Страница:
Сон изобиловал и мелкими реалистическими деталями. Я скакал галопом сквозь неприятельские линии на большой белой лошади, и во время одной из остановок смёл рукавом со своей одежды несколько её белых шерстинок. Помню, что этот сон сильно меня заинтересовал, так как со всей очевидностью показал, что во мне есть художник, порой весьма наивный, порой очень тонкий; он работал над этими снами и создал их из того материала, которым я не мог в полной мере воспользоваться в бодрственном состоянии, хотя и владел им. Я обнаружил, что этот художник был чрезвычайно многосторонним в своих знаниях, способностях и таланте. Он оказался драматургом, постановщиком, декоратором и замечательным актёром-исполнителем. Последнее его качество было, пожалуй, самым удивительным из всех. Оно меня особено поразило, потому что в бодрственном состоянии я обладал им в ничтожной степени. Я не умел подражать другим, воспроизводить их жесты, движения, не мог повторить характерные слова и фразы даже близких своих знакомых; как не умел воспроизвести акцент и особенности речи. Но в сновидениях я оказался на всё это способным. Поразительное умение перевоплощаться, которое проявилось у меня в снах, обернулось бы, без сомнения, большим талантом, сумей я воспользоваться им в бодрственном состоянии. Я понял, что это особое свойство присуще не только мне. Способность к воплощению, к драматизации, к постановке картины, к стилизации и символизации есть у каждого человека и проявляется в его снах. Сны, в которых люди видят своих умерших друзей и родственников, поражают их воображение именно замечательной способностью к воплощению, скрывающейся в них самих. Эта способность проявляется и в бодрственном состоянии, когда человек погружён в самого себя или отдалён от непосредственного воздействия жизни и привычных ассоциаций. После своих наблюдений за воплощениями в снах я ничуть не удивился, услышав рассказы о спиритических явлениях: о голосах давно умерших, о 'сообщениях' и 'советах', исходящих от них и т.п. Можно даже допустить, что, следуя таким советам, люди находили утерянные вещи, связки писем, старые завещания, фамильные драгоценности и зарытые клады. Конечно, большая часть этих рассказов - чистая выдумка; но иногда, пусть даже очень редко, такие вещи происходят; подобные случаи, несомненно, основаны на способности к воплощению. Такое воплощение - это искусство, хотя и бессознательное, а искусство всегда содержит в себе сильный 'магический' элемент, который предполагает новые открытия, новые откровения. Точное и доподлинное воплощение умершего человека нередко оказывается подобной магией. Воплощённый образ не только может в таком случае говорить то, что сознательно или подсознательно известно воспроизводящему его человеку, он в состоянии сообщать такие вещи, которые этот человек не знает, которые исходят из самой его природы, из жизни, - иными словами, здесь раскрывается нечто, происходившее в этой жизни и известное только ей. Мои собственные наблюдения за способностью перевоплощения не шли далее наблюдений за воспроизведением того, что я когда-то знал, слышал или видел, с очень небольшими дополнениями. Помню два случая, которые объяснили мне многое, относящееся как к происхождению снов, так и к 'спиритическим сообщениям' из потустороннего мира. Один случай произошёл уже после того, как я занимался проблемой снов, по пути в Индию. За год до того умер мой друг С., с которым я раньше путешествовал по Востоку и с которым собирался поехать в Индию; и сейчас я невольно, особенно в начале пути, думал о нём и чувствовал его отсутствие. И вот дважды - один раз на пароходе в Северном море, а второй раз в Индии - я отчётливо услышал его голос, как если бы он вступил со мной во внутренний разговор. Оба раза он говорил в особой, присущей только ему манере, и говорил то, что мог сказать только он. Всё - его стиль, интонации, манера речи, общение со мной - всё было заключено буквально в несколько фраз. Оба раза это произошло по совершенно ничтожному поводу; оба раза он шутил со мной в своей обычной манере. Конечно, я ни на мгновение не подумал, что происходит нечто 'спиритическое'. Очевидно, он был во мне, в моей памяти о ней, и нечто внутри меня воспроизвело его образ, 'воплотило' его. Воплощения такого рода иногда случаются во время внутренних разговоров с отсутствующими друзьями. В этих разговорах воплощённые образы могут сообщить неизвестные нам вещи совершенно так же, как это делают умершие друзья. Когда речь идёт о людях, которые ещё живы, подобные случаи объясняют телепатией, тогда как 'сообщения' умерших объясняют существованием после смерти и возможностью телепатического