Страница:
Впечатление от Тадж-Махала при свете дня оказалось не только не слабее ночного, но, пожалуй, усилилось. Белый мрамор среди зелени удивительно контрастирует с синим небом, и вы одним взглядом схватываете больше мелочей и частностей, чем ночью. Внутри здания ещё сильнее поражает роскошь украшений и сказочные цветы - красные, жёлтые, синие вместе с зелёными гирляндами, сплетения мраморных листьев и цветов, узорные решётки, и всё это - душа царицы Мумтаз-и-Махал. Я провёл в саду, окружающем Тадж-Махал весь следующий день, до самого вечера. Приятнее всего было сидеть на балконе, на верху башенных ворот. Внизу раскинулся сад, его пересекали кипарисовая аллея и линия фонтанов, доходящая до самой мраморной платформы, на которой стоит Тадж-Махал. Под кипарисами медленно двигались группы посетителей-мусульман в одеждах и тюрбанах мягких тонов и самых разнообразных цветов: бирюзовых, лимонно-жёлтых, светло-зелёных, жёлто-розовых. Надев очки, я долго наблюдал за светло-оранжевым тюрбаном бок о бок с изумрудной шалью. Снова и снова мелькали они за деревьями, а затем появились на мраморной лестнице, ведущей в мавзолей. Далее они исчезли у входа в Тадж-Махал; потом их можно было увидеть среди куполов на крыше. По кипарисовой аллее двигалось непрерывное шествие цветных одеяний и тюрбанов - плыли синие, жёлтые, зелёные, розовые ьюрбаны, шали и кафтаны. Не было видно ни одного европейца. Тадж-Махал - место паломничества и прогулок горожан. Здесь встречаются влюблённые; вы видите детей с большими тёмными глазами, спокойных и тихих, как все индийские дети; здесь проходят глубокие старики и калеки, женщины с маленькими детьми, нищие, факиры... Перед вами появляются все лица, все типы мусульманской Индии. Глядя на них, я испытывал странное чувство: мне казалось, что и это было частью плана строителей Тадж-Махала, частью их мистического замысла соприкосновения души с целым миром, с целой жизнью, которая со всех сторон непрерывно вливается в эту душу.
1914 г.
6. Дервиши мевлеви.
Впервые я увидел их в 1908 году, когда Константинополь был ещё жив. Позднее он умер. Именно они были душой Константинополя, хотя об этом никто не знал. Помню, как я вошёл во двор одного тэккэ на верхней части 'Юксэк Кальдерим', шумной и в те времена типично восточной улицы, которая своими ступеньками поднимается высоко по холму от моста через Золотой Рог к главной улице Пера. Вертящиеся дервиши! Я ожидал маниакальной яркости безумия неприятного и болезненного зрелища; и даже колебался, идти ли мне туда. Но двор тэккэ с его старыми зелёными платанами и древними гробницами на старинном, попросшем травой кладбище поразил меня своим дивным воздухом, атмосферой мира и спокойствия. Когда я подошёл к дверям тэккэ, церемония уже началась; я услышал странную, негромкую музыку флейт и приглушённых барабанов. Впечатление было неожиданным и необыкновенно приятным. Затем последовал разговор у входа - небольшое беспокойство по поводу ботинок и туфель; мы идём направо, потом налево, далее - тёмный проход... Но я уже понял, что пришёл в такое место, где увижу нечто. Круглая зала устлана коврами и окружена деревянными перилами, доходящими до груди. За перилами, в круговом коридоре зрители. Идёт церемония приветствия. Мужчины в чёрных халатах с широкими рукавами, в высоких жёлтых шапках из верблюжьей шерсти, чуть суживающихся кверху (кула), один за другим приближаются под аккомпанемент музыки к шейху, который сидит в особой ложе, прислонившись к подушке. Они отдают шейху низкий поклон, становятся по правую его руку, затем, сделав несколько шагов, повторяют те же самые низкие поклоны и становятся слева от него. А потом, подобно чёрным монахам, медленно и спокойно садятся друг за другом вдоль круговых перил в круглой зале. Всё время играет музыка. Но вот она затихает. Молчание. Мужчины в высоких кула сидят, опустив глаза. Шейх начинает длинную речь. Он говорит об истории мевлеви, о султанах, которые правили в Турции, перечисляет их имена, говорит об интересе и симпатии к ордену дервишей. Странно звучат арабские слова. Мой друг, который долго жил на Востоке, негромко переводит мне слова шейха. Но я больше смотрел, чем слушал. И вот что поразило меня в этих дервишах: все они были разные. Когда вы видите вместе много людей, одетых в одинаковую одежду, вы, как правило, не разбираете их лиц. Кажется, что они у всех одинаковые. Но то, что особенно поразило меня здесь и сразу же приковало к себе внимание, - это необычный факт: все лица были разными. Ни одно не походило на другое, и каждое немедленно запечатлевалось в памяти. Я никогда не встречал ничего подобного. Через десять-пятнадцать минут, в течение которых я наблюдал за церемонией, приветствия окончились, - лица всех дервишей, сидевших в кругу, стали мне близкими и знакомыми, словно лица школьных товарищей. Я уже знал их всех - и с приятным предчувствием ждал, что же последует дальше. Снова, как будто издали, донеслись звуки музыки. Один за другим, не спеша, несколько дервишей сбрасывают своё одеяние и оказываются в коротких