Уэллс Герберт Джордж. Киппс (История простой души)

   - Это чего?
   - Филиалы, - сказал Киппс.
   Энн смотрела на него, не понимая.
   - Это такая штука, они устраивают книжные лавки по всей Англии, толковал Киппс. - Я тебе раньше не говорил, а только я уж стал было про это разузнавать. А потом бросил. Это еще когда мы с тобой не погорели. Дай, думаю, открою книжную лавку, так просто, для забавы, а потом решил: нет, все это глупость одна. И не пристало мне по моему положению. - Он залился краской. - Была у меня такая думка, Энн. Да только в те поры это не годилось, - прибавил он.
   Нелегкая это была для супругов задача - что-либо растолковать друг другу. Но из путаницы отрывочных объяснений и вопросов стала понемногу вырисовываться маленькая веселенькая книжная лавка, где им хорошо и спокойно.
   - Я подумал про это один раз, когда был в Фолкстоне. Проходил мимо книжной лавки. Гляжу, парень убирает витрину и посвистывает, знать, на сердце у него легко. Я и подумал: хорошо бы завести такую лавочку, просто для удовольствия. А нет покупателей - сиди себе и почитывай. Поняла? Что, разве плохо?
   Положив локти на стол и подперев щеки кулаками, они раздумчиво глядели друг на друга.
   - А может, мы еще посчастливей будем, чем с большими-то деньгами, сказал наконец Киппс.
   - Уж больно нам было непривычно... - Энн не договорила.
   - Будто рыба без воды, - сказал Киппс. - И теперь не надо тебе отдавать тот визит, - сказал он, переводя разговор в новое русло. - Так что оно и к лучшему.
   - Господи! - воскликнула Энн. - И впрямь не надо!
   - По теперешним нашим делам, если и пойдешь, так, пожалуй, не примут.
   Лицо Энн просияло еще больше.
   - И никто не будет приходить к нам и оставлять разные эти карточки. Ничего этого больше не будет, Арти!
   - Нам теперь ни к чему задирать нос, - сказал Киппс, - с этим кончено. Мы теперь такие, как есть, Энн, простые люди, и нет у нас никакого положения, чтоб лезть из кожи вон. И прислугу не надо держать, коли неохота. И наряжаться лучше других не надо. Только одно и досадно, что нас ограбили, а то вот провалиться на этом месте, не жалко б мне было этих денег. Я думаю, - он заулыбался, наслаждаясь остроумным парадоксом, - я и впрямь так думаю: в конце концов мы на этом только выиграем.
   Примечательное объявление, от которого Киппс так воспламенился и вспомнил былую мечту о книжной лавке, и в самом деле выглядело очень заманчиво. Предполагалось создать еще одно отделеньице в разветвленной заокеанского происхождения системе продажи книг, которая должна была "перетряхнуть" наши устаревшие европейские приемы книготорговли и сулила быстроту оборота, простоту и успех, что вызывало у мистера Бина глубочайшее недоверие. Снова увлекшись этой идеей, Киппс отыскал их проспект - вполне убедительный, с яркими рисунками (на взгляд мистера Бина, чересчур хорошо отпечатанный для почтенной фирмы). Мистер Бин ни за что не разрешил бы Киппсу губить капитал, пустив его на покупку акций будущей компании, которая решила торговать книгами на новый лад, но он не мог запретить Киппсу вступить в число книгопродавцов. И когда стало ясно, что новой эпохи в книготорговле они не откроют и акционерное общество "Объединенные книгопродавцы" увяло, съежилось, рассыпалось в пыль и исчезло с лица земли, а его основатели тут же принялись осуществлять очередной гениальный замысел, Киппс, целый и невредимый, все так же преуспевал в новой для него и увлекательной роли независимого книгопродавца.