общения умерших с живыми. Так обычно и истолковывают эти явления в сочинениях по спиритизму. Очень интересно читать спиритические книги с точки зрения изучения снов. В описаниях спиритических явлений я мог различить разные категории снов: бессознательные и хаотические сны, сны придуманные, драматические сны и ещё одну очень важную разновидность, которую я назвал бы 'подражательными снами'. Подражательные сны любопытны во многих отношениях; несмотря на то, что в большинстве случаев материал этих снов вполне очевиден, в состоянии бодрствовании мы не способны воспользоваться им так искуссно, как это бывает во сне. Здесь вновь видна работа 'художника': иногда он выступает в роли поставщика, иногда - переводчика; иногда - это явный плагиатор, который по-своему изменяет и приписывает себе то, что прочёл или услышал. Явления воплощения также были описаны в научной литературе, посвящённой спиритизму. В своей книге 'Современный спиритизм' Ф. Подмор приводит интересный случай, взятый из 'Сообщений Общества психических исследований'. 'С.Х. Таут, директор Бэклэндского колледжа в Ванкувере, описывает своё участие в спиритических сеансах. Во время сеансов некоторые его участники испытали спазматические судороги кистей, предплечий и другие непроизвольные движения. Сам Таут в таких случаях ощущал сильное желание подражать этим движениям. Впоследствии он поддавался порой сходному желанию стать чужой личностью. Так, он сыграл роль умершей женщины, матери одного из присутствующих, его приятеля. Таут обнял его и ласкал, как это могла бы сделать его мать; исполненная роль была признана зрителями за подлинный случай 'управления духом'. На другом сеансе Таут, который под воздействием музыки произвёл несколько таких воплощений, был охвачен чувством холода и одиночества, как бы передавшегося ему от недавно покинувшей тело души. Его горе и удручённость были ужасны, и он не рухнул на пол лишь потому, что его поддержали несколько других участников сеанса. В тот момент, - продолжает Таут, - один из участников заметил: 'Это отец овладел им', - и тогда я как бы постиг, кто я такой и кого ищу. Я ощутил боль в лёгких и упал бы, если бы меня не поддержали и не уложили осторожно на пол. Когда моя голова коснулась ковра, я почувствовал ужасную боль в лёгких, и дыхание моё прервалось. Я стал делать знаки, чтобы мне положили что-нибудь под голову. Принесли диванную подушку, но её оказалось недостаточно, и мне под голову подложили ещё одну подушку. Я совершенно отчётливо вспоминаю вздох облегчения, который испустил, опускаясь на прохладную подушку, подобно обессилевшему, больному человеку. Но я в определённой степени сознавал свои действия, хотя и не осознавал окружающего. Помню, что видел себя в роли моего умирающего отца, который лежал на смертном одре. Переживание было чрезвычайно любопытным. Я видел его исхудавшие руки и провалившиеся щёки, снова пережил его предсмертные минуты, но теперь я был каким-то непонятным образом и самим собой, и отцом с его чувствами и внешним обликом.' Мне вспомнился один любопытный случай из этой категории снов с псевдо-авторством; это было, должно быть, лет тридцать назад. Я проснулся, удерживая в памяти длинную и, как мне казалось, очень интересную повесть, которую я, по-видимому, написал во сне. Я помнил её во всех подробностях и решил записать в первую же свободную минуту, как образчик 'творческого' сна, но и в расчёте на то, что когда-нибудь могу воспользоваться этой темой, хотя повесть не имела ничего общего с моими обчными сочинениями и по своей теме и стилю резко от них отличалась. Часа через два, когда я принялся её записывать, я обнаружил что-то очень знакомое; к великому моему изумлению, я понял, что это повесть Поля Бурже, которую я недавно прочёл. Сюжет был любопытным образом изменён. Действие, которое в книге Бурже развёртывалось с одного конца, в моём сне начиналось с другого. Оно происходило в России, все действующие лица носили русские имена, а для усиления русского духа был добавлен новый персонаж. Теперь мне как-то жаль, что я так и не записал этой повести в том виде, в каком воссоздал её во сне. Она, несомненно, содержала в себе много интересного. Прежде всего, она была сочинена с невероятной быстротой. В обычных условиях бодрственного состояния переработка чужой повести с сохранением объёма, перенесением действия в другую страну и добавлением нового персонажа, который появляется почти во всех сценах, потребовала бы, по моим подсчётам, самое малое недельной работы. Во сне же она была проделана без каких-либо затрат времени, не считая времени протекания самого действия. Эта небывалая быстрота умственной работы во сне неоднократно привлекала внимание исследователей; на их наблюдения опираются многие неверные выводы. Хорошо известен один сон, который не раз упоминали, но так по-настоящему и не поняли. Он описан Мори в его книге 'Сон и сновидения' и, по мнению Мори, доказывает, что для очень долгог сна достаточно одного мгновения. 