куртках по пояс и в каких-то длинных белых рубахах; остальные остаются в верхней одежде. Дервиши встают; спокойно и уверенно подняв правую согнутую руку, повернув голову вправо и вытянув левую руку, они медленно вступают в круг и с чрезвычайной серьёзностью начинают вертеться, одновременно двигаясь по кругу. А в центре, так же согнув руку и глядя вправо, появялется дервиш с короткой седой бородой и спокойным приятным лицом; он медленно вертится на одном месте, переступая ногами какими-то особыми движениями. Все дервиши - некоторые очень молодые люди, другие средних лет, а кое-кто уже совсем старики - вертятся вокруг него. И все они вертятся и движутся по кругу с разной скоростью: старики - медленно, молодые - с такой быстротой, что дух захватывает. Одни, вертясь, закрывают глаза, другие просто смотрят вниз; но никто из них ни разу при этом не коснулся другого. А в самой середине, не вертясь, как другие, медленно шагал седобородый дервиш в чёрном одеянии и зелёном тюрбане, закрученном на шапке из верблюжей шерсти; он прижимал ладони к груди и держал глаза опущенными. Шагал он как-то странно: то вправо, то влево, то делал несколько шагов вперёд, то немного отступал назад, как будто всё время двигался по какому-то кругу; но временами он как бы переходил с одной орбиты на другую, а затем снова на неё возвращался. Он также ни разу не коснулся никого из окружающих, как и его самого никто не коснулся. Как это могло быть? Я ничего не мог понять. Но об этом я даже и не думал, потому что в тот момент всё моё внимание было обращено на другое: я наблюдал за лицами. Шейх, сидевший напротив меня на подушках, вертевшийся посредине дервиш, другой, в зелёном тюрбане, медленно двигавшийся среди вертящихся дервишей, очень и очень старый человек, медленно вертевшийся среди молодых, - все они что-то мне напоминали. Я не мог понять, что именно. А дервиши продолжали вертеться, двигаясь по кругу. Одновременно вертелись тринадцать человек; то один, то другой останавливался и медленно и спокойно, с просветлённым и сосредоточенным лицом, усаживался около стены. Тогда поднимался другой и занимал его место в круге. Невольно я стал думать, почему же эту церемонию описывают как безумное вращение, которое повергает дервишей в ярость? Ведь если и есть в мире нечто противоположное ярости, то именно это верчение. В нём имелась какая-то система, которую я не мог понять, но которая явно угадывалась; и, что ещё более важно, в нём было интеллектуальное сосредоточение, умственное усилие, как будто дервиши не просто вертелись, но и одновременно решали в уме труднейшие задачи. Я вышел из тэккэ на улицу, полный необычных и беспокойных впечатлений. Я догадывался, что нашёл нечто невероятно ценное и важное; но в то же время понимал, что у меня нет средств понять найденное, нет возможности подойти к нему ближе, нет даже языка. Всё, что я раньше прочёл и понял о дервишах, не объясняло мне загадку, с которой я столкнулся. Я знал, что орден мевлеви был основан в XIII веке персидским поэтом и философом Джалаледдином Руми, что верчение дервишей схематически изображает Солнечную систему и вращение планет вокруг Солнца, что дервиши пронесли через столетия свой статут, правила и даже одеяние совершенно нетронутыми. Я также знал, что знакомство с существующей литературой о дервишах приносит глубокое разочарование, потому что в ней остаётся обойдённым самое важное. Так что теперь, когда я сам увидел дервишей, я сформулировал для себя важнейшие, относящиеся к ним проблемы. Первая: как им удаётся не натыкаться друг на друга, даже не касаться друг друга? И вторая: в чём заключается секрет этого напряжённого умственного усилия, связанного с верчением, усилия, которое я видел, но не мог определить? Впоследствии я узнал, что ответ на первый вопрос является одновременно ответом и на второй.
Константинополь исчез, подобно сну. Я побывал в других тэккэ, в Эйюбе, в Скутари; повидал других дервишей. И всё это время чувство тайны продолжало усиливаться. Вертящиеся дервиши мевлеви и 'воющие' дервиши в Скутари стояли как-то особняком от всего, что я когда-либо знал или встречал в жизни, отличались от всего этого. Когда я думал о них, я вспоминал слова одного хорошо известного человека в Москве; он посмеялся надо мной, когда я сказал, что Восток хранит многое такое, что ещё неизвестно. 'Неужели вы действительно верите, что на Востоке осталось что-то неисследованное? - спросил он. - О Востоке написано столько книг; так много серьёзных учёных посвятило ему свою жизнь, изучая каждую пядь его земли, каждое племя, каждый обычай. Просто наивно думать, будто на Востоке осталось что-нибудь чудесное и неизвестное. Мне легче поверить в чудеса на Кузнецком мосту'. Сказанное звучало очень умно, и я почти согласился с ним. Но теперь я сам оказался на Востоке, и первое, что я там встретил, было чудом. И чудо это происходило у всех на виду, почти на улице. Главная улица, Пера, была 'Кузнецким мостом' Константинополя. И никто не мог объяснить мне этого чуда, потому что никто ничего о нём не знал.