   Если не считать того, что они провалились, у "Объединенных книгопродавцов" были все качества, необходимые для успеха. Беда, вероятно, в том и заключалась, что налицо были не одно-два качества, а все сразу. Компания предполагала закупать товар оптом для всех компаньонов и участников обменного фонда, имея подробный перечень всех книг и обменный пункт; у них был разработан единый тип витрины, которая должна была поведать обо всем этом и привлечь понимающего прохожего. Если б не то, что во главе компании стояли бойкие молодые люди из породы сверхчеловеков, которые, как и все гении, не умели считать, "Объединенные книгопродавцы", повторяю, вполне могли оправдать доверие и надежды. Киппс несколько раз ездил в Лондон, агент компании побывал в Хайте, раза три вполне своевременно вмешался мистер Бин, и вот вслед за объявлением на Главной улице очень быстро из-за лесов появилась новая витрина. "Объединенные книгопродавцы" - гласила вывеска, и выведено это было оригинальными художественными буквами, которые, конечно же, привлекут завсегдатая книжных лавок, так же как умудренного жизнью пациента за сорок привлечет простая, без затей; табличка "Доктор по внутренним болезням". А дальше стояло: "Артур Киппс".
   По-моему, никогда еще Киппс не был так по-настоящему счастлив, как в эти недели, когда готовился открыть свою книжную лавку. Сильней радоваться он мог бы разве что галантерейному магазину.
   Разумеется, на земле, да, пожалуй, и на небесах нет счастья большего, чем возможность открыть галантерейный магазинчик. Представьте, например, полный ящик тесьмы всех видов (безупречно свернутой и надежно скрепленной, чтоб не разматывалась) или, опять же, ряды аккуратных солидных пакетов, и в каждом - один какой-нибудь сорт крючков и проушин. А белые и черные катушки, а мотки цветного шелка, а маленькие, поменьше и совсем крошечные отделеньица с тоненькими пакетиками в ящике для иголок! Несчастные принцы и бедняги аристократы, которым бог весть почему не положено заниматься розничной торговлей, вкушают лишь жалкое подобие этой услады, когда любуются своими коллекциями марок или бабочек. Я, разумеется, говорю о тех, у кого есть к этому склонность; существуют на свете и такие олухи, у которых не екнет сердце при виде катушек мерсеризованных ниток или бесчисленных картонок с наборами булавок. Я же пишу для людей понимающих, пишу и сам поражаюсь, как это Киппс устоял против галантерейной лавочки. И, однако, он устоял. Но даже и книжную лавку открыть в тысячу раз интереснее, чем строить собственный дом по особому проекту, не ограничивая себя ни пространством, ни временем, да и вообще для человека с положением и солидным доходом нет занятия интереснее и увлекательнее. На том я и стою.
   Итак, представьте себе Киппса, когда он собирается "поглядеть, как там поживает лавочка" - лавочка, которая не только не пробьет брешь в его доходах, но, напротив, увеличит их. Киппс шагает не слишком быстро, а завидев ее, замедляет шаг и склоняет голову набок. Он переходит на другую сторону улицы, чтобы лучше рассмотреть вывеску, на которой едва заметными белыми штрихами уже намечено его имя; останавливается посреди мостовой и разглядывает какие-то неуловимые подробности, на радость будущему соседу-антиквару, и, наконец, входит внутрь... Как славно пахнет краской и свежей сосновой стружкой! Лавка уже остеклена, и плотник прилаживает передвижные полки в боковых витринах. Маляр красит всевозможные приспособления (наверху полки, внизу ящики), в которых разместится большая часть товара, а прилавок - прилавок и конторка уже готовы. Киппс заходит за конторку - уже скоро она станет капитанским мостиком всей лавки, смахивает опилки и выдвигает восхитительный денежный ящик; вот отделение для золота, вот для серебра, вот - для меди, банкноты запираются в самый нижний ящичек. Потом, облокотясь на конторку, подперев кулаком подбородок, Киппс мысленно расставляет по полкам воображаемый товар; книг столько, что за целый век не перечитаешь. Человек, который не поленится вымыть руки и ухитрится прочесть книгу с неразрезанными страницами, каждый день может отыскать среди этого изобилия истинное сокровище. Под прилавком справа притаилась бумага и веревка, готовые выскочить и обвиться вокруг проданного товара; на столе слева - художественные издания по искусству кто его разберет, что это значит. Киппс раскладывает все по местам, предлагает товар воображаемому покупателю, получает незримые семь шиллингов и шесть пенсов, заворачивает покупку и с поклоном провожает покупателя. И только диву дается, как это он когда-то мог думать, что магазин - место безрадостное.