'Я был слегка нездоров и лежал в своей комнате; мать сидела около моей кровати. И вот мне приснилась эпоха Террора. Я присутствовал при сценах убийств, затем я появляюсь перед революционным трибуналом; вижу Робеспьера, Марата, Фукье-Тенвилля и прочие мерзкие фигуры этой ужасной эпохи; спорю с ними; и вот наконец после множества событий, которые я смутно припоминаю, меня предают суду. Суд приговаривает меня к смертной казни. В окружении вопящей толпы меня везут в повозке на площадь Революции; я поднимаюсь на эшафот; палач привязывает меня к роковой доске, толкает её - нож падает, и я чувствую, как моя голова отделяется от тела. Я просыпаюсь, охваченный отчаянным страхом - и чувствую на шее прут кровати, который неожиданно отломился и, подобно ножу гильотины, упал мне на шею. Это случилось в одно мгновение, уверяла меня мать; тем не менее, удар прута был воспринят мной как исходная точка сна с целой серией последующих эпизодов. В момент удара в моей голове пронеслись воспоминания об ужасной машине, действие которой так хорошо воспроизвело падение прута из балдахина над кроватью; оно-то и пробудило во мне все образы той ужасной эпохи, символом которой была гильотина.' Итак, Мори объясняет свой сон чрезвычайной быстротой работы воображения во сне; по его словам, за какие-то десятые или сотые доли секунды, которые прошли между моментом, когда прут ударил его по шее, и пробуждением, произошло воссоздание всего сна, полного движения и драматического действия и длившегося, как будто, довольно долго. Но объяснение Мори недостаточно и, в сущности, ошибочно. Мори упускает из виду одно, самое важное обстоятельство: в действительности, его сон продолжался несколько дольше, чем он думает, возможно, всего на несколько секунд дольше; но для психических процессов это весьма продолжительный промежуток времени. Вместе с тем, его матери пробуждение Мори могло показаться мгновенным или очень быстрым. На самом же деле произошло следующее. Падение прута привело Мори в 'состояние полусна', и в этом состоянии главным переживанием был страх. Он боялся проснуться, боялся объяснить себе, что с ним произошло. Весь его сон и был создан вопросом 'Что со мной случилось?' Пауза, неуверенность, постепенное изчезновение надежды - очень хорошо выражены в его рассказе. Во сне Мори есть ещё одна очень характерная черта, которую он не заметил: события в нём следовали не в том порядке, в каком он их описывает, а от конца к началу. В придуманных снах это случается довольно часто и представляет собой одну из самых любопытных их особенностей; возможно, оно уже было отмечено кем-нибудь в специальной литературе. К несчастью, важность и значение этого свойства не были подчёркнуты, и данная идея не вошла в обиход обычного мышления, хотя способность сна развиваться в обратном направлении объясняет очень многое. Обратное развитие сна означает, что, когда мы просыпаемся в момент начала сна и припоминаем его как начавшийся с этого мгновения, т.е. в нормальной последовательности событий. Первым впечатлением Мори было: 'Господи, что со мной случилось?' Ответ: 'Меня гильотинировали.' Его воображение тут же рисует картину казни, эшафот, гильотину, палача. После чего возникает вопрос: 'Как всё случилось? Как я попал на эшафот?' И в ответ снова картины - парижские улицы, толпы времён революции, телега, в которой осуждённых везли на эшафот. Новый вопрос с тем же горестным сжатием сердца и чувством чего-то ужасного и непоправимого. В ответ появляются картины трибунала, фигуры Робеспьера, Марата, сцены убийств, общие картины террора, которые объясняют происшедшее. В это мгновение Мори проснулся - точнее говоря, он открыл глаза. В действительности, он проснулся уже давно, возможно, несколько секунд назад. Но, открыв глаза и вспомнив последний момент своего сна, сцены террора и убийств, он тут же принимается реконструировать сон в уме, начиная с этого мгновения; реконструированный сон развёртывается в обычном порядке, от начала событий к их концу, от сцены в трибунале до падения ножа, т.