Прошло двенадцать лет, прежде чем я снова встретил дервишей. Я повидал многие страны; за это время случилось много событий. Из тех людей, которые сопровождали меня в первую поездку в Константинополь, уже никого не было. Не было даже России, ибо за последние три года позади меня как бы происходили обвалы. В этот совершенно непостижимый период пути назад не было, и я испытывал к местам и людям то же самое чувство, которое мы обычно испытываем ко времени. Не было никакой возможности вернуться ни в одно из тех мест, которые я оставлял. Ни от кого, с кем я расставался, не было больше вестей. Но когда я увидел с корабля в тумане минареты Стамбула, а по другую сторону башню Галаты, мне тут же пришла на ум мысль о том, что скоро я увижу дервишей. И вскоре я их увидел. Константинополь стал ещё более шумным, если это вообще возможно; но, несмотря на новые толпы, он казался опустевшим. За эти годы бедный город наполовину утратил свой восточный колорит и быстро приобретал однообразный и отталкивающий облик европейского города. Однако в тэккэ дервишей на Пера всё было так же, как и прежде: те же старые надгробия, те же платаны, та же тихая музыка, те же (или похожие на них) спокойные лица. После двенадцати лет нельзя быть уверенным, но мне показалось, что несколько лиц я узнал. Теперь я знал о них больше; знал часть их тайны, знал, как они это делают, знал, в чём заключается умственная работа, связанная с верчением. Не детали, конечно, потому что детали знает только тот, кто сам принимает участие в церемониях или упражнениях; но я знал принцип. Всё это не уменьшило чуда; оно лишь приблизилось и стало более значительным. Вместе с тем я понял, почему дервиши не открывают своего секрета. Легко рассказать, что они делают и как делают. Но для того, чтобы вполне это понять, нужно сначала знать, зачем они это делают. А об этом рассказать нельзя.
Я опять уехал; и вскоре почва за мной снова обвалилась, так что вернуться в Константинополь стало невозможным. А немного времени спустя исчезли и сами дервиши. Просвещённые правители новой Турции запретили всякую деятельность 'астрологов, предсказателей и дервишей'. В тэккэ на Пера ныне находится полицейский участок.
1909 - 1925 гг.
Глава 10. НОВАЯ МОДЕЛЬ ВСЕЛЕННОЙ
Вопрос о форме вселенной. - История вопроса. - Геометрическое и физическое пространство. - Сомнительность их отождествления. - Четвёртая координата физического пространства. - Отношение физических наук к математике. - Старая и новая физика. - Основные приницпы старой физики. - Пространство, взятое отдельно от времени. - Принцип единства законов. - Прицип Аристотеля. Неопределённые величины старой физики. - Метод разделения, употребляемый вместо определения. - Органическая и неорганическая материя. - Элементы. Молекулярное движение. - Броуновское движение. - Принцип сохранения материи. Относительность движения. - Измерения величин. - Абсолютные единицы измерений. - Закон всемирного тяготения. - Действие на расстоянии. - Эфир. - Гипотезы о природе света. - Эксперимент Майкельсона. - Морли. - Скорость света как ограничивающая скорость. - Преобразования Лоренца. - Квантовая теория. Весомость света. - Математическая физика. - Теория Эйнштейна. - Сжатие движущихся тел. - Специальный и общий принципы относительности. Четырёхмерный континуум. - Геометрия, исправленная и дополненная согласно Эйнштейну. - Отношение теории относительности к опыту. - 'Моллюск' Эйнштейна. - Конечное пространство. - Двухмерное сферическое пространство. - Эддингтон о пространстве. - Об исследовании структуры лучистой энергии. - Старая физика и новая физика. - Недостаточность четырёх координат для построения модели вселенной. - Отсутствие возможности математического подхода к этой проблеме. Искусственность обозначения измерений степенями. - Необходимая ограниченность вселенной по отношению к измерениям. - Трёхмерность движения. - Время как спираль. - Три измерения времени. - Шестимерное пространство. - 'Период шести измерений'. - Два пересекающихся треугольника, или шестиконечная звезда. Тело времени. - 'Историческое время' как четвёртое измерение. - Пятое измерение. - 'Ткань' и 'основа'. - Ограниченное число возможностей в каждом моменте. - Вечное Теперь. - Осуществление всех возможностей. - Прямые линии. Ограниченность бесконечной вселенной. - Нулевое измерение. - Линия невозможного. - Седьмое измерение. - Движение. - Четыре вида движения. Разделение скоростей. - Восприятие третьего измерения животными. - Скорость как угол. - Предельная скорость. - Пространство. - Разнородность пространства. - Зависимость измерений от величины. - Разнообразие пространства. Материальность и её степени. - Мир внутри молекулы. - 'Притяжение' - Масса. Небесное пространство. - Следы движения. - Градации в структуре материи. Невозможность описания материи как агрегата атомов или электронов. - Мир взаимосвязанных спиралей. - Принцип симметрии. - Бесконечность. Бесконечность в математике и геометрии. - Несоизмеримость. - Разный смысл бесконечности в математике, геометрии и физике. - Функция и размеры. - Переход явлений пространства в явления времени. - Движение, переходящее в протяжённость. - Нулевые и отрицательные величины. - Протяжённость внутриатомных пространств. - Разложение луча света. - Световые кванты. Электрон. - Теория колебаний и теория излучений. Длительность существования малых единиц. - Длительность существования электронов.