   Когда ты сам хозяин, решает он, поразмыслив над столь трудной задачей, - это совсем другой коленкор.
   И в самом деле другой коленкор...
   Или вот перед вами еще картинка: Киппс с видом молодого жреца раскрывает свои новенькие, с девственно белыми страницами конторские книги и смотрит, смотрит в них, и глаз не может оторвать от несравненного штампа "Причитается Артуру Киппсу (кричащими буквами), "Объединенные книгопродавцы" (весьма скромным шрифтом). И вот перед вами Энн - она сидит у лампы, отбрасывающей яркое пятно света, и шьет забавные крохотные одевашки для неведомого пришельца, а напротив нее, по другую сторону лампы, расположился Киппс. Перед ним лежат печатный бланк, влажная подушечка, пропитанная густыми, жирными зеленовато-фиолетовыми чернилами, в которых уже вымазаны его пальцы, в руке перо с загнутым кончиком на случай, если пациенту, находящемуся у него в руках, понадобится немедленная хирургическая помощь, и сам пациент - резиновая печать. Время от времени Киппс с величайшим тщанием прикладывает печать к бумаге, и на ней появляется прекрасный зелено-фиолетовый овал, в котором заключены зелено-фиолетовые слова: "Оплачено, Артур Киппс, "Объединенные книгопродавцы" - и дата.
   А потом его внимание переносится на ящик с желтыми круглыми ярлычками, гласящими: "Эта книга куплена в лавке "Объединенных книгопродавцов". Он старательно проводит языком по одному ярлычку, наклеивает его на бумагу и тут же с важностью отдирает.
   - Получается, Энн, - говорит он, глядя на нее сияющими глазами.
   Ибо "Объединенные книгопродавцы" среди прочих блистательных и вдохновляющих затей придумали еще одно новшество: книги, купленные у них, они до истечения определенного срока принимали обратно как часть платы за новые. Когда компания прогорела, у множества людей остались на руках эти невыкупленные заклады.
   Среди всей этой суеты, увлечения, походов в лавку и обратно, пока они не переехали на Главную улицу, в жизни четы Киппсов наступило величайшее событие: однажды под утро у Энн родилось дитя...
   Киппс мужал на глазах. Робкая наивная душа, которая еще так недавно поражена была открытием, что у человека есть внутренности, и пришла в смятение при виде обнаженных бальным платьем женских плеч, простак, который мучился, не зная, куда девать свой шапокляк, и отчаянно боялся чая с анаграммами, - он наконец-то столкнулся с задачами поважнее. Он столкнулся с самым главным в жизни - с рождением человека. Он изведал часы, когда весь обращаешься в слух, - часы бессильного страха в ночи и на рассвете, а потом ему в руки вложили величайшее в мире чудо: слабенькое вопящее существо, невероятно волнующе мягкое и жалкое, с такими крошечными трогательными ручонками, что сердце Киппса сжалось от одного взгляда на них. Киппс держал это существо в руках и осторожно, точно боясь сделать больно, коснулся губами его щеки.
   И это чудо - его сын!
   И в облике Энн он увидел что-то незнакомое и вместе такое родное, как никогда прежде. На висках и на верхней губе капельки пота, а лицо раскрасневшееся, не бледное, как он со страхом себе представлял. Лицо человека, что прошел через тяжкое, но и вдохновляющее испытание. Киппс наклонился и поцеловал ее, он ничего не сказал: у него не было слов. Ей еще нельзя было много разговаривать, но она погладила его по руке и уж одно-то непременно хотела ему сказать.