е. до падения прута. Позднее, записывая или рассказывая свой сон, Мори ни на минуту не усомнился в том, что видел его именно в таком порядке; иначе говоря, он никогда не представлял себе, что можно увидеть сон в одном порядке событий, а припомнить его в другом. Перед ним возникла ещё одна проблема: как такой длинный и сложный сон смог промелькнуть перед сознанием за одного мгновение? Ведь он был уверен, что проснулся сразу же; а состояния 'полусна' он не запомнил. И вот он объясняет всё невероятной быстротой развития сновидений, тогда как на самом деле для объяснения этого случая необходимо понять, во-первых, 'состояние полусна'; во-вторых то, что сны могут развиваться в обратном порядке, от конца к началу, а вспоминаться в правильном порядке, от начала к концу. Развитие сна от конца к началу случается довольно часто, но вспоминаем мы его в обычном порядке, потому что он заканчивается таким моментом, с которого должен бы начинаться при нормальном развитии событий; мы припоминаем его или представляем себе именно с этого момента.
Эмоциональные состояния, в которых мы находимся во время сна, нередко вызывают очень любопытные сновидения. Они так или иначе окрашивают наполовину придуманные, наполовину хаотические сны, делают их поразительно живыми и реальными, заставляя нас искать в них какой-то глубокий смысл и особое значение. Приведу здесь один сон, который вполне можно истолковать как спиритический, хотя ничего спиритического в нём нет. Приснился он мне, когда мне было семнадцать или восемнадцать лет. Я увиел во сне Лермонтова. Не помню его зрительного образа; но странно пустым и сдавленным голосом он сказал мне, что не умер, хотя все сочли его убитым. 'Меня спасли, - говорил он тихо и медленно, - это устроили мои друзья. Черкес, который прыгнул в могилу и сбил кинжалом землю, якобы помогая опустить гроб... это было связано с моим спасением. Ночью меня откопали. Я уехал за границу и долго жил там, но ничего больше не писал. Никто не знал об этом, кроме моих сестёр. А потом я действительно умер'. Я пробудился от этого сна в невероятно подавленном настроении. Я лежал на левом боку, сердце сильно билось, и я ощущал невыразимую тоску. Эта тоска на самом деле и была главным мотивом, который в сочетании со случайными образами и ассоциациями создал весь сон. Насколько я могу припомнить, моим первым впечатлением о 'Лермонтове' был пустойЮ сдавленный голос, исполненный какой-то особой печали. Трудно сказать, почему я решил, что это был Лермонтов, - возможно, в силу какой-то эмоциональной ассоциации. Вполне вероятно, что описание смерти и похорон Лермонтова произвело на меня в то время именно такое впечатление. Слова Лермонтова о том, что он не умер, что его зарыли живым, ещё более усилили этот эмоциональный фон. Любопытной чертой сна была попытка связать его с фактами. В некоторых биографиях Лермонтова его похораны описаны на основании свидетельств присутствовавших; при этом указывается, что гроб не проходил в вырытую могилу и какой-то горец спрыгнул вниз и ударами кинжала сбил землю. В моем сне был эпизод, связанный с этим инцидентом. Далее, 'сёстры' Лермонтова оказались в нём единственными лицами, знавшими о том, что он жив. Даже во сне я подумал, что, говоря о 'сёстрах', он имел в виду двоюродных сестёр, но по той или иной причине не пожелал выразиться ясно. Всё это следовало из главного мотива сна ощущения подавленности и тайны. Нет сомнения, что если бы этот сон стали объяснять спириты, они истолковали бы его в спиритическом смысле. Вообще говоря, изучение снов и есть изучение 'спиритизма', ибо всё своё содержание 'спиритизм' черпает из снов. Как я уже упоминал, литература по спиритизму дала мне очень интересный материал для объяснения снов. Кроме того, литература по спиритизму, несомненно, создала и создаёт целую серию 'спиритических' снов точно так же, как в создании снов очень важную роль играют кино и детективные романы. Современные иследователи снов, как правило, не принимают в расчёт характер той литературы, которую читает человек, ещё меньше - его любимые развлечения (театр, кино, скачки и т.п.), но ведь как раз отсюда черпается основной материал для снов, особенно у тех людей, чья повседневная жизнь скудна на впечатления. Именно чтение и зрелища создают аллегорические, символические и тому подобные сны. И уж совсем не принимается во внимание та роль, которую играют в создании снов объявления и афиши. Построение зрительных образов иногда оказывается в сновидениях весьма своеобразным. Я уже говорил о том, что сны в принципе построены в соответствии со взаимосвязью представлений, а не со взаимосвязью фактов. Так, например, в зрительных образах самые разные люди, с которыми мы общались в разные периоды нашей жизни, нередко сливаются в одно лицо. Молодая девушка, 'политическая' из Бутырской тюрьмы в Москве, где она сидела в 1906-1908 гг., рассказывала мне во время свиданий, когда мы беседовали сквозь два ряда