I
При любой попытке изучения мира и природы человек неизбежно оказывается лицом к лицу с целым рядом вопросов, на которые он не в состоянии дать прямых ответов. Однако, от того, признаёт или не признаёт он эти вопросы, как их формулирует, как к ним относится, зависит весь дальнейший процесс его мышления о мире, а значит, и о самом себе. Вот важнейшие из этих вопросов: Какую форму имеет мир? Что такое мир: хаос или система? Возник ли мир случайно или был создан согласно некоторому плану? И хотя это может на первый взгляд показаться странным, то или иное решение первого вопроса, т.е. вопроса о форме мира, фактические предрешает возможные ответы на другие вопросы - на второй и на третий. Если вопросы о том, является ли мир хаосом или системой, возник он случайно или был создан согласно плану, разрешаются без предварительного определения формы мира и не вытекают из такого определения, то подобные решения неубедительны, требуют 'веры' и не в состоянии удовлетворить человеческий ум. Только в том случае, когда ответы на эти вопросы вытекают из определения формы мира, они оказываются достаточно точными и определёнными. Нетрудно доказать, что господствующая ныне общая философия жизни основана на таких решениях этих трёх фундаментальных вопросов, которые могли бы считаться научными в XIX веке; а открытия XX и даже конца XIX столетия до сих пор не повлияли на обычную мысль или очень слабо на неё повлияли. Нетрудно также доказать, что все дальнейшие вопросы о мире, формулировка и разработка которых составляет предмет научной, философской и религиозной мысли, возникают из этих трёх фундаментальных вопросов. Но, несмотря на свою первостепенную важность, вопрос о форме мира сравнительно редко возникал самостоятельно; обычно его включали в другие проблемы - космологические, космогонические, астрономические, геометрические, физические и т.п. Средний человек был бы немало удивлён, если бы ему сказали, что мир может иметь какую-то форму. Для него мир формы не имеет. Однако, чтобы понять мир, необходимо иметь возможность построить некоторую модель вселенной, хотя бы и несовершенную. Такую модель мира, такую модель вселенной невозможно построить без определённой концепции формы вселенной. Чтобы сделать модель дома, нужно знать форму дома; чтобы сделать модель яблока, нужно знать форму явлока. Поэтому, прежде чем переходить к принципам, на которых можно построить новую модель вселенной, необходимо рассмотреть, хотя бы в виде краткого резюме, историю вопроса о форме вселенной, нынешнее состояние этого вопроса в науке, а также 'модели', которые были построены до самого последнего времени. Древние и средневековые космогонические и космологические концепции экзотерических систем (которые одни только и известны науке) никогда не были ни особенно ясными, ни интересными. Сверх того, вселенная, которую они изображали, была очень маленькой вселенной, гораздо меньше нынешнего астрономического мира. Поэтому я не стану говорить о них. Наше изучение разных взглядов на вопрос о форме мира начнётся с того момента, когда астрономические и физико-механические системы отказались от идеи Земли как центра мира. Исследуемый период охватывает несколько веков. Но фактически мы займёмся только последним столетием в основном, периодом с конца первой четверти XIX века. К тому времени науки, исследующие мир природы, уже давно разделились: их взаимоотношения после разделения были такими же, как и сейчас, во всяком случае, какими они были до недавнего времени. Физика изучала явления окружающей нас материи. Астрономия - движение 'небесных тел'. Химия пыталась проникнуть в тайны строения и состава материи. Эти три физические науки основывали свои концепции формы мира исключительно на геометрии Евклида. Геометрическое пространство принималось за физическое пространство, и между ними не делалось никаких различий; пространство рассматривалось отдельно от материи, подобно тому, как ящик и его положение можно рассматривать независимо от его содержания. Пространство понималось, как 'бесконечная сфера'. Бесконечная сфера геометрически определялась только центром, т.е. любой точкой и исходящими из этой точки тремя радиусами, перпендикулярными друг другу. И бесконечная сфера рассматривалась, как совершенно аналогичная во всех отношениях и физических свойствах конечной, ограниченной сфере. Вопрос о несоответствии между геометрическим, евклидовым трёхмерным пространством, бесконечным или конечным, с одной стороны, и физическим пространством, с другой, возникал очень редко и не препятствовал развитию физики в тех направлениях, какие были для неё возможны. Только в конце XVIII и в начале XIX века идея их возможного несоответствия, сомнение в правильности отождествления физического пространства с геометрическим сделались настоятельными; тем более нельзя было обойти их молчанием в конце XIX века. Эти сомнения возникли, во-первых, благодаря попыткам пересмотреть геометрические основы, т.е. или доказать аксиомы Евклида, или установить их несостоятельность; во-вторых, благодаря самому развитию физики, точнее механики, той части физики, которая занята движением; ибо её развитие привело к убеждению, что физическое пространство невозможно расположить в геометрическом пространстве, что физическое пространство постоянно выходит за пределы геометрического. Геометрическое пространство удавалось принимать за физическое, только закрывая глаза на то, что геометрическое пространство неподвижно, что оно не содержит времени, необходимого для движения, что расчёт любой фигуры, являющейся результатом движения, например, такой, как винт, уже требует четырёх координат. Впоследствии изучение световых явлений, электричества, магнетизма, а также исследование строения атома настоятельно потребовали расширения концепции пространства. Результат даже чисто геометрических умозрений относительно истинности или неистинности аксиом Евклида был двояким, с одной стороны, возникло убеждение, что геометрия является чисто теоретической наукой, которая имеет дело исключительно с аксиомами и является полностью завершённой; что к ней нельзя ничего прибавить и ничего в ней изменить; что геометрия - такая наука, которую нельзя приложить ко всем встречающимся фактам и которая оказывается верной только при определённых условиях, зато в пределах этих условий надёжна и незаменима. С другой стороны, возникло разочарование в геометрии Евклида, вследствие чего появилось желание перестроить её на новой основе, создать новую модель, расширить геометрию и превратить её в физическую науку, которую можно было бы приложить ко всем встречающимся фактам без необходимости располагать эти факты в искусственном порядке. Первый взгляд на геометрию Евклида был правильным, второй - ошибочным; но можно сказать, что в науке восторжествовала именно вторая точка зрения, и это в значительной мере замедлило её развитие. Но к этому пункту я ещё вернусь. Идеи Канта о категориях пространства и времени как категориях восприятия и мышления никогда не входили в научное, т.е. физическое мышление, несмотря на позднейшие попытки ввести их в физику. Научная физическая мысль развивалась независимо от философии и психологии; эта мысль всегда считала, что пространство и время обладают объективным существованием вне нас, в силу чего предполагалось возможным выразить их взаимоотношения математически. Однако развитие механики и других физических дисциплин привело к необходимости признать четвёртую координату пространства в дополнение к трём фундаментальным координатам; длине, ширине и высоте. Идея четвёртой координаты, или четвёртого измерения пространства, постепенно становилась всё более неизбежной, хотя долгое время она оставалась своеобразным 'табу'. Материал для создания новых гипотез о пространстве скрывался в работах математиков - Гаусса, Лобачевского, Заккери, Бойяи и особенно Римана, который уже в пятидесятых годах прошлого века рассматривал вопрос о возможности совершенно нового понимания пространства. Никаких попыток психологического исследования проблемы пространства и времени сделано не было. Идея четвёртого измерения долгое время оставалась как бы под сукном. Специалисты рассматривали её как чисто математическую проблему, а неспециалисты - как проблему мистическую и оккультную. Но если мы сделаем краткий обзор развития научной мысли с момента появления этой идеи в начале XIX века до сегодняшнего дня, это поможет нам понять то направление, в котором способна развиваться данная концепция; в то же время мы увидим, что она говорит нам (или может сказать) о фундаментальной проблеме формы мира.