   - В нем больше девяти фунтов, Арти, - прошептала она. - А малыш Бесси... он весил только восемь.
   Ей казалось, что этот лишний фунт, которым Киппс может гордиться перед Сидом, равносилен Nunc dimittis [ныне отпущаеши... - сбылось величайшее желание (лат.)]. Она еще с минуту глядела на него, потом в блаженном изнеможении закрыла глаза, и сиделка с материнской бесцеремонностью выпроводила Киппса из комнаты.
   Киппс был слишком поглощен собственными делами, чтобы беспокоиться о дальнейших подвигах Читтерлоу. Тот ведь получил свои две тысячи; в общем, Киппс был даже рад, что они достались Читтерлоу, а не молодому Уолшингему, но и только. Что же до малопонятных успехов, которых он достиг и о которых сообщал в своих по большей части неразборчивых и всегда невразумительных открытках, - они были для Киппса точно голоса прохожих, которые доносятся до тебя на улице, когда ты спешишь по своим неотложным делам. Киппс откладывал эти открытки в сторону, они попадали в книги, застревали меж страниц, и он их продавал вместе со своим товаром, и покупатели потом находили их и сильно недоумевали.
   Но вот однажды утром, когда наш книгопродавец еще до завтрака вытирал в лавке пыль, Читтерлоу вернулся и вдруг встал на пороге лавки.
   Это была полнейшая неожиданность. Читтерлоу явился во фраке, причем во фраке невероятно измятом, каким этот наряд обычно становится уже под утро; на взъерошенных рыжих волосах торчал крохотный цилиндр, нелепо надвинутый на лоб. Читтерлоу распахнул дверь - высокий, широкоплечий, с огромной белой перчаткой в руке, словно хотел показать, как здорово может лопнуть перчатка по шву, - и застыл на пороге, глядя на Киппса блестящими глазами, но тотчас принялся выделывать бровями и губами такое, на что способен лишь опытный актер, и все его существо излучало волнение - что и говорить, поразительное зрелище!
   Звонок на двери звякнул и смолк. Долгую-долгую секунду стояла недоуменная тишина. Киппс был поражен до онемения; умей он изумляться в десять раз сильней, он изумился бы в десять раз сильней.
   - Да ведь это Читтерлоу! - вымолвил он наконец, не выпуская из рук пыльной тряпки.
   Но он все еще думал, что ему мерещится.
   - Ш-ш! - произнес удивительный гость, не меняя своей картинной позы, и, взмахнув сверкающей лопнувшей перчаткой, прибавил:
   - Хлоп!
   Больше он не мог вымолвить ни слова. Потрясающая речь, которую он заготовил, вылетела у него из головы. Киппс следил за изменениями его лица, смутно ощущая справедливость учений Низбета и Ламброзо о гениях.
   И вдруг лицо Читтерлоу передернулось, театрально неестественное выражение слетело с него, точно маска, и он расплакался. Он невнятно пробормотал что-то вроде "Дружище Киппс! Дорогой дружище! О, Киппс, дружище!" - и из горла его вырвался странный звук - не то рыдание, не то смешок. После этого он вновь обрел свою обычную осанку и стал почти прежним Читтерлоу.
   - Моя пьеса, у-у-у - рыдал он, вцепившись в руку друга. - Моя пьеса, Киппс! (Рыдание). Вы уже знаете?
   - А что с ней? - воскликнул Киппс, и сердце у него сжалось. - Неужто...
   - Нет! - рыдал Читтерлоу. - Нет. Успех! Дорогой мои! Дорогой мой друг! О-о... огромный успех!
   Он отвернулся и утер слезы тыльной стороной ладони. Шагнул раз-другой по лавке и вернулся к Киппсу. Сел на один из художественных стульев неизменную принадлежность всех лавок "Объединенных книгопродавцов" - и вытащил из кармана крохотный дамский, сплошь в кружевах платочек.