железных прутьев, что в её снах тюремные впечатления сливаются с воспоминаниями, связанными с Институтом благородных девиц, который она окончила пять или шесть лет назад. В её снах тюремные надзирательницы перемешались с 'классными дамами' и 'инспекторшами'; вызовы к следователю и перекрёстные допросы превратились в уроки; предстоящий суд казался выпускным экзаменом; сходным образом перемешалось и всё остальное. В данном случае связующим звеном явилось, несомненно, сходство эмоциональных переживаний: скука, постоянные притеснения и общая бессмысленность окружения. В моей памяти сохранился ещё один сон, на этот раз просто забавный, в котором проявился принцип персонификации идей, противоположный только что описанному. Очень давно, когда я был совсем молодым, у меня в Москве был друг, который принял какое-то назначение на юге России и уехал туда. Помню, как я его провожал с Курского вокзала. И вот приблизительно через десять лет я увидел его во сне. Мы сидели за столом станционного ресторана и пили пиво, точно так же, как это было, когда я провожал его. Но теперь нас было трое: я, мой друг, каким я его помнил, и он же, каким он, вероятно, стал в моём уме, - тучный мужчина средних лет с уверенными и медленными движениями, гораздо старше, чем он был в действительности, одетый в пальто с меховым воротником. Как обычно бывает во сне, эта комбинация ничуть меня не удивила, и я воспринял её, как самую обычную вещь в мире.
Итак, я упомянул несколько разновидностей снов; но они ни в коей мере не исчерпывают все возможные и даже существующие категории. Одна из причин неверного толкования снов состоит в непонимании этих категорий и неправильной классификации снов. Я уже указывал, что сны отличаются друг от друга не меньше, чем явления реального мира. Все уже приведённые мной примеры относятся к 'простым' снам, т.е. к таким снам, которые протекают на том же уровне, что и наше обыденная жизнь, мышление и чувства в бодрственном состоянии. Существуют, однако, и другие категории снов, которые проистекают из глубочайших тайников жизни и далеко превосходят обычный уровень нашего понимания и восприятия. Такие сны могут открыть многое, неведомое на нашем уровне жизни, например, показать будущее, мысли и чувства других людей, неизвестные или удалённые от нас события. Они могут раскрыть нам тайны бытия, законы, управляющие жизнью, привести нас в соприкосновение с высшими силами. Эти сны очень редки, и одна из ошибок распространённого подхода к снам заключается в том, что их полагают гораздо более частыми, чем это есть на самом деле. Принципы и идеи таких снов стали мне до некоторой степени понятны только после экспериментов, которые я описываю в следующей главе. Необходимо понять, что все сведения о снах, которые можно найти в литературе по психологии, относятся к 'простым' снам. Путиница идей относительно этих снов в значительной степени зависит и от неправильной их классификации, и от неверного определения материала, из которого состоят сны. Принято считать, что сны создаются из свежего материала, из того же самого, что ижёт на создание мыслей, чувств и эмоций бодрственной жизни. Вот почему сны, в которых человек совершает действия и переживает эмоции, невозможные или нереальные в бодрственном состоянии, порождают такое множество вопросов. Толкователи снов воспринимают их чересчур серьёзно и на основе некоторых особенностей создают совершенно неправдоподобную картину души человека. За исключением снов, подобных описанным выше (о 'болоте' и 'слепоте'), которые созданы ощущениями, возникшими во время самого сна, главным материалом для построения снов служит то, что уже было использовано нашей психикой или отброшено ею. Совершенно ошибочно считать, что сны раскрывают нас такими, каковы мы есть в неизведанных глубинах нашей природы. Сны не в состоянии сделать этого: они рисуют либо то, что уже было и прошло, либо, ещё чаще, то, чего не было и не могло быть. Сны - это всегда карикатура, комическое преувеличение, причём такое преувеличение, которое в большинстве случаев относится к какому-то несуществующему моменту в прошлом или несуществующей ситуации в настоящем. Возникает вопрос: каковы принципы, создающие эту карикатуру? Почему сны так сильно противоречат реальности? И тут мы обнаруживаем принцип, который, хотя и не до конца понятый, был всё же отмечен в литературе по 'психоанализу' - принцип 'компенсации'. Впрочем, слово 'компенсация' выбрано здесь неудачно и порождает свои собственные ассоциации; в этом, вероятно, и состоит причина, по которой принцип 'компенсации' не был полностью понят и дал начало совершенно ошибочным теориям. Идею 'компенсации' связали с идеей неудовлетворённости. Действие принципа 'компенсации' понимается в том смысле, что человек, чем-то не удовлетворённый в жизни, в самом себе или в другом человеке, находит восполнение всему этому в сновидениях. Слабый, несчастный, трусливый человек видит себя во сне храбрым, сильным, достигающим всего, чего он только ни пожелает. Своего приятеля, который болен неизлечимой болезнью, мы видим во сне исцелённым, исполненным сил и надежд. Точно так же люди, которые хронически больны или умерли мучительной смертью, являются нам в сновидениях здоровыми, радостными и счастливыми. В этом случае толкование снов близко к истине; тем не менее, это лишь половина истины. Ибо в действительности принцип 'компенсации' является более широким, и материал снов создаётся не на основе комнесации, понятой в психологическом или бытовом смысле, а на основе того, что я назвал бы 'принципом дополнительных тонов' безотносительно к нашему эмоциональному восприятию этих тонов. Этот принцип весьма прост. Если в течение некоторого времени смотреть на красное пятно, а потом перевести взгляд на белую стену, то вы увидите на ней зелёное пятно. Если же некоторое время смотреть на зелёное пятно, а затем перевести взгляд на белый фон, то вы увидите красное пятно. Точно то же происходит и в сновидениях. Во сне для нас не существует моральных запретов, потому что наша жизнь так или иначе контролируется всевозможными правилами морали. Каждое мгновение нашей жизни окружено многочисленными 'ты не должен', и потому во сне 'ты не должен' не существует. В сновидениях для нас нет ничего невозможного, потому что в жизни мы удивляемся каждому новому или необычному сочетанию обстоятельств. Во сне не существует причинно-следственного закона, потому что этот закон управляет всем ходом нашей жизни - и т.д. и т.п. Принцип дополнительных тонов играет в наших сновидениях важнейшую роль, которая проявляется и в том, что мы помним, и в том, чего не помним; без этого принципа невозможно объяснить целый ряд снов, в которых мы делаем и испытываем то, чего никогда не делаем и не испытываем в обычной жизни. Очень многие вещи в сновидениях происходят лишь потому, что они никогда не происходят и не могут произойти в жизни. Нередко сновидения играют отрицательную роль по отношению к положительной стороне жизни. Но опять-таки следует помнить, что всё это относится только к деталям. Композиция снов не является простой противоположностью жизни; это - противоположность, перевернутая несколько раз и к тому же в разных смыслах. Поэтому усилия воссоздать на основании снов их скрытые причины совершенно бесполезны; бессмысленно думать, что скрытые причины снов совпадают со скрытыми мотивами жизни.
Эмоциональные состояния, в которых мы находимся во время сна, нередко вызывают очень любопытные сновидения. Они так или иначе окрашивают наполовину придуманные, наполовину хаотические сны, делают их поразительно живыми и реальными, заставляя нас искать в них какой-то глубокий смысл и особое значение. Приведу здесь один сон, который вполне можно истолковать как спиритический, хотя ничего спиритического в нём нет. Приснился он мне, когда мне было семнадцать или восемнадцать лет. Я увиел во сне Лермонтова. Не помню его зрительного образа; но странно пустым и сдавленным голосом он сказал мне, что не умер, хотя все сочли его убитым. 'Меня спасли, - говорил он тихо и медленно, - это устроили мои друзья. Черкес, который прыгнул в могилу и сбил кинжалом землю, якобы помогая опустить гроб... это было связано с моим спасением. Ночью меня откопали. Я уехал за границу и долго жил там, но ничего больше не писал. Никто не знал об этом, кроме моих сестёр. А потом я действительно умер'. Я пробудился от этого сна в невероятно подавленном настроении. Я лежал на левом боку, сердце сильно билось, и я ощущал невыразимую тоску. Эта тоска на самом деле и была главным мотивом, который в сочетании со случайными образами и ассоциациями создал весь сон. Насколько я могу припомнить, моим первым впечатлением о 'Лермонтове' был пустойЮ сдавленный голос, исполненный какой-то особой печали. Трудно сказать, почему я решил, что это был Лермонтов, - возможно, в силу какой-то эмоциональной ассоциации. Вполне вероятно, что описание смерти и похорон Лермонтова произвело на меня в то время именно такое впечатление. Слова Лермонтова о том, что он не умер, что его зарыли живым, ещё более усилили этот эмоциональный фон. Любопытной чертой сна была попытка связать его с фактами. В некоторых биографиях Лермонтова его похораны описаны на основании свидетельств присутствовавших; при этом указывается, что гроб не проходил в вырытую могилу и какой-то горец спрыгнул вниз и ударами кинжала сбил землю. В моем сне был эпизод, связанный с этим инцидентом. Далее, 'сёстры' Лермонтова оказались в нём единственными лицами, знавшими о том, что он жив. Даже во сне я подумал, что, говоря о 'сёстрах', он имел в виду двоюродных сестёр, но по той или иной причине не пожелал выразиться ясно. Всё это следовало из главного мотива сна ощущения подавленности и тайны. Нет сомнения, что если бы этот сон стали объяснять спириты, они истолковали бы его в спиритическом смысле. Вообще говоря, изучение снов и есть изучение 'спиритизма', ибо всё своё содержание 'спиритизм' черпает из снов. Как я уже упоминал, литература по спиритизму дала мне очень интересный материал для объяснения снов. Кроме того, литература по спиритизму, несомненно, создала и создаёт целую серию 'спиритических' снов точно так же, как в создании снов очень важную роль играют кино и детективные романы. Современные иследователи снов, как правило, не принимают в расчёт характер той литературы, которую читает человек, ещё меньше - его любимые развлечения (театр, кино, скачки и т.п.), но ведь как раз отсюда черпается основной материал для снов, особенно у тех людей, чья повседневная жизнь скудна на впечатления. Именно чтение и зрелища создают аллегорические, символические и тому подобные сны. И уж совсем не принимается во внимание та роль, которую играют в создании снов объявления и афиши. Построение зрительных образов иногда оказывается в сновидениях весьма своеобразным. Я уже говорил о том, что сны в принципе построены в соответствии со взаимосвязью представлений, а не со взаимосвязью фактов. Так, например, в зрительных образах самые разные люди, с которыми мы общались в разные периоды нашей жизни, нередко сливаются в одно лицо. Молодая девушка, 'политическая' из Бутырской тюрьмы в Москве, где она сидела в 1906-1908 гг., рассказывала мне во время свиданий, когда мы беседовали сквозь два ряда железных прутьев, что в её снах тюремные впечатления сливаются с воспоминаниями, связанными с Институтом благородных девиц, который она окончила пять или шесть лет назад. В её снах тюремные надзирательницы перемешались с 'классными дамами' и 'инспекторшами'; вызовы к следователю и перекрёстные допросы превратились в уроки; предстоящий суд казался выпускным экзаменом; сходным образом перемешалось и всё остальное. В данном случае связующим звеном явилось, несомненно, сходство эмоциональных переживаний: скука, постоянные притеснения и общая бессмысленность окружения. В моей памяти сохранился ещё один сон, на этот раз просто забавный, в котором проявился принцип персонификации идей, противоположный только что описанному. Очень давно, когда я был совсем молодым, у меня в Москве был друг, который принял какое-то назначение на юге России и уехал туда. Помню, как я его провожал с Курского вокзала. И вот приблизительно через десять лет я увидел его во сне. Мы сидели за столом станционного ресторана и пили пиво, точно так же, как это было, когда я провожал его. Но теперь нас было трое: я, мой друг, каким я его помнил, и он же, каким он, вероятно, стал в моём уме, - тучный мужчина средних лет с уверенными и медленными движениями, гораздо старше, чем он был в действительности, одетый в пальто с меховым воротником. Как обычно бывает во сне, эта комбинация ничуть меня не удивила, и я воспринял её, как самую обычную вещь в мире.
Итак, я упомянул несколько разновидностей снов; но они ни в коей мере не исчерпывают все возможные и даже существующие категории. Одна из причин неверного толкования снов состоит в непонимании этих категорий и неправильной классификации снов. Я уже указывал, что сны отличаются друг от друга не меньше, чем явления реального мира. Все уже приведённые мной примеры относятся к 'простым' снам, т.е. к таким снам, которые протекают на том же уровне, что и наше обыденная жизнь, мышление и чувства в бодрственном состоянии. Существуют, однако, и другие категории снов, которые проистекают из глубочайших тайников жизни и далеко превосходят обычный уровень нашего понимания и восприятия. Такие сны могут открыть многое, неведомое на нашем уровне жизни, например, показать будущее, мысли и чувства других людей, неизвестные или удалённые от нас события. Они могут раскрыть нам тайны бытия, законы, управляющие жизнью, привести нас в соприкосновение с высшими силами. Эти сны очень редки, и одна из ошибок распространённого подхода к снам заключается в том, что их полагают гораздо более частыми, чем это есть на самом деле. Принципы и идеи таких снов стали мне до некоторой степени понятны только после экспериментов, которые я описываю в следующей главе. Необходимо понять, что все сведения о снах, которые можно найти в литературе по психологии, относятся к 'простым' снам. Путиница идей относительно этих снов в значительной степени зависит и от неправильной их классификации, и от неверного определения материала, из которого состоят сны. Принято считать, что сны создаются из свежего материала, из того же самого, что ижёт на создание мыслей, чувств и эмоций бодрственной жизни. Вот почему сны, в которых человек совершает действия и переживает эмоции, невозможные или нереальные в бодрственном состоянии, порождают такое множество вопросов. Толкователи снов воспринимают их чересчур серьёзно и на основе некоторых особенностей создают совершенно неправдоподобную картину души человека. За исключением снов, подобных описанным выше (о 'болоте' и 'слепоте'), которые созданы ощущениями, возникшими во время самого сна, главным материалом для построения снов служит то, что уже было использовано нашей психикой или отброшено ею. Совершенно ошибочно считать, что сны раскрывают нас такими, каковы мы есть в неизведанных глубинах нашей природы. Сны не в состоянии сделать этого: они рисуют либо то, что уже было и прошло, либо, ещё чаще, то, чего не было и не могло быть. Сны - это всегда карикатура, комическое преувеличение, причём такое преувеличение, которое в большинстве случаев относится к какому-то несуществующему моменту в прошлом или несуществующей ситуации в настоящем. Возникает вопрос: каковы принципы, создающие эту карикатуру? Почему сны так сильно противоречат реальности? И тут мы обнаруживаем принцип, который, хотя и не до конца понятый, был всё же отмечен в литературе по 'психоанализу' - принцип 'компенсации'. Впрочем, слово 'компенсация' выбрано здесь неудачно и порождает свои собственные ассоциации; в этом, вероятно, и состоит причина, по которой принцип 'компенсации' не был полностью понят и дал начало совершенно ошибочным теориям. Идею 'компенсации' связали с идеей неудовлетворённости. Действие принципа 'компенсации' понимается в том смысле, что человек, чем-то не удовлетворённый в жизни, в самом себе или в другом человеке, находит восполнение всему этому в сновидениях. Слабый, несчастный, трусливый человек видит себя во сне храбрым, сильным, достигающим всего, чего он только ни пожелает. Своего приятеля, который болен неизлечимой болезнью, мы видим во сне исцелённым, исполненным сил и надежд. Точно так же люди, которые хронически больны или умерли мучительной смертью, являются нам в сновидениях здоровыми, радостными и счастливыми. В этом случае толкование снов близко к истине; тем не менее, это лишь половина истины. Ибо в действительности принцип 'компенсации' является более широким, и материал снов создаётся не на основе комнесации, понятой в психологическом или бытовом смысле, а на основе того, что я назвал бы 'принципом дополнительных тонов' безотносительно к нашему эмоциональному восприятию этих тонов. Этот принцип весьма прост. Если в течение некоторого времени смотреть на красное пятно, а потом перевести взгляд на белую стену, то вы увидите на ней зелёное пятно. Если же некоторое время смотреть на зелёное пятно, а затем перевести взгляд на белый фон, то вы увидите красное пятно. Точно то же происходит и в сновидениях. Во сне для нас не существует моральных запретов, потому что наша жизнь так или иначе контролируется всевозможными правилами морали. Каждое мгновение нашей жизни окружено многочисленными 'ты не должен', и потому во сне 'ты не должен' не существует. В сновидениях для нас нет ничего невозможного, потому что в жизни мы удивляемся каждому новому или необычному сочетанию обстоятельств. Во сне не существует причинно-следственного закона, потому что этот закон управляет всем ходом нашей жизни - и т.д. и т.п. Принцип дополнительных тонов играет в наших сновидениях важнейшую роль, которая проявляется и в том, что мы помним, и в том, чего не помним; без этого принципа невозможно объяснить целый ряд снов, в которых мы делаем и испытываем то, чего никогда не делаем и не испытываем в обычной жизни. Очень многие вещи в сновидениях происходят лишь потому, что они никогда не происходят и не могут произойти в жизни. Нередко сновидения играют отрицательную роль по отношению к положительной стороне жизни. Но опять-таки следует помнить, что всё это относится только к деталям. Композиция снов не является простой противоположностью жизни; это - противоположность, перевернутая несколько раз и к тому же в разных смыслах. Поэтому усилия воссоздать на основании снов их скрытые причины совершенно бесполезны; бессмысленно думать, что скрытые причины снов совпадают со скрытыми мотивами жизни.