1914 г.
6. Дервиши мевлеви.
Впервые я увидел их в 1908 году, когда Константинополь был ещё жив. Позднее он умер. Именно они были душой Константинополя, хотя об этом никто не знал. Помню, как я вошёл во двор одного тэккэ на верхней части 'Юксэк Кальдерим', шумной и в те времена типично восточной улицы, которая своими ступеньками поднимается высоко по холму от моста через Золотой Рог к главной улице Пера. Вертящиеся дервиши! Я ожидал маниакальной яркости безумия неприятного и болезненного зрелища; и даже колебался, идти ли мне туда. Но двор тэккэ с его старыми зелёными платанами и древними гробницами на старинном, попросшем травой кладбище поразил меня своим дивным воздухом, атмосферой мира и спокойствия. Когда я подошёл к дверям тэккэ, церемония уже началась; я услышал странную, негромкую музыку флейт и приглушённых барабанов. Впечатление было неожиданным и необыкновенно приятным. Затем последовал разговор у входа - небольшое беспокойство по поводу ботинок и туфель; мы идём направо, потом налево, далее - тёмный проход... Но я уже понял, что пришёл в такое место, где увижу нечто. Круглая зала устлана коврами и окружена деревянными перилами, доходящими до груди. За перилами, в круговом коридоре зрители. Идёт церемония приветствия. Мужчины в чёрных халатах с широкими рукавами, в высоких жёлтых шапках из верблюжьей шерсти, чуть суживающихся кверху (кула), один за другим приближаются под аккомпанемент музыки к шейху, который сидит в особой ложе, прислонившись к подушке. Они отдают шейху низкий поклон, становятся по правую его руку, затем, сделав несколько шагов, повторяют те же самые низкие поклоны и становятся слева от него. А потом, подобно чёрным монахам, медленно и спокойно садятся друг за другом вдоль круговых перил в круглой зале. Всё время играет музыка. Но вот она затихает. Молчание. Мужчины в высоких кула сидят, опустив глаза. Шейх начинает длинную речь. Он говорит об истории мевлеви, о султанах, которые правили в Турции, перечисляет их имена, говорит об интересе и симпатии к ордену дервишей. Странно звучат арабские слова. Мой друг, который долго жил на Востоке, негромко переводит мне слова шейха. Но я больше смотрел, чем слушал. И вот что поразило меня в этих дервишах: все они были разные. Когда вы видите вместе много людей, одетых в одинаковую одежду, вы, как правило, не разбираете их лиц. Кажется, что они у всех одинаковые. Но то, что особенно поразило меня здесь и сразу же приковало к себе внимание, - это необычный факт: все лица были разными. Ни одно не походило на другое, и каждое немедленно запечатлевалось в памяти. Я никогда не встречал ничего подобного. Через десять-пятнадцать минут, в течение которых я наблюдал за церемонией, приветствия окончились, - лица всех дервишей, сидевших в кругу, стали мне близкими и знакомыми, словно лица школьных товарищей. Я уже знал их всех - и с приятным предчувствием ждал, что же последует дальше. Снова, как будто издали, донеслись звуки музыки. Один за другим, не спеша, несколько дервишей сбрасывают своё одеяние и оказываются в коротких куртках по пояс и в каких-то длинных белых рубахах; остальные остаются в верхней одежде. Дервиши встают; спокойно и уверенно подняв правую согнутую руку, повернув голову вправо и вытянув левую руку, они медленно вступают в круг и с чрезвычайной серьёзностью начинают вертеться, одновременно двигаясь по кругу. А в центре, так же согнув руку и глядя вправо, появялется дервиш с короткой седой бородой и спокойным приятным лицом; он медленно вертится на одном месте, переступая ногами какими-то особыми движениями. Все дервиши - некоторые очень молодые люди, другие средних лет, а кое-кто уже совсем старики - вертятся вокруг него. И все они вертятся и движутся по кругу с разной скоростью: старики - медленно, молодые - с такой быстротой, что дух захватывает. Одни, вертясь, закрывают глаза, другие просто смотрят вниз; но никто из них ни разу при этом не коснулся другого. А в самой середине, не вертясь, как другие, медленно шагал седобородый дервиш в чёрном одеянии и зелёном тюрбане, закрученном на шапке из верблюжей шерсти; он прижимал ладони к груди и держал глаза опущенными. Шагал он как-то странно: то вправо, то влево, то делал несколько шагов вперёд, то немного отступал назад, как будто всё время двигался по какому-то кругу; но временами он как бы переходил с одной орбиты на другую, а затем снова на неё возвращался. Он также ни разу не коснулся никого из окружающих, как и его самого никто не коснулся. Как это могло быть? Я ничего не мог понять. Но об этом я даже и не думал, потому что в тот момент всё моё внимание было обращено на другое: я наблюдал за лицами. Шейх, сидевший напротив меня на подушках, вертевшийся посредине дервиш, другой, в зелёном тюрбане, медленно двигавшийся среди вертящихся дервишей, очень и очень старый человек, медленно вертевшийся среди молодых, - все они что-то мне напоминали. Я не мог понять, что именно. А дервиши продолжали вертеться, двигаясь по кругу. Одновременно вертелись тринадцать человек; то один, то другой останавливался и медленно и спокойно, с просветлённым и сосредоточенным лицом, усаживался около стены. Тогда поднимался другой и занимал его место в круге. Невольно я стал думать, почему же эту церемонию описывают как безумное вращение, которое повергает дервишей в ярость? Ведь если и есть в мире нечто противоположное ярости, то именно это верчение. В нём имелась какая-то система, которую я не мог понять, но которая явно угадывалась; и, что ещё более важно, в нём было интеллектуальное сосредоточение, умственное усилие, как будто дервиши не просто вертелись, но и одновременно решали в уме труднейшие задачи. Я вышел из тэккэ на улицу, полный необычных и беспокойных впечатлений. Я догадывался, что нашёл нечто невероятно ценное и важное; но в то же время понимал, что у меня нет средств понять найденное, нет возможности подойти к нему ближе, нет даже языка. Всё, что я раньше прочёл и понял о дервишах, не объясняло мне загадку, с которой я столкнулся. Я знал, что орден мевлеви был основан в XIII веке персидским поэтом и философом Джалаледдином Руми, что верчение дервишей схематически изображает Солнечную систему и вращение планет вокруг Солнца, что дервиши пронесли через столетия свой статут, правила и даже одеяние совершенно нетронутыми. Я также знал, что знакомство с существующей литературой о дервишах приносит глубокое разочарование, потому что в ней остаётся обойдённым самое важное. Так что теперь, когда я сам увидел дервишей, я сформулировал для себя важнейшие, относящиеся к ним проблемы. Первая: как им удаётся не натыкаться друг на друга, даже не касаться друг друга? И вторая: в чём заключается секрет этого напряжённого умственного усилия, связанного с верчением, усилия, которое я видел, но не мог определить? Впоследствии я узнал, что ответ на первый вопрос является одновременно ответом и на второй.
Константинополь исчез, подобно сну. Я побывал в других тэккэ, в Эйюбе, в Скутари; повидал других дервишей. И всё это время чувство тайны продолжало усиливаться. Вертящиеся дервиши мевлеви и 'воющие' дервиши в Скутари стояли как-то особняком от всего, что я когда-либо знал или встречал в жизни, отличались от всего этого. Когда я думал о них, я вспоминал слова одного хорошо известного человека в Москве; он посмеялся надо мной, когда я сказал, что Восток хранит многое такое, что ещё неизвестно. 'Неужели вы действительно верите, что на Востоке осталось что-то неисследованное? - спросил он. - О Востоке написано столько книг; так много серьёзных учёных посвятило ему свою жизнь, изучая каждую пядь его земли, каждое племя, каждый обычай. Просто наивно думать, будто на Востоке осталось что-нибудь чудесное и неизвестное. Мне легче поверить в чудеса на Кузнецком мосту'. Сказанное звучало очень умно, и я почти согласился с ним. Но теперь я сам оказался на Востоке, и первое, что я там встретил, было чудом. И чудо это происходило у всех на виду, почти на улице. Главная улица, Пера, была 'Кузнецким мостом' Константинополя. И никто не мог объяснить мне этого чуда, потому что никто ничего о нём не знал.
Прошло двенадцать лет, прежде чем я снова встретил дервишей. Я повидал многие страны; за это время случилось много событий. Из тех людей, которые сопровождали меня в первую поездку в Константинополь, уже никого не было. Не было даже России, ибо за последние три года позади меня как бы происходили обвалы. В этот совершенно непостижимый период пути назад не было, и я испытывал к местам и людям то же самое чувство, которое мы обычно испытываем ко времени. Не было никакой возможности вернуться ни в одно из тех мест, которые я оставлял. Ни от кого, с кем я расставался, не было больше вестей. Но когда я увидел с корабля в тумане минареты Стамбула, а по другую сторону башню Галаты, мне тут же пришла на ум мысль о том, что скоро я увижу дервишей. И вскоре я их увидел. Константинополь стал ещё более шумным, если это вообще возможно; но, несмотря на новые толпы, он казался опустевшим. За эти годы бедный город наполовину утратил свой восточный колорит и быстро приобретал однообразный и отталкивающий облик европейского города. Однако в тэккэ дервишей на Пера всё было так же, как и прежде: те же старые надгробия, те же платаны, та же тихая музыка, те же (или похожие на них) спокойные лица. После двенадцати лет нельзя быть уверенным, но мне показалось, что несколько лиц я узнал. Теперь я знал о них больше; знал часть их тайны, знал, как они это делают, знал, в чём заключается умственная работа, связанная с верчением. Не детали, конечно, потому что детали знает только тот, кто сам принимает участие в церемониях или упражнениях; но я знал принцип. Всё это не уменьшило чуда; оно лишь приблизилось и стало более значительным. Вместе с тем я понял, почему дервиши не открывают своего секрета. Легко рассказать, что они делают и как делают. Но для того, чтобы вполне это понять, нужно сначала знать, зачем они это делают. А об этом рассказать нельзя.
Я опять уехал; и вскоре почва за мной снова обвалилась, так что вернуться в Константинополь стало невозможным. А немного времени спустя исчезли и сами дервиши. Просвещённые правители новой Турции запретили всякую деятельность 'астрологов, предсказателей и дервишей'. В тэккэ на Пера ныне находится полицейский участок.
1909 - 1925 гг.
Глава 10. НОВАЯ МОДЕЛЬ ВСЕЛЕННОЙ
Вопрос о форме вселенной. - История вопроса. - Геометрическое и физическое пространство. - Сомнительность их отождествления. - Четвёртая координата физического пространства. - Отношение физических наук к математике. - Старая и новая физика. - Основные приницпы старой физики. - Пространство, взятое отдельно от времени. - Принцип единства законов. - Прицип Аристотеля. Неопределённые величины старой физики. - Метод разделения, употребляемый вместо определения. - Органическая и неорганическая материя. - Элементы. Молекулярное движение. - Броуновское движение. - Принцип сохранения материи. Относительность движения. - Измерения величин. - Абсолютные единицы измерений. - Закон всемирного тяготения. - Действие на расстоянии. - Эфир. - Гипотезы о природе света. - Эксперимент Майкельсона. - Морли. - Скорость света как ограничивающая скорость. - Преобразования Лоренца. - Квантовая теория. Весомость света. - Математическая физика. - Теория Эйнштейна. - Сжатие движущихся тел. - Специальный и общий принципы относительности. Четырёхмерный континуум. - Геометрия, исправленная и дополненная согласно Эйнштейну. - Отношение теории относительности к опыту. - 'Моллюск' Эйнштейна. - Конечное пространство. - Двухмерное сферическое пространство. - Эддингтон о пространстве. - Об исследовании структуры лучистой энергии. - Старая физика и новая физика. - Недостаточность четырёх координат для построения модели вселенной. - Отсутствие возможности математического подхода к этой проблеме. Искусственность обозначения измерений степенями. - Необходимая ограниченность вселенной по отношению к измерениям. - Трёхмерность движения. - Время как спираль. - Три измерения времени. - Шестимерное пространство. - 'Период шести измерений'. - Два пересекающихся треугольника, или шестиконечная звезда. Тело времени. - 'Историческое время' как четвёртое измерение. - Пятое измерение. - 'Ткань' и 'основа'. - Ограниченное число возможностей в каждом моменте. - Вечное Теперь. - Осуществление всех возможностей. - Прямые линии. Ограниченность бесконечной вселенной. - Нулевое измерение. - Линия невозможного. - Седьмое измерение. - Движение. - Четыре вида движения. Разделение скоростей. - Восприятие третьего измерения животными. - Скорость как угол. - Предельная скорость. - Пространство. - Разнородность пространства. - Зависимость измерений от величины. - Разнообразие пространства. Материальность и её степени. - Мир внутри молекулы. - 'Притяжение' - Масса. Небесное пространство. - Следы движения. - Градации в структуре материи. Невозможность описания материи как агрегата атомов или электронов. - Мир взаимосвязанных спиралей. - Принцип симметрии. - Бесконечность. Бесконечность в математике и геометрии. - Несоизмеримость. - Разный смысл бесконечности в математике, геометрии и физике. - Функция и размеры. - Переход явлений пространства в явления времени. - Движение, переходящее в протяжённость. - Нулевые и отрицательные величины. - Протяжённость внутриатомных пространств. - Разложение луча света. - Световые кванты. Электрон. - Теория колебаний и теория излучений. Длительность существования малых единиц. - Длительность существования электронов.
I
При любой попытке изучения мира и природы человек неизбежно оказывается лицом к лицу с целым рядом вопросов, на которые он не в состоянии дать прямых ответов. Однако, от того, признаёт или не признаёт он эти вопросы, как их формулирует, как к ним относится, зависит весь дальнейший процесс его мышления о мире, а значит, и о самом себе. Вот важнейшие из этих вопросов: Какую форму имеет мир? Что такое мир: хаос или система? Возник ли мир случайно или был создан согласно некоторому плану? И хотя это может на первый взгляд показаться странным, то или иное решение первого вопроса, т.е. вопроса о форме мира, фактические предрешает возможные ответы на другие вопросы - на второй и на третий. Если вопросы о том, является ли мир хаосом или системой, возник он случайно или был создан согласно плану, разрешаются без предварительного определения формы мира и не вытекают из такого определения, то подобные решения неубедительны, требуют 'веры' и не в состоянии удовлетворить человеческий ум. Только в том случае, когда ответы на эти вопросы вытекают из определения формы мира, они оказываются достаточно точными и определёнными. Нетрудно доказать, что господствующая ныне общая философия жизни основана на таких решениях этих трёх фундаментальных вопросов, которые могли бы считаться научными в XIX веке; а открытия XX и даже конца XIX столетия до сих пор не повлияли на обычную мысль или очень слабо на неё повлияли. Нетрудно также доказать, что все дальнейшие вопросы о мире, формулировка и разработка которых составляет предмет научной, философской и религиозной мысли, возникают из этих трёх фундаментальных вопросов. Но, несмотря на свою первостепенную важность, вопрос о форме мира сравнительно редко возникал самостоятельно; обычно его включали в другие проблемы - космологические, космогонические, астрономические, геометрические, физические и т.п. Средний человек был бы немало удивлён, если бы ему сказали, что мир может иметь какую-то форму. Для него мир формы не имеет. Однако, чтобы понять мир, необходимо иметь возможность построить некоторую модель вселенной, хотя бы и несовершенную. Такую модель мира, такую модель вселенной невозможно построить без определённой концепции формы вселенной. Чтобы сделать модель дома, нужно знать форму дома; чтобы сделать модель яблока, нужно знать форму явлока. Поэтому, прежде чем переходить к принципам, на которых можно построить новую модель вселенной, необходимо рассмотреть, хотя бы в виде краткого резюме, историю вопроса о форме вселенной, нынешнее состояние этого вопроса в науке, а также 'модели', которые были построены до самого последнего времени. Древние и средневековые космогонические и космологические концепции экзотерических систем (которые одни только и известны науке) никогда не были ни особенно ясными, ни интересными. Сверх того, вселенная, которую они изображали, была очень маленькой вселенной, гораздо меньше нынешнего астрономического мира. Поэтому я не стану говорить о них. Наше изучение разных взглядов на вопрос о форме мира начнётся с того момента, когда астрономические и физико-механические системы отказались от идеи Земли как центра мира. Исследуемый период охватывает несколько веков. Но фактически мы займёмся только последним столетием в основном, периодом с конца первой четверти XIX века. К тому времени науки, исследующие мир природы, уже давно разделились: их взаимоотношения после разделения были такими же, как и сейчас, во всяком случае, какими они были до недавнего времени. Физика изучала явления окружающей нас материи. Астрономия - движение 'небесных тел'. Химия пыталась проникнуть в тайны строения и состава материи. Эти три физические науки основывали свои концепции формы мира исключительно на геометрии Евклида. Геометрическое пространство принималось за физическое пространство, и между ними не делалось никаких различий; пространство рассматривалось отдельно от материи, подобно тому, как ящик и его положение можно рассматривать независимо от его содержания. Пространство понималось, как 'бесконечная сфера'. Бесконечная сфера геометрически определялась только центром, т.е. любой точкой и исходящими из этой точки тремя радиусами, перпендикулярными друг другу. И бесконечная сфера рассматривалась, как совершенно аналогичная во всех отношениях и физических свойствах конечной, ограниченной сфере. Вопрос о несоответствии между геометрическим, евклидовым трёхмерным пространством, бесконечным или конечным, с одной стороны, и физическим пространством, с другой, возникал очень редко и не препятствовал развитию физики в тех направлениях, какие были для неё возможны. Только в конце XVIII и в начале XIX века идея их возможного несоответствия, сомнение в правильности отождествления физического пространства с геометрическим сделались настоятельными; тем более нельзя было обойти их молчанием в конце XIX века. Эти сомнения возникли, во-первых, благодаря попыткам пересмотреть геометрические основы, т.е. или доказать аксиомы Евклида, или установить их несостоятельность; во-вторых, благодаря самому развитию физики, точнее механики, той части физики, которая занята движением; ибо её развитие привело к убеждению, что физическое пространство невозможно расположить в геометрическом пространстве, что физическое пространство постоянно выходит за пределы геометрического. Геометрическое пространство удавалось принимать за физическое, только закрывая глаза на то, что геометрическое пространство неподвижно, что оно не содержит времени, необходимого для движения, что расчёт любой фигуры, являющейся результатом движения, например, такой, как винт, уже требует четырёх координат. Впоследствии изучение световых явлений, электричества, магнетизма, а также исследование строения атома настоятельно потребовали расширения концепции пространства. Результат даже чисто геометрических умозрений относительно истинности или неистинности аксиом Евклида был двояким, с одной стороны, возникло убеждение, что геометрия является чисто теоретической наукой, которая имеет дело исключительно с аксиомами и является полностью завершённой; что к ней нельзя ничего прибавить и ничего в ней изменить; что геометрия - такая наука, которую нельзя приложить ко всем встречающимся фактам и которая оказывается верной только при определённых условиях, зато в пределах этих условий надёжна и незаменима. С другой стороны, возникло разочарование в геометрии Евклида, вследствие чего появилось желание перестроить её на новой основе, создать новую модель, расширить геометрию и превратить её в физическую науку, которую можно было бы приложить ко всем встречающимся фактам без необходимости располагать эти факты в искусственном порядке. Первый взгляд на геометрию Евклида был правильным, второй - ошибочным; но можно сказать, что в науке восторжествовала именно вторая точка зрения, и это в значительной мере замедлило её развитие. Но к этому пункту я ещё вернусь. Идеи Канта о категориях пространства и времени как категориях восприятия и мышления никогда не входили в научное, т.е. физическое мышление, несмотря на позднейшие попытки ввести их в физику. Научная физическая мысль развивалась независимо от философии и психологии; эта мысль всегда считала, что пространство и время обладают объективным существованием вне нас, в силу чего предполагалось возможным выразить их взаимоотношения математически. Однако развитие механики и других физических дисциплин привело к необходимости признать четвёртую координату пространства в дополнение к трём фундаментальным координатам; длине, ширине и высоте. Идея четвёртой координаты, или четвёртого измерения пространства, постепенно становилась всё более неизбежной, хотя долгое время она оставалась своеобразным 'табу'. Материал для создания новых гипотез о пространстве скрывался в работах математиков - Гаусса, Лобачевского, Заккери, Бойяи и особенно Римана, который уже в пятидесятых годах прошлого века рассматривал вопрос о возможности совершенно нового понимания пространства. Никаких попыток психологического исследования проблемы пространства и времени сделано не было. Идея четвёртого измерения долгое время оставалась как бы под сукном. Специалисты рассматривали её как чисто математическую проблему, а неспециалисты - как проблему мистическую и оккультную. Но если мы сделаем краткий обзор развития научной мысли с момента появления этой идеи в начале XIX века до сегодняшнего дня, это поможет нам понять то направление, в котором способна развиваться данная концепция; в то же время мы увидим, что она говорит нам (или может сказать) о фундаментальной проблеме формы мира.