   - Моя пьеса, - рыдал он и все прикладывал платочек то к одному, то к другому глазу.
   Он безуспешно старался взять себя в руки и вдруг ненадолго превратился в маленькое жалкое существо. Его огромный нос высунулся из кружев.
   - Я потрясен, - сказал он в платок и так и замер, нелепый, непонятный.
   Потом снова сделал доблестную попытку вытереть глаза.
   - Я должен был вам сказать, - произнес он, глотая слезы. - Сейчас возьму себя в руки, - прибавил он. - Спокойствие! - И затих на своем стуле...
   Киппс глядел во все глаза, от души жалея жертву такого успеха. Вдруг он услышал шаги и кинулся к двери, ведущей в комнаты.
   - Минутку, - сказал он. - Погоди, Энн, не входи в лавку. Тут Читтерлоу. Он что-то не в себе. Но он сейчас отдышится. Это он с радости. Понимаешь, - упавшим голосом договорил Киппс, будто сообщал о покойнике, - у пьесы-то успех.
   И он втолкнул Энн обратно в комнату, чтобы она не дай бог не увидела, как плачет еще один мужчина...
   Скоро Читтерлоу немного пришел в себя, но некоторое время еще оставался пугающе тихим и кротким.
   - Я должен был приехать и сказать вам, - объяснил он. - Я должен был хоть кого-нибудь удивить. Мюриель... конечно... лучше всего бы ее. Но она в Димчерче. - Он громко высморкался и тотчас обратился в самого обыкновенного словоохотливого оптимиста.
   - Вот, небось, обрадуется! - заметил Киппс.
   - Она еще ничего не знает, дружище. Она в Димчерче... с приятельницей. Она бывала прежде на других моих премьерах... Предпочитает теперь держаться подальше... Я сейчас еду к ней. Я всю ночь не ложился... разговаривал с ребятами и все такое. Я малость ошалел, самую малость. Но все потрясены! Все до единого!
   Он уставился в пол и продолжал ровным голосом, без всякого выражения:
   - Вначале публика малость посмеялась... но это еще не настоящий смех... а вот во втором акте... знаете, когда этому парню за шиворот заполз жук. Малыш Чисхолм провел эту сцену лучше некуда. И тогда уж публика пошла хохотать - дальше некуда! - Голос его ожил, стал громче. - Какой поднялся хохот! Я и сам хохотал! И не успели еще они остыть, мы им быстренько третий акт. Всех захватило. Я в жизни не видал, чтобы премьера шла так бурно. Смех, смех, смех, смех, СМЕХ (он говорил все громче, под конец он уже почти кричал). Они смеялись над каждой репликой, над каждым жестом. Они смеялись уже и над тем, чем мы вовсе не собирались смешить... даже и не думали. Хлоп! Хлоп! Занавес. Сногсшибательный успех!.. Я вышел на сцену... но я и слова не сказал. Чисхолм что-то отбарабанил. А крики! Мы шли по сцене, и на нас будто обрушилась Ниагара. Такое было чувство, будто я никогда прежде не видал настоящей публики...
   - А потом ребята... - от волнения голос его сорвался. - Дорогие мои ребятки, - пробормотал он.
   И рекой полились слова, и с каждой минутой росла самоуверенность. Еще немного - и он стал прежним Читтерлоу. Он был до крайности возбужден. Казалось, он просто не может усидеть на месте. Как только Киппс перестал опасаться, что он опять заплачет, они прошли в столовую. Читтерлоу отечески поздоровался с миссис Киппс, сел, но тотчас вскочил. Подошел к колыбели, стоявшей в углу, рассеянно взглянул на Киппса-младшего и сказал, что он рад, если не из-за чего другого, то хотя бы из-за малыша. И тотчас снова заговорил о своем... Шумно выпил чашку кофе и принялся шагать по комнате, ни на миг не умолкая, а они посреди этого бурного словоизвержения пытались позавтракать. Только малыш спал как ни в чем не бывало.
   - Вы не возражаете, что я не сижу, миссис Киппс?.. Меня никто бы сейчас не заставил сесть, разве только вы. О вас я думаю больше, чем о ком бы то ни было, о вас, и о Мюриель, и обо всех старых приятелях и добрых друзьях. Ведь это означает богатство, это означает деньги... сотни... тысячи... Слышали бы вы, как они хохотали!
   Он многозначительно замолчал, но мысли перебивали друг друга, и он не выдержал и заговорил обо всем сразу. Так бывает, когда стремительный поток прорвет плотину и затопит провинциальный городок средней величины - что только не всплывет тогда в его водовороте! Читтерлоу, к примеру, обсуждал, как-он теперь будет себя вести.
   - Я рад, что это произошло теперь. А не раньше. Я получил хороший урок. Теперь я буду очень благоразумен, поверьте. Мы узнали цену деньгам.
   Он говорил, что можно купить загородную виллу; или снять "корсиканскую башню" из тех, что сохранились от старинных береговых оборонительных сооружений, и превратить ее в купальный домик, бывают же охотничьи домики; или можно поселиться в Венеции - она столько говорит душе артиста, раскрывает перед ним такие горизонты... Можно снять квартиру в Вестминстере или дом в Вест-Энде. И надо бросить курить и пить, прибавил Читтерлоу и пустился рассуждать о том, какие напитки особенно пагубны для человека с его конституцией. Но все эти рассуждения не мешали ему, между делом, подсчитать будущие доходы, исходя из того, что пьеса выдержит тысячу представлений дома и в Америке, или вспомнить о доле Киппса и сказать, с какой радостью он уплатит эту долю; не забыл он сказать и о том, как удивился и опечалился, когда через третье лицо, пробудившее в его душе самые разные воспоминания, узнал о подлом поступке молодого Уолшингема, - этого молодчика и всех ему подобных он, Читтерлоу, всю жизнь терпеть не мог. В этот поток слов каким-то образом затесались рассуждения о Наполеоне и нет-нет да и всплывали на поверхность. И все это вылилось в одну нескончаемую сложную фразу, состоящую из многих вводных и подчиненных предложений, входящих одно в другое наподобие китайских шкатулок, и от начала до конца в ней ни разу нельзя было даже заподозрить присутствие чего-либо, хоть отдаленно напоминающего точку.
   Среди этого потока, точно луч света на картине Уотса, появилась принесенная почтальоном "Дейли Ньюс", и пока она оставалась развернутой, воды пребывали в покое; целый газетный столбец был отведен лестному отзыву о спектакле. Читтерлоу не выпускал газету из рук. Киппс читал, склонясь над его левым плечом, Энн - над правым. Теперь Киппсу все это уже показалось убедительнее; даже тайные, невысказанные сомнения самого Читтерлоу рассеялись. Но тут он исчез. Он умчался вихрем, он хотел достать все утренние газеты, даже самый последний жалкий листок, и тотчас отвезти их в Димчерч - пускай Мюриель прочтет! Лишь восторженные проводы, устроенные ему его дорогими "ребятами" - друзьями-актерами, помешали ему проделать это сразу же на Черинг-кросс, и он тогда едва не опоздал на поезд.
   К тому же и киоск еще не открывали. Читтерлоу был очень бледен, лицо его лучилось безмерным волнением и счастьем, он шумно распрощался и удалился бодрым шагом, почти вприпрыжку. Когда он вышел на освещенную солнцем улицу, им показалось, что его волосы за ночь еще отросли.
   Киппсы увидели, как он остановил мальчишку-газетчика.
   - Каждую самую последнюю газетенку, - донеслись до них раскаты его мощного голоса.
   Мальчишке-газетчику тоже привалило счастье. До Киппсов донеслось что-то вроде негромкого "ура", которое он прокричал в завершение сделки.
   Читтерлоу шел своей дорогой, размахивая огромной пачкой газет, воплощение заслуженного успеха. Газетчик мигом успокоился, еще раз внимательно оглядел нечто, зажатое в кулаке, сунул это нечто в карман, с минуту смотрел в спину Читтерлоу и, притихнув, вернулся к своим обязанностям...
   Энн и Киппс молча глядели вслед этому удаляющемуся счастью, пока оно не скрылось за поворотом дороги.
   - Я так рада, - с легким вздохом вымолвила наконец Энн.
   - И я, - живо отозвался Киппс. - Он работал прямо как никто, а ждал сколько...
   Задумавшись, они прошли в комнаты, взглянули на спящего младенца и снова принялись за прерванный завтрак.
   - Он работал прямо как никто, а ждал сколько! - повторил Киппс, нарезая хлеб.
   - Может, это и правда, - чуточку грустно сказала Энн.
   - Что правда?
   - А вот что будут все эти деньги.
   Киппс чуть поразмыслил.
   - А почему бы и нет, - ответил он и на кончике ножа протянул Энн кусок хлеба.
   - Но мы все равно будем держать лавку, - продолжал он, еще немного подумав. - Я теперь не больно верю в деньги после всего, что с нами приключилось.
   Прошло два года, и, как знают все на свете, "Загнанная бабочка" до сих пор не сходит со сцены. Это и в самом деле оказалось правдой. На этой пьесе маленький захудалый театрик на Стрэнде разбогател; вечер за вечером великолепная сцена с жуком исторгает счастливые слезы у переполненного яблоку негде упасть - зала, и Киппс - несмотря на то, что Читтерлоу никак не назовешь деловым человеком, - стал почти таким же богачом, как когда получил наследство. В Австралии, в Ланкашире, в Шотландии, в Ирландии, в Новом Орлеане, на Ямайке, в Нью-Йорке и Монреале народ толпится у дверей театров, привлеченный доныне неведомым юмором, заключенным в энтомологической драме, и способствует обогащению Киппса. Богатство, точно пар, поднимается над всей нашей маленькой планетой и оседает (по крайней мере часть его) в карманах Киппса.
   - Чудно, - говорит Киппс.
   Он сидит в кухоньке за книжной лавкой, и философствует, и с улыбкой глядит, как Энн у огня купает перед сном Артура Уодди Киппса. Киппс всегда присутствует при этой церемонии, разве что его отвлекут покупатели; в этот час в комнате стоит аромат табака, мыла, семейного уюта, который ему непередаваемо мил.
   - Гули-гули-гули, малыш, - нежно произносит Киппс, помахав трубкой перед носом сына, и, как все родители, думает, что немного найдется детишек с таким складным и чистеньким тельцем.
   - Папа получил чек, - заявил Артур Уодди Киппс, высовываясь из полотенца.
   - На лету все схватывает, - сказала Энн, - слова не успеешь вымолвить, а он уж...
   - Папа получил чек, - повторил этот поразительный ребенок.
   - Да, малыш, я получил чек. И положу его в банк для тебя, и там он будет лежать, пока ты не пойдешь в школу. Ясно? Так что ты с самого начала будешь знать, что к чему.
   - Папа получил чек, - сказал чудо-сын, и мысли его переключились на другое: он принялся изо всех сил шлепать ногой по воде - во все стороны полетели брызги. При каждом шлепке он так закатывался от хохота, что приходилось поддерживать его в ванночке - как бы в приступе веселья не вывалился на пол. Наконец его вытерли с головы до ног, завернули в теплую фланельку, поцеловали, и Эмма, родственница и помощница Энн, отнесла его в кроватку. Энн вынесла ванночку в чулан и, вернувшись, застала мужа с погасшей трубкой и все еще с чеком в руках.
   - Две тыщи фунтов, - сказал он. - Прямо чудно. Мне-то они за что, Энн? Что я такого сделал?
   - Ты-то сделал все, чтобы их не получить, - сказала Энн.
   Киппс задумался над этим новым поворотом.