крепкую руку, и столкнулся нос к носу с каким-то смуглым человеком, который испуганно всматривался в него, другой рукой придерживая велосипед.
   - Здорово разбились, приятель? - спросил этот человек, тяжело дыша.
   - Так это вы меня сшибли? - сказал Киппс.
   - Это все руль, будь он неладен, - ответил человек с таким видом, точно пострадали они оба. - Жутко зловредный. Уж очень он низко посажен, забудешь об этом на повороте - и хлоп, нате вам! Вечно во что-нибудь врежешься.
   - Ловко вы меня двинули... - сказал Киппс, оглядывая себя.
   - Я ведь с горы, - объяснил велосипедист. - Дрянная штука - эти наши фолкстонские пригорки. Конечно, я тоже хорош - повернул крутовато.
   - Это уж точно, - сказал Киппс.
   - Я тормозил изо всей мочи, - сказал велосипедист. - Да толку чуть.
   Он оглянулся и вдруг сделал странное порывистое движение, словно хотел вскочить на велосипед. Но тут же круто повернулся к Киппсу, который, наклонясь, разглядывал свои брюки.
   - Штанина вся разодрана, - сказал Киппс, - и нога, небось, в кровь. Все ж таки надо полегче...
   Незнакомец стремительно наклонился и тоже стал изучать ногу Киппса.
   - Ух ты! И верно! - Он дружески положил Киппсу руку на плечо. - Вот что я вам скажу: идемте-ка в мою берлогу и зачиним эту штуку. Я... Ну, конечно, я виноват, так вот... - Он вдруг перешел на заговорщицкий шепот: - Смотрите-ка, фараон сюда топает. Ни слова ему, что я вас сшиб. У меня, понимаете, фонарика нет. Достанется мне на орехи.
   В самом деле, к ним шагал полицейский. Незнакомец не зря взывал к великодушию Киппса. Жертва, не раздумывая, приняла сторону своего обидчика. Блюститель закона был уже совсем близко, и Киппс поспешно встал и постарался сделать вид, будто ничего худого не произошло.
   - Ладно, - сказал он. - Пошли!
   - Вот и хорошо, - быстро отозвался незнакомец и зашагал вперед, но тут же, видно, чтоб окончательно провести полицейского, бросил через плечо: Я так рад, что повстречался с вами, дружище!
   - Тут совсем близко, каких-нибудь сто шагов, - сказал он, когда они миновали полицейского, - я живу за углом.
   - Ясно, - отвечал Киппс, прихрамывая рядом. - Я не желаю, чтоб из-за меня человек попал в беду. Мало ли какая нечаянность стрясется. А все-таки надо полегче.
   - Да-да! Это вы в точку. Мало ли какая нечаянность стрясется - этого не миновать. Особенно когда на велосипеде катит ваш покорный слуга. - Он рассмеялся. - Не вы первый, не вы последний. Но, по-моему, вам не так уж сильно досталось. Я ведь не мчался во весь опор. Просто вы меня не заметили. А я тормозил изо всей мочи. Само собой, вам показалось, я налетел с разгону. Я вовсю старался смягчить удар. Ногу вам, наверно, задело педалью. Но с полицейским - это вы молодчина. Высший класс! Скажи вы ему, что я на вас наехал, - и взял бы он с меня сорок монет штрафа! Сорок шиллингов! Поди растолкуй им, что нынче для моей милости время деньги.
   Да и подними вы шум, я бы вас не осудил. Когда тебя так стукнет, всякий обозлится. Так что я обязан вам предложить хотя бы иголку с ниткой. И платяную щетку. Другой на вашем месте поднял бы крик, а вы молодчина.
   Во весь опор! Да если б я мчался во весь опор, от вас бы мокрое место осталось!
   Но, знаете, на вас стоило поглядеть, когда я сказал вам про фараона. В ту минуту, по совести сказать, у меня мало было надежды, что вы меня не выдадите. А вы - хлоп! Сразу же нашлись. Вот что значит самообладание у человека! Мигом сообразили, как себя вести. Нет, не всякий на вашем месте так бы поступил, это я вам верно говорю. Нет-нет, в этой истории с фараоном вы держались как настоящий джентльмен.
   Киппс уже не чувствовал боли. Он прихрамывал чуть позади велосипедиста и, слушая все эти славословия, смущенно хмыкал, пытался понять странного малого, осыпающего его похвалами. При свете уличных фонарей Киппс понемногу разглядел спутника: брюшко и очень полные, вдвое толще киппсовых ноги колесом, с могучими икрами. Он в бриджах, в велосипедном картузике, лихо надетом набекрень, из-под картузика небрежно свисают прямые темно-рыжие пряди, а при ином повороте головы виден крупный нос. Толстые щеки, массивный, гладко выбритый подбородок, усов тоже нет. Осанка свободная, уверенная, и движется он по узкой пустынной улочке так, словно он здесь полновластный хозяин; подле каждого уличного фонаря из-под ног его вставала, росла, завладевая всем тротуаром, и исчезала большая тень, повторяя все его размашистые, уверенные жесты. В этом мерцающем свете Киппс разглядел, что они движутся по Фенчерч-стрит; потом они завернули за угол, проскользнули в темный двор и остановились у дверей на редкость убогого, ветхого домишки; с боков его зажали, точно полицейские пьяного, два дома побольше.
   Незнакомец осторожно прислонил велосипед к окну, достал ключ и с силой дунул в него.
   - Замок с норовом, - сказал он и довольно долго мудрил над ним. Наконец что-то загремело, защелкало, и дверь отворилась.
   - Обождите минутку, - сказал хозяин дома, - я зажгу лампу. Еще есть ли в ней керосин... - И он растворился во тьме коридора. - Слава тебе, господи, спички нашлись, - услышал Киппс; розовая вспышка света озарила коридор и самого велосипедиста, нырнувшего в следующую комнату. Все было так интересно, что на время Киппс совсем забыл о своих ушибах.
   Еще минута - и его ослепила керосиновая лампа под розовым абажуром.
   - Входите, - пригласил рыжий, - а я втащу велосипед.
   И Киппс остался один. При свете лампы он смутно различал убогую обстановку комнаты: круглый стол, покрытый изодранной красной скатертью, в кругах от стаканов; на столе лампа - все это отражается в испещренном черными точками зеркале над камином; газовый рожок, видимо, испорченный; потухший камин; за зеркало заткнуты пыльные открытки и какие-то бумаги, пыльная пухлая подставка с бумагами на каминной полке, тут же торчат несколько кабинетных фотографий; на письменном столе в беспорядке разбросаны листы бумаги, усыпанные пеплом, и стоит сифон содовой воды... Но вот снова появился велосипедист, и Киппс впервые увидел все его гладко выбритое, живое лицо и яркие светло-карие глаза. Он был, пожалуй, лет на десять старше Киппса, но отсутствие бороды делало его моложавым, едва ли не ровесником